Литература и наука в творчестве Олдоса Хаксли Головачева Ирина Владимировна

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Утопия нормального сознания: Олдос Хаксли и психология 56

1. Литература и психология, или Междисциплинарность в литературном тексте 56

2. Самопознание, или Зачем писателю теория? 61

3. Проекты 82

4. Хаксли и Фрейд 101

5. Хаксли, бихевиоризм и «промывание мозгов» 114

6. Хаксли, Восток и Запад 129

7. Картина сознания 141

8. Феномен массовой истерии: психоистория в литературе 156

9. Хаксли и феноменологическая психология 187

10. «Остров» и гештальттерапия 196

Глава II. Утопия расширенного сознания: Олдос Хаксли, психофармакология, мистицизм 215

1. Литераторы и дурман 216

2. Истоки интереса 220

3. Хаксли и Осмонд: биохимическая концепция шизофрении 229

4. Психохирургия и электрошок в литературе 241

5. Оправдания риска 243

6. «Распахивание дверей»: за и против 251

7. «Двери восприятия» 259

8. Конференции и проекты 264

9. Новый поворот 268

10. «Рай и ад» 272

11. Хаксли о природе визионерского и мистического опыта 283

12.Проекты, эксперименты 287

13. Мертон, Зэнер и Кришнамурти vs Хаксли 302

14. Даровая благодать 314

15. Лекции, проекты; 317

16. Хаксли предупреждает об опасности 327

17. Продолжение и осмысление психоделического опыта 330

18. Культура «мокши» на острове Пала 335

Глава III. Утопия количества и качества: Олдос Хаксли, евгеника и неомальтузианство 345

1. Мальтузианство в литературе 348

2. Евгеника как новое увлечение литераторов 351

3. Проблемы эволюции человечества в трактовке Герберта Уэллса 358

4. Хаксли, Мальтус и расовая политика 368

5. Великая депрессия, евгеника, генетика и «Дивный Новый Мир» 382

6. Герман Мёллер, Джулиан Хаксли, СССР и евгенические идеи Олдоса Хаксли 394

7. Интеллектуальные ресурсы и естественный отбор 400

8. Хаксли, евгеника, расизм 405

9. Демографический взрыв 412

10. Самый опасный миф человечества и борьба за выживание 416

11. Хаксли о целесообразности и этичности евгенического вмешательства 421

12. Новая тема: экология 428

13. «Двойной кризис» и «Прирученный секс» 432

14. Политика и биология 441

15. Биоэтика 446

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 468

Библиография 474

• Литература и психология, или Междисциплинарность в литературном тексте
• Литераторы и дурман
• Мальтузианство в литературе

Введение к работе

Олдос Хаксли (1894 - 1963) получил по истине сказочное культурное наследство по двум генеалогическим линиям. Его дед по отцовской линии - великий биолог-эволюционист Томас Генри Гексли (Хаксли, 1825-1895). Дед по материнской линии - великолепный поэт и просветитель Мэтью Арнольд (1822 - 1888). Наследственность, предоставившая потомку викторианских мэтров выбор из равно привлекательных для него art или science, возможно, сыграла не последнюю роль в укреплении его решимости этого выбора избежать. Очевидно, бессознательно он стремился «объять необъятное», то есть каким-то образом соединить научную мысль и литературу.

Сам Хаксли не раз признавался, что не является «подлинным писателем», способным легко придумывать сюжеты и создавать полнокровные убедительные образы. Отказываясь причислить себя к разряду прирожденных писателей, Хаксли вовсе не скромничал. Обладая безукоризненным вкусом - чтобы в этом убедиться, достаточно просто перелистать книжку его путевых заметок «В дороге» ("Along the Road", 1925J, он прекрасно осознавал свое место в литературном пантеоне и никогда не поставил бы себя на одну ступень с Шекспиром, Бальзаком, Стендалем. Диккенсом, Конрадом, Чеховым или Толстым.

В тех же путевых заметках Хаксли признается:

«Если бы я мог родиться заново и выбрать, кем стать, я бы пожелал стать ученым — и стать им не по воле случая, а по природному предназначению. <...> Единственное, что заставило бы меня усомниться - это художественная гениальность, будь она предлооїсена

6 мне судьбой. Но даже если бы я мог стать Шекспиром, думается, я все равно предпочел бы стать Фарадеем»[23, V. 1, р. 407].

Всю жизнь Хаксли думал о том, как отдельный человек может избежать ужасов личного и социального бытия, в том числе и ужасов бытия грядущего. Выразил он свои размышления совсем не так, как выдающиеся художники эпохи, не так, как Кафка или Джойс. Он проявил себя, прежде всего, как интеллектуал.

Серьезно занимаясь восточными религиями и философией, он не удалился в ашрам, не ушел в пустыню или в келью. Может быть, поступи писатель таким образом, он бы нашел ответы на вопросы, всю жизнь его занимавшие. Но мир, скорее всего, ничего бы об этом не узнал.

Литературная фигура Олдоса Хаксли несет на себе отчетливые отпечатки почти всего, что было характерно для двух эпох. Первая эпоха: межвоенные десятилетия с характерным для них нигилизмом, началом краха Проекта Просвещения, очарованием тоталитаризмом. О.Хаксли относится к западным интеллектуалам 1920-1930-х гг., считавшим идеи равенства и отмены частной собственности опасными выдумками. Тогда писатель не находил никаких практических обоснований эгалитаристским убеждениям и полагал, как, например, и Герберт Уэллс, что мудрое правление может осуществляться лишь интеллектуальной аристократией с предоставлением избирательного права только тем, кто успешно прошел тестирование уровня своего умственного развития.

Хаксли был одним из немногих деятелей культуры на Западе, кто не поддался чарам советской пропаганды. Он усматривал именно в российском коммунизме непростительный идеализм и называл

Далее Complete Essays of Aldous Huxley : In 6 vol. [23] для удобства цитирования будут обозначаться как СЕ.

большевиков недальновидными романтиками, убежденными в том, что человек — лишь общественное животное, которое путем дрессировки можно превратить в идеальную машину.

Вторая эпоха: 1950-е гг. - десятилетие, предшествовавшее эре Нью Эйдж (New Age). В большей мере, чем любой другой англоамериканский писатель, Хаксли выразил устремления Западного Духа, обновленное мироощущение, требовавшее адекватной религиозной философии, которая синтезирует мудрость Востока (йогу, дзен-буддизм, даосизм, махаяна-буддизм) и научный прагматизм Запада. Проповеди Кришнамурти и лекции Алана Уоттса, попытки парапсихологов нащупать «срединный путь», поиск альтернативных способов расширения или исцеления сознания, предпринятый психиатрами — все это так или иначе присутствует в послевоенных текстах Хаксли, давая нам самое яркое представление о духе времени.

Многие аспекты творчества и биографии О. Хаксли - может показаться, что практически все - уже так или иначе рассмотрены в огромном числе работ, посвященных этому писателю. Начало хакслеведению, по существу, было положено еще при его жизни. Первое издание такого рода под редакцией Клэр Эшельбах [349] появилось в 1961 году с предисловием самого Хаксли.

За минувшее с его смерти полстолетия написаны несколько ценнейших мемуаров и подробных биографий. Среди биографов писателя, разумеется, на первом месте стоит Сибил Бедфорд, которая была подругой (по некоторым сведениям, одной из возлюбленных) Хаксли и потому может считаться «первоисточником» [325] Нельзя не упомянуть и Лауру Арчеру Хаксли, вторую жену, написавшую бесценные воспоминания об их совместном десятилетии, об их психоделических экспериментах и о последних днях писателя «Это

мгновенье вечности» [386]. Безусловно, выдающимся трудом является исследование «Олдос Хаксли в Голливуде» Дэвида Данауэя о калифорнийском периоде Хаксли [345] и его книга интервью, взятых у широкого круга родственников, друзей и знакомых писателя [346].

В последние годы опубликованы сразу три биографии, добавившие новые шокирующие документы и факты, прояснившие ранее не освещавшиеся стороны творчества, философии или личной жизни Олдоса Хаксли. Так, Николас Мюррей впервые поведал о прежде не обсуждавшихся подробностях любовной жизни Хаксли [408]. Новый взгляд на религиозные устремления писателя предложил Дана Сойер, специалист по индуизму и буддизму [423].

Психолог и критик Джеймс Халл в монографии «Олдос Хаксли как представитель человечества» [379] показал единую направленность творческих и личных поисков писателя, посвященных определению и развитию возможностей, сокрытых в жизни духа, тела и социума. Принятый автором монографии исследовательский метод следовало бы характеризовать не только как литературно-биографический, но и как психологический. Путь самореализации писателя, его взлеты и падения, «кризис среднего возраста» - все это показано Халлом с исключительной корректностью по отношению к фактам, а главное, к произведениям и письмам Хаксли. Кроме того, Халл демонстрирует нехарактерную для многих новейших биографов деликатность, особенно удивительную в свете психоаналитического прошлого исследователя. Обучаясь в 1950-е психоанализу в Цюрихе, в частности, под руководством Карла Густава Юнга, Халл написал диссертацию «Олдос Хаксли: рост личности» [378]. Вернувшись в 1990-х к изучению Хаксли после долгих лет психотерапевтической практики, Халл продолжил поиски скрытых

смыслов творческой биографии писателя, его целей и средств. Поразительно, однако, вовсе не то, что критик взялся примерно за тот же самый сюжет с разрывом в 40 лет. Удивляет то, что на сей раз он полностью отказался от традиционной психоаналитической терминологии, предпочтя иной метод - в сущности, метод пристального вчитывания в тексты и факты не столько ради анализа литературного материала, сколько для того, чтобы показать те «магистральные подводные течения» в личностном становлении писателя, которые предопределяли очередной выбор Хаксли-л итератора. Основное содержание внутренней жизни Хаксли, согласно Халлу — открытие, разгадывание загадок мира, точнее, отдельных миров плюралистической вселенной, т.е. всех областей природы и культуры, которые оказались ему доступны. Тайны жизни, многообразие любви - от священной до плотской - волновали его столь же сильно, как и тайны инобытия. Просветление, по Хаксли, могло быть достигнуто как телесными, так и духовными практиками. «Открытие самого себя» длиною в жизнь происходило у писателя в полном соответствии с довольно рано сформулированным пониманием парадигмы «тело vs. сознание». На протяжении всей жизни Хаксли декларировал их единство, что не гарантировало ему свободу от мучительных поисков ответа на вопрос о значении и назначении плоти в жизни духа. В таком же ключе постигались и трактовались мистические озарения, равно как и измененные фармакологическим путем состояния сознания. Никакие личные трагедии, будь то ранняя слепота, смерть первой жены, преследующие его детские комплексы, творческие неудачи и даже собственная тяжелая болезнь и умирание, не отвлекли Олдоса Хаксли от главной цели его существования - поиска смысла. Исследование

Джеймса Халла дает еще один ключ к пониманию любимого девиза писателя: aun aprendo, «я все еще учусь».

Кроме перечисленных биографий писателя следует отметить, что анализу его творчества посвящено множество Ph D и кандидатских диссертаций. Написана одна докторская: В. С. Рабинович «Олдос Хаксли: эволюция творчества» [296].

Существует несколько библиографических справочников по критике О. Хаксли, лучшим из которых, несмотря на отсутствие в нем статей о новейших работах, по-прежнему остается Библиография Баса [324]." Естественно, что литературоведы, прежде всего, стремились определить место Хаксли в литературных направлениях первой половины XX века. Так или иначе, это делал каждый, кто брался за монографическое исследование Хаксли. Однако, как нам представляется, наиболее ясно проблему «приписки» Хаксли к тому или иному литературному направлению формулировал Питер Ферчоу в статьях 1994 года, включенных недавно в сборник его трудов о модернизме «Вынужденные модернисты: Олдос Хаксли и некоторые его современники» [355, р. 143-177]. Ферчоу справедливо отмечает, что, по крайней мере, по формальным признакам, выделяемым «пристальным чтением» и компаративистскими методами, проза Хаксли прочитывается как «немодернистская» из-за неизменного стремления писателя к ясности выражения и порой неприкрытой дидактике. В целом, работы П.

" Существуют также библиографии К. Шульц [424] и Г. Кьюлкса [388].

11 Ферчоу о Хаксли отличаются скрупулезностью в деталях и широтой

обзора контестов и интертекстов [350, 351, 352, 353, 354].

Мы не ставим здесь практически невыполнимую задачу осветить и оценить монографические исследования и статьи отечественных и зарубежных критиков, посвященные Хаксли. Существует несколько библиографических справочников, с помощью которых исследователь может получить информацию такого рода.

Неполный, но достаточно репрезентативный обзор русскоязычного хакслеведения содержится в статье В. С. Рабиновича «Олдос Хаксли и Россия» [418]. Книга Рабиновича «Олдос Хаксли: эволюция творчества» была единственной монографической работой об Олдосе Хаксли на русском языке [295]. В 2008 г. вышла наша монография «Наука и литература: Археология научного знания Олдоса Хаксли» [265].

О парадоксе творческой эволюции Хаксли написано немало. Парадоксальность эта явственно проступает, например, при сопоставлении «Дивного Нового Мира» ("Brave New World", 1932) и «Острова» ("Island"', 1962). О том, чем близки эти тексты, как и о том, что вторая утопия безо всякой иронии, то есть со знаком плюс, изображает государство, построенное на тех же «научно-технических» приемах, что и Новый Мир, писала, в частности Е. М. Апенко в статье «Настоящее и будущее по Олдосу Хаксли», послужившей предисловием к русскому переводу «Острова» [248].

В главе о «Дивном Новом Мире» книги «Олдос Хаксли: сатирик и романист» Ферчоу доказывает, что этот роман представляет собой развернутый комментарий об Америке [350]. Эту же мысль он развивает в статье «"Дивный Новый Мир" как сатира на американское прошлое, а не на британское будущее» [351].

Разумеется, никакого общего знаменателя, к которому можно было бы свести все мнения об этом авторе, не может быть. Многие отказывают раннему Хаксли в оригинальности, говоря о том, что его ранние романы - типичные period pieces. Не меньше и тех, для кого «подлинный Хаксли» закончился после, а то и до публикации «Дивного Нового Мира». Таково, в целом, мнение одного из давних отечественных исследователей этого автора Н. Я. Дьяконовой [278, 279].

Следует отметить, что зарубежные исследователи Хаксли давно перестали говорить о том, что его талант исчерпал себя к тому времени, как писатель перебрался в Соединенные Штаты. Мы разделяем точку зрения Д. К. Данауэя, подробнейшим образом изучившего все детали жизни Хаксли в Калифорнии. Как и американский критик, мы убеждены, что пребывание в Америке дало писателю бесценный опыт и стимулировало его широчайшие интересы [258, 365].

Одна из ЗАДАЧ данной диссертации заключалась в том, чтобы воздать должное тем многочисленным произведениям Олдоса Хаксли, что до сих пор оставались вне поля зрения российских переводчиков, издателей и критиков. Таковыми являются не менее сотни публицистических произведений Хаксли. Исключение составляет, пожалуй, лишь совершенно неадекватно переведенная на русский язык и плохо изданная в 2000 г. книга «О Дивный Новый Мир 27лет спустя» - такое название горе-переводчик И. Сиренко и издательство «Серебряные нити» дали сочинению О. Хаксли "Brave New World Revisited''' (1958). Ситуация с публикацией художественных произведений и некоторых трактатов Хаксли резко изменилась в последние годы. Но все же, львиная доля публицистических эссе,

О роли, которую сыграла культура Америки в творчестве Хаксли см. также статью Джереми Мекьера [401].

научных статей и философских трактатов Хаксли, равно как и исключительно интересная переписка, по-прежнему не доступны российскому читателю и игнорируются критикой. А между тем, именно non-fiction и корреспонденция определили характер его зрелой прозы. Произведения, опубликованные на русском языке в последние годы, нуждаются в обстоятельных комментариях. Мы рассматриваем множество эссе и статей, включенных в шеститомное «Полное собрание эссе Олдоса Хаксли» {Complete Essays), созданное усилиями Джеймса Секстона и Джереми Мекьера, и в сборники «Скрытый Хаксли» [34] и «Хаксли и Бог» [31]. Однако и данное издание включает в себя отнюдь не все публикации писателя, необходимые для исчерпывающего изучения его воззрений. Нам удалось найти немало важнейших журнальных статей, написанных им, например, для Vogue и Vanity Fair на рубеже 1920-30-х гг. Другим ценным источником явились ранее не публиковавшиеся эссе Хаксли, увидевшие свет в последние пять лет в Aldous Huxley Annual (AHA). Ценность этого периодического научного издания состоит в том, что труды Хаксли неизменно снабжаются подробным текстологическим и источниковедческим комментарием. AHA — это печатный орган международного сообщества, объединяющего критиков Олдоса Хаксли (Aldous Huxley Society). Это научное общество возникло 10 лет назад по инициативе англистов Мюнстерского университета (Германия), в основном усилиями президента Общества, профессора Бернфирида Нугеля собрана обширная постоянно пополняющаяся библиотека и осуществляются научные издания. В целом, AHA в совокупности с материалами трех симпозиумов, посвященных творчеству Олдоса Хаксли), и книгами серии «Возможности человека: труды об Олдосе Хаксли и современной ему культуре» {"Human Potentialities: Studies in Aldous Huxley &

Contemporary Culture"), дают исчерпывающее представление о горизонтах хакслеведения - о том, в какие стороны направлены интересы и амбиции критиков, занимающихся этим автором, и с помощью какого методологического инструментария они проводят исследования. Что до методологии, можно смело утверждать, что работы, посвященные Хаксли, охватывают весь спектр литературоведческих и культурологических направлений.

Мы не утверждаем, что Хаксли был великим художником слова. В самом деле, он не создал стиль, школу и т. п. Тем не менее, он по праву занимает место в пантеоне лучших авторов ушедшего столетия. И не только потому, что, если бы не открытая им литературная техника «контрапункта», скорее всего, мы читали бы, например, совсем другого Фолкнера.⁶ Кроме того, трудно вообразить, как развивалась бы без Хаксли фантастическая литература и, в частности, утопическая проза. Но дело не только в этом. Вот что, с нашей точки зрения, определяет

⁵ См., например, доклады Мюнстерского симпозиума: Now more
than Ever: [proceedings of the Aldous Huxley centenary symposium].
Muenster, 1994 / Ed. Berfried Nugel. — Frankfurt am Main, Berlin : Peter
Lang, 1995. Второй симпозиум состоялся в Сингапуре в 2000 г.: "Brave
new worlds: Aldous Huxley and the challenges of the third millennium":
Aldous Huxley symposium in Singapore, 28 December 2000 - 01 January
2001 (отдельно материалы этого симпозиума не издавались). Рижский
симпозиум состоялся в 2004 г. См. его материалы: "Aldous Huxley, man
of letters: thinker, critic and artist" [381]. Материалы последнего Лос-
анджелесского IV симпозиума, состоявшегося в Пасадене (Huntington
Library) летом 2008 г., надеемся, будут опубликованы в ближайшие
годы. Пока тезисы IV Симпозиума доступны в качестве [электронного
ресурса 1] .

⁶ См. об этом статью А. К. Савуренок [298].

особый статус О. Хаксли: этот автор представляет собой особый тип художника-интеллектуала. ЦЕЛЬ НАШЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ -доказать нашу позицию, показав, что соединение науки и искусства в едином пространстве художественного текста являлось одной из центральных задач его творчества.

Без преувеличения можно сказать, что Хаксли писал обо всем на свете. На первый взгляд, он уделял слишком много внимания (для литератора) психобиологическому аспекту жизни человека. Что он мог знать об этой стороне человеческого бытия? Он не был биологом, как его знаменитые дед и брат (Джулиан стал первым директором ЮНЕСКО). Не был он и психологом, как многие его друзья. Однако всю жизнь Олдоса Хаксли окружали не только великие писатели, религиозные мыслители, актеры и композиторы (Д. Г. Лоуренс, К. Ишервуд, Т. Манн, Дж. Кришнамурти, Ч. Чаплин, братья Маркс, И. Стравинский и др.), но и многочисленные ученые, которые были в своих областях, несомненно, выдающимися фигурами (Б. Рассел, Дж. Холден, Э. Хаббл, Ф. Перлз, А. Маслоу, К. Роджерс и пр.).

Из, его писем, адресованных авторам новейших научных сочинений, мы узнаем об его участии в многочисленных научных дискуссиях, конференциях. Профессиональные генетики, евгенисты, психиатры и психотерапевты, с которыми он обменивался мнениями, относились к нему исключительно серьезно, порой воспринимая его как коллегу и вовлекая в новаторские проекты.

Любопытным фактом его биографии является не только то, что в любой поездке с ним всегда находился дорожный вариант Британской энциклопедии, но и то, что, по крайней мере, в Калифорнии, где он прожил последние три десятилетия, он подписывался отнюдь не на Times Literary Supplement или New York Times Book Review, а на журналы Nature и Main Currents in Modern Thought. Фриц Кунц, издатель журнала Main Currents, который Хаксли неизменно выписывал с середины 1950-х

16 гг., публиковал статьи известных ученых и философов (таких, например, как Питирим Сорокин) об исследованиях и достижениях, имеющих гуманистический потенциал. Изучение подшивок этого журнала за 1950-60-е годы, позволило нам очертить не только круг возможных интересов Олдоса Хаксли, но и получить доказательства его знакомства с новейшими биологическими и психологическими теориями.

Идеи, над которыми он так напряженно размышлял в течение своей жизни (в разные периоды это были разные идеи, но биология, демография и терапия были его постоянными увлечениями), нашли свое воплощение, к счастью, не только в культурологических или социологических трактатах, но и в его романах.

Трактаты О. Хаксли являются во многом компилятивными и систематизирующими, хотя и опираются в значительной степени на собственный опыт писателя. Безусловно, такой тип исследовательской активности интересен сам по себе. Но в случае Хаксли гораздо более важным является следующее: ему удалось не столько предвосхитить, сколько достаточно точно спрогнозировать многие, если не все, существенные приметы и болевые - точки современной жизни индивидуума и социума. Можно было бы предположить, что это произошло только благодаря общению писателя с выдающимися учеными и что Хаксли попросту «подхватывал» новые идеи и исследовал их на уровне, доступном строго мыслящему дилетанту с художественным воображением. Это предположение справедливо лишь отчасти. Не выдающиеся ученые, его корреспонденты, а блестяще образованный дилетант Хаксли часто оказывался первым в постановке проблемы: он первым заговорил о возможностях, которые предоставляют посткапиталистической экономике новые методы репродукции и генной инженерией, он первым начал фантазировать о

тех перспективах, что открывают новые психоактивные вещества психотерапевту, мистику, художнику и даже политику.

Все перечисленное делает фигуру Олдоса Хаксли как теоретика/экспериментатора и как художника уникальной. Несомненно, такой мыслитель заслуживает самого внимательного исследования. Всем сказанным определяется АКТУАЛЬНОСТЬ нашего диссертационного исследования.

РАЗРАБОТАННОСТЬ ТЕМЫ.

Среди сотен работ, посвященных Олдосу Хаксли, выделяются всего две серьезные монографии «Дивный Новый Мир: история, наука и дистопия» Роберта Бейкера [322] и «Олдос Хаксли и мистика науки» Джун Дири [342], в которых уделяется особое внимание влиянию научного знания на творчество писателя. Следует отметить и главу «Будущее науки и Господь наш. Фрейд» ("The Future of Science and Our Freud") в книге Питера Ферчоу «Конец утопии» [352], а также его статью «Наука и сознание в «Дивном Новом Мире» Хаксли [354]. Назовем и работу, в которой была впервые критически рассмотрена научная составляющая первой утопии Хаксли и подчеркнута двойственность позиции писателя. Это эссе Теодора Адорно «Олдос Хаксли и утопия», переведенное на английский в 1967 [319]. Что до российских работ на данную тему, то нам известна лишь одна статья Т. Новиковой «Необыкновенные приключения науки в утопии и антиутопии» [291].

Теме науки посвящена и статья Р. Бейкера «Наука и современность в межвоенных эссе и романах Олдоса Хаксли» [323].

ОСНОВНЫЕ ЗАДАЧИ ДИССЕРТАЦИОННОЙ РАБОТЫ

Наше исследование продолжает и дополняет вышеперечисленные работы, ибо тема негуманитарного контекста и интертекста далеко не исчерпана. Поэтому мы уделяем особое внимание влиянию научного знания на творчество писателя, главным утопическим проектом которого мы полагаем создание сплава научного и художественного дискурсов. Таким образом, по существу, данное исследование призвано было решить еще одну задачу — написать интеллектуальную биографию Олдоса Хаксли, отличающуюся от уже перечисленных биографий по своей прагматике. Мы не будем повторять уже описанные факты личной и общественной судьбы писателя. Вместо этого мы представим творческий путь интеллектуала, чьи художественные произведения и научно-популярные трактаты были вехами на пути теоретического и экспериментального познания.

Нетрудно заметить, что мы особо выделяем зрелые и поздние
произведения Хаксли. Трудно отрицать, что по сравнению с эстетически
стройными произведениями британского периода более поздние,
американские тексты О. Хаксли далеки от совершенства. Но разве они
одновременно не более оригинальны? Непринужденное остроумие,
изящество и циничность «Желтого Крома» ("Crome Yellow", 1921),
«Шутовского хоровода» ("Antique Hay", 1923) «Этих сухих листов»
("Those Barren Leaves", 1925), композиционная полифоничность
«Контрапункта» ("Point Counter Point", 1928) не исчезли из его
поздней прозы. Некоторая информативная избыточность и
дидактичность возникли, думается, не по мере «убывания таланта», а
вследствие смещения интересов автора в сторону

междисциплинарности, т. е. в результате смещения акцентов и смешения дискурсов в рамках одного текста. Писателя как будто больше не заботит то воздействие, которое достигается с помощью новаторского формотворчества, не волнует, будет ли его очередной текст специфически литературным открытием. Он, разумеется, осознавал, что и сама по себе нарративная структура имеет в том числе и этический смысл, как это видно на примере Джеймса, Достоевского или Толстого. Отвергнув путь формального поиска, Хаксли остался в целом весьма традиционным повествователем, «втискивающим» важные для него рассуждения в длинные диалоги или в пространные монологи или даже отдельные трактаты, входящие в романную структуру /например, в «Острове» ("Island", 1963) или в «Через много лет» ("After Many а Summer", 1939).

Переломным в его творчестве мы считаем утопический роман «Дивный Новый Мир», давно озадачивавший нас своей двусмысленностью. И потому одна из наших задач — прояснить причины этой двойственности, уточнив художественную природу этого текста. Прежде всего, мы стремились решить вопрос о том, в самом ли деле этот роман является безоговорочно антиутопическим. Стремясь найти объяснения нашим «колебаниям», неизменно возникавшим при каждой попытке осмыслить это произведение, мы решили определить в самом тексте «внутренние напряжения» и разрешить загадки доступными литературоведу способами. Как пишет Жан Старобинский, сложность процесса реконструкции смыслов определяется следующим: «Трудно разделить в произведении то, что делает его фактом своего времени, приемлющим и проявляющим ценности этого времени, и то, что несет в себе критику (в смысле отрицания) тех же самых ценностей. Произведения литературы, сознательно или бессознательно со стороны

их авторов, бывают не лишены противоречий» [301, с. 41]. Весьма продуктивен и следующий тезис Старобинского: внешнее окружение писателя состоит из всего, что произведение преодолевает, и всего того, что преодолевает его. Внешние напряжения улавливаются критиком, если критик соотносит произведение и с его психическими истоками и окружающей средой. «При этом основные указания приходят по большей части не извне - их можно найти в самом произведении, надо только уметь их вычитывать» [301, с. 12]. Мы ставим задачу уловить, вычитать подобные «указания» в произведениях Хаксли, непременно соотнося их с соответствующими психобиографическими истоками и экстралитературными - в нашем случае научными - событиями. К последним относятся: знакомство Олдоса Хаксли с очередными научными публикациями, встречи с их авторами, участие в научных конференциях, семинарах, работа в исследовательских центрах и лабораториях.

Кроме написания «интеллектуальной биографии» Олдоса Хаксли, еще одной важной задачей мы считали реальное наполнение термина «роман идей», которым с такой легкостью оперируют критики, редко утруждая себя археологическими задачами, т. е. поисками конкретных научных источников идей и собственно научного содержания этого и других текстов Хаксли и изучением соответствующего поля значений. Без подобных раскопок исследователь обречен на домысливание авторского замысла, наполнение его произвольными смыслами.

Мы стремились подробно проанализировать и прокомментировать, в частности, тексты Хаксли, которые позволяют определить его как автора «романа идей» и вместе с тем хуже всего освещены в критике.

Казалось бы, анализируя творчество такого автора, критик должен обратить самое пристальное внимание именно на «науку», т. е. на

концептуальное наполнение, а не на «искусство» как форму изображения. Далее лучшие романы Хаксли, а именно, парадоксально похожие «Дивный Новый Мир» и «Остров», при беспристрастном рассмотрении демонстрируют довольно редкий случай в большой литературе, когда «что» важнее «как» - конкретное наполнение идеями гораздо значительней его выражения. Между тем, в общем корпусе хакслеведческих сочинений, как это ни парадоксально, такие исследования занимают весьма скромное место. Данное диссертационное исследование является попыткой восполнить значительные источниковедческие и концептуальные лакуны, существующие в хакслеведении. С этой целью здесь рассмотрено то, как складывался замысел произведений Хаксли, как возникали и разрешались им вопросы научного содержания. Именно в такой связи мы анализируем многочисленные научные гипотезы и теории, в той или иной мере ассимилированные (принятые или отвергнутые) писателем. Без выяснения конкретного «научного» контекста в его синхронии и диахронии невозможно понять специфику не только новаторской «антиутопической утопии» 1932 г., но и евпсихии, написанной спустя три десятилетия. Разумеется, наибольшую объективность может обеспечить подробное рассмотрение «круга чтения» Олдоса Хаксли. В идеале для понимания феномена Хаксли надо знать все, что знал он.

*Н Ч> *Н

Мы уже говорили, что одна из задач нашего исследования -корректировка клишированной оценки «Дивного Нового Мира». Так, в частности, мы не только ставим под сомнение, но и опровергаем распространенное мнение, согласно которому этот роман в той

законченной форме, с которой имеет дело читатель, - антиутопия. Задуманное как «сатирическая» или «негативная утопия» (а это не то же самое, что антиутопия, направленная на развенчание самой идеи построения утопий), это произведение приобрело смыслы и подтексты, сигнализирующие критику о двойственности отношения самого автора к научным конструктам, составившим фундамент нарисованной им достаточно искусственной картины будущего.

Критики, писавшие об этом романе, дают разные жанровые определения. Отнюдь не все называют его антиутопией.

В нашей работе мы используем термины «утопия» и «утопизация» прежде всего потому, к ним прибегал и сам О. Хаксли. Мы употребляем их в широком смысле, подобно тому, как поступает с понятием «утопия» Кеннет М. Ромер в книге «Утраченная необходимость: Америка в утопических текстах, 1888-1900» [420]: говорит, что утопия -гипотетическое (порой действительно существовавшее) сообщество или мир, отражающий более совершенный альтернативный образ жизни; утопическое произведение - текст, изображающий конкретную утопию.

Избранный нами подход к литературной утопии определяется тем, что в данном исследовании нет необходимости, не отступая от наших целей, вникать в подробности огромной области, занимающейся теоретическим изучением утопий во всех их жанровых разновидностях.⁸

Существует несколько обществ, занимающихся изучением утопий: Society For Utopian Studies, публикующее авторитетный академический журнал Utopian Studies; Ralahine Centre for Utopian Studies (Ирландия); European Utopian Studies Society. Особо плодовитыми в смысле количества и влияния на литературную теорию утопий оказались 1960-е гг., когда появились, например, классический труды «Будущее как кошмар» Хиллегаса [376] и «От утопии к

Освещение деталей и аргументов теоретических споров в данном случае не принесло бы ощутимых преимуществ. В последние годы отечественные литературоведы значительно продвинулись в этом направлении, в особенности в том, что касается русского утопического творчества в его взаимосвязях с зарубежными утопиями. В 2000-е годы опубликованы два заметные исследования литературных утопий, выполненные Л. М. Юрьевой [317] и Б. Ф. Егоровым [280].

В Нью-йоркской лекции 1962 г. (Aldous Huxley's BlashfieldAddress of 24 May 1962) О. Хаксли определил «Дивный Новый Мир», «Обезьяну и сущность» и «Остров» как «утопические фантазии» (Utopian fantasies), уточнив, что первые два текста - это эксперименты с «негативным утопизмом» (negative Utopianism), а последний — с «позитивным утопизмом» (positive Utopianism). По мнению Хаксли, критики, отрицательно отзывавшиеся об «Острове», должно быть, реагировали точно так же, как и сам он откликнулся на утопию «Люди как боги» (1923) Г. Уэллса, чей наивный оптимизм вызвал у него «стойкую аллергию» и желание написать в ответ что-нибудь циничное. «Дивный Новый Мир», в самом деле, был задуман как антиуэллсовская

коиімару» Уолша [436], сборник «Утопии и утопическое мышление» под редакцией Фрэнка Манюэля [430] и пр. В России всплеск интереса к утопиям пришелся на 1980-е гг.

Текст лекции был опубликован в 1963 г. под названием «Утопии позитивные и негативные». В журнале Aldous Huxley Annual за текстом Хаксли следует комментарий и послесловие Джеймса Секстона, примечательное подробными разъяснениями по поводу влияния на творчество Хаксли не только романа «Люди как боги», но и других романов Г. Уэллса [59].

сатира, однако, Хаксли, как мы надеемся показать, не ограничился этой задачей.

Оправдывая «Остров», Хаксли говорит:

«Сравнительно легко написать хорошую книгу о несчастье, безумии и семи смертных грехах. Исключительно трудно быть интересным и убедительным, когда пишешь о счастье, о разумном, об обычных добродетелях и необычных экстазах и просветлении» [59, р. 1].

Хаксли разделяет все утопии на два типа — «отодвинутые во времени» (far-out Utopias) и «приближенные к настоящему» (near-in Utopias). Собственные утопические фантазии он причисляет к последнему виду и утверждает, что такие тексты могут восприниматься в качестве проектов, планов возможных и желательных действий:

«Утопии, приближенные к настоящему, задуманы как реалистичные и практические. <...> Их автор подчеркивает, что его идеи можно осуществить» [59, р. 2-3].

Эти слова Хаксли служат достаточным основанием для того, чтобы утверждать: «Дивный Новый Мир» - не просто «негативная утопия». Намерение писателя заключалось не только в том, чтобы «устрашить» читателя и не только в том, чтобы создать сатиру или текст, высмеивающий любые попытки утопизации.

Высочайшая степень достоверности и теоретической осуществимости всех идей, заключенных в этом футур о логическом сочинении, позволяет считать первую утопию Хаксли проектом возможного мира, спроектированного как единое общество счастья и благоденствия. Планирование зиждется на твердом основании реалистических прогнозов.

Думается, несмотря на «антиутопический» эпиграф (цитату из Бердяева), предпосланный «Дивному Новому Миру», Хаксли признавал

ценность утопизма как проявления творческого потенциала и стремления к прогрессу. Доказательством тому служат его штудии и эксперименты. Даже осознавая опасности утопизма, он понимал, что культура не может отказаться от утопии. В самом деле, утопия -великолепный стимул для развития и воплощения идей, т. е. для цивилизационного и культурного процесса. Утопизация - великолепный личный стимул для развития воображения.

Одновременно Хаксли видел и трагизм, присущий любому утопизму, ибо любая утопия содержит зерна саморазрушения. Вполне естественно, что и литературные утопии полны явных и подспудных противоречий. «Дивный Новый Мир» качественно отличается от всех прочих текстов такого рода степенью выявленности этих противоречий.

В той же лекции Хаксли утверждает, что все авторы литературных утопий стали жертвами упрощения, которое он называл Первородным Грехом Интеллекта. Большинство создателей «утопий, приближенных к настоящему» игнорировало индивидуальную психологию. Это справедливо даже в отношении тех авторов, что осознавали ее значение. Причина их творческих неудач - в «жажде аккуратности», в извращенном стремлении к упорядоченности. Впрочем, в оправдание им Хаксли отмечает, что такое стремление лежит в основе искусства, философии и науки.

«Все создатели утопий намеревались быть позитивными. Однако каэ/сдый раз упрощенное представление о природе человека в сочетании с жаждой аккуратности меняло знак с плюса на минус и превращало придуманные ими идеальные государства в негативные Утопии, которые, несмотря на добрую волю создателей, <...> были потенциально столь эюе ужасающе антигуманны, как и «1984» Оруэлла.

См. об этом, например, сборник статей «Видения Утопии» [434].

<...> Ад часто бывает вымощен благими намерениями именно потому, что благие намерения часто связаны с неправильными идеями в общественных науках и еще более неверными идеями в психологии» [59, р. 4].

Как мы видим, Хаксли возлагает особые надежды на развитие наук, ибо рассчитывает на то, что с их помощью человечество (и культура) обретет более верные координаты.

Нельзя не заметить, что в своих научных и околонаучных проектах, которые мы определяем как утопические, Хаксли также преследовал не только критические, но и вполне позитивные цели. Однако, несмотря на глубину рефлексии и широту кругозора, он также не избежал проклятия Первородного Греха Интеллекта.

* * *

Самым адекватным жанровым определением «Дивного Нового Мираъ, не считая тех, что дал Хаксли, мы обязаны Нортропу Фраю [356], причислившему его к мениппее или менипповой сатире, характеризующейся общей пародийной установкой, дающей свободу в создании нереальных (скажем, фантастических) ситуаций и не очень реалистических персонажей. Цель минипповой сатиры - поговорить в шутку о серьезных философских проблемах. Именно Фрай заметил то, что обычно опускается в рассуждениях об этом романе Хаксли. А именно: мениппова сатира подвергает осмеянию все подряд: суеверие, псевдо- и паранауки, а также подлинную науку. Фрай приводит пример «Путешествий Гулливера» Свифта, где сатирически изображены экспериментальные лаборатории, и «Едгина» Батлера, где намеренно извращена суть дарвинизма и мальтузианства. Но ведь это не

значит, что Свифт и Батлер полагали всю науку мракобесием? Дистанцировавшись от реальности, они предлагали тренировку для критического ума, предъявив несколько упрощенные, шаржированные идеи для переоценки. «Сатирический взгляд здесь не является ни философским, ни анти-философским. Это лишь самовыражение гипотетической формы искусства (hypothetical form of art). Сатира на идеи — всего лишь особый вид искусства, который защищает собственную творческую отстраненность» [356, р. 231]. Именно жанр менипповой сатиры позволил Хаксли вольно обращаться с самыми передовыми и плодотворными идеями и подлинно научными достижениями. Избрав стихию мениппеи, Хаксли максимально затруднил раскопки его собственной точки зрения. Однако нас это не останавливает, ибо мы не намерены «застрять» в пределах этого текста.

Заблуждением является и мысль о том, что этот роман - результат уникального прогностического дара, и что Хаксли, обладая талантом прорицателя, просто-напросто предсказал сущностные цивилизационные изменения и сдвиги в сознании. Мы видим одну из своих задач в том, чтобы доказать, что в значительной степени образность этого романа проистекает из осведомленности писателя, его научного мировоззрения.

Не менее распространенным является и следующее суждение: Олдос Хаксли явно предпочитал науке мистику и паранауку. Даже Джун Дири [342] сделала особый акцент в своей монографии на тех, «маргинальных» псевдонаучных увлечениях писателя, что предопределили его роль «предтечи Нью Эйдж». Таким образом, еще одна ЗАДАЧА данной диссертации: опровергнуть тезис о том, что Хаксли был более всего увлечен мистикой, прояснив путаницу, создавшуюся вокруг этого вопроса.

МЕТОДОЛОГИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ

Поскольку одной из задач нашего исследования было составление интеллектуальной биографии писателя, логичным было воспользоваться биографическим методом.

В связи с тем, что мы рассматриваем конкретные историко-литературные вопросы в контексте истории идей и истории науки, по-прежнему актуальным представляется историко-литературный метод. Не менее адекватным нашим целям оказался и метод, предложенный «социокультурным литературоведением» (culture criticism). Критики этой школы пересмотрели те позиции, с которых до них выносились суждения о том, что следует считать художественным текстом, и «потребовали равноправия» в изучении и соположении fiction, non-fiction и document. В самом деле, именно их совокупность и составляет историю идей и ценностей. Не менее продуктивна такая позиция и для историко-литературоведческой работы. Таких взглядов придерживался, в частности, основоположник этого направления Реймонд Уильяме. В книгах «Долгая революция» [445] и «Культура и общество» [444] он показал, как работает механизм эволюции культуры и литературы в связи с изменениями идеологии. Немаловажной для нас оказалась и его статья «Утопия и научная фантастика» [446]. Естественные науки, которые мы рассматриваем в диссертации применительно к творчеству Олдоса Хаксли, по сути, насквозь идеологичны. Это качество, по всей видимости, и сделало их удобным для О. Хаксли материалом критической беллетризации и утопизации.

Итак, одно и то же явление мы рассматриваем то сквозь призму биографических обстоятельств Хаксли, то в свете общекультурных

процессов, в равной степени выраженных в науке и литературе. Переключение внимания с «фигуры», на «фон» и обратно представляется нам вполне естественным и плодотворным, тем более что соответствует главному принципу гештальт-психологии - направлению психологии, которому Олдос Хаксли отдавал безусловное предпочтение.

Наше исследование потребовало широкого междисциплинарного подхода, ибо, во-первых, такова сама природа изучаемого здесь предмета: междисцшлпнарностъ является отличительным свойством самого Хаксли. Во-вторых, история литературы в целом, как и история творчества конкретного писателя, порой требует изучения фактов, принадлежащих различным областям науки. Ранним примером такого исследования служит работа М. П. Алексеева «Пушкин и наука его времени» [246]. В-третьих, для историка литературы вполне естественно прибегнуть к методам, связывающим литературу не только со смежными областями гуманитарной культуры, но и с науками о жизни и человеке, если цель, как в нашем случае, состоит в том, чтобы показать, как писатель реагировал на процесс превращения некоторых сфер опыта в науку, а порой и наоборот — превращения науки в опыт, и, в частности, в паранаучную или оккультную практику. Но главное — мы показываем писателя как полноправного участника научного обмена.

Назвав наше исследование «археологическим», мы имели в виду метод, сочетающий историю идей и анализ дискурсов, мнений и типов ментальносте - все то, что Мишель Фуко определил как «археология знания» в одноименном сочинении [307]. Такой способ изучения и описания показывает, как распространяется научное знание, как оно порождает философские понятия и как порой воплощается в литературную форму. В рамках «археологии знания» Фуко (в особенности в свете идей, высказанных в книге «Слова и вещи» (1966)

зо [311], разные продукты культуры становятся вполне соизмеримыми, что дает нам возможность свободно сополагать «документы» различной природы - будь то дискуссии нобелевских лауреатов по биологии, медицинские трактаты по контрацепции или раздвоении личности, лекции по проблемам психофармакологии, материалы конференций по вопросам перенаселенности, журнальные публикации Хаксли на эти темы и его же художественные утопии.

Очевидно, что писатель вовсе не случайно сделал акцент именно на таких сферах утопического конструирования, как медицина, психология и социобиология. Они, как показали, в частности, исследования М. Фуко, изначально идеологизированы и обладают охранительной функцией, т.е. направлены на достижение порядка и сохранения определенной статусности. Именно такие интенции характерны для любого утопического строительства. Как демонстрирует М. Фуко, идеология не исключает научности, точно так же, как наука не исключает идеологичности. Этот тезис полностью подтверждается анализом научного знания Олдоса Хаксли, который одним из первых разглядел идеологическое содержание психологии и биологии - на первый взгляд, далеких от идеологии областей.

Предпринятые нами путешествия во времени порой описывают идентичные отрезки биографии. Однако исследование биографии писателя производится каждый раз под новым углом зрения. «Археологические раскопки» и, следовательно, три сортировки (по количеству глав, каждая из которых посвящена одной области), три описи добытого материала предприняты для того, чтобы составить картины трех различных «археологических территорий». Такое многократное прохождение пути и разделение биографического и литературного материала на «территории» представляется нам

необходимым и неизбежным. В самом деле, трудно добиться ясности и цельности изложения междисциплинарных вопросов, если не отказаться от традиционного историко-биографического подхода или тривиального и далеко не всегда оправданного деления писательской биографии на «этапы творческого пути». Вместе с тем, мы отдаем себе отчет в том, что выбранные нами дисциплины (психология, медицина, биология и пр.) не имеют фиксированных границ - это свойство и дает нам возможность междисциплинарного подхода. «Археологические территории могут пересекать «литературные» или «философские» тексты в той же мере, как и научные тексты» [307, с. 336].

Три археологические территории, выбранные нами для анализа, были подсказаны самим Олдосом Хаксли, точнее, избранной им самим стратегией утопизации, которой, на наш взгляд, подчинено большинство его художественных и критических текстов, начиная с середины 1920-х гг. Что до научных текстов, принадлежащих избранным областям знания, то, поскольку в центре нашего внимания располагается фигура Олдоса Хаксли, определенного нами на роль «идеального наблюдателя», мы в основном анализируем тексты, оказавшиеся в поле именно его зрения, т.е. вычленяем то, что было интересно самому Хаксли, и лишь по необходимости отходим в сторону и обращаемся к тем научным (или казавшимся таковыми) трудам, что в свое время сыграли роль манифестов научной мысли.

Те научные области, к анализу которых мы прибегаем в нашей работе, нельзя считать достаточными условиями для возникновения замыслов и самих текстов Хаксли. Однако осмысление их писателем явилось необходимым условием осуществления его творческих интенций. Произведения Хаксли отсылают нас не только к непосредственному историческому и биографическому контексту, но и к

тем явным и подспудным процессам, что происходили в современной писателю науке. Их невозможно игнорировать, как невозможно не замечать факты писательской биографии.

* * *

Опыты создания амальгамы литературы и науки имеют давнюю историю. Эксперименты такого рода были нередкими уже в эпоху Ренессанса. Так, например, Галилео Галилей часто излагал свои теории в беллетризованной форме. XVIII столетие также было эпохой творцов, чьи энциклопедические интересы охватывали как область научного, так и сферу изящного. Достаточно упомянуть «Сон Даламбера» и «Племянника Рамо» Дени Дидро, так называемые «геологические» этюды Иоганна Вольфганга Гете, «Письмо о пользе стекла» М. Ломоносова и пр. Контакты и взаимодействие науки с литературой XIX века очевидно на примере таких произведений, как «Луи Ломбер» и «Поиски абсолюта» О. де Бальзака и «Фея хлебных крошек» Ш. Нодье.¹'

О связи художественных текстов с наукой см., например, книгу Ж. Старобинского «Действие и реакция» [300]. Особенно главу 2 о Дидро, главу 5 о Бальзаке и главу 6 о полемике Гете, Китса и Вордсворта с Ньютоном. Интересен также раздел об «Эврике» Э. По, но более обстоятельный разбор научного содержания этого трактата американского романтика предложила Э. Ф. Осипова [292, с. 80 - 93].

Что касается, например, взаимосвязи дарвинизма и литературы, то следует выделить книгу Джорджа Ливайна «Дарвин и романисты» [393] и сборник статей о влиянии дарвинизма и неодарвинизма на литературу «Викторианская наука и викторианские ценности» [433]. А

Говоря о «взаимоотношениях» Хаксли с наукой, нельзя не заметить, что писатель не раз на нее «нападал». Самая язвительная и яростная из его атак - роман «Обезьяна и сущность», что не удивительно: данная утопическая фантазия посвящена последствиям ядерной войны. Киносценарий, составляющий основную часть романной структуры, открывается описанием сцены в ночном клубе, где выступает полногрудая накрашенная бабуинка, а за ней на легкой стальной цепочке, прикрепленной к собачьему ошейнику, выходит на четвереньках Майкл Фарадей. Фарадей плачет, на лице его отражается отвращение и негодование. Певица избивает старого физика.

Вскоре появляется еще один персонаж. Он имеет самое прямое отношение к достижениям ядерной физики и ее гуманитарным последствиям. Это Альберт Эйнштейн. Писатель и его посадил на цепочку, заставив служить бабуинам-генералам.

Под другим флагом служит (иным животным) еще один Альберт Эйнштейн. Писатель посадил его на точно такую же привязь. Читатель, не забывший биотехнологий, подробно описанных в «Дивном Новом Мире», понимает, что это клоны. Ирония состоит не просто в том, что животные клонировали человека, а в том, что они клонировали самого известного ученого столетия. Общий тон сцены - явно издевательский:

«<...> Два одинаковых лица уставились друг на друга сквозь частокол начищенных кожаных сапог своих хозяев. <...> - Это ты,

обстоятельный труд Стивена Мейера о влиянии научных теорий на творчество Гертруды Стайн [404], не только служит прекрасным примером удачного междисциплинарного исследования, но и является заметным шагом вперед в развитии биопоэтики.

Альберт? — неуверенно спрашивает один из Эйнштейнов. Другой медленно кивает. —Боюсь, что да, Альберт» [11, с. 314].

В книге «Наука, свобода и мир» ^Science, Liberty and Peace",

1946) Хаксли изложил свои размышления (в духе Толстого, цитатой из которого начинается это пространное эссе) о тех опасностях, что готовят человечеству практически любые открытия в науке и техники, ибо приведут лишь к новому, более существенному, имущественному и правовому неравенству во всем мире.

Тем не менее, наука, в особенности естествознание, входила в сферу важнейших сфер интересов Олдоса Хаксли. Почему?

Во-первых, ему как создателю сюжетов и характеров представлялось интересным изобразить ученого, его мыслительный процесс - движения ума от набора чувственных восприятий к набору ненаблюдаемых, гипотетических данностей и затем к новой гамме переживаний и системе представлений. Ученые присутствуют во многих произведениях Хаксли. Это Шируотер в «Шутовском хороводе», лорд Тэнтемаунт в «Контрапункте», Мартене в «Гении и богине» (The Genius and the Goddess, 1955), Миллер в «Слепце в Газе» (Eyeless in Gaza, 1936), Обиспо в «Через много лет» и Макфэйл в «Острове».

Во-вторых (и это самое главное), Хаксли полагал, что наука оказывает все более существенное влияние на дух, сознание и на абсолютно все стороны жизни человека и планеты. Следовательно, писатель просто-напросто не может ее игнорировать. Разумеется, это спорная точка зрения. В современной литературе найдется немало литераторов, словно не замечающих того, в каком именно времени они

Хаксли О. Обезьяна и сущность [11]. Далее для удобства цитирования будет обозначаться как Обезьяна.

живут. Но у Хаксли не было ни малейшего сомнения в значительности того места, которое должна занимать наука в современной культуре.

Олдос Хаксли неоднократно отмечал, что писатели в целом любят хвалиться своим неведением. Он называл литераторов, по-прежнему игнорирующих открытия Эйнштейна и Гейзенберга, «невежественными идиотами». Естественнонаучное знание, писал Хаксли в своем последнем сочинении «Литература и наука» ("Literature and Science", 1963), в основном остается за пределами литературы, оно не усвоено теми, чья традиционная задача заключается в изучении человека как индивидуума, как продукта культуры и как биологического вида. Словно в оправдание литературы Хаксли напоминает, что «ненаучное», т.е. художественное исследование врожденных различий между людьми изначально присуще литературе. До того, как соответствующие открытия были сделаны биологами, антропологами и психологами, именно литература брала на себя роль точного, хотя и интуитивного «инструмента» познания типов и характеров. «Лишь в двадцатом веке наука догнала литературу», что, как справедливо отмечает Хаксли,

1 *\

накладывает на последнюю особую ответственность.

Хаксли не раз говорил, что успехи психологии, физиологии и биохимии отразятся на человеке гораздо сильнее, чем успехи физики и техники:

«Очевидно, что биология имеет более непосредственное отношение к человеческому опыту, нежели более точные науки, такие, как физика и химия. Отсюда ее особая значимость для писателей. Науки о природе могут подтвердить интуитивные догадки художника, расширить его представления, обогатить кругозор. У писателей <...>,

Huxley A. Literature and Science [42]. Далее для удобства цитирования будет обозначаться как LS - И. Г.

как пишет профессор А. Маслоу «возможно, случаются удивительные озарения; возможно, они задают нужные вопросы, выдвигают справедливые гипотезы, и, вероятно, в большинстве случаев они правы. Но как бы они сами ни были в чем-то убеждены, им никогда не убедить человечество <...>. Наука — это единственное имеющееся у нас средство навязать истину сопротивляющимся» [LS, р. 79].

Знаменитый философ и политолог Исайя Берлин, неоднократно встречавшийся с Олдосом Хаксли, пишет в своих воспоминаниях: «Наверно, после Спинозы никто с такой страстью, последовательностью и полнотой не верил в тот принцип, что освобождает лишь знание <...>» [252, с. 10].

НОВИЗНА нашей работы заключается в следующем:

впервые написана «интеллектуальная» биография этого автора;

впервые целостно реализован междисциплинарный подход к изучению всего творчества писателя Олдоса Хаксли;

впервые показано, что создание амальгамы художественного и научного дискурсов являлось одной из главнейших задач его творчества;

впервые все творчество Хаксли рассмотрено сквозь призму его утопических проектов.

* * *

Хотя дискуссия о взаимоотношениях науки и искусства была начата предками Олдоса Хаксли (Мэтью Арнольдом и Томасом Гексли)

еще в XIX веке¹⁴, подлинные страсти вокруг этой темы разгорелись лишь в XX веке.

Так, в 1919 году в небольшом эссе «Поэзия и наука» ("Poetry and Science"), написанном для Athenaeum, Олдос Хаксли поделился с читателями своей мечтой «поженить науку и поэзию», добавив, что, к сожалению, в английской литературе не найдется достойных примеров подобного союза (примеры поэзии Альфреда Теннисона и Эразма Дарвина он решительно отметал). Хаксли изумлялся тому факту, что XIX столетие, столь богатое научными идеями, не смогло породить хороших поэтов, страстно увлеченных темой науки. В литературе XIX века Хаксли обнаруживает единственного поэта - Жюля Лафорга (1860-1887), который под впечатлением от научных гипотез и открытий философии и науки (в частности идей Гартмана), создал подлинно лирические произведения.

Как мы видим, Хаксли уже в начале своей карьеры писателя и критика стремился показать художникам и ученым ограниченность и неполноту их независимых систем координат. Указывая на необходимость «научного просвещения» писателей, он неизменно подчеркивал ограниченность и научного знания как такового, что нисколько не усмирило собственную страсть писателя к науке, однако, задало ей неожиданное направление.

Мэтью Арнольд написал эссе «Литература и наука» [108], а Томас Гексли — статью «Наука и культура» [149]. Томас Гексли и Мэтью Арнольд, по существу, пришли к единому мнению о том, что между наукой и культурой не существует непроницаемой границы, после того, как Арнольд объявил, что его определение культуры как «лучшего из всего, что придумано и сказано людьми», включало в себя и науку и культуру. См. об этом в «Жизни Мэтью Арнольда» Николаса Мюррея [409, р. 301].

В том же году Athenaeum печатает статью Джона У. Салливана (1886-1937), приятеля Олдоса Хаксли по Гарсингтону. Салливан был литературным критиком и популяризатором науки, одним из первых изложившим эйнштейновскую теорию относительности доступным языком. Статья называлась «Наука и культура» [226]. В ней утверждается, что развитие науки не может не сказаться на трансформации культуры - разумеется, при условии, что художники дадут себе труд наукой интересоваться. В следующей статье на эту тему - «Наука и литература» [227] - Салливан, констатирует, что изменение мировоззрения, происходящее при смене научных парадигм (например, с появлением теории относительности), меняет и сознание художника, и приводит тезис Т. Гексли: между ученым и подлинным художником не существует особого отличия, ибо литература, как и наука, проливает свет на судьбу и предназначение человека.

В середине века достаточно неожиданно вспыхнул «конфликт двух культур», вызванный в 1958 году лекцией Ч. П. Сноу «Две культуры и научно-техническая революция» [223]. В своей лекции Сноу констатировал разрыв между научно-технической и гуманитарной «культурами». Он безапелляционно причислил литераторов к «неучам», обвинив их в пессимизме и отсутствии интереса к науке и прогрессу. Более того, Сноу объявил, что именно ученые исповедуют гуманистические идеалы, и потому следует изменить систему университетского образования, отдав приоритет научным дисциплинам. Текст Сноу в шестом переиздании попался на глаза Ф. Р. Ливису (1895-1978), продолжателю традиций М. Арнольда в критике. Ливис, возмущенный научным шовинизмом Сноу и вульгарной прямолинейностью его тезисов, сделал ответный ход в лекции 1962 г.

«Две культуры? О значении Ч. П. Сноу» [160], в которой провозгласил: гуманистична одна единственная культура - традиционная, гуманитарная, ибо она подчеркивает индивидуальное. Равнодушие к искусству и литературе таит в себе опасность дегуманизации. Культура, в особенности литература, не только воплощает эстетические ценности, но и является источниками тотального влияния на мироощущение и критерии жизни. Ответ, данный Ливисом, хоть и не вполне корректен, но все же выявляет неадекватность тезиса Сноу о том, что единственная социальная надежда лежит именно в области науки и техники. Кстати Ливис вовсе не противопоставлял науку художественному творчеству. Он лишь встал на защиту последнего.

Тогда же в спор включились Лайонел Триллинг, опубликовав эссе в июньском номере журнала Commentary «Наука, литература и культура: Заметки по поводу спора Лиеиса — Сноу» (Science, Literature and Culture: A Comment on the Leavis-Snow Controversy) [232], и Роберт Оппенгеймер, написавший статью «О науке и искусстве» (On Science and Culture) в Encounter в октябре того же года [188].

Такова была атмосфера, повлиявшая на решение Олдоса Хаксли поставить точку в споре о «культурах» или, по крайней мере, найти здоровое зерно в аргументах двух сторон. В 1963г. Хаксли опубликовал в Harper's статью «Единственный способ написать современную поэму о соловье» ("The Only Way to Write a Poem About a Nightingale"). В ней он дает кажущееся сейчас тривиальным, но по тем временам достаточно новаторское в своей точности, определение литературного и научного дискурсов. Хаксли подошел к этой теме

Huxley A. The only way to write a poem about a nightingale [47]. Далее для удобства цитирования данное издание обозначается как Nightingale.

строго научно, последовательно доказывая, что наука описывает обобщенный опыт {public experience), а литература - личный {private experience). Нельзя не заметить, что произведения О. Хаксли этот тезис опровергают, ибо порой содержат суммированный и обобщенный опыт, изложенный гораздо убедительней, чем личный опыт его героев. Впрочем, Хаксли и сам это понимал и потому на первой же странице отметил:

«Не столь систематично, но литература также имеет дело с этим обобщенным опытом» [Nightingale : 62].

Век Науки, напоминает писатель, тем не менее, остается и веком частного переживания. Каково же назначение современной литературы? Во-первых, поскольку человек воспринимает мир опосредованно, в частности, через призму литературы, она должна адекватно передавать жизненный опыт. При этом современная литература должна оставаться ИСКУССТВОМ, ибо плохое искусство наряду с нереалистичной философией и религиозными предрассудками -это преступление против человечества. Во-вторых, знание, лежащее в основе произведения, должно соответствовать правде личного опыта, правде культурной традиции и правде современной науки. Сплав этих трех составляющих послужит «сырьем для новых литературных форм» [Nightingale, р. 63].

Таков манифест новой литературы, цель которой - исследование Человека и исследование природы Новой Эпохи.

«Современный литератор, приготовившийся написать о Природе, сталкивается с задачей гармонично связать в рамках одного произведения освященный древностью материал, доставший ему от мифотворцев былых эпох, с новыми открытиями и гипотезами,

которыми в изобилии порождает его собственная эпоха» » [Nightingale,

Р- 64].

Научная достоверность и точность, в сущности, находятся за пределами художественности. Однако в том случае, если такой литератор, как Хаксли, стремится достичь не просто правдоподобного, но достоверного изображения придуманного им мира, так или иначе представляющего проекцию современной ему действительности, научная подоплека художественной реальности становится основой эстетического замысла. Ясность и наукообразие художественного проектирования, начиная с 1930-х годов, стали, очевидно, одной из важнейших задач автора.

Вернемся к «эссе о соловьях», где Хаксли приводит конкретный пример неадекватного решения поставленной художественной задачи. Это стихотворение Т. С. Элиота «Суинни среди соловьев», название которого обыграно в заголовке эссе. Хаксли критикует Элиота за незнание элементарных фактов о соловьях — за невежество, непростительное для современника Конрада Лоренца. В самом деле, в стихотворении Элиота соловей распевает тогда, когда в природе ничего подобного услышать невозможно.

«Для литератора двадцатого столетия новые сведения об этом освященном традицией поэтическом материале могут сами по себе служить материалом для поэзии. Поэт, игнорирующий этот факт — трус. Новые факты о соловьях — это вызов, который стыдно не принять. Ученые слова, слова учебника должны быть очищены и превращены в богатый смыслами язык, способный одновременно выразить как правду о соловьях — об их существовании в мире гусениц, эндокринных желез и охраняемой ими территории, так и правду о людях, слушающих песнь соловья» » [Nightingale, р. 66].

Итак, Хаксли твердо убежден, что фактическая нелепица разрушает самую совершенную поэтическую структуру.

Цель написанной тогда же книги «Литература и наука» -определить, какова связь литературы и науки, выяснить, чем, с художественной точки зрения, литератору двадцатого века может быть полезна наука двадцатого века. По существу, «Литература и наука», завершившая писательскую карьеру Хаксли, представляет собой проект новой прозы, чье предназначение - показать жизнь человека новой эпохи, человека, сознание которого обусловлено новым знанием.

Эта последняя книга Хаксли — сумма его зрелой эстетики. Она недвусмысленно свидетельствует о том, что дидактическая и просветительская роль литературы для него бесспорна и первостепенна.

Назначение ученого, по Хаксли, заключается в создании монистической системы, в которой все многообразие мира сведено к некой систематической целостности. Писатель же должен не просто конституировать многообразие мира. Ему следует акцентировать многоликость жизни, «изображая радикальную непостижимость грубого, неподдающегося осмыслению бытия», переводить случайность и бесформенность индивидуального существования в «хорошо организованное и осмысленно произведение искусства» [LS, р. 10]:

«Литература не «номотетична», а «идиографична»; она занимается не закономерностями и объяснительными законами, а описаниями внешнего вида и отличительными чертами объектов, воспринимаемых как единое целое, а также суждениями, сравнениями и установлениями различий, она занимается внутренним содержанием сущности и самой сущностью, и, наконец, она занимается Istigkeit — не-мыслием в сознательном, непреходящей Таковостыо в бесконечности беспрерывного разрушения и беспрерывного обновления» [LN, р. 8].

Чем по теории О. Хаксли литература может оказаться полезной науке?

Хаксли отмечает, что литература - предшественница психологии. Литература была и по-прежнему может быть, хоть и интуитивным, но довольно точным «инструментом» познания типов и характеров еще до того, как антропология, биология и психология сделала соответствующие открытия. Хаксли приводит примеры героев Шекспира и Диккенса, которые полностью соответствуют современным научным соматотипическим классификациям.

Хаксли убежден, что естественные науки нуждаются в интуитивных озарениях художника, в точке зрения писателя, существенно отличающейся от видения ученого. Писатель смотрит на мир «с высоты птичьего полета», т. е. непредвзято, ибо не скован дисциплинарными рамками.

Хаксли представляет себе идеальную современную литературу как синтез обобщенного знания и личного непосредственного опыта, как сплав безукоризненных научных рассуждений и не менее безупречного художественного чутья.

Примерно такие же рассуждения, как это не удивительно, встречаются и в современном литературоведении - например, в «эволюционной или биопоэтической критике». Так, в статье «Теория», антитеория и эмпирическое литературоведение» [335] Джозеф Кэрролл открыто признает актуальность гуманистических идей Мэтью Арнольда, утверждавшего более ста лет тому назад, что литературный канон - это нормативная совокупность не только художественного опыта, но и жизненных ценностей. Кэрролл уточняет: «Представления о психологии, общественной жизни и природе, содержащиеся в литературном тексте

как специфически сформулированные тезисы, приблизительно совпадают с представлениями, имеющимися в культуре, которой данный текст принадлежит. Философское или эссеистическое рассуждение более систематично, однако и более подвержено упрощению, ошибочной сосредоточенности на единичных идеях. Литература же имеет дело со всем словарем обычного языка и, таким образом, лучше приспосабливается и более достоверно описывает частную жизнь или жизнь общества» [286, с. 100].

И, наконец, Хаксли указывает на особую роль литератора -этическую. Так как современная наука порой способствует достижению совершенно негуманных целей, то именно литература, не столь абстрактная и безличная, должна напоминать об этой «гротескной и все более угрожающей ситуации» [LS, р. 93] и показывать, в чем состоит подлинная человечность, и каково биологическое и психологическое предназначение человека как представителя своего вида и человека как индивидуума. Тексты Олдоса Хаксли, анализируемые в диссертационной работе, полностью соответствовали этой роли, осознанно выбранной писателем.

Однако гораздо более точное определение роли писателя О. Хаксли дал не в «Литературе и науке», а за четыре года до этого, выступая в качестве приглашенного докладчика на Конференции по психофармакологическим проблемам изучения сознания (Сан-Франциско, 1959) с докладом «Окончательная революция» ("The Final Revolution"). Думается, имеет смысл процитировать следующий пространный пассаж из его речи:

«Сегодня вечером я спросил себя, что именно я делаю в этой компании. Кажется, я единственный гуманитарий среди множества докторов разнообразных наук. Здесь я подобен невежде в огромном

море профессионального знания. <...> В «Еэюе и Лисе», любопытном эссе о Толстом, Исайя Берлин пишет: лиса много всего знает, eoic знает что-то одно, но очень ваоїсное. У лисы в запасе много хитростей, но eoic может сворачиваться в клубок и таким способом противостоять лисе. Этот образ подходит к разным областям. В литературе, например, есть писатели-лисы и писатели-ежи. Лисы обследуют огромные территории и знают массу разных вещей. Лучший пример писателей-лис — Шекспир. А есть писатели-ежи, сосредоточенные на одной единственной идее, которую они развивают до крайних пределов. Лучший пример - разумеется, Данте.

В данный момент, думается, эти образы можно отнести к специалистам и неспециалистам. Можно сказать, что я - это лиса из «низов», оказавшаяся среди множества высокопоставленных ежей. Так что же я здесь делаю? <...>. Очевидно, что я не могу соперничать ни с одним из здешних ежей. Я слушаю доклады, и многие из них исключительно интересны. Я извлекаю из них много полезного. Должен признаться, что когда елей слишком углубляются в химию, я просто сворачиваюсь в клубок, и не понимаю ничего из того, что они говорят. И, тем не менее, думается, лиса с ее довольно поверхностными знаниями о многих вещах, с ее широким кругозором и многообразной деятельностью, также может оказаться полезной.

<...> Думаю, писатель способен внести свой вклад. Если он решит какое-то время сотрудничать с еоісами, то сможет построить мост, соединяющий науку с обыденной жизнью. Это кажется мне исключительно важным» [30, р. 216 — 217].

Идеи, помещенные Олдосом Хаксли в литературный текст, оказали воздействие не только на неподготовленных читателей, но и на представителей научного мира. И хотя подобный круговорот идей

обнаружили, что о верности фантазий О. Хаксли в отличие от футурологических прогнозов Дж. Оруэлла говорит и Фрэнсис Фукуяма в главе «Повесть о двух антиутопиях» книги «Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции» [357]:

«Цель нашей книги — утверждение, что Хаксли был прав, что наиболее серьезная угроза, создаваемая современной биотехнологией, — это возможность изменения природы человека и в силу того — перехода к "постчеловеческой" фазе истории» [312, с. 7].

Посмотрев на совокупность рассматриваемых нами областей «утопизации», которые являются, как мы показываем, излюбленными темами и мотивами его сочинений, следует признать, что его выбор был отнюдь не случайным. Психология, психиатрия, физиология, медицина и фармакология выполняют сходную прагматическую функцию, определившуюся их историческим становлением. Как показал М. Фуко в работах «Ненормальные» [309], «Психиатрическая власть» [310] и «История безумия в классическую эпоху» [308] эти области научной и практической деятельности вовлечены в процесс охраны общественный статусности, власти и порядка. Знание, как убедительно доказывает французский философ, неразрывно связано с властью. Олдос Хаксли это понял много раньше других писателей, и потому, взявшись за конструирование возможных миров, сделал акцент на науках о человеке.

МАТЕРИАЛЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

Стремясь к наибольшей полноте картины, т.е. к тщательной ревизии вышеперечисленных «археологических областей», мы не

ограничились анализом собственно литературных дискурсов {«Дивного Нового Мира», «Лудепских бесов», «Обезьяны и сущности», «Острова»), а также трактатов «Двери восприятия», «Рай и ад» (Heaven and Hell, 1956) и «Вечная философия» (The Perennial Philosophy, 1945). Мы использовали весь корпус писем Олдоса Хаксли и все имеющие отношение к нашей теме эссе и статьи 1920-1960х годов. Все эти тексты рассматриваются в общем поле смыслов, порожденных текстами, относящимися к археологическим областям психологии, психофармакологии и евгеники/генетики.

В общей сложности в работе в той или иной степени рассмотрены сотни источников. Круг чтения Олдоса Хаксли был невероятно обширен. Число чужих статей, докладов и монографий, прочитанных писателем на протяжении всей его карьеры, может показаться исследователям не только бесконечным, но и излишним. Это обстоятельство, однако, лишь подогрело наше стремление к полноте информации, к желанию не упустить никаких деталей, которые могли бы прояснить движение мысли О. Хаксли, путь от авторского замысла того или иного произведения к его окончательному оформлению. Не в этом ли, в конечном итоге, заключается смысл работы литературоведа?

Изобилие источников — одна из причин, вынудивших нас перенести часть справочной и маргинальной, хотя и значимой для данного типа исследования информации, в иногда довольно пространные постраничные комментарии.

Работа выполнена на материалах, хранящихся в Российской национальной библиотеке, Российской государственной библиотеке, Библиотеке ИМЛИ им. А. М. Горького, Библиотеке иностранной литературы им. М. И. Рудомино, Библиотеке ИНИОН, Библиотеке Манчестерского университета, Публичной библиотеке Манчестера,

Библиотеке Гумбольдтовского университета (Берлин), Библиотеке Университета штата Небраска (Линкольн), Библиотеке Университета штата Луизиана (Батон-Руж). Университетские библиотеки США, предоставили возможность ознакомиться с многочисленными материалами других американских библиотек, в частности, Библиотеки Конгресса США. Важным этапом нашего исследования жизни и творчества О. Хаксли стала работа в рукописном фонде Хантингтонской библиотеки (Пасадена, Калифорния), где хранятся записи многочисленных интервью с родственниками, друзьями и знакомыми писателя, а также архивы (дневники и письма) его близких друзей Грейс Хаббл и Кристофера Ишервуда. Огромным стимулом и ценным материалом для работы над Главами I и II стало и интервью в Голливуде, на которое любезно согласилась в 2004 году вдова писателя Лаура Хаксли, ныне покойная. Наша беседа была посвящена почти исключительно психологии и психотерапии в жизни и творчестве Олдоса Хаксли.

Американская часть исследования состоялась благодаря исследовательским грантам Фонда Фулбрайта и Фонда Флетчера Джоунза (Хантингтонская библиотека).

НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

Результаты исследования могут быть использованы по нескольким направлениям: при составлении аналогичных «интеллектуальных писательских биографий», при изучении генезиса фантастических, в особенности футурологических произведений, при анализе междисциплинарных текстов.

Положения диссертационной работы могут быть использованы при чтении общих курсов по истории литературы, специальных курсов

по истории, поэтике и жанровой природе фантастической литературы, по междисциплинарным методам в литературоведении, в курсах по истории культуры, по истории науки и биоэтике.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ

Основные идеи, положения и результаты диссертационного исследования были представлены на докладах, сделанных на Английском отделении Университета Линкольна (Небраска, США) и в Хантингтонской библиотеке (Пасадена, США) в 2004 г., а также на следующих симпозиумах и конференциях: 1. Международная конференция «Консерватизм и неоконсерватизм». СПб., 1998. 2. Summer Institute for Semiotic and Structural Studies. Imatra (Finland), 1999. 3. Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Э. Хемингуэя. СПб., 1999. 4. XXIX Международная филологическая конференция. СПб., 2000. 5. European Association for American Studies Biennial Conference. "Nature's Nation Reconsidered: American concepts of Nature from Wonder to Ecological Crisis." Graz (Austria), 2000. 6. 10-th International Conference of Belarussian Association for American Studies "From "the Awakening" to "Titanic": American Culture in the 20^th Century." Минск, 2000. 7. The Conference of the Netherlands American Studies Association "Dreams of Paradise, Visions of Apocalypse: Utopia and Dystopia in American Culture." Middleburg (the Netherlands), 2000. 8. European Association for American Studies Biennial Conference. "The United States of/in Europe: Nationhood, Citizenship, Culture." Bordeaux (France), 2002. 9. Third International Aldous Huxley Symposium. Riga (Latvia), 2004. 10. XXIV Международная филологическая конференция. СПб., 2005. 11. The 5^th International Auto/Biography Association

Conference. Mainz (Germany), 2006. 12. XXXVII Международная филологическая конференция. СПб., 2008.

Материалы диссертационной работы были использованы при разработке учебного курса лекций «История и теория фантастических жанров» и семинаров по «пристальному чтению» на Факультете филологии и искусств СПбГУ.

характерен не только для Хаксли, этот феномен особенно ярко высвечивается именно на его примере, потому что, во-первых, Олдос Хаксли близко общался и зачастую сотрудничал с ведущими учеными-естественниками своей эпохи, и, во-вторых, потому что целый ряд научных достижений и прогнозов относительно эволюции человечества стали в дальнейшем соотноситься с его текстами. Самый яркий тому пример - «Дивный Новый Мир», занимающий уникальное положение в общем ряду фантастических футурологических произведений, ибо, с одной стороны, этот роман зиждется на твердом основании из реальных научных достижений, открытий и вполне, как показало время, реалистических прогнозов. С другой стороны, этот текст направил и продолжает направлять читательские ожидания не только в отношении позднейшей прогностической художественной литературы, но и в отношении научного прогресса в целом. Так, например, не напиши Хаксли о клонах 70 лет назад, скорее всего, мир не выразил бы столь тревожных подозрений относительно перспектив, открывшихся после рождения-изготовления овцы Долли. Это же справедливо и в отношении «обусловливания», промывания мозгов и химического одурманивания населения.

СТРУКТУРА РАБОТЫ: диссертационное исследование состоит из введения, трех глав - по одной на каждую «археологическую территорию» или область утопических экспериментов Олдоса Хаксли, заключения и библиографии.

Литература и психология, или Междисциплинарность в литературном тексте

Структура и принципы функционирования сознания составляют предмет исследования отнюдь не только психологии и смежных гуманитарных дисциплин. Очевидно, что литература с момента своего возникновения с той или иной степенью осознанности занималась изысканиями в области человеческой психики.

Несмотря на очевидные достижения психоаналитического литературоведения в его традиционной, а равно и в позднейших версиях, в критике по-прежнему доминирует стереотип, согласно которому художественная литература, будь то проза или поэзия, демонстрирует всего лишь интуитивное прозрение тайн сознания. Вероятно, этот тезис

Такую точку зрения, высказывает, например, Е. Г. Эткинд: «Психологическая наука ... неуклонно двигалась вперед, проникая во все более темные тайники души. Литература - наиболее мощное орудие психологии — всю глубже и глубже внедряется в душевную жизнь ... Неверно, однако, представлять себе дело так, будто литература движется следом за наукой ... . Поэзия, да и вообще словесность, движется впереди науки, прокладывая путь в неведомое ... . Пушкин опередил психиатров, установив, что Евгений в «Медном всаднике» «оглушен/ Был шумом внутренней тревоги». Тютчев задолго до Фрейда, в 1830 году, открыл то, что позднее будет названо бессознательным ... . В правомерен в отношении классической прозы до последней четверти XIX в. Между тем литературная ситуация стала принципиально иной после того, как психология—в частности, Уильям Джеймс и Вильгельм Вундт—открыла фундаментальные законы мышления и восприятия.

В свою очередь, на рубеже XIX-XX вв. Зигмунд Фрейд совершил поразительные открытия, перевернувшие картину внутреннего мира.

Рискнем утверждать, что Фрейд «извлек» некоторые свои центральные концепции скорее из художественной прозы, драматургии и поэзии, нежели из клинической практики." В самом деле, художественная проза и драматургия предоставили достаточный материал для концепций и методов Фрейда. Каково же «литературное наследство», доставшееся Фрейду? Во-первых, это способность художественного слова определять болезнь—будь то болезнь личности или социума. Во-вторых, это представление о сексуальности как силе, антагонистичной цивилизации. В-третьих, это выстраивание любых душевных движений в единый текст-историю. В-четвертых, понимание Я как сложноорганизованной структуры, разные части которой могут иметь разную направленность. В-пятых, представление о связи между страданием и влечением. В-шестых, догадка о существовании связи между подавленной сексуальностью и как различными неврозами, так и более серьезными этом смысле литература движется путем прогресса, подобного прогрессу научному: она все глубже проникает в душу человека ... [314, с. 364-365].

" Подробнее об этом см. наши работы «Меэ/сдисциплинарностъ в литературном тексте: Олдос Хаксли и психология» [264] и "Misunderstanding of Utopia and Utopia of misunderstanding: Aldous Huxley and psychology [364]. психическими нарушениями. И, наконец, «великий и ужасный» эдипов комплекс, уже самим своим названием указывающий на литературно-мифологический источник.

Художественная проза и драматургия как таковые предоставили достаточный материал для концепций и методов Фрейда. Что касается идей бессознательного, то она не была новинкой ни в науке, ни в литературе. Представления о бессознательном встречались в художественных текстах на протяжении двух столетий до Фрейда.

Едва ли можно усомниться в том влиянии, которое психоанализ, в свою очередь, оказал на литературу. Проза, казалось, была зачарована открывшейся ей вселенной ego, а в особенности представлением о сексе, дающем отгадку загадочной природы человека. Литература оказалась под гипнозом, словно забыв, что ей давно ведомы эти тайны и что сама она играла и играет с сексуальностью как с ключом, открывающим эти тайны. Вот поистине великолепный пример культурно-психологического вытеснения!

Современная зарождающемуся и зрелому психоанализу литература не осознавала того, что в психологии происходит процесс, который она сама готовила и в конце концов инициировала.

Литераторы и дурман

Поэты и прозаики, повествовавшие о наркотиках, начиная с Томаса Де Квинси и его «Исповеди англичанина, употребляющего опиум» {«Confessions of an English Opium-Eater», 1822), не скрывали, что наркотик—средство обострения восприятия. Но ни опиум Томаса Де Квинси и Теофиля Готье, ни гашиш Шарля Бодлера и Эдгара По не стали толчком к появлению новых эстетических и философских идей. Лишь в XX в. движение культуры показалось немыслимым без наркотиков. Первым культовым текстом радикальных интеллектуалов как раз и стали «Двери восприятия» (1954) Хаксли, а затем, пять лет спустя, и героиновый «Голый завтрак» {«The Naked Lunch», 1959) апостола бит- поколения Уильяма Берроуза. Справедливости ради отметим, что еще в 1953 г. Берроуз, под псевдонимом Уильям Ли, написал «Нарк: Исповедь неисправимого наркомана» {«Junkie: Confessions of an Unredeemed Drug Addict», 1953)—полуавтобиографический отчет о жизни наркомана, любителя «йеджа» (яга или аюахуаски, Bannisteria саарі)—индейского галлюциногенного снадобья. В 1953 г. Берроуз и битник Аллен Гинзберг вели переписку, лишь десять лет спустя превратив ее в эпистолярный роман «Письма о яге» {«The Yage Letters», 1963). Однако известность этих текстов не шла ни в какое сравнение с популярностью «Дверей восприятия».

У. Берроуз, А. Гинзберг, Дж. Керуак и др. призывали своими текстами полноценно проживать каждое мгновение жизни. Битники, как известно, стремились обрести истину и свободу внутри себя, «выпадая» из системы контроля, общественных норм и обязательств, из банальности усредненного бытия. То, что они обратились к наркотикам (Берроуз—к героину), было вполне объяснимо, ибо это представлялось им кратчайшим путем к бессознательному, к полноте переживания как жизненной дороги, так и сиюминутного, преходящего.

Битники предварили появление хиппи с их психоделической революцией 1960-х, цель которой, в сущности, состояла в том, чтобы передать всему миру восторженное отношение к жизни. Хиппи предпочли иные вещества, ставшие культовыми в новом десятилетии: ЛСД и его аналоги постепенно сформировали образ жизни представителей Нью Эйдж. Этот исторический момент подробно описан в «Электропрохладителъпом кислотном тесте» {«The Electric Cool-Acid Test», 1968) Тома Вулфа, главного представителя «нового журнализма», добровольно выполнившего роль «секретаря американского общества»." Документальный роман Т. Вулфа—удивительный текст, где смешались ирония и восторг от увиденного им во время путешествия 1964 г. так называемых Веселых Проказников под предводительством знаменитого Кена Кизи на старом школьном автобусе, за рулем которого сидел заслуженный битник Нил Кэсседи (последний, как известно, был ранее выведен в образе Дина Мориарти в самом знаменитом битниковском романе «На дороге» {«On the Road», 1957) Джека Керуака). Проказники везли с собой значительные запасы того, что «расширяло» их сознание.

«Электропрохладительный кислотный тест»—очередное свидетельство того, насколько популярны были «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. Пространные пассажи вулфовского «Теста», особенно глава «Невысказанная вещь», доказывают, что уроки «Дверей» были хорошо усвоены новым поколением. Но все же от того, что делали и писали Хаксли и его друзья, «тесты» отличались кардинально, ибо были не просто коллективными действиями, а принципиально массовыми, демонстративными, эпатажными и перформативными: «Кислотные Тесты были из разряда тех возмутительных событий, тех скандальных происшествий, которые приводят к новой моде, к новому взгляду на жизнь. Все кудахчут, кипят от злости, скрежещут зубами по поводу безвкусицы, распущенности, наглости, вульгарности, ребячества, безумия, жестокости, безответственности, а сами при этом приходят в такое возбуждение, в такой эпитасис, так бессмысленно брызжут слюной, что избавиться от этого состояния уже не в силах. Оно превращается в форменное наваждение» [79, с. 297].

Карнавалы—именно так следует определить суть фестивалей, организованных Проказниками,—были выражением особой перформативной энергетики Нового Века, посвященного экстазу беспрерывного познания-ощущения «здесь и сейчас». Все было направлено на восприятие (это было ключевое слово) фронтира сознания и—вслед за Хаксли—устремлено к Иному Миру. Проказники и их сподвижники, в отличие от Хаксли, действительно хотели познакомить с кислотой всех обитателей земного шара. Бесплатная раздача в бумажных стаканчиках «электропрохладительного напитка» с изрядной долей ЛСД была, как ни странно, не только провокацией (большинство гостей не подозревало о наличии особого ингредиента в коктейле), но и широким жестом Проказников, добродушно приглашавших любого проверить себя на возможность раскрепоститься и разделить с ними «восторг единения».

Мальтузианство в литературе

Обращение писателей с центральными идеями философии Томаса Мальтуса (1766-1834), автора всемирно известной формулы, описывающей соотношение темпов роста населения и темпов увеличения производства средств существования как соотношение геометрической и арифметической прогрессий, было достаточно вольным. Доказательством такой вольности может служить Новый Мир, придуманный Олдосом Хаксли, где, как мы знаем, практикуются внушенные с младых ногтей мальтузианские приемы. Женщинам детородного возраста предписано носить мальтузианские пояса— противозачаточные «патронташи». Между тем сам Мальтус, несмотря на тот факт, что некоторые виды контрацепции практиковались задолго до того, как были написаны его «Эссе о принципах народонаселения» («An Essay on the Principle of Population», первая редакция опубликована в 1798 г.), категорически возражал против любых известных в его время методов контрацепции. Вместо них он предлагал главный принцип— нравственный, сдерживающий метод, а именно строгую моногамию или целибат! Только таким образом, по убеждению Мальтуса, человек может уменьшить долю зла и тягот, к которым в противном случае неминуемо приведет рост населения. Однако ни Олдос Хаксли, ни какой-либо другой автор знаменитых утопий не согласились с формулой моногамии и воздержания. Так, например, Герберт Уэллс предлагал свои методы регулирования, настаивая на необходимости государственной поддержки официального брака и на том, чтобы государство обеспечивало лишь законнорожденных детей, т. е. вводя экономический ограничитель бездумного размножения. Таков один из центральных тезисов его исключительно риторичной «Современной утопии» ("A Modern Utopia", 1905): «Без решимости и возможности ограничивать численность населения ... никакая Утопия невозможна. Это было окончательно и бесповоротно доказано Мальтусом» [102, р. 152].

Но, проповедуя целомудрие, он одновременно в книге «Первое и последнее» ("First and Last Things: A Confession of Faith and Rule ofLif\ (1908) — говорил, что не верит в «отрицательные добродетели», ибо лишь смерть как абсолютное небытие может быть непорочной. В «Современной утопии» Уэллс объявил, что верит в социальную необходимость традиционной семьи, состоящей из отца, матери и детей, и что лишь благотворная атмосфера такой семьи способствует воспитанию ребенка в любви и заботе. Впрочем, Уэллс не отвергал и иные варианты, справедливо отмечая, что они могут быть продиктованы различиями в темпераменте: «Как здравомыслящий социальный организатор я хотел бы иметь как можно больше законопослушных граждан, но я не стремлюсь заставлять потенциально полезных граждан бунтовать, скрываться в темноте и тайно предаваться пороку, ибо по закону они не должны влюбляться и жениться согласно своему темпераменту. Потому-то я и хочу, чтобы рамки закона были максимально расширены ... . Полигамия, которая представляется оскорбительной и нелепой в одном доме, видится в совсем ином свете людям, чьи привычки не основаны на жизни изолированной семьи» [102, р. 130-131].

Олдос Хаксли был известен более чем либеральными взглядами на вопросы пола. Концепция свободной любви, не будучи декларируемой, составляла основу его семейной жизни. Известно, что его первая жена Мария не просто снисходительно смотрела на кратковременные романы Олдоса, но и сама искусно подстраивала его романтические отношения с другими женщинами, очевидно, исходя из соображения собственной незаменимости, с одной стороны, и из необходимости поддерживать поэтическое вдохновение мужа, с другой. Судя по документам, оказавшимся в последнее время в руках биографов Хаксли, обе его жены были лесбиянками, что, вероятно, не только не мешало семейной жизни, но и, возможно, служило дополнительным эротическим стимулом. В связи со сказанным, невозможно представить, что могло бы заставить Хаксли согласиться с требованиями моногамии.

Похожие диссертации на Литература и наука в творчестве Олдоса Хаксли

Исторические жанры в современной русскоязычной литературе Таджикистана ( в творчестве Ато Хамдама и Леонида Чигрина).Стрюкова Валентина Дмитриевна

Проблемы связей грузинской литературы с английской (грузинская литература и творчество Чарльза Диккенса)Одзели, Марика Вахтанговна

Традиция викторианской литературы в творчестве Джона ФаулзаАминева, Елена Сергеевна

Границы литературы в творчестве И. КальвиноМоскалев Михаил Владимирович

Традиции готической литературы в творчестве Чарльза ДиккенсаЧерномазова Мария Юрьевна

Арабо-мусульманское влияние на литературное творчество народов Дагестана : На примере аварской литературыРаджабова, Абидат Гаджиевна

Творчество Чжан Цзе в контексте китайской литературыСаховская Анна Александровна

Художественные концепты и проблемы творчества в литературе эпохи ТанСторожук Александр Георгиевич

Рецепция русской литературы и культуры в творчестве Сола БеллоуБронич, Марина Карповна

Творчество Токунага Сунао в контексте японской пролетарской литературыЕфимов Михаил Борисович