Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Россия и русское детство в книге А. Труайя «Такая долгая дорога» 27-55
ГЛАВА ВТОРАЯ. Русская составляющая творческого сознания Р. Гари и ее проявление в романе «Обещание на рассвете» 56-75
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. «Русскость» в романе Н. Саррот. «Детство» 76-97
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Россия и Франция в романе А. Макина «Французское завещание» 98-131
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 132-134
БИБЛИОГРАФИЯ 135-172
- Россия и русское детство в книге А. Труайя «Такая долгая дорога»
- Русская составляющая творческого сознания Р. Гари и ее проявление в романе «Обещание на рассвете»
- «Русскость» в романе Н. Саррот. «Детство»
Введение к работе
В литературе XX в., носящей, как известно, сложный и противоречивый характер, появляются и к концу столетия начинают играть все более заметную роль писатели, творчество которых формируется на стыке разных национально-культурных традиций. Нередко такие писатели создают произведения на языке, который изначально не был родным, при этом их творчество становится заметным явлением в литературе инокультурной для них страны.
Само это явление — творчество на стыке двух культурных традиций — в условиях XX в. имеет неоднозначную природу. Можно выделить несколько его вариантов. Например, не вызывает сомнения, что существует такой феномен, как швейцарская литература, представленная, однако, авторами, пишущими на немецком (М. Фриш, Ф. Дюрренматт), французском (Ш.-Ф. Рамю, И. Велан) и итальянском (Ф. Кьеза) языках. Во французской литературе, как известно, существует группа писателей, этнически принадлежащих к одной культуре, но создающих произведения в рамках другой, например, румын Э. Ионеско, ирландец С. Беккет.
Отдельно можно выделить писателей-мигрантов, выходцев из колоний, чье творчество стало заметным фактом в литературе бывшей метрополии. Применительно к Великобритании это, например, С. Рушди, В. Найпол, к англоканадской литературе - М. Ондаатже. В последние годы заговорили о писателях, обладающих бикультурой, то есть занимающих положение, когда они осознают себя принадлежащими «к другой культуре или к одной культуре, и к другой» (Герд А.С, 2001, С. 39). Под ними А.С. Герд понимает В. Быкова, наделенного художественным двуязычием и пишущего на белорусском и русском языках (там же, С. 38). Особый случай составляют писатели, в творчестве которых переплелись традиции сразу нескольких культур. Например, Ж. Кессель, который пишет по-французски, является выходцем из аргентинской колонии русских евреев-эмигрантов, живущих во Франции.
На наш взгляд, особый вариант описанного выше феномена составляют писатели-русского происхождения, творчество которых занимает видное место во французской литературе. К ним относятся Э. Триоле, Ж. Кессель, Л. Юргенсон, А. Труайя, Р. Гари, Н. Саррот, А. Макин. Предметом рассмотрения в данной работе будут представители этой группы. 1. Обоснование выбора авторов и произведений
В центре нашего внимания А. Труайя (Лев Тарасов, 1911), Р. Гари (Роман Касев, 1914-1980), Н. Саррот (Наталья Черняк, 1900-1999), А. Макин (1957). Мы осознаем, что эти писатели различаются по своим художественно-эстетическим принципам и по значимости вклада в развитие французской литературы. Однако в их судьбах и творчестве есть определенное сходство, которое позволяет поставить их в один ряд. Упомянутое сходство предопределило выбор писателей, произведения которых будут рассматриваться в диссертации.
Этот выбор обусловлен рядом причин. Во-первых, французское творчество интересующих нас авторов русского происхождения и воспитания стало заметным явлением в литературе и принесло им заслуженную славу. Так, А. Труайя является лауреатом Гонкуровской премии и членом Французской академии, Р. Гари - дважды лауреат Гонкуровской премии (случай для Франции уникальный!), Н. Саррот признана одним из родоначальников и мэтров «нового романа», А. Макин -также Гонкуровский лауреат.
Во-вторых, в пользу нашего выбора анализируемого материала говорит тот факт, что многие отечественные и зарубежные исследователи и критики также склонны видеть некую общность интересующих нас писателей (см.: Simon Р.-Н, 1956, Р. 141-200; Зонина Л., 1984, С. 75-78, 215-225; Valette В., 1985, Р. 21-113; Кирнозе З.И., 1998, С. 231-233; XXе siecle. Les grandes auteurs francais. Anthologie et l'histoire litteraire ed. 1900-1999, 2000, P. 762-850; Эткинд E., 2000, С 265-269). Например, статьи о теме детства в произведениях Гари и Саррот объединены в сборник «Рассказы о
5 детстве» (Recits d'enfance, 1991). Интервью с А. Труайя и Н. Саррот журналист Ф.Н. Медведев опубликовал в книге «После России», которая рассказывает о судьбах русских людей на чужбине, сохранивших общие корни со своей страной (Медведев Ф.Н., 1992, С. 182-206). Рассматривая русско-французские культурные связи, Л.Г. Веденина в книге «Франция и Россия: диалог двух культур» определяет пограничное положение на стыке двух культур Труайя, Гари, Макина (Vedenina L.G., 2000, Р. 185-255). Кроме литературоведческих работ следует также упомянуть книги для чтения на французском языке, цель которых познакомить с произведениями классиков XX в. Так, в хрестоматии Л.В. Беляевой «Читаем по-французски» даны отрывки из произведений Труайя и Гари (Беляева Л.В., 2000, С. 137-143, 204-209). Книга для чтения «Избранные страницы французской литературы: XX век» представляет подборку произведений Труайя, Саррот, Макина (Избранные страницы французской литературы: XX век, 2003, С. 88-101, 125-138, 144-158).
В-третьих, А. Труайя, Р. Гари, Н. Саррот, А. Макин хотя и не связаны напрямую, но проявляют живейший интерес друг к другу. Так, Р. Гари в эссе «В защиту Сганареля» (1965) пишет о творчестве Н. Саррот как об одном из основателей нового романа. Известны многочисленные отзывы Труайя о «новом романе» вообще и об отдельных его представителях, в частности, о Н. Саррот. Тему детства в творчестве Гари и Саррот рассматривает А. Макин в диссертации «Роман о детстве в современной литературе Франции (70-80-е годы)» (Макин А.Я., 1985г), а роману «Детство» Саррот тот же А. Макин посвящает отдельную статью (Макин А., 19851). Можно предположить, что такой взаимный интерес неслучаен, в основе его лежит, быть может, даже не вполне осознаваемые самими писателями представления о некой общей основе, которая их объединяет, а также, возможно, и попытка осознать себя через близкий, но все-таки и отличный опыт другого.
В-четвертых, все эти французские писатели по происхождению -русские, поэтому, как представляется, русский менталитет, русская картина мира, традиции русской культуры явно или скрыто присутствуют в их сознании и творчестве. Они нередко обращаются к темам России и русской культуры, рассматривая их через призму французской. Выбранные нами авторы представляют, как нам кажется, разные варианты воплощения русского начала.
Материалом для анализа являются «Такая долгая дорога» (1976) А. Труайя, «Обещание на рассвете» (1960) Р. Гари, «Детство» (1983) Н. Саррот, «Французское завещание» (1995) А. Макина. Обращение к названным произведениям обусловлено, во-первых, тем, что выбранные произведения носят обобщающий характер, являются своеобразным итогом творчества писателей. Во-вторых, в этих произведениях явственно проявилась, как нам кажется, «русская» специфика их творчества. В-третьих, в них авторы обращаются к своим истокам. В-четвертых, у всех писателей истоки русские, поэтому в своих произведениях они говорят о «русскости», которая включает в себя реалии русского быта, истории и культуры.
2. Русское начало и его составляющие
Для осмысления своеобразия творчества выбранных писателей нам кажется уместным ввести терминологическое выражение «национальное начало», применительно к нашему исследованию речь пойдет о «русском начале». Необходимость введения данного термина обусловлена как спецификой анализируемого явления, так и терминодвижением, которое наблюдается в последние годы в научной литературе в связи с проблемой национального.
Г.Д. Гачев предлагает термин «национальный образ мира». Определяя это понятие, ученый пишет: «Каждый народ видит единое устроение Бытия (интернациональное) в особой проекции, которую я называю «национальным образом мира»... Всякая национальная целостность есть Космо-Психо-Логос, то есть единство национальной природы, склада психики и мышления»
7 (Гачев Г.Д., 1995, СП). Подход Г.Д. Гачева к анализу проблемы национального, безусловно, интересен и плодотворен. Однако исследователь изучает эту проблему, как нам представляется, на макроуровне, обращаясь к анализу «всей толщи культуры» (там же, С 12) и используя «национальную образность литературы» (там же, С. 12) лишь как средство для достижения свой цели. Поэтому, опираясь на идеи Г.Д. Гачева, мы считаем, что национальный образ мира, безусловно, не включает в себя всех составляющих более узкого понятия национального, в нашем случае, русского начала.
В лингвистике последних десятилетий получил распространение термин «национальная картина мира». Одна из последних работ, посвященных этой "проблеме, - книга под редакцией З.Д. Поповой и И.А. Стернина «Язык и национальное сознание» (2002). Исследователи обнаруживают национальную картину мира «в единообразии поведения народа в стереотипных ситуациях, в общих представлениях народа о действительности, в высказываниях и «общих мнениях», в суждениях о действительности, в пословицах, поговорках и афоризмах» (Язык и национальное сознание, 2002, С 11), определяя ее как «результат отражения мира органами чувств и мышления человека, результат познания и изучения мира общественным или индивидуальным сознанием» (там же, СП). Данное толкование «национальной картины мира» предполагает анализ психологии человека воспринимающего. Поскольку нас интересует, как национальная картина мира и ее элементы проявляются в тексте, мы не можем безоговорочно опираться на этот термин.
Нередко в научных работах последних лет встречается и термин «национальная идентичность». Не пытаясь проследить полную историю этого понятия, напомним, что ввел его в научный обиход в 1960-ые гг. Э. Эриксон, полагающий, что идентичность - это «чувство непрерывной самотождественности», когда человек понимает образ «Я» целостным и
8 неразрывным со всеми культурными и социальными связями (Эриксон Э., 1996, С. 12).
В течение долгого времени употребление термина оставалось междисциплинарным, что отражено, например, в трудах семинара но идентичности, изданных в 1977 г. в Париже (см. об этом: Benois J.-M., 1977). В 1990-ые гг., как известно, к проблемам европейской культурной идентичности обратился Ж. Деррида («L'autre cap», 1991; «Sauf le nom», 1993; «Passions», 1993; «Apories. Mourir - s'entendre aux «limites de la verite», 1996; «Le monolinguisme de I'autre», 1996). В них он разрабатывает идею о том, что культура не замыкается на себе, она не может быть монологичной, потому что множественность источников связывает европейскую культуру с другими, обеспечивая ей открытость и диалог, необходимые для процветания.
Анализу возможности применения термина «национальная идентичность» в литературоведении посвящены статьи М.К. Поповой (Попова М.К., 2001), М.К. Поповой и В.В. Струкова (Попова М.К., СтруковВ.В., 2001).
Конкретизируя понятие «национальная идентичность» применительно к культуре и литературе разных народов, нередко говорят о «русскости», «англиискости», «немецкости», «французскости» и т. д. Так, например, английский исследователь Э. Истхоуп посвятил книгу проблеме «англиискости» национальной культуры («Englishness and National Cultur», 1999). С опорой на работы Э. Истхоупа и Д. Пристли, понятие «англиискости» раскрывает М.В. Цветкова в статье «Концепт «ENGLISHNESS»: основные константы» (Цветкова М.В., 2000). Анализируя специфику русского пейзажа, термин «русскость» употребляет известный французский славист Ж. Нива в книге «Возвращение в Европу: Статьи о русской литературе» (Нива Ж., 1999).
Большое внимание к проблеме национального своеобразия,
выраженной такими, например, терминами, как «русскость»,
9 «английскость», «немецкость» и «французскость», проявили нижегородские ученые. Это нашло отражение, в частности, в сборнике материалов конференции «Свое и чужое в европейской культурной традиции» (2000), а также в появившемся на основе их исследований учебном пособии «Межкультурная коммуникация» (2001). Представляется, что анализ национальной специфики литературных произведений с позиции вышеупомянутых понятий, безусловно, может дать интересные результаты. Однако, с нашей точки зрения, эти термины недостаточно акцентируют внимание на процессе формирования «русскости», «английскости», «немецкости» и «французскости», что представляется важным и значимым для анализа выбранных нами произведений.
Безусловно, все эти термины и понятия помогают описать и проанализировать многие стороны проблемы национального. Однако в случае интересующего нас явления терминологическое выражение «русское начало» представляется наиболее адекватным. Осознавая условность вводимого нами термина, при его определении мы исходим из значений слова «начало», предложенных СИ. Ожеговым и Н.Ю. Шведовой в «Толковом словаре» (1999). Из многих толкований этого слова мы выбираем три, которые представляются нам наиболее релевантными для описания анализируемого явления. Это начало как исходный пункт, исходная точка; начало как способы и методы осуществления чего-либо и начало как основной принцип, положение, стержень (Ожегов СИ., Шведова Н.Ю., 1999, С. 399).
Применительно к русскому началу в литературе первое значение может иметь разное наполнение: место рождения и истоки творчества, опора на русскую культурную и литературную традиции. Способы и методы осуществления русского начала разнообразны. Они могут включать сквозные темы и предмет изображения, образ России и выбор псевдонимов, использование клише и иронии по поводу стереотипа. Самым сложным является вопрос об организующем начале, основе, стержне. Наглядные
10 формы и виды проявления «русскости» позволяют предположить, что у выбранных нами авторов есть общая основа, о наличии которой говорит хотя бы тот факт, что во всех их произведениях встречается транскрибированная .русская лексика. Ее наличие еще раз подтверждает, что, прожив много лет во Франции и став частью ее культуры, интересующие нас писатели по-прежнему ощущают, как русское восприятие жизни, закрепленное в русском языке, во многих случаях помогает им глубже и точнее передать свои идеи.
3. История русско-французских культурных и литературных
связей
Русско-французские культурные и литературные связи имеют многовековую традицию и проходят длительную историю, включающую периоды взаимного влияния, враждебности, примирения, диалога.
В истории взаимоотношений России и Франции, начиная с XVIII в., Франция - законодательница европейской моды - диктовала России манеру поведения, вкусы, туалеты. Россия видела во Франции страну, превосходящую ее по уровню культурного развития, смотрела на Францию снизу вверх. С начала XVIII в. и вплоть до XX в. становится популярным французский язык, вытесняющий немецкий. В России появляется интерес к французской литературе. Так, граф П.Б. Шереметев выписывал из Франции сочинения Руссо и Гельвеция. На мировоззрение А.С. Пушкина оказала большое влияние французская литература, представленная прежде всего именем Вольтера (см. об этом: Севастьянов А., 1987, С. 146-167). Многие литературные направления, например, классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, позднее символизм формируются не без французского влияния. Родиной некоторых литературных жанров, распространенных в русской литературе, например, баллады, является Франция. Примеры подобного рода можно умножить.
В свою очередь во Франции формируется свой образ России. Первой по времени возникновения составляющей этого образа является интерес к
русской истории и культуре, который появляется еще в XVIII в. Так, французский философ и писатель Вольтер (1694 - 1778), мечтал посетить Россию в связи с работой над историческим трудом о Петре I. Еще в «Истории Карла XII» (1731) он ставил в пример французскому королю боевой дух Петра, которого Вольтер считал законодателем, создателем русской нации, основателем городов. Используя материалы, представленные фаворитом Елизаветы Иваном Шуваловым, Вольтер написал свою «Историю славы Петра Великого в России» (1763). В ней автор увековечил миф о Петре, реформаторе, защитнике наук, искусств, литературы, а также окружил ореолом святости продолжательницу его дел — императрицу Елизавету Петровну.
Другим компонентом образа России, который формируется во французском сознании, является представление о том, что это далекая и необычная страна, быт и нравы которой отличаются своеобразием. Именно об этом говорил Э. Дюпре де Сен-Мор (1772-1854) в «Наблюдениях за русскими нравами и обычаями начала XIX в.» (1829). Он рассказал об охоте на медведей, о русской салонной еде, о банях. На основе описания реалий русского быта и нравов во Франции постепенно формируется стереотипный образ России.
Еще в XVIII в. в сочинениях путешественников появляется образ варварской России, ленивой, пьющей и невежественной, который уже укоренился в сознании французов после рассказов немецких и французских путешественников. В качестве характерного образца суждений о России можно указать мнение Ш.-Ф.Ф. Массона (1762-1807), который называл воровство наряду с пьянством наиболее распространенным русским пороком: «Я сомневаюсь, что есть еще такой народ на земле, который считает естественным присваивать себе благо другого: премьер-министр или генерал армии, лакей или солдат - все воруют, грабят, мошенничают. В России воров ничуть не презирают и не наказывают унизительным позором»
12 (Masson Ch.-F. Memoires secrets sur la Russie, sur les regnes de Catherine II, de Paul Г, 1800; цит.по: Vedenina L.G., 2000, P. 51).*
Третьей составляющей образа России для Франции является понимание нашей страны как особого полуфантастического, полусказочного пространства, в котором могут разворачиваться самые необычные приключения. Так, А. Дюма-отец (1801-1870), создавший на русском материале, по подсчетам дюмоведов, до двух десятков книг, после путешествия по Нижнему Новгороду, Казани, Астрахани, Кавказу написал девятитомное сочинение «Впечатления о поездке в Россию» (1859-1869), главу из которой «Из Парижа до Астрахани» использовал в романе «Граф Монте-Кристо». В целом Россия для Дюма - страна экзотическая, хороший фон для приключений.
Относительно поздно появляется во «французском» образе России представление о ней как о стране великой культуры. Во Франции возникает новый взгляд на Россию в известной степени благодаря особой роли пропагандиста русской литературы во Франции и французской в России И.С. Тургенева. Заслуга писателя получила признание на нервом международном конгрессе деятелей литературы (Париж, 1878). Одним из свидетельств формирования нового отношения к России может служить торжественная речь Тургенева, произнесенная им по случаю его единодушного избрания вице-президентом конгресса: «Двести лет тому назад, еще не очень понимая вас, мы уже тянулись к вам; сто лет назад мы были вашими учениками, теперь вы нас принимаете как своих товарищей...» (Ладария М.Г., 1970, С. 9-Ю).
Интерес к России как к стране богатой культуры и литературы проявляет Ж. Легра, первым защитивший во Франции докторскую
*3десь п далее французские источники цитируются в нашем переводе кроме случаев, специально обговоренных. Мы считаем возможным не включать французскую цитату в тех случаях, когда не проводится стилистический анализ текста.
13 диссертацию на русскую тему «Литературная жизнь в России» (1897), в которой проанализировал творчество Карамзина с точки зрения европейского сентиментализма.
К началу XX в. новый компонент в образе России усиливается благодаря тому, что Франция знакомится с русским искусством через «Русские сезоны» СП. Дягилева, который организует в Париже выставку русских художников (1906), Музыкальный сезон (1907), представление Русского балета и декоративного искусства (1908). Знаковой фигурой, указывающей на начало нового этапа в культурном взаимодействии двух стран, с нашей точки, зрения, является фигура А.Н. Бенуа. Русский француз в третьем поколении, он, с одной стороны, воспел Петергоф, а с другой -получил европейскую известность как «живописец Версаля» и стал таким образом живым воплощением союза двух культур. «Своим» в России стал и М. Петипа, которого называли Мариусом Ивановичем. Балетмейстер, в свою очередь, о русском балете говорил «наш балет». «Да хранит Господь вторую страну мою, которую я полюбил всем сердцем...» - писал в конце жизни «русский француз» (цит. по: Чеснокова А.Н., 2001, С. 68).
Приведенные примеры свидетельствуют о том, что в XX в. французы продолжают изучать. Россию через анализ и осмысление ее культуры и литературы. В связи с этим у Франции появляется интерес к диалогу с Россией. XX в. - период взаимодействий и взаимовлияний русской и французской культур.
4. Обзор научно-критической литературы по проблеме
К вопросу русско-французских связей, которые имеют длительную историю, обращались многие исследователи. Литература по данной проблеме обширна. Дать исчерпывающий обзор научно-критических работ о культурном и литературном взаимодействии России и Франции не входит в наши задачи и не представляется возможным, так как это может стать предметом отдельного исследования. В нашем по необходимости кратком обзоре научно-критических работ в связи с задачами исследования мы
14 обращаем внимание на те научно-критические работы, в которых анализируются разные уровни культурных взаимодействий. К ним относятся взаимодействия культурных эпох, отдельных писателей и отдельных жанров.
Как правило, отечественные исследователи исходят из концепции В.М. Жирмунского о типологических взаимодействиях, согласно которой следует различать историко-генетическое сравнение, «рассматривающее сходство между явлениями как результат их родства по происхождению и последующих исторически обусловленных расхождений» (Жирмунский В.М., 1979, С. 186); историко-типологическое сравнение, «объясняющее сходство генетически между собою не связанных явлений сходными условиями общественного развития» (там же, С. 186); сравнение (в дальнейшем названное контактным), «устанавливающее международные культурные взаимодействия, «влияния» или «заимствования», обусловленные исторической близостью данных народов и предпосылками их общественного развития» (там же, С. 186).
Многих исследователей привлекает развитие русско-французских культурных и литературных связей в XVIII в. Так, В.Д. Кузьмина анализирует русско-французские связи в XVIII в., обращая внимание на контактное взаимодействие и рассматривая второй перевод «Повести о Петре Златых Ключей» (Кузьмина В.Д., 1964, С. 211-221). О взаимосвязях русского и французского классицизма, которые имеют как контактный, так и типологический характер, пишет И.З. Серман (Серман И.З., 1973, С. 30-42). Взаимовлияния русского и французского просвещения изучает Е.Г. Плимак (ПлимакЕ.Г., 1961, С. 127-137).
Другие ученые обращают внимание на развитие русско-французских культурных и литературных связей в XIX в. Так, А.З. Манфред интересуется историей русско-французских культурных связей 70-80 гг. XIX в (Манфред А.З., 1961, С. 282-320; 1967, С. 117-323). О взаимосвязях русской и французской литератур в XIX в. пишет В.И. Кулешов
15 (Кулешов В.И., 1965). Как правило, в XIX в. влияние французской культуры на русскую имеет контактный характер.
Развитие русско-французских культурных и литературных связей в XX в. стало ' предметом исследования М.М. Владимировой (Владимирова М.М., 1966), которая обратила особое внимание на контактные взаимодействия. О взаимном интересе русской и французской литератур пишет З.И. Кирнозе (Кирнозе З.И., 1977). Взаимовлияниям русской и французской поэзии XX в. посвящена диссертация Т.В. Балашовой (Балашова Т.В., 1981).
Обширная научно-критическая литература затрагивает взаимодействия отдельных писателей. Применительно к литературным эпохам речь чаще всего идет о влиянии французской культурной традиции на русскую. В случае с отдельными писателями картина русско-французских взаимодействий выглядит более сложной. Одни ученые анализируют влияние на русских писателей их французских предшественников. И.Ю. Подгаецкая, например, рассматривает воздействие на творчество Пушкина таких французских писателей, как Лафонтен, Мольер, Расин (Подгаецкая И.Ю., 1976, С. 41-64). Подробный тематико-стилистичсский анализ влияний на Пушкина А. Шенье дает Б.Г. Реизов (Реизов Б.Г., 1986, С. 187-201). Другие литературоведы показывают взаимный интерес русских и французских писателей. Такой случай взаимодействий описал Ю.А. Милешин на примере взаимоотношений Достоевского с французскими романистами первой половины XX в. Сначала русский писатель проявил внимание к французской литературе, а затем его творчество вызвало интерес у писателей Франции (Милешин Ю.А., 1984).
Особый случай представляет И.С. Тургенев, которому, с одной стороны, принадлежит роль пропагандиста русской литературы во Франции, а с другой - французской в России. Благодаря творческим контактам с представителями французской литературы, в частности, с Флобером, Мериме, Мопассаном, Золя, Доде, Гонкуром, и активной общественной
деятельности Тургенев не только поднял авторитет русской литературы во Франции, но и повлиял на формирование французского реализма. Творческим связям Тургенева с представителями французской литературы посвящена книга М.Г. Ладария «И.С. Тургенев и классики французской литературы» (Ладария М.Г., 1970).
У отечественной науки накоплен определенный опыт осмысления того, как русские и французские литературы взаимодействуют и на уровне отдельных жанров. Так, А.Г. Цейтлин интересуется жанром очерка и показывает типологическое сходство в русской (Белинский, Сологуб) и французской (Бальзак, Жуй, Мерсье, Ретиф де ля Бретонн) литературах XIX в. (Цейтлин А.Г., 1965, С. 31-89). Особый случай контактной связи является предметом исследования диссертации Я. Хаджиабдича «Русская стихотворная сказка и французский conte XVIII - первой половины XIX в.», в которой сопоставляются русская и французская стихотворные сказки XVIII в. - первой половины XIX в. (Хаджиабдич Я., 1971). Г.М. Фридлсндер сравнивает русский (Достоевский, Лермонтов, Пушкин, Толстой) и французский (Бальзак, Золя, Стендаль, Флобер) романы XIX в., выявляя их типологическое сходство и национальное своеобразие (Фридлендер Г.М., 1983, С. 150-172).
Однако применительно к писателям, входящим в литературу, представляющую для них иноязычную и инокультурную сферу деятельности, вопрос русско-французских связей еще не ставился. Постановка проблемы русского начала в творчестве интересующих нас писателей, как нам представляется, может внести вклад в изучение вопроса взаимоотношений русской и французской культур и литератур.
5. Подходы к осмыслению образа России
Поскольку предметом нашего исследования станет русское начало, включающее в себя образ России, представляется важным обозначить разные подходы к анализу этого образа, которые сложились к настоящему времени в гуманитарных науках.
Во французской научной литературе исследований, посвященных анализу образа России, не так много. Элементы анализа содержатся в воспоминаниях отдельных путешественников (см., например: Lawrence J., 1948; СССР глазами четырех французских крестьян, 1960; Фабер Г.Т., 1993). В них зачастую представлен французский взгляд на российскую историю (см., например: Corbet Ch., 1967; Raeff М., 1982; Besancon А., 1986). Встречаются и работы, в которых показано французское понимание русской литературы в целом (см., например, Guenin Е., 1991), рассмотрено пребывание того или иного русского писателя во Франции (Perus J., 19681) или знакомство и взаимодействие русского и французского авторов (Perus J., 19682). К сожалению, подходы французских исследователей к анализу образа России отличаются описательностью и базируются на том представлении о нашей стране, которое сложилось во Франции и описано нами выше.
Более глубокое осмысление образа России было выработано в отечественной науке, предложившей несколько подходов к его анализу: географо-климатический (природный), социально-политический (исторический) и культурный (этнопсихологический).
Представителем первого подхода является Л.Н. Гумилев. Его оценка России связана с пониманием нации, которую он предлагает заменить понятием этнос. Ученый называет этнос явлением географическим, «всегда связанным с вмещающим ландшафтом», и тем самым подчеркивает зависимость русского менталитета от географического ландшафта (Гумилев Л.Н., 1997, С. 47).
Зависимость национальной культуры от природных условий утверждает и Г.Д. Гачев. Размышляя о космософии и русском логосе, он предлагает рассматривать «горы или море, лес или пустыню, тропики или времена года» как «некие мысли бытия, сказанные словами природы» (Гачев Г.Д., 1998, С. 217). «Россия - «мать сыра земля», то есть «водо-земля» по составу стихий. И она — «бесконечный простор». Беспредельность — аморфность. Россия — огромная белоснежная баба, расползающаяся вширь:
18 распростерлась от Балтики до Китайской стены, «а пятки - Каспийские степи» (Гачев Г.Д., 1998, С. 217).
Исключительную роль географо-климатического фактора в судьбе России отмечают и другие выдающиеся русские мыслители, в том числе и более ранних периодов (Ф.А. Степун, Е.Н. Трубецкой, Н.А. Бердяев). Так, Н.А. Бердяев полагает, что русская душа подавлена необъятными русскими полями и снегами: «Она ушиблена ширью и не видит границ, и эта безгранность не освобождает, а порабощает ее» (Бердяев Н.А., 1992, С. 297). По мнению философа, огромность русских пространств не способствует выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности, русский человек расплывается в пространствах. Отсюда философ выводит русскую лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности. Ширь русской земли и русской души давит русскую энергию, не требует интенсивной культуры. Необъятные русские просторы, с одной стороны, порождают в русской душе смирение и жертвенность, а с другой - они охраняют человека и дают ему чувство безопасности. Русский человек смешивает и отождествляет мать-землю с Богородицей и полагается на ее заступничество.
Другой аспект выделенного подхода использует в своих работах философ И.А. Ильин. Он отмечает связанное с равнинными пространствами, природой, далями, облаками, реками, лесами, грозами и метелями свойственное человеку умение созерцать. Отсюда и неутолимое взирание, и мечтательность, и созерцающая «лень», за которой скрывается сила творческого воображения. Созерцание, по мнению мыслителя, накладывает отпечаток на русскую душу и русскую культуру. От созерцания души становятся нежнее, утонченнее и глубже. Русский человек, живя в «пространственных просторах», сам тяготеет к просторной нестесненности. «Эта внутренняя свобода чувствуется во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту» (Ильин И.А., 1992,
С. 438) И.А. Ильин отмечает, что природная темпераментность души влечет русского человека к прямодушию и открытости, превращает его страстность в искренность и возводит ее к исповедничеству и мученичеству.
Удачное обобщение идей русских философов о влиянии природного фактора на русский национальный характер дает Н.В. Макшанцева. Так, исследователь, например, связывает с природным фактором такую черту русского человека, как склонность к тоске. Еще Н.А. Бердяев заметил, что она сопровождается одиночеством, чувством оставленное Богом и в то же время пробуждает богосознание, дает надежду. Развивая его идеи и соглашаясь с мнением философа, Н.В. Макшанцева в подробной главе о «русскости» говорит о «тоске по родине», наиболее часто встречаемой среди русских эмигрантов. Тоска закрадывается, если человек утрачивает смысл жизни, теряет связь с общим делом и делающими это дело людьми (Макшанцева Н.В., 2001, С. 133).
Природой и русскими пространствами, по мнению. Н.В. Макшанцевой, рождается воля, удаль, широта русской души. Однако свобода, понимаемая как безмерная воля, рождает у русских тяготение к произволу, беззаконию, анархии. Удалой, лихой человек зачастую воспринимается вором, разбойником. Географическими особенностями национальной жизни обусловлена и чрезмерность русской души, которая стремится постоянно выйти «за пределы» (там же, С. 124). С одной стороны, чрезмерность воспринимается как широта и открытость души, отсутствие мелочной расчетливости. Например, русские традиционно считаются доброжелательно гостеприимными и хлебосольными. С другой стороны, характерная особенность русской натуры поделиться последним граничит с расточительным отношением к жизни по принципу «Бог дал, Бог взял». За таким расточительством скрывается уверенность, что все равно всего и так много. Отсюда беззаботность, безрассудство, надежда на «авось». Об огромной роли, которую «авось» играет в русской культуре, говорит множество народных пословиц и поговорок, например, «Авось Бог
20 поможет», «Авось - вся надежда наша». Возможно с «авось» связан «русский иррационализм», проявляющийся в безрассудстве, в неподдающихся объяснению с позиций логики поступках (Макшанцева Н.В., 2001, С. 127-128). По мнению Н.В. Макшанцевой, склад мышления народа отражается в пословицах, поговорках, литературе: «Русский мужик задним умом крепок», «Умом Россию не понять» (Ф. Тютчев) (там же, С. 109). Во второй половине XX в. теоретические утверждения географо-климатического подхода находят статистическое подтверждение. Так, в сборнике «Межкультурная коммуникация» (2001) приведены данные ученых, установивших, что протяженность русской земли, большая часть которой обделена количеством теплых дней, оказывается одной из причин ее извечной бедности (там же, С. 99).
Таким образом, важнейшим фактором формирования русского сознания является природная среда. В специфике природного быта России кроются особенность жизненного уклада россиян и противоречивость их национального сознания.
Второй возможный подход к изучению образа России - социально-политический (исторический). Его применение обусловлено тем, что национальный образ России больше, чем национальные образы других стран, имеет социальную окраску, в связи с теми историческим катаклизмами, которые страна пережила в XIX - XX вв. Вечную судьбу и трагедию России, а также закономерность ее истории философ XX в. Г.Д. Гачев видит в несовпадении пространства и такта времени, в расхождении интересов народа и государства, которые в разные исторические эпохи влияют на определение своего места в мире и на понимание образа Родины: «...у Народа и Государства в России разные темпоритмы во времени. Народ тяготеет к натуральному развитию медленным шагом времени, что органично для русского медведя...» (Гачев Г.Д., 1998, С. 220).
Такие душевные стихии русского народа, как максимализм, экстремизм, фанатическая нетерпимость, порожденные безмерным
21 характером проявления душевных сил, предопределяют прерывистый, скачкообразный ход истории России. Отсутствие у русских людей некой «серединной» устойчивости проявляется в «контрастности» поведения, в крайних противоположностях. Так, примером проявления фанатизма, исключающего «средний путь», по Н.В. Макшанцевой, является отношение Петра I к сыну (Макшанцева Н.В., 2000, С. 125).
Отечественные мыслители неоднократно поднимали вопрос об исторических судьбах России. Западник П.Я. Чаадаев сделал прошлое России основой для оценки ее настоящего и будущего. Он, как известно, создал свой образ России - образ трагический и печальный, побуждавший к действию, борению. Согласно концепции Чаадаева, преображение России возможно с помощью католицизма. Следовательно, для России не существует никакого иного пути развития, кроме западноевропейского. Отказав России в самобытности социальной, философ верит в ее духовную роль в будущем. Чаадаев объявлял русский народ «исключительным», обладающим вечной тоской русского ума по духовной устроенности и комфорту.
Славянофил К.Н. Леонтьев, рассматривая проблему русского национального идеала, считал духовным началом России ограждающее от влияния Запада православие. Однако назначение России он видел «славяноазиатским». По мнению философа, само положение России предполагает контакты с азиатами, которые приводят к тому, что русские больше склонны к творчеству, у них больше культуры. Постоянный диалог Запада с Востоком в пределах России обусловил формирование таких черт русского народа, как терпимость к другим нациям, всечеловечность. Первым этапом развития собственной славяно-азиатской цивилизации, считает К.Н. Леонтьев, должно быть перенесение столицы в Царьград. Решая проблему взаимоотношений России и Востока, ученый растворял Восток в России.
Для B.C. Соловьева славянофильство означало сохранение величия и самостоятельности России благодаря созданному всевластному государству, которое он назвал «Святой Русью». «Святость» составляет особенность
22 национального идеала философа. Ее суть сводится к «святым делам»: соединению церквей, духовному примирению Востока и Запада в богочеловеческом единстве вселенского христианства. Философ рассматривает Россию и русский народ сквозь призму соборности. Соответственно одной из существенных черт русской души, по мнению B.C. Соловьева, является ее тяготение к соборности. С «соборностью» тесно связаны и такие черты русского национального характера, как непроизвольная доброта и сострадание друг другу. У Соловьева отношение к вселенской церкви определяет смысл и судьбу России. Обобщая концепции исторического развития России мыслителей XIX в., следует заключить, что, несмотря на различие создаваемых ими образов России, всех их объединяет понимание нравственной миссии России в формировании единства Запада и Востока на основе развития гуманистического содержания общечеловеческой культуры.
В XX в. в историческом и политическом ключе проблема национальной идентичности рассматривается на многих научных конференциях, в том числе на ежегодных круглых столах в институте Российской истории РАН. На основе материалов заседаний вышел целый ряд сборников: «Россия и Европа в XIX - XX вв.: проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур» (1996); «Россия и внешний мир: диалог культур» (1996); «Россия и Запад: формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX в.» (1998).
Социально-политический аспект проблемы затрагивает B.C. Рахманин в статье «Россия: конфликтный поиск идентичностей» (Рахманин B.C., 2000). В работе рассматриваются причины, сущность идентификационного раскола России, а также пути его преодоления, основанные на общенациональной ценности России.
Если географический фактор характеризуется широтой русских пространств, то политический - единством, общностью, союзом. Ученые и
23 философы понимают, что без сплочения огромную землю не удержать. Для мыслителей XIX и XX вв. характерно обращение к России как носительнице высших ценностей («Святой Руси»).
Россия не только географическое пространство, переживающее смену общественно-экономических формаций, но и страна богатой культуры, похожей и отличной от европейской. Еще в XIX в. в вопросе об отношении русской и европейской культур наметились три точки зрения. Первую отстаивали А.С. Хомяков, А.А. Григорьев, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, убежденные в духовном упадке Запада, который не понимает Россию. По их мнению, миссия России состояла в синтезе западной и восточной культур.
Вторую точку зрения представляли Ф.И. Тютчев, С.Н. Леонтьев и B.C. Соловьев. Они утверждали, что Запад и Россия являются двумя частями одного целого и не могут существовать друг без друга, и только лишь российский император способен восстановить единство христианского мира.
Н.Я. Данилевский в книге «Россия и Европа» (1869) представил третью точку зрения. Создав свою теорию типов культур, он отрицал существование единой европейской культуры и расценивал «европеизацию» России как болезнь, поэтому воссоединение российской культуры с другой культурой, по мнению Данилевского, не имело смысла.
Определяющим фактором русской культуры в данном споре являлась православная вера, связанная для русского человека с любовью и нравственностью. Однако недостаток «срединной культуры» у русского народа привел к тому, что страсть к разрушению коснулась и религии. Н.В. Макшанцева приводит показательный пример уничтожения, а затем восстановления Храма Христа Спасителя в Москве (Макшанцева Н.В., 2001, С. 125).
В рамках культурологического подхода появляются рассуждения о менталитете и ментальности. Культуролог П.С. Гуревич рассматривает ментальность как «относительно целостную совокупность мыслей, верований, навыков, духа, которая создает картину мира и скрепляет
24 единство культурной традиции или какого-нибудь сообщества» (Гуревич П.С., 2001, С. 238). Ментальность выражает нечто устойчивое -привычки, пристрастия, коллективные эмоциональные шаблоны, ценностные ориентации, существующие на бессознательном уровне психики. В этом понятии, по определению П.С. Гуревича, заложены различные оппозиции -природное и культурное, эмоциональное и рассудочное, иррациональное и рациональное, индивидуальное и общественное.
По мнению Л.А. Рапацкой, автора книги «Художественная культура России», «ментальностью называется некий глубинный внутренний смысл, который вынашивался и развивался на протяжении столетий» (Рапацкая Л.А, 2000, С. 3), «картина мира, которая в течение длительного времени складывается в общественном сознании и отражает специфику национальных ориентиров во всех сферах жизни, в том числе и в искусстве» (там же, С. 3). Решение проблемы ментальносте позволяет культурологам проводить различия между культурами, характеризовать этапы развития культуры в России.
Своеобразие внутреннего облика русской культуры, «русского художественного мышления», как считает Л.А. Рапацкая, определяется не только положением России на карте мира, обеспечивающим некий западно-восточный синтез, природными условиями, способствовавшими рождению тонкого чувства прекрасного и раннему становлению «культа красоты», но и высокой духовностью, связанной с православием, с христианским пониманием мира, синтетической культурой.
На эту важную особенность русской художественной культуры обратил внимание поэт XX в. А.А. Блок. Он писал: «Россия - молодая страна, и культура ее - синтетическая культура. Русскому художнику нельзя и не надо быть специалистом. Писатель должен помнить о живописце, архитекторе, музыканте; тем более - прозаик о поэте и поэт о прозаике. Так же, как неразлучимы в России живопись, музыка, проза, поэзия, неотлучимы от них и друг от друга — философия, религия, общественность, даже -
25 политика. Вместе они образуют единый мощный поток, который несет на себе драгоценную ношу национальной культуры» (Блок А.А., 1962, С. 175-176).
С культурологической точки зрения подходит к образу России и Г.Д. Гачев. Россия, по мнению ученого, представлена функциями Матери, Народа, Государства, Личности, отличающимися своей логикой. В первом значении Россия, как Бого-Матерь-Я, - религиозный, христианский объект (Гачев Г.Д., 1998, С. 221). Государство в России «порождает и излучает жестко рассудочный Логос, догматический, и им обслуживается» (там же, С. 221). Логос русского народа - это песня, поэзия, мат, блатной язык и безмолвие (там же, С.222). «В силовом поле этих трех сверхличных субстанций - субъектов русского бытия бьется Логос русской Личности: Пушкина, Достоевского, Федорова, Горького, Бердяева» (там же, С. 222).
Все три подхода вносят вклад в понимание России и «русскости». В данной работе мы используем элементы этих подходов, но особое внимание уделяем последнему, наиболее важному, на наш взгляд, для раскрытия выбранной темы.
Теоретико-методологическая основа предлагаемого исследования
«русского начала» в. известной мере носит междисциплинарный характер.
Определяя русское начало и выявляя его составляющие, мы опирались на
взгляды таких философов, как B.C. Соловьев, Н.А. Бердяев, И.А. Ильин и
др., а также на идеи культурологов Г.Д. Гачева, П.С. Гуревича,
Л.А. Рапацкой. Тема диссертации, безусловно, требует учета русско-
французских литературных связей, при анализе которых мы использовали
подходы, предложенные М.П. Алексеевым, В.М. Жирмунским,
Н.И. Конрадом. Работы М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Д.В. Затонского послужили базой для анализа конкретных литературных произведений. Системный анализ художественных текстов проводился с использованием биографического, историко-литературного, сравнительно-типологического методов анализа текста.
Представляется необходимым подчеркнуть, что применительно к интересующим нас писателям вопрос о том, как проявляется в их произведениях русское начало, до сих пор не ставился. Постановка этой проблемы, как нам кажется, может внести вклад в изучение вопроса взаимоотношений русской и французской культур и литератур. Исходя из предположения о наличии русского начала в понимаемом нами значении, мы формулируем цель и задачи нашего исследования.
Цель исследования — изучить, как русское начало воплощается в «Такой долгой дороге» А. Труайя, «Обещании на рассвете» Р. Гари, «Детстве» Н. Саррот, «Французском завещании» А. Макина, на основе этого выявить различные варианты проявления русского начала в произведениях французских писателей.
Цель предполагает решение конкретных задач:
исследовать, как факт русского происхождения влияет на тематическое своеобразие произведений А. Труайя, Р. Гари, Н. Саррот, А. Макина;
конкретизировать содержание понятия «русское начало» на материале «Такой долгой дороги», «Обещания на рассвете», «Детства», «Французского завещания»;
выявить влияние традиций русской литературы на исследуемые произведения;
проанализировать, как и с какой целью авторы интересующих нас произведений описывают реалии русского быта и нравы;
показать, как А. Труайя, Р. Гари, Н. Саррот, А. Макин определяют себя по отношению .к французской литературе и русским корням.
Россия и русское детство в книге А. Труайя «Такая долгая дорога»
Творчество Анри Труайя занимает заметное место во французской литературе XX в.. М. Дрюон назвал Труайя «истинным знатоком и исследователем жизни, человеком, могуче заявившем о себе в столь разнообразных сферах, какие редко способно объять одно лицо» (цит. по: Дангулов С. А., 1977, С. 87). Действительно, творчество А. Труайя объемно и многообразно. Им написано более ста книг, среди которых новеллы, повести, романы, романизированные биографии писателей и политических деятелей, исторические циклы..
Книги А. Труайя получили не только читательское, но и официальное признание, свидетельствующее об отношении к французскому писателю как к мэтру. Он — лауреат Гонкуровской, Популистской, «Гран при» принца Ренье III Монако и других премий, почетный член Французской Академии, а также член литературного Совета Монако.
Произведения А. Труайя неоднократно привлекали внимание литературоведов, которые рассматривали их под разным углом зрения. Л. Виндт, например, на материале романов «Семья Эглетьер» и «Жюдит Мадрие», новелл «Портрет», «Морские свинки», «Круглый столик» показал, какие сюжеты писатель заимствует из мировой литературы и как их трансформирует (Виндт Л., 1974, С. 16).
Многие ученые обращаются к проблеме творческого метода. Одни исследователи (Л.Г. Андреев, А.Д. Богинская, Ж.-Ж. Брошье, Ф. Нуавиль) склонны относить произведения А. Труайя к серьезной реалистической прозе, развивающей литературные традиции XIX в. Другие литературоведы усматривают в творчестве писателя влияния модернистских тенденций, обнаруживая в его романах следы воздействия фрейдизма (Дмитриенко А.В., Пронин В.Н., 1981, С. 76-77), сопоставляя их с произведениями Н. Саррот (RobichonJ., 1968, Р. 7; Gilbert G., 1966, Р. 115).
В научной литературе неоднократно отмечалось внутреннее единство произведений Труайя, посвященных русской литературе и истории. По мнению ученых, все книги писателя о русских литературных классиках составляют одно монументальное произведение (см.: Barron M-L., 1971, Р. 19; Dethan G., 1965, Р. 2; Villebaux А., 1962, Р. 2; Mouze Ch., 1987, P. 12; Thorgevsky Т., 1983, P. 34); существует также тесная связь между биографиями русских писателей и русских царей (см.: Ducout F., 1986, Р. 47; Pudlovski G., 1980, Р. 14; Thorgevsky Т., 1983, Р. 31; Большаков В., 1993, С. 3). Вышеназванные исследователи отмечают, что нередко судьбы главных героев А. Труайя рассматриваются на фоне одной и той же исторической эпохи. Например, Ж. Пюдловски считает, что биографии Александра I и Пушкина воссоздают атмосферу исторического цикла «Свет праведных» (Pudlovski G., 1980, Р. 14).
Популярность творчества А. Труайя западные специалисты нередко объясняют тем, что на разном материале он живописует «загадочную русскую душу». Это выражение впервые появилось в конце XIX в. А. Леруа-Болье (Anatole Leroy-Beaulieu) и Л. Лежер (Louis Leger) использовали его в книге «Господство царей» («Empire des tsars», 1881-1889 гг.), пытаясь объяснить климатом, просторами и историей контраст, который можно наблюдать у русского между грубой внешностью и «ласковой и нежной сущностью»: «Русская душа меланхолична. Эта меланхолия может породить мистицизм, который способен восторжествовать над реалистическим инстинктами или слиться с ними вплоть до того, чтобы перерасти в пессимизм» (Beaulieu A. L., Leger L. Empire des tsars, цит. no: Vedenina L.G., 2000, P. 114).
Французские ученые именно в изображении души русского народа видят главное достоинство А. Труайя (Gacon J., 1979, P. 49-50; Lalou R., 1959, P. 23-27; Lalou R., 19602, P. 51-55; Fpey P., 20002, P. 82; Ducout F., 1983, P. 33-34; Thorgevsky Т., 1983, P. 34). Например, Ф. Дюку, которая опирается на высказывание Труайя о том, что исполинская страна и страстная душа ее народа неизменно, физически и духовно, притягивают и влекут писателя, полагает, что в исторических циклах Труайя народ обладает загадочной душой. Он склонен к чрезмерности, верит в рок, но при этом безынициативен (Ducout F., 1983, Р. 33-34). С точки зрения отечественных исследователей, русская душа представлена в книгах Труайя достаточно неопределенно. Так, Ю. Коваленко под эти понятием подразумевает народ наивный, щедрый, легко увлекающийся и быстро разочаровывающийся, готовый верить и восхищаться, народ, в котором есть что-то детское (Коваленко Ю., 19911, С. 7).
Значительный интерес вызывает проблема использования писателем литературных традиций двух стран. Как правило, авторы научных работ о Труайя делают акцент либо на французской, либо на русской традиции. Говоря о французской составляющей, они отмечают близость стиля А. Труайя и Г. Флобера (Arbellot S., 1960, Р. 335; Дангулов С, 1965, С. 126; Brochier J.J., 1988, Р. 103), А. Труайя и О. Бальзака (Arbellot S., 1960, Р. 335; Berger М., 1986, Р. 221), говорят о французской традиции, продолженной интересующим нас писателем в многотомных романных циклах (Дмитриенко А.В., Пронин В.Н., 1981, С. 78), видят некоторые черты сходства между произведениями А. Труайя и Ф. Мориака, Ж. Грина (Lalou R., 1958, Р. 45; Дмитриенко А.В., Пронин В.Н., 1981, С. 79), А. Труайя и Ф. Саган, Э. Базена, М. Дрюона, Ж.-Л. Кюртиса, Ф. Нурисье и др. (Robichon J., 1968, Р.7; Косиков Г.К., 1985, С. 243 ).
Русская составляющая творческого сознания Р. Гари и ее проявление в романе «Обещание на рассвете»
У Р. Гари (Romain Gary, 1914-1980) много общего с А. Труайя. Оба писателя родились в одно время в Москве, после событий 1917-го г. уехали из большевистской страны и в конце 1920-х гг. обосновались во Франции. Р. Гари, так же, как и А. Труайя, учился во французских лицеях и университетах, получил диплом юриста в Сорбонне, но в отличие от А. Труайя на этом не остановился и получил второй диплом филолога-слависта в Варшавском университете. Когда началась война, Ромен Гари стал летчиком-истребителем и после капитуляции Франции присоединился к генералу де Голлю, с которым сблизился и подружился. И А. Труайя, и Р. Гари участвовали в Сопротивлении и стали кавалерами ордена Почетного Легиона. Оба получили и другие знаки официального признания. А. Труайя был избран членом Французской Академии, а Р. Гари достиг высокого дипломатического поста. Как правило, академиками и дипломатами во Франции становятся урожденные французы. Тот факт, что русские по происхождению писатели достигли такого положения, свидетельствует о том, что современники считали их французами.
Кроме сходства основных жизненных этапов писателей объединяет многонациональное и многоязычное сознание. Если А. Труайя совмещает в себе черкесское, армянское, русское и французское начала, то Р. Гари, по словам его друга Ф. Бонди, «похож на мозаику, сложенную из разнородных кусков: русский, азиат, еврей, католик, француз, автор, который пишет романы по-французски и по-английски, говорит на русском и польском» (цит. по: Р. Гари, 19942, С. 214). Став писателями, Лев Тарасов и Роман Касев, как и многие их предшественники, сменили фамилии на псевдонимы.
Если Льву Тарасову дважды пришлось прибегнуть к изменению фамилии (первый раз во время бегства из России по ложным документам русскую фамилию Тарасов сменил на армянскую Тарасян и второй раз в период расцвета творческой деятельности по требованию издательства - на Анри Труайя), то в коллекции Р. Гари несколько литературных имен. В студенческие годы свой первый рассказ «Тост за умерших» («Vin des morts») он написал под псевдонимом Люсьен Брюляр. Под именем Фоско Синибальди вышла его книга «Человек с голубем» («L homme a la colombe», 1958). В 1977 г. Гари опубликовал книгу «Головы Стефани» («Les tetes de Stephanie») иод псевдонимом Сатана Бога.
Под своим «главным» псевдонимом Гари писатель получил в 1956 г. первую Гонкуровскую премию за роман «Корни неба» («Les racines du ciel», 1956), а под псевдонимом Ажар в 1976 г. - вторую за роман «Жизнь впереди» («La vie devant soi», 1975).
По правилам, Гонкуровская премия присуждается одному и тому же автору только раз. Гари стал единственным за всю историю существования премии, кто получил ее дважды. Этот уникальный случай привлек к себе большое внимание критики, которая горячо обсуждала, кто скрывается под псевдонимом Ажар (см. об этом: Казанкина И.О., 2000, С. 15-16).
Разгадка мистификации последовала за посмертной публикацией исповеди Гари «Жизнь и смерть Эмиля Ажара» («Vie et mort d Emile Ajar», 1981) и выходом книги племянника Гари Поля Павловича «Человек, которому верили» («L homme que Гоп croyait», 1990).
После выхода в отставку с дипломатической службы Гари полностью посвятил себя литературной деятельности и написал более тридцати произведений, шесть из которых вышли на английском языке. Творческое наследие Гари многообразно: романы, пьесы, киносценарии и теоретические работы.
Р. Гари - безусловно, французский писатель, человек, осознанно, с известной долей эпатажа не только признавший, но и провозгласивший Францию своей родиной. Хотя в Гари не было ни капли французской крови, он признавался, что «Франция текла в его венах». «Свободная Франция, -провозглашал писатель, - это единственное человеческое сообщество из плоти и крови, к которому я принадлежал целиком и полностью» (Гари Р., 19942,С. 214).
Исследователи часто говорят о том, какие традиции французской литературы можно проследить в творчестве Р. Гари. Литературоведы выявляют сходство его произведений с книгами А. Камю и Т. де Шардена (Ostman A.-Ch., 1994, P. 25; Ромейко Е.А., 1997, С. 244; Лобков А.Е., 1998, С. 172), А. де Сент-Экзюпери (Ромейко Е.А., 1997, С. 244), говорят о развитии Р. Гари традиций французского романтизма (Лобков А.Е., 1998, С. 171), в частности, В. Гюго (Бреннер Ж., 1994, С. 217).
Особенно заметным, справедливо подчеркивает А.Е. Лобков, было влияние М. Пруста. Гари наследует у Пруста многое. Во-первых, прием изменения угла зрения и изображения увиденного. А.Е. Лобков определяет место романа Гари не столько в русле лирической прозы, сколько в русле лиризации прозы (Лобков А.Е., 1998, С. 105). Так, разными с внешней точки зрения предстает герой в «Обещании на рассвете». Он - гениальный ребенок в глазах своей матери, недавно ставший французом, эмигрант в глазах властей, романтический любовник для женщин, легкомысленный сорвиголова для де Голля, боевой товарищ для летчиков. Во-вторых, как и у Пруста, большое место в творчестве Гари занимает тема памяти. Так, П. Байяр утверждает, что среди романного наследия Р. Гари не хватает одного произведения, где бы главным действующим лицом была память (Bayard Р., 1990, Р. 48). Тема памяти встречается у Гари нередко и зачастую обыгрывается иронически. В романе «Обещание на рассвете» мать мечтает увековечить имя сына, а с ним и свое: «Твое имя когда-нибудь будет выгравировано золотыми буквами на стенах лицея» (Гари Р., 20002, С. 14). В-третьих, Гари объединяет с Прустом «исповедально-аналитический биографизм», когда сугубо личное становится общезначимым» (Лобков А.Е., 1998, С. 107). Роман - герой «Обещания на рассвете» - это транспонированный в поэтическое слово, по Лобкову, живой Гари.
Исследователи отмечают влияние и других писателей на Гари, в том числе А. Мальро (Лобков А.Е., 1998, С. 107).
«Русскость» в романе Н. Саррот. «Детство»
Внешне в судьбах Труайя, Гари и Саррот (Nathalie Sarraute, 1900-1999) много похожего. С Труайя писательницу сближает длительный жизненный путь, позволяющий назвать ее «ровесницей века». Подобно Гари, Саррот владела несколькими языками (русским, французским, английским, немецким). Так же, как и Гари, Саррот получила образование в европейских вузах: английский и право изучала в Сорбонне, историю в Оксфорде, социологию и немецкий в Берлинском университете. С Гари сближает писательницу отношение к войне. Выполняя свой долг перед Францией, во время войны она входила в «мыслительный комитет» группы Сопротивления. По масштабам причиненного зла Саррот, подобно Гари, сравнивает Сталина и Гитлера, высказывается против расизма, национализма и любого насилия (Медведев Ф.Н., 1992, С. 189). В интервью Ф.Н. Медведеву она рассказала о своем восприятии войны Германии с СССР: «Я дрожала до самого Сталинграда, думала, что Россия погибла. А когда передали, что под Сталинградом немцы попали в плен, родилась надежда. И я безумно радовалась, стало легче жить» (там же, С. 189). Особое чувство, которое родилось у Саррот, когда победила Россия, сродни национальной гордости, если можно так сказать о еврейке, которая родилась в России, но много лет прожила во Франции.
Однако Саррот во многом и отличается от А. Труайя и Р. Гари. Писательница поддерживала связь с Россией в течение всей своей жизни. Вплоть до 1906 г., времени отъезда отца за границу, Саррот ежегодно приезжала на месяц-два в Иваново-Вознесенск. В период с 1906 по 1909 гг., до того времени, когда она с отцом окончательно поселилась во Франции, вместе с матерью жила в Санкт-Петербурге. После Октябрьской революции писательница возобновила свои приезды в Россию. Во время этих визитов Саррот не только посетила родной Иваново-Вознесенск, но и установила связи с советскими писателями. Так, в 1965 г. во время поездки в Москву познакомилась с А. Твардовским и И. Эренбургом, с которыми продолжала встречаться в Париже. В Ленинграде Саррот познакомилась с А. Ахматовой.
Во Франции писательница продолжала интересоваться русской культурой и литературой. В разные годы Саррот общалась с В. Конецким, Е. Евтушенко, А. Вознесенским, 3. Богуславской, дружила с В. Некрасовым. Среди знакомых Саррот публицист В. Сухомлин, художники Н. Гончарова и М. Ларионов, балетмейстер С. Дягилев. Они рассказывали о своем детстве и молодости в России, и Саррот «упивалась их рассказами» (Медведев Ф.Н., 1992, С. 1955).
В интервью Л. Либан Саррот говорит о своем пристрастии к русской музыке, в частности, к музыке Стравинского и Шостаковича, к живописи М. Шагала, к отечественному кинематографу, например, к фильму «Утомленные солнцем» Н. Михалкова (Liban L., 1995, Р. 39).
Интерес к русской литературе у Саррот сформировался с детства, ведь она росла в литературной семье. Ее мать П.О. Шатуновская писала рассказы для детей под псевдонимом Вихров, и ее в свое время заметил Короленко. Отец И.Е. Черняк был знаком с Буниным, Бальмонтом. Саррот запомнились «русские вечеринки» в парижском доме, где Бальмонт нараспев читал свои стихи. Благодаря своей матери, не любившей французский, Саррот сохранила русский язык. Правда, говорила французская писательница на русском, по свидетельству наших соотечественников, слегка по-парижски грассируя. А писала Саррот на русском, по ее собственному признанию, с ошибками, ведь нигде специально русскому языку она не училась, а первым языком был для нее французский. Однако с земляками-ивановцами Саррот переписывалась на русском языке.
В другом интервью В.И. Баделину Саррот упоминает о своих литературных пристрастиях. Писательница отдает предпочтение Пушкину, Гоголю, Щедрину, Чехову, Горькому, Блоку, Маяковскому, Набокову, Солженицыну. Среди эмигрантской литературы Саррот выделяет Синявского, Зиновьева, Аксенова. Современная русская литература для нее представлена именами Булгакова, Платонова, Гроссмана, Астафьева, Битова, Распутина, Айтматова, Приставкина, Маканина, Ерофеева (Баделин В.И., 2001, С. 471).
Особое место в- сознании Н.Саррот принадлежит Ф.М. Достоевскому. О своем восторженном к нему отношении она упоминает неоднократно (см.: Медведев Ф.Н., 1992, С. 193; Баделин В.И., 2001, С. 471); называет его имя, говоря о литературных корнях своего творчества (Nadeau М., 1996, Р. 6). Символично, что книга Н. Саррот «Эра подозрения» («L Ere du soupcon», 1956), в которой она декларирует программу «нового романа», открывается эссе «От Достоевского до Кафки». «Без Достоевского, - признается французская писательница в беседе с И. Садовска-Гийон, - у меня не было бы чувства, что возможно передать состояния, которые считаются обычно исключительными или анормальными, хотя и встречаются в обыденной жизни» (Садовска-Гийон И., 1989, С. 91). По мнению отечественных исследователей, глубина изображения внутреннего мира человека делает Саррот продолжательницей Достоевского («Новый роман» Н.Саррот, 1972, С. 286).
