Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Творчество как жизнестроительство 45
1.0. Сходство творческого поведения («Публичное одиночество» художника у Т. Манна и «соборный индивидуализм» у А. Белого) 45
1.1. «Распад Целого» и актуализация принципа парности в культуре рубежа ХГХ и XX вв 57
1.2. «Третий гуманизм»: о консервативных чертах мировоззрения Т. Манна и А. Белого 63
1.3. Принцип парности как проблема Целого 70
Глава II. Человек как художник 81
2.0. Роман-сказка и роман-сказ (К парадигматической природе текстов «Королевского высочества» и «Серебряного голубя») 81
2.1. Антропологическая ось личности у Т. Манна и А. Белого 94
2.2. Кризис языка и проблема «нового зрения» 100
2. 3. Тема художника и феномен модальности 108
Глава III. Художник как человек 143
3.0. «Поэт» Мартини и «писатель» Дарьяльский 143
3.1. «Само»: концепт тела в «Королевском высочестве» и «Серебряном голубе» 161
3.1.1. Пациенс: проблема героя и жанровая природа «Королевского высочества» и «Серебряного голубя» 170
3.1.2. «Вечно-Женственное» в «Королевском высочестве» и «Серебряном голубе» 188
3.2. Простак/чудак как инобытие художника в «Королевском высочестве» и «Серебряном голубе» 205
3.3. Интеллигенция и народ: представительство или соборность 223
Заключение 237
Список использованных источников и литературы 241
I. Источники 241
II Критическая литература 244
- Сходство творческого поведения («Публичное одиночество» художника у Т. Манна и «соборный индивидуализм» у А. Белого)
- Роман-сказка и роман-сказ (К парадигматической природе текстов «Королевского высочества» и «Серебряного голубя»)
- «Поэт» Мартини и «писатель» Дарьяльский
Введение к работе
Томас Манн и Андрей Белый. К постановке проблемы
Имена Томаса Манна и Андрея Белого, взятые порознь, обладают самодостаточностью классических реалий культуры. Но, поставленные рядом, они открываются в новом свете. Вместе, в паре, они создают некое новое семантическое поле, существование и смысл которого требуют обоснования и расшифровки. Путеводный смысл мы находим в мыслях С. С. Аверинцева, высказанных в связи с наследием видного германиста А. В. Михайлова: «Позволительно думать, что русско-немецкая тема - не просто одна из «акциденций» жизни мировой культуры, один из бесчисленных случаев «влияний» и «взаимовлияний», но нечто более существенное»1.
О немецко-русских контактах и взаимовлияниях на рубеже XIX — XX вв. (от контактных связей до общих типологических явлений) написано уже немало и в Германии, и в России. Из исследований в отечественной науке укажем, прежде всего, на труды Г. М. Фридлендера, Р. Ю. Данилевского, М. Ю. Кореневой, К. М. Азадовского, А. В. Лаврова, А. В. Авраменко, Г. А. Тиме, А.Г. Березиной, А. И. Игнатова, В. В. Дудкина, И. В. Корецкой2. Среди западных исследователей назовем А. Гофмана, Э. Коплена, Р. Шредера, А. Банюля, Л. Силард, И. Хольтхузена, А. Хансен-Лёве, А. Хёнига, М. Депперман, К. Харера .
Зверинцев С. С. Путь к существенному // Михайлов А. В. Языки культуры. - М., 1997. - С.7. 2Фриддендер Г. М. Достоевский, немецкая, австрийская проза XX века // Достоевский в зарубежных литературах. - Л., 1978. - С. 117 - 174; Данилевский Р. Ю. Русский образ Фридриха Ницше // На рубеже XIX -XX вв. Из истории международных связей русской литературы. - Л., 1991. - С. 5 - 43; Данилевский Р. Ю. Подобие и родство (Из истории литературных мотивов) // Россия, Запад, Восток: встречные течения. - СПб, 1996. - С. 82 - 108; Коренева М. Ю. Д. С. Мережковский и немецкая культура // На рубеже XIX - XX вв....- С. 44 - 76; Авраменко А. П. Русский символизм и немецкая культура // Из истории русско-немецких литературных взаимосвязей. - М., 1987. - С. 158 - 170; Азадовский К. М. Русские в «Архиве Ницше» // Фридрих Ницше и философия в России. - СПб, 1999. - С. 109 - 132; Азадовский К. М., Лавров А. В. К истории издания «Аполлона»: неосуществленный «немецкий» выпуск // Россия, Запад, Восток.... - С. 198 - 217; Березина А. Г. «Кто нам сказал, что всё исчезает?» // Рильке Р.-М. Собр. соч. - СПб, 1995. - С. 3 - 35; Дудкин В. В. Достоевский - Ницше (Проблема человека). - Петрозаводск, 1994; Игнатов А. Федор Достоевский и Ницше // Россия и Германия. Опыт философского диалога. - М., 1993. - С. 248 - 280; Корецкая И. В. О русских литературных аналогах «Югендштиля» // Известия АН. - Сер. лит. и яз. - 1994. - Т. 53. - № 3. - С. 3 -12. 3 Hofman A. Thomas Mann und die Welt der russischen Literatur. Ein Beitrag zur literaturwissenschaflichen Komparativistik. - Berlin, 1967; Koppen E. Dekadenter Wagnerismus. Studien zur europaeischen Literatur des Fin de siecle. - Bonn, 1985; Силард Л. О влиянии ритмики прозы Ф. Ницше на ритмику прозы А. Белого // Studia slavika. Budapest, 1973. - Т. 19. - С. 290 - 313; Holthusen J. Studien zur "Aesthetik und Poetik des russischen Symbolismus". - Goettingen, 1957; Hoenig A. Andrey Belyjs Romane: Stil und Gestalt. Muenchen, 1965; Ханзен-
Актуальность диссертации заключается, прежде всего, в опыте конкретного прочтения гётевской формулы «мировая литература», к которой восходят в той или иной степени все компаративистские исследования современности. Если исходить из тезиса, что «литература не является мировой - литература таковой становится» (В. Страда), то данная работа представляет собой опыт изучения путей и форм её становления на одном из магистральных направлений - немецко-русских связей. При этом в исследовании привлечено внимание к «действительно настоятельной проблеме» (А. В. Михайлов) литературоведения - к изучению переходных периодов в истории литературы.
При кажущейся произвольности сближения имен очень непохожих художников тема «Томас Манн и Андрей Белый» назревшая и мотивированная. До сих пор Т. Манна и Белого редко, пожалуй, один-другой раз сопрягали напрямую в нашей науке4. Но особая область культуры «Томас Манн и русская литература» привлекала своей многосложностью и . актуальностью как отечественных исследователей (А. В. Русакова, Т. Л. Мотылева, Г. М. Фридлендер, С. К. Апт, Д. И. Бертельс, И. И. Девицкий, И. Е. Голик, Н. Какабадзе, Г. Гулиа, В. В. Дудкин, М. Медарич, К. С. Протасова, Л. Дымерская, Д. Барышникова),5 так и западных (Л. Венор, А. Гофман, И. Лессер, Э. Келлер,
Лёве А. Поэтика ужаса и теория «большого искусства» в русском символизме // Сборник статей к 70-летию Ю. Лотмана. - Тарту, 1992; Hansen-Loewe A. Der russische Symbolismus.System und Entfaltung der poetischen Motive. - СПб, 1999; Deppermann M. Andrej Belyjs aesthetische Theorie des schoepferischen Bewusstseins: Symbolisierung und Krise der Kultur um die Jahrhundertwende. - Muenchen: Sagner, 1982; Deppeiman M. Experiment der Freiheit: Russische Moderne im europaeischen Vergleich II Jahrbuch der Oesterreich - Bibliothek in St. Petersburg (1999/2000). Bd. IV (1); Харер К. Кузмин и Гюнтер II Новое литературное обозрение. -1997. - № 24. - С. 267 - 275. 4 Азадовский К., Лавров А. Новое о встречах Томаса Манна с русскими писателями."Слово благодарственное" А. Белого Т. Манну // Русская литература. - 1978. -№4. - С. 146 - 151. См. также косвенное сближение имен А. Белого и Т. Манна в статье Пискунова В. «Второе пространство» романа А. Белого «Петербург» // Андрей Белый. Проблемы творчества. - М., 1988. - С. 203,204.
5Русакова А. В. Томас Манн и русская литература // Славяно-германские культурные связи. - М, 1970. - С. 68 -81; Мотылева Т. Л. Томас Манн и русская литература. - М., 1975; Фридлендер Г. М. «Доктор Фаустус» Т. Манна и «Бесы» Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. - СПб, 1997; Апт С. К. Толстовское и манновское // Апт С. К. Над страницами Томаса Манна. - М., 1980. - С. 118-178; Бертельс Д. Е. Томас Манн и Чехов // Проблемы международных литературных связей. - Л., 1962. - С. 144 - 161; Девицкий И. И. Интерес Т. Манна к Пушкину в 1920-е гг. // Науч. доклады высш. школы. Филол. науки. -1990. - №1. - С. 108 - 113; Девицкий И. И. Томас Манн как автор «Доктора Фаустуса» и Ф. Достоевский // Филол. науки. - 1990. - №6. -С. 102 - 106; Голик И. Е. Литературно-эстетические принципы Томаса Манна и русская классика // Манн Т. Художник и общество. - М., 1986. - С. 387 - 404; Какабадзе Н. Федор Достоевский и Томас Манн // Литературная Грузия. - 1976. - №1. - С. 73 - 77; Gulia G. Das Schaffen Thomas Manns in der Sowjetunion II Thomas Mann 1875-1975. - Fr. a. M. 1977; Дудкин В. В. Достоевский в «Размышлениях аполитичного» Т. Манна 'II Север. - 1997. - №7. - С. 142 - 154; Дудкин В. В. Об одном «оригинальном подражании» Т. Манна // Достоевский. Материалы и исследования. - 1976. - Т.2. - С. 225 - 229; Протасова К. С. Роман Т. Манна «Доктор Фаустус» и традиции Достоевского (Проблемы структуры и жанра) // Науч. доклады высш. шк. Филол.
Р. Шредер, Г. Ленерт, X. Зифкен, Е. Хефтрих, Э. Коппен, X. Вискирхен6).
Творчество Белого так же развернуто в науке вовне - в самую широкую международную контекстуальность, прежде всего, в русле изучения связей его с немецкой культурой - от Канта и Гёте до Ницше и Р. Штейнера7.
Научная новизна диссертации заключается в том, что:
творчество Т. Манна и А. Белого впервые становится предметом специального исследования в ключе типологического сопоставления;
впервые для сопоставления избираются романы «Королевское высочество» Т. Манна и «Серебряный голубь» А. Белого, долгое время остававшиеся недооцененными в отечественной и западной филологии;
впервые осуществляется попытка применить особенности языка переходной эпохи в реконструкции самоистолкования авторов «Королевского высочества» и «Серебряного голубя», разворачивающих сходную изоглоссу в решении темы «художник» - от «человека как художника» к «художнику как человеку».
Выбор рамок нашего исследования (1905-1910 гг.) обоснован особым (переломным) характером этих лет: «закат Любека» (Т. Манн) или «между двух революций» (А. Белый), временем, когда, не устают повторять исследователи,
науки. - 1975. - №5. - С. 31 - 40; Медарич М. Т. Манн и Вл. Набоков (об одной типологической аналогии) // Культура русской диаспоры: Вл. Набоков - 100. - Таллинн, 2000. - С. 143 - 158; Дымерская Л. Т. Манн и Н. Бердяев о духовно-исторических истоках большевизма и национал-социализма // Вопросы философии. - 2001. - №5. - С. 62 - 77; Барышникова Д. Т. Манн и Ф. Достоевский // Россия и Запад: Диалог или столкновение культур. - М., 2000. - С. 205 - 218.
6 Venohr L. Thomas Manns Verhaeltnis zur russischen Literatur. Meisenheim, 1959; Hofman A. Thomas Mann und
die Welt der russischen Liteiatur. - Berlin, 1976; Lesser J. Th. Mann in der Epoche seiner Vollendung. - Muenchen,
1952; Keller E. Der unpolitische Deutsche. Eine Studie zu den "Betrachtungen eines Unpolitischen" von Thomas
Mann. Bern, 1965; Siefken H. Thomas Mann. Goethe - "Ideal der Deutschheit" (Wiederholte Spiegehmgen 1893-
1949). - Muenchen, 1981; Schroeder R. Thomas Mann und die Sowjetliteratur II Neue Deutsche Literatur 6. - 1975;
Banuls A. Thomas Mann und sein Bruder Heinrich. Eine repraesentative Gegensaetzlichkeit. - Stuttgart etc. , 1968;
Koppen E. Thomas Mann und seine Konzeption der Weltliteratur II Funktion und Funktionswandel der Literatur im
Geistes-und Gesellschaftsleben. - Bern; Fr./M. etc. 1989; Wisskirchen H. "...die Wahrheit, die niemand
vernachlaessigen darf" // Thomas Mann-Jahrbuch, 2000. Bd. 13.
7 Жирмунский В. M. Символисты II Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. - Л., 1981. - С. 448 - 472;
Азадовский К. М. «...У нас с вами есть что-то родственное (Белый и Иоганнес фон Гюнтер) // Андрей Белый:
Проблемы творчества...- С. 470 - 481; Кацис Л. Ф. И.-В. Гете и Р. Штейнер в поэтическом диалоге А. Белого и
О. Мандельштама // Литературное обозрение. -1995. - №4/5. - С. 168 - 181; Лагутина И. Н. В поисках
утраченной истины // Белый А. Собрание сочинений. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении
современности. Воспоминания о Штейнере. - М, 2000. - С. 686 - 697; Казин А. Л. А. Белый: Начало русского
модернизма // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. - М., 1994. - Т. 1. - С. 6 - 41.
б «всё переворотилось»8. «В художественно-культурной сфере Россия также не избежала общеевропейского кризиса конца XIX - начала XX вв.»9. Такой синхронный срез мотивировал и выбор объекта исследования: двух ключевых романов этого периода «Koenigliche Hoheit» — «Королевское высочество» - (1909) Т. Манна и «Серебряный голубь» (1909) А. Белого.
Целью диссертации является установить «эстетическое сродство» романов Т. Манна и А. Белого как явлений переходной эпохи на основе модальной (символической) природы повествования о художнике. В этой связи на основе сравнительно-типологического метода исследуются новые ценностные ориентиры в творчестве немецкого и русского писателей в ситуации кризиса традиционного гуманизма.
Исходя из вышесказанного, к задачам диссертации можно отнести:
выявление особенностей творческого поведения Т. Манна и А. Белого как программы «жизнестроительства»;
осмысление темы художника у Т. Манна и А. Белого в контексте их антропологии («человек-артист»);
3. рассмотрение роли Ф. Ницше в формировании взглядов немецкого и
русского писателей на природу человека;
4. исследование языка переходной эпохи в «терминах движения», по А. В.
Михайлову, как «поэтики модальности» («меняющейся оптики» Т. Манна и
символизма А. Белого), и экспликация его в теме художника («человек как
художник» и «художник как человек»);
5. установление национальной специфики в развертывании темы
«интеллигенция и народ»: две ипостаси художника (простак в «Королевском
высочестве» и чудак в «Серебряном голубе»).
Методологической базой нашего исследования являются принципы сравнительно-исторического и типологического методов, примененных к романам-сверстникам (1909) «Королевское высочество» и «Серебряный голубь» как явлениям «синхронного компаративизма». Помимо того, мы
8Казин А. Л. А. Белый.... - Т. 1. - С. 9.
опираемся на установки А. В. Михайлова, выдвинувшего идею «самоистолкования культуры» и аутентичного языка этого самоистолкования, прибегающего особенно в переходные эпохи к использованию терминов-
тропов .
И немецкий, и русский романы были созданы в духовных условиях эпохи столь радикальной новизны (самое нейтральное ее определение «модернизм» — «die Moderne»)11, что скажется на самом «призматическом» (Г. Бенн) языке «смещенных» понятий того времени и потребует объяснения «грамматики» этого художественного языка. Начнем с эпохи.
Конец XIX и начало XX века - признанный в науке как переломный этап мировой истории, за которым закрепились такие приметы, как «осознание
рубежа» , «приближения новой эры», «поворота», «переломной эпохи» или «моста между двумя эпохами в искусстве» , а также «рубежа веков как начала новых путей искусства»14, или эпохи «слома»15 или «междуцарствия» (das Interregnum).16
Свидетели и активные участники культурного процесса рубежа веков, Т. Манн и А. Белый воспринимали переживаемые времена как переломные, переходные, рубежные. Уже в своем первенце - романе «Будденброки» (1901), который, по собственному замечанию Т. Манна, он закончил «на рубеже двух столетий» , а позже и в эссеистике («Любек как форма духовной жизни», 1926)
9 Там же.
10 Михайлов А. В. Языки культуры... - С. 43, 99.
"Немецкий исследователь Ульрих Картхаус, определяя эту эпоху через ее ключевые понятия «декадентство», «символизм», «импрессионизм», «Jugendstil», пишет: «Это была эпоха, в которой сосуществовали многоразличные и сталкивающиеся тенденции, создавшие такую конфигурацию сил в культуре, которую в определенном смысле и следует обозначить как литературный модернизм (literarische Moderne) - эпоха плюрализма, когда мнимые противоположности объединяются в новом и специфическом синтезе», Karthaus U. Thomas Mann. - Stuttgart, 1994. - S. 12.
12Лавров А. А. Белый в 900-е гг. Жизнь й литературная деятельность. -М., 1995. - С.65; Пискунов В. Тема о России. Россия и революция в литературе начала XX века. - М., 1983. - С.105, Сугай Л. А. «...И блещущие чертит арабески» // Белый А. Символизм как миропонимание. - М., 1994. - С.4. (В дальнейшем ссылки на это издание с указанием в тексте «Символизм» и номера страницы).
13 Келдыш В.А. Приобретения и задачи. О некоторых проблемах русского литературного процесса конца XIX -
начала XX столетия и их изучении // Вопросы литературы. -1983. - №2. - С.136, 155.
14 Келдыш В. А. На рубеже художественных эпох // Вопросы литературы. -1993. - Вып.2. - С. 93.
15 Зверев А. XX век как литературная эпоха // Вопросы литературы. - 1992. - Вып. 2. - С. 5; Долгополов Л. К.
Андрей Белый и его роман «Петербург». - Л., 1988. - С.23.
16 Mohler A. Die "Konservative Revolution" in Deutschland 1918 -1932. - Darmstadt, 1972. -S.86-90.
17 Манн Т. Собр. соч.: в 10 т. - M., 1959. - Т. 9. - С.108. (В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с
указанием тома и страницы).
немецкий классик маркирует современность как конец буржуазно-гуманистической (бюргерской) и либеральной эпохи: закат Любека предстает уходом с арены целой исторической формации. «Прозорливый» (по выражению Г. Манна) Т. Манн предчувствовал, что «грядущий кризис появился раньше - в конце XIX века, создав особую атмосферу этого момента истории («конца века») - как начала века XX» . На своем причудливо-шифрованном языке он
определил и вектор движения этого времени - «от музыки к демократии» .
Представители русского духовного ренессанса - Серебряного века -воспринимали свое время как переломное в предощущении новой, еще не наступившей, но зримой в «знамениях и предчувствиях» (А. Блок) эпохи. «Детьми рубежа», - отмечает В. Пискунов, - неизменно считали себя Блок и А. Белый, которые пронесли это ощущение через всю жизнь и творчество»20. (Ср. показательные названия главок из автобиографической трилогии А. Белого: «Дети рубежа», «Проблема ножниц», «У рубежа», «До и после 1901 года», «На
перевале». Или - оброненное в «Серебряном голубе»: «на рубеже двух эпох») . Первые десятилетия XX века отличало «родство исходных интуиции и духовных импульсов» - «апокалипсически-катастрофического мироощущения, предчувствия «нового неба и новой земли» <.. .> обостренно-персоналистского переживания сакрального космоса, предпочтения творческой религиозной активности «историческому христианству» . Своеобразие и типологическое сходство наших авторов в том, что они всем своим творчеством укоренены в своей кризисной, богатой на катастрофы эпохе «неслыханных перемен» (А. Блок), в ее потрясениях и экспериментах. А. Белый, «как барометр, чутко улавливает, что интеллектуально-художественный расцвет «серебряного века» «чреват» катастрофами» . Уже в своих ранних статьях «Формы искусства»
183арубежная литература XX века. - М.,2000. - С.4.
19 Mann Th. Betrachtungen eines Unpolitischen. Ungekuerzte Ausgabe. - Fr./M., 1991. - S. 31. (В дальнейшем
ссылки на это издание с указанием в тексте Betrachtungen и номера страницы).
20 Пискунов В. Тема о России.... - С.105.
21 Белый А. Собр. соч. Серебряный голубь. Рассказы. - М., 1995. - С. 160. (В дальнейшем ссылки на это издание
даются в тексте с указанием страницы).
22 Бойчук А. Г. А. Белый и Н. Бердяев. К истории диалога // Известия РАН. Сер. лит. и яз. - 1992. - Т. 51. - № 2.
-С. 19.
23Лагутина И. Указ. соч. - С.687.
(1902), «Интеллигенция и церковь» (1902), «Символизм как миропонимание» (1903) он определяет свою эпоху как «великий перевал сознания» (Символизм. 94). И потому новое искусство, скажет Белый в 1909 году, «одушевлено сознанием какого-то непреступаемого рубежа между нами и недавней эпохой <...> и мы смутно предчувствуем, что стоим на границе двух больших периодов развития человечества» (Символизм. 255). В. М. Пискунов связывает «кризис петровского цикла русской истории», осмысленный Белым в «Серебряном голубе», а позднее и в «Петербурге», с тем, что Блок назвал «крушением гуманизма», и с тем, что позднее получит у Т. Манна определение «конца бюргерского гуманизма», иначе говоря, с «кризисом индивидуалистического сознания» . А. Белый поднимется до амбивалетного понимания своей «переходной эпохи»: «...рядом с «возмездием» -предощущение «близкой поступи больших событий», что играет не последнюю роль в мирочувствовании художника, писавшего «Петербург» не только как «роман конца», если прибегнуть к словам Т. Манна, но и как «роман начала»»25.
Крупнейшие художники слова - Т. Манн и А. Белый - предвосхитили и определили во многом неторные пути развития европейской и мировой литературы XX века, прежде всего, в области обновления повествовательных форм, с интеллектуальным романом во главе. Именно «интеллектуальный роман», у истоков которого стоял Т. Манн, автор самого наименования , стал «жанром, впервые реализовавшим одну из характерных <...> особенностей реализма XX в - обостренную потребность в интерпретации жизни, ее осмыслении, истолковании, превышавшую потребность в «рассказывании», воплощении жизни в художественных образах» .
Пискунов В. «Второе пространство» романа А. Белого «Петербург» // Андрей Белый. Проблемы творчества... -С. 212. 25Тамже.-С213.
«...процесс этот стирает границы между наукой и искусством, вливает живую, пульсирующую кровь в отвлеченную мысль, одухотворяет пластический образ и создает тот тип книги, который <..> может быть назван «интеллектуальным романом» (9. 612). 27 Павлова Н. С. «Интеллектуальный роман» // Зарубежная литература XX века.... - С. 195.
Выбор романов-сверстников для сопоставления оправдан не только хронологически, но и той функциональной ролью, которую они сыграли в творческом развитии каждого из авторов. Обстоятельства появления обоих романов - и биографические, и духовно-исторические - уже намечают момент их «избирательного сродства».
В нашей работе мы попытаемся представить в аспекте темы художника некую немецко-русскую изоглоссу начала XX века, воспроизводящую в культуре громадной важности перемены: резкое выдвижение Германии и России на арену истории при сохранении собственной национальной ауры в роли страны-посредника Европы (отчизна Т. Манна) и мира (родина А. Белого). Поведение этих ключевых стран определило совмещение противоположных «осей истории» - радикализма «вечных упований», но обеспеченных ныне мощным промышленным потенциалом. Это станет контекстом сложных политических и духовных процессов в обеих странах, сплоченных издавна, по броской формуле «фельетонного века» отношениями Hassliebe («ненавистной любви»).
И Т. Манн, и А. Белый поворачиваются лицом к историческим событиям, переживаемым в Германии и в России, причем и назначение родины мыслится в типологически-схожем - историософском ключе. Весьма близким оказывается и «угол поворота»: от соприкосновения с декадентством («эгоцентризм, солипсизм» ), подпитанный у них отчасти французами, Ницше и Вагнером (у Т. Манна 1900-х гг. художник осмысляется в модусе «абсолютной богемы», у А. Белого в маске «аргонавта» и «декадента», так именует себя он в «открытом письме» Д. Мережковскому и 3. Гиппиус от 1903 г.), оба автора выходят к осмыслению национального своеобразия Германии и России. У них обоих в определении особой миссии их отечеств антитеза Запад/Восток играет ключевую роль как идеологическая метафора. Германия у Т. Манна начинает осмыслять себя как «сердцевина» Европы, да еще и на границе с азиатским миром, она должна стать мостом или «связующим звеном»
Белый А. Начало века. - M., 1990. - С. 128.
11 между Западом, включающим и Америку, и Востоком (у его брата Генриха эта идея по-своему - в проекции на судьбы героев - прозвучит в романе 1907 года «Между расами»). Он ещё не найдет ключа к этой проблеме в концепте «середина», который будет обоснован впервые в «Рассуждениях аполитичного», но автор «Королевского высочества» делает первые попытки в этом направлении. Германия начала века в его глазах утрачивает неоспоримые черты принадлежности к современной западной цивилизации: «Сама Германия - это, однако, не Запад, это все еще путь»2 .
В своем первом романе «Серебряный голубь» Белый обращается к теме России в надежде найти здесь «социальный базис индивидуального» (Символизм. 442). «Тайна бытия», понятая молодым символистом как «тайна
России» , берется в романе не столько в космически-всемирном аспекте (как в симфонии «Возврат»), сколько в масштабе национально-историческом. Символисты, по утверждению самого А. Белого, - «это индивидуалисты, повернувшиеся к России»31. Н. Бердяев определяет позицию Белого как «мистическое славянофильство» — «славянофильство беспокойное, катастрофическое, связанное с Гоголем и Достоевским»32, где верховной истиной является «то, во что верит русский народ»33.
Для А. Белого родина открылась «между двух крайностей», «среди двух полюсов русского бытия: Запада и Востока» . И эта антитеза усиливается противоположением разных аспектов миссионерства родины: в «цивилизации» Россия между Европой и Азией, в «культуре» - между индивидуализмом Запада и «панмонголизмом» Востока. Это скажется и в смене духовных ориентиров в жизни общества. «Русская литература прошлого, - напишет А. Белый в том же 1907 году, - от народа шла к личности, с востока - на запад. Современная русская литература идет от Ницше и Ибсена к Пушкину,
29 Парамонов Б. Пантеон // Социо - логос- М., 1991.- С.365
30Пискунов В. «Сквозь огонь диссонанса» // Белый А. Соч. в 2-х т. - М, 1990. - Т. 1. - С. 18.
31Белый А. Настоящее и будущее русской литературы // Андрей Белый. Критика.... - Т. 1. - С.298.
32 Бердяев Н. А. Русский соблазн. По поводу «Серебряного голубя» А. Белого // Бердяев Н. А. Философия
творчества, культуры и искусства. - М., 1994. - Т.2. - С. 436,434.
33Бердяев Н. Русский соблазн.... - Т.2. - С. 433, 428.
34 Пискунов В. Наваждение над Россией.... - СЮ
Некрасову и Гоголю; с запада - на восток, от личности - к народу» (Символизм. 356, 358). Автор «Серебряного голубя» со своей новой, «мистико-народнической» проблематикой статей этого времени и, главным образом, темой своего первого романа («жизнестроительство» в народе) вторгается в эпицентр жгучих дискуссий Серебряного века - от славянофильской темы «особого русского пути» до неонародничества, сурово осужденного как «ложное опрощение» авторами «Вех» (1909).
Тексты «Королевского высочества» и «Серебряного голубя» «заряжены» определенными и весьма противоречивыми историософскими идеями. Сюжетно эти произведения схожи в том, что построены на «историческом анекдоте» со сказочно-литературными аллюзиями: пророчество цыганки об одноруком принце-спасителе отечества (и Клейст, и Андерсен у Т. Манна) и «барская блажь» («полюбить крестьянку»), замешанная на сектантско-колдовских чарах (и Гоголь, и Толстой у А. Белого).
Оба писателя - с разными аргументами - влюблены в свое время, захвачены современностью, проявляя к ней горячее участие, но Т. Манн в модусе свершений, Белый - чаяний. «Я люблю наше время, - с редкой откровенностью отмечает Т. Манн. - Ничего интереснее, чем оно!» (Заметка №13 к эссе «Дух и искусство» - в связи с полетом графа Циппелина). Программная «Эмблематика смысла» у Белого завершается так: «...прошлая жизнь проносится мимо нас. Это потому, что стоим мы перед великим будущим» (Символизм, 82). Но любовь к своему времени сочетается у них с парадоксальным отношением к перспективам этой любви. Т. Манна будущее почти не интересует, что подтверждают концептуальные установки в его теоретических работах «Опыт о театре» и «Дух и искусство». Нечто подобное находим и у А. Белого, этого «изверившегося революционера». Главная миссия современности для русского писателя в том, что она «воскрешает прошлое»: «Новизна современного искусства лишь в подавляющем количестве всего прошлого, всплывшего перед нами» (Символизм, 82). Общее для них - в попытке особым образом («хронотопически») изъять события происходящего
из истории и времени, представив их перед судом вечности. Не здесь ли и их родственная черта: в обращении к захолустью (в «Королевском высочестве») и к «заветным Грязищам» в новой - «лиховской» - вариации (в «Серебряном голубе»)?
Несомненно, обоим авторам провидится особая роль и судьба их отечеств: у Т. Манна - это путь к демократии через сбереженные формы прошлого (так его поняли уже первые читатели и сблизили с романом Генриха Манна «Маленький город», этим «апофеозом демократии»), и апокалиптически-эсхатологические пророчества «Конца Всемирной Истории» (Символизм. 417) и ожидания «Нового Иерусалима» в русском романе.
А. Белый, по мысли А. Лаврова, не примыкает ни к славянофильской, ни к западнической позиции, в которых «видит две правды и две неправды»35, и «между этими двумя силовыми полями, двумя трагическими антитезами <.. .> ищет своего, особого, спасительного для России пути»36. Он выходит к осмыслению «иррациональной историософской концепции России»37, как «зеленого луга», близкой к пониманию России, как «святой земли» Достоевского. Ему близка позиция великого провидца, сумевшего воплотить «целостный и одновременно противоречивый образ России, измеренной «меркой абсолютной гармонии» - обреченной к гибели и жаждущей воскресения, объединил историческое знание и эсхатологическое предзнаменование»38. В свете сказанного понятно, что, несмотря на столь ярко выраженные германофильские пристрастия Белого, этот «самый космополитичный и европеизированный» из всех русских символистов являлся,
тем не менее «художником неисцелимо русским, «почвенным» .
Но не менее важно учитывать и различие картины мира, и запечатленной истории в немецком и русском текстах. Несходство романов бросается в глаза уже в силу разнородности содержания (придворная/деревенская среда) и
35 Лавров А.В. Андрей Белый в 900-е гг.... - С.276.
3бТамже.-С278.
37Лавров А. В. Достоевский в творческом сознании Андрея Белого (1900-е гг.) // Андрей Белый. Проблемы
творчества - С.150.
38Тамже.-С. 149.
повествовательной интонации (увещевающей и гармонизирующей у Т. Манна и наважденческой у А. Белого). В одном (немецком) - тихий курортно-лесистый, почти глухой край с целебными источниками (тоже «Целебеево»), с размеренно-вялым ритмом жизни в захудалом герцогстве, этом обломке давних и не очень достославных времен, какой-то редкостный заповедник посреди Европы начала XX века (моделью служило среди прочих и герцогство Брауншвейг40.) Т. Манн дает картину жизни этой провинции изнутри глазами уходящего сословия (обреченного дворянства), передоверив роль реального лидера, схватывающего ситуацию «в целом», довольно загадочному первому министру Кнобельсдорфу. Мысль автора (и угол зрения на материал) не сводятся к фиксации происходящего, а подана с проблемным поворотом - «что делать?». Т. Манн не пытается написать еще одну историю на тему «гибели одного семейства», как в «Будденброках», сместив повествование в «сиятельную» среду. Он, по наблюдению В. Хелльмана, демонстрирует определенные, хотя и не резкие, перемены в своем историческом мышлении и в «Королевском высочестве» предпринимает «попытку отрешиться (absetzen) от мира прошлого, не выходя из этого прошлого»41. Как мы увидим, своего рода залогом для осуществления этого трюка станет обращение к историософии, близкой Вагнеру («Парсифаль», «Мейстерзингеры»), но адаптированной к «велениям дня», по рецепту Ницше.
С другой стороны, поиск особого пути для Германии скажется в нарастающем интересе к русской теме в исканиях Т. Манна первых десятилетий наступившего века. И неслучайно его «очень немецкая» книга «Размышления аполитичного» (1915 - 1918 гг.) вводится исследователем в «наш родной отечественный пейзаж и оказывается сродни «Дневнику писателя» Ф. Достоевского, статьям А. Блока «Стихия и культура», «Крушение гуманизма», «Опавшим листьям» В. Розанова» . В своей книге, и об этом
39Пискунов В. Андрей Белый и другие. Предисловие // Воспоминания об Андрее Белом. - М., 1995. - С. 11.
40 Mendelssohn P. Der Zauberer. Das Leben des deutschen Schriftstellers Th. Mann. Erster Teil. 1875 - 1918. - Fr/M,
1975. - S. 726.
41 Hellmann W. Das Geschichtsdenken des fruehen Thomas Manns (1906 -1918). - Tuebingen. 1972. - S.8
42Парамонов Б. «Шедевр германского славянофильства».... - С. 155.
писали исследователи неоднократно, Т. Манн опирается на славянофильскую духовную традицию. Но процесс усвоения и «ученичества» здесь взаимосвязанный: «...глубокое проникновение Т. Манна в дух и стиль русской культуры свидетельствует не только об усвоении её немецким писателем, но и об обратном процессе: об ученичестве России у Германии, о формировании влияния немецких образцов мышления и творчества на складывание русской культуры»43. «Самая выстраданная книга» Т. Манна попадает в контекст «русских споров» «не только потому, что в их основе лежит русская идея», не только из того, что «принадлежит перу классика немецкой литературы, большого почитателя и знатока русской литературы», но и в силу того, что, как отмечает В. В. Дудкин: «...обогащает полифонию мнений «со стороны», «когда со всей непреложностью встает вопрос «Кто мы?»44. Резюмируя, Б. Парамонов приходит к выводу, что Т. Манн «в русском узнал «свое». «Немецкая и русская человечность, - пишет исследователь, - ближе друг к другу, чем Россия и Франция, и несравнимо ближе, чем Германия к латинскому миру.. .»45.
У русского символиста в его первом романе на передний план выступает тема России с ее пограничной географией (между Западом и Востоком). «А. Белый живет под обаянием русской стихии, русских полей, русской рябой бабы», - так охарактеризует творческую установку А. Белого деятель и аналитик «русского духовного ренессанса» Н. Бердяев. Философ так разворачивает далее свою мысль: «Ведь героем «Серебряного голубя» является Россия, ее мистическая стихия, ее природа, ее душа»46. Революционные события 1905 - 1907 гг. в России и «откат» общественной активности в последующие годы обострили для Белого проблему Востока и Запада, поднятую им на историософский уровень, и «под ее знаком - проблему «особого пути России»47.
'Там же.
{Дудкин В. В. Достоевский в «Размышлениях аполитичного».... - С. 142.
'Парамонов Б. «Шедевр германского славянофильства».... - С. 155.
'Бердяев Н. А. Русский соблазн.... - T.2. - С. 426-427.
'Там же.-С. 147.
16 Отклики А. Белого на события 1905 года предстанут в его статье «Апокалипсис в русской поэзии» как картина будущего хаоса, в который и низвергнется Россия: «...извне налетающий дракон соединится с красным петухом, распластавшим крылья над старинными поместьями в глубине России; все потонет в море огня» (Символизм. 410). Правда, здесь бедствия, грозящие России, это еще только мистически-окрашенные предчувствия поэта: «призрак монгольского нашествия», «красный дракон, несущийся на нас с Востока», «люди-маски». После революции 1905 г. А. Белый, пережив, как и все, разочарование от несбывшихся надежд, уходит от аргонавтического мифа «Жены, облеченной в Солнце» и от своих юношеских теургических упований, порывает с эпохой «первых зорь»: «...вместо грёз о собственной пророческой миссии - безжалостное саморазоблачение» . Сказанное А. Белым бросает дополнительный свет и на финал «Серебряного голубя», вызывающий у исследователей споры. Заклание главного героя - Дарьяльского - видится в таком свете как искупительная жертва, принесенная интеллигенцией народу, а, в переводе на язык эстетики А. Белого, и как нравственная провокация интеллигентного читателя (призыв к очищению через покаяние). Мироощущение Белого к 1909 году становится, по наблюдению исследователя, «сложно-синтетическим», где нашли свое место «и тяготение к трагической реальности современной жизни, и попытки угадать за нею грядущие судьбы России»49.
Ответы на поднятые в немецком и русском романах вопросы оба художника искали в русле главных веяний эпохи, определивших как суть их размышлений, так и язык воплощения.
«Королевское высочество» и «Серебряный голубь» - романы «неклассического» типа, к тому же созданные под влиянием Гоголя. У Т. Манна в это время, в период его работы над эссе «Geist und Kunst» («Дух и искусство») (1908), наметился принципиальный переход от «толстовской
48Белый Андрей. Материал к биографии (интимный), л. 44 об. Цит. по: Лавров А. В. Достоевский в творческом сознании Андрея Белого.... - С. 137. 49Тамже.-С. 147.
пластики» к «гоголевской критике», а у А. Белого - самый разгар «семинария по Гоголю»5 . От Д. Мережковского Т. Манн берет его концепцию о стадиальном развитии русской литературы: о переходе из «периода непосредственного, бессознательного» в «период критический, сознательный»51. И неоднократно немецкий писатель ссылается на слова русского писателя о том, что «русская литература современна, начиная с Гоголя»52. Эти мысли Т. Манна находят опору в дихотомическом различении у Шиллера наивного и сентиментального художества. Именно его он воспринял как неоспоримый постулат в собственной эстетике. Себя Т. Манн, это видно из его «шиллеровской» новеллы «Тяжелый час», относил к сентиментальному типу художника. Символист А. Белый, утверждая примат «творчества над познанием», также заявляет скорее цель, а не насущное: он упорно стремится доискаться до живых истоков искусства, заваленных методологическим критицизмом неокантианства. В современной науке творчество и Т. Манна, и Андрея Белого относят и стадиально, и типологически к близким друг другу явлениям, к «неклассическому» типу художественной поэтики - к поэтике модальности53.
Роман «Королевское высочество» явно недооценен как в западном, так и в отечественном литературоведении. Исследователи долгое время проявляли к нему какой-то прикладной интерес: то ли как к факту биографии («роман молодого супруга»), то ли как к промежуточному этапу и, своего рода, лаборатории начинающего автора - в ожидании осенения замыслом «Волшебной горы». В идейном отношении роман тоже был уязвим. «Далекий от реальности, идиллически-сказочный» роман завершается, как считают
„ 54
исследователи, «неудачей» в попытке воплотить свои положительный идеал -найти гармонию «жизни» и «духа». Суров отзыв и Х.-Р. Важе о «Королевском высочестве»: «...школярский (schulmaessiger) роман, а не значительное
50 Пискунов В. М. Наваждение над Россией // Белый А. Собр. соч. ... - С. 6.
51 Мережковский Д. С. ПСС. - СПб.-М., 1912. - T.XV. -С.304.
52 Манн Т. Русская антология // Манн Т. Художник и общество.... - С.35.
53Бройтман С. Н. Историческая поэтика. - М., 2001. - С. 335.
54Адмони В., Сильман Т. Томас Манн. Очерк творчества. - Л., 1960. - С.113.
творение»55. «Считать роман чем-то большим, чем вехой, - подытоживает свой анализ романа немецкая исследовательница Инге Дирзен, - указывающей путь к более поздним произведениям, разумеется, нельзя»56. Более взвешенные суждения, подобно тому, что «Т. Манн проявил здесь себя мастером строгой художественной формы»57, как правило, оставались неразвернутыми.
В последнее десятилетие наметился пересмотр традиционного подхода к роману Т. Манна. Так, Иоахим Риккес - в поисках скрытой в тексте актуальности - предлагает в своем исследовании взглянуть на роман в новом аспекте - «в свете современной политики» («im Lichte gegenwaertiger Politik»)58. И тогда при выявлении «многочисленных параллелей между художественным миром романа и современным стилем политического поведения», по Й. Риккесу, «можно вызволить из плена «спящую красавицу» - «мнимую золушку среди романов Т. Манна»59.
К настоящему времени А. Белый вырос, пожалуй, в одну из главных фигур зарубежной русистики, причем не обойден вниманием и «Серебряный голубь». Это работы, развивающие положения Д. Святополка-Мирского, в свое время поставившего «Серебряный голубь» «выше других романов писателя», поскольку в нем «трагедия носила подлинный, а не орнаментальный характер»60, исследования И. Тхоржевского, Вл. Александрова, которого в «Серебряном голубе» привлекает в первую очередь «дихотомия России и Запада»61, Ж. Нива, переводчика «Петербурга» на французский язык, который историю Дарьяльского представляет как великую «историю гипноза» . И все же по-прежнему «Серебряный голубь» остается в гигантской тени «Петербурга»: «Петербург» - это слово-пароль», - констатирует Вик. Ерофеев
55 Vaget H.R. Thomas Mann-Kommentar zu saemtlichen Erzaehlungen. - Muenchen, 1984. - S 42.
56 Дирзен И. Эпическое искусство Томаса Манна. Мировоззрение и жизнь. - М., 1981. - С. 89.
57 Martini Fr. Deutsche . - Stuttgart, 1991. - S.519.
58Rickes J. Politiker - Parlamente - Public Relations. Thomas Manns Roman "Koenigliche Hoheit" als Spiegel des aktuellen politischen Geschehens. - Fr. a. M., 1994. -S. V.
59 Ibid.
60 Ерофеев В. Орфей безумного века. Андрей Белый на Западе // Андрей Белый. Проблемы творчества.... -
С.486.
61Там же. - С.489.
62Там же. - С. 490; Нива Ж. Андрей Белый // История русской литературы XX в. Серебряный век. - М., 1995. -
С. 116-117.
в своем обзоре зарубежного беловедения, охватывающего весь земной шар. В начале был «Петербург». Остальное творчество Белого в западных исследованиях вращается вокруг «Петербурга», за счет «Петербурга», благодаря «Петербургу» . И несправедливо. Как и в случае с «Королевским высочеством», в котором будут освоены приемы сюжетосложения интеллектуального романа (конечно же, «Волшебной горы», причем гораздо эффективней, чем даже в его великом первенце «Будденброках»), в «Серебряном голубе» завершилось метафизическое освоение пространства овражно-степной Руси. Своим первым романом А. Белый замыкает цепь - от кавказского хронотопа и черноземно-московского региона русской классики XIX века через чеховскую «степь» - и вводит в топографию Петербурга Достоевского аспект «азиатчины». Без «Серебряного голубя» не было бы «Петербурга»; «обратное» же утверждение менее бесспорно. В «Пленном духе» М. И. Цветаевой «главный подтекст» указан «с полной ясностью и даже настойчивостью, - уточняют А. Эткинд и К. Грельц. - Это «Серебряный голубь»64. «Для Ходасевича, - продолжают исследователи, - Белый менее всего автор «Серебряного голубя», знаменитый его анализ романов Белого начинается с «Петербурга»; а для Цветаевой, прямо наоборот, Белый - более всего автор «Голубя», а другие его романы в «Пленном духе» демонстративно отсутствуют (даже «Петербург» ни разу не упоминается)»65. Английский германист Теренс Дж. Рид также видит значение «Королевского высочества» в первом опыте применения («на сравнительно-малом пространстве») того метода, который будет положен в основу работы над громадным массивом тем в «Волшебной горе» и «Иосифе», - «интеллектуального конструирования»66.
Выдвижение темы художника в центр сравнительно-типологического анализа романов «Королевского высочества» и «Серебряного голубя», с нею, на первый взгляд, слабо связанных, - да еще сближенных в их разноязыкости! -
б3Тамже.-С.482.
64 Эткинд А., Грельц К. Недосказанное о неосуществленном: из чего сделан «Пленный дух» Цветаевой // Новое
литературное обозрение. -1996. -№ 17. - С. 95.
б5Тамже.-С.96.
66 Reed T.J. Thomas Mann. The Uses of Tradition. - Oxford. 1974. - P.117-118.
требует обоснования и объяснения . Мы избираем данный угол зрения на романы-сверстники, прежде всего, потому, что они тематически связаны с изображением творческой личности. Но речь пойдет не только и не сколько об отслеживании образов подобного рода, сколько о концепте «художник», т.е. о развитии и раскрытии одной из констант в творчестве как Т. Манна, так и
/ГО
Белого. Мы используем термин «концепт» и в его многослоиности и в том понимании, которое «сближает его с художественным образом, заключающим в себе обобщающие и конкретно-чувственные моменты»: «Смысловое колебание между понятийным и чувственным, образным полюсами делает концепт гибкой, универсальной структурой, способной реализовываться в дискурсах разного типа»69. Наконец, мы учитываем и другое свойство «концептов» в функции выразителей «устойчивости национальной топики» — своего рода loci communes - их укорененность в «почве», в массовом сознании, что позволяет «рассмотреть в единстве художественный мир произведения и национальный мир»71.
Но есть и более веская причина выдвинуть тему художника и творчество в центр рассмотрения. «Никогда еще, - пишет Н. Бердяев, — так остро не стояла проблема отношения искусства и жизни, творчества и бытия, никогда еще не было такой жажды перейти от творчества произведений искусства к творчеству самой жизни, новой жизни. Сознается бессилие творческого акта человека, несоответствие между творческим заданием и творческим осуществлением...» . Мы обращаемся, по сути, к особенностям гуманизма немецкого и русского писателей, взращенного на почве национальной культуры. И вопрос в нашей работе звучит так: что говорят и Т. Манн, и Белый о человеке? И при чем здесь художник? В целом у Т. Манна и Белого понятие
67 В русской германистике одно из наиболее оригинальных и ранних прочтений «Королевского высочества» в аспекте темы художника принадлежит И. Девицкому, подводящему нас к «осознанию непреложной истины: второй роман Т. Манна - андерсеновский. И поистине - литературный монумент датскому классику, высеченный пером крупнейшего писателя нашего столетия». Девицкий И. И. Г.-Х. Андерсен и Т. Манн как автор «Королевского высочества» // Зарубежное языкознание и литература. - Вып. 2. - Алма-ата, 1972. - С. 181. б8Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. - М., 1997. - С. 44сл.
69 Зусман В. Г. Концепт в системе гуманитарного знания // Вопросы литературы. - Март-апрель. - 2003. - Сб.
70 Панченко А. М. О русской истории и культуре. - СПб., 2000. - С.260,269.
71 Зусман В. Г. Указ. соч. - С. 29.
«художник» используется именно как концепт, т. е. в духе времени (символизм) - неузуально, модально - как бы художник, «художник». Используя как термин понятие «художник» (художник в кавычках), мы следуем и формально словоупотреблению наших авторов: «...«художник» всё время затрагивал общие всем темы жизни в символах» (взято в кавычки автором. - Н.К. Символизм. 459). Ему вторит Т. Манн (в полемике с братом Генрихом в письме от 18.02.05): «Признаться, я думаю, ты ударился в другую крайность, перестав мало-помалу быть чем-либо, кроме как художником, - а ведь писатель должен быть, да поможет мне бог, больше, чем просто художником»73 (подчеркнуто автором. - Н.К.). В русской германистике продуктивный подход к особенностям постановки этой темы намечался в суждении А. Русаковой, оставшемся, к сожалению, неразвернутым: «В ряде новелл <...> в «малом романе» «Королевское высочество», в драме «Фьоренца» любые жизненные ситуации не столько имели самостоятельное значение, сколько были призваны служить раскрытию проблематики искусства. Жизнь была тогда парадигмой искусства, знаком для его выражения, а не искусство - парадигмой жизни»74.
В формировании концепта «художник» у наших авторов прослеживается много общих моментов, даже в конфигурациях «сил влияния»: у Т. Манна -Ницше и Вагнер (помимо Ибсена), увиденные молодым немецким писателем через призму русской классики; у Белого - Ницше (наряду с Ибсеном и Вагнером), воспринятый русским автором через Вл. Соловьева. Именно Ницше, на наш взгляд, и определит структурное сходство их мировоззрений, основанных на антропологической оси «человека - моста».
Сходство творческого поведения («Публичное одиночество» художника у Т. Манна и «соборный индивидуализм» у А. Белого)
На «сломе эпох» складывался «новый, небывалый тип художественного сознания и художественного мышления, в котором личный, автобиографический опыт приходил в сопряжение с реальным опытом истории», - экзистенциальный1 7. Выход из духовно-исторического тупика открывался нашим авторам - почти одновременно, во второй половине 1900-х гг., - на путях новой художественной стратегии как сродство личной судьбы с судьбой родины. Динамику этого «сопряжения» в период разработки замысла «Серебряного голубя» очень внятно представит А. Лавров: «Максималистская революционность (А. Белого. - Н. К.) выступала как одна из форм проявления духовной экзальтации, первопричиной которой, в конечном счете, были «крах», разбитые «мистерии» в личной жизни» . По утверждению австрийской исследовательницы М. Депперман, художественный мир романов Белого есть «не догматическая система, а процесс, движимый глубочайшей экзистенциальной захваченностью художника» . Мотивы этого процесса у Белого связаны с достижением «предела поэзии», когда, как скажет он в 1906 году, «сам художник становится произведением искусства» и происходит «рождение в недрах поэзии религиозного культа личности» (Символизм. 394). Этот тип писательства строится (после Кьеркегора, Достоевского и Ницше) под знаком осознания оторванности от людей, мира «банально влекущего», но недоступного (мотив «Тонно Крёгера») и «поврежденности в вере», что придает его присутствию в культуре смысл вольного и невольного подвижничества, связанного с «богоискательством» или «новой религиозностью»: «Не через разум, а именно через свое существование, через свой бытийный корень связан человек с Богом...» . Подобные умонастроения в начале века схвачены и в формуле Н. Бердяева «трагедия творчества», понимаемой в свете «мистерии искупления» не как «вопрос об оправдании творчества, а вопрос об оправдании творчеством» . Стихи-заклятия («И здесь кончается искусство,/ И дышит почва и судьба») питаются атмосферой этой настроенности. «Игра творчески-поведенческого плана», в конечном счете, оборачивалась стиранием «границы между личностью художника и автором произведения» . Т. Манн любил цитировать слова особо почитаемого им тогда Ибсена: «Сочинять - значит творить Страшный суд над самим собой».
На первый взгляд, с молодым Т. Манном, после женитьбы «погрязшим» (не без комплекса раскаяния перед богемно-вольным братом Генрихом) в «сказочной стране» буржуазного истеблишмента, трудно вяжется облик «русского странника» Белого, «безбытного» и вечно кочующего (но и то сказать: чувство скитальчества у Т. Манна нарастало со временем и к концу жизни даже примет донкихотскую форму - «странствующий рыцарь демократии»). Однако их общность раскрывается в ином измерении - в сходстве глубины экзистенциального опыта, стоящего под знаком борьбы с «серединными переживаниями»: «Только в тот момент, когда мы выдвинем вопросы жизни и смерти человечества во всей его неумолимой жестокости, когда поставим его в центр наших жизненных устремлениях, когда скажем твердое «да» возможной жизни или смерти, - только в этот момент мы приблизимся к тому, что движет новым искусством...»(Символизм. 256).
Как для поколения Т. Манна, так и чуть позже для ровесников А. Белого, событием огромного масштаба станет открытие личности Ницше, бунтаря и пророка. Ищущая молодежь начала XX века в разных уголках Европы с восторгом внимала тому, что «говорил Заратустра»-Ницше. От этого мыслителя с его мятежным «морализаторством наоборот» они воспримут импульс свободы как трагического удела человека. От него исходят импульсы построения философии, как скажет Н. Бердяев, «не о чём-то, а чем-то, обнаружением первореальности самого субъекта» . Подобный тип миропознания в проекции на писательство ярко представил М. Мамардашвили в «Лекциях о Прусте». Сравнивая его два произведения (неопубликованный при жизни роман «Жан Сантёй» и цикл «В поисках утраченного времени»), он проводит принципиальную границу между ними, объяснимую выраженным в них жизненным опытом. Первый из них - в манере «нейтрального описания» -можно было писать, а можно было и не писать. Во втором же предстал «онтологический или экзистенциальный опыт» - то, чего не было в «Сантёе», -«следа смертного отпечатка»: «Под смертным отпечатком, - отмечает философ, - я имею в виду, прежде всего «французскую страсть». Это мания и смелость -поставить себя целиком на карту. S engager — «ввязаться»: но ввязаться не умом, не просто смотреть, а ввязаться, поставив свое тело, плоть свою и кровь на карту»174. У самого Т. Манна эта формула экзистенциального художника звучит как «отдать себя всего в жертву» (9, 19).
Роман-сказка и роман-сказ (К парадигматической природе текстов «Королевского высочества» и «Серебряного голубя»)
Почти все пишущие о Т. Манне и Белом отмечают наличие «уровней» или «слоев» в художественном мире их произведений. М. Козьменко говорит о «не явленных в тексте», но семантически-значимых трёх «слоях» в «Серебряном голубе»: о реально-жизненном, ментальном «мире мыслей» Белого и «гоголецентричном» стиле296. Н. Богомолов строит анализ «Серебряного голубя» на постепенном разворачивании «смысловых уровней»297. Лена Силард выявляет иерархию смысловых структур в прозе Белого298. Хельмут Коопман, обобщая опыт нескольких поколений германистов, говорит о романах Т. Манна как о «многослойной, но не многозначной, финально-ориентированной структуре повествования»299. Подобный подход к восприятию текстов обоих романов обусловлен, прежде всего, особенностями повествовательной манеры в них, достаточно далекой от однозначного определения. Общим моментом в этих текстах является то, что, мы называем в них, инаковостъ смысла, т.е. присутствие в романах некоего структурного начала, пронизывающего все уровни повествования и регулирующего все формы повторов и эквивалентностей, - парадигматической оси, закрепленной тематически в концепте художник.
Напомним, что парадигматика - это та структура, где «все элементы текста становятся эквивалентными» и «со-противопоставление эквивалентных элементов» дает искомый результат: «В разном раскрывается сходство, а в сходном - разница значений»300. На обоих «неканонических» романах лежит печать жанровой ереси. Исследователи (В. Пискунов, Л. Долгополов, М. Козьменко) вслед за А. Белым неустойчиво-вариативно определяют жанр "Серебряного голубя": то «роман», то «повесть».
Сопоставление текстов «Королевского высочества» и «Серебряного голубя» оправдано не только хронологически (1909), но и той функциональной ролью, которую они сыграли и в творческом развитии каждого из авторов, став плацдармом разработки проблем и поэтики в канун создания своих вершинных произведений - «Волшебной горы» и «Петербурга», тем самым создав образцы в новом, синтетическом жанре романа на основе поэтики «художественной модальности».
Оба романа сближаются, прежде всего, тематически как исповедальные (притчи об интеллигенции), помимо того, они свидетельствуют о поисках писателями выхода из кризиса, для них обоих особо остро, хотя и на разных основаниях, обозначившегося в 1905-1906 гг. и закрепившего существенный сдвиг и у немецкого и русского авторов. У Т. Манна - это переход от бюргерского (сословного) романа («Будденброки») к репрезентативно-государственному, где главный фермент - нация. Нечто сходное наблюдаем и у А. Белого, идущего после разочарования в утопиях «аргонавтов» и «соборного индивидуализма» к своим «вторым зорям», к мистически воспринятому народу. Но глубинной тайной этих текстов все же остается судьба человека как «художника жизни», что придает всему повествованию в романах качество шифрованного в инаковости слова.
Среди новых опытов анализа прозы выделяются работы В. Шмида -исследователя сложных художественных явлений, гибридных по своей природе текстов, тяготеющих к поэзии. В своем исследовании он, опираясь на русских формалистов и В. Жирмунского, а также структуралистов, продуктивно противопоставит два типа прозы - «словесное искусство» ("Wortkunst") и «повествовательное» ("Erzaehlkunst"), в какой-то степени перекликаясь с оппозицией С. Бройтмана — «поэтика художественной модальности»/ «традиционалистская, эйдетическая поэтика» .
О первом из них - «словесном искусстве» или, прибегая к терминологии А. Белого, «прозе поэта» - и пойдет речь в связи с обоими романами. Напомним, что Ю. М. Лотман в своей «типологической лестнице усложнения структуры» текста помещает прозу выше поэзии как явление, возникшее в «эпоху более зрелого эстетического сознания» . Общепринято при рассмотрении стиля Белого сдвигать его к поэзии - то ли к полюсу «орнаментальной прозы» (Н. Кожевникова303, Л. Новиков304), то ли к «прозе поэтов» (Р. Якобсон). Г. Белая отмечает, вслед за В. Шкловским305, «преобладание образа и слова над сюжетом» в качестве основного конструктивного элемента русской «орнаментальной прозы»306.
«Поэт» Мартини и «писатель» Дарьяльский
В науке уже отмечено, что Т. Манн «в буквальном смысле слова — художник проблемы, не художник рассказа и не художник фантазии»447. Причем не менее важно и то, что его размышления о внутренней раздвоенности художника разворачиваются, как отмечает Э. Бертрам, «под руководящим влиянием Ницше» и достигают кульминации в «неразрешимом трагическом-конфликте: человек или творчество»448. Подобный поворот проблемы знаком и Белому (ст. «Феникс»). Это явление культуры в целом можно было бы назвать «синдромом Тонио Крёгера» (или чеховского Тригорина). Проблема художника как человека в творчестве Т. Манна и Белого возникает с неотвратимостью почти математической закономерности. Этот аспект - человеческого субстрата таланта - встречается в их прозе и до романов 1909 г. У немецкого автора он подверстан под главенствующую дихотомию дух/жизнь и спроецирован в самых ранних новеллах на судьбу человека, близкого к искусству («Фридеман», «Паяц»). Первый же персонаж из среды писателей-профессионалов Детлеф Шпинель (в «Тристане») являлся травестией высокого дара таланта, но трагическая развязка новеллы со смертью героини выставляла в свете принципиального поражения этого худосочного автора единственной книжки. Причиной его катастрофы была его человеческая несостоятельность, блистательно-иронично смоделированная в «любовной сцене» с разбором клавира «Тристана и Изольды». Тонио Крёгер пытается вызволить себя из мира профессиональной отверженности от людей - мира «призраков и кобольдов», но и его признание в любви к «блаженству обыденного», к миру «голубоглазых и бездумных» остается декларацией и благим намерением. Художник как человек выдвигался в центр писательских размышлений в рамках темы любви. Роман «Королевское высочество» и явился первой творческой площадкой для постановки этой проблемы. Это был путь смещения от одного полюса к другому - от бюргера к принцу-рыцарю.
У Белого - обратный маршрут, но с сохранением той же разъятости и отверженности: от рыцаря сказочной «готики» «Северной» симфонии к мятущемуся интеллигенту Ивану Ивановичу (рассказ 1906 г. «Куст»). В этом же русле «молодой рыцарь» (герой I симфонии) и «золотобородый аскет» Мусатов во П-й, двигаясь в ментальной сфере - в этой «пространственной семантике внутреннего, извне закрытого мира»449, передавали эстафету героям темы «опасности пола» - демоническому Светозарову и его медиуму Светловой в «Кубке метелей», где был дан опыт метафизического или мистического освящения плоти450. Рубежным для Белого после 1905 г. в связи с изживанием «аргонавтических зорь» становится интимно-шифрованный текст «Куст». В нем уже очерчена проблематика героя «Серебряного голубя»: ее катастрофизм, упования на «новые зори», одержимость любовью и сознание грозной опасности наваждения. Но и здесь не было ещё живого человека в реальности его экзистенциальных переживаний. Мир же «королеви и рыцарей» (так будет называться поздний цикл стихов Белого) предстанет после 1909 г. уже только в поэзии и только «сказкою», оживающей картиной на стене.
У Т. Манна живой человек объявится в трудно опознаваемом поначалу виде - как недоступный в своем «формальном существовании» наследник престола Клаус-Генрих, а у Белого - «красным барином», разночинцем Дарьяльским. На первый взгляд, эти образы несопоставимо-разные - одинокий принц («желторотый юнец, почти подросток», несущий «бремя своего высокого сана» на узких плечах, «всем знакомый и всё же отчужденный» (9) в «Королевском высочестве» и «прохожий молодец» в красной рубахе с «помесью запахов сивухи, мускуса и крови» (82) в «Серебряном голубе», вносящий смятение в привычную жизнь людей «зеленого луга» России. Но в том и другом романе герои окажутся в сходной ситуации, пройдя через опыт испытания любовью. И всё же перед нами не любовно-психологическая история, а нечто подобное теореме о поиске выхода из одиночества к Другому и средствах его преодоления. Данные этой «теоремы» нам знакомы — величие, знатность, популярность, репрезентация (в немецком тексте) и борьба «за будущий лик жизни», «колебания чувств, опередивших современников, быть может, не на одно поколенье», сознание себя «будущностью народа» (83) - на русской почве. Перед нами явный избыток исходных «данных», превышающий потребности любовной фабулы. В обоих романах история художника разворачивается с явным переносом акцента на человеческие качества художественной натуры. Определенное расхождение в подаче темы в том, что в «Серебряном голубе» эта тема напрямую связана с главным героем Дарьяльским, а в «сановном» немецком романе - косвенно, аллегорично, через уподобление социальной роли властителя миссии поэта. Но ведь и в русском романе речь идет ни о чем ином, как о «спасении России», разгадке ее «несказанной тайны» (166).
