Содержание к диссертации
Введение
Раздел 1. Советская и постсоветская историография экономической истории России начала XX века: методологические аспекты изучения 28
Раздел 2. Основоположники большевизма об особенностях экономического развития России начала XX века 47
Глава 1. Ленинская концепция экономического развития России начала XX века
Глава 2. Вопросы экономического развития России начала XX века в работах Л.Д. Троцкого и Н.И. Бухарина 81
Раздел 3. Экономическое развитие России начала XX века в трудах М.Н. Покровского и историографических дискуссиях 1920 - начала 1930-х годов 114
Глава 1. М.Н. Покровский об особенностях экономического развития России начала XX века
Глава 2. Особенности капиталистического развития России начала XX века в историографических дискуссиях второй половины 1920-х - первой половины 1930-х годов 152
Раздел 4. Советская историография экономического развития России начала XX века в условиях господства сталинизма 187
Глава 1. И.В. Сталин об особенностях экономического развития России
Глава 2. Советская историография экономической истории России начала XX века под властью сталинского учения 226
Раздел 5. Советская историография 1957 - 1991 годов об экономическом развитии России начала XX века: теоретические, методологические и методические аспекты развития 268
Глава 1. Советская историография 1957 - 1991 годов об экономическом развитии
России начала XX века: методологические и методические аспекты развития
Глава 2. Особенности экономического развития России начала XX века в советской историографии 1957 - 1991 годов 304
Раздел 6. Постсоветская историография экономической истории России начала XX века 342
Глава 1. Формирование методологических и методических принципов постсоветской историографии экономической истории России начала XX века
Глава 2. Постсоветская историография экономической истории России начала XX века: особенности концептуального развития 377
Заключение 418
Список источников и литературы 427
- Советская и постсоветская историография экономической истории России начала XX века: методологические аспекты изучения
- Вопросы экономического развития России начала XX века в работах Л.Д. Троцкого и Н.И. Бухарина
- Особенности капиталистического развития России начала XX века в историографических дискуссиях второй половины 1920-х - первой половины 1930-х годов
- Советская историография экономической истории России начала XX века под властью сталинского учения
Советская и постсоветская историография экономической истории России начала XX века: методологические аспекты изучения
Историография является одним из распространенных видов деятельности человека. Вспоминая события своей жизни и запечатлевая их восприятие на материальном носителе, онпредставляет историю этих событий, то есть занимается историографическим творчеством. В ходе этого процесса, во-первых, проявляются особенности мировоззрения человека и приобретают особую значимость выбираемые им формы коммуникации с потенциальными читателями. Во-вторых, приобретает существенное значение специфика участия данного лица в общественных отношениях.
Такое понимание термина «историография», отражающее ее в качестве продукта культурной рефлексии каждого обладающего личностными чертами (прежде всего собственным мировоззрением члена общества) члена общества послужило одним из главных обоснований необходимости оформления историографии в качестве самостоятельного направления исторических исследований. Вот как описывала этот процесс, происходивший в России на рубеже 1950-1960-х годов, одна из его непосредственных участниц, академик М.В. Нечкина: «Она уже существовала в литературе и до нашего появления и называлась историографией, считалась «вспомогательной дисциплиной» и довольствовалась и пониманием своей «второстепенности» и вспомогательной функции, и своим серьезным - из древнего ученого языка — «история + пишу» или чего-то в этом роде. Нам же, внедряющим этот вспомогательный предмет в работу историка, хотелось «осветить» имя нового занятия. Почти всегда напрашивался веселый, с «двумя крылышками» термин «история истории», с ним хорошо было действовать и мы назвали им одну из вышедших у нас работ»46. Как мы видим, место и значение историографии как явления гуманитарной культуры и формы целенаправленной человеческой деятельности, принято оценивать в двух контекстах. Помимо основного, связанного с написанием человеком истории своей жизни, существует и вспомогательный, отсылающий к методике и практике обращения; исследователя событий прошлого к научному опыту своих предшественников в осуществлении этого вида деятельности. В нем историография выступает в качестве информационного ресурса, всегда применяемого при создании исторических исследований-и, в широком смысле, при изучении прошлого.
С конца 1950-х-начала 1960-х годов, когда восприятие любых свидетельств о прошлом в профессиональном и массовом сознании было ограничено жесткими конструкциями идеологизированного мышления, ученые немало сделали для легитимации обоих контекстов определения-предметного поля историографии.
Примером научно-информационного, сформулированного в узком смысле, определения историографии и ее компонентов - историографических фактов - можно считать трактовку данных понятий, предложенную К.Н. Тарновским. Рассматривая историографию прежде всего как историю исторической науки, он писал: «Под историографическим фактом мы понимаем авторскую концепцию, с большей или меньшей четкостью и полнотой изложенную в исследовании; в нем, таким образом, доминирует системообразующее и объясняющее знание, полученное в результате анализа исторических фактов 7. Это определение предметного поля историографии как области научно-исследовательской деятельности сложилось к середине 1980-х годов и было призвано очертить круг наиболее репрезентативных с точки зрения получения нового и объективного знания информационных ресурсов.
Во второй половине 1980-х годов в связи с возникновением в общественном сознании плюрализма в восприятии минувших событий социальной истории появилось более широкое определение для совокупности историографических фактов и, соответственно, для определения предметного поля историографии. В своей статье, опубликованной в 1990 году, СО. Шмидт писал: «Работа в области историографии в последние годы убеждает в том, что утверждается более широкое понимание этого предмета. Становится все яснее, что историю исторической науки (и шире - развития исторической мысли, исторических знаний) нельзя сводить ни к концепциям (особенно глобально методологического характера или откровенно политической направленности), ни к деятельности только виднейших ученых-исследователей, создателей научных школ, крупных организаторов науки, знаменитых влиятельных публицистов (философов, литературных критиков или политических деятелей), ни к изучению немногих сочинений, охватывающих воздействие и на последующие поколения» . В целом, в контексте широкого понимания информационно-познавательной основы историографии СО. Шмидт пришел к выводу о том, что «историографическим источником можно признать всякий источник познания историографических явлений» .
На наш взгляд, корпус историографических источников, действительно, отличается значительной широтой и в его состав можно включить любые свидетельства о развитии исторических знаний, условиях их создания, распространения и восприятия в обществе. Соответственно в аспекте формирования культуры человеческой деятельности историографию логично определять как историю исторической мысли.
В своем первоначальном виде она представляет собой процесс интерпретации исследователем минувших событий, то есть создание «истории истории». Такая трактовка раскрывается в совокупности зафиксированных в текстовой форме суждений, каждое из которых представляет собой историографический факт и может стать историографическим источником. В то же время историческая мысль формируется не только в сознании исследователя, но и в восприятии тех, до кого доходит зафиксированная тем или иным образом информация о прошлом. Этими получателями являются самые разнообразные группы людей. Все они интерпретируют почерпнутые из историографических источников сведения, формируют и выражают свое отношение к их содержанию. В зависимости от своего социального положения эти группы людей способны сформировать с помощью запросов, обращаемых к создателям историографических фактов, дальнейшую стратегию изучения событий прошлого. Во многих странах одним из важнейших генераторов такого рода запросов является государство, направляющее свои рекомендации по развитию историографии и напрямую, и через посредничество структур профессионального научного сообщества.
Таким образом, при формировании представлений о корпусе историографических источников в его состав целесообразно включать не только исследования ученых, содержащие значимые концептуальные представления или существенно дополняющие их, но также документы, отражающие влияние социальных институтов (в особенности, государства) на развитие исторической науки, и материалы по обсуждению развивающихся исторических знаний представителями научного сообщества. Именно эти компоненты формируют состав объекта нашего исследования — советской историографии экономической истории России начала XX века.
Не требует развернутых доказательств тот факт, что развитие историографического творчества всегда происходит под воздействием совокупности взаимосвязанных факторов, складывающихся в рамках определенной интеллектуальной среды. Не случайно в современной науке существует понятие «интеллектуальной истории», к изучению которой привлекаются практически все существующие методы источниковедческой критики. Она является объектом реконструкции для специалистов самых различных областей гуманитарного знания. В рамках интеллектуальной истории к числу факторов, воздействующих на сознание историографа, выделяются феноменологическая специфика личности создателя исследовательских продуктов и черты общественного сознания, воспринимающего адресуемую ему ретроспективную информацию. Таким образом, применительно к развитию исторической мысли интеллектуальная история в качестве научного направления изучает культурное своеобразие историографического творчества.
Вопросы экономического развития России начала XX века в работах Л.Д. Троцкого и Н.И. Бухарина
Большую роль в осмыслении особенностей экономического развития России в период 1920-х годов и в самом начале 1930-х годов играли политические дискуссии. Во-первых, это объяснялось еще недостаточной фактической и источниковой информированностью советской исторической науки, которую ощущали руководители государства и которая заметна современному историографическому восприятию. Данное явление было очевидно и в институциональном отношении, и в плане формирования объяснительной модели, которая могла бы в ходе профессиональной подготовки передаваться от одного поколения исследователей следующему в виде уже проясненного по сути и по задачам способа мышления.
Во-вторых, распространенность политических дискуссий в качестве формы развития историографической культуры объяснялась тем, что механизмы идеологического и административного взаимодействия советского государства с обществом в 1920-е годы еще не сформировались. Шел процесс выработки будущего сценария развития страны, в котором большая часть населения традиционно являлась достаточно инертной в сфере формирования стратегии своей эволюции. Понятие «народные массы» именно потому получило в этот период такое распространение в социологической, теоретико-философской и публицистической литературе об истории России, что общество в рамках отечественной исторической традиции было пассивной в креативном отношении единицей, на внешнем и во многих случаях на внутреннем психологическом уровне покоряясь управлявшему его жизнью государству.
Следует обратить внимание на тот факт, что политические деятели многих эпох смотрели на российский народ сверху вниз, с позиций своего активно подчеркивавшегося интеллектуального превосходства. Такое отношение было характерно не только для представителей государственной власти, которым, конечно, не хотелось отказываться от самодержавных традиций, но и для представителей созревшей в начале XX века политической оппозиции.
Такой подход присутствовал в сознании либералов, целью которых являлось создание системы парламентаризма. До полноценного участия в ее функционировании большей части населения еще предстояло расти в интеллектуальном отношении. Даже в условиях сформировавшегося советского политического режима это представительство народа в законодательных и законосовещательных органах власти выглядело достаточно декоративно, хотя отрицать его внешнюю значительность было бы неверно. Более удивителен тот факт, что и представители революционно-демократической оппозиции, политическим козырем которой должно было являться именно взаимодействие, сотрудничество с народом, также воспринимали его по аналогичной либеральному подходу схеме. В их сознании народ и в том числе пролетариат, на который делалась практическая ставка, служил в перспективе не активным творцом будущей революции, а ее инструментом.
Для иллюстрации этого интеллектуального подхода достаточно выразительным выглядит следующее высказывание Л.Д. Троцкого, сделанное в 1904 году:« Не боясь проявить «психологию буржуазного интеллигента», мы утверждаем, прежде всего, что условия, толкающие пролетариат к коллективно-согласованным методам борьбы, лежит не в фабрике, а в общих социальных условиях существования пролетариата, мы утверждаем, далее, что между этими объективными условиями и сознательной дисциплиной политического действия лежит длинный путь борьбы, ошибок, воспитания -не «школа фабрики», а школа политической жизни, в которую наш пролетариат только вступает под руководством - дурным или хорошим - социал-демократической интеллигенции; мы утверждаем, что русский пролетариат, в котором мы едва начали развивать политическую самостоятельность, не способен еще - к несчастью для себя и к счастью для господ кандидатов в «диктаторы» - давать уроки дисциплины своей «интеллигенции»110.
Только последователи идей М. А. Бакунина, стремившиеся внедрить на российской почве идеи анархизма, рассматривали народ как изначально активного субъекта исторического процесса. Однако и в этом случае ему придавалась миссия разрушителя определенного экономического и политического уклада. Также предполагалось, что кто-либо из обладающих соответствующими знаниями и харизматическими качествами будет направлять стихию народного поведения в определенном направлении и только после логического завершения этого движения отпадет необходимость в наличии государства как носителя административной функции. Впрочем, анархизм, сформировавшийся в качестве политического учения на фоне разочарования итогами западноевропейских социальных революций 1848-1849 годов, не был воспринят в качестве реально применимой идеологии и в России. Таких шансов на получение популярности у субъектов политики у него не было ни в период кризиса государственности, нараставшего вплоть до Октябрьской революции 1917 года и Гражданской войны, ни тем более в 1920-е годы, когда система административного управления обществом стала вновь выстраиваться по вполне естественным причинам.
Предметом дискуссий в 1920-е годы был не вопрос о том, нуждается ли российское общество в политическом руководстве для достижения обозначенных целей построения социализма, а определение способов и стратегии осуществления такого руководства. До тех пор, пока определившийся в качестве государственного лидера И.В. Сталин не высказал своего определенного и по историко-цивилизационной традиции массово поддержанного мнения на этот счет, данные дискуссии продолжались.
Факт их наличия после выступлений И.В. Сталина на массовых партийных и политических мероприятиях конца 1920-х годов, а также направления им инструктивного по своей сути письма в редакцию журнала «Пролетарская революция» и последовавших за этим событий в организации научных исследований обычно затушевывался в историографии. В любом случае, даже при предельном интеллектуальном либерализме исследователей отмечалась малая существенность их содержания по сравнению с вырабатывавшейся генеральной идеологией большевистской партии.
Поэтому в условиях «холодной войны» зарубежные историки, не испытывавшие симпатии к Советскому Союзу и его политическому выбору, периодически напоминали о неоднозначности формировавшихся и формулировавшихся в 1920-е годы в недрах российской политической системы концептуальных представлений и о прошлом, и о будущем пути развития страны. Лидерами среди этих ученых, авторитет которых признается и в настоящее время, были Р. Пайпс и С. Коэн. В отечественной историографии внимание к этим дискуссиям возникло во второй половине 1980-х годов и было обусловлено, на наш взгляд, научно-исследовательскими причинами далеко не в первую очередь.
Особенности капиталистического развития России начала XX века в историографических дискуссиях второй половины 1920-х - первой половины 1930-х годов
В середине 1920-х годов советские историки сосредоточили свои усилия на формировании фактического обоснования ленинской концепции экономического развития России. Эта деятельность была обусловлена целым рядом конкретных причин.
В научно-исследовательском отношении ее необходимость была вызвана естественным стремлением исследователей создать методологическую опору для профессионального историографического творчества. Хотя применительно к усилиям первого поколения советских историков эта закономерная потребность интерпретировалась в первые постсоветские годы даже в шаржированном виде, связь между отсутствием четкого концептуального фундамента и кризисом исторической науки, воспринимаемым с социальной точки зрения в качестве негативного явления, выглядит в нашем понимании очевидной. Думается, что для оценки периода первых четырех десятилетий развития советской историографии является справедливым сделанный в начале 1960-х годов К.Н.Тарновским вывод о том, что «история разработки советскими исследователями проблемы российского империализма есть в то же время история уяснения ленинского учения об империализме, ленинской концепции исторического развития России»".
Помимо необходимости укрепить теоретико-методологическую основу своего творчества советские историки руководствовались при усвоении и фактическом обосновании ленинской концепции экономического развития России начала XX века социальными факторами, без приспособления к которым прогресс в области научных знаний не происходит ни в одном обществе. Изложенная В.И.Лениным система теоретических представлений воспринималась начиная с 1920-х годов до периода открытого кризиса советской государственности в конце 1980-х годов в качестве единственно правильной и соответствующей такому критерию истинности, как практическая верифицируемость. Поэтому передача знаний о ее содержании широким слоям общества, выработка на ее основании концептуальной основы директивных документов государства в культурно-идеологической сфере безусловно отвечали интересам социальных институтов во главе с государством, которое всячески поддерживало конкретные исследования по выявлению и анализу фактов, ускорявших наступление социалистической революции. В этой связи любые дискуссии и научные публикации, которые возникали в пределах утверждения ленинской интерпретации марксистской методологии истории в качестве своеобразного интеллектуального канона, пользовались политической поддержкой до тех пор, пока И.В.Сталин не принял решение высказать свое мнение по вопросам специфики экономического развития России и тем самым завершить их обсуждение.
Период обсуждения и усвоения ленинской концепции в части, относящейся к данной предметной области, имеет, таким образом, достаточно четко очерченные хронологические границы. Их начальной датой можно считать 1925 год, а конечной точкой — 1934 год, когда развитие историографического творчества в СССР получило нормативно-правовое обеспечение в виде совместных решений коммунистической партии и советского правительства.
Известно, что далеко не все участники состоявшихся дискуссий сумели приспособить свои взгляды к сформировавшейся в середине 1930-х годов идеологии социалистического строительства, имевшей в своем основании два одинаково значимых компонента -политический и историографический. За свою недостаточную концептуальную мобильность они бьши ликвидированы и их место в исторической науке занял достаточно большой слой профессионально подготовленных добровольцев. Имена репрессированных историков бьши возвращены общественному сознанию только после XX съезда КПСС благодаря усилиям А.Л.Сидорова и бывшего его последователем в области историографических исследований К.Н.Тарновского. Однако выдвигавшаяся оценка их творчества детерминировалась сохранившимся в начале 1960-х годов критическим отношением к теоретическим взглядам М.Н.Покровского, что было в свою очередь продиктовано констатацией существенного прогресса советской исторической науки после принятых в 1934 - 1936 годах постановлений и обсуждением такого научного явления, как «школа Покровского».
К.Н.Тарновский, также как и некоторые другие специалисты в области экономической истории России, рассматривали и оценивали творчество исследователей данной предметной области периода 1920-начала 1930-х годов в двух аспектах. С одной стороны, ими подчеркивалась принадлежность данных авторов к марксистской советской исторической науке, выразившаяся в идеологической борьбе против оппозиционных историографических концепций. С другой стороны, они последовательно указывали на невысокий уровень научных знаний об экономической истории России исследователей второй половины 1920-х — первой половины 1930-х годов, который был вызван неизвестностью для них многих ценных исторических источников и приводил к некритическому восприятию некоторых, не представлявшихся в начале 1960-х годов убедительными концепций.
К числу таких концепций А.Л.Сидоров, К.Н.Тарновский и ряд других ученых, обращавшихся к характеристике историографического наследия, относили теорию «торгового капитализма», сформулированную и обосновывавшуюся практически на протяжении всей жизни М.Н.Покровским. Этим исследователям представлялось важным подчеркнуть, что в контексте поступательного развития советской исторической науки, отмечавшегося и в директивных документах, существовали только такие факты, как временное господствующее влияние концепции М.Н.Покровского на теоретические представления других ученых и последующее преодоление этого влияния, обусловленное прогрессом отечественной историографии экономической истории.
Суммируя данные оценочные наблюдения, К.Н.Тарновский писал: «Из предшествовавшего изложения видно, что в применении к разработке экономической истории российского империализма говорить о «школе Покровского» нельзя. Во-первых, собственные взгляды М.Н.Покровского по вопросам российского империализма, сложившиеся у него к середине 20-х годов, не оказали никакого влияния на разработку проблемы. Больше того, как мы видели, они были раскритикованы в первых же работах его учеников. Нельзя, далее, говорить о «школе Покровского», имея в виду единство во взглядах его учеников по кардинальным вопросам проблематики, которую они разрабатывали. Ученики Покровского разошлись между собою в результате различной трактовки не частных, а именно основных вопросов экономической истории России периода империализма...Поэтому применительно к разработке истории России периода империализма следовало бы отказаться от понятия «школы Покровского». Ее просто не существовало. В свое время в рамках рассматриваемой нами проблематики этим понятием были объединены все ошибочные суждения по вопросам экономической истории империалистической России вне зависимости от того, разделялись или не разделялись они самим Покровским. Пора освободить его от этих наслоений»1". В последующие годы данное восприятие историографических фактов, относившихся к исследованию советскими учеными второй половины 1920-х - начала 1930-х годов экономической истории России начала XX века, сохранялось и даже усиливалось.Об этой тенденции свидетельствовала, в частности, имевшая серьезные последствия критика историографических исследований К.Н.Тарновского за акцентирование в них внимания именно на дискуссиях в отечественной исторической науке 1920-х - начала 1930-х годов, а не на коллективном усвоении и методологическом утверждении ленинской концепции.
Советская историография экономической истории России начала XX века под властью сталинского учения
К началу 1930-х годов И.В. Сталин и его соратники сформировали все основные организационные направления модернизации основных сфер социального и экономического развития СССР. Ими были на директивном уровне запущены механизмы индустриализации и коллективизации соответственно промышленного и аграрного секторов экономики. При этом в качестве инструмента, гарантирующего последовательность избранной политической стратегии во всех без исключения сферах модернизации, рассматривалась классовая борьба. Она имела практическую форму в виде разнообразных репрессивных мероприятий и важный идеологический компонент, в формировании и обеспечении которого одну из центральных ролей играли научные институты и образовательные учреждения. По замыслу И.В. Сталина и его коллег они должны были стать не просто социальным институтом, а частью системы руководства общественной жизнью, и их деятельность было необходимо скорректировать в соответствии с идеологической линией государственной политики. Конечно, их работу нельзя рассматривать исключительно в негативном ключе. Без системы научных учреждений, начавшей складываться в первой половине 1930-х годов и расширявшейся в последующие несколько десятилетий, был бы невозможен достаточно высокий уровень современных представлений российских ученых о конкретных фактах и явлениях всех без исключения исторических периодов. Аналогичное заключение можно сделать и применительно к оценке восстановления в СССР системы университетской подготовки специалистов в области социальных и гуманитарных наук. Государство, предъявляя свои требования к работе созданных им учреждений, в то же время создавало для их функционирования немалую материальную основу до тех пор, пока оно само не стало испытывать существенную нехватку ресурсов. Все эти процессы многократно описывались и небезосновательно акцентировались в специальных исследованиях , в подготовке которых участвовали лучшие советские специалисты в области истории исторической науки.
Однако ценой всех этих достижений стало предельное (по крайней мере, на внешнем уровне) ограничение творческих возможностей историографического творчества. Следует отметить, что профессиональные специалисты, обеспечивавшие функционирование создававшихся или подвергавшихся кардинальной реорганизации научно-образовательных учреждений, считали такую компенсацию усилий политико-административного аппарата вполне естественной. Они соглашались с тем, что историографические дискуссии по различным проблемам могут на определенном этапе быть продуктивными, но при этом своевременно проявляли готовность к их регулированию и ограничению. В частности, в своем докладе один из руководителей Института истории Коммунистической академии А. Стецкий отмечал: «Дискуссии, происходящие и естественно прошедшие в Комакадемии по всем теоретическим участкам, сыграли довольно большую и положительную роль ... Хотя и в них есть перегибы типа того, что неправильна генеральная линия работы общества историков-марксистов и т.п. Но нужно обратить внимание на то, что в значительной своей части эти теоретические дискуссии вращаются на холостом ходу, и я должен подчеркнуть, что мы не можем сейчас останавливаться на этом этапе общих дискуссий, которые, сыграв на определенном этапе полезную роль, потеряли теперь научный смысл» .
Теоретическая перенастройка развития советской исторической науки особенно усилилась под влиянием публикации письма И.В. Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» и подведения в научно-образовательных учреждениях СССР итогов развития советской историографии за пятнадцать лет после Октябрьской революции 1917 года. Эти два факта были непосредственно связаны между собой с точки зрения определения ориентиров работы ученых на достаточно длительную перспективу. Они указывали на то, что в условиях усиливавшегося институционального господства государства историческая наука должна была стать, с одной стороны, его инструментом в формировании мировоззрения населения страны и, с другой стороны, оказаться частью общественной жизни, контрапунктом которой было выявление и преследование классовых врагов.
О связи этих историографических фактов свидетельствуют многие опубликованные в 1932 году материалы, среди которых следует выделить передовую статью юбилейного по отношению к годовщине Октябрьской революции 1917 года номера журнала «Историк-марксист». В ней оценивалось состояние развития исторической науки к моменту публикации письма И.В. Сталина и определялись обусловленные содержанием данного письма задачи исследовательской работы. В статье, в частности, указывалось: «Письмо т. Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция», имеющее всемирно-историческое значение, мобилизует нас на борьбу против троцкистской и всякой иной контрабанды, против гнилого либерализма по отношеншо к этой контрабанде. Задача историков-марксистов - разоблачать враждебные вылазки классового врага, бороться за партийный путь в исторической науке. Мы должны, борясь со всякими извращениями и фальсификацией в вопросах Октября, формировать свою концепцию, которая может быть создана на основе на основе тщательнейшего изучения работ Ленина и Сталина, дающих четкое, исчерпывающее указание, в каком направлении должна вестись историками работа в данной области. Необходимо доказать на конкретно-историческом материале, что Октябрьская революция - революция социалистическая, лишь попутно, мимоходом разрешающая задачи буржуазно-демократической революции; показать движущие силы революции, ее мировой характер и значение»214.
В соответствии с практикой идеологической жизни, формировавшейся в начале 1930-х годов, подобные требования, обозначенные на страницах одного из ведущих исторических журналов страны, были направлены всему кругу профессиональных исследователей. Многие из них выглядели с концептуальной точки зрения весьма симптоматичными. Во-первых, историографическая деятельность как творческая основа исторической науки объявлялась сферой ведения идеологической борьбы. Следует отметить, что такой подход оказался крайне устойчивым и сохранялся практически до второй половины 1980-х годов в связи с тем, что объект разоблачения постепенно сместился от внутренних «врагов народа» к выступавшим в качестве внешних противников зарубежным исследователям с немарксистскими представлениями. Во-вторых, в качестве теоретической и методологической основы будущих научных трудов провозглашались взгляды на российскую историю политических деятелей, возглавлявших страну после Октябрьской революции 1917 года.
