Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Неосложненное простое предложение 21
1.1. Некоторые вопросы теории и терминологии порядка слов 21
1.2. О развитии SOV SVO в пермских языках 25
1.3. Порядки, характерные для SOV-типа 30
1.3.1. Нейтральный порядок 30
1.3.2. Эмфатический порядок и явление добавления 39
1.3.3. Проблема инверсии определений 46
1.3.4. О постпозиции личных аффиксов в урало-алтайских языках 51
1.4. Порядки, характерные для SOV-типа 56
1.4.1. Нейтральный порядок 56
1.4.2. Эмфатический порядок 63
1.4.3. Инициальное сказуемое и ваккернагелевская тема 65
1.5. Дистрибуция словопорядков в пермских языках 71
1.5.1. Дистрибуция в удмуртском языке 71
1.5.2. Дистрибуция в коми языках 74
Глава II. Осложняющие обороты 84
2.1. Об обусловленности порядка слов в оборотах SOV типологией 84
2.2. Групповое оформление как историческая основа осложняющих оборотов 87
2.3. Порядок слов в оборотах в свете их генезиса 95
2.3.1. Причастные обороты 95
2.3.2. Масдарные обороты 101
2.3.3. Деепричастные обороты 103
2.4. О природе инверсии в оборотах 105
Глава III. Пермский словопорядок в диахронии 107
3.1. Древний синтаксис коми языка по Б. А. Серебренникову 107
3.2. Порядок слов в коми текстах XIV — XVIII вв 111
3.2.1. Памятники древнепермского языка 111
3.2.2. Молитва "Отче наш" в записи XVII в 113
3.2.3. Записи Г. Ф. Миллера (XVIII в.) 117
3.2.4. Материалы, собранные академиком И. И. Лепехиным (XVIII в.) 119
3. Случаи сохранения архаичного словопорядка в коми фольклоре 122
4. Прапермская реконструкция 134
Заключение 141
Литература 145
Список условных сокращений названий языков 153
Приложение 155
- О развитии SOV SVO в пермских языках
- Инициальное сказуемое и ваккернагелевская тема
- Причастные обороты
- Прапермская реконструкция
О развитии SOV SVO в пермских языках
В отношении словопорядка современные уральские языки сильно отличаются друг от друга. "Уральские языки ... не имеют много общего в области порядка слов, особенно на уровне составляющих предложения (at the level of clause constituents), — пишет M. Вилкуна, — и даже общие черты, такие как обычная постпозиция определяемого внутри именных словосочетаний (usually head-final structure inside nominal frases), разделяются несколькими другими европейскими языками... Учитывая историческую глубину данной языковой семьи, нет ничего странного в том факте, что не существует никакого «уральского порядка слов»" [Villoma 1998: 227].
Такие расхождения между современными уральскими языками — результат их исторического развития. Компаративисты установили, что в уральском праязыке ярко проявлялись признаки SOV-типологии: препозиция определений, сказуемое в конце предложения [Collinder 1960: 248, 250; Decsy 1965:160-161; ОФУЯ 1974: 384-387; Хайду 1985: 253-254; Серебренников 1987; Игушев 1996: 55-56]. Высказывалась, правда, и альтернативная точка зрения о том, что первичным порядком слов в уральских языках был SVO, a SOV вторичен [Tamotsu 1990], но вряд ли к ней можно серьезно относиться: в ее основе лежит учет фактов только двух языков — горномарийского и коми-зырянского, причем и эти факты использованы тенденциозно — автору, по-видимому, остались неизвестны исследования, доказывающие первичность последовательности SOV для коми языка [Серебренников 1967; 1987; Baker 1985: 36-39].
Вопрос о сохранении в современных уральских языках древних синтаксических особенностей подробно рассматривался Б. А. Серебренниковым [Серебренников 1967; 1987; 1988]. Отметив сходство моделей синтаксиса уральского праязыка и некоторых современных уральских языков с тюркскими [Серебренников 1987: 81], он приходит к выводу, что "для истории синтаксиса уральских языков характерен процесс постепенного исчезновения характерных черт синтаксиса тюркского типа. По степени сохранности этих черт уральские языки можно разделить на две группы — языки, сохраняющие основные особенности синтаксиса тюркского типа, и языки, в значительной мере эти особенности утратившие. К первой принадлежат языки самодийские, обско-угорские, удмуртский и марийский, ко второй — все остальные.
С исторической точки зрения эти явления вполне объяснимы. Носители самодийских и обско-угорских языков благодаря своей географической изолированности в меньшей степени были подвержены влиянию русского языка, удмуртский и марийский языки позже попали под русское влияние и тюркские языки способствовали сохранению в них черт уральского синтаксиса. Язык коми никогда не испытывал заметного влияния тюркских языков. У мордвы тоже не было каких-либо тесных контактов с тюркскими народами, большое влияние русского языка на мордовский исторически вполне объяснимо. Влияние синтаксиса русского языка испытали и восточные прибалтийско-финские языки, а также кольско-саамские диалекты. В финском и венгерском языках сказалось влияние западноевропейских языков. Такое же влияние испытал и язык западных саамов" [Серебренников 1987: 87].
Констатация Б. А. Серебренниковым сходства архаических уральских синтаксических моделей с тюркскими (он даже пишет: "Если попытаться точнее определить тип синтаксиса уральского праязьпса, то это был синтаксис тюркского типа" [Серебренников 1987: 81]) имеет большое значение. Однако Серебренников был не первым, кто его заметил. Еще в 1947 г. М. Н. Булычев — первый исследователь порядка слов в удмуртском языке — писал: "Следует подчеркнуть, что, далеко расходясь с другими финноугорскими языками, удмуртский язык подчас бывает весьма сходен в своем строе с языками не финноугорской системы. Так, например, тюркская (азербайджанская) фраза: Мен Пени трактор геордым. (Я новый трактор видел); или татарская фраза: Без яна трактор белян съурябез. (Мы новым трактором пашем) — звучат очень близко к удмуртскому языку" [Булычев 1947: 29]. В одном вопросе Бу лычев пошел даже дальше Серебренникова: он отметил, что такой же порядок характерен и для бурятского языка (принадлежащего к монгольской группе) [Булычев 1947: 22].
Иначе говоря, существует определенный тип словопорядка (называемый в настоящее время SOV-тип), который имеет тенденцию проявляться в языках, не связанных ни (относительно близким) генетическим родством, ни единым ареалом распространения. Отсутствие значительных расхождений словопорядка в разных языках SOV-типа показывает, что он обладает большой устойчивостью; как будет показано, не только давно отмеченные препозиция определений и конечное положение сказуемого, но даже особенности варьирования словопорядка в зависимости от актуального членения предложения в различных SOV-языках (а к ним, помимо части уральских, почти всех тюркских, всех монгольских принадлежит огромное количество прочих языков — японский, дравидийские, иранские, индоарийские, латинский и многие другие) обнаруживают поразительное сходство.
Из этого следует, в частности, что и для прауральского языка (или, что то же самое, первичного состояния пермских языков) можно с большой вероятностью предполагать наличие всех этих закономерностей словопорядка. Таким образом, исходное состояние, из которого развился во многом различающийся словопорядок современных пермских языков, можно считать известным.
Как пишет Б. А. Серебренников, древние синтаксические особенности лучше сохранились там, где не было сильного иносистемного влияния [Серебренников 1987: 87]. Такое влияние на уральские языки оказывал или русский язык (в большинстве случаев), или германские (на финский, венгерский языки, западносаамские диалекты). И русский, и германские языки относятся к SVO-типу. Именно его особенности и усваивались уральскими языками взамен древних черт SOV-типологии. В результате прибалтийско-финские и мордовские языки к настоящему времени полностью стали SVO-языками. Положение в венгерском сложнее; по мнению некоторых исследователей, элементы старой SVO и новой SOV-типологии представлены в нем примерно в равной мере [Хайду 1993: 18] . По-видимому, примерно так же обстоит дело и в случае с коми языками, где, впрочем, имеются основания рассматривать особенности SVO-типа как преобладающие (см. раздел 1.5.2). Но и такие языки, как удмуртский, марийский, которые Б. А. Серебренников считает в отношении синтаксиса архаичными, при сравнении с типичными SOV-языками часто демонстрируют отклонения от характерных для них особенностей словопорядка — опять-таки в сторону SVO-типологии. Вероятно, как последовательные SOV-языки могут рассматриваться самодийские и обско-угорские. Показательно, что по сравнению с другими уральскими языками они подвергались меньшему влиянию языков несходной типологии. Тем не менее, например, в отношении нганасанского языка (кстати, меньше всех других самодийских контактировавшему с русским языком) последовательность репрезентации SOV-черт вызывает серьезные сомнения [Терещенко 1973: 288-290].
Наряду с эволюцией SOV SVO (которая, возможно, не всегда происходила под иноязьганым воздействием — ср. нганасанский случай) иногда могли иметь место и противоположные тенденции. В частности, как показал Ю. В. Андуганов, не следует недооценивать возможность консервирующего влияния на удмуртский и марийский словопорядок таких типичных SOV-языков, как тюркские [Андуганов 1997]. Тюркскому влиянию подвергался еще пермский праязык [Лыткин 1967], поэтому теоретически его следы могут присутствовать и в коми языке. Кроме того, аналогичное воздействие на северные диалекты коми-зырянского язьжа мог оказывать ненецкий язьж; исторически — также мансийский на его восточные диалекты.
Инициальное сказуемое и ваккернагелевская тема
Для русского фольклора очень характерен специфический, не находящий параллелей в большинстве SVO-языков порядок слов, отличительная черта которого — помещение сказуемого в самом начале предложения. Рема, подобно тому как это имеет место при порядке Т — Р — R в нейтральной литературной речи, занимает финальную позицию. Таким образом, рассматриваемый порядок описывается схемой Р — Т — R.
Т. Е. Янко говорит в этих случаях о предложениях с ваккернагелевской темой [Янко 1999: 44]. Данное наименование обязано своим происхождением аналогии с известным в индоевропеистике законом Ваккернагеля, согласно которому "в индоевропейском предложении энклитики исконно занимают место после первого, ударного слова" [Степанов 1997: 14].
Для ваккернагелевой темы Т. Е. Янко дает следующее определение: "это атоническая тема, которая расположена после первого полнозначного слова в предложении". В качестве этого полнозначного слова выступает глагол-сказуемое: Приходит муж домой; Посадил дед репку; Снесла курочка яичко; Приходит раз Герасим Николаевич к Августе Лвдеевне в кабинет (М. Булгаков) (везде выделена ваккернагелевская тема). "Расширенное понимание закона Ваккернагеля здесь возникает в связи с тем, что во вторую позицию попадают не энклитики, а полнозначные слова и конструкции, которые при другой структуре, признаваемой нами за нейтральную (структуре Т — Р — R. — В. П.) играют роль полнозначных тем... Под действие закона Ваккернагеля в ортодоксальном смысле попадают слова, "словесно безударные", т. е. не образующие фонетического слова, или, иначе, не несущие словесного ударения. В рассматриваемых же предложениях ... фрагменты предложений "безударны" с точки зрения коммуникативно релевантных ударений..., а словесное ударение в них есть. Остальные требования закона Ваккернагеля здесь выполняются: позиция, которую занимает ретировавшаяся с первой линии тема, — это всегда вторая позиция после первого полнозначного слова, в данном случае — после глагола" [Янко 1997: 44]. Ваккернагелевские темы имеют место также в коммуникативных структурах с тематическим глаголом и рематическим актантом или обстоятельством. Прочие актанты глагола часто оказываются в таком случае в ваккернагелев-ской позиции после глагола: [Служил на Кавказе один барин.] Звали его Жилин; [Пришло ему раз письмо из дома.] Пишет ему старуха-мать (Л. Толстой) [Янко 1997: 44-45].
Представляя собой частный случай атонической темы, т. е. компонента коммуникативной структуры, который "произносится на ровном тоне в ал-легровом темпе и без пауз внутри этого фрагмента" и "расположен после другого, ударного, компонента языковой структуры", ваккернагелевская тема, как и любая атоническая тема, — "это коммуникативная ниша для того, что говорящий полагает не самым важным, то, что, быть может, уже известно из самого ближайшего предтекста, или то, что, по мнению говорящего, сопутствует основному содержанию высказывания" [Янко 1997: 42].
Рецессия темы, т. е. помещение ее в позицию Ваккернагеля, "служит для того, чтобы убрать участников ситуации с начальной заглавной позиции и привлечь внимание к ситуации в целом... Эта коммуникативная стратегия бытует в повествовательных текстах и в разговорной речи для передачи картин, которые разворачиваются перед мысленным взором говорящего": Посадил дед репку; Выходит Анка замуж; Служил на Кавказе офицером один барин; Сидит чукча на барже; Напеку я завтра с утра блинов. "В таких предложениях имена известных героев, которым было бы естественно служить полноценной темой — дед, Кавказ, чукча, говорящий — убраны на задний план — в заударную позицию между частями сложной (дислоцированной) ремы ... или в абсолютный безударный конец после глагола-ремы".
Таким образом, "отход активированных (данных или квазиданных) именных групп с начальной тематической позиции в ваккернагелевский тыл сигнализирует о том, что внимание адресата должно быть сосредоточено на событии в целом. Ни одна из именных групп не рассматривается при этом как пол новесная тема и не служит, соответственно, точкой отсчета при рассмотрении события" [Янко 1997: 49].
То, что при порядке слов Р — Т — R "достигается известный эффект эви денциальности — впечатление развертывания картины перед глазами наблю дателя", и является причиной его специального использования "в нарра тивных текстах: сказках, занимательных историях, анекдотах... Герои сказок и анекдотов — Штирлиц, Вовочка, чукча, дед и баба, старик со старухой — ко чуют из текста в текст, известны всем носителям русского языка. Во всяком случае, традиция рассказывания сказок и анекдотов предполагает их из вестными, и коммуникативные стратегии учитывают этот фактор". Именно поэтому, подчеркивает Т. Е. Янко, русские сказки и анекдоты "практически всегда начинаются предложением с рецессивной темой". Это значит, что ге рой у них есть, но он понимается как старый знакомец, и "подспудно ощу щается, что речь пойдет не столько о нем, сколько о той ситуации, в которой он оказался". Значение эвиденциальности связано с рецессией темы настолько тесно, что порядок Р — Т — R оказывается невозможен в случае, когда вы сказывание имеет значение, несовместимое с эвиденциальностью; ср. явно аномальное: Тонет в воде железо [Янко 1997: 50-51]. Очевидно, рассматриваемый порядок не является для SVO-языков универсальным. В таких языках, как немецкий и, по-видимому, финский, он встречается исключительно при общем вопросе: нем. Geht (Р) Peter (Т) nach Нате (R)? букв. Идет Петр домой? ; фин. Ostiko (Р) Рекка (Т) Штйп kirjan (R)? букв. Купил Пекка эту книгу? . Следует заметить, что при другой интонации (когда основное фразовое ударение падает не на последнее слово) данные предложения могут иметь другое актуальное членение: (R=P) — Т или даже Р — R — Т (причем для русского языка последний вариант аномален). Отсюда видно, что о существовании в немецком и финском языках порядка Р — Т — R как одной из типологически релевантных схем словопорядка говорить нельзя: в этих случаях тактически кодируются не тема и рема, а субъект, объект и предикат, в то время как актуальное членение предложения всецело выра жается интонационными средствами. Кроме того, во многих языках с более фиксированным порядком SOV вариант Р — Т — R вообще не встречается, поскольку он требует невозможной в них инициальной позиции сказуемого. Таков, например, китайский язык (при всем этом порядок Т — R — Р в реализациях SOV и OSV китайским языком допускается) [Вардуль 1989: 25-26].
Употребление порядка Р — Т — R в коми фольклоре представляет собой столь полную параллель к аналогичному явлению в русском языке, что влияние последнего в этом случае не может быть поставлено под сомнение: кз. Пуксис Иван кер выло и мбдіс кывтны. Кьгвтіс сійо лун, мбдбс дай коймбдбс. Сбмын шлывгб керйыд, мунб [КМ 1976: 10] Сел Иван на бревно и поплыл. Плыл он день, другой и третий. Только покачивается бревно, плывет ; Паськбдіс голь вок пызан дбратд, а сы вылын ставыс эм: сёяныд и, юаныд и, винаыд и. Но, ставыс, ставыс, мый коло, Шензис, гиензис сійб, босьтіс пызан дбратб и бара пырис целовальник ордб [КМ 1976: 97] Расстелил бедный брат скатерть, а на ней все есть: и еда, и питье, и вино. Ну, все, все, что надо. Удивился он, взял скатерть и опять зашел к целовальнику ; кп. Мунб бтпыр царь Адмон гбститны купец ордо. Казялас туй весьтісь орёлбс да не кытшбмбкб, а золотой бордаб. Лыяс Адмон — весъкыт бордас инмас. Усяс кайыс... [ОВ 1990: 73] Поехал однажды царь Адмон в гости к купцу. Заметил по дороге орла, да не какого-нибудь, а златокрылого. Выстрелил Адмон — в правое крыло попал. Упала птица... ; Локтіс Ошпель ны дынб, босьтіс панъ да пондіс бтлаын сёйны. Сёйисб, сёйисб старик да старуха, эз пбтб и баитбны ас ко-ласаныс... [ОВ 1990: 159] Пришел Ошпель к ним, взял ложку и стал вместе есть. Ели, ели старик и старуха, не насытились и говорят между собой... ; Оломасъ-вблбмасъ старик гозъя. Вблбмась ныл он курбггез да кык пон. Мунас старик вбравны. Пырас ыдэюыт вбрб, кытбн урыс да туаныс унаджык [ОВ 1990: 165] Жили-были старик со старухой. Были у них куры и две собаки. Пошел старик охотиться. Вошел в большой лес, где белок да куниц побольше . В удмуртском языке порядок Р — Т — R встречается гораздо реже: кут-кэм со винэн с эктаны [Кельмаков 1990: 56] Начала она вином поить . Оче видно, данное различие между пермскими языками обусловлено разной ин-стенсивностью их контактов с русским языком. Марийский язык, сохраняющий древний финно-угорский словопорядок примерно в той же мере, что и удмуртский, также заимствовал порядок Р — Т — R [Андуганов 2000: 17].
Роль языковых контактов в распространении порядка Р — Т — R в первоначально не имевших его языках становится еще яснее, если учесть данные о его распространении в алтайских языках. Этот порядок встречается только в двух современных тюркских языках — караимском и гагаузском, отличительной особенностью которых служит то, что они подверглись интенсивнейшему славянскому (в случае гагаузского также восточнороманскому) влиянию. Примеры из караимского языка: тракайский диалект айтат ол майа бюгюн говорит он мне сегодня ; галицкий диалект басланды анын каты тирлиги йангы орунда началась его тяжелая жизнь на новом месте [Мусаев 1966: 275]. Пример из гагаузского языка: Гелди вакыт да башардылар ооллары онун школайы Пришло время и окончили ее сыновья школу [Покровская 1966: 133]. В прочих алтайских языках рассматриваемый порядок, по-видимому, полностью отсутствует.
Причастные обороты
Как уже было сказано, сказуемое подчиняемой предикативной группы чаще выражено причастием: кз. {мое юдм} ва вода, выпитая коровой . Исследователи коми языка часто смешивают этот случай (признаваемый древнейшим) с вытесняющими его пассивными причастными конструкциями типа мдекдн юбм ва с тем же значением [Цыпанов 1997: 19-20, 39, 66-68]. Между тем эти две конструкции имеют значительные отличия. В первой из них причастие, являясь сказуемым группы, имеет активное значение, а логический субъект, оформляясь именительным падежем, является субъектом и грамматическим. Во второй значение причастия пассивно, а логический субъект, как ему и положено в пассивных конструкциях, грамматически выступает в форме косвенного дополнения.
Существует и третий вариант, в котором логически субъект принимает показатель родительного падежа: мделбн юдм ва. Несомненно, он возник из конструкций первого типа. Трудно сказать, сохраняется ли здесь групповое оформление. Это зависит от того, что определяется субъектом в генитиве. Если отглагольная форма, то группа сохраняется, причем переосмысливается из предикативной в атрибутивную: мбслбн юбм питье коровы ; причастие переосмысливается в имя действия, но сохраняет активное значение. Если же ге-нитивная форма определяет объект, то группа исчезает; глагольная форма остается причастием, но пассивным. Параллели из тюркских языков, где определяемое в генитивных конструкциях обязательно оформляется притяжательным аффиксом, показывают, что вероятны оба пути, ср. узб. у олган ки-тоб книга, которую он взял унинг олгани китоб и унинг олган китоби (выделены аффиксы родительного падежа и притяжательности).
Определительные развернутые члены с причастным сказуемым во многих случаях с полным основанием могут быть названы и абсолютными причастными оборотами. Заметим, что существительное, определяемое определительным развернутым членом (абсолютным причастным оборотом), логически относится к его сказуемому как один из его актантов — дополнение: мое юдм ва вода, которую выпила корова мое юис ва(сб) корова выпила воду . В данном случае дополнение является прямым, однако оно может быть и косвенным, в том числе приближающимся по значению к обстоятельству, ср. трактор вдйдм нюр болото, где (в котором) утоп трактор трактор вбйис нюрд трактор утоп в болоте .
Как показал на материале соответствующих конструкций в узбекском языке С. Н. Иванов, определяемое развернутым членом предложения существительное может относиться к его сказуемому фактически как любой из его актантов и сирконстантов [Иванов 1957]. Очевидно, как частный случай может рассматриваться отношение определяемого существительного к сказуемому определяющей конструции как подлежащего. Нетрудно заметить, что в этом случае перед нами оказывается обычный (неабсолютный) причастный оборот, который, таким образом, может рассматриваться как частный случай абсолютного: кз. Мдмбт индіс пу улын куйлысь ош выло [КМС 1963: 98] Мэмэт указал на лежащего под деревом медведя . Следовательно, нет оснований предполагать для него особое происхождение: обычные причастные обороты, так же как и абсолютные, представляют собой результат окказиональной субстантивации, группового оформления и синтаксического переосмысления предикативных сочетаний в определительной позиции, т. е. в препозиции.
Парадокс заключается в том, что как только оборот сформировался, как только его сказуемое вследствие своего предсубстантивного положения утратило свою финитную функцию и превратилось в собственно причастие, смешение которого с финитным глаголом маловероятно, препозиция оборота во многом теряет свою функцию указания на его определительный характер. Следовательно, исходя из вышевысказанных соображений о возможности инверсии в определительных конструкциях, появляется возможность постановки причастного оборота в постпозиции. Поскольку в данном случае препозиция все-таки является правилом, а постпозиция — исключением, последняя встречается весьма редко. Она появляется лишь тогда, когда в ней возникает особая необходимость — например, в некоторых стихотворных текстах.
Естественно, опасность искажения смысла, которую несет инверсия, оказывается минимальной в случае "вырожденного" оборота — отдельного причастия-определения, выступающего без подчиненных ему синтаксических членов. Понятно, что именно такие причастия чаще всего и оказываются в постпозиции, нарушая общую закономерность порядка слов в определительных конструкциях урало-алтайских языков. Из пермских языков инверсия причастия более всего характерна для коми-пермяцкого: И песня шыыс киссьд ылб, Пасъкалд говкыс горалан И песни звук летит далеко, Распространяется эхо звучащее [Цыпанов 1999г: 81].
Конечно, оценивая факт распространения такой инверсии в коми-пермяцком языке, необходимо учитывать значительное влияние на него русского языка. Однако отметим, что для русских причастий более характерна все-таки препозиция, а не постпозиция. С другой стороны, случаи постпозиции причастий встречаются, хотя и крайне редко, в таких типичных SOV-языках, как тюркские. В том числе такие примеры отмечены в древнетюрк-ских памятниках, ср. в Кутадгу билиг (XI в.): Нэгу тэр эшитгил кары квкламиш Слушай, что говорит старец поседевший [Абдурахманов 1967: 11]. Совершенно уникальный случай постпозиции однородных определений — сначала четырех прилагательных, имеющих свои определения, затем трех причастных оборотов, из которых два абсолютных (!), — обнаружен в алтайском эпосе "Маадай-Мерген" (причем в нем, несмотря на его стихотворный характер, последовательно сохраняется порядок Т — R — Р с отдельными включениями R — Р — Т) [Маадай-Кара 1973: 174-175]:
Так как грамматически адекватный дословный перевод инвертированных определений в данном тексте на русский язык совершенно невозможен, сделаем некоторые комментарии. Определение jec алгыйдый jec сыргалу образовано от атрибутивного словосочетания jec алгыйдый jec сырга букв, медному котлу подобные медные серьги , которое подверглось групповому оформлению аффиксом прилагательных обладания -лу (согласный которого чередуется с т, д, а гласный — с у); аналогичное построение имеем в следующих трех строчках. Таар тоны талыраган букв, холщовая одежда ее шуршащая — абсолютный причастный оборот, как и тос ддуги чыкыраган букв, берестяная обувь ее скрипящая . Последнее определение тогус jaiumy кара бука адын мшген букв, на девятилетнего черного быка севшая — обычный причастный оборот, подлежащее которого совпадает с определяемым им существительным. Как видим, все конструкции, кроме последней, весьма экзотические, хотя в пермских языках у них имеются точные аналогии [Понарядов 19991], случаев инверсии которых не зарегистрировано.
Помимо инверсии взаимного расположения причастного оборота и определяемого им существительного, возможна инверсия внутри самого причастного оборота, когда подчиненные причастию слова смещаются в постпозитивное к нему положение. Е. А. Цыпанов зафиксировал такой случай в коми-зырянском языке: Ачыд тэ йбй вблін, кутом кодь вбрысъ! Сам ты был дурак, подобно пойманному из леса! [Цыпанов 1999j: 189].
Определительный развернутый член предложения или причастный оборот — как обычный, так и абсолютный — представляет собой семантический эквивалент относительного придаточного предложения. В коми языке при преобразовании самостоятельного предложения в такую конструкцию сказуемое этого предложения, выраженное финитным глаголом, трансформируется в сказуемое оборота, выраженное отглагольным именем на -ом (реже -— на -ан), подлежащее остается в именительном падеже или принимает генитивное оформление, остальные члены не претерпевают никаких изменений. В удмуртском языке положение аналогично.
Прапермская реконструкция
Поскольку, с одной стороны, в коми языке сохранились следы преимущественного употребления в нем порядков Т — R — Р и (Т) — R — Р — Т еще в XVII в. или немного раньше (эпический фольклор и, возможно, "Отче наш" Витсена) и, с другой стороны, эти порядки и сейчас преобладают в удмуртском языке, то очевидно, что эти порядки можно уверенно проецировать, в прапермскую эпоху, т. е. в пермском праязыке была представлена SOV-типология. Более сложный вопрос: насколько последовательно она выдерживалась?
Некоторые схождения между архаичными коми текстами и удмуртским языком позволяют предположить, что уже в прапермскую эпоху SOV-типология выдерживалась не совсем последовательно, что уже тогда языковая система обладала отдельными чертами SVO-типа.
В первую очередь необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что как в коми языке (во всех его разновидностях), так и в удмуртском вопросительное слово обычно ставится в начале предложения: кз. Мый но ті тан вочанныд? [КМС 1963: 86] Что же вы здесь делаете? ; А кыдзи меным сійдс суддны? [КМС 1963: 105] А как мне его догнать? ; кп. Мыйлд тэ это ме-думдлъсд босътан? [ОВ 1990: 139] Зачем ты этого самого плохого [коня] берешь? ; Мый му вылас медчож? [ОВ 1990: 195] Что на земле самое быстрое? ; у. Я, малы бен лыктид мон дорам? [УКВ 1954: 99] Ну, зачем же пришел [ты] ко мне? ; Дворец доры вуиллям но, король, пе, юам Кышкасътэм-лэсъ: кин со, кытысъ, ма солы кулэ? [УКВ 1954: 101] Ко дворцу прибыл, и король спросил у Бесстрашного: кто он, откуда, что ему надо? . Для SOV-языков характерен другой порядок — с вопросительным словом в предска-зуемостной позиции, который, впрочем, в коми и удмуртском тоже иногда встречается (см. раздел 1.5.1).
Постановка глагола в начале побудительного предложения как следствие эмфазы периодически встречается во всех SOV-языках. Однако не только в коми, но и в удмуртском такое его положение при побуждении преобладает: у. Сёт скалъёсме! [УКВ 1954: 117] Отдай моих коров! ; Осип дядяй, вай мы-ным одиг бутылка еинадэ [УКВ 1954: 128] Дядя Осип, принеси мне бутылку вина . Весьма вероятно, что такое же положение существовало и в праперм-ском.
Преобладающий ныне в коми языке порядок Т — Р — R (типичный для SVO-языков) вполне мог существовать уже в прапермскую эпоху, поскольку он, во-первых, имеется и в удмуртском (см. раздел 1.5.1) и, во-вторых, может самостоятельно формироваться в недрах SOV-типа (см. раздел 1.4.1).
Однако существование порядка Т — Р — R в прапермском спорно, так как он мог независимо быть приобретен коми и удмуртским языками в процессе их самостоятельного развития, тем более что позднее все пермские языки подвергались влиянию SVO-типологии русского языка.
Из порядков, существующих в современных пермских языках, не может проецироваться в прапермское состояние имеющий несомненное русское происхождение порядок Р — Т — R (см. о нем раздел 1.4.3).
Таким образом, для прапермского предложения реконструируются два или три варианта словопорядка. Несомненно существование типичных для SOV-языков порядков: нейтрального Т — R — Р и эмфатического (Т) — R — Р — Т. В побудительных предложениях последний мог утрачивать эмфатическую природу и выступать также как нейтральный. Возможно, имелся и получивший позднее значительное распространение вариант Т — Р — R, хотя уверенно этого утверждать нельзя.
Порядок Т — Р — R до сих пор является почти единственно возможным в причастных, масдарных и деепричастных конструкциях всех пермских языков (см. раздел 2.3.2), ср. кз. Мбмбт индіс пу улын куйлысь ош выло [КМС 1963: 98] Мэмэт указал на лежащего под деревом медведя ; Менам вала туйбй Байддг баксан шор дорын, шор дорын... Менам песла туйбй Дозмбр котсян яг дорын, яг дорын... Менам турунла туйбй Тури чуксан нюр дорын, нюр дорын [Микушев 1969: 44] Моя дорога по воду У ручья, у ручья, где куропатка кудахчет... Моя дорога за дровами У бора, у бора, где тетерев токует... Моя дорога за сеном У болота, у болота, где журавль курлычет ; Сійд вдв вылас чеччыштлдмсд сбмын аддзыласны [Микушев 1969: 94] Только видели, как он на коня вскочил ; Ещд ёнджыка скдрмис поп да пиньяснас трачкддчдмдн юаліс... [КМ 1976: 107] Еще сильнее осерчал поп и, зубами скрежеща, спросил... ; кп. —Государь, эта зонкаэз удж любитісьлдн зоннэз, ась нія асьныс ббрйдны, кытшбм веябтчбм пыр ныло мунны гленитчас [ОВ 1990: 154] — Государь, эти мальчики — сыновья любящего работу; пусть они сами выберут, через какое обучение им пройти подойдет ; Иусяс нылочкалб тбдвылас урлбн баитдмыс [ОВ 1990: 152] И вспомнилось девочке то, что говорила белка ; —Менам эм корабль, — муодз поклон сетдмдн висьталіс Омека,— и сійб ме ог вермы кинлбкб мбдіклб доверитны [ОВ 1990: 155] — У меня есть корабль, — отвесив земной поклон, сказал Эмека, — и его я не могу кому-нибудь другому доверить ; у. Сенька бур саессэ зезем, собере воеводалэсь Ка-заньысен сётэм бумагазэ поттэм [УКВ 1954: 122] Сенька распорол правый рукав, затем вынул бумагу, которую дал в Казани воевода ; Тй воевода дорысь лыктйды, но ванъзэ солэсь верамзэуд тодйське, лэся [УКВ 1954: 122] Вы от воеводы пришли, но всего, что он сказал, не знаете, пожалуй ; Крестьян, тае кылыса, суд коркалэн гурулас пырем но кылем [УКВ 1954: 117] Крестьянин, это услышав, под печку в здании суда залез и остался . Естественно, в пермском праязыке положение было совершенно аналогичным.
В оборотах, организуемых собственно инфинитивом, в удмуртском языке порядок точно такой же: Пересъмем но кулонэз сярысь малпаськыны кут-скем [УКВ 1954: 84] Состарился и о смерти думать стал ; Эксэйлэн нылызлэн но эмеспиезлэн сюрьёссы весь будо но будо, сюрзэс нуллыны но уг вормо ни [УКВ 1954: 93] У княжеских дочери и зятя рога все растут и растут, рога носить не могут уже ; Гондыр султыса кузэ дйсям но бурсыса кыз йылэ тубыны кутскем [ИУГ 1988: 76] Медведь, встав, шкуру надел и, заревев, на елку взбираться начал . В коми языках препозиция зависимых членов инфинитиву также обычна, хотя распространена и постпозиция: кз. Тшбктіс кучерыслы сувтддны вдвъяссд да вайддны салдатдс карета водзас [КМ 1976: 118]
Приказал кучеру остановить лошадей и привести солдата к карете . Очевидно, последний случай — инновация, а в прапермском языке положение было, как в удмуртском.
Для деепричастных, а возможно, и других оборотов должна быть реконструирована и изредка встречающаяся как в коми, так и в удмуртском инверсия, заключающаяся в вынесении в позицию после инфинитной глагольной формы какого-либо из подчиненной ей членов: кз. kodir kutis sije munni d erevna kuzaispuksemen os vilas, jezls pisjalisni t er-kajasas [Syrjanische Texte 1989: 40] Когда стал он ехать по деревне сидя на медведе, народ поразбежался по домам ; у. Тон — батыр, сдрыса тюрьмаосыз, еанъ калыкъёсыз эрике мозматись батыр! Ты — могуч, разрушив тюрьмы, давший свободу всем народам богатырь! [Шутов 1999: 16]. Об этом свидетельствует существование такой возможности и в более последовательных SOV-языках, в частности в тюркских (см. раздел 2.4.5).
Позиция оборотов, организуемых инфинитными глагольными формами, в пермских языках в основном определяется правилами расположения тех членов предложения, функции которых они выполняют. Так, в удмуртском языке, лучше сохраняющем особенности SOV-типа, масдарные, деепричастные и инфинитивные обороты обычно предшествуют сказуемому: Собере со кытчы думемзэ поты верам. Ачиз узыр мурт дорын мар вераськемзэс кылзыны мынэм [УКВ 1954: 113] Затем он рассказал попу, куда привязал [коня]. Сам пошел послушать, что говорят у богатого человека . Исключения встречаются обычно в эмфатических предложениях, где тематические обороты оказываются в постпредикатной позиции вследствие действия норм порядка (Т) — R — Р — Т. В коми языке расположение оборотов более свободно, а для инфинитива положение после финитного глагола даже преобладает [Сидоров 1953: 100-101]. Видимо, и здесь в коми языке инновация, а в удмуртском — сохранение древнего состояния.
Причастные обороты (или одиночные причастия), как это обычно для определений, почти всегда выступают в препозиции к определяемому существительному. Исключения встречаются в коми языках: в коми-пермяцком — чаще, в коми-зырянском — реже. В этих же языках отмечаются весьма редкие случаи постпозиции прилагательных и получившая значительное распространение постпозиция генитивных определений: кп. А сія волі зонка ви-зыв [ОВ 1990: 127] А он был паренек ловкий ; Сія бы любимой гдсъдн менам волі [ОВ 1990: 133] Он бы любимым гостем моим был . В удмуртском языке встречается (хотя и очень редко) постпозиция по крайней мере генитивных определений: Соос туж чебересь: пельёссы соослэн йылсоесъ, нырзы но ым-дуръёссы събдэсъ, быжъёссы чужесь, нот быж йыльёссы тбдъыесь, пыдъёс-сы пичиесъ, гижыоссы векчиесь [ОФУЯ 1974: 466] Они такие красивые: ушки их острые, носики и губки черные, хвостики желтые, а кончики хвостов белые, ножки маленькие, коготки тоненькие . То, что данное явление имеется даже в таких строгих SOV-языках, как монгольские (см. раздел 1.3.3), в комплексе с данными о таких случаях в современных пермских языках дает основание предполагать их возможность и в прапермском.
