Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Проблема исследования детского характера в произведениях Ч. Диккенса 18
1.1. Тема детства в творчестве Ч.Диккенса и основные подходы к исследованию детских образов в критической литературе 18
1.2. Концепция «идеального детского характера» в творчестве Ч.Диккенса 34
ГЛАВА II. Воплощение черт «идеального ребенка» во взрослых героях Ч.Диккенса 52
2.1. Развитие характера «ребенка-жены» в творчестве Ч. Диккенса 52
2.2. Характер «блаженных» в романах Ч. Диккенса 63
2.3. «Мнимые носители» идеальных качеств ребенка 73
ГЛАВА III. Художественное воплощение характера «мальчишки» в героях произведений Ч. Диккенса 81
3.1. Черты «истинного мальчишки» в персонажах Ч. Диккенса 81
3.2. Характер «маленького хищника» в творчестве Ч. Диккенса 92
3.3. Образ мальчишки- «дикаря» в изображении писателя 98
ГЛАВА IV. Воплощение характера «взрослого» типа в детях-героях произведений Ч. Диккенса 113
4.1. Характер девочки -«хозяюшки» в восприятии Ч. Диккенса 113
4.2. Характер девочки-«жертвы» в романах Ч. Диккенса 141
4.3. «Взрослеющий» тип характера мальчиков в художественном мире Ч.Диккенса 153
4.4. «Деградирующий тип» характера мальчиков в произведениях романиста 177
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 190
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 199
- Тема детства в творчестве Ч.Диккенса и основные подходы к исследованию детских образов в критической литературе
- Развитие характера «ребенка-жены» в творчестве Ч. Диккенса
- Черты «истинного мальчишки» в персонажах Ч. Диккенса
Введение к работе
Творчество Чарльза Диккенса (1812-1870), английского писателя XIX века, уже на протяжении полутора столетий привлекает внимание читателей, критиков и исследователей.
Высказывания соотечественников и современников писателя (У.Коллинза, У.Теккерея, Т.Карлейля, Т.Троллопа, Х.К.Андерсена и др.) и анализ восприятия Диккенса в России (где, по утверждению Ф.М.Достоевского, Диккенса понимали со всеми оттенками [Достоевский 1929: 71]), проведенный И.М. Катарским [Катарский 1966], В.В.Ивашевой [Ивашева 1970], Мансуром Сами [Сами 1990] и И.В.Грединой [Гредина 2000], свидетельствуют об огромном интересе к творениям писателя на родине и за рубежом в девятнадцатом столетии. Л.Н.Толстой, В.Г.Белинский, Д.И.Писарев отмечали философскую насыщенность и высокий нравственный пафос произведений Диккенса, которым владели идеи гуманизма и улучшения человеческой жизни - стремления, составлявшие «жизнь и славу» того времени [Чернышевский 1974: 302]. В появившихся в последней трети XIX века биографиях, написанных Д.Форстером [Forster 1874], Э.У.Уордом (1882) [Ward 1908], Ф.Н.Анненской (1891), Диккенс предстает как живой человек, но человек, который «сумел затронуть общечеловеческие струны, создать общечеловеческие типы» [Анненская 1999].
На непреходящее внимание к жизни и творчеству Ч.Диккенса в XX веке на Западе указывает ряд биографических, научных и критических исследований (Ф.Киттон [Kitton 1902], У.Дибелиус [Dibelius 1916], Дж.Гиссинг [Gissing 1924], Т.Джексон [Jackson 1936], М.Беккер [Becker 1941], Х.Хаус [Hause 1941], М.Энгель [Engel 1959], О.Кокшут [Cockchut 1961], Дж.Батт и К.Тиллотсон [Butt, Tillotson 1968], Э.Уилсон [Wilson 1972], Ф.Каплан [Kaplan 1988], Д.Хартог [Hartog 1987], П.Экройд [Ackroyd 1991]). Столкновение мнений в зарубежном «диккенсоведении» в первой половине XX века стало предметом рассмотрения Н.П.Михальской («Диккенс в оценке современной прогрессивной критики» [Михальская 1958]) и И.М.Катарского (первая глава в работе «Позднее творчество Ч.Диккенса» [Катарский 1966]).
Неоднозначность оценки творчества Диккенса встречается и в работах одного и того же исследователя в разные годы. Так Ф.-Р. Ливис в 1948 в книге «Великие традиции», признавая за писателем «гений великого развлекателя», исключает его (а вместе с ним В.Скотта и У.Теккерея) из значимых литературных фигур викторианской Англии, упрекая его в отсутствии «особой выдержанной серьезности» [Leavis 1948: 4]. Как выразился Д.Урнов, Диккенс «третировался» [Урнов 1978: 118] в этой книге. В монографии же 1970 г. «Диккенс - великий романист» Ф.-Р. Ливис убеждает читателей в том, что «Диккенс является одним из величайших писателей-творцов» [Leavis 1970:9].
В нашей стране жизни и творчеству писателя также посвящено множе-ство работ. Среди них своей монументальностью, глубиной и широтой анализа особенно выделяются монографии Е.Ланна, И.М. Катарсксго, В.В. Ивашевой, Т.Сильман, М.Урнова, Н.П. Михальской, М.Тугушевой, Н.Л. Потаниной, Н.А. Нерсесовой, отчасти подтверждая сложившееся мнение о «диккенсоцентричности» (наравне с «шекспироцентричностью») взгляда на английскую литературу XIX века [Проскурнин 2005].
Одни ученые анализируют отдельные периоды творчества писателя: 1830-1840-е гг. - Л.И. Скуратовская «Социальный роман Диккенса 1830-1840 гг.» [Скуратовская 1967]; Т.В. Анисимова «Творчество Диккенса. 1930-40-е гг.» [Анисимова 1989], М.В. Мадзигон «Реализм раннего творчества Диккенса» [Мадзигон 1961], Т.Г. Боголепова «Диккенс - очеркист 1833-1838» [Бо-голепова 1974]; 1850-1860-е гг. XIX в. — А.А. Бельский «Сатира в социальных романах Диккенса. 1849-1857» [Бельский 1954], А.А.Якименко «Проблема художественной условности в романе Диккенса 60-х гг.» [Якименко 1994], Д.Р. Барзилаева «Жанровые особенности позднего романа Ч.Диккенса» [Барзилаева 1990]. Другие исследуют проблемы жанра, поэтики, лингвистических единиц на протяжении всего творческого пути писателя: Н.Л. Потанина «Игровое начало в художественном мире Диккенса» [Потани на 1998], Е.В. Сомова «Маска»: ее разновидности и приемы художественного воплощения в творчестве Ч.Диккенса» [Сомова 1998], М.В. Швачко «Диккенс и сказка» [Швачко 1994], Н.И. Алмазова «Лингвистический анализ словесного комического образа...» [Алмазова 1982].
В оценке творческого наследия этого английского писателя с течением времени и в результате перемен в обществе акценты смещались: от оценки политических взглядов и пристрастий Диккенса-реалиста (радикализма [Jackson 1936; Сильман 1958] и «филистерства» [Ивашева 1954]) до нравственно-этических позиций Диккенса-романтика и «неисправимого утописта» [Тайна Чарльза Диккенса 1990: 6], нашедших отражение в художественно-изобразительных средствах и образной системе произведений (Дж.Уорт [Worth 1978], МХоллингтон [Hollington 1984], Б.Харди [Hardy 1970], Д. Хар-тог [Hartog 1982], Д.Ларсон [Larson 1985], Н.П. Михальская, Н.Л. Потанина).
Особый интерес диккенсоведов у нас и за рубежом вызывает сравнительно-типологический анализ решений художественных проблем у Диккенса и других писателей, близость воплощения идей. В этой связи произведения Диккенса сопоставляются с произведениями Ш.Бронте [Наумова 1990], Э.Гаскелл [Чернавина 1964], Л.Толстого [J.Romano 1978; Дианова 1996; Lea-vis 1970], У.Теккерея [Canning 1967; Phillips 1971; Осипова 2001], Н.В.Гоголя [Демидова 1994], Ф.Достоевского [Lary 1973; Fanger 1965], У.Фолкнера [Guerard 1982], Г.Х.Андерсена [Bredsdorff 1956], американских писателей XIX века [Aras 1979]. Доказывается связь диккенсовских творений с шекспировскими [Fleissner 1965] и устанавливаются взаимовлияние и скрытое соперничество Диккенса с современниками (Дж.Элиот, У.Коллинзом, Э. Трол-лопом) [Meckier 1987]. Некоторые исследователи - М.Спилка [Spilka 1983] и Л. Макпайк [MacePike 1981] - даже используют метод «обратного влияния» (reverse influence), анализируя героев Диккенса через близких к ним персонажей Кафки и Ф.Достоевского.
В начале XXI века обращение к творческому наследию Диккенса продолжает оставаться стабильным. На Западе ему ежегодно посвящаются мо нографии [Welsh 2000; Pykket 2002; Sanders 2003] и сборники критических отзывов (журнал «Диккенсиана» /The Dickensian/, «The Cambridge companion to Charles Dickens»), В России в период с 2001 по 2006 год защищено около десяти диссертационных работ, в которых исследуются текстовые и языковые особенности произведений писателя ([Баева 2003; Ткачева 2003; Фельдман 2004]), вопросы сохранения образной поэтики в переводах ([Воровская 2002; Байенс 2003]), роль мотивов и символов ([Шувалова 2003; Шевелева 2004]), проводится сопоставительный анализ ([Осипова 2001; Сергеева 2004]) и определяется место Диккенса в историко-культурном контексте Англии [Колос 2001]. Н.Л. Потанина отмечает продолжающееся активное существование «кода» Диккенса в современной литературе [Потанина 2004]. Особо востребованным элементом этого «кода» является тема детства (одним из родоначальников которой считается Диккенс) - это делает обращение к проблеме, заявленной в названии данного исследования, вполне обоснованным.
Обращение к проблеме воплощения детского характера в творчестве писателя актуально и потому, что интерес к теме детства, принадлежащей к числу так называемых «вечных тем» в литературе и культуре, в современном обществе все больше возрастает: «наука и общество в XX столкнулись с реальностью смены парадигмы в исследовательской практике со «взрослоцен-тризма» на «детоцентризм»« [Абраменкова 2002: 3]. В литературоведении, с нашей точки зрения, это особенно очевидно: каждый год появляется большое количество научных работ по данной теме. В ежегодном сборнике «Мировая словесность для детей и о детях», выходящем в МПГУ с 1996 года, под разными углами зрения рассматривается мир детства в произведениях совершенно разных писателей: Гоголя и Пришвина, Цветаевой и Лескова, Шолохова и Гете и т.д. Анализу образа детства посвящаются диссертационные исследования («Художественный образ детства в творчестве Ф.Сологуба» [Дворянин 1998]; «Мир детства в творческом сознании и художественной практике Бунина» [Бочаева 1999]). Причем, в отличие от исследовательской традиции прошлого, обращенной в основном к анализу конкретно исторической специфики образов детей, для современного восприятия характерна актуализация именно универсального (философского, морально-этического) компонента темы детства.
Осознание проблемы детства как особой психосоциокультурной категории приводит не только к необходимости междисциплинарного синтеза усилий и достижений художественного творчества писателей и разных наук, занимающихся детством (педагогики, антропологии, психологии, этнографии детства, социологии и экологии детства, виртуальной психологии детства, культурологии и др.), но и к задаче осмысления и уточнения основных научных подходов и понятий, неодинаково понимаемых в разных науках.
Таким образом, актуальность данной работы обусловлена: а) общим усилением внимания современного литературоведения к общечеловеческому значению образов и проблематики произведений Ч.Диккенса - к их нравственным и философским аспектам; б) неугасающим интересом к анализу детских образов и образа детства в творчестве различных писателей на современном этапе; в) общекультурной значимостью вопроса о гуманном отношении к детям как в литературе, так и в жизни современного, в значительной степени дегуманизированного общества. Комплексное рассмотрение образа детства в творчестве Диккенса позволяет лучше понять специфику художественного мира писателя, а также оценить удивительно современное звучание взглядов Диккенса на сущность детства, которые прямо соотносятся с требованиями ученых в сфере «гуманизации пространства детства» [Демако-ва 2001] на современном этапе.
Анализ и изучение мира детства в произведениях писателя имеет свою давнюю историю в зарубежном и отечественном диккенсоведении, что говорит о ее непреходящей значимости в культурном сознании на протяжении более чем векового периода. Работы, в которых тема детства в творчестве Диккенса является непосредственным предметом исследования, можно условно разделить на несколько групп.
В первой группе анализируется отношение Диккенса к вопросам воспитания и образования: его общественная деятельность в этой области, его произведения, связанные с этой темой, и его личный опыт как отца многочисленного семейства. Впервые поднятый А.И. Кирпичниковым в речи «Диккенс как педагог» в 1881 году [Кирпичников 1881], этот вопрос был подробно рассмотрен в работах Дж.Меннинга «Dickens on education» [Manning 1956], П.Коллинза «Dickens and education» [Collins 1963], Л.А. Дымовой «О педагогических идеях Ч.Диккенса» [Дымова 1974].
Вопрос семьи и отношений отцов и детей в романах Диккенса, прозвучавший в книге Б.Мозес «Ч.Диккенс и его девочки-героини» /Charles Dickens and His Girl Heroines/ [Moses 1911]), вызвал особый всплеск интереса в зарубежном диккенсоведении в 50-70х гг. XX века. Об этом свидетельствуют исследования Э.Рук («Отцы и сыновья в романах Диккенса» /Father and Sons in Dickens/ [Rooke 1951]), Э.Дадар («Семья в поздних романах Ч.Диккенса» /The Family in the Later Novels of Charles Dickens/ [Dudar 1976]), САракавы («Отношения отцов и дочерей в романах Ч.Диккенса» /The Relationship of Father and Daughters in the novels of Charles Dickens/ [Arakawa 1977]), Л.Хазен («Vessels of Salvation: Father and Daughters in Six Dickens Novels» [Hazen 1978]), С.Б.Меннинга («Families in Dickens» [Manning 1979]), А.Эдриана («Dickens and Parent-Child Relationship») [Adrian 1984]).
А.Эдриан утверждает, что Диккенс считал отношения родителей-детей микрокосмом всего общества [Adrian 1984: 14]. Вслед за М.Эндрюсом [Andrews 1970] он говорит о том, что именно Диккенс подвел нас к теме «взрослого ребенка» («the grown-up child»), или, как уточняет автор, к теме «перевернутого детства («inverted parenthood») [Adrian 1984: 119-131].
Третья часть литературоведов (Р.Лэнгтон «The childhood and youth of Charles Dickens» [Langton 1891], С.Моухэм «Charles Dickens and «David Ccp-perfield» [Maugham 1963]), анализируя образы детей в творчестве писателя, ищет соответствия в его биографии. Уже первый биограф писателя -Д.Форстер - заметил, что, читая произведения Диккенса, мы не только оку наемся в удивительные детские воспоминания самого писателя, но и переживаем их заново («Childhood and youth live again for all of us in its marvelous boy-experiences») [Forster 1874: v. I, 15]. Детство Диккенса и связанные с ним события, воспоминания и образы с 1816-1836гг., послужившие материалом для его художественных произведений, стали предметом исследования Ч.Хабберта («The making of Charles Dickens»). Автор утверждает, что именно с детьми-героями и героинями Диккенс часто идентифицировал себя [Hibbert 1967: 277].
Интересен взгляд Д.Перкинса, представителя английской мифологической школы, который в работе «Ч.Диккенс: Новая перспектива» /Charles Dickens: A new perspective/ толкует произведения Диккенса, «человека с «думающим сердцем», как символы, несущие в себе универсальный «спириту-альный смысл» [Perkins 1982: 14]. По его глубокому убеждению, романы писателя - последовательное (от младенчества до смерти) мифологическое описание душевной жизни человека, его возрастных этапов. «Младенчество» представлено в образе Пиквика с характерными для него наивной верой во всеобщую доброту, удивлением перед миром и доверием к нему. Период, предшествующий отрочеству, воплощен в образе Оливера Твиста и ознаменован острым ощущением одиночества в большом мире. А само отрочество показано в романах о Николасе Никльби, Нелл и Барнеби Радже.
К четвертой группе можно отнести тех исследователей, которые рассматривают образы детей в произведениях Диккенса в контексте английской литературы и культуры (К.Хартог «Диккенс и романтическая философия...» [Hartog 1987]; Р.Паттисон «Фигура ребенка в английской литературе» [Patti-son 1978]; П.Кавени «Образ детства. Личность и общество: Изучение темы в английской литературе» [Coveney 1967]), в процессе целостного анализа конкретных произведений ([Ромм 1940; Нерсесова 1971]) или творчества писателя в целом (Дж.Миллер [Miller 1958], Р.Барнард [Barnard 1974], Л.Дэсснер [Dessner 1976], Ф.Хобсбаум [Hobsbaum 1977]).
Точки зрения диккенсоведов относительно героев-детей в произведениях Диккенса не всегда совпадают. К примеру, С.Крозерс в книге «Дети Диккенса» /The children of Dickens/ считает, что романист писал не детские истории, а истории о детях, кто остался детьми («Dickens did not children s stories, that is, stories about children who stayed as children» [Crothers 1941: 14]). А Джон Кэри («The violent effigy» [Carey 1973]), исследующий «необычную поэзию воображения Диккенса», в главе о детях-героях [Carey 1973: 131-154] рассматривает Диккенса как «производителя моделей детей, благочестивых маленьких уродцев, взрослых не по годам и рано умирающих» /... as manufacturer of model children, pious little monsters, moribund and adult/. По его мнению, гений Диккенса выражается в том, что эти «жестокие остроносые дети» погружают читателя в свою необычную и странную «атмосферу» /...callous, sharp-nosed children, who pick out adults by the odd personal atmospheres they -carry around/ [Carey 1973: 131].
В некоторых работах (Ф.Донован «Детство и юность» [Donovan 1968], И.Л. Арманд «Значение детских образов в творчестве Диккенса» [Арманд г н/г.], К.Эриксон «Ребенок есть ребенок...» [Ericson 1986]) этой группы представлены попытки классификации детей-персонажей. Подробнее они будут рассмотрены нами в первом параграфе первой главы.
Кроме названных выше работ, детству в произведениях английского романиста посвящены статьи И.Мельникова [Мельников 1973], Ю.Гербеева [Гербеев 1962]. Особо необходимо отметить исследования Н.П. Михальской [Михальская 1978, 1987], Н.Л. Потаниной [Потанина 1992, 1997], рассматривающих детство с точки зрения нравственно-этического аспекта; научные исследования О.А.Наумовой [Наумова 1990], выясняющей особенности автобиографического романа воспитания у Ч.Диккенса и Ш.Бронте, и Е.Е.Диановой [Дианова 1996], дающей сравнительный анализ Дэвида Коп-перфилда и Николеньки Иртеньева на широком фоне английской и русской прозы XIX века.
Проведенный разбор научной литературы по заявленной теме исследования позволяет утверждать, что, несмотря на наличие достаточно подробного анализа большинства героев и вариантов классификации персонажей, задача системного и целостного сопоставления героев - носителей различных типов детского характера - под углом зрения создания их комплексной типологии не ставилась.
Обращение к типологическому методу (особенности применения которого в литературоведении нашли свое отражение в трудах М.Б. Храпченко, Г.Н. Поспелова, А.Дима, И.Г. Неупокоевой и др.) в качестве ведущего исследовательского подхода обусловлено тем, что в творчестве Диккенса между многими персонажами произведений разных лет явно или косвенно прослеживаются внутренние связи, проявляются общие начала и тенденции, наблюдается сходство как основных художественных задач и решений, так и сходство общественных функций.
Основанный на «расчленении систем объектов и их группировке с помощью обобщенной модели или типа в целях сравнительного изучения существенных признаков, связей, функций, отношений, уровней организации объектов» [БЭС 1998: 1203] этот способ научного познания позволяет выявить сходства и различия изучаемых характеров героев и изобразить структуру всей их системы в творчестве писателя. Исходя из того, что «выбор писателем определенных характеров, а отсюда и аспектов типизиции определяется прежде всего ... активным идейным интересом писателя к определенным особенностям этих характеров, которые и получают в их изображении ведущие места» [Поспелов 1983: 259], и что «типология образов составляет ядро художественной системы писателя» [Храпченко 1981: 263-264], мы считаем, что именно обобщение, один из приемов типологического метода, дает возможность шире и глубже охарактеризовать и ведущие начала, свойственные писателю на разных жизненных этапах, и те специальные особенности, которые проявляются в его каждом отдельном образе. Сочетание типологического метода с системным позволяет «исследовать творчество писателя как систему, как плод развивающейся, эволюционирующей мысли, находившейся в борьбе и взаимодействии с философскими, эстетическими и политическими идеями эпохи» [Осипова 2001: 4].
Так как типологический угол зрения способствует выявлению внутренней логики образного мышления писателя, то применительно к изучению характеров в литературе им пользуются многие исследователи (ДФ.Маркин «Типология и средства художественного изображения характеров...» [Маркин 1982], Е.В.Пакина «Типология женских образов в исторических романах В.Скотта» [Пакина 2004], Г.А.Склейнис «Типология характеров в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и романах В.М. Гаршина» [Склей-нис 1992], Г.А. Фортунатова «Типология женских характеров в повестях И.Тургенева и новеллах Т.Шторма» [Фортунатова 1994]).
Однако сложность типологического подхода при анализе видов характера литературных героев заключается в том, что он не может быть замкнут в рамках науки о литературе, так как сам предмет исследования (детский характер) постоянно соприкасается со смежными областями культуры, где используемые в данной работе понятия не имеют однозначной трактовки и не совпадают с литературоведческим определением.
Так, характер, определяемый в психологии как «привычное поведение,... в котором выражается личность человека, его отношение к окружающему миру и к себе» [Крутецкий 1986: 197], как «этический и моральный аспект личности» [Блюм 1996: 246], в литературоведческой исследовательской традиции трактуется как «тип человеческого отношения к действительности, показанный нам писателем» [Тимофеев 1976: 40], «целостная структура, материализующая понимание человека как диалектическое единство общего и индивидуального ... человеческого характера и обстоятельств» [Гав-рилов 1975: 30] или «персонаж, воспроизведенный в многоплановости и взаимосвязи его черт, и потому воспринимаемый как живое лицо» [Хализев 2005: 42]. В данном исследовании под характером мы будем понимать «ху дожественное воплощение совокупности устойчивых психических особенностей, образующих личность литературного персонажа» [Шамрей 1993: 82].
Исходя из общего определения детства как «периода, продолжающегося от новорожденного до психологической зрелости, когда ребенок становится полноценным членом общества» [Обухова 1996: 17] и учитывая, что «одна из наиболее фундаментальных проблем отечественной психологии» - проблема периодизации - до сих пор не решена [Поливанова 2004: 110], в вопросе определения границ детства мы будем придерживаться мнения В.И.Даля, который считал детьми ребят до 14-15 лет, когда детство переходит в отрочество [Даль 1998], а при построении типологии будем опираться на два значения слова «детский»: «принадлежащий детям» и «свойственный детям (в отличие от взрослых)» [Ожегов 1991].
Таким образом, научная новизна исследования заключается в том, что в работе предлагается комплексная типология детского характера в творчестве Ч.Диккенса, которая строится на синтезе традиционного литературоведческого подхода к определению характера и принципов понимания характера, сложившихся в смежных областях науки.
Объектом исследования является творческое наследие Ч.Диккенса, рассмотренное с точки зрения реализации в нем ключевой для писателя темы детства.
Непосредственным предметом исследования служит система персонажей, связанных с разными путями художественного воплощения концепции детского характера, в произведениях писателя.
Материалом исследования являются пятнадцать романов Ч.Диккенса, его рождественские повести разных лет и произведения публицистического характера (статьи, речи, письма).
Цель исследования - осуществить комплексный анализ персонажей Ч.Диккенса, связанных с воплощением темы детства, и на основе данного анализа представить целостную типологию детского характера в творчестве писателя.
Указанная цель предполагает решение ряда конкретных исследовательских задач:
— на основании текстуального анализа произведений Ч.Диккенса детально рассмотреть категории «детство», «детское» и «дети» в его творчестве в контексте ведущих общественных, культурных и литературных взглядов XVIII - XX вв.;
— выявить характерологические признаки «идеального детского характера», являющиеся определяющей частью концепции детства в понимании писателя;
— на основании выявленных признаков «идеального детского характера» выделить и описать основные типы детского характера в произведениях Диккенса;
— охарактеризовать художественную эволюцию выделенных типов детского характера в творчестве писателя;
— раскрыть взаимосвязь выделенных типов детского характера между собой и определить их значение в конкретном произведении и в художественной картине мира писателя в целом;
— исследуя образы героев в их типологических связях, проанализировать основные художественные средства создания определенного типа детского характера.
Научная гипотеза работы:
— основанием для типологии детского характера в творчестве Ч. Диккенса является разная степень проявления в героях признаков «идеального детского характера», в результате чего выделяется три основных характерологических типа (от большей степени проявления к меньшей) — «идеальный ребенок», «мальчишка», «взрослый».
На защиту выносятся следующие положения:
1. Категория детства, занимающая важное место в мировосприятии Диккенса, является определяющей как для создания характера отдельных персонажей, так и для художественной концепции произведений в целом.
Детальное рассмотрение представлений писателя о детстве и детях способствует более глубокому проникновению в художественный мир писателя.
2. Выявленные на основе текстуального анализа произведений Диккенса характерологические признаки «идеального ребенка» позволяют выработать единые критерии, на основе которых можно построить типологию детских характеров в творчестве писателя.
3. Концепция детского характера в творчестве Ч.Диккенса воплощается в трех типологических группах героев: 1) герои-дети (до 15 лет); 2) взрослые герои, чье детство можно восстановить по контексту; 3) взрослые герои, «детскость» которых является ведущей характерологической чертой и потому намеренно подчеркивается в художественной системе произведения.
4. Каждый выявленный тип детского характера, обладая общими содержательными и структурными чертами, имеет при этом определенную ху- дожественную специфику в разных произведениях писателя.
5. Комплексное рассмотрение героев писателя, воплощающих разные типологические разновидности детского характера, в их системных связях и отношениях преемственности позволяют проследить художественную эволюцию темы детства в течение всего творческого пути писателя.
6. Результаты подобного системно-типологического подхода к анализу образов детей в творчестве Диккенса позволяют выявить общечеловеческое значение данных образов, их соответствие современным научным представлениям о детях, а также гуманистическим идеалам в плане утверждения повышенной значимости мира детства для развития всего человечества.
Теоретико-методологической основой данного диссертационного исследования явились работы М.Б. Храпченко, В.Е. Хализева, И.С. Кона, Т.Сильман, Н.П. Михальской, Н.Л. Потаниной, М.Нерсесовой, К.Эриксон, М.Котзина, Э.Уилсона, а также научной школы Нижегородского государственного педагогического университета.
В качестве основных методов исследования в работе используются: а) типологический метод, б) системный метод, в) метод традиционного ана лиза текста; г) метод сравнительного культурно-исторического исследования; д) биографический метод.
Теоретическая значимость исследования заключается в попытке осуществления системно-типологического принципа классификации детского характера героев Ч. Диккенса.
Практическая значимость работы состоит в том, что отдельные главы и положения диссертационного исследования могут быть использованы в общих лекционных и практических курсах по английской литературе XIX века, в специальных историко-литературных или теоретико-литературных курсах по теме детства в литературе, в курсах, посвященных углубленному изучению творчества Ч.Диккенса в высших и средних специальных учебных заведениях.
Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования были представлены в издании, рецензируемом ВАК, - журнале «Высшее образование сегодня» (2007), на научных конференциях в МШУ (Филологическая наука: Взгляд молодых, 2004 и 2005г.), Пуришевских чтениях (2005), аспирантском объединении кафедры всемирной литературы НГПУ, заседании кафедры всемирной литературы НГПУ. По результатам исследования опубликовано 12 статей.
Структура работы. Данное исследование состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографического списка, который включает 360 наименований (128 — на английском языке). Во введении дается анализ критической литературы и обоснование выбора темы исследования, формулируются цель, задачи и положения, выносимые на защиту.
В главе I (параграфы 1.1—1.2), носящей теоретический характер, анализируются причины обращения писателя к теме детства и работы предшественников по данной проблеме, обосновываются исходные принципы исследования детского характера в творчестве Диккенса и рассматривается концепция «идеального детского» характера, послужившая основанием для дальнейшей типологии детского характера в творчестве писателя.
Собственно аналитическая часть исследования представлена в главах II—IV. Так, в главе II (параграфы 2.1 - 2.3) анализируются черты «идеального ребенка» во взрослых героях. В III главе (параграфы 3.1 - 3.3) рассматриваются черты образа «мальчишки» в героях писателя. И, наконец, в главе IV (параграфы 4.1 - 4.4), напротив, характеризуются «взрослые» черты в разных типах героев-детей у Ч. Диккенса. В заключении формулируются основные выводы работы.
Тема детства в творчестве Ч.Диккенса и основные подходы к исследованию детских образов в критической литературе
Категория детства очень важна для всего человечества и человека в частности. Понять детство как культурно-исторический феномен можно только с учетом системы представлений и образов, в которых культура воспринимает, осмысливает и легитимирует жизнь человека. Как показывают научные исследования XX века, продолжительность детства и осознание его специфической природы зависят от эпохи и уровня развития культуры [Мид 1988].
История детства, по «психогенной теории истории» Л.Демоза, изложенной в его книге «Эволюция детства», насчитывает шесть периодов, начиная с «инфантоцидного» (с древности до IV в.н.э.) и заканчивая «помогающим» в середине XX в. [De Маше 1974].
Историографические исследования Ф.Ариеса 60-х годов, проследившего социокультурный процесс осознания детства путем анализа живописи, литературы, системы образования, костюма, ритуалов с ХШ века и связавшего эволюцию понятия детства с социальными функциями людей, показывают, что каждый период истории отдавал предпочтение одному из возрастов: XVII в. - молодости, XVIII век - юности, а XIX - детству [Aries 1962].
И.С.Кон в своих работах 70-80 гг., касающихся возрастного символизма и образов детства, в целом соглашается с названными выше авторами в том, что именно XVII-XVIII века ознаменовались появлением нового образа детства, а XIX век стал открытием психологической стороны ребенка [Кон 1988]. Хотя, как отмечает С.Д. Соммервилл, такая эволюция «детоцентриз-ма» не столь однозначна, что он связывает с начавшимся с Ж.-Ж.Руссо «ложным возвеличиванием» детства [Sommerville 1982: 14].
Однако, по признанию ученых, постепенный процесс углубления познания детства отчетливо выступает именно в художественной литературе. Одним из первых в конце XIX века сделал ее предметом своего исследования Х.Скаддер, проследивший в монографии «Детство в литературе и искусстве» изменения в детских образах от античности до рубежа XIX века [Scudder 1900]. В 1910 году В.Воскресенская проанализировала детей-героев от Гомера и Софокла, У.Шекспира, И.В.Гете, Ф.Шиллера, Ж.-Ж. Руссо до О.Бальзака, Ч.Диккенса, В.Гюго. «Безжизненные куклы» в классической драме, незначительные бездушные фигурки средневековья, сухая схема педагогического трактата, автобиографические воспоминания XVIII века - вот такой путь прошел «ребенок» в литературе, - делает вывод исследовательница, - прежде чем стать в ней личностью со своим характером, самоценность которой неоспорима [Воскресенская 1910].
Многоаспектный анализ детских образов английской литературы содержится в монографиях П.Кавени «Образ детства: Личность и общество...» [Coveny 1967], Р.Паттисона «Фигура ребенка в английской литературе» [Pattison 1978]. Эволюция образа детства в русской и советской литературе (в сопоставлении с английскими и американскими «вариантами») прослежена в статье М.Эпштейна и Е.Юкиной [Эпштейн, Юкина 1979].
Как показывают названные выше исследования, каждый новый образ ребенка в литературе - не только углубление художественного познания дет 20 ства, но и дальнейшее движение в сторону объективности его изображения, которое будет наиболее полно достигнуто в XIX веке. Хотя уже «романтизм открыл ребенка как одного из своих героев и детство не только как психологическую, но и как историософскую и культурологическую тему» [Скуратовская 1991: 158], дети в поэзии У.Блейка, У.Вордсворта, С.Кольриджа достаточно условны. Они - отвлеченный символ невинности, близости к природе и чувствительности, так как основное «внимание романтиков направлено к тому в детстве и детском сознании, что будет утеряно взрослыми», и повзросление героя в этой системе взглядов выглядело бы потерей, а не приобретением [Берковский 1973: 43].
И только в середине XIX века художественная литература «глубоко заглянула в детскую душу», проявив «сочувственное внимание к ребенку, как таковому, и правдиво воссоздав детские возрастные завоевания» [Воскресенская 1910: 119]. Произведения авторов этого столетия оказались исключительно богатыми на разнообразные образы детей, все более похожих на реальных. Во Франции мы их встречаем у В.Гюго, Ж.Санд, А.Додэ, Э.Золя, в Германии - у Г.Гауптмана, в России - у Л.Н.Толстого, Ф.М. Достоевского, В.Г. Короленко, К.С. Аксакова. В Англии же, хотя образы детей нередки и у предшественников Ч.Диккенса (Т.Смоллетта, О.Гольдсмита, Л.Стерна, Д.Дефо, Дж.Остен, У.Вордсворта, У.Блейка), и у современников (Э.Гаскелл, Б.Дизраели, У.Теккерея, сестер Бронте), основоположником нового взгляда на детей по праву считается именно Диккенс, «выдающийся художник детской жизни» [Воскресенская 1910: 122].
В произведениях Диккенса дети имеют первостепенное значение. Основная тема его творчества - «тема гуманистического начала в человеке» [Сильман 1958: 81] - связана у него именно с ними, поэтому, начиная с романа «Приключения Оливера Твиста» (The Adventures of Oliver Twist, 1838) и заканчивая «Тайной Эдвина Друда» (The Mystery of Edwin Drood, 1870), дети и детство являются определяющей частью как в идейном отношении, так и структуре его произведений. Дети не только по количеству занимают лиди 21 рующее место в его творчестве (в одном лишь «Холодном доме», по подсчетам В.Набокова, их около тридцати [Набоков 2000: 108]), но и играют огромную роль в его мировосприятии.
Р.Гилмур, считая ребенка у Диккенса «выражением мудрости, недоступной взрослому», утверждает, что «дети и детство находятся в самом сердце диккенсовского видения как предмет и способ увидеть мир» [Gilmour 1965: 78]. Отражая некоторую социальную и психологическую реальность, детские образы выражают мысли и чувства автора, его эстетический и нравственный идеал, где гуманизм и человеколюбие являются основными чертами. А.А.Якименко отметила, что «концепция детства, созданная Диккенсом в его произведениях, пронизана евангельскими аллюзиями» [Якименко 1994: 75]. Поэтому, утверждает М.Тугушева, «детство для Диккенса всегда было не только возрастом, но и очень важным элементом полноценной человечности» [Тугушева 1979: 204].
Тема детства в полной мере позволяла писателю реализовать свой метод художника: правдиво изображая жизнь, обличать пороки современного общества, обобщать жизненные явления и создавать типические образы, учить добру и способствовать справедливости. Мир детства в творчестве Диккенса настолько велик и уникален, что восхищенный им С.Цвейг считал, что именно здесь романист «преодолевает английское, преходящее» [Цвейг 1987: 260]. «Социально-национальный аспект проблемы (английское воспитание, школы), - пишет Р.Ф. Яшенькина, - перерастает в общечеловеческую тему - незащищенности детства ... в жестоком и эгоистическом мире взрослых» [Проскурнин, Яшенькина 2004:137].
Чтобы понять, почему эта тема явилась столь важной для писателя, необходимо уточнить причины его интереса к детству и позиции по проблемам, связанным с этим периодом жизни человека. Роберт Ньюсом в статье «Беллетристика детства» /«Fictions of childhood»/ заметил, что «сложность в рассмотрении Диккенса как первого писателя, поставившего во главу романа образ ребенка, в том, что он делает это, применяя отличную от ранее имев 22 шихся и потому абсолютно другую теорию отношения к ребенку», используя для этого и непростой опыт своего детства [Newsom 2001: 103].
Вопросом, что явилось причиной постоянного незатухающего на протяжении всей жизни интереса Диккенса к детской теме, задавались многие диккенсоведы. Хотя пристрастие писателя к детству объяснялось по-разному, необходимо комплексно подходить к обстоятельствам формирования взглядов Диккенса на проблему детства. Коснемся некоторых из причин.
Основная называемая причина - «одержимость собственным детством» [Уилсон 1975: 70] - сказалась как в том, что в личности Диккенса осталось много детского («Диккенс всю жизнь страдал недостатками ребенка, который поздно ложится...: он раздражителен, потому что счастлив... он был очень общителен - и мог всегда вспыхнуть... он искренно радовался ... - и все же, как ни странно, был взвинчен и не на шутку близок к слезам» [Честертон 1982: 29]), так и в том, что испытания, выпавшие на долю маленького Чарльза, стали в определенном роде «прививкой» и определили его доброе и чуткое отношение к детству и детям.
Развитие характера «ребенка-жены» в творчестве Ч. Диккенса
Наиболее гармоничное сочетание формальных и сущностных признаков наблюдается у героинь, суть характера которых выражается сочетанием слов «child-wife». Так называет себя Дора из романа Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим» (1850). Отклоняя перевод этого сочетания как «девочка-жена» (А.В.Кривцовой и Е. Ланна) и «крошка-жена» (И.М. Катарского), мы полагаем, что именно вариант «ребенок-жена» (child -«ребенок, дитя, сын, дочь» [Мюллер 1944: 122]) указывает на доминирующие черты характера ребенка в «жене», акцентируя внимание на лейтмотивности детского в жене и замещении «жены» ребенком-девочкой-дочкой.
Взросление уже достигших формальной зрелости героинь этой группы по разным причинам затягивается во времени или откладывается, поэтому их характер не определяется количеством прожитых лет. С детства избалованные всеобщим вниманием, они сохраняют физические и психические черты детского возраста и, следовательно, совсем не подготовлены к выполнению роли взрослого. Их инфантильность, проявляющаяся во внешности, поведении, речи, взаимоотношении с окружающими, отличает их как от героинь романов XVIII-XIX веков (например, романов Д.Дефо, С.Ричардсона, Д.Остен, У.Теккерея), так и излюбленных женских персонажей самого Диккенса (Нелл, Флоренс, Эми Доррит).
Некоторые ведущие черты характера «девочки-жены» обозначены писателем уже в образе Мерси (или Мерри) Пексниф в романе «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита» (The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit 1844). Но так как отмеченные автором простодушие /simplicity/, бесхитростность /artless/, шаловливость, игривость /playfulness/ привлекательной Мерси являются всего лишь приятной игрой, красивой маской, очень идущей героине («И до чего ей это шло!» (Х,75)), ее образ мы рассмотрим в ряду «мнимых носителей» детских качеств.
Под пристальным вниманием автора этот характер окажется в романе «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим» (The Personal History of David Copperfield 1850) - в образах «миссис Копперфилд старшей и младшей» [Зверева 1955: 8], где одна «избалованная девочка-жена (мать Дэвида) повторяется в другой - Доре» [Уилсон 1975: 220].
Двадцатилетняя мать Дэвида, имеющая «слишком ребяческий вид для вдовы /she was but a childish widow/» (XV, 14,16), «во всех отношениях была сущее дитя /a mere child/» (XV,249, 179), что подчеркивается многократными сравнениями героини с младенцем («совсем ребенок» /a very baby (XV, 16,16)/, «бедная злосчастная малютка» /poor unfortunate Baby/, «бедное дитя /poor child/», «самая неопытная /most unworldly/» (XV,236,170, 181)). Как к «самой жалкой малютке» /a poor little fool/»(XV,253,183) к ней относятся и окружающие (служанка Пегготи «привыкла говорить иной раз с ней, как с ребенком /like a child/» (XV, 136,101)). Живя в иллюзорном мире (о чем символично говорит и название ее дома - Грачевник, где нет грачей), она играет и веселится с сыном, считает геройским поступком отказ от новой вещицы ради него: «...я уже не купила себе нового зонтика... я плохая мама...? Я тебя совсем не люблю?» (XV,31). Косвенно уподобляемая нежному растению (ее имя напоминает англоязычным читателям слова «clary» - луговой шалфей и «clarity» - чистота, ясность, прозрачность (Мюллер 1944:129)), Клара наивна и невинна.
Обманувшись из-за своей жизненной неопытности красивой внешностью и лоском Мердстона, Клара стала «игрушкой в руках этого жестокого человека с бакенбардами» [Шкловский 1983: 179], хотя «каждый, кроме младенца /a baby (XV, 170)/, мог бы предвидеть, каковы будут естественные последствия» брака (XV,237). Грубое разрушение счастливого мира героини повлекло за собой ее медленное увядание. Она так никогда и не повзрослела, хотя и несколько изменилась перед смертью, - детская сущность заменила ей все остальное, поэтому она даже «скончалась, как засыпает дитя /she died like a child that had gone to sleep/ (XV, 161,119).
Но если все-таки Клара не считала себя ребенком, то Дора, юная жена Дэвида, чувствует себя им и гордится, что она «глупенькая...» (XVI, 309) «маленькая девочка» (XVI, 304) /I am always a silly little things (p.572, 568)/. Причем эта «девочка-жена» /child-wife (XVI,3 84,627)/ не могла бы измениться», - уверены и автор, и Дэвид, так как детские качества составляют ядро ее характера. Это «прелестное маленькое создание /such a lovely little creature/» (XVI, 129,446) с «невинным сердцем» (XVI, 130) имело «невыразимо нежный голосок, заразительный детский смех, милые очаровательные детские ужимки» (XVI, 162). Его «детскую пленительность ни с чем нельзя было сравнить» (XVI, 196): «детская прелесть ее манер» (стеснявшуюся Дору находили «за дверцей, где она стояла, заткнув уши» (XVI,206)) очаровала Дэвида, а «ребяческие манеры..., испуганное личико, прелестная детская щечка... казались самыми восхитительными» (XVI, 165). Дора - «во многом жертва неправильного воспитания» (Тугушева 1979: 122), выросшая в искусственно созданных тепличных условиях, когда в ней культивировали наивность, инфантильность, беззаботность. Она превратила жизнь в игру и «была уверена, что домашнее хозяйство идет хорошо от этой игры в хозяйство, и радовалась так», словно все происходило «в кукольном домике», где даже чай пили из «кукольного сервиза» (XVI,251)). Однако в роли кукол выступали не только окружающие предметы и люди, с которыми она говорила «милым вкрадчивым голоском» (XVI, 129), но и она сама.
«Казалось, будто все сговорились смотреть на Дору как на изящную игрушку /pretty toy/ или как на забаву /plaything/... обращаясь с ней как с избалованным ребенком /a pet child/» (XVI, 199, 495)). И сам Дэвид был вынужден признать, что иногда и «сам обращается с ней как с игрушкой» (XVI,201) и называет ее «my pet» (р.566) - «моя птичка» (XVI,301)). Нарушитель идиллии такого обращения («преступник») тут же жалел об этом, чувствуя «себя чудовищем, которое проникло в убежище феи» (XVI, 130). Не желающая взрослеть («Не будь серьезным!» (XVI,297)), Дора «ребячилась и веселилась; шарахалась от полезных сведений, как от хлопушек, развитие ее ума гало весьма медленно» (XVI,303)). Все надежды и попытки Дэвида образумить ее («Ведь вы не ребенок!») были бесполезны, так как Дора чувствовала себя счастливой («Все так добры ко мне, и я очень счастлива»).
Постоянно рисующая цветы, героиня сама во многом напоминает нежный цветок. Дэвид сравнивает ее надутые губки с «розовым бутоном» /making a rosebud of her mouth/(XVI, 199,495). Бабушка Дэвида называет героиню за ее «чуткое сердце» (XVI,309) /sensitive pet (p. 5 72)/ и беззащитность не иначе как «Цветочек» (XVI,310), говоря, что «Цветочек - нежный и совсем крошечный, и ветер должен щадить его /Little Blossom is a very tender little blossom, and the wind must be gentle with her/» (XVI,239,522).
Характеристика героини как «игрушки» и «цветочка» вызывает у некоторых исследователей мысль о «фальшивости» Доры и формирует мнение о таком типе женских образов как о «ненастоящих ангелах» [Осипова 2001: 126], чей характер опасен для окружающих и самой героини: искусственно созданная, она требует искусственности ото всех [Клименко 1971]. Однако мы полагаем, что прямые и косвенные сравнения героини с игрушкой, феей, птичкой или цветком в совокупности с искренней детской потребностью До-ры, «чтобы ее все любили» (XVI,297), забавлявшей окружающих, говорят о ее истинной невинности и детской сущности.
Черты «истинного мальчишки» в персонажах Ч. Диккенса
По мнению писателя, возрасту и полу мальчишек свойственны восторженное проявление веселого нрава /a playful temperament (p. 177)/, крайняя непоседливость (ХД69), беззаботность (XYII,47) и, как правило, «прекрасный аппетит» (IV,24). При знакомстве, «по обычаю всех мальчуганов», они «молча таращат глаза и вертятся на все лады» (V,59), а их постоянное «мальчишеское оживление» (XIII, 103) /boyish animation (p.l 16)/ и бесстрашие приводят к тому, что они с восторгом «приветствуют всякую возможность разбиться вдребезги» (X, 169) /...any chance of dashing himself into small fragments (V, 77)/. «Совсем мальчишеское» отношение к жизни синонимично «наивному» /as boyish and innocent (p. 155)/, так как «они не склонны анализировать природу своих собственных чувств» (XIII, 142-143). Хотя «мальчишки - народ очень упрямый и очень ленивый» (IV,30), они вездесущи и энергичны. Недаром, слово «мальчишеский» /boyish/, в русском языке означающее «несерьезный, неосмотрительный, шаловливо-задорный» [Ожегов 1991: 339], в английском языке имеет еще и значение «живой» [Мюллер 1944: 85]. Об особой мальчишеской неугомонности Диккенс сообщает и в одном из писем, цитируемом Э.Уилсоном: «... каждый мальчишка (как водится) обладает неизъяснимой и ужасающей способностью оказываться одновременно повсюду, имея на ногах никак не меньше четырнадцати пар ботинок со скрипом» [У ил сон 1975: 278]. Из-за того, что мальчишки-школяры имеют привычку «колотить друг друга ранцами» (XX, 128), а крики от буйных игр и веселый смех (V,120) обычны для их классов, взрослые называют их «сорванцами и негодниками» (XXIV, 290).
В романе «Лавка древностей» (1840) мы видим таких учеников в возрасте от четырех до четырнадцати лет. Шутливо называя их «отъявленными лентяями» (VII,219) /idlest boys (p. 160)/ и «тупицами» (VII,220) /the puzzled dunce (p. 160)/, а учителя среди них - «олицетворением кротости и простодушия» (VII,219), Диккенс восхищается естественностью и жизнерадостностью этих «шалунов» (VII,220) и «шумливых озорников» (VII,221): «...шалости и смешки - все как полагается в школе, ...восхищенные зрители безудержно предавались восторгу. ...О, как хотелось этим лентяям /of those idle fellows/ вырваться на волю! ...и превратиться на всю жизнь в дикарей /...being wild boys and savages from that time forth/» (VII,220,160).
Слово «дикарь» /a savage/ рядом со словосочетанием «wild boy» («wild» - «дикий, невозделанный, бурный, беспорядочный» [Мюллер 1944: 750]) означает горячее желание мальчишек слиться с природой, стать ее частью: «лучше быть китом, корюшкой, мухой - чем угодно только не школьником, обязанным маяться на уроке...»(VII,220). Веселая безудержность школьников на фоне солнца, зелени и «слепящей голубизны» неба направлена не на разрушение, а на наслаждение окружающим миром. Именно энергичностью и жизнерадостностью («которые казались ему всего милее» (VII,447)) восхищается в своих учениках бакалавр. Вот как он представляет их новому учителю: «Джон Оуэн - способный, правдивый, честный, но ветрогон, шалун, сорвиголова... так и норовит сломать себе шею» /a lad of good parts, and frank, temper, but too thoughtless, too playful, too lightheaded by far/. Ричард Эванс - способности поразительные, память отличная, быстро все усваивает, прекрасный голос и слух. Но кончит плохо ... спит на проповеди» (VII,446,435). Третий ученик - «как плавает, как ныряет!», спас собачонку слепца, прыгнув на глубину (VII,447).
Первого обладателя характера «истинного мальчишки» мы встречаем уже в «Посмертных записках Пиквикского клуба» (1837). Без сомнения, веселым, сообразительным и ловким Сэм Уэллер был уже в детстве. Хотя воспитывала его улица, куда родной отец отпускал его одного, «когда он был малышом, чтобы он сам выпутывался из беды» (11,333), Сэм остался добрым и жизнерадостным человеком, а в его поведении сохранилось много мальчишеского.
Десятилетний Чарли Бейтс из романа «Приключения Оливера Твиста» (1837-1839), тоже дитя улицы, наделен «способностью подмечать во всем смешную сторону» (IV, 144), а его «живое воображение /the vivid imagination/» воспроизводило все в «слишком ярких красках /in too strong colours/» (IV, 110,76). Безудержный смех, который едва не приводит этого «бойкого» (IV,83) мальчика «к преждевременной смерти от удушения» («снова разразился хохотом /he burst into another laugh/...»(IV,84,56), «оглушительно захохотал» (IV,83), «заливался, стал кататься по крылечку и захохотал еще громче, снова задохнулся от смеха» (IV,ПО)) становится своеобразным символом его жизнелюбия.
Не лишенный актерских способностей, Чарли умело пользуется ими, чтобы избежать наказания. Так, провинившись перед Феджином, мальчик «упал на колени и испустил громкий протяжный, несмолкающий рев - нечто среднее между ревом бешеного быка и ревом рупора» (IV, 111) - «поистине устрашающий вой» (IV, 112). Возможно, что свое прозвище «Master Bates» (где bate - «убавлять, уменьшать») Чарли заслужил не только за воровской талант уменьшать чужие кошельки, но и за свое лицедейство.
Веселость, как определяющая черта характера, способствовала сохранению в мальчике остатков доброты и чувства справедливости, поэтому балансирующий на грани добра и зла, Чарли не стал законченным преступником. Он, совсем еще мальчишка, отважно бросает вызов убийце Сайксу. «Чудовище! ...- крикнул мальчик, потрясая сжатым кулаком... - Будьте свидетелями... - я не боюсь его!» (IV,452). Пораженный и устрашенный преступлением Сайкса, Чарли Бейтс, член воровской шайки с малых лет, решает «покончить со своим прошлым» (IV,484), и через несколько лет он, «долго работая, стал самым веселым молодым скотопромышленником...» (IV, 486).
Ярко выраженными свойствами «истинного мальчишеского» характера обладает пятнадцатилетний Кит Набблс («Лавка древностей» (1840)) - «кудлатый, нескладный подросток /lad (p. 8)/ с огромным ртом, очень красными щеками, вздернутым носом и невероятно комичным выражением лица» (VII, 17). Очень добрый и веселый, он вносит радость в жизнь родных и знакомых, поэтому его присутствие почти всегда сопровождается громкими звуками смеха: выскочил из комнаты с «громовым хохотом» (VII, 19), на уроке «раздавался взрыв смеха девочки и не менее веселый хохот самого Кита /there was a fresh burst of merriment from the child and a louder and not less hearty laugh from poor Kit himself» (VII,39,25)A Если смешливость Чарли Бейтса у окружающих часто вызывает удивление и непонимание, то смех этого героя настолько заразителен, что рядом с ним все становятся чуточку счастливее (мать и братья, Нелл). Например, после победы в драке, едва умывшись, он «расхохотался так весело /laughing so heartily (р.91)/, что, глядя на него, захохотал Джейкоб, за ним захохотала мать...»(VII,128).
Кит «за всю свою жизнь не сказал ни одного лживого слова, не совершил ни одного дурного поступка», в трудные времена сам духом не падал и поддерживал близких, радуя их своим «добрым детским сердцем» (VII,518). Но и он попал в тюрьму, и таким образом, пусть мнимо, оказался на границе между добром и злом. И хотя для самого мальчика вопрос выбора не стоит, для Гарлендов сомнения в его вине рассеиваются только благодаря тому, что веселость и доброта были неразрывными ведущими качествами его характера. Это чувствуют даже животные: пони Гарлендов, отличавшийся крайней «независимостью и твердостью убеждений» (VII,627), был смирным и послушным в руках Кита, а птичка Нелл, «весело прыгала в клетке» (VII,613).
Жизнерадостностью и умением ладить с птицами наделен и Бейли (Бенджамин) в романе «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита» (1844). Это одетый в платье с чужого плеча («не по росту велико» (Х,184)) «маленький мальчик с большой рыжей головой и таким крошечным носом, что о нем и не стоит говорить, ибо это не нос, а чистейшее недоразумение» /a small boy with a large red head, and no nose to speak of.../ (p.68). Его активность и непосредственность не знают границ.
