Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. БИБЛИОПСИХОЛОГИЯ И БИБЛИОТЕЧНАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК ОБЪЕКТ ИСТОРИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ 10
1.1. Изучение истории библиопсихологии и библиотечной психологии в контексте развития психологии письменной культуры 10
1.2. Источники к изучению истории библиопсихологии и библиотечной психологии 18
1.3. Теоретические основы и положения исследования 20
ГЛАВА 2. ПЕРВАЯ РУБАКИНСКАЯ НАРРАДИГМА И БИБЛИОПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ Н. А. РУБАКИНА 32
2.1. Первая рубакинская наррадигма 32
2.2. Личность Н. А. Рубакина. Рубакин как эпоним читательской наррадигмы в России 56
2.3. Учение и метод Н. А. Рубакина как человековедческая фаза наррадигмы 63
2.4. Основные научно-теоретические и научно-прикладные подходы в советской библиотечной психологии 1920-30-х годов 74
ГЛАВА 3. СОЦИОПОЛИТИЧЕСКИЙ ФОН БИБЛИОТЕЧНОЙ ПСИХОЛОГИИ И ВТОРАЯ РУБАКИНСКАЯ НАРРАДИГМА 96
3.1. Социополитический фон советской библиотечной психологии 1920-30-х гг. (профанный и мифотворческий уровни советской реальности) 96
3.2. Основные этапы библиотечной психологии 1920-30-е гг. на материале журнала «Красный библиотекарь» 111
3.3. Вторая рубакинская наррадигма 150
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 163
СПИСОК ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 168
- Изучение истории библиопсихологии и библиотечной психологии в контексте развития психологии письменной культуры
- Первая рубакинская наррадигма
- Социополитический фон советской библиотечной психологии 1920-30-х гг. (профанный и мифотворческий уровни советской реальности)
Введение к работе
Актуальность исследования. Современную социокультурную реальность чаще всего связывают с массмедиа-технологиями, визуальными практиками, новыми способами коммуникации с помощью сети Internet. Тезис о смерти книги как особой социокультурной данности стал обыденным. Однако новая эпоха, создавая все новые и новые способы передачи информации, тем не менее, вынуждена, сохранять ее буквенно-знаковую форму. Отдельные исследователи благодаря деятельности Internet глубоко уверены в возвращении эры Гуттенберга, а также процессу всеобщей текстуализации с помощью цифрового письма [М. Маклюэн, 2003; У. Эко, 1999; Д. Деннет, 2003; Л. Зимина, 2004].
В свете сказанного особый ореол приобретает фигура читателя, и интерес к ней в последние годы стремительно нарастает. Цифровое письмо превращает частное уединение рефлексивного чтения и письма в публичную сеть, где персональной символической структуре угрожает связь с текстуальностью всеобщего выражения. Гипертекст разрушает границы не только между электронными текстами, но и между фигурами писателя и автора, превращая их в единое целое. Основные черты гипертекста: нелинейность, неиерархичность растворяют волю и замысел автора. В целом область электронной письменности возвеличивает фигуру читателя, констатируя его притязания на авторство. Все это значительно поднимает актуальность изучения психологии текста, книги и ее реципиента (читателя).
Возникновение и развитие психологии книги и читателя на рубеже XIX - XX веков было обусловлено процессами модернизации общества. Библиопсихология являлась системным механизмом зарождения массовой книжно-письменной культуры. Теория Библиопсихологии формирует представления о библиотеке как об основном институте образования, о роли книги как инструменте воздействия, а также о практиках чтения как механизмах «перековки» сознания человека.
Уникальный опыт отечественной науки в изучении читателя и чтения связан с фигурой Н. А. Рубакина [Н. А. Рубакин, 1912, 1898, 1962, 1975]. В мировой литературе не найдется более масштабной доктрины скриптосферы, чем труды выдающегося русского библиотековеда. Интерес к личности Н. А. Рубакина, его научно-просветительской деятельности нисколько не угасает и в современной научной среде [В. Кольцова, 2000; В. Фокеев, 2003]. Однако историко-психологическая оценка места Н. А. Рубакина в развитии отечественной психологии читателя и чтения далека от ясности.
Особый интерес представляет развитие библиопсихологической концепции в советское время, когда практики науки и властных структур являлись единым механизмом. В сферу массовой культуры активно внедрялись политические конструкты нового руководства, в совокупности с идеей библио-психологии образующие феномен библиотечной психологии. В основную задачу этого руководства входило внедрение политико-авангардистского эксперимента по созданию советской письменной ментальносте, или, по мысли Фуко, - «замена воли к власти волей к знанию» [М. Фуко, 1996 а].
1920-30-е годы становятся определяющими для дальнейшего развития знания о психологии читателя и чтения. Этот период является ключевым для понимания, почему библиопсихология не стала классической наукой, а получила статус сомнительной, а затем и вовсе исчезла из пространства советской культуры.
Политические эксперименты советского правительства на книжно-письменном пространстве долгое время находились под запретом для изучения. Отсюда - дефицит отечественных исследований, который компенсируется западными публикациями [Д. Вайсе, 2000; X. Гюнтер, 2000; Е. Добренко, 1997; K.Clark, 1978; ПІ. Плагенборг, 2000; Ш. Фитцпатрик, 2001; О. Хор-хордин, 2001, 2002]. Процесс складывания психологии читателя представляет собой арену для различных социокультурных практик, в том числе и политических.
Цель исследования - изучить значение библиопсихологии в формировании отечественного психологического знания о чтении и читателе 20-30-х годов XX века; описать взаимосвязь и механизмы преемственности между библиопсихологической концепцией и библиотечной психологией; конструирование рубакинской полинаррадигмы.
Основные задачи исследования.
Источниковедческие:
1. Определить и расширить источниковедческую базу по истории библио
психологии.
Теоретические:
Установить значение личности Н. А. Рубакина для развития библио-психологических идей.
Внедрить подходы социальной истории науки в исследование библио-психологического направления.
Сконструировать наррадигматическую модель для описания авторского научного знания.
Эмпирические:
Рассмотреть структурно-динамические характеристики знания о народном читателе в дореволюционный период.
Описать библиотечную психологию как политико-идеологический феномен.
7. Охарактеризовать работу механизмов знания-власти в пространстве
психологии читателя и чтения в 20-30-е годы.
Теоретические и методологические предпосылки исследования.
Специфика междисциплинарного исследования приводит к необходимости совмещать различные подходы и методологические концепты. Воссоздание внешней истории библиопсихологии производится с помощью дискурсивных практик и социокультурной реконструкции [I. Parker, K.Gergen, 2002; О. Хорхордин, 2001], практики самоидентификации и субъектообра-зования с помощью книги описаны в работах [Т. R. Sarbin, 1986]. Основ-
7 ные компоненты психокультурной регуляции поведения рассматриваются на основе нарративно-дискурсивного анализа [R. Нагге, Cr.Gillett, 1994; 2000]. Для выявления специфических черт советской письменной культуры использованы методы «археологии текста» и «проблематизации истории» М.Фуко [1996]. Механизмы взаимодействия научного и политического дискурсов описаны в контексте фукианской модели знания-власти. Анализ читательской рецепции и практик взаимодействия с книжно-письменными артефактами производился на основе теории рецептивной эстетики, представленной в работах [X. Яусса, 1982; В. Изера, 1997; Р. Барони, 2004].
Методологическим базисом данной диссертации выступает концепция наррадигмы, модель которой разработана В. А. Шкуратовым [В. А. Шкура-тов, 1994]. Наррадигма структурируется опосредованно на основе динамической трансформации письменной ментальносте, проходя основные фазы развития. Для анализа темпоральной структуры рубакинской наррадигмы привлечена классификация хронотипов Д. Вилкокса [D. Wilcox, 1987].
Предмет исследования - роль библиопсихологической концепции Н. А. Рубакина в развитии отечественной психологии чтения и читателя 20-30-х годов.
Объектом исследования выступали материалы, содержащие элементы психологического знания по истории психологии чтения и читателя. По структурно-содержательному компоненту все источники были разделены на две большие группы: 1) работы исследовательского характера психологии чтения и читателя (характеристика внутренней истории науки); 2) государственные постановления и свод журнальных статей дореволюционного и постреволюционного этапов для описания внешней истории науки.
Методы исследования: основным методом исследования выступает практика «историзирующего чтения» в разработках Ла Капра [D. La Карга, 1998], X. Уайта [X. Уайт, 2002], А. Эткинда [А. Эткинд, 1999, 2001]. Данный подход позволяет разграничить внешнюю и внутреннюю истории науки.
8 Применены источниковедческий, нарративный и дискурсивный анализы текстов.
Гипотезы исследования:
Знание о народном читателе и его психологии складывалось под влиянием просветительского движения со второй половины XIX века.
Указанный цикл может быть описан как рубакинская наррадигма.
Советская библиотечная психология входит в рубакинскую нар-радигму, поскольку продолжает идею о примате читателя в культурном процессе.
Социокультурный механизм «власть - знание» определяет содержание и структуру категорий чтение и читатель. История библиопсихологической науки отражает зигзаги политической игры власти.
Положения, выносимые на защиту:
1. Библиопсихологическая концепция Н. А. Рубакина есть завершение наррадигмального цикла русской просветительской культуры в качестве ее человековедческой фазы.
Личность Н. А. Рубакина (эпоним) является центрообразующим звеном первой и второй рубакинских наррадигм.
Содержанием библиопсихологического развития 1920-30-х годов, является взаимодействие двух наррадигм: первой рубакинской в ее человековедческой фазе и второй рубакинской в ее апокрифической фазе.
4. Социополитический фон библиотечной психологии 1920-30-х годов
размывает и фрагментирует научную концепцию Рубакина, переводя нар-
радигму в апокрифическую фазу.
Научная новизна исследования. Работа представляет собой одну из первых попыток описания внешней истории науки на материале библиологической психологии Н. А. Рубакина и библиотечной психологии 1920-30-х годов. Исследование направлено на изучение политических, социокультурных основ психологического знания на базе исторических источников. Работа призвана обратить внимание ученых на внешнюю историю научного знания,
9 выявить глубокую взаимосвязь между наукой и практиками государственной власти.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Работа направлена на восстановление целостной картины развития библиопсихологии и библиотечной психологии, которая не сформировалась из-за запрета на изучение и исследование в данной сфере знания в советскую эпоху. Диссертационное исследование имеет междисциплинарный характер, поэтому может быть использовано при чтении курсов истории психологии, исторической психологии, библиотековедения, а также - в педагогических разработках.
Апробация работы. Материалы исследования были представлены на Неделях науки Ростовском государственном университете (Ростов-на-Дону, 2003, 2004); на международных рабочих семинарах по исторической психологии (Краснодар, 2003, 2004), и на ежегодной конференции «Провинциальная ментальность России» (Самара, 2004). Обсуждение работ проходило на методологических семинарах под руководством В. А. Шкуратова.
Публикации. По теме диссертационного исследования опубликовано 3 статьи; общим объемом в 0,82 усл. печ. листа.
Структура диссертации: Диссертация состоит из введения, трех глав заключения, содержащего выводы библиографии и приложения. Текст диссертации содержит 167 страниц основного текста, 5 таблиц и 4 рисунка. В библиографию включено 194 источника.
Изучение истории библиопсихологии и библиотечной психологии в контексте развития психологии письменной культуры
Историко-психологическая литература по рубакинской библиопсихологии и советской библиотечной психологии 1920-30-х годов невелика. Единственное монографическое исследование, предмет которого совпадает с темой нашей диссертации, принадлежит К. И. Воробьевой [37].
Между тем, отечественная и зарубежная библиография о Рубакине насчитывает сотни названий [108]. В ряде статей библиопсихология затрагивается в связи с библиотечной классификацией книг, работой с читателем [8, 9; 88; 171]; в контексте культурной истории [12, 13; 28, 29; 91; 161]; педагогики, образования и самообразования [3, 4; 111]; развития психологической науки [72]; в связи с жизнью Рубакина [89; 34; 132, 133]; междисциплинарными связями библиопсихологии и ее значением [21; 84; 146].
Однако историко-психологических исследований среди этих публикаций нет. Советская библиопсихологическая мысль 1920-30-х годов не могла подвергнуть себя исторической рефлексии в силу своей скоротечности и незрелости. По этой же причине она не дала сколько-нибудь систематического анализа происхождения и развития рубакинского учения. Единственный ис-торико-психологический анализ библиопсихологии после «закрытия» данного научного направления в начале 1930-х годов - диссертация Д. Лека-ренко «Из истории изучения читателя в дореволюционной России». Она констатирует наличие разработок по читательским интересам до революции, помещая Н. А. Рубакина в круг таких авторов, как X. Д. Алчевская, С. А. Ра-поппорт Б. Д. Гринченко, и других [82].
Ту же тональность имеет словарный указатель по книговедению А. В. Мезьер, составленный в начале 30-х гг. [93]. Это наиболее полное справочное издание по библиотековедению и книжному делу. В качестве причин, указывающих на сокращение в области читательской психологии в середине 30-х гг., автор называет влияние идей механицизма, эмпиризма, прагматизма и чуждость марксистской философии. По мнению А. В. Мезьер, читательская психология исчерпала себя и закончилась как научное направление. Это уже - эпитафии по библипсихологии Рубакина и бибиотечной психологии 1920-30-х годов.
Советский период из этого обзора исключён вплоть до конца 60-х годов, когда политический курс коммунистической партии вводит психологию читателя в число идеологических задач очередной пятилетки. Читательская психология становилась в данных условиях одним из источников знаний, которые необходимо учитывать в работе по совершенствованию и повышению эффективности ряда отраслей профессиональной деятельности, тесно связанных с идеологическим воспитанием советских людей. Появляются работы Б. В. Банка, Б. Г. Умнова, В. П. Талова. Попытку исторического описания библиопсихологической теории в контексте изучения читателя предпринял Б. В. Банк. Он одним из первых подчеркнул наличие органической связи между дореволюционным отечественным читателеведческим опытом (в частности концепцией Н. А. Рубакина) и советской читательской психологией 20-х гг. Оценка деятельности Н. А. Рубакина, его теоретических разработок библиологической психологии рассматривается как один из существовавших проектов, наряду с программами X. Д. Алчевской, А. С. Рапоппорта и др. Гораздо большее значение, по мнению автора, имеет работа марксистских кружков и коммунистической партии в сфере изучения чтения масс (Н. К. Крупская, Л. М. Книпович). Библиотечная работа Н. К. Крупской, а также идеи В. И. Ленина, заложили методологические основы советской библиотечной психологии, отмечает Б. В. Банк [13].
Иные оценки теории Рубакина содержат в себе работы В. П. Талова и Б. В. Умнова. Они рассматривают библиопсихологию как псевдонаучное направление [158]. Анализ библиологических концептов приводит В. П. Талова к выводу, что библиопсихология Н. А. Рубакина сводится преимущественно к изучению психофизиологической сферы деятельности абстрактного индивида. Концепция Н. А. Рубакина не имеет четкого определения предмета, поэтому не может претендовать на научность [148]. Таким образом, историко-психологический процесс развития библиологических исследований остается «сокращенным» и обозначен только в идеологически относительно нейтральных «предпосылках». Ликвидация библиопсихологии как направления и переход Рубакина в число полузапретных и нецитируемых авторов отсрочили работу над изучением этой части истории отечественной науки и культуры на несколько десятилетий.
Первая рубакинская наррадигма
Руководствуясь определениями В.А. Шкуратова, мы считаем, что рубакинская наррадигма есть рассказ о народе-читателе. Эта наррадигма вырастает из народнических представлений о примате народного (коллективного) творчества над авторским, которые помещены в контекст литературного просветительства. Народ-творец при этом отождествляется с читателем-писателем, а вся культура становится аналогом книги. Рубакинская наррадигма является читательской, т.е. представляет читателя центром культуры. Она исходно есть народнический миф о народе-творце, прошедший все фазы нар-радигматического цикла и закрепившийся в формах позитивной науки того времени. Это дает нам основание рассматривать наррадигму как организующую историческую форму по отношению ко всем научным библиопсихоло-гическим течениям. Наррадигма связывает знание не только определенным выдуманным сюжетом, но и историей их автора. В нашем случае - это история и личность Н. А. Рубакина, которые скрепляются через повествование о народе-читателе в разных фазах, посредством фигуры Н. А. Рубакина. Особенность рубакинской легенды в том, что эпоним выступает не оригинальным автором, но популяризатором, т. е. читателем, передающим народу коллективную мудрость человечества, а также исследователем этого процесса, лоцманом в книжном море. В своем жизненном пути Рубакин последовательно сменил позиции писателя-беллетриста, популяризатора, систематика литературы и просветителя и в заключение ученого-библиоведа. Особое значение личности Рубакина в контексте письменной российско-советской культуры обязывает нас подробно изучить его биографию, которая будет рассмотрена ниже.
Прежде чем приступить к рассмотрению истории складывания библио-психологии в форме наррадигмальных циклов, необходимо выделить основные дискурсивные поля, или фоны, в которых формировалась наука. Специфика понимания библиопсихологии как соционаучного комплекса, позволяет нам говорить о том, что ее оформление происходило в пространстве двух дискурсивных реальностей, развивающихся в середине XIX века - идеи народничества, в социокультурном воплощении и литературной публицистике.
Основополагающим для российской культуры с середины XIX века является народнический дискурс. Как отмечают многие исследователи, «народнический дух пронизывал все поры русской культуры, он составлял основу широкого «освободительного движения», он был той искрой, которая воспламеняла и облагораживала любую новацию становления светской духовной культуры. Он, безусловно, присутствовал и в «новом религиозном сознании», и в русском символизме, и в русском марксизме» [56, с. 159]. Влияние идеи народничества это не только «хождения в народ», и мода на народное, но еще своеобразный язык, приближенный к народному. Белинский в первой половине 40-х годов XIX века пишет, что «народность» выступает как «альфа и омега эстетики нашего времени».
Оформление понятия «народность» в начале XIX века было также связано с развитием идеи национальной литературы в ее стремлении к самобытности, к преодолению подражания западным образцам и т.д. [45]. Здесь же зарождается вопрос о народной литературе и народном образовании. Поэтому следующий выделенный нами дискурс литературный. Литература в России в XVIII и в XIX вв. ассоциировалась с русской классикой, авторскими произведениями. Она носила характер высокой поэтики и имела подчеркнуто светскую направленность.
Матрицы повседневной жизни российскими аристократами списаны со страниц французских и английских романов. Толстые литературные журналы, а также классическая русская литература берут на себя роль государственной оппозиции - 3-й власти [178, с. 8]. Ю. М. Лотман считал, что литература в России заняла традиционное место церкви как хранителя истины уже со второй половины XVIII века [85, с. 36]. Кроме этого стоит отметить влияние романтизма в европейской литературе. Романтики одними из первых обратились к поиску подлинной человеческой личности, ее идентификации через интроспекцию и рефлексию своих чувств, их посвящение бумаге. Л. Гинзбург, исследовавшая психологическое наполнение литературы XIX в. выделила несколько основных этапов изучения личности в отечественном литературном дискурсе. «Понимание человека, разрабатывавшееся русской интеллигенцией 1830-1840 годов, прошло через ряд последовательных стадий, сначала это романтическая сублимация личности; потом пристальное исследование этой личности, осуществляемое посредством философских категорий, наконец, это переход к реалистическому детерминизму - к анализу человека в его социальной обусловленности» [40, с. 32].
Социополитический фон советской библиотечной психологии 1920-30-х гг. (профанный и мифотворческий уровни советской реальности)
Развитие советского государства, складывание его доктрины приводило к тому, что социокультурное пространство пронизывалось идеями социалистического строительства. Зарождение новых научных концепций и их дальнейшее развитие определялось идеологически-верной позицией и преданностью партийной линии. Процесс оформления психологической науки также имел ряд специфических черт. Как отмечают отечественные исследователи «советского периода» психологии, наука в это время «определяется как один из факторов классовой борьбы, на нее переносятся все категории, критерии и требования последней», кроме этого наука должна быть «проникнута большевистской партийностью и направлена на обслуживание социалистической практики» [123, с.79].
Укрепление централизованной власти способствует налаживанию структурных механизмов ее трансляции, в том числе и в научной сфере. В пространстве библиотечной психологии мы можем наблюдать работу механизмов власти на двух уровнях: сакральный верх (формовка мифов) и профанный низ (их внедрение в народное сознание). Складывание бинарной модели научного пространства происходит не сразу, ее окончательное становление и функционирование связано с наступлением «культуры два» (после 1932 г.), когда подобная жесткая иерархия «возникает сразу и везде, ее не требовалось транслировать», она поглощала все социальные области [ПО]. Однако первоначальные контуры данной модели были воспроизведены ранее, в пространстве «культуры один». В целом, «культура один» характеризуется плюрализмом мнений, многосторонним подходом в научной сфере, ее функционирование разворачивается с первыми десятилетиями советской власти. В середине 20-х годов наблюдается выделение основной линии и дискуссионные погромы других подходов и концепций.
В пространстве психологии чтения и читателя по инерции продолжается развитие отдельных идей и концепций, но они носят остаточный, незавершенный характер, и направлены на разработку практик привлечения читателя. Но прикладная ориентация советской психологической науки во многом искусственна. Первоначальная ставка сделанная правительством на масштабные методы обследования читателей не оправдалась и была подавленна нарождающейся схемой трансляции «научных» мифов.
К середине 20-х годов наблюдается сворачивание дискуссий о психологии читателя и чтения в научной плоскости, и перевод их в область обсуждения библиотечной практики. Библиопсихология в рубакинском варианте не признавалась советским руководством и оставалась только проектом. Но советское правительство заимствовало из дореволюционного просветительства идеи самообразования, концепцию изучения и формирования личности читателя с помощью книги, а также роли библиотеки как социокультурного центра. Все остальные положения библиопсихологии оставались за рамками зарождающейся советской науки.
По мнению К. И. Воробьевой, главной причиной всего происходившего с психологией читателя и чтения является то, «что в эти годы библиопсихология находилась на стадии фрагментарности разработок основных теоретических и методологических проблем психологии чтения и читательства» [37]. Отсутствие мощной научной базы, развитого аппарата, стабильной истории развития привело к сильной деформации этого научного течения, под влиянием политико-идеологических экспериментов в период становления советской власти. Сама идея надклассовой научной концепции, обращенной к развитию общества в целом не была принята советским руководством.
Однако отсутствие целостной научной базы, с нашей точки зрения, не объясняет хаотического состояния библиотечной психологии, а только его констатирует. На сложные взаимосвязи между властью и знанием накладывалась борьба в большевистской верхушке. По сути, ситуация в науке отражает ситуацию во власти. Несмотря на гегемонию большевистской партии, внутри она распадалась на несколько крупных фракций: зиновьевцы, троцкисты, сторонники Бухарина, Сталина, - вот наиболее значимые. Каждая из фракций пыталась распространять свои методы и концепции в борьбе за власть. В результате жесткой борьбы вся полнота власти оказалась в руках одного человека - И. В. Сталина. Идеи и концепции конкурентов погибли как лишний сор, мешающий продвижению сталинских идей строительства социалистического государства. Подобные процессы сопровождали советскую науку.
В период 20-х годов наибольшее распространение получила идея создания человека нового вида, озвученная Л. Д. Троцким. «Человек поставит себе целью овладеть собственными чувствами, поднять инстинкты на вершину сознательности, сделать их прозрачными, протянуть провода воли в подспудное и подпольное и тем самым поднять себя на новую ступень - создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно сверхчеловека» [153, с. 197]. Очевидно, что для Л. Д. Троцкого технократический подход является основополагающим по всем вопросам. Прикладной характер науки, литературы и других видов искусств и социальная польза - вот основные критерии советской культуры.
