Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Испания в английской литературе эпохи романтизма: попытки историзации и проблема жанра 32
Глава 2. Исторические романы лондонских изгнанников: «правда об Испании» как проблема 67
Глава 3. Историко-литературная рефлексия испанских изгнанников: реконструкция исторического субъекта 96
Глава 4. Эпистолярная литература изгнанников о путешествиях: соотношение своего и чужого 126
Заключение 148
Библиография 154
- Испания в английской литературе эпохи романтизма: попытки историзации и проблема жанра
- Исторические романы лондонских изгнанников: «правда об Испании» как проблема
- Историко-литературная рефлексия испанских изгнанников: реконструкция исторического субъекта
- Эпистолярная литература изгнанников о путешествиях: соотношение своего и чужого
Введение к работе
В начале XIX в. причастность Испании к событиям, изменившим облик наполеоновской и постнаполеоновской Европы, открывает новый этап культурной рефлексии: в представлении испанской либеральной интеллектуальной элиты исторический процесс обретает нового субъекта - нацию, с присущим ей «духом», «волей», «характером». «Изобретение нации» опирается на традицию испанского Просвещения и критически осмысляет революционный пример соседней Франции, однако решающий стимул акту исторического воображения дают актуальные события первых трех десятилетий XIX в. Они приносят противоречивый опыт общественного единения (успешное изгнание наполеоновской армии, принятие Кадисской конституции 1812 г.) и глубокого раскола: внутренне противостояние, которое наиболее проницательные современники признавали гражданской войной, разворачивается не только во время борьбы с иностранным захватчиком, но и после ее окончания, порождая политические преследования, военные перевороты и несколько волн политической эмиграции. Литературную деятельность испанской эмиграции в Лондоне (1820-1830-е гг.) можно считать выразительным примером «литературы контр-изгнания» (К. Гильен) , стремящейся превратить очевидно неблагоприятную ситуацию разрыва и принуждения в привилегированную позицию, с которой открывается возможность «остраненного» взгляда на собственную «культуру-почву».
Изгнанники издавали несколько испаноязычных журналов (в том числе, «Ocios de espanoles emigrados»3, «El Emigrado Observador», «El Espanol Constitucional», «Variedades о el Mensajero de Londres»), публиковали статьи в английских журналах («The New Monthly Magazine», «Westminster Review», «Quarterly Review», «The Athenaeum»), сотрудничали с известными английскими издателями (Г. Колбёрн, Дж. Мюррей, Р. Акерманн), имели типографию, где выходили книги на испанском языке (М. Калеро), и книжный магазин (В. Сальва). Помимо политических, экономических, религиозных трактатов, переводов, грамматик, к числу текстов, написанных в эмиграции, относятся исторические сочинения (X. Т. де Труэба-и-Коссйо, X. Канга Аргуэльес, А. Аргуэльес), исторические романы (Х.М. Бланко Уайт, В. Льянос, X. Т. де Труэба-и-Коссйо), статьи по истории испанской литературы (Х.М. Бланко Уайт, А. Алькала Галиано, статьи в журнале «Досуги...»),
1 Alvarez Junco, Jose. Mater dolorosa. La idea de Espana en el siglo XIX. Taurus Ediciones, 2001. pp. 130-148.
2 Guillen, Claudio. On the Literature of Exile and Counter-Exile II Books Abroad. Spring 1976 (№50). pp. 271-280.
3 «Досуги испанских эмигрантов», далее - «Досуги...».
путевая литература в эпистолярном жанре (Х.М. Бланко Уайт, материалы журнала «Досуги...»), фрагменты эпических поэм (герцог Ривас, X. де Эспронседа) и лирические произведения (Х.М. Бланко Уайт, X. де Эспронседа).
Столь интенсивная и разносторонняя литературная деятельность была обусловлена исторической ситуацией, исключительными особенностями «культурного времени» и «места». В первой трети XIX в. Испания попадает в резонанс с целым рядом актуальных вопросов и тенденций, определивших динамику английской культуры (борьба с Наполеоном, католический вопрос, колониальная экспансия в Новом Свете и др.). Прежде Испания имела репутацию страны во власти религиозных предрассудков и реакционной государственной идеологии, удаленной от европейского «центра» не только географически, но и цивилизационно, - теперь она переместилась от «периферии» к «центру». На пересечении политических и культурных интересов проходят активные процессы параллельного «чтения» испанской культуры и «письма» о ней, что в совокупности можно назвать «вписыванием Испании в британскую культуру» : восторженное открытие средневековых романсов и хроник, драматургии Золотого века, творчества Веласкеса, мавританской архитектуры сопровождается появлением отсутствовавших раньше научных - исторических, географических, экономических -описаний. Так создается контекст, в котором об Испании пишут Байрон, Р. Саути, В. Скотт, Ф. Хеманс, У.С. Лэндор и другие авторы, многие из которых (например, Байрон и Лэндор) принимали в испанских событиях личное участие.
Актуальность обращения к теме обусловлена тем, что с 1950-х гг. ни разу не предпринималась попытка комплексного описания литературной деятельности испанских изгнанников 1820-1830-х гг. При этом в последнее время в англо- и испаноязычной критике наблюдается рост научного интереса к смежным исследовательским сферам (литература испанского романтизма, «испанский текст» в английском романтизме) и творчеству отдельных представителей лондонской эмиграции (в т.ч., Х.М. Бланко Уайта). В отечественной филологии ни испанская эмиграция в Лондоне, ни, шире, англоиспанские литературные связи в эпоху романтизма ни разу не становились предметом самостоятельного исследования.
Цель исследования заключается в том, чтобы проанализировать «образ Испании» как продукт работы исторического и литературного воображения в специфической ситуации разрыва с прошлым - разрыва, который предполагал не отказ от традиции, а
4 Saglia, Diego. Iberian Translations: Writing Spain into British Culture, 1780-1830 II Romanticism and the Anglo-
Hispanic Imaginary. Ed. JoselynM. Almeida. Amsterdam/New York: Rodopi, 2010. pp. 25-51.
5 Llorens, Vicente. Liberates у romanticos. Una emigration espanola en Inglaterra (1823-1834). Valencia: Castalia,
1979 [1954].
радикальный, осознанный ее пересмотр. В контексте романтического историзма близость этих двух типов воображения, их тенденция к взаимообмену и необходимость дифференциации между ними осознаются особенно остро. Поскольку работа исторического и литературного воображения становится доступна наблюдению в той мере, в которой она опосредована текстами, предметом анализа являются художественные и нехудожественные тексты испанских изгнанников в Лондоне и их английских современников. Критерием отбора материала было стремление продемонстрировать различные варианты «образа Испании» и способов его создания в романтическую эпоху: с одной стороны, представителями английской культуры, с другой стороны, испанскими изгнанниками, которые писали как на испанском, так и на английском языке - т.е. во втором случае адаптировали заимствованные формы и жанры для репрезентации Испании в чужой, английской аудитории. Мы анализируем «испанские эпизоды» двух поэм Байрона - первую песню «Паломничества Чайльд Гарольда» и первую песню «Дон Жуана», три исторических романа, написанных лондонскими эмигрантами в подражание В. Скотту («Варгас» Х.М. Бланко Уайта, «Дон Эстебан» В. Льяноса, «Гомес Ариас» X. Т. де Труэбы-и-Коссйо), историко-литературные статьи из журнала «Досуги...», два образца эмигрантской эпистолярной прозы: «Письма из Испании» Х.М. Бланко Уайта и анонимные «Письма из Лондона». Мы подробно останавливаемся на отзывах первых читателей (в случаях, когда доступны тексты), чтобы оценить, насколько убедительным и правдоподобным выглядел созданный литературный образ в глазах современников.
Для достижения поставленной цели нами были поставлены следующие задачи: соотнести динамику развития «испанского текста» с формированием «романтического историзма» в английской культуре к. XVIII - н. XIX вв.;
проанализировать, какой статус в английской культуре к. XVIII - н. XIX вв. занимала жанровая категория romance и как она опосредовала представления англичан об Испании;
определить, какую функцию, с точки зрения испанских изгнанников и их английских современников, выполнял литературный вымысел в историческом повествовании;
- проанализировать, как испанские изгнанники выстраивали нарратив о
«национальном гении» (genio national), выделить узловые моменты в логике их
рассуждения: факторы сохранения самотождественности/исторической изменчивости,
язык и литература как привилегированные формы бытования «гения», роль литературного
образца, канона, иностранного влияния.
Методологическую базу исследования составляют работы В. Льоренса, С. Гарсиа Кастаньеды, М. Мёрфи, Ф. Дурана Лопеса, П. Кука, М. Морено Алонсо (литературная деятельность испанских изгнанников в Лондоне и англо-испанские культурные связи рубежа XVIII-XIX вв.), Д. Саглиа и X. Санчеса (формирование «испанского текста» в литературе английского романтизма), Э. Джинджера, М. Йароччи (переоценка испанского романтизма), Дж. Чэндлера (романтический историзм в английской литературе), М. МакКеона (статус жанровой категории romance в английской литературе XVIII - н. XIX вв.).
Новизну исследования определяет, в первую очередь, введение в научный обиход значительного объема нового материала. Предпринята попытка подойти к литературе испанской эмиграции в Лондоне как к целостному феномену: изучить образцы художественных и нехудожественных, англоязычных и испаноязычных текстов, рассматривая их в контексте эволюции «испанского текста» в английской культуре рубежа XVIII-XIX вв.
Практическая значимость работы состоит в том, что ее материалы и выводы могут быть использованы в курсах по сравнительно-историческому изучению литератур, а также в спецкурсах по истории английского романтизма и испанской литературы XIX в.
Апробация результатов исследования. Диссертационное исследование обсуждалось и было рекомендовано к защите на заседании кафедры истории зарубежной литературы филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. Материалы диссертации были использованы при подготовке спецкурса «Испанский романтизм: национальное своеобразие и европейский контекст» для студентов-испанистов (кафедра истории зарубежной литературы филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, 2012-2013 гг.). Отдельные положения были освещены в докладах на международных научных конференциях, в т.ч. на заседаниях секции «Филология» ежегодной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов» (2010, 2011, 2012, 2013 гг.), на 7-й и 8-й конференциях по изучению XVIII в. (филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, 25-27 марта 2010 г.; 29-31 марта 2012 г.), на 5-й и 6-й конференциях «Иберо-романистика в современном мире» (филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, 25-26 ноября 2010 г.; 22-23 ноября 2012 г.), на конференции Ассоциации испанистов Великобритании и Ирландии (Кингз Колледж, Лондон, 12-14 апреля 2010 г.), конференции Международного Байроновского общества (Университет Вальядолида, 27 июня - 1 июля 2011 г.), на 2-м и 3-м международных симпозиумах испанистов-специалистов по XIX в. (Университет Кадиса,18-19 мая 2012 г.; Университет Кента, Париж, 24-25 мая 2013 г.), на конференции Европейского общества английских
исследований (Университет Богазичи, Стамбул, 4-8 сентября 2012 г.). По данной проблематике автором диссертации была опубликована 21 научная работа, в т.ч. 2 в изданиях, рецензируемых ВАК РФ, и одна в зарубежном издании.
Структура работы. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографического списка.
Испания в английской литературе эпохи романтизма: попытки историзации и проблема жанра
«Непереводимая территория» (untranslatable territory) - так Д. Саглиа характеризует образ Испании в английской культуре XVIII в., используя распространенную герменевтическую метафору, устанавливающую соответствие между конкретно-лингвистической операцией (переводом) и пониманием культурного Другого56. Положение, о котором пишет Саглиа, предполагает два взаимосвязанных, но самостоятельных «модуса»: «не переводится», потому что культурный материал труднодоступен/малоизвестен, и «не переводится», потому что культурный материал считается бедным/малоинтересным. И та, и другая логика была во многом сформирована т.н. «черной легендой», которая на протяжении двухсот лет господствовала как в Англии, так и в других европейских странах: Испания - это страна, где безраздельное господство католической церкви и неограниченная власть монарха привели к экономической и политической отсталости общества, в котором царят фанатизм, жестокость и невежество, так что оно находится на периферии культурного развития Европы.
Истоки «черной легенды» восходят к XVI в., когда в ожесточенной полемике между католиками и протестантами о превосходстве одной веры над другой происходила самоидентификация каждой из сторон «от противного». Особенную роль в английском варианте «черной легенды» сыграло противостояние в Новом Свете, где Англия объявляла своей целью создание более справедливой и рациональной колониальной системы. По мере того как в XVII-XVIII вв. Испания, все еще оставаясь колониальной державой, переживает утрату европейского влияния, в контексте «черной легенды» развиваются представления о лени испанцев, их неспособности к организованному интеллектуальному труду, подавлении разумного начала чувственным. В XVIII в. секуляризованные ценности просвещенной Европы: рационализм, индивидуальная свобода, вера в прогресс, продолжали определяться в противовес Испании . По этой же причине Пиренейский полуостров долгое время оставался за пределами традиционного маршрута молодых европейских аристократов, отправлявшихся в образовательное путешествие (Grand Tour). География этого путешествия (преимущественно Франция, Италия, немецкие земли) отражала утвердившиеся в XVIII в. представления о границах своего рода ойкумены: целью юного аристократа было завершить полученное образование через знакомство с обычаями народов со цивилизованного мира, к которому Испания не принадлежала . Расположенная в Европе, Испания была в прямом смысле труднодоступной страной, о которой отсутствовали достоверные сведения из непосредственных источников: не существовало географических карт полуострова, соответствующих современным стандартам (с этим столкнулись британские войска во время антинаполеоновской кампании), отчеты путешественников были редки и не отличались точностью. Так, С. Джонсон писал Дж. Баретти, другому видному деятелю английского Просвещения: «Сожалею, что Вы не провели в Испании больше времени, потому что нет другой страны, менее известной остальной Европе», а сам Баретти (эрудит и, в том числе, автор англо-испанского словаря) признавал, что его знания об Испании очень несовершенны59. Тот же культурный факт - но отнюдь не выражая сожаления по этому поводу - констатирует Вольтер, авторитет просвещенной Европы, в разговоре с одним из своих английских посетителей: «Испания — это страна, о которой мы знаем столько же, сколько о самых диких областях Африки, и она не заслуживает того, чтобы узнать о ней больше»6 .
Дипломатически, почти в течение всего XVII и XVIII в. Англия и Испания находились в состоянии войны, что регулярно приводило к военным столкновениям61 и продолжалось вплоть до самого начала Войны за независимость на Пиренейском полуострове, в которой бывшие соперники впервые выступили как союзники (мирный договор о дружбе и взаимопомощи был подписан в 1809 г.). Положение, остававшееся неизменным на протяжении многих десятилетий, породило в отношении испанской культуры устоявшийся набор репрезентаций и стратегий интерпретации - «перевод» на язык английской культуры был осуществлен, образ Другого был зафиксирован и, как пишет Д. Саглиа, не требовал пересмотра и соотнесения с новыми культурными реалиями .
Право Англии на испанские колонии, основанное на военном и моральном превосходстве, - идея, которая была востребована поэтами различных политических воззрений, как знаменитыми, так и второстепенными: Э. Уоллером и Дж. Драйденом в XVII в., Дж. Томпсоном, Р. Гловером, М. Акенсайдом, Р. Саути в XVIII в.од Эпический характер противостояния, актуального для национальной самоидентификации в эпоху утверждения Англии - «владычицы морей», находит выражение в «героическом куплете» (Уоллер, Драйден) и нерифмованном «милтоновском стихе» (Томсон, Акенсайд). В иной форме - балладе - типичным фольклорным ситуациям придаются конкретные черты англо-испанских отношений: у Р. Гловера призрак английского адмирала взывает о мести испанцам за то, что Англия в его лице претерпела унижение, а у Р. Саути герой («испанский деспот» Филипп II) тщетно ожидает вестей с моря и рев волн предсказывает ему гибель флота у берегов Британии. Отметим, что «Испанская армада» (The Spanish Armada, 1798) представляет раннюю поэзию Саути, который впоследствии стал известным английским испанистом и принимал активное участие в «открытии» Испании заново - под знаком рыцарской доблести и романтического духа. Сама победа над «Непобедимой Армадой», неоднократно прославленная современниками и потомками, приобрела характер не только исторического, но и в литературного прецедента и стала частью национального мифа: «силы света», отождествляемые с протестантами, с Божьей помощью, которая выражалась в содействии природных сил, покарали «дьявольскую» гордыню «папистов» .
Английским драматургам XVIII в. - С. Сентливр, X. Коули, Р. Б. Шеридану -обращение к испанской теме также предоставляло набор сюжетных и образных формул. Любовная интрига со множеством замысловатых ходов, непременно затрагивающая вопросы чести, отсылала к классической комедии Л one де Веги и Кальдерона, а комические типы высмеивали приверженность испанцев устаревшим традициям - например, английский купец из популярной пьесы Сентливр, который настолько усвоил испанские обычаи за долгое время пребывания в Испании, что намеревался провести в парламенте билль, обязывающий всех женщин носить вуаль65.
В 1796 г. выходит роман М.Г. Льюиса «Монах» (The Monk: A Romance), благодаря которому утвердится образцовая репрезентация Испании в прозаическом жанре, необычайно популярном на рубеже XVIII-XIX вв. - готическом романе . Вышедший 25 лет спустя после Льюиса роман Ч. Мэтьюрина «Мельмот-скиталец» (Melmoth the Wanderer: A Tale, 1820) также строит «готический» вымысел, широко используя испанский материал, - а в промежутке между этими двумя произведениями, которые до сих пор остаются образцами готического романа, английский литературный рынок наполняет массовая книжная продукция с характерными названиями: «Дон Санчо, или монах из Эннарес», «Римуальдо, или Бадахосский замок», «Альмагро и Клод, или Убийство в монастыре; ужасная судьба несчастной монахини», «Монастырь с привидениями, или Судьба дома Райо»
В своих откликах на роман Льюиса два столь разных современника, как СТ. Колридж и маркиз де Сад, сходятся в определении значимых признаков, которые можно считать жанрообразующими для готического романа: демонстративный отказ от создания «эффекта реальности» и стремление спровоцировать сильную читательскую реакцию изображением ужасного .
Исторические романы лондонских изгнанников: «правда об Испании» как проблема
Из трех анализируемых нами произведений испанских изгнанников одно было обозначено автором tale (Бланко Уайт), другое - memoirе (В. Льянос), третье -romance (Телесфоро-де-Труэба). Те же исследователи, которые к ним обращались, однозначно относили их к жанру исторических романов «в духе Вальтера Скотта» -если не совсем удачных, то, по крайней мере, ценных с точки зрения первой попытки «сочинять» об испанской истории . Авторитет шотландского романиста дает автору право писать о прошлом, соединяя достоверно известные факты с литературным вымыслом, - сформулированная в самом обобщенном виде, такая точка зрения характерна и для первых эпигонов Скотта, и для современных критиков. В этом смысле действительно не вызывает сомнения, что все три текста представляют собой исторические романы. Однако, на наш взгляд, заслуживает специального рассмотрения, во-первых, неравномерность «пропорции» между фактом и вымыслом в каждом из трех случаев. Во-вторых, сама эта «пропорция» оказывается более или менее проблематичной и убедительной в зависимости от выбранного ракурса: анализируем ли мы открыто заявленные авторские намерения, используемые материалы и приемы, мнения первых критиков.
Во всех трех случаях романам предпослано вступление, которое, можно сказать, задает определенные параметры литературной ситуации.
В случае романа Бланко Уайта «Варгас, испанское сказание» (Vargas: A Tale of Spain, 1822) рассказ о приключениях молодого дворянина Бартоломео Варгаса в эпоху Филиппа II сопровождался рамочной конструкцией: история двухсотлетней давности представала перед английским читателем 1820-х гг. как результат желаний, мотивов, намерений трех его современников. Это анонимный издатель, во исполнение посмертной воли публикующий рукопись своего скончавшегося друга Корнелиуса Вильерса, сам Вильерс и его знакомый, андалузский дворянин Хуан де Беамонте. Вильерс - англичанин, которому открывалась сначала церковная карьера в Англии, потом - карьера богатого коммерсанта в Испании, однако его прирожденной склонностью была литература. Он приезжает в Испанию, знакомится с высшим обществом Севильи и Кадиса и путешествует по самым малоизвестным уголкам полуострова. Вильерс проникается любовью к Испании и решает посвятить себя «изучению человеческой природы вообще и испанского национального характера в частности». Оказавшись в роли свидетеля драматических событий Войны за независимость 1808-1814 гг., он способен увидеть гораздо больше своих английских и испанских современников, поскольку может принимать вид и испанца, и англичанина. По возвращении в Англию он ищет способ примирить склонность к путешествиям с размеренной жизнью джентри и к окончательному решению приняться за литературный труд его подталкивают письма Хуана де Беамонте.
Вильерс в письме так характеризует свою потенциальную аудиторию: What appears to me most extraordinary is, that with all the desire of information which well-educated Englishmen possess, and with the heart-stirring interest which Spain has so lately exited, there should still exist so much ignorance of her former history, and so little curiosity about it. Charles V is indeed known, but he is principally talked of in his imperial character. Every body has heard of his son Philip; but they have heard of him only as a bigot who opposed Reformation in Flanders, and invaded England [I, 6] [although many Englishmen have been to Spain during the war] they turn at once from a state of civilization which appears to them to be inferior of their own [I, 9]
Здесь в сжатом виде представлены основные характеристики Испании как культурного топоса в сознании массового английского читателя 1822 г. Это Испания, которая своей борьбой против абсолютизма в 1820-1823 гг. вызывает в Англии интерес и сочувствие, но ее образ все равно сводится к набору схематичных черт, она продолжает оставаться «нецивилизованной», «полудикой» страной, мало известной англичанам. Такое высокомерие англичан по отношению к Испании совершено неоправданно: [to turn a historian myself] to cull the flowers with which the extensive garden of Spanish history abounds, that I may present them as a rare bouquet of exotics to my countrymen ... undiscovered mines to the readers in England ... the delightful old naive chronicles [I, 6-7]
Тем не менее Вильерс остается в нерешительности, не зная, какое средство выбрать для передачи тех уникальных знаний, которыми он обладает в силу своего англо-испанского положения:
You see, therefore, that in acquiring a large addition of what are called the goods of life, I am thrown out of the market for those mental commodities with which I have for so long a period been occupied in storing my magazines, and upon the free circulation of which I consequently depend for enjoyment. A clever cotton merchant may be a very stupid trader in wine, and I am settled in a port where there is no demand for my article. [I, 10]
От своего севильского корреспондента он получает вдохновляющий ответ: Give the rein to your imagination, and interweave the fictitious underplots of the secondary characters upon the real adventures of the heroes; this will afford you an opportunity of painting our manners and character in various points of view, and cannot fail of conveying the information concerning us, as well as exiting interest for us [I, 15]
Читатель романа узнавал из дальнейшего рассказа о Вильерсе, что приключения Варгаса, вынесенные в заглавие, - это всего лишь одна из tales, написанная в соответствии с рекомендациями Хуана де Беамонте. Если сочинение понравится читателям, публикация должна была продолжиться. Издатель специально оговаривал, что Вильерс предназначал свой труд к публикации, но с условием, что это будет осуществлено после его смерти по причинам, которые касаются только их двоих.
Мы бы хотели остановиться на трех обстоятельствах, которые нам представляются важными в связи с предисловием к «Испанскому сказанию». Во-первых, обращают на себя внимание метафоры, посредством которых Бланко Уайт развивает аргументацию своего персонажа. В разговоре об одном и том же предмете - труде исторического романиста - возникают метафоры, отсылающие к разительно несхожим сферам опыта: очень «деловое», «коммерческое», «обыденное» сопоставление соседствует с необыкновенным (ассоциации с экзотическими цветами и залежами ценной руды). Такое сочетание, на наш взгляд, неслучайно и в определенной мере намекает на двойной статус исторического романа в эпоху необыкновенной популярности В. Скотта и его многочисленных эпигонов: повествование об инаковом - исторически или географически - это одновременно и интригующий вызов читательскому воображению, и «продукт», востребованный на книжном рынке.
Во-вторых, сама «пресуппозиция», которую разделяют все три участника — и к чему они приглашают читателя - представляется довольно ясной. Национальное прошлое не только может, но, более того, должно являться предметом вымысла. Непосредственным объектом этой литературной реконструкции становятся обычаи, общественные установления. Это знание, которое очевидным образом осознается как необходимое для понимания культурного Другого, при этом как таковое в хрониках и документах не содержится, требуя специальной интерпретации, и, более того, ускользает даже от тех, кому представился случай быть непосредственными очевидцами.
Двумя годами раннее, в 1822 г., «автор Уэверли» опубликовал роман «Айвенго», сопроводив его предисловием, точнее, «письмом-посвящением». На установочный характер этого предисловия для становления жанра исторического романа не раз было указано и в зарубежной, и в отечественной критике : [...] I have so far explained our ancient manners in modern language, and so far detailed the characters and sentiments of my persons, that the modern reader will not find himself, I should hope, much trammelled by the repulsive dryness of mere antiquity [...] It is true, that this license [of the author of a romance, or fictitious composition] is confined in either case within legitimate bounds. [...] However far he may venture in a more full detail of passions and feelings, than is to be found in the ancient compositions which he imitates, he must introduce nothing inconsistent with the manners of the age; his knights, squires, grooms, and yeomen, may be more fully drawn than in the hard, dry delineations of an ancient illuminated manuscript, but the character and costume of the age must remain inviolate133.
Историко-литературная рефлексия испанских изгнанников: реконструкция исторического субъекта
В разные годы с 1823 по 1834 г. в Лондоне выходило 7 периодических изданий, в которых испанские эмигранты принимали активное участие. В этом ряду журнал «Ocios de espanoles emigrados» («Досуги испанских эмигрантов», далее в тексте - «Досуги...») можно считать наиболее авторитетным: его тираж составлял 1000 экземпляров, выпуск продолжался почти 4 года (дольше, чем у какого-либо другого эмигрантского издания), журнал с большим интересом читали в Латинской Америке, нелегально провозили в Испанию, где он был запрещен, о нем сохранились благожелательные отзывы английской и французской прессы. Главными редакторами журнала были братья Вильянуэва и X. Канга Аргуэльес, министр финансов в эпоху «конституционного трехлетия». Братья Вильянуэва прославились и как ученые, и как политические деятели. X. Вильянуэва, член Королевской Академии, автор двадцатидвухтомного документального труда о богатейших литературных архивах испанских монастырей, в период либерального правления вел протоколы заседаний Кортесов, начал трактат «Дух политических сочинений Фомы Аквинского» с целью дать религиозное обоснование испанского либерализма. Х.Л. Вильянуэва, тоже член Королевской Академии, активно участвовал в работе Кортесов, был назначен в Ватикан в качестве полномочного представителя либерального правительства. После смерти X. Вильянуэва в ноябре 1825 г. его место занял П. Мендибиль, в период «конституционного трехлетия» в Испании редактировавший одну из либеральных газет и потом в Лондоне участвовавший во многих эмигрантских изданиях. Также со второй половины 1824 г. большую роль в подготовке материалов играл В. Рокафуэрте, секретарь мексиканской дипломатической миссии в Лондоне и будущий президент Эквадора, благодаря которому журнал «Досуги...» стал учитывать новую читательскую аудиторию в Мексике, Колумбии, Перу, Чили.
Высокую репутацию издания можно считать вполне оправданной. В различных его разделах печатались, в частности, речи депутатов в Кортесах, переписка Фердинанда VII с державами Священного союза, подробная статистика по экономическому положению Испании и стран Латинской Америки, опровержение территориальных претензий Франции с опорой на документы каролингской эпохи, исследование положения ордена тамплиеров в Испании, филологические исследования об Альфонсе Мудром, Гонсало де Берсео и других средневековых авторах, ученые разыскания о предполагаемых семитских корнях испанского языка, описание библиографических редкостей (таких как средневековая валенсийская Библия или религиозный трактат испанского протестанта XVII в.). Публикации отличались не только разнообразием, но и серьезностью подачи материала: изложение включало документальные свидетельства и сопровождалось точными ссылками на источники. При этом, листая номера журнала, нельзя не обратить внимание на то, что в то же время на его страницах печатаются экскурс в историю петушиных боев и десятистраничный трактат о зонтичных растениях, бытовые зарисовки вроде «как в Лондоне принято звонить в дверь» и общие сведения об истории ганзейских городов - неожиданное сочетание «учености» и «популярности», которое авторитетный специалист по лондонской эмиграции счел «эклектичностью»164. Такие особенности редакторской политики, заслуживающие, на наш взгляд, более подробного объяснения, должны быть соотнесены с другими элементами своеобразной литературной ситуации журнала: названием, заявленными намерениями, содержанием статей.
По наблюдению современного британского исследователя, название журнала шло вразрез с традицией испанских печатных изданий либерального толка, выходивших на протяжении предыдущих двадцати лет как в самой Испании, так и за ее пределами. Их названия вызывали ассоциации с усердным трудом, передавали идею осведомленности, сообщения, отражали установку на активное целенаправленное наблюдение: в названиях фигурировали слова «улей» (colmena), «пчела» (abeja), «курьер» (mensajero), «почта» (соггео), «телескоп» (telescopio), «наблюдатель» (observador)165. Представлясь читателю в первом, апрельском номере за 1824 г., авторы «Досугов ...» объясняют, что название передает сущность их изгнаннического положения. Если обычно досуг - сфера свободного выбора, существующая помимо основного рода деятельности, то для изгнанника «досуг» (ocio), навязанный против воли, рискует превратиться в тягостное «безделье» (ociosidad), и, чтобы этому воспрепятствовать, они берут на себя труд по изданию журнала. Чтобы «занять праздное воображение полезными разысканиями, которые к тому же способны развлечь и облегчить душу», авторы собираются писать небольшие работы по отдельным вопросам, «мимолетные» сочинения, которые «занимают, не утомляя, того, кто пишет, и просвещают, не наскучивая, того, кто их читает»166.
Однако статья «Испанская литература» , опубликованная непосредственно после вступления, дает несравнимо более масштабное видение задач журнала. Авторы заявляют, что стремятся дать правдивое обоснование последних драматических событий, разрушить заблуждения насчет прошлого своей страны, опровергнуть клевету, которой она подвергалась со стороны иностранцев, и таким образом восстановить доброе имя Испании, чтобы она заняла принадлежащее ей по праву место в ряду европейских держав.
Для выполнения такой задачи сложились благоприятные условия. По мнению авторов, в к. XVIII - н. XIX вв. испанская литература заняла достойное место в европейской культуре, пробудился интерес к языку, обычаям, истории Испании, поскольку трудами иностранных исследователей были извлечены на свет сокровища литературы, ранее не оцененные по достоинству и мало кому известные168. Хотя такой поворот событий и заставляет авторов статьи изумляться тому, какая удача выпала их родине, они считают его исторически закономерным и справедливым - во-первых, потому что современные испанские деятели снискали европейскую славу в области различных наук и искусств. В качестве примера назовем лишь несколько из упомянутых имен, перечисление которых занимает целую журнальную страницу: епископ Ф. Торрес Амат - автор первого перевода Библии на испанский язык, один из первых историков каталанской литературы; Г. Майанс-и-Сискар - эрудит и просветитель, продолжатель традиции испанского гуманизма XVI века; А. X. де Каванильес - знаменитый натуралист, последователь Линнея и друг А. фон Гумбольдта; Г.М. де Ховельянос - государственный деятель, сторонник реформ в духе просвещенного абсолютизма, видный представитель неоклассицизма в поэзии и драматургии. Во-вторых, продолжают авторы, Испания получила признание иностранцев, потому что страна, давшая достойный ответ Наполеону, перед которым склонилось пол-Европы, не могла не вызвать заслуженного изумления и любопытства.
X. Альварес Хунко, специалист по испанской исторической мысли, призывает обращать внимание на характерную «омонимию». Дискурсивный топос «похвала Испании», laus Hispaniae, восходящий к Исидору Севильскому, был востребован всегда, а со времен Габсбургов и строительства империи в Европе и Новом Свете «апология» и «защита от клеветы» приобрела особенную актуальность в условиях формирования других европейских культурах «черной легенды» об Испании. Однако в начале XIX в. традиционный топос приобретает новое содержание: объектом «похвалы» становится «Испания» в смысле испанской нации - сообщество, которое меняется на протяжении времени и при этом сохраняет самотождественность, подвергается действию исторических факторов и само выступает субъектом исторического действия, объединенное не только языком и местом проживания, но «волей», «духом», «характером».
По мнению авторов журнала, наивысшее проявление природная сила испанского гения (la fuerza natural de su genio) нашла именно в литературе, причем речь идет не только о богатстве литературной традиции и современных достижениях поэтического и ораторского искусства. Говоря о «literatura espanola», авторы обсуждают развитие всех областей знания (естественных, социальных, прикладных наук, философии, богословия) и их доступность населению, знание народом своих прав и стремление к наукам, просвещение, распространение книгопечатания.
Эта серия статей интересна, во-первых, стремлением распространить слово «литература» практически на всю совокупность культурных смыслов и практик, или, выражаясь языком самих испанских авторов, на все проявления «национального гения». Во-вторых, в данном случае для анализа этих проявлений авторы обращаются к современной эпохе, которая известна и им самим, и их читателям из собственного исторического опыта. Хронология статей следует ключевым датам испанской истории первой трети XIX в.: первая статья охватывает период с 1808 по 1814 гг. (Война за Независимость, кризис власти между отречением испанского короля, его возвращением на престол и отказом ограничить свою власть по Конституции 1812 г.), вторая - с 1814 по 1820 («мрачное шестилетие», период восстановления абсолютной монархии), третья - с 1820 по 1823 («конституционное трехлетие»). Эта трехчастная хронология наполняется конкретным идейным содержанием и соответствует динамике проявлений «национального духа», которые оказываются в прямой зависимости от обеспечения политической свободы.
Эпистолярная литература изгнанников о путешествиях: соотношение своего и чужого
Две серии писем, выбранные нами для анализа в этой главе, с одной стороны, тесно примыкают к уже рассмотренной выше изгнаннической публицистике: их одушевляет схожая историко-рефлективная сверхзадача - дать метаописание испанской культуры, подчеркивая ее европейский статус и одновременно ее своеобразие. Англоязычные «Письма из Испании» Бланко Уайта впервые увидели свет на страницах английских печатных изданий вместе с его же статьей «Испания» и очерком Алькала Галиано по истории испанской литературы. Анонимные испаноязычные «Письма из Лондона» были напечатаны в эмигрантском журнале «Досуги ...». Тем не менее, на наш взгляд, обе серии писем целесообразно рассматривать самостоятельно, поскольку их «эпистолярно-путевая» форма позволяет иначе, чем в текстах-рассуждениях, инкорпорировать «чужую» точку зрения, моделируя ее художественными средствами. Для понимания того варианта «реконструкции исторического субъекта», который в данном случае предлагают испанские изгнанники, для нас важен тот акцент на неоднозначности категорий «своего» и «чужого», который делает Ю.М. Лотман. «Чужое» принципиально двойственно - «для того, чтобы общаться с внешней культурой, культура должна интериоризировать ее образ внутрь своего мира» и одновременно сохранить его инаковость. «Свое» же выглядит однородным только с позиции какого-то одного метаязыка, на самом же деле оно многоязычно и также изнутри пересечено границами между «своим» и «чужим» на разных уровнях.
В предисловии к первой книжной публикации «Писем из Испании» (1822) Бланко Уайт писал о намерении дать своего рода двойную интерпретацию: испанская культура требовала специального истолковании в английской аудитории, а современные события в Испании - в первую очередь, неудачные попытки преобразовать ancien regime - нуждались в историческом объяснении. По утверждению автора, только изгнанник, лично переживший несовершенство испанского общества и покинувший пределы страны, может во всеуслышание рассказать об этом. Он был уверен, что обращается к благодарной публике: трудами просвещенных путешественников англичанам уже многое известно об Испании, а в главном вопросе - о пагубном влиянии католической церкви на общественное устройство - он рассчитывал на полное согласие читателей. [v-vnij В книгу входят 13 писем, датированных между 1798 и 1808 гг. Первые 9 писем посвящены жизни испанского юга и во многом опираются на личный опыт Бланко Уайта, который родился и вырос в Севилье, в то время как последние 4 письма, где изображен двор Карла IV и его фаворита Мануэля Годоя, написаны на материале многочисленных слухов и анекдотов - по мысли автора, картина упадка нравов должна была объяснить причину, по которой испанские власти оказались неспособны предотвратить французскую интервенцию и междоусобный конфликт 1808-1814 гг. По предлогом вымышленного путешествия из Кадиса в Севилью он рассказывает о праздной жизни кадисской аристократии и нищете захолустного города Ольвера, уделяет особенное внимание социальным и религиозным предрассудкам разных классов - болезненной заботе о «чистоте крови», «неразумному» и «неестественному» устройству монашеских орденов, описывает корриду, празднества Страстной недели, дороги андалусийской Ронды - опасные и неудобные для путешественников при всем своем «романтическом» и «живописном» характере.
Исследователи отмечают, что остропросветительский пафос Бланко Уайта соседствует с любованием уникальностью исконной традиции, критическое отношение сочетается с ностальгией по оставленной Испании. Двойственность индивидуальной манеры повествования отражала определенные общекультурные изменения - в английской литературе о путешествиях тех лет образ Испании сочетал черты «черной легенды» и интригующей «экзотики» - и влияла на жанровое своеобразие «Писем из Испании». Биограф Бланко Уайта Ф. Дуран Лопес отмечает жанровые черты увлекательного бытописания и серьезного исторического сочинения, памфлета и автобиографии206. Такой тип письма становится возможным благодаря тому, что на рубеже XVIII-XIX вв. в поэтике путевой литературы тяготение к исчерпывающему научному описанию чужой страны, унаследованное от просветительской традиции, трансформировалось под воздействием романтической субъективности, манера повествования становилась фрагментарной и прихотливой.
Сам автор располагал свое произведение в конкретных текстуальных координатах, упоминая книгу Дж. Таунсенда (1791)207 и «Письма из Англии, написанные доном Мануэлем Альваресом Эсприэльей» (Letters from England by Don Manuel Alvarez Espriella, translated from the Spanish, 1807). Таунсенд - англиканский священник и естествоиспытатель, знаменитый своими путешествиями по странам Европы - собрал обширный фактографический материал по всем аспектам испанской жизни, который позволял авторитетно критиковать отсталость и католические предрассудки с позиции просветителя и протестанта. Бланко ставит своей задачей не соперничать с описанием Таунсенда, а лишь дополнить его настолько, насколько ему позволяет его происхождение и опыт жизни в испанском обществе. Под маской Альвареса Эсприэльи скрывался Р. Саути, один из первых и самых авторитетных английских испанистов (и «испанофилов») и впоследствии близкий друг Бланко Уайта - включаясь в литературную игру, вымышленный Леукадио Добладо выражал радость, что письма его «родственника» Мануэля Эсприэльи были переведены таким знаменитым испанистом, как Саути. Сатирическая книга Саути, написанная в духе Монтескье и Уолпола , приобрела большую популярность среди заинтригованной английской публики, которая, хотя и подозревала литературную мистификацию, долго не догадывалась о конкретном авторстве. По замечанию Д. Саглиа, эффект остранения, который достигался благодаря рассказчику-испанцу, был не меньше, чем в случае персов Монтескье или китайцев Уолпола. Являлась ли Испания объектом рассмотрения (Таунсенд), или, наоборот, позицией, с которой рассматриваются другие объекты (Саути), для английского читателя она все равно оставалась страной, периферийной по отношению к европейской модерности, вариантом культурного «другого»209.
Можно сказать, что «самоописание» испанской культуры, которое Бланко Уайт предлагает в «Письмах из Испании», представляет собой «пограничный» текст в лотмановском смысле - т.е., такой, который одновременно пересекаются множеством «границ» на различных уровнях. Извне , замечает Ю.М. Лотман, «имеет сложную организацию: это и извне данного жанра или определенной традиции внутри данной культурой, и извне круга, очерченного определенной метаязыковой чертой, делящей все сообщения внутри данной культуры на культурно существующие [...] и культурно несуществующие, апокрифические [...]. Наконец, это чужие тексты, пришедшие из иной национальной, культурной, ареальной традиции» 10.
Автобиографическая часть «Писем из Испании» составляла тот уровень метаописания, на котором «пограничная позиция» подвергалась интенсивной рефлексии. В целом, интровертность, склонность к самоанализу составляют характерную особенность прозы Бланко Уайта, а его исторические и политические умозаключения зачастую преломляются через анализ событий собственной внутренней жизни , однако «Письма из Испании» представляют собой особенный случай. Элементы автобиографии соединяются с литературной мистификацией. Маска, пусть и не являвшаяся тайной для определенного круга лиц212, выполняла психологическую и своего рода фатическую (контактоустанавливающую) функцию - откровенно говорить о себе трудно, как следует из признания вымышленного персонажа «Писем из Испании», которое биограф Бланко Уайта считает вполне автобиографическим :
I do not possess the cynical habits of mind which would enable me, like Rousseau, to expose my heart naked to the gaze of the world ... and as I must overcome no small reluctance and fear of impropriety to enter upon the task of writing an account of the working of my mind and heart, I have some reason to believe that I am led to do so by a sincere desire of being useful to others. [66]
И создание мистификации, и ее разоблачение помогало установить контакт с широкой публикой и убедить ее в правдивости повествования.
