Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Притча и притчевость в литературе: формы бытования и проблемы изучения 17
1.1. Определение жанра притчи. Притча и притчевость. Классификация притч XX века 19
1.2. Притча и смежные жанры 35
1.3. Романы-притчи Р. Баха: поэтика сюжета становления 48
Глава 2 Романы-притчи Р. Баха: сюжетно-пространственная организация текстов 54
2.1. Художественное пространство текста: обзор концепций 54
2.1.1. Типы и виды художественного пространства. Терминологическая база исследования в контексте спациопоэтики 54
2.1.2. Семантика и структурно-типологические особенности концепта путь 64
2.2. Анализ пространственной структуры произведений Р. Баха в рамках сюжета становления 70
2.2.1. «ЧайкаДжонатан Ливингстон» 70
2.2.2. «Иллюзии» 79
2.2.3. «Мост через вечность» 86
2.2.4. «Единственная» 103
2.2.5. «Бегство от безопасности» 114
Глава 3 Романы-притчи Р.Баха в аспекте рецептивной организации текста 125
3.1 Проблема восприятия художественного текста в контексте идей библиотерапии и рецептивной эстетики 125
3.2. Восприятие пространства читателем в притчах Р. Баха 142
Заключение 158
Список использованной литературы 164
Примечания 183
- Определение жанра притчи. Притча и притчевость. Классификация притч XX века
- Художественное пространство текста: обзор концепций
- Проблема восприятия художественного текста в контексте идей библиотерапии и рецептивной эстетики
Введение к работе
Данная работа посвящена творчеству Р. Баха, чья массовая популярность часто ставит под сомнение интеллектуальную ценность его произведений1. Однако нас интересует не столько сам баланс массовости -элитарности произведений Р. Баха, сколько «механизм устройства» его текстов, обусловливающий их востребованность непрофессиональным читателем".
Ричард Бах - американский писатель, о котором, несмотря на значительный успех его книг как в своей стране, так и за рубежом, известно не так много. Он родился в 1936 году в городе Оук-Парк (США). По материнской линии писатель ведет свой род от знаменитого немецкого композитора Иоганна Себастьяна Баха. Поступив в 1955 году в университет штата Калифорния, он проучился там только один год3 (Westfahl 1996, 31): академическая карьера не привлекала писателя. В течение последующих 6 лет (с 1956 по 1962) Р. Бах проходил военную службу в ВВС США.
Что касается личной жизни, то уже будучи летчиком, в 1957 году, Р. Бах женится на Бетти Франке. От их брака, длившегося до 1971 года, осталось 6 детей, один из которых, Джонатан, став журналистом, напишет книгу о том, как он вырос, не зная своего отца, и о своей встрече с ним, состоявшейся, когда Бах-младший уже учился в колледже.
Второй женой писателя стала актриса Лесли Парриш, с которой он встретился на съемках фильма по книге «Чайка Джонатан Ливингстон» в 1973. Они поженились в 1981, и его книга «Мост через вечность» (1984) основана на истории их взаимоотношений. Однако и этот брак также распался.
1 См. об этом: Туровская М. Три жизни «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» / М. Туровская //
Иностранная литература.-1974.-№12.-С. 195-198;
Мартынова А. «Чайка Джонатан, или банальная притча для взрослых» // Литературная газета. - 1973. - 13 июля.-С. 13. И др.
2 Под термином «непрофессиональный читатель» мы имеем в виду читателя, не имеющего специального
гуманитарного образования.
3 По другим источникам обучение Р. Баха в университете длилось 4 года (Byrne 1972, 45)
Истинной страстью Ричарда всегда были самолеты: после армии будущий писатель работал пилотом-каскадером, авиамехаником и авиаинструктором. С годами самолеты, правда, вынуждены были слегка потесниться: желание сочинять книги постепенно становилось все настойчивее и наконец воплотилось в реальность. При этом большинство книг Р. Баха носит автобиографический характер и посвящено полету. Но если в своих ранних произведениях («Чужой на Земле» (1963), «Биплан» (1966), «Ничто не случайно» (1969)) писатель непосредственно говорит о своей деятельности летчика, то в более поздних полет становится для него больше философской метафорой.
Собственно творческая биография Баха началась после публикации издательством Макмиллан в 1972 книги о чайке, которая летала ради того, чтобы летать, а не просто добывать пищу. Это произведение довольно быстро, стало бестселлером, и только в год первого издания было продано более одного миллиона экземпляров. В 1973 по этой повести корпорацией Paramount Pictures был снят фильм.
Следующей книгой Баха, также снискавшей популярность у читателя и получившей значительное число откликов в среде критиков, стала повесть-притча «Иллюзии» (1977).По этому произведению в 2006 году французским режиссером Я. Самюэллем также был поставлен фильм.
Позже Р. Бах публикует «Единственную» (1988), «Бегство от безопасности» (1995), «За пределами моего разума» (2000), шестикнижие «Хроники хорьков» (2002-2003). Эти книги не перестают привлекать внимание читателей во всем мире. «Единственная» и «Бегство» признаны бестселлерами и стали предметом обсуждений в интервью с писателем и на его фан-сайтах в мировой сети.
Последним на сегодняшний день романом американского автора стал «Гипноз для Марии», выпущенный издательством «София» в переводе на русский язык.
Вообще, что касается отечественного читателя, то имя Ричарда Баха ассоциируется у него, прежде всего, с упомянутой выше повестью-притчей «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» (русский перевод Ю. Родман был осуществлен в 1974 году). Публикация этого текста стала для многих читателей, как профессиональных, так и непрофессиональных, определенным событием, откровением, так как поднимала те вопросы, идеи и проблемы, которые казались новыми и необычайно глубокими советскому читателю, воспитанному на литературе соцреализма.
Позднее, с расширением горизонта историко-литературного процесса, русскоязычному да и западному читателю стала очевидна та традиция, к которой принадлежит Ричард Бах. Это литература, которую можно условно назвать «массовой философской» или «массовой интеллектуальной» литературой XX века. И в этом плане творчество Р. Баха органично встает в. один ряд с текстами П. Коэльо, X. Мураками и др. Популярность этих художников в широкой читательской аудитории не вызывает сомнений, их книги издаются миллионными тиражами, широко обсуждается на фан-сайтах в сети Интернет и на страницах журналов, однако, несмотря на столь несомненный читательский успех, так называемое «серьезное» литературоведение редко обращается к анализу их произведений, ограничиваясь, чаще всего, наклеиванием ярлыков или общими разговорами о низких вкусах читающей публики.
Сказанное в полной мере относится и к творчеству Р. Баха. В настоящее время есть лишь ряд статей в отечественной и зарубежной критике, большая часть из которых освещает отдельные аспекты его жизненного и творческого пути, мало что добавляя к описанию и интерпретации мира его художественной прозы.
Все исследовательские работы, посвященные Р. Баху, на наш взгляд, можно разделить на две группы. В первую группу мы включаем статьи, сопровождающие публикацию книг писателя, предисловия и послесловия к
ним, статьи-рецензии на отдельные его произведения (Т. Блажнова Летайте
самолетами!, 1994; А. Щербак-Жуков Вторые первых вытесняют, 2001; Он же Иногда они возвращаются, 2001; Он же Реальные и виртуальные, 2001; Д. Бавильский Двадцать лет спустя, 1994; А. Грякалов Послесловие к «Иллюзиям» Р. Баха, 1993; И. Покровский Полеты наяву, 1989).
Чаще всего большая часть этих работ посвящена первой книге Р. Баха -повести «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», с которым, собственно, и связана проблема «массовости» и читательской успешности американского писателя. Помимо текстов указанных авторов, феномену популярности «Чайки» посвящены статьи таких российских и зарубежных критиков, как Т. Долгих Повесть-притча Р. Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», 2003; И. Канторович Легенды и действительность одного бестселлера (о причине Р. Баха Джонатан Ливингстон, Повесть о Чайке), 1979; М. Туровская Три жизни «Чайки по имени Джонатан Ливингстон», 1974; Е. Голубкова, Мифологема птицы в повести-притче Р. Баха «Чайка Джонатан Ливингстон», 2004; J.D. Podolsky, R.D. Jones The seagull has landed, 1992; R. M. B. Gardner «Stereotypes and Sentimentality: The Coarser Sieve», 1988.
Как видно уже из заглавий, авторы всех упомянутых работ пытаются по-разному ответить на вопрос о том, что сделало «Чайку» такой привлекательной для массовой читательской аудитории. В частности, И. Канторович предлагает искать ключ к разгадке популярности Р. Баха в проблематике и идейно-эстетической составляющей текста. «Сам конфликт и его творческое решение отнюдь не дают нам права третировать книгу Баха как некий вульгарный продукт «массовой культуры», - пишет критик (Канторович 1974, 51). М. Туровская видит причину популярности книги в ее непохожести на обычную развлекательную литературу. Исследовательница отмечает ряд черт (жанр притчи, обращение к теме животных, аллегоризм, евангельские мотивы изгнания, смерти, воскресения и пр.), которые не являются знаковыми для массовой литературы. С другой стороны, представленные в тексте Баха «в маскарадных терминах массовой культуры,
в формах поп-арта», эти «старомодные» идеи, темы и приемы, стали выглядеть «не только модно, но и модерно» (Туровская 1974, 197).
Во вторую группу мы включили научные исследования, направленные на сравнительное изучение творчества Р. Баха и других писателей (Е. С. Квон Мессианство и свобода в русской и американской литературе: (На примерах Ф. М. Достоевского и Р. Баха), 2002), на анализ его анималистической символики и мифопоэтики, которая не ограничивается «Чайкой Джонатан Ливингстон», но и присутствует, например, в шестикнижии «Хроники хорьков» (Е. Голубкова Мифологема птицы в повести-притче Р. Баха «Чайка Джонатан Ливингстон», 2004; М. Neill, J. Dodd. Animal Act, 2002).
Отдельно в этой группе критических работ можно выделить блок, касающийся, анализа религиозных тем и мотивов в романах-притчах Р. Баха. Ряд исследователей (Волкова Е. И. Лжемессия в русской и американской литературе: «Заколдованный замок» Э. По, «Серебряный голубь» А. Белого и «Иллюзии» Р. Баха, 2001; А. Е. Назаров Творчество Ричарда Баха. Специфика формирования литературного сознания США в 1960 - 1970 годы, 2001; Покровский И. Полеты наяву, 1989) предлагает рассматривать его тексты с легко прослеживающимися евангельскими мотивами изгнанничества и избранничества, смерти и воскресения в рамках так называемой «moral fiction» (нравственной прозы), имеющей прямую связь как с христианством, так и с восточными религиями.
В рамках данного подхода ведущим становится историко-генетический метод, позволяющий проследить в творчестве Баха традицию таких американских писателей, как Т. Драйзер, Т.С. Элиот, В. Манчестер, Д. Хантер, Д. Сэлинджер. Влияние на Баха философских идей и образности дзен-буддизма прослеживается через обращение к литературной традиции битников (Д. Керуак, Р. Пирсинг, А. Гинсберг и др.).
В контексте европейской литературной традиции анализирует творчество Р. Баха И. Канторович. В своей статье критик проводит параллель
между изгнанием Джонатана, его конфликтом с «обществом потребления»
(этот конфликт прослеживается и в остальных текстах Баха) и «фаустианой» с одной стороны и «робинзонадой» с другой. Д. Дефо изолирует Робинзона от буржуазно-аристократической среды на необитаемом острове, чтобы показать его человеком. Герой Баха становится таковым, борясь со своей собственной ограниченностью, совершенствуя полет, сознательно покидая Стаю и улетая на Далекие Скалы.
Философские проблемы, близкие тем, которые Р. Бах затрагивает в «Чайке», можно найти и у ряда писателей США. С точки зрения И.Канторовича, эти идеи представляют национальную традицию в американской литературе (см. об этом Канторович 1979, 53). По мнению исследователя, притчи Баха продолжают и развивают идеи, заложенные в поэзии У. Уитмена, в рассказах Д. Лондона («Любовь к жизни»), в повести Э. Хемингуэя «Старик и море»: их объединяет пафос преодоления препятствий,-тема борьбы. Д. Лондон, Э. Хемингуэй и Р. Бах сталкивают своих героев один на один с природой, что позволяет им достичь совершенства, постичь истину. В этих произведениях вечные проблемы приобретают оттенок философского обобщения. Р. Бах не только следует этой традиции, но вносит и новое в трактовку вечных проблем: он ищет «путь возвышения Человека как средство преобразования и возрождения современного бездуховного потребительского общества» (Канторович 1979, 54), а не стремится выявить смысл человеческой жизни вообще, в отличие от Лондона и Хемингуэя.
С точки зрения религиозных мотивов особый интерес представляет
повесть «Иллюзии», в основе которой лежит библейский сюжет. Но при этом
в роман включены концепции философского учения буддизма и авторская
интерпретация учения о духовном спасении на основе синтеза идей
христианства и буддизма. Евангельские мотивы в этом тексте, как отмечает А.
Назаров, «служат созданию целостной сюжетной основы, которая становится
исходным моментом идейно-смысловой трансформации» Так, автор, беря за
основу традиционный христианский образ, не только осовременивает его за
счет философско-этических идей буддизма, но и показывает возможную связь
между этими религиозными системами, проводит параллели между некоторыми философскими и духовными аспектами этих учений, показывая их общую цель, единую духовную направленность. (Назаров 2001, 14).
Кстати сказать, при первом освоении художественного наследия Баха русской критикой именно вопрос о религиозном дискурсе его произведений по-разному освещался разными исследователями. Так М. Туровская в статье 1974 года утверждает, что в «Чайке» Баха совершенно очевидна и не вызывает сомнений евангельская структура сюжета («изгнанничество и избранничество, смерть и воскресение, проповедь, чудеса, апостолы» (Туровская, 1974)). Иного мнения придерживается упомянутый выше И. Канторович. Для него «Чайка» — это произведение арелигиозное. Доказательством данного тезиса становится для ученого раза из текста - завет Джонатана Ливингстона Флетчеру: «Не позволяй распространять обо мне нелепые слухи и обожествлять меня. О'кей, Флетч? Я обыкновенная чайка, которая только, быть может, любит летать». «Этот арелигиозный пафос в сочетании с прославлением упорства, настойчивости в преодолении своих ограниченных возможностей и в борьбе за достижение цели, — развивает свою мысль исследователь, — позволяет нам сделать вывод: ниспровержение слепой веры любой религии, чисто уитменовская вера во всемогущество человеческого разума и человеческого духа, в безграничность человеческого познания - вот главное в философской проблематике притчи Ричарда Баха» (Канторович 1979, 53).
Несколько особняком с точки зрения интересующей нас проблематики стоят статьи, в которых решаются проблемы перевода прозы Баха (М. А. Мищерина, Фигуры риторического воздействия в современной переводной прозе (на примере произведения Р. Баха «Бегство от безопасности»), 2006)4, семиологической и жанровой структуры его произведений (Т. В. Kasel «The Semiological Structure of Richard Bach's Jonathan Livingston Seagull», 1993), M. Ильина Смысловая иррадиация внутритекстовой притчи на текст целого
4 Примечательно, что объектом данного исследования становится текст «Бегство от безопасности», мало известный российскому читателю, в отличие от «Чайки» и «Иллюзий»
художественного произведения (на материале повести Р. Баха «Иллюзии. Приключения мессии поневоле»), 1990).
В контексте данного диссертационного исследования чрезвычайно плодотворными и перспективными показались нам две категории: жанровая организация текстов Р. Баха (вопрос о статусе притчи в его творчестве) и организация художественного пространства его произведений. К первому нас подтолкнула небольшая статья американского исследователя Г. Вестфала в «St. James Guide to fantasy writers» (Westfahl 1996, 31-32), в которой он отмечает, что Р. Бах работает с двумя традициями: басни (рассказы о говорящих животных, чтобы дать нравственный урок детям) и притчи (написанные с той же целью рассказы о людях для взрослых). Практически все отечественные исследователи тоже рассматривают произведения Баха как притчи, однако к этой жанровой дефиниции добавляются другие, более традиционные определения: роман, повесть. Зачастую обе эти жанровые разновидности сопрягаются в отношении к Баху и исследователи говорят о романе-притче, повести-притче в творчестве Р. Баха.
Что касается вопроса о пространственной организации текстов американского писателя, то рассмотрение устройства его произведений с точки зрения спациопоэтики и создания за счет этого эффекта «массовой востребованности» этих произведений неслучайно. Очевиден тот факт, что исследуемые произведения характеризуются частотностью использования пространственных образов, с которыми связаны важнейшие сюжетные повороты (этому будет посвящена Глава 2 диссертации).
Общей гипотезой нашего исследования послужила мысль о том, что феномен массовой популярности книг Р. Баха связан, во-первых, со специфической притчевой природой его произведений, а во-вторых, с особой организацией в его текстах художественного пространства, что вкупе положительно влияет на читателя и обеспечивает автору литературный успех.
Таким образом, актуальность представленной работы обусловлена следующими факторами.
Во-первых, современная наука переживает новый всплеск интереса к спациопоэтике. Классические труды по анализу художественного пространства (М. М. Бахтин, Ю. М. Лотман, Д. С. Лихачев, В. Н. Топоров и др.), предлагающие различные классификации типов пространств, оказываются отрефлексированы и дополнены современной наукой в исследованиях А. Пелипенко, 1996, А. Барабанова, 1999, А. Бикбова, 2002, В. Бахмутского, 1994, А. Есина, 1999, Л. Пановой, 2003 и др. Необходимо также выделить труды современных ученых, в которых исследуется лингвистический аспект проблемы (Т. Кусаинова, 1997, Т. Луппова, 2003, Л. Бабенко, 2004 и др.).
Во-вторых, актуальность работы обусловлена интересом современного литературоведения к жанру притчи. Основная масса статей, посвященных притче и притчевым формам, вышла в течение последних 30 лет. Наиболее значимыми работами по этой теме нам представляются статьи В. Тюпы, 1999; Е. Левиной, 1991; И. Саморуковой, 1987; П. Толстогузова, 1987, А. Бочарова, 1977, С. Аверинцева, 1971 и др. Над проблемами функционирования притчи в литературном процессе размышляли и авторы диссертаций С. Мельникова, 2002, О. Товстенко, 1989, С. Магдиева 1992 и др. Однако до сих пор в литературоведческих и культурологических исследованиях вопрос о текстовом статусе притчи и ее особенностях существует как дискуссионный.
В-третьих, актуальность проведенного исследования представляется нам несомненной и в плане появления в современной гуманитарной науке работ, реализующих принцип междисциплинарности, интегративности. Так, в сфере наших интересов по необходимости оказались работы по психологии восприятия, по библиотерапии, которые помогли в решении проблем рецептивной организации притч Р. Баха.
Новизна представленной работы определяется, прежде всего, тем, что ни в западной, ни в отечественной критике не сложилось какой-либо целостной концепции творчества Р. Баха. Большая часть критиков фокусирует взгляд на сюжетной, смысловой стороне его произведений, полагая, что именно идеи американского автора делают его книги столь притягательными для самой широкой публики. Представленное же диссертационное сочинение впервые являет собой попытку исследования внутренней (в первую очередь пространственной) организации притч Р. Баха, анализ поэтики его текстов.
Во-вторых, новой и, на наш взгляд, достаточной продуктивной видится нам попытка объяснить природу читательского успеха книг Р.Баха через анализ их рецептивной структуры. Исследование специфики читательского восприятия потребовало обращения к идеям ученых-психологов (работы по библиотерапии), а также к постулатам теоретиков немецкой школы рецептивной эстетики В. Изера и Г. Яусса.
Материалом исследования послужили тексты Р. Баха: повесть-притча «Чайка Джонатан Ливингстон» (1970), повесть-притча «Иллюзии» (1976), роман-притча «Мост через вечность» (1984), роман-притча «Единственная» (1988), роман-притча «Бегство от безопасности» (1995). Выбор данных произведений обусловлен, во-первых, их явно выраженной притчевостью, во-вторых, тем фактом, что именно эти пять романов наиболее презентативны с точки зрения выраженной в них авторской философии и представляют, к тому же, разные периоды творчества Р.Баха.
Цель представленного сочинения — исследовать специфику художественного пространства притч Р. Баха во взаимосвязи с механизмами их воздействия на читательское сознание, обеспечивающими успешность книг изучаемого автора.
Достижение поставленной цели предполагало решение следующих задач:
Новизна представленной работы определяется, прежде всего, тем, что ни в западной, ни в отечественной критике не сложилось какой-либо целостной концепции творчества Р. Баха. Большая часть критиков фокусирует взгляд на сюжетной, смысловой стороне его произведений, полагая, что именно идеи американского автора делают его книги столь притягательными для самой широкой публики. Представленное же диссертационное сочинение впервые являет собой попытку исследования внутренней (в первую очередь пространственной) организации притч Р. Баха, анализ поэтики его текстов.
Во-вторых, новой и, на наш взгляд, достаточной продуктивной видится нам попытка объяснить природу читательского успеха книг Р.Баха через анализ их рецептивной структуры. Исследование специфики читательского восприятия потребовало обращения к идеям ученых-психологов (работы по библиотерапии), а также к постулатам теоретиков немецкой школы рецептивной эстетики В. Изера и Г. Яусса.
Материалом исследования послужили тексты Р. Баха: повесть-притча «Чайка Джонатан Ливингстон» (1970), повесть-притча «Иллюзии» (1976), роман-притча «Мост через вечность» (1984), роман-притча «Единственная» (1988), роман-притча «Бегство от безопасности» (1995). Выбор данных произведений обусловлен, во-первых, их явно выраженной притчевостью, во-вторых, тем фактом, что именно эти пять романов наиболее презентативны с точки зрения выраженной в них авторской философии и представляют, к тому же, разные периоды творчества Р.Баха.
Цель представленного сочинения — исследовать специфику художественного пространства притч Р. Баха во взаимосвязи с механизмами их воздействия на читательское сознание, обеспечивающими успешность книг изучаемого автора.
Достижение поставленной цели предполагало решение следующих задач:
обобщив исследования, посвященные притче как литературному жанру, рассмотреть тексты американского писателя в контексте современной притчевой литературы;
ознакомившись с исследованиями, посвященными изучению художественного пространства и систематизировав подходы к описанию пространственных моделей, проанализировать сюжетно-пространственную организацию притч Р. Баха и охарактеризовать ее художественный инвариант;
отталкиваясь от основных положений библиотерапии и опираясь на идеи рецептивной эстетики, проанализировать рецептивную структуру притч Р. Баха.
Последовательное решение поставленных задач определило и необходимость обращения к различным методам исследования, среди которых особо отметим структурный (анализ притчевой структуры, построение пространственной инвариантной трехчастной модели баховского текста и др.) и рецептивно-эстетический (применение идей школы рецептивной эстетики о наличии в каждом художественном тексте некоей программы его восприятия, которое осуществляется в том числе и через механизм идентификации героя и читателя).
Таким образом, объектом исследования является рецептивная структура притчевых текстов Р. Баха, а предметом — сюжетно-пространственная организация изучаемых произведений.
Основные положения, выносимые на защиту, заключаются в следующем:
1. Р. Бах — американский писатель, чье место в современном историко-литературном процессе определяется его принадлежностью к «массово-интеллектуальной» литературе. Феномен популярности данного автора, на наш взгляд, можно объяснить сквозь призму пространственной и рецептивной структуры его текстов.
Анализ пяти основных романов-притч Р. Баха позволяет вывести инвариант структурного построения его притч, соотносимый с выделяемым теоретиками литературы (С. Бройтман) сюжетом становления. Ведущей фигурой в этом инварианте становится главный герой, путь которого состоит из трех этапов, названных нами интуитивным, духовным, духовно-практическим.
Детальное рассмотрение специфики художественного пространства в романах-притчах Р. Баха позволяет сделать вывод о том, что каждому из выделенных этапов пути героя соответствует особые типы художественного пространства, переходящие из произведения в произведение. Так, например, пространство первого этапа является замкнутым, ограниченным, реальным; второго - объемным, неограниченным, фантастическим, пространство же третьего этапа, вмещая в себя черты первого и второго, становится объемным, неограниченным, квазиреальным.
Исследование художественного пространства притч Р. Баха только в контексте спациопоэтики не дает ответа на вопрос о массовой популярности данного автора. Ответ, по нашему убеждению, возможен лишь при обращении к проблеме читателя, проблеме восприятия художественного произведения. В нашем случае это идеи библиотерапии и немецкой школы рецептивной эстетики. Обращение к первому из указанных контекстов позволяет нам доказать возможность гармонизирующего воздействия художественного произведения на читательское восприятие (компенсаторная функция литературы), которое, на наш взгляд, может объяснить успех книг Р. Баха.
Механизмы взаимодействия текста и читателя, элиминируемые
библиотерапией, подробно исследует рецептивная эстетика. Применение
отдельных положений теории Г. Яусса и В. Изера к анализу романов-притч
американского автора позволяет нам соотнести рассмотренные выше типы
пространства, характерные для каждого из этапов пути героя, с этапами
читательского восприятия. Заложенная текстом стратегия восприятия и процесс идентификации героя и читателя приводят к тому, что по ходу разворачивания сюжета читатель последовательно перемещается из отрицательного в переходное, а затем в положительное пространство, обеспечивающее определенный терапевтический эффект и способствующее успеху произведения.
Теоретико-методологическую базу исследования составили труды ученых, занимающихся изучением проблем жанра притчи (С. Аверинцев, 1971, А. Бочаров, 1977, И. В. Саморукова, 1987, П. Толстогузов, 1987, Е. Левина, 1991, С. Магдиева, 1992, О. О. Товстенко, 1992, В. И. Тюпа, 1999, С. Мельникова, 2002 и др.), работы по спациопоэтике (В. Топоров, 1987, 1995, В. Бахмутский, 1994, А. Пелипенко, 1996, Т. Кусаинова, 1997, А. Барабанов, 1999, А. Есин, 1999, Л. Панова, 2003, Т. Луппова, 2003, А. Бикбов, 2002, Л. Бабенко, 2004 и др.), а также труды по психологии и библиотерапии (А. И. Копытин, 2002, X. Корди, X. Кэхеле, 1995, Е. Морозова, Ю. Соболев, 2002, Р. Хайкин, 1992, С. Case, Т. Dally, 1992, Н. В. Landgarten, 1981 и др.).
Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшем расширении границ спациопоэтики — в добавлении в эту отрасль прикладного вектора, выявляющего устройство пространства художественного текста в соотнесении с «терапевтической» функцией литературы.
Практическая ценность данного исследования заключается в том, что материалы диссертации могут быть использованы в учебных курсах истории зарубежной литературы XX века, в спецкурсах и спецсеминарах по истории современного американского романа, проблемам массовой литературы, литературоведческому анализу текста, а также в курсах, посвященных поэтике художественного пространства и проблемам восприятия художественного произведения. Отметим также, что проведенное исследование представляет интерес не только для филологов, но - по ряду
затрагиваемых в нём аспектов - и для культурологов и психологов.
Апробация работы. По материалам исследования были сделаны сообщения на семинарах аспирантов на кафедре зарубежной литературы Уральского государственного университета, прочитаны доклады на всероссийских и международных научных конференциях «Дергачевские чтения-2006» (Екатеринбург 2006, 2008), «Иностранные языки и литература в современном международном образовательном пространстве» (Екатеринбург 2007, 2009), «Синтез документального и художественного в литературе и искусстве» (Казань 2008), «Литература в контексте современности» (Челябинск 2009), «Мировая литература в контексте культуры» (Пермь 2008) и др. По теме исследования опубликовано 14 печатных работ, в том числе одна в печатном издании, рекомендуемом ВАК РФ.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, приложения и библиографии, состоящей из 225 наименований на русском и английском языках. Общий объем работы составляет 186 страниц.
Определение жанра притчи. Притча и притчевость. Классификация притч XX века
Общеизвестно, что категория жанра — одна из наиболее дискутируемых в современном литературоведении. Назовем только самые значительные исследования, проведенные в рамках данной проблемы за последние 30 лет: Г. Макаревич Литературные роды и жанры, 1980; Н. Л. Лейдерман Движение времени и законы жанра: жанровые закономерности развития советской прозы в 1960-70-е гг., 1982; Л. В. Чернец Литературные жанры: проблемы теории и поэтики, 1982; И. К. Кузьмичев Литературные перекрестки: типология жанров, их историческая судьба, 1983; Г. Н. Поспелов Вопросы методологии и поэтики, 1983; С. С. Аверинцев Жанр как абстракция и жанры как реальность, 1996; О. М. Фрейденберг Поэтика сюжета и жанра, 1997 и др.
Сама по себе объективность существования данной литературоведческой категории не вызывает сомнений, но выделение его точных характеристик часто является проблематичным. Как пишет по этому поводу Н. Л. Лейдерман, «у каждого произведения есть своя индивидуальная жанровая форма. Но при сопоставлении множества произведений обнаруживается тяготение их индивидуальных жанровых систем к определенным устойчивым типам мпрообразующих структур... Жанры - не выдумка, не умозрительные схемы. Жанр относится к индивидуальному художественному миру произведения, как общее к частному, как закон к явлению. Явление богаче закона, но закон — сердцевина явления, изнутри управляющая им» (Лейдерман 1999, 26).
Не является исключением в этом плане и жанр притчи. Однозначного понимания того, что включает в себя понятие притчи, не существовало никогда. Так, неоднородны были уже библейские притчи. Непосредственно в тексте Священного Писания древнееврейским словом машал, которое традиционно переводится на русский язык как «притча», называют афоризмы царя Соломона в Книге Притчей Соломона, а также поучения, встречающиеся в Книгах пророков, и притчи Иисуса. Притчи Соломона - это нравственные или философские сентенции, как правило, не содержащие иносказания или аллегории, близкие народным поговоркам. Евангельские притчи также могут иметь форму изречения, но чаще представляют собой краткие сюжетные рассказы. В отличие от притч Соломона, они обязательно содержат иносказание и нуждаются в толковании. Таким образом, само слово машал не было однозначным. Оно означало «всякое «хитрое» сочетание слов, для создания и восприятия которого требуется тонкая работа ума: «афоризм», «сентенция», «присказка», «игра слов», наконец, загадка и «иносказание»» (Аверинцев 1997, 159).
Как утверждается в энциклопедии Брокгауза и Эфрона, в Древней Руси под притчей понимали и пословицу, и просто меткое изречение, «название притча носило всякое аллегорическое объяснение какого бы то ни было предмета», притчу не отличали от басни (басни Эзопа называли притчами), в ходу было и такое словоупотребление, как «какое-либо несчастие или неожиданный случай («Эка притча приключилась»)» (Брокгауз и Эфрон 1898, 266). Но в то же время притча осознавалась и как род дидактической поэзии. В этом смысле притчами называли евангельские притчи, притчи из Прологов, а также ряда переводных повестей («Повесть о Варлааме и Иосафе», например). Но даже «с именем притчи из Святого Писания наш древнерусский грамотник не соединял определенного взгляда: всякое непонятное для него изречение из Святого Писания он называл притчей. С другой стороны, любя аллегорическую форму, он находил притчу в Святом Писании там, где по смыслу самого Писания ее не было» (Брокгауз и Эфрон 1898, 266). Таким образом, аллегоричность, иносказательность, дидактизм, афористичность и просто замысловатость одинаково входили в понятие притчи. Но ни одно из этих качеств не могло быть ни определяющим, ни исключающим другие. Не было четких критериев отграничения притчи от того, что ей не является, и в формальном отношении: притчами называли и пословицы, и сентенции, и сюжетные рассказы, и даже драматические и поэтические произведения.
Недифференцированность понимания сохранялась и далее. Так, А. Сумароков и М. Ломоносов называли свои басни притчами. В произведениях романтиков, как отмечает С. Мельникова, «притча существовала главным образом как аллегория, аполог (произведения В.Одоевского, например), часто принимала поэтические формы (притчи В. Кюхельбекера)» (Мельникова 2002, 8).
Не меньшая путаница в текстовых номинациях притчи сохранилась и в литературе XX века, в рамках которой сложилась особая традиция притчевой прозы, еще более размывающая границы жанра. Следствием расширенного понимания притчи становится возникновение новых понятий: притчевость, притчеобразность, мифопритчевость — приведшие к появлению усложненных жанров романа-притчи, повести-притчи, драмы-притчи и пр.8
Некоторые исследователи (С Мельникова, О. Товстенко) трактуют обновление современной притчи именно как результат ее взаимодействия с мифом: «можно сказать, что в литературе XX века притча приобретает «второе дыхание» в русле мифологизации прозы, а сама эта проза носит явный оттенок притчевости как в плане содержания, так и в плане художественно-изобразительных средств» (Товстенко 1989, 50).
С. Мельникова подчеркивает «всеядность» притчи, т.е. как притчу можно прочитать и осмыслить любой сюжет. Принадлежа единому семантическому полю, структуры мифа и притчи легко накладываются друг на друга, но при этом притча неизменно оказывается организующим началом.
Художественное пространство текста: обзор концепций
Проблема художественного пространства вызывает все возрастающий интерес в литературоведении последнего времени. Эта актуализация связана, прежде всего, с новейшими философскими, культурологическими и литературоведческими концепциями. В 80-х годах прошлого века В. Н. Топоров в своей работе «Пространство и текст» ввел понятие «.спациализированнои поэтики », под которым подразумевается прочтение художественного текста с точки зрения «пространственности» (Топоров 1983, 281). Художественное пространство понимается им как нечто целостное и единое с точки зрения творца и текста: «Писатель, строящий свое пространство, чаще всего положительно или отрицательно учитывает общее пространство и в этом смысле зависит от него. Вместе с тем, строимое в этих случаях пространство не может считаться результатом жесткой детерминированности со стороны каких-либо факторов, исключая план автора и его намерения; но эти интенции как раз и позволяют автору выбирать нужный ему тип пространства и, если нужно, менять его, переходить к другому типу и т. п.» (курсив — В.Т.) (Топоров 1995, 447). Рамки, внутри которых возможна реализация индивидуальных образов пространств, с одной стороны, дает определенную открытость, позволяющую явиться и присутствовать вещам, от которых в конечном счете зависит человек, с другой - дает возможность вещам «принадлежать каждая своему для чего, и исходя отсюда - друг другу» (курсив - В.Т.) (Топоров 1995, 447). Исследование индивидуального образа пространства позволяет определить основы авторского взгляда на мир {спациализированные модели мира) — «от стратегии личного жизненного поведения до характерных особенностей мыслительных моделей и способов их языкового выражения» (там же, 448).
В. Н. Топоров вслед за Дж. Кестнером отмечает, что пространственность (spatiality) особо важную роль играет в романе, который рассматривается как «наиболее совершенная модель пространственных отношений в художественном тексте» (Топоров 1983, 283). По Кестнеру, роман основывается на пространственности, следовательно, при изучении романа необходимо исследовать его «пространственную вторичную иллюзию»13, учитывать связь романного пространства с пространством в науке и других видах искусства (см. об этом Kerstner 1968, 10).
После этих предварительных замечаний перейдем к рассмотрению различных пространственных парадигм, сложившихся в современном литературоведении и актуальных для анализа образов художественного пространства в произведениях Р. Баха.
Пожалуй, одной из наиболее классических классификаций типов художественного пространства в отечественной науке ор литературе можно считать классификацию Ю. М. Лотмана, которую он дает в своей монографии «Структура художественного текста» и которую мы берем за основу в данной диссертации. Она организована в форме оппозиций:
- замкнутое - разомкнутое;
- высокое - низкое, далекое - близкое;
- направленное - ненаправленное;
- волшебное — бытовое.
Кроме того, исследователь выделяет и подробно описывает такие типы пространства, как
- отграниченное;
- непрерывное;
- иерархичное. (Лотман 1986).
Максимально полно с учетом разных оснований представляет классификацию литературно-художественных моделей пространства Л. Г. Бабенко в учебнике «Лингвистический анализ художественного текста». Так, ею выделены критерии наполненности пространства, взаимодействия субъекта и окружающего пространства, точку зрения наблюдателя и предложены и описаны следующие типы пространства: психологическое пространство, при воссоздании которого «наблюдается погруженность во внутренний мир субъекта, точка зрения при этом может быть как жесткой, зафиксированной, статичной, так и подвижной, передающей динамику внутреннего мира субъекта» (Бабенко 2004, 171). Пространство этого типа замкнуто в субъекте, локализаторами являются органы чувств.
- географическое пространство, которое включает в себя «конкретное место, обжитую среду». Точка зрения в данном пространстве статичная, жесткая или подвижная. Выделяются следующие черты географического пространства: «это плоскостное линеарное пространство, которое может быть направленным и ненаправленным, горизонтально ограниченным и открытым, близким и далеким» (там же, 172).
- точечное пространство является внутренне ограниченным (примером такого пространства могут быть дом, комната и т.д.). «Это пространство какого-либо определенного места, имеющего обозримые границы, пространственно наблюдаемое. Точка зрения при этом может быть как статичной, так и динамичной» (там же, 173).
Проблема восприятия художественного текста в контексте идей библиотерапии и рецептивной эстетики
Рассмотренная выше трехчастная структура организации притчи (в том числе и притчи Р. Баха), где каждому этапу становления героя соответствуют определенные типы художественного пространства, все же не дает ответа на вопрос о популярности текстов американского писателя у широкой публики.
Как известно, массовая культура имеет свою сложившуюся эстетику, она "компенсаторна" в самом широком смысле — как восполнение самых разнообразных «нехваток» (термин Ж. Лакана) в реальном существовании человека - эмоциональных, в первую очередь24.
Общепринятым в методике преподавания литературы является термин «наивный реалист», характеризующий читателя, склонного отождествлять описанные в книге события с фактами реальной жизни. Одной из характерных черт такого читателя является отождествление себя с героем литературного произведения. В качестве гипотезы мы можем выдвинуть тезис о том, что, знакомясь с притчами Р. Баха, такой читатель также проходит рассмотренный нами выше путь самосовершенствования. При этом особо подчеркнем, что притчевый, аллегорический, метафорический, «сложный» стиль Р. Баха привлекает его именно своим насыщенным интеллектуализмом, за которым он не видит определенной «банальности» сюжетов и смыслов, очевидных профессиональному читателю и критику. И уже тот факт, что герой книг Р.
Баха проходит путь самосовершенствования, конечной целью которого является преодоление замкнутости и ограниченности пространства и этапы которого соотносятся с этапами его духовного становления, по нашему мнению, может быть привлекателен, приятен и гармоничен для читательского сознания, что, собственно, и способствует росту популярности книг писателя.
Немаловажную роль в этом процессе обеспечения положительного психологического эффекта играет и выбор жанра притчи, символической притчи, открытый финал которой также «работает» на формирование у Читателя идеи о том, что истина, «мораль» в тексте не даны в готовом виде, но выведены им самостоятельно из всего многообразия и всей сложности заявленных тем и проблем. Данный факт, безусловно, повышает самооценку читателя и оказывает на него благоприятное психологическое воздействие, определенный «терапевтический» эффект. Под последним мы подразумеваем идею о том, что художественная, творческая (в том числе читательская) деятельность человека может быть применима в качестве лечебного, отвлекающего, гармонизирующего фактора" . Данная мысль составляет основу так называемой «арт-терапии», одной из разновидностей которой является библиотерапия. В ее основе лежит убеждение в том, что литературное творчество и чтение художественных произведений тесно связаны с личностными изменениями в человеке. Тема эта не нова (достаточно вспомнить одну их самых «загадочных» категорий «Поэтики Аристотеля» -катарсис), и в настоящее время является актуальной не только в психологии и психиатрии, в недрах которых и зародилась библотерапия, но и в литературоведении.
Сам термин библиотерапия в дословном переводе означает "лечение книгой" (от греч. biblion — книга и therapeia — лечение). В данном случае, слово терапия скорее имеет древний, изначальный смысл: Филон Александрийский в своем произведении «De vita contemplativa» описывает жизнь античных терапевтов — общины, целиком посвятившей себя постижению Бога. «Терапевты... —это философская школа... Свое имя (nomen agentis от глагола «служить», «почитать», а также «лечить») они получили либо из-за того, что владеют врачебным искусством более мощным, чем простые врачи; те лечат только тело, а терапевты исцеляют душу, либо из-за того, что их дело - служение сущему и почитание его» (Левинская 1991, 184).
Врачи древнего Ирана утверждали: «Три орудия есть у врача: слово, растение и нож». Древние греки ассоциировали понятие книга с понятием душевное здоровье и считали библиотеки лекарством для души. Греческие легенды, пьесы и поэмы вызывали чувство радости, жалости, страха и т.д., оказывая тем самым лечебное воздействие на человека. Первое упоминание о библиотерапии относится к 1300 г. до н.э.: над входом в книгохранилище Рамсеса II, близ Фив, было высечено: Аптека для души. Английский врач Т. Сайденген, практиковавший в XVIII в., выписывал своим подопечным чтение популярной в то время книги Сервантеса «Дон Кихот».
