Источники по истории рязанской книжно-рукописной традиции и культуры XII-XVII вв. Губин Дмитрий Вячеславович

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Памятники рязанской письменности XII — XIV вв.: историографические предпосылки и аспекты изучения темы 36

1. Древнейшая письменная традиция XII - первой трети XIII вв. в памятниках археологии и эпиграфики Старой Рязани. Рязанская традиция почитания святых Бориса и Глеба 36

2. Рязанская кормчая 1284 года 55

3. Книжные памятники XIV века 68

4. Свидетельства о местном летописании периода независимости Рязанского княжества 77

Глава II. Рязанские книжные традиции XV-XVII вв 96

1. Редкие образцы поздней тератологии в рязанских рукописях XV - XVI вв 96

2. Святой Николай Мирликийский в рязанской письменности XVI - XVII вв 114

3. Книжные традиции рязанских монастырей XVT — XVII вв 126

Глава III. Рязанская книжная культура XV —XVII вв.: содержательные и внешние особенности книжно-рукописных кодексов 145

1. Рукописные памятники рязанской книжности XV - XVI вв 145

2. Книжные памятники XVII в. из рязанских собраний 157

Глава IV. Региональные связи рязанской книжной культуры во второй половине XVI столетия. Библиотека Архиерейского дома XVI-XV1I вв. как крупнейший центр книжности в Рязанском регионе 171

1. Связи рязанских епископов с севернорусскими цетрами книжности второй половины XVI в.: Антониево-Сийским, Соловецким, Кирилло-Белозерским монастырями 171

2. Рязанские книги в Иосифо-Волоколамском монастыре: рязанско-волоколамско-новгородские книжные связи XVI в 185

3. Роль рязанских церковных иерархов в развитии книжной культуры края в XVII в 197

Заключение 220

Примечания 227

Приложение (пояснения к иллюстрациям) 264

Список источников и литературы 265

Список сокращений 286

• Древнейшая письменная традиция XII - первой трети XIII вв. в памятниках археологии и эпиграфики Старой Рязани. Рязанская традиция почитания святых Бориса и Глеба
• Редкие образцы поздней тератологии в рязанских рукописях XV - XVI вв
• Рукописные памятники рязанской книжности XV - XVI вв
• Связи рязанских епископов с севернорусскими цетрами книжности второй половины XVI в.: Антониево-Сийским, Соловецким, Кирилло-Белозерским монастырями

Введение к работе

Время XI-XVTI вв. в истории России представляет собой, по мнению отечественных ученых, целостную эпоху развития древнерусской литературы и книжной культуры¹. Региональные книжно-рукописные традиции являлись составляющими элементами единой древнерусской книжности. Поэтому история русской книжной культуры периода средневековья является общим контекстом исследуемой проблемы. Уровень знаний о древнейших традициях создания рукописных книг нельзя назвать высоким. До настоящего времени, как известно, сохранились совсем немногие памятники русской письменности XII-XIII вв., поэтому современные исследователи древнерусских книг часто вынуждены делать выводы на основе ограниченного круга источников, что имеет отношение и к настоящей теме. В изучении раннего периода истории книжной культуры дополнительную информацию дают археологические находки и памятники эпиграфики, они в некоторой степени расширяют отрывочные представления о предмете исследования, а в отдельных случаях являются фактически единственной основой работы по изучению древнерусской книжности. В этой связи определение темы исследования по истории древнерусской книжности в ее региональном звучании может оказаться небезынтересным.

Настоящее диссертационное исследование имеет источниковедческий характер и посвящено изучению истории рязанской книжной культуры до конца XVII века. Вопрос о рязанской книжной культуре, как самостоятельная проблема, в науке не изучен. В работе впервые предпринимается попытка поставить и рассмотреть проблему существования и развития книжно-рукописных традиций в Рязанском регионе XII-XVII вв.

Концепция диссертации основана на представлении о рязанской книжности, как части противоречивой и разноплановой, во многом оригинальной культуры юго-восточного пограничья Руси. Сущность, традиции и содержание рязанской книжности не были неизменными на протяжении XII -XVII вв., что соответствует представлению о многоаспектном явлении древнерусской книжной культуры².

В отношении рязанской книжности и письменной традиции особенности заключаются в том, что имеющиеся данные скудны и позволяют составить весьма отрывочную картину распространения и уровня книжной культуры. При

отсутствии рязанских летописей³ книжные памятники и следы их существования, как действительные материальные свидетельства прошлого, приобретают большое значение, поскольку в отдельных случаях имеют прямое отношение к важным событиям древнейшей истории и позволяют впервые целостно взглянуть на отдельные основополагающие черты рязанских традиций книжной культуры. Рязанская книжность была одной из многих составляющих культурного развития Руси. Оригинальный характер рязанских книжно-рукописных традиций, как представляется, в известной мере был обусловлен особенностями культурно-исторического развития княжества, а также тем, что светские и особенно духовные власти Рязани в некоторые периоды пользовались заметным влиянием в политической и духовной жизни Русских земель. Специфика и известный парадокс рассматриваемой региональной традиции рукописной книжности заключается, с одной стороны, в наличии общеизвестных рязанских высокохудожественных литературно-исторических памятников (в первую очередь - цикл повестей о Николе Заразском с «Повестью о разорении Рязани Батыем»), с другой стороны, - в недостатке сохранившихся конкретных свидетельств, собственно материальных носителей древней письменной традиции — книжно-рукописных кодексов рязанского происхождения.

В диссертационном исследовании важно показать существование древних рязанских традиций рукописной книжности при рассмотрении региональных и общерусских проблем развития книжной культуры. Постановка настоящей проблемы может в новом свете представить уже известные факты. В первую очередь имею в виду возможность атрибуции некоторых известных в науке книжных памятников орнаментальной традиции рязанской тератологии. Низкая степень сохранности рукописных кодексов заставляет внимательно рассматривать и оценивать рязанские книжные связи с другими регионами Руси, например, с Новгородом, в основном на уровне гипотез, подтверждаемых отдельными фактами. Такой подход должен показать возможность выработки представления о месте рязанской традиции в контексте истории древнерусской книжности.

Под рязанской книжной культурой мы подразумеваем совокупность книжных памятников, как сохранившихся, так и утраченных (либо не обнаруженных в современных книгохранилищах), которые были созданы или бытовали на территории Рязанского региона. Нужно подчеркнуть, что на протяжении XII — XVII вв. Рязанский край представлял собой единый регион. В

силу географического и политического факторов юго-восточного пограничья Руси региональные культурно-исторические традиции имели некоторые своеобразные черты. Сформулированные И. В. Поздеевой широкие задачи археографического исследования показывают необходимость выявления специфики региональных книжных традиций: «Характер, состав и иерархия научных задач комплексного археографического исследования разрабатываются индивидуально для каждого района. Обычно эти работы в разных сочетаниях включают изучение тех аспектов истории местной культуры, которые наиболее прямо и существенно связаны с характером местной книжной традиции...»⁴. Под рязанской книжно-рукописной традищей в широком смысле необходимо понимать, прежде всего, наличие признаков оригинального местного развития книжной культуры Руси. С точки зрения более узкого понимания термина «книжно-рукописная традиция», создание любого книжно-рукописного кодекса объективно было связано с традицией того скриптория, откуда памятник вышел. Во-первых, написавший книгу человек должен был где-то обучаться книжной грамоте и навыку книгописной деятельности (как известно, в древности на Руси не было школ западного образца, многие из подобных функций брали на себя монастыри как центры книжной культуры), во-вторых, мастер-книжник был корпоративно связан с другими людьми, занимавшимися созданием, «строением» книг, которые проживали в определенной местности и за ее пределами. В-третьих, как образованный человек, книгописец чтил традиции своих предшественников-наставников, они создавали для него основу, на которой можно было совершенствовать и расширять собственный репертуар чтения и выполнять заказы на изготовление книг. Поэтому исследование посвящено изучению преимущественно рукописных книг и книжно-рукописных традиций конкретного региона.

Логику текста диссертации определяет основной источник - книжно-рукописный кодекс, а также сохранившиеся свидетельства его существования. Как известно, книга издавна являлась важнейшим универсальным способом хранения и передачи информации. С другой стороны, она оказывала и оказывает влияние на духовный мир человека. Книга, «благодаря своим содержательным и вещным свойствам, может влиять на развитие общества»⁵. История рязанских традиций книжной культуры включает вопросы, которые связаны с людьми, создававшими, читавшими, собиравшими и распространявшими книги, с отдельными аспектами культурно-исторического наследия крупнейших рязанских собраний, библиотек и книжных центров. В

6 исследовании рассматриваются важные содержательные особенности изучаемых книжных памятников. Кроме того, уделяется внимание выяснению вопросов историко-культурного, литературного и общественно-политического развития, которые помогают лучше понять особенности и условия развития рязанских традиций книжности.

Привлечение разнообразных источников и возможность их сопоставительного анализа в настоящем исследовании, как и вообще в работах по истории книжности⁶, базируется на самой сути древней рукописной книги — комплексе содержательных и графико-изобразительных особенностей. Комплексный характер главного источника предопределяет возможность и, во многих случаях, необходимость привлечения разных по характеру и содержанию дополнительных материалов, которые могут помочь при осуществлении необходимой внешней и внутренней критики рукописного кодекса. О необходимости комплексного подхода, который заключается в синтезировании и интеграции различных научных данных, как основе работ, выполненных в области источниковедения и специальных исторических дисциплин, еще в начале 1980-х гг. заявили А. А. Зимин и В. И. Буганов⁷.

Актуальность изучения рязанских книжно-рукописных традиций — неотъемлемой части древнерусской книжной культуры — обусловлена в первую очередь необходимостью рассмотрения книжной культуры Рязанского края в широком современном контексте культурно-исторического наследия юго-востока Руси. Подобный подход, на наш взгляд, имеет отношение к культурно-историческому аспекту концепции «местного саморазвития» русских историков 40-60-х гг. XIX в., которая по достоинству оценена в наши дни⁸. Современное научное изучение истории и культуры Рязанского региона XII-XVII вв. невозможно без понимания особенностей развития книжно-рукописной традиции края, поскольку в средневековом обществе традиции древнерусской книжной культуры имели важнейшее значение. Понимание сложной историко-культурной специфики крупного региона Руси объективно затруднено тем, что развитие, в том числе, книжной культуры в Рязанском крае проходило в условиях продолжительной неустойчивости границы, в первую очередь, по территориям кочевий степняков — носителей иных культурных традиций. Комплексный анализ показывает далеко неоднозначное влияние отмеченной особенности на культурную традицию местно-исторического развития, отраженную, в том числе, в дошедших до настоящего времени памятниках -рязанских рукописных книгах. В целом, научная актуальность диссертации

обусловлена малоизученностью традиций книжной культуры региона, который до образования единого Русского государства граничил, с одной стороны, с так называемым Диким полем, с другой стороны, с Северо-Востоком Руси. В рамках Рязанского региона, как части среднерусской территории, оправданно предполагать разнообразный исторический опыт восприятия и оригинального осмысления явлений книжной культуры. Раскрываемое на примере существования и развития рязанских книжно-рукописных традиций многообразие культурно-исторического наследия русских областей имеет смысл с точки зрения понимания важной мировоззренческой составляющей русской культуры.

Таким образом, объектом исследования в настоящей диссертации являются источники по истории книжной культуры Рязанского региона XII-XVII вв. в связи с явлениями культурно-исторического развития Российского государства.

Предметом изучения стали книжные памятники литературно-исторического, литургического и четьего характера, созданные или бытовавшие на территории единого региона в указанный период. В случае, если изучаются данные эпиграфического и археологического характера, имеющие отношение, например, к книжной орнаментике и другим украшениям, они сопоставляются с художественными особенностями известных в научной литературе древнейших книжно-рукописных кодексов. Такое сопоставление дает вероятностные атрибутирующие признаки. Кроме того, к предмету изучения прямое отношение имеет церковно-монастырская делопроизводственная и иная документация описательного и учетного характера (описи библиотек и имущества, приходо-расходные, вкладные, писцовые и переписные книги, памятники эпистолярного жанра в письменньк источниках XVI-XX вв.), где встречаются сведения о книгах и мастерах-книжниках Рязанского края.

Территориальные рамки. Рязанский регион, или край - это историческая территория с определенными административно-хозяйственными и культурными связями. Территориальные рамки охватывают Рязанский регион в момент включения в состав Московской Руси Рязанского княжества с пятью уездами (города Переяславль Рязанский, Перевитск, Ростиславль, Старая Рязань, Пронск). Такое деление соответствует территории, несколько выходящей за рамки современной Рязанской области (частично на северо-западе -современный Зарайский р-н Московской обл.; на юге-юго-западе, к Дону, частично территория современной Липецкой обл.)⁹. Отдельно следует сказать о

s епархии, которая с XV по XVIII вв. называлась Рязанской и Муромской. Несмотря на то, что территория епархии была единой, различия в региональных особенностях и условиях развития книжных традиций, на наш взгляд, были значительны, поскольку в XV — XVI вв. определяющим фактором развития муромской территории стало московское влияние¹⁰, тогда как в рязанской книжной культуре этого времени признаки московского влияния не были столь многочисленны. Таким образом, история муромской книжности заслуживает отдельного большого исследования и остается за рамками настоящей работы. Тем не менее, некоторые точки соприкосновения книжных традиций Рязани и Мурома в диссертации все же отмечены (особенно для XVTI в.). Таким образом, территориальными рамками исследования охватывается Рязанский регион (край) в обозначенном смысле.

Хронологические рамки — XII-XVII вв. - соответствуют периоду средневековья на удельных территориях бывшей Киевской Руси, когда вслед за эпохой феодальной раздробленности в Русских землях последовала эпоха формирования единой русской нации и Русского государства - Московской Руси. Нижняя хронологическая граница (1170-е годы) определяется первым летописным упоминанием о бытовании книг в Рязанском княжестве в период правления князя Глеба Ростиславича. Верхний хронологический рубеж - XVII век - соответствует завершающей эпохе развития древнерусских традиций литературы и книжной культуры, когда книжность претерпела существенные изменения по сравнению с предшествующими периодами, что тесно связано, по определению Д. С. Лихачева и Р. П. Дмитриевой, с появлением новых черт в развитии литературы¹¹. История рязанской книжности, как части древнерусской книжной культуры, полностью соотносится с принятой в научной литературе периодизацией. Кроме того, широкий хронологический охват оправдан тем, что сохранилось сравнительно небольшое количество древних локализованных рязанских рукописей. На основе анализа отдельных книжных кодексов невозможно получить целостное представление о выдвинутой проблеме. Поэтому исследование ведется на основе всех тех памятников, в отношении которых имеются прямые или наиболее вероятные косвенные свидетельства того, что они были созданы, либо бытовали на территории Рязанского края в XII -XVII вв.

Методология диссертационного исследования. Предметно-тематический принцип положен в основу структуры глав диссертации. В основу структуры параграфов положен тематико-хронологический принцип. Основой настоящей

работы, как целостного научного исследования, являются принципы историзма и научной объективности. Первый из двух основополагающих принципов исторического познания дает возможность рассматривать предмет исследования во взаимосвязи с объективными процессами, происходившими в истории культуры Руси. Принцип научной объективности стал основой комплексного источниковедческого и историографического анализа привлекаемых исторических источников. Для раскрытия наиболее важных содержательных аспектов рязанских книжных традиций в общем контексте истории древнерусской книжности применялись историко-сравнительный и историко-сопоставительный методы.

Предлагаемая диссертация относится к вторичным, синтетическим исследованиям. Особенность заключается в том, что используются в основном уже известные науке данные (особенно за период XII-XVI вв.). Но эта научная информация не является специально собранной и обработанной. Сбор данных носит комплексный характер. Как уже было сказано, источников по древнейшей истории книжности до настоящего времени сохранилось и открыто не так много, но специфической чертой всех древнейших исторических источников является их многоаспектность, которая основана на значительной синкретичности знания в прошлом. В ходе сбора информации это представление обнаружило достаточно широкие возможности для приемов выявления параллелей в свидетельствах разных источников. Подобный подход делает уже известные науке данные наиболее репрезентативными в рамках проблемной плоскости и структуры моей диссертации.

Цели и задачи исследования. Главной целью настоящей диссертации является осуществление комплексного исследования рязанской книжно-рукописной традиции, реконструкция основных вех в истории рязанской книжности. В мою задачу не входит изучение узкоспециальных вопросов, связанных с всесторонним анализом каждого, отдельно взятого книжного памятника, кроме случаев, когда от решения подобных вопросов зависит содержание разделов настоящего исследования.

Конкретная цель заключаются в том, чтобы ответить на вопрос о существовании в прошлом местных традиций книжной культуры, показать условия развития книжной культуры на территории Рязанского региона в XII -XVII вв., попытаться оценить уровень развития этих традиций. Для осуществления намеченных целей необходимо решить ряд задач:

изучить на основе анализа широкого круга источников и научной литературы наиболее важные содержательные особенности рязанской книжной культуры XII-XVII вв. в связи с историей древнерусской книжности;

выяснить на конкретных примерах особенности и обстоятельства развития традиций книжной культуры в рассматриваемом регионе;

показать отдельные причинные и типологические связи с более широкими явлениями культурно-исторического развития;

- выявить региональные связи местных традиций книжности в контексте
деятельности рязанских церковных иерархов;

- выяснить роль и место рязанских библиотек и книжных центров,
книжной культуры в целом, в истории культуры Рязанского края.

Источниковая база настоящего исследования представлена тремя основными видами источников: делопроизводственными материалами, повествовательными (нарративными) источниками, рукописными книгами. В диссертации используются и отдельные эпистолярные, писцовые, актовые источники.

Изученные и упоминаемые в работе памятники хранятся, прежде всего, в книгохранилищах и архивах России: в собраниях Отделов рукописей Российской государственной библиотеки (Москва), Государственного Исторического музея (Москва), Научной библиотеки Московского университета, Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург), Библиотеки Российской Академии наук (Санкт-Петербург); в Российском государственном архиве древних актов (Москва); в фондах историко-архитектурных музеев-заповедников (Рязань, Владимир, Кострома), областного краеведческого музея (Воронеж); в Государственном архиве Рязанской области. Данные неопубликованных источников составляют значительную часть источниковой базы настоящей диссертации и впервые в представленном виде вводятся в научный оборот.

Основным видом источников, анализируемых в работе, являются рукописные книги или книжно-рукописные кодексы с владельческими и иными записями и орнаментальными украшениями.

Среди рязанских книжных памятников специально выделим сборники церковно-правовых статей - кормчие книги. В синодиках (книгах для поминовения усопших) и вкладных книгах представляют интерес, в первую очередь, записи о книгах, книжниках и книжных вкладах (Спасские, Успенский, Борисоглебский, Солотчинский синодики, вкладные книги Солотчинского,

Николо-Радовицкого монастырей). Записи на книжных памятниках используются в публикациях середины XIX - XX вв.¹² Важным источником является обнаруженное в книжных фондах Владимиро-Суздальского музея-заповедника (ВСИАМЗ) рукописное Евангелие епископа Ионы Рязанского с тератологическим орнаментом XVI века (ВСИАМЗ, № В-1782)'³. Украшения книжных памятников, в первую очередь поздние образцы тератологического орнамента в Евангелии рязанского епископа Ионы II и Псалтыри с последованием кон. XV - XVI вв. (РИАМЗ, № 5653), изученные de visu, в контексте настоящего исследования выступают исключительно важными и оригинальными источниками. Были опубликованы и орнаментальные украшения рязанских рукописей XIII - XIV вв.¹⁴ В исследованиях по археологии представлены образцы эпиграфических и археологических находок со Старой Рязани, имеющих отношение к книжной культуре (изображения книжных орнаментов, книжных застежек, элементов книжных переплетов) . Определяющий критерий отбора основных источников - непосредственное отношение к предмету диссертационного исследования.

Важным видом источников диссертационной работы являются материалы делопроизводственного характера: описи, описания, каталоги книжно-рукописных собраний. В неопубликованных описаниях коллекции рукописных книг Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника (РИАМЗ) и Рязанского собрания Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ) даются необходимые историко-культурные справки, например, в отношении наиболее важных книжных памятников (Рязанское Евангелие второй половины XV в., Псалтырь с восследованием кон. XV - XVI вв., малоизвестный список Сказания Авраамия Папицына XVII в. и др.); привлекается и машинописное описание (опись) Рукописного собрания РГАДА¹⁶. Кроме того, в работе рассматриваются отдельные сведения опубликованных учеными в XIX - XX вв. описаний и каталогов центральных книгохранилищ, используемых в современной научной практике археографических исследований: описания собраний Отделов рукописей Российской государственной библиотеки, Государственного Исторического музея, Российского государственного архива древних актов, Научной библиотеки Московского государственного университета, Новосибирского отделения Российской Академии наук¹⁷.

Следует отметить, что впервые краткую информацию описательного характера о древних книжных кодексах, бытовавших на территории Рязанского

края в конце XVIII - начале XIX вв., привел К. Ф. Калайдович, в начале 1820-х гг. исследовавший некоторые рязанские древлехранилища и церковные библиотеки. В 1890 г. были опубликованы материалы описаний рукописей из книгохранилищ Северной России А. Е. Викторова, куда вошло описание наиболее ценных памятников Рязанской духовной семинарии, а также информация о книгах епископа XVI в. Филофея Рязанского, переданных в качестве книжного вклада в Антониево-Сийский монастырь. В конце XIX в. появилось отдельное описание рукописей другого рязанского книгохранилища: в 1892 г. член Рязанской ученой архивной комиссии (РУАК) А. В. Селиванов опубликовал краткое описание рукописей РУАК. Уже в 2001 г. в рамках проекта «Памятники письменности в музеях и архивах Рязанской области» (руководитель проекта А. А. Севастьянова) были опубликованы материалы к описанию впервые выявленных в библиотеке Государственного архива Рязанской области (ГАРО) рукописных книг. Среди них оказалось несколько кодексов XVI - XVII в., в том числе Маргарит XVI в. Используются в работе и отдельные сведения книжных записей из каталогов старопечатных книг XV — XVII вв. И. В. Поздеевой и др. (МГУ) и Е. В. Шалиловой (РИАМЗ)¹⁸.

Не менее важными являются сведения о книжных вкладах рязанских епископов и особенностях упоминаемых книжных памятников XV - XVI вв. в специальных ранних книжных описях общерусского значения. Важность книжных описей для истории древнерусской книжности позволяет, на наш взгляд, рассматривать эти источники отдельно от материалов позднего церковно-монастырского делопроизводства. О древних рукописях рязанского Спасского монастыря узнаем из книжной описи степенных монастырей XVII в. В диссертации используется опубликованная опись патриаршей ризницы XVII в., где упоминается Евангелие митрополита Ионы, прежде рязанского епископа (до сер. XV в.). Свидетельства о книжных вкладах рязанских епископов второй половины XVI в. Филофея и Феодосия в Антониево-Сийский, и Леонида (Протасьева) в Иосифо-Волоколамский монастыри имеются в опубликованных книжных описях этих монастырей (описи Иосифо-Волоколамского монастыря XVI в. являются примером подробнейших книжных описей монастырских центров Руси). В опубликованных записях о книжных вкладах в Соловецкий монастырь из Вкладной книги севернорусского монастыря имеются сведения о книгах епископа Филофея Рязанского, оказавшегося в монастыре после пребывания на рязанской кафедре, а также, вероятно, о книжном вкладе рязанского (льговского) книжника XVII в. Ионы Москвитина. В диссертации

учитываются данные о покупателях книг Московской типографии XVII в., среди них встречены имена жителей Рязани и Шацка¹⁹.

Сведения о книгах имеются в описях церковно-монастырского имущества и библиотек Рязанского края XVIII - XIX вв. (в фондах ГАРО это описи имущества рязанских монастырей — Спасо-Преображенского, Троицкого, Иоанно-Богословского, Николо-Радовицкого, Скопинского Духова, соборов и церквей - Успенского, Борисоглебского и др.; в РИАМЗ это рукопись описи библиотеки Рязанской духовной семинарии нач. XIX в.). Поздние описи монастырских книг в составе описей имущества не отличаются сколько-нибудь существенной полнотой и чаще всего не содержат указаний на рукописные книги. Как правило, отсутствует такая необходимая минимальная информация о кодикологических особенностях книг, как указания на формат и сохранность. На основе поздних описей церковно-монастырского имущества невозможно осуществить анализ, необходимый для выяснения истории формирования и развития библиотечных фондов в период развития средневековой книжной культуры до конца XVII века. Но рассматривая эти поздние свидетельства в комплексе с данными других источников и научной литературы, в отдельных случаях получаем весьма показательные примеры наличия факторов и условий развития рязанских традиций книжности (например, свидетельства о рязанских архиерейских книгах при архиепископе Алексие в середине XVIII в., среди них были и книги на греческом языке, в том числе рукописные).

В ходе подготовительной работы по выявлению и описанию малоизвестных рукописей Научной библиотеки ГАРО (с конца XIX в. известны краткие описания лишь некоторых рукописей из опубликованной работы А. В. Селиванова) были изучены рукописные инвентарные описи библиотеки с несистематизированной информацией о рукописях, старопечатных книгах и изданиях XIX - XX вв.

Приходо-расходные книги рязанского архиепископа Антония (1634 г.) в ВОКМ, Ольгова монастыря (1650-1670-х гг.) в РГАДА, отрывок приходо-расходной книги Солотчинского монастыря (1690-х гг.) в ГАРО²⁰ составляют весьма ценную часть использованных в диссертации материалов церковно-монастырского делопроизводства. В них встречаем сведения, представляющие большой интерес в рамках настоящей работы, - о создании книжно-рукописных кодексов конкретными людьми на территории Рязанской и Муромской епархии.

В переписных книгах владений и имущества рязанских церквей упоминаются книги в составе комплексов рукописных и старопечатных

памятников (РГАДА). В Переписной книге Ольгова монастыря 1655 — 1656 гг. содержатся указания на формат и сохранность богослужебных и четьих книг (минимально необходимая информация о внешних особенностях книг, типичная для большинства ранних книжных описей). Эти данные позволили предпринять сопоставительный анализ в отношении сведений о рукописях из приходо-расходной книги Ольгова монастыря 1653 г. и прийти к выводу о подвижности монастырского книжного фонда в течение двухлетнего периода. Обзорно используются данные о книжных фондах некоторых церквей Рязанского края из Переписной книги 1701 года (РГАДА).

Среди монастырской документации в фондах Солотчинского монастыря и Муромского приказа Рязанского Архиерейского дома XVII - XVIII вв. (РГАДА) встречена информация о книгах и книжных мастерах XVII в. (либо констатируем ее отсутствие, как в случае с делом о передаче солотчинским архимандритом Софронием Лихудом ризничего имущества своему преемнику). К материалам делопроизводства советских учреждений относятся документы 1920-30-х гг. Научного архива РИАМЗ и ГАРО²¹.

Третий вид источников, использованных в диссертационном исследовании, представлен повествовательными памятниками — литературно-историческими произведениями и летописными известиями. Тексты изученных памятников древнерусской литературы были подготовлены к печати и опубликованы Д. С. Лихачевым, Р. П. Дмитриевой, Л. А. Дмитриевым в ХІ-томном издании «Памятники литературы Древней Руси»: Повесть о разорении Рязани Батыем, Повесть о Николе Заразском, Повесть о рязанском епископе Василии, Повесть о Петре и Февронии Муромских и др. В этих литературно-исторических произведениях имеются свидетельства, важные для настоящего исследования, поскольку в случаях их прямых или косвенных подтверждений данными других источников, к примеру, данными по истории книжности, первые обретают исключительное значение, в первую очередь, с точки зрения целостности историко-литературного произведения, с точки зрения исторической достоверности отдельных литературно-исторических свидетельств. В некоторых случаях, например, в работе Б. М. Клосса, исследовавшего рукописные тексты и конвой Повести о Николе Заразском, текстологический анализ литературно-исторических произведений представляет факты по истории книжности. В исследовании А. Г. Кузьмина о рязанском летописании впервые с точки зрения рязанско-владимирских отношений последней трети XII в. тщательно проанализирован отрывок статьи из Никоновского летописного

свода под 1175 г., в котором говорится, в том числе, о том, что у рязанского князя Глеба оказались книги, ранее находившиеся во Владимире²². Свидетельство Никоновской летописи о рязанском бытовании книг и упоминание о рукописи рязанской летописи, как и данные повествовательных источников в целом, проанализированы в диссертации в первую очередь с целью выяснения особенностей ранней истории рязанской книжной культуры.

К единичным источникам диссертационного исследования относятся эпистолярные материалы, представленные письмами XVII в. рязанского книгописца Игнатия, работавшего при митрополите Рязанском и Муромском Иосифе (из фонда Муромского Борисоглебского монастыря в РГАДА). В писцовых книгах Рязанского края XVI - XVII вв. выявлены краткие сведения о наличии церковных книг в некоторых храмах, принадлежавших как монастырям (Спасский и Солотчинский), так и отдельным категориям «мирского» населения, в том числе московско-рязанской знати²³. Привлекаются отдельные сведения изученного и опубликованного Б. Н. Морозовым источника в составе наиболее интересных копий древнейших грамот из Копийной книги Рязанского архиерейского дома (оригинал памятника в списке XVIII в. в настоящее время утрачен)²⁴.

Уже введенные в научный оборот источники (как и не изучавшиеся ранее) объективно способствовали тому, что научная мысль постепенно подошла к осознанию необходимости постановки настоящей проблемы.

Историографический обзор.

Об историографии темы рязанской книжности в основном значении понятия «историография», как сложившаяся традиция исторической науки в изучении конкретного вопроса исторического знания, говорить в полной мере нельзя, поскольку в проанализированных исследованиях нет целенаправленных попыток постановки и решения интересующей нас научно-исследовательской проблемы. В отечественной науке появлялись отдельные высказывания, сделанные в связи с изучением других тем и вопросов. Иными словами, вплоть до наших дней в науке шло количественное накопление знаний о традициях книжной культуры Рязанского региона XII - XVII вв.

Книжно-рукописные кодексы, бытовавшие на территории Рязанской губернии в начале XIX века, впервые привлекли внимание, вызвали устойчивый и неизменный интерес в работах ученого-археографа XIX в. К. Ф. Калайдовича. Летом 1822 г. им была предпринята экспедиция по Рязанской губернии, которая ставила, помимо задач археологических разысканий, более широкие цели

16 археографического характера - осмотреть, описать и частично скопировать документы в рязанских архивах и библиотеках. В результате были обследованы библиотеки Рязанского архиерейского дома, Рязанской духовной семинарии, Спасского, Солотчинского, Иоанно-Богословского, Ольгова (Льгова) монастырей, рязанской городищенской церкви, Аграфениной женской пустыни,

Зарайского и Микулинского соборов . О внимании К. Ф. Калайдовича к древнейшим памятникам рязанской книжной культуры говорит тот факт, что ученый впервые в печати (1820) обратился к рассмотрению уникальной рукописи Рязанской кормчей 1284 года (РЫБ, F п II I)²⁶. Первоначальные наблюдения о некоторых наиболее интересных палеографических особенностях других книг позднерязанского ареала бытования, просмотренных К. Ф. Калайдовичем de visu, отразились в эпистолярном памятнике описательного характера — в письмах к коллеге-археографу А. Ф. Малиновскому (1823) . Представляется важным, что на основании факта позднейшего бытования Евангелия 1401 года (РГБ, Рум. № 118) Калайдович первым из ученых-археографов (1824) посчитал возможным дать рязанскую (зарайскую) атрибуцию уникальной лицевой рукописи из коллекции зарайского купца-коллекционера К. И. Аверина²⁸. Конечно, нельзя констатировать наличие сложившейся концепции и проблемных выводов в рассмотренных статьях, но сам факт устойчивого внимания одного из видных представителей русской археографии первой четверти XIX в. к наследию рязанских традиций рукописной книжности говорит о вероятности существования у него концептуального подхода к историческому наследию рязанской письменности.

В 1850-е гг. А. И. Пискарев обратился к изучению такого важного источника сведений по истории книжной культуры Рязанского края, как записи на различных древних памятниках, среди них оказались рукописные и старопечатные книги. Комментарии А. И. Пискарева к этим записям имеют отношение к объекту и предмету настоящего исследования. Наиболее важным представляется мнение о причастности епископа Рязанского Ионы, будущего митрополита, к книжному «строению» — о собственноручном написании им Устава церковного 1429 года (Научная библиотека Казанского университета, № 4634) и одного из Евангелий, хранившихся в Успенском соборе Московского кремля²⁹. Судя по всему, А. И. Пискарев имел возможность осуществления сравнительного визуального анализа палеографических особенностей и ставил специальную задачу выяснения идентичности почерков двух рукописей, поскольку в результате выразил полную уверенность в их принадлежности руке

видного церковного деятеля. Как аргумент в пользу этого мнения, рассматривается свидетельство описей патриаршей ризницы XVII в. (опубл. А. Е. Викторовым), в них упоминается Евангелие митрополита Ионы с написанной в нем прощальной молитвой. Исходя из этих частных выводов, у автора появляется возможность говорить о том, что в Рязани в период владычества Ионы и в последующее время местная книжность могла испытать влияние передовых традиций книжной культуры Москвы и Троице-Сергиева монастыря.

В 1858 г. появилось одно из самых значительных исследований по истории Рязанского региона в удельную эпоху - труд Д. И. Иловайского. Ученому пришлось констатировать, что конкретными источниками, которые могли бы подтвердить его мнение о достаточном уровне развития культуры в Рязанском княжестве, он не располагал в сколько-нибудь минимально необходимом количестве³⁰. Ясно, что Д. И. Иловайский был вынужден идти по пути более широкой, чем история книжной культуры, постановки проблемы — вопроса об уровне грамотности в регионе. К этому времени условия для постановки проблемы рязанской книжной культуры еще не сложились.

В начале 1860-х годов известный исследователь древнерусской книжности Н. С. Тихонравов обратил внимание на один из важных моментов в истории рязанской книжной культуры - следы существования библиотеки рязанских владык XVI в. По предположению Н. С. Тихонравова, эта библиотека могла сложиться уже ко времени Стоглавого собора 1550 г., участником которого был рязанский епископ Кассиан. К такому представлению ученого привел анализ «Сборника» (РГБ, Вол. № 566) с материалами к Стоглаву (некоторые малоизвестные произведения, встреченные среди статей сборника, были им опубликованы). Владельческая запись и упоминание о «переделке» книжно-рукописного памятника принадлежат другому рязанскому владыке, бывшему игумену Иосифо-Волоколамского монастыря Леониду (Протасьеву). Н. С. Тихонравов увидел в этом свидетельстве достаточное основание для заключения о вероятности того, что вместе с рязанской кафедрой Леонид мог унаследовать и библиотеку своего предшественника, участника Стоглавого собора³¹. Это наблюдение ученого XIX в. было поддержано некоторыми советскими исследователями. Раннее введение в научный оборот информации о Сборнике Леонида Протасьева способствовало достаточно успешному изучению важного памятника русской книжной культуры и церковно-политической мысли XVI в., создававшегося, очевидно, при рязанской епископской кафедре.

Особенно важной в настоящем исследовании представляется объективная позиция В. В. Стасова в отношении древней рязанской традиции использования в украшениях рукописных книг оригинального орнаментального стиля тератологии. Ученый опубликовал некоторые образцы орнаментов пергаменной Псалтыри 1296 года (ГИМ, Син. № 235) и Евангелия рязанского епископа Ионы с записью 1544 года о вкладе книги в волосовский Никольский храм вблизи Владимира (Владимиро-Суздальский музей-заповедник, № В-1782), классифицировав их как примеры рязанской разновидности «восточно-русского орнамента»³². Хотя публикации В. В. Стасова (1884 - 1887 гг.) представляют собой альбом иллюстраций и свод записей на книгах, соотнесение представления о восточно-русском орнаменте (термин «тератология» к тому времени еще не закрепился в отечественной науке) с образцами рязанского чудовищного стиля, например, в Евангелии XVI в. из Владимира, предполагает особую роль культурной традиции в первую очередь юго-восточного региона Руси в длительном развитии названного орнаментального стиля. Такое представление, если оно действительно отражает элемент методологии в структуре альбома орнаментов, со всей очевидностью предполагает концептуальный научно-исследовательский подход публикатора, конечно не во всем бесспорный, но объективно претендующий на статус широкого взгляда на важную проблему культурного развития и книжных традиций древнерусских территорий, в том числе традиции рязанской тератологии. К сожалению, приведенные В. В. Стасовым данные о рязанских книжных украшениях остались позднее забытыми или совершенно обойденными вниманием в тех научных исследованиях, которые имели прямое отношение к названным книжным памятникам³³.

В 1860-е — 1890-е гг. появились описания наиболее древних рукописей XV - XVII вв. Рязанской духовной семинарии и рукописей XVI - XIX вв. Рязанской ученой архивной комиссии, соответственно, А. Е. Викторова (1890) и А. В. Селиванова (1893)³⁴. Отдельные упоминания о книжных памятниках, хранившихся в рязанских церквях и монастырях, имеются в работах архимандрита Макария (1863, 1864), И. В. Добролюбова (1884), И. Ф. Токмакова (1898)³⁵. Сам факт обращения исследователей к описанию рукописей, осознание необходимости осуществления первичных исследований, открывающих путь к научному изучению наследия древних книжных традиций, весьма историографически показательны, поскольку дают представление об одном из важных этапов движения исследовательского импульса в

исторической науке второй половины XIX в. - количественное накопление знаний, как ступень для перехода к качественному анализу явлений культурно-исторического развития.

Ценность наблюдений и мнений исследователей ХГХ в. несомненна, поскольку многие из упоминаемых древних книжных памятников до сих пор не выявлены в современных хранилищах, а возможно, - вообще утрачены.

В конце XIX - начале XX вв. описанием, изучением и сохранением книжно-рукописного наследия рязанских книго- и архивохранилищ активно занимался деятель рязанского исследовательского кружка, председатель Рязанской губернской ученой архивной комиссии с 1905 по 1918 гг. С. Д. Яхонтов (1853-1842)³⁶. Об исследовательском отношении ученого к рязанскому книжному наследию свидетельствуют данные о составлении им материалов описательного характера в отношении собраний учреждений и частных лиц г. Рязани, в первую очередь рукописей и книг из библиотеки Рязанской духовной семинарии и епархиального древлехранилища (а также из библиотек И. В. Добролюбова и И. М. Сладкопевцева). В течение долгого времени С. Д. Яхонтов серьезно занимался вопросами историко-культурного наследия Рязанского архиерейского дома, после октября 1917 г. много внимания уделял вопросам сохранения, комплектования и реставрации рукописей, что видно, в том числе, из его записок, фрагментарно опубликованных³⁷. Некоторая часть ценной библиотеки рязанских архиереев, в настоящее время фактически неизвестной исследователям, вероятно, в какой-то период XVIII - XIX вв. оказалась растворенной в книжном фонде Рязанской духовной семинарии.

Другим активным исследователем, занимавшимся учетом и описанием рязанских рукописных памятников в первые годы советской власти (в том числе рукописей собрания А. В. Антонова), был Н. В. Говоров³⁸. Многогранная деятельность рязанских архивистов и музейных работников в сложный исторический период начала XX века позволила в той или иной степени решить вопросы сохранения рукописей для последующих поколений исследователей. Объективно она представляет собой достаточно длительный этап в создании необходимых условий для движения научно-исследовательской мысли к проблемному рассмотрению вопросов рязанской книжной культуры, который во многом не завершен до сих пор.

В 1920-е - 1930-е гг. Н. Н. Дурново и М. Н. Сперанский обратились к рассмотрению оригинальных особенностей палеографии Зарайского Евангелия 1401 года. Первый исследователь впервые четко заявил о возможности

происхождения рукописи из Зарайска (1927). Другой ученый отметил большое количество сокращений в тексте книжного памятника литургического характера (1932)³⁹.

В 1940-е гг. В. Л. Комарович впервые в отечественной науке предпринял специальное филолого-текстологическое исследование известного памятника древнерусской литературы - цикла повестей о Николе Заразском⁴⁰. Хотя среди изученных рукописей рязанских по происхождению списков не оказалось, значение работы Комаровича трудно переоценить. Было положено начало в полной мере научному изучению самого известного цикла рязанских литературно-исторических произведений, неотъемлемой частью которого автор считал и «Повесть о разорении Рязани Батыем». Большинство редакций цикла было датировано XVI веком, что свидетельствует об интуиции исследователя, поскольку на современном этапе наука опять возвращается к этой датировке. К сожалению, плодотворное изучение «Повести о Николе Заразском» прервала смерть ученого, до последних дней трудившегося на поприще науки в условиях блокадного Ленинграда. Для настоящего исследования очень важен еще один момент в творческом наследии В. Л. Комаровича, на который в литературе обращалось мало внимания. Научный редактор и публикатор исследования В. П. Адрианова-Перетц поместила в комментарии к тексту любопытное замечание, из которого следует, что автор имел широкое видение проблемы литературной и историко-культурной почвы, в которой появилась и, по его убеждению, долго бытовала «Повесть о Николе Заразском»⁴¹. Даже не располагая собственно рязанскими списками «Повести», на основе анализа содержания текста и принципа историзма, исследователь объективно подвел научно-исследовательскую мысль к представлению о том, что в основе разнообразия редакций литературно-исторического памятника мог лежать такой первоначальный фактор, как его долгое бытование в рязанских рукописях (несмотря на то, что большинство из них, вероятно, безвозвратно утрачено). На наш взгляд, это концептуальное положение В. Л. Комаровича обязательно должно учитываться при комплексном изучении проблемы рязанской книжной культуры и письменности вплоть до XVI века. Кроме того, ученому принадлежит гипотеза о существовании в прошлом рязанского летописного свода XIII в. князя Иигвара, которая была выдвинута на основе анализа упоминания Новгородской I летописи о разорении Рязани в 1237 году (1946)⁴². В том, что он мог планировать исследование о Рязани более широкой историко-

культурной проблематики, убеждает опубликованный Т. А. Крюковой список трудов В. Л. Комаровича⁴³.

В послевоенной советской историографии значительно расширился круг исследований, в той или иной степени и плоскости затронувших вопросы, связанные с историей рязанской книжности. Их решением в рамках общих и, значительно реже, специальных работ занялись историки, источниковеды-археографы, филологи, литературоведы, археологи и искусствоведы.

Вслед за В. Л. Комаровичем в 1940-е - 1960-е гг. дальнейшим выявлением списков и научным изучением «Повести о Николе Заказском» занялся Д. С. Лихачев, который, в отличие от некоторых исследователей, придерживался более ранней датировки всего цикла и рассматривал «Повесть о разорении Рязани Батыем» и «Повесть о Николе Заразском», как в известной мере самостоятельные произведения. Несомненными достижениями науки можно считать, во-первых, предложенную ученым новую классификацию редакций «Повести о Николе Заразском», которая была им выработана на основе анализа значительного количества ранее неизвестных списков (1949)⁴⁴; во-вторых, — его уточнение классификации В. Л. Комаровича в монографическом исследовании по текстологии древнерусской литературы⁴⁵; далее - важные замечания о признаках достоверности исторической основы в сюжетном плане «Повести о Николе Заразском» (1981)⁴⁶; наконец, — поддержку гипотезы о сохранении следов отдельной рязанской летописи XIII в. в тексте Синодального списка Новгородской I летописи (1963)⁴⁷. Без этих положений нельзя представить тот новый этап научного изучения Николо-Заразского цикла, которого достигла отечественная историография в послевоенный период. В том, что в кругу научных интересов Д. С. Лихачева малоизученная проблема рязанской книжной культуры в связи с вопросами происхождения рязанских литературно-исторических произведений занимала определенное место, убеждают, к примеру, два беглых замечания о составе сборников с рязанскими памятниками: о необходимости тщательного изучения состава рукописных сборников, в которых рязанские произведения всегда составляют только их часть, и наблюдение о том, что в конвой цикла рязанских повестей о Николе Заразском входит «Повесть об убиении Батыя» Пахомия Логофета (1962)⁴⁸. Ученый возбудил немалый интерес к литературному и книжно-рукописному наследию Рязанской земли, ввел в научный оборот много ранее неизвестных списков Повести и, более того, наметил один из конкретных путей изучения вопроса с точки зрения текстологии. До сих пор сохраняет актуальность задача

22 комплексного изучения литературно-исторического цикла в контексте более широкой проблематики, без чего нельзя понять ту культурно-историческую основу, на которой замечательное произведение древнерусской литературы обрело известный нам вид.

1950-е гг. в отечественной палеографии и искусствоведении принесли важное эмпирическое открытие в области изучения традиций орнаментирования древнерусских рукописей, которое имеет непосредственное отношение к рязанской книжности: более длительное, чем было принято думать ранее, использование чудовищного стиля (или тератологического орнамента). Судя по всему, впервые в советской научной литературе с таким заявлением выступил А. В. Арциховский (1954), но дальше беглого указания на то, что только в Рязани XV в. новый московский орнамент не смог вытеснить старый новгородский (без указания на какую-либо конкретную рукопись) ученый не пошел. Причина нетипичного явления в русской книжной орнаментике осталась для него совершенно неясна⁴⁹. Вероятнее всего, А. В. Арциховский основывал свои суждения на упоминавшемся альбоме книжных иллюстраций В. В. Стасова, но прямой ссылки на него не дал по причине второстепенного характера замечания об особенности рязанских рукописей в структуре раздела, посвященного искусству Новгорода (в других местах ссылки на работу Стасова м ногочисл енны).

Вероятно, это мнение, приведенное в коллективном труде «История русского искусства», привлекло внимание ученых, поскольку уже через два года в учебном пособии Л. В. Черепнина «Русская палеография» (1956) на основании конкретных данных (приведены иллюстрации, но без указания на непосредственный источник, откуда были взяты образцы орнаментов) впервые был четко сформулирован тезис о долгом сохранении тератологического орнамента в рязанских рукописях по сравнению с книжно-рукописными традициями других русских территорий - до XVI века⁵⁰. Кроме того, Л. В. Черепнин сравнил цветовую систему новгородской и рязанской тератологии (голубой и зеленый фон). Необходимо четкое пояснение, что это, по сути, коллективное открытие советских ученых было сделано на основе уже опубликованных в XIX в. В. В. Стасовым материалов орнаментальных украшений рукописного Евангелия с записью 1544 г. Однако рамки учебного пособия не позволили возбудить серьезный научно-исследовательский интерес к выдвинутой проблеме, поскольку не закрепили четкую связь этого открытия с альбомом орнаментов В. В. Стасова. Очевидно именно по этой причине

исследователи не получили аргумента для дальнейшего специального изучения проблемы. Отсутствие в разделе коллективного труда и учебном пособии ссылок на альбом орнаментов В. В. Стасова оставило вне поля внимания исследователей Евангелие епископа Ионы II Рязанского — рукописной оригинал с редкими образцами поздней тератологии. На фоне известной схемы о новгородской локализации и, соответственно, периодизации тератологического орнамента, которая во многом была обусловлена наилучшей сохранностью новгородских книжных памятников XIV в., открытие поздней рязанской тератологии до сих пор выглядит внушительным. Поэтому вызывает сожаление незначительная степень его вовлеченности в проблематику исследований названных местных традиций украшения рукописных книг.

В историографии 1950-х - 1960-х гг. опять проявился интерес к изучавшемуся в XIX в. Н. С. Тихонравовым Сборнику XVI в. рязанского епископа Леонида с материалами, связанными с развитием представлений в идеологии иосифлянства и нестяжательства в период предшествовавший Стоглавому собору и в последующее время. Г. Н. Моисеева (1958) обратила внимание на различия в тексте третьей части «Собрания некоего старца» по трем известным спискам, в том числе по списку из Сборника Леонида Протасьева. Автор пришла к выводу, что рукописная традиция сочинения Вассиана Патрикеева могла начаться еще до того, как произведение обрело окончательный вид, представленный в Кормчей⁵¹. Возможно, именно поэтому Я. Н. Щапов в 1978 году предположил, что епископ Леонид Протасьев мог иметь отношение к новому появлению Кормчей в Рязани в XVI веке⁵². Н. А. Казакова в монографическом исследовании 1960 года и Н. Ф. Дробленкова в более поздней статье к «Словарю книжников и книжности Древней Руси» (1989) поддержали мнение Н. С. Тихонравова о первоначальной принадлежности Сборника владыки Леонида (Протасьева) епископу Кассиану Рязанскому⁵³. Н. А. Казакова провела тщательное палеографическое исследование почерков и бумажных знаков книжного памятника, предложив датировать кодекс второй четвертью XVI века. Правда, не все встреченные филиграни были соотнесены с известными образцами, что до сих пор оставляет открытым вопрос о датировке по бумаге и, в целом, убеждает в весьма сложном составе рязанской рукописи. Очень важно для понимания условий и уровня развития рязанских традиций книжности XVI в. то, что Н. А. Казакова существенно дополнила выводы исследователя XIX в., предположив творческий подход рязанского владыки Кассиана в переработке "Собрания некоего старца". В качестве доказательства

книжных связей еп. Кассиана с Кирилло-Белозерским монастырем -крупнейшим книжным центром «нестяжательства» — Н. А. Казакова привела данные о вкладе двух книжных памятников бывшим епископом в Кирилло-Белозерскую книгохранительную в 1557 году. Н. Ф. Дробленкова считает возможным говорить о том, что Леонид Протасьев мог унаследовать от своего предшественника по рязанской кафедре владычную библиотеку. Для понимания взглядов последнего владельца рукописи весьма важны приведенные Н. Ф. Дробленковой данные об участии епископа Леонида в деятельности соборов 1580 и 1584 гг., исследовательницей указано на сохранившуюся подпись рязанского владыки, бывшего игумена Иосифо-Волоколамского монастыря, под Соборным приговором о запрещении духовенству и монастырям приобретать вотчины, а также на свидетельство челобитной царю о его волоколамско-новгородских контактах в 1550-е гг. Данные исследователей о Сборнике еп. Леонида Рязанского важны с точки зрения представления о высоком уровне развития рязанской книжной культуры, знакомой с передовыми книжными традициями и произведениями острой церковно-политической направленности, с точки зрения представления о рязанско-волоколамско-новгородских книжных связях XVI века.

В 1950-е гг. в научно-справочной работе Е. С. Радченко (1957) были зафиксированы следы рязанского книжного комплекса в современном центральном книгохранилище⁵⁴. Было установлено, что часть старопечатных книг библиотеки Рязанского архиерейского дома и Рязанской духовной семинарии в конце 1930-х гг. попала в Государственную публичную историческую библиотеку из неразобранного фонда Библиотеки ГИМ. Хотя о рукописях в данном случае речи не шло, важно само указание на один из путей возможного поиска рязанских книжных собраний в составе фондов и коллекций современных хранилищ.

В 1970-е гг. была подготовлена работа обзорного характера о сохранившихся рукописных книгах XV - XIX вв. Рязанского областного краеведческого музея, написанная в соавторстве Л. Н. Вдовиной, А. Г. Кузьминым, А. А. Севастьяновой (1979)⁵⁵. Впервые исследователи предприняли анализ рязанских книжно-рукописных кодексов из коллекции современного рязанского книгохранилища, информация о них не была до того момента введена в научный оборот. Было установлено, что многие книги, упоминаемые в предыдущих описаниях А. Е. Викторова и А. В. Селиванова, не явились в составе современного книжного фонда музея, и что основу настоящего

рукописного собрания составляют памятники, собранные до революции Рязанским епархиальным древлехранилищем, которое было учреждено по инициативе Рязанской ученой архивной комиссии. Для настоящего исследования весьма значительную роль сыграли наблюдения исследователей о наиболее древних книжно-рукописных кодексах второй половины XV - XVII вв. из краеведческого музея. Авторы стремились дать не только краткую информацию о содержании, палеографии и кодикологии рукописей, но показали некоторые возможные пути появления книг на территории Рязанского региона в прошлом (например, западнорусские рукописи XVII в., Пролог XV в.). Авторы обзора вновь, после работ деятелей РУАК, обратили особое внимание на уникальный и наиболее известный памятник рязанской письменности, в котором содержится важнейшая для местной истории запись о заложении Переяславля Рязанского в 1095 году у церкви св. Николы Старого - Псалтырь с последованием XV - XVI вв. (РИАМЗ, № 5653). В памятнике были отмечены инициалы и заставки чудовищного стиля (со ссылкой на данные Л. В. Черепнина), что потребовало осуществления филиграноведческого и почерковедческого анализа рукописного памятника с весьма сложным комплексом содержательно-визуальных особенностей с целью датировки кодекса. В результате авторы пришли к выводу, что Псалтырь «строилась» не одним писцом и не в одно время (вторая половина XV в., начало XVI в., 1570 г.). Хотя в статье не упомянуто Евангелие XVI в. рязанского епископа Ионы⁵⁶, работа авторов обзора убедила в том, что на наблюдение Л. В. Черепнина необходимо обратить особое внимание в исследовании, посвященном историческим традициям рязанской книжности. Кроме этого, в обзоре 1970-х годов есть рассмотрение содержательных особенностей исторических рукописей и синодиков XVII в. Все это позволяет рассматривать обзор музейных рукописей как очень важную веху в изучении настоящей темы.

В 1960-е - 1970-е гг. в историографии началась активная работа ученых-археографов по введению в научный оборот ранних, наиболее подробных книжных описей монастырских центров Руси, а также соотнесение с данными описей информации о рукописях современных хранилищ. Объективный вклад в изучение рязанской книжной культуры внесли работы М. В. Кукушкиной, посвященные выявлению и изучению книжных богатств севернорусских центров книжной культуры - Антониево-Сийского и Соловецкого монастырей. С епископом, занимавшим рязанскую кафедру в 1562 - 1568 гг., М. В. Кукушкина (1966) связала вклад в Антониево-Сийский монастырь пяти

книжных кодексов владыки Филофея Рязанского, а также книжный вклад другого рязанского епископа XVI в. Феодосия³⁷. Две книги еп. Филофея -списки Кормчей и сочинения Василия Великого «О постничестве» — были выявлены М. В. Кукушкиной и Л. Б. Беловой (1978) в составе современного книгохранилища (БАН, Арханг. №№ 211, 1206)⁵⁸. М. В. Кукушкина упоминает епископа Филофея в числе книжных вкладчиков Соловецкого монастыря (1977)⁵⁹, что, вероятно, основано не на выявлении конкретных рукописей из собрания Соловецкого монастыря, принадлежавших рязанскому владыке, а на свидетельстве Вкладной книги Соловецкого монастыря, в котором в составе имущества Филофея Рязанского фигурируют и книги (1979)⁶⁰. В последней обобщающей работе (1999) М. В. Кукушкина отметила прекрасно исполненные «фрясские» заставки в рязанском кодексе, содержащем список сочинения Василия Великого⁶¹. Публикации и исследования М. В. Кукушкиной являются незаменимыми в настоящем исследовании научными трудами, которые помогли осознать такой важный аспект истории рязанской книжности XVI в., как ее региональные связи с крупнейшими севернорусскими книжными центрами. Во многом именно на основе данных книжных описей, опубликованных М. В. Кукушкиной и Р. П. Дмитриевой (Иосифо-Волоколамский монастырь⁶²), стало возможно говорить о роли библиотеки Рязанского архиерейского дома в развитии рязанских книжно-рукописных традиций XVI в.

Историография 1980-х- 1990-х гг. обогатилась некоторыми обобщающими и специальными исследованиями в области палеографии, источниковедения, текстологии, художественного и орнаментального украшения древнерусских рукописей, археографии в целом. В 1980-е гг. ученые опять обратились к отличительным особенностям рязанских книжных инициалов и заставок чудовищного стиля. Во втором издании учебного пособия по русской палеографии М. Н. Тихомиров и А. В. Муравьев (1982, 1-е изд. - 1966) бегло уделили внимание особенностям рязанской тератологии — в вопросах преобладающего цвета (зеленый) и датировки (XV в.)⁶³. В монографическом исследовании Г. И. Вздорнова (1980), один из небольших разделов которого, объективно весьма важный для настоящего исследования в концептуальном отношении, посвящен украшениям рязанских рукописей, в том числе более ранним образцам тератологии XIV в., приведенные наблюдения предшествующих исследователей не получили рассмотрения, они не упоминаются совсем⁶⁴. Однако внимание к вопросу о древнейшей традиции рязанской книжной культуры в рамках фундаментального исследования,

посвященного искусству древнерусской рукописной книги XII - начала XV вв., можно считать важной особенностью труда Г. И. Вздорнова. Ученый впервые четко указал на то, что в Рязани традиция тератологии XIV в. имела древние местные корни, которые он связал с историко-культурным наследием разрушенной Батыем столицы Рязанского княжества - Старой Рязани. Вместе с тем Г. И. Вздорное все-таки не до конца провел постановку проблемы существования и оригинального развития рязанских книжных традиций древнейшего периода. Об этом, между прочим, говорит рассмотрение им в разделах, посвященных истории владимирской и московской книжности, свидетельств о бытовании рукописей в Рязани XII в., ранее принадлежавших владимирской библиотеке, а также комплекса вопросов, связанных с особенностями Зарайского Евангелия 1401 г.⁶⁵ О сложном характере и художественном строе миниатюр Евангелия 1401 г. писали А. Н. Свирин (1950) иО.С.ПоповаОЭвЗ)⁶⁶.

В 1980-е гг. исследователи продолжали изучение литературно-исторических и агиографических произведений рязанской и муромской литературы. В «Сказании об Унженском кресте» («Повесть о Марфе и Марии») Т. А. Брун (1980) выделила так называемую «Моисееву» (по имени архиепископа Рязанского и Муромского Моисея) раннюю редакцию одного из произведений известного Муромского цикла повестей, выявив в содержании текста памятника, в его композиционной структуре оппозицию Рязань — Муром, которая наиболее известна по «Повести о Петре и Февронии» и «Повести о рязанском епископе Василии»⁶⁷.

Современная отечественная историография уже давно проявляет интерес к систематизации огромных знаний о древнерусском книжно-рукописном наследии, что стало основой идеи многотомного издания «Словаря книжников и книжности Древней Руси», предпринятого в 1980-е - 1990-е гг. Наибольшее число материалов, связанных с рязанскими книжниками, имеется в трех частях третьего выпуска, посвященного XVII веку. В статьях справочного характера Н. В. Понырко достаточно содержательно раскрыла вопрос о взглядах и деятельности митрополита Рязанского и Муромского Илариона, отметив его личные связи с Симеоном Полоцким, О. А. Белоброва обратила внимание на творчество польско-русского переводчика Игнатия, осуществившего перевод «Годовых деяний... Цесаря Барония» по поручению рязанского митрополита Иосифа, О. А. Белоброва и А. П. Богданов упомянули о 9 рукописях XVI-XVIII вв. из библиотеки Василия Дашкова, известных по описанию рукописей

Рязанской ученой архивной комиссии А. В. Селиванова. Представляют интерес заметки М. Д. Каган о рязанском архиепископе Моисее, бывшем протопопе Благовещенского собора Московского Кремля, и В. К. Зиборова о рязанском митрополите Павле (Моравском)⁶⁸.

В результате исследования документов Разрядного приказа В. С. Румянцева (1986) пришла к выводу о наличии в Переяславле Рязанском XVII в. писцов-каллиграфов, фигурировавших в «воровском» деле начала 1670-х гг. о сатирических лицевых («подметных») листах⁶⁹. И. В. Грачева (1996) заинтересовалась ролью рязанского митрополита Илариона в событиях начала раскола Русской Православной церкви XVII в., его интересом к греческому языку и отношениями с рязанской паствой. В этой связи исследовательница также упоминает о «воровском» розыске начала 1670-х гг.⁷⁰

В 1980-е - 1990-е гг. продолжалась работа по введению в научный оборот важных свидетельств заново разысканных рязанских письменных источников. Б. Н. Морозов (1988) опубликовал и прокомментировал списки древнейших рязанских грамот из Копийной книги Рязанского архиерейского дома XVIII века. На основании обнаруженного исторического источника Б. Н. Морозов подтвердил и успешно развил наблюдения известных источниковедов С. Б. Веселовского, Б. А. Романова, Л. В. Черепнина и А. А. Зимина о большой архаичности рязанских актов XIV — начала XVI вв., в частности, их формуляра. В составе указной грамоты рязанского великого князя Ивана Васильевича 'Третного Большого" [1485 г.] о построении церкви Иоанна Златоуста в Переяславле Рязанском Б.Н. Морозов выделил повествовательные элементы и связал их с записями в Псалтыри XV в., выдвинув тезис о следах церковной летописи⁷¹. Эти повествовательные элементы древних грамот в списках XVIII в. содержат подробную информацию о чудесных исцелениях от местной иконы Иоанна Златоуста, а также о целебных озерах. Вслед за церковью Иоанна Златоуста упоминаются два других наиболее значимых храма Переяславля Рязанского - св. Николы Старого и свв. Бориса и Глеба. О церкви св. Николы Старого и целебных озерах, как известно, более туманно упоминают и записи в Псалтыри с исследованием конца XV - XVI вв. Очевидно одним из важных оснований для приблизительной реконструкции Б. Н. Морозовым следов рязанского церковного летописания послужило, в частности, упоминание в тексте грамот о «книгах иных многих», в которых в древности бытовали рассказы о чудесах⁷². Важнейшая публикация Б. Н. Морозова позволяет более осознанно рассматривать вопросы об основаниях исторических свидетельств

записей Псалтыри и о возможности отражения в этих записях и грамотах древнейшей книжно-рукописной традиции Переяславля Рязанского, которая, судя по всему, могла быть знакома с ведением оригинальной церковной летописи.

Рубеж 80-х - начала 90-х гт. стал важным этапом в изучении наследия рязанских книжно-рукописных памятников. Подробнейшее научное описание рукописных книг крупнейшего современного книгохранилища Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника (к сожалению, описание до сих пор не издано) предприняли сотрудники Археографической комиссии Академии наук А. А. Турилов, Б. Н. Морозов, А. Д. Паскаль⁷³. В отношении таких важных памятников, как Евангелие второй половины XV в., Пролог XV в., Псалтырь с исследованием кон. XV - XVI вв. (филиграноведческое, почерковедческое, текстологическое и искусствоведческое исследование), списки XVII в. «Сказания Авраамия Палицына» и Хронографа редакции 1617 г., был осуществлен подробный археографический и текстологический анализ. Например, археографы установили, что по сравнению с опубликованным текстом «Сказания Авраамия Палицына» (M.-JL, 1955) текст рязанской рукописи, до сих пор малоизвестный науке, «близок к списку "У" из Государственного Исторического музея (ГИМ, собр. Забелина, № 176) и также, как и он, восходит к традиции Троицкого скриптория»⁷⁴. Б. Н. Морозов и А. А. Турилов начали введение в научный оборот сведений о содержательных особенностях некоторых исследованных рязанских рукописей, в том числе статей Синодика рязанского Спасо-Преображенского монастыря и упоминания о книгах «фряжской печати» из Вкладной книги Солотчинского монастыря 1690 г. (1992, 1994)⁷³. Хотя научные описания и нельзя отнести к концептуальным или проблемным исследованиям, их появление в ситуации малоизвестности рязанских книжно-рукописных памятников и тот факт, что они составлены на высоком научном уровне, позволяет видеть в описании рязанских рукописей, составленном А. А. Туриловым, Б. Н. Морозовым, А. Д. Паскалем, важную веху в историографии настоящей темы.

Другим примером обращения археографов к сохранившемуся в государственных книгохранилищах наследию рязанской книжности служит указатель рукописных собраний Российской государственной библиотеки, в их числе отдельное территориальное Рязанское собрание. Оно было сформировано в ходе археографических экспедиций второй половины XX в. на территории Рязанской области (А. В. Автократов, В. Б. Кобрин, П. В. Кузьменко, Ю. А.

зо Лабынцев, Ю. Д. Рыков, Н. Б. Тихомиров, А. Н. Шаханов). В качестве введения к указателю по Рязанскому собранию Л. И. Алехина дала краткий обзор условий развития рязанской книжной культуры с древнейших времен до XX в. (1996) .

В новейшей отечественной историографии конца 1990-х гг. вновь проявился интерес к наиболее значимому произведению древней рязанской литературы. Так, в работах И. А. Лобаковой получили развитие основные положения и наблюдения Д. С. Лихачева о текстах Заразского цикла⁷⁷. А. О. Амелькин (1998) обратил внимание на то, что «Повесть о Николе Заразском», очевидно, носит характер топонимической легенды, в которой предание о происхождении названия города получило литературігую обработку. Кроме того, был осуществлен весьма подробный историографический анализ проблемы Николо-Заразского цикла⁷⁸. Об исследовательском внимании к вопросам рязанской книжности может говорить, к примеру, другая работа А. О. Амелькина (2002), в которой введена в научный оборот информация о важном рязанском источнике XVII в., помещено указание на то, что в «Записной книге рязанского архиепископа Антония» 1634 года (Воронежский областной краеведческий музей, фонды, № 182) встречены данные о книгописной деятельности⁷⁹. Это беглое упоминание подтверждается в ходе осуществления настоящего диссертационного исследования.

Самое современное текстологическое исследование «Повести о Николе Заразском» принадлежит Б. М. Клоссу (2001). Ученым разработана новая уточненная классификация списков рязанского литературно-исторического цикла. Для настоящей работы о рязанской книжности первостепенный интерес представляет поднятый в исследовании вопрос о датировке и месте создания древнейшего списка этого известного памятника древней рязанской литературы, который дошел до настоящего времени в составе бывшей библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря (РГБ, Вол., № 523). Дело в том, что Б. М. Клосс выявил соответствие многих статей в содержании настоящей рукописи с упоминавшимся «Сборником» владыки Леонида Рязанского (РГБ, Вол., № 566), что убедило автора в несомненной роли рязанского епископа в деле переписки в 1573 году в рукопись Вол. № 523 текста «Повести» (была проведена датировка бумаги по филиграням в той части сборника, где читается произведение, — начало 1570-х гг.). Особенно важно для нас мнение Б. М. Клосса об «особой значимости» списка, который был создан при владычной кафедре рязанских архиереев. На роль рязанского епископа Леонида (Протасьева), как книжника и крупнейшего вкладчика Иосифо-Волоколамского монастыря, Б. М. Клосс

обратил самое пристальное внимание. Он сослался, во-первых, на приписку в Служебнике РГБ, Вол. № 89 о больших заслугах рязанского владыки в волоколамском церковном «строении», в том числе книжном (в почерке автора приписки Б. М. Клосс с достаточной уверенностью видит руку Евфимия Туркова, известного волоколамского книжника), во-вторых, на данные книжных описей, опубликованных Р. П. Дмитриевой (одна из этих подробнейших древнерусских книжных описей, составленная в 1573 году, по наблюдениям Р. П. Дмитриевой, также написана почерком Евфимия)⁸⁰.

Не менее важной заслугой Б. М. Кпосса можно считать его стремление шире взглянуть на исторические условия появления и особой популярности «Повести о Николе Заразском» именно в XVI веке. Ученый обратил внимание на вероятность отражения реалий начавшейся Ливонской войны в содержании текстовых особенностей разных списков «Повести»: служитель Евстафий идет из Корсуни в Новгород, затем в Зарайск, через Кесь (Венден) или Ригу — резиденции магистра Ливонского ордена. Отмеченное А. Поппэ пробуждение интереса к корсунским святыням с конца XV в. в русских землях, в первую очередь в Новгороде, рассматривается исследователем как предпосылка значительного возрастания культа святого Николая, особенно, с середины XVI века. Все это, по мнению, Б. М. Клосса должно было непременно являться дополнительным условием для написания «Повести о Николе Заразском»⁸¹. Таким образом, все положения в исследовании Б. М. Клосса, которые напрямую относятся к рязанской книжной культуре XVI в., имеют для нас концептуальное значение.

На рубеже нового тысячелетия в изучении настоящей темы вновь возобновилась важная традиция - описание, изучение и введение в научный оборот данных о совершенно малоизвестных книжно-рукописных памятниках в современных рязанских книгохранилищах. Важная попытка выявления, предварительного учета, описания и изучения рукописей библиотеки Государственного архива Рязанской области связана с проектом А. А. Севастьяновой и В. Н. Козлякова. В ходе архивоведческого исследования был обнаружен ценный памятник, в XVIII в. принадлежавший библиотеке Василия Дашкова - Дашковский сборник XVII века (ГАРО, библиотека, № 13078)⁸². Осуществленное под руководством А. А. Севастьяновой предварительное описание выявленных в библиотеке ГАРО рукописных книг⁸³, призванное привлечь внимание широкого круга исследователей к проблемам истории рязанской книжности, показывает очевидную необходимость дальнейшего

исследовательского поиска и научного изучения малоизвестных книжных памятников современных рязанских хранилищ.

Думается, что в завершение историографического обзора в исследовании, посвященном истории рязанской книжности, нельзя не упомянуть о некоторых актуальных для подобных региональных исследований тенденций в современной зарубежной историографии истории русской книжности и культуры. В ряду работ таких исследователей, как И. Левин, М. Дж. Окенфусс, Г. Б. Михельс, необходимо особо отметить самую последнюю крупную работу Д. К. Уо⁸⁴. Исследование американского ученого осуществлено в духе перспективного микроисторического подхода и посвящено истории одной рукописной книги, связанной с Вяткой эпохи петровского времени. В основе концепции автора лежит неприятие известной теории модернизации, долгое время преобладавшей в западной науке, и европейской идеи прогресса, в частности в отношении истории русской культуры. В этом монографическом исследовании Д. К. Уо на основе обстоятельного анализа библиотеки одного из вятских книжников качественно расширяет знания о книжной культуре района, считавшегося символом провинциальной отсталости.

Очевидно, подобный подход в отношении малоизученной темы весьма плодотворен, характерен он и для изучения рязанской книжности, поскольку в ее истории также имеется немало лакун. Подобные исследования дают уверенность, что даже те немногие книги, что сохранились от культурного наследия ушедших эпох, раскрывают под рукой исследователя сложную картину постоянной умственной, эстетической и религиозной жизни той или иной исторической территории.

Итак, настоящий историографический обзор обращен к истории изучения рукописного наследия рязанской книжности с начала XIX по начало XXI вв. В течение XIX - первой трети XX вв. отечественная наука обращалась в основном к изучению отдельных книжных кодексов, обеспечив публикацию и описание наиболее важных содержательных, орнаментальных и других особенностей рукописей. Помимо прочих объективных обстоятельств развития науки, специализации научных дисциплин в области изучения древнерусской рукописной книги во второй половине XX в., достижения дореволюционной историографии в известной степени способствовали тому, что в предвоенной и послевоенной советской историографии было положено начало теоретическому осмыслению проблем, затрагивающих, в том числе, историю рязанской книжной культуры. Историография 1970-х - начала 2000-х гг., на наш взгляд,

впервые наиболее близко подошла к постановке настоящей проблемы через существенное накопление узкоспециальных знаний о рязанских книжных памятниках и осмысление отдельных вопросов рязанской книжности в рамках более широких, в том числе текстологических исследований. Наличие немногочисленных, но весьма интересных свидетельств существования во многом оригинальных рязанских книжных традиций древнейшего периода предопределило исследовательский интерес к вопросу. Этот интерес, однако, не выразился в полной мере и в развернутой форме. Проблема существования и развития традиций книжной культуры в Рязанском регионе XII - XVII вв. в научной литературе специально не ставилась, что и делает целесообразной настоящую работу.

Научная новизна диссертации состоит в том, что впервые предпринимается попытка осуществления комплексного подхода к малоизученным книжным традициям отдельного региона Руси, - Рязанской земли, - в рамках значительного временного интервала.

Комплексное изучение явлений литературы и книжной культуры характерно для исследований, которые посвящены традициям монастырских книжных центров Древней Руси, оказавшим определяющее влияние на развитие древнерусской книжности⁸⁵. В настоящем диссертационном сочинении впервые сделана попытка выработки представления об общих чертах рязанских книжно-рукописных традиций, что не отрицает наличие особенностей и даже отдельных самостоятельных связей местных традиций с говестными книжными центрами Древней Руси в то или иное время.

В ситуации с рязанской книжностью и обстоятельствами ее изучения можно констатировать наличие специфических условий для решения задач настоящего исследования, что дает представление о научной новизне исследовательского подхода. С одной стороны, несмотря на то, что атрибутированных рязанских кодексов известно немного, их уровень не позволяет сомневаться, что на территории рассматриваемого региона развивались традищіи книжной культуры. С другой стороны, нельзя не признать, что о существовании крупных книжных центров Рязанской земли, которые могли бы сравниться, например, с такими общерусскими центрами книжной культуры, как Новгород, Москва, Псков и другие, известно немного, точнее почти ничего. Ни один из периодов истории древней рукописной книги в Рязанском крае не получил в научной литературе более или менее пространного рассмотрения. Мы располагаем лишь несколькими археографическими

исследованиями-обзорами и описаниями, имеется, кроме того, небольшой раздел о древнейших рязанских рукописях в обобщающей работе монографического характера⁸⁶. Такая ситуация в науке, в первую очередь, объективно связана с плохой сохранностью источниковой базы, а также с тем, что многие книжные памятники рассеяны по разным хранилищам.

В диссертации предпринимается попытка по-новому рассмотреть вопрос о явлениях книжной культуры, книжно-рукописных традициях Рязанского региона и их источниках, которым в древности, как представляется, во многом был присущ элемент архаичности, что вызывает необходимость выработки особого подхода к научному осмыслению этого фактора местного культурно-исторического развития.

Работа имеет также отношение к такому оригинальному явлению и термину, как «библиогеография», в первую очередь, в связи с орнаментальным искусством рукописной книга. Несмотря на то, что лучшим образом библиогеографический подход, направленный на выяснение происхождения и «маршрутов» бытования рукописен, в том числе памятников с определенными особенностями письма, может быть воплощен на материале наиболее полно сохранившейся новгородско-псковской кшгжностн (два определяющих критерия - хорошая сохранность и отличительные внешние, в первую очередь, орнаментальные признаки), на наш взгляд, он применим и к. малоизвестной традиции оформления рязанских рукописей. В настоящем исследовании мы располагаем одним из двух необходимых условий: в украшениях некоторых древнейших рязанских книг имеются образцы оригинального орнаментального стиля тератологии, который нельзя спутать ни с каким другим. Некоторой спецификой применения библиогеографического подхода в диссертации является первоначальное использование данных из области искусствознания, причина чему - незначительное число древнейших локализованных рязанских рукописей.

Практическая значимость. Материалы диссертации могут быть использованы в научных трудах по источниковедению, при изучении русской книжности и культуры XII-XVII вв. Кроме того, полученные данные могут использоваться в дальнейшем при изучении истории культуры Рязанского края. В педагогических целях отдельные наблюдения и основные выводы диссертационного исследования могут помочь при подготовке учебных изданий, в том числе вузовских курсов по источниковедению, историческому

краеведению, историографии, специальным историческим дисциплинам, курсов по выбору и семинарских занятий.

По сравнению со степенью изученности наследия известных книжных центров Древней Руси представление о рязанской книжности нуждается в серьезной проблемной разработке. Настоящее диссертационное исследование призвано помочь в восполнении очевидной лакуны в истории древнерусской книги.

Древнейшая письменная традиция XII - первой трети XIII вв. в памятниках археологии и эпиграфики Старой Рязани. Рязанская традиция почитания святых Бориса и Глеба

Вопрос о домонгольских традициях книжности Рязанского региона впервые был поднят в работах по археологии. В настоящем диссертационном исследовании нельзя обойтись без анализа наблюдений и выводов археологов потому, что до настоящего времени не сохранилось ни одного атрибутированного рязанского книжного кодекса XII века. Известна рязанская рукописная книга XIII в. - Рязанская кормчая 1284 года. Основными источниками в изучении рязанской книжности XII - начала XIII вв., таким образом, для исследователей являются: 1) памятники эпиграфического характера; 2) историко-литературные и художественные данные; 3) собственно археологические находки, главным образом элементы украшения и переплетов книг.

Древнейшим культурным центром Рязанской земли была ее столица -Рязань (современная Старая Рязань, городище на берегу р. Оки около г. Спасск Рязанской обл.)1. До разорения татарами в 1237 году город представлял собой один из крупнейших центров социально-экономической и культурной жизни Русских земель. Археологические раскопки на этом уникальном памятнике древней рязанской истории до сих пор открывают и еще, несомненно, будут открывать новые страницы жизни самобытного культурного центра. Своеобразие истории Рязанского княжества, его пограничное положение и обусловленные этим особенности политической истории наложили определенный отпечаток на культурное развитие региона. На территории Старой Рязани были обнаружены признаки высокой духовной культуры и грамотности жителей: эпиграфические находки (бытовые надписи владельцев и дарителей, а также представляющие наибольший интерес надписи с признаками книжных орнаментов) и элементы украшения книг. О широком распространении грамотности среди населения древней столицы Рязанского княжества говорят находки памятников палеографии XI — XII вв. Прежде всего, это бытовые надписи на пряслицах, пространная надпись на корчаге (тип сосуда) о посыпке вина князю, а также однотипные надписи-клейма на кирпичах, обнаруженных при раскопках Успенского собора2. Все названные эпиграфические материалы вместе с недавно обнаруженным свидетельством написания грамот на бересте являются доказательствами грамотности ремесленников, и, вероятно, достаточно широкой грамотности населения в целом.

О высоком уровне книжной культуры в среде церковного причта и грамотности прихожан столичных церквей свидетельствуют надписи-граффити XII - XIII вв. на фресках Борисоглебского собора Старой Рязани, обнаруженные А. Л. Монгайтом при раскопках 1948 г. (около 20 фрагментов фресок с надписями), большей частью трудночитаемые. Располагавшуюся в княжеско-боярской части столицы Рязанского княжества каменную церковь большинство исследователей отождествляют с известным с конца XII века храмом во имя первых русских святых князей Бориса и Глеба. Г. К. Вагнер высказал предположение о строительстве этого храма Глебом Ростиславичем (1155 — 1177)3. Представляет интерес и мнение Р. П. Дмитриевой о времени постройки собора свв. Бориса и Глеба в Старой Рязани: «Борисо-Глебский собор был выстроен в Старой Рязани еще в XII в. (очевидно, в 1112 — 1115 гг.), что позднее и послужило отчасти основанием назвать рязанскую епархию — Борисоглебской»4. Вероятно, такое предположение подразумевает связь важнейшего события древнейшей церковной истории Рязани с одним из важных этапов формирования общерусского культа Бориса и Глеба. Святые Борис и Глеб изображены на печати, по мнению Г. С. Клоковой, «относящейся, по-видимому, ко времени княжения Глеба Ростиславича»5. В этой связи интересен факт бытования книг в Рязани во время правления князя Глеба Ростиславича, зафиксированный в Никоновском летописном своде.

В Никоновской летописи под 1175 годом содержится свидетельство того, что этот рязанский князь действительно заботился об обустройстве родной земли: «...поиде князь великий Михайло Юрьев сын Долгорукого внук Владимира Маномаха к Рязани на князя Глеба Рязанского и бывшу ему на Мерской, и тамо сретоша его послы князя Глеба Рязаньского с поклоном, и с миром, и с любовью, и во всем вину свою твори, и что взял у шурьи своей, у князя Мстислава Ростиславича и у брата его князя Ярополка Ростиславича, возвращаше все назад, и святую Богородицу, иже взял бяше у Володимерской церкви, и ино что и до юпіг все возврати. Князь Михалко же Юрьевичь со князем Глебом Рязанским смирився и в любви быв, возвратися в Володимерь» . (Выделено мной - Д. Г.) Факт пребывания владимирских рукописей в Рязани в середине 1170-х годов отмечает и Г. И. Вздорнов, который считает, что после возвращения во Владимир эти книги погибли от пожара 1185 г. Совершенно очевидна единственная, или одна из причин похода владимирского князя Михаила Юрьевича на Глеба Рязанского - ответные действия на присвоение имущества, которое было в распоряжении сыновей Ростислава Юрьевича. У Глеба Рязанского оказались, вероятно, очень ценные предметы культового назначения - икона и книги.

Требует отдельного рассмотрения вопрос о рязанско-владимирских отношениях 1173 - 1175 гг., который в настоящем исследовании приобретает особое значение. Приведенное свидетельство представляет интерес еще и в том смысле, что в нем Мстислав и Ярополк Ростиславичи по отношению к Глебу Рязанскому названы «шурья». В вопросе с Ростиславичами не все ясно, так как Никоновская летопись в описании приглашения на княжение ростово-суздальским боярством Мстислава относит его, судя по всему, к смоленским Ростиславичам, и не знает отчества Глеба Рязанского (Ростиславич), которое было известно позднейшим переписчикам уже оформившегося свода. В Московском своде конца XV в. содержится прямое свидетельство того, что за Глебом Рязанским была дочь старшего сына Юрия Долгорукого Ростислава. Кроме того, в этом убеждает и весь смысл рассказа о междоусобицах 1173 — 1176 гг. В Устюжском летописном своде под 1173 годом упоминаются преследуемые Андреем Юрьевичем (Боголюбским) его младшие родственники - Ростиславичи, которые «збежали на Рязань, покиня Киев». Как известно, в 1174 году Андрей Боголюбский был убит в результате заговора ростово-суздальских бояр. По мысли А. Г. Кузьмина, сообщение Устюжского летописца может объяснять, почему сразу после смерти Андрея прибывают рязанские бояре и сам рязанский князь «является активным участником событий, связанных со смертью Андрея»9. В результате, наиболее очевидным объяснением представляется следующее. Глеб Рязанский пообещал братьям своей жены Ростиславичам поддержать их вероятные претензии на владимирский княжеский стол, тем более их отец был старшим сыном Юрия Долгорукого. За это, скорее всего, князь Глеб счел своим правом потребовать с них какие-то обязательства и ценности, которые, в частности, и составили книги, возвращенные, правда, на следующий год обратно во Владимир старшему князю Михаилу Юрьевичу.

Вероятно, в рассмотренном контексте заслуживают внимания данные о западно-русском (Чернигов, Смоленск) и северо-восточном (Владимир, Суздаль) влияниях в обнаруженных фрагментах кладки и росписей интерьера Борисоглебского собора Старой Рязани10.

Можно предположить, что интерес к книгам у рязанского князя Глеба был связан с устройством именно Борисоглебского собора Старой Рязани. В таком случае, вероятно, в рязанском храме какие-то из привезенных кодексов могли быть переписаны, то есть в патрональной рязанской церкви изначально могли находиться древнейшие письменные памятники. Все вышеприведенные свидетельства и соображения необходимо учитывать при рассмотрении отношения Сказания о Борисе и Глебе к владимирской и рязанской литературе XII в.

Редкие образцы поздней тератологии в рязанских рукописях XV - XVI вв

На протяжении XV - XVI вв. рязанская книжная культура, несомненно, продолжила оригинальное развитие. Имеющиеся данные, хотя и немногочисленные, позволяют говорить о параллельном существовании в какой-то период времени древних традиций местной книжной культуры и новых подходов, в частности, в искусстве украшения рукописной книги. Думается, что это в первую очередь было связано с переосмыслением тех идей, которые были восприняты русскими книжниками в период второго южнославянского влияния. Бурные творческие и общественно-политические искания эпохи образования единого Русского государства могли дать импульс творческому осмыслению древних традиций рязанской книжности. Обратимся к рассмотрению сохранившихся книжно-рукописных памятников с образцами тератологического орнамента.

Во второй половине XVIII века, вероятно, в окрестностях Зарайска, бытовало лицевое Евангелие-тетр 1401 года. Рукопись принадлежала зарайскому купцу К. И. Аверину1. К. Ф. Калайдович называет принадлежавший известному купцу-коллекционеру памятник «Зарайское Евангелие 1401 г.» . Исходя из анализа филологических особенностей памятника, Н. Н. Дурново полагал, что Евангелие «писано, по-видимому, в Зарайске». Кроме того, Г. И. Вздорновым приведены сведения о том, что М. Н. Сперанский писал «об уникальном письме этой рукописи, где встречается много сокращений» . В орфографии рукописи можно, в частности, отметить написание «еры» в виде

Рукопись в 4 , на 215 лл., написана на пергамене в два столбца мелким уставом. Имеется датирующая запись писца на листе 214 об.: «...кончало еуангелье се месяца иоуня в 10 на памя(ть) святого священном(мученика) Тимофея епископа Прускаго. лет(а) 6909»4. На листах 3 об., 59, 94 об., 157 об. в Евангелии 1401 г. имеются заставки и инициалы тератологического орнамента поздних форм5. Известно, что отличительной особенностью тератологического стиля «в развитом, вполне сложившемся виде» является, прежде всего, отсутствие какой-либо рамки, в отличие, к примеру, от старовизантийского орнамента. «Старые мотивы плетений и растений... превращаются в единое целое, давая картину сложных сплетений и жгутов. Иногда среди них помещается изображение человека, птицы, какого-нибудь чудовища, сливающегося с плетением». Вслед за Л. В. Черепниным М. Н. Тихомиров и А. В. Муравьев обращают особое внимание на отличительные особенности рязанской тератологии, прежде всего в вопросах преобладающего цвета и датировки: «В рязанских рукописях дается фон зеленого цвета. С XV в. тератологический орнамент сохраняется только в рязанских рукописях. Эта особенность рязанских рукописей имеет большой интерес»6. Этот любопытный факт привлек внимание и А. В. Арциховского, но причина нетипичного явления в русской книжной орнаментике, очевидно, осталась для ученого также неясна: «Тератологические узоры... распространились в XIII - XIV веках из Новгорода по всей Руси. Такие узоры известны в рукописях псковских, ростовских, суздальских, рязанских, полоцких и т. д. В XV веке они повсеместно (кроме почему-то Рязани) вытесняются новым орнаментом, распространившимся из Москвы...»7.

Представляют интерес суждения Ф. И. Буслаева, В. Н. Щепкина и М. В. Щепкиной по вопросу о возможном наличии символики в мотивах тератологии: «Мы полагаем, что орнамент, как повторяющееся сочетание линий и красок, может воздействовать эмоционально». Ф. И. Буслаев был склонен связывать чудовищно-фантастические мотивы изображений людей, животных и растений - тератологическое плетение - с татарской страницей отечественной истории. По мнению В. Н. Щепкина, в такой цветовой особенности тератологических заставок, как киноварная полоса с желтой подкраской и черными ресничками, можно увидеть «отдаленное зарево пожаров». М. В. Щепкина выражает уверенность: «Никаких логических, смысловых положений примыслить орнаменту нельзя»8. Возможно, тератологический орнамент рязанских рукописей был не лишен своеобразной образно-символической нагрузки. Очевидно, наиболее общим представлением о характере тератологического орнамента, дольше всего сохранявшегося, как отмечают многие авторы, в рязанских рукописях, можно признать положение об эмоциональности, повышенной экспрессивности «чудовищного» стиля.

На листах 3, 58об., 94об., 157об. в Зарайском Евангелии имеются миниатюры с преобладающим насыщенным зелено-синим тоном. На них соответственно изображены евангелисты Матфей, Марк, Лука и Иоанн с учеником Прохором. Отличительным особенностям содержания композиции последнего изображения (Иоанн Богослов с учеником Прохором) предположительно могла соответствовать одна из рязанских рукописей (известна по описи), оказавшаяся в Иосифо-Волоколамском монастыре в XVI веке, которая содержала, вероятно, близкую в отношении содержания и художественного смысла миниатюру. Украшения настоящей рукописи привлекли внимание археографов: «Архитектурный фон миниатюры с Марком и пейзажный фон миниатюры с Иоанном чрезвычайно близки аналогичным миниатюрам в Евангелии Хитрово. ...В архитектурных формах... чувствуются влияния Палеологовского Ренессанса. ...Живопись сложная, богатая, качественная. ...Общий тон миниатюр пуховатый, сумрачный (темные зеленый, синий, сиреневый тона)»9. В рукописи также имеется нераскрашенный рисунок более позднего времени (л. 156об.) с изображением молодого человека, пишущего на покрытом скатертью (?) столе книгу. По предположению археографов, на рисунке изображен Иоанн, монах Евхаитский10.

Нужно отметить, исследователи предлагали разные территориальные атрибуции миниатюр рассматриваемой рукописи: В. Н. Щепкин относил их к Новгородской школе, А. Н. Свирин - к Московской. Современные археографы склонны, судя по всему, воздерживаться от какой-либо территориальной привязки художественных украшений кодекса, просто констатируя факты11. По мнению Г. И. Вздорнова, В. Н. Щепкин не привел никаких доказательств новгородского происхождения рукописи, кроме ссылки на стиль орнамента, который, по его словам, указывает «скорее всего, на северо-западную половину России». Но наблюдения самого Г. И. Вздорнова, относящего миниатюры к московской школе, - о палеографии и особенностях орнаментальных украшений рассматриваемого памятника - дают основания сомневаться как в новгородском, так и московском происхождении самого кодекса: «Заставки и тератологические инициалы Евангелия 1401 года не имеют ничего специфически новгородского: они десятками встречаются и в книгах неновгородского происхождения. В языке рукописи признаки новгородского говора отсутствуют. Правда, здесь нет и московского "аканья". Не имеет новгородских аналогий и почерк Евангелия 1401 года - мелкий, но отчетливый устав»12. Близкие аналогии в письме и орнаментальных мотивах украшений рукописи автор видит в нескольких книжных памятниках, связанных с именами митрополита Алексия и Никона Радонежского.

Рукописные памятники рязанской книжности XV - XVI вв

Начать рассуждение о рязанской книжной культуре Рязанского княжества последнего периода его существования можно со слов Д. И. Иловайского о рязанской культуре и грамотности этого времени: «Что касается вообще до степени образованности в Рязанском княжестве в последнюю эпоху его самостоятельности, то мы думаем, что в этом отношении оно немногим чем отстало от центральных Русских областей. ...К сожалению у нас слишком мало данных, чтобы следить за успехами христианской проповеди на Рязанской украйне»1. Думается, рассмотрение некоторых особенностей развития рязанской книжной культуры этого времени может в какой-то степени помочь в решении вопроса, необходимость рассмотрения которого осознавал автор «Истории Рязанского княжества», - малоизученность рязанской письменности и культуры в целом.

Имеются сведения о книгах, связанных с именем рязанского епископа Ионы (1433 - 1448), затем митрополита всея Руси2. Иона был выходцем из уездного княжества Галицкого, где постригся в монахи. Впоследствии первый русский митрополит был канонизирован3. А. И. Пискарев полагал, что «Устав церковный» троицкого инока Ионы 1429 года (Казань, Университет, Научная библиотека им. Н. И. Лобачевского, Отдел рукописей и редких книг, № 4634) принадлежит письму будущего рязанского епископа, затем митрополита4. На наш взгляд, мнение А. И. Пискарева необходимо принять, поскольку у него, по всей видимости, была возможность сравнить почерк инока Ионы в рукописи из библиотеки Казанского университета и почерк владыки Ионы в памятнике, местонахождение которого в настоящее время нам неизвестно. Автор упоминает еще одну книгу, которая была написана Ионой, возможно, позднее. Его келейное Евангелие («другой памятник рукописания Ионы») хранилось в ризнице московского Успенского собора5. В описях патриаршей ризницы, составленных в XVII веке, упоминается «Книга в четь (в оп. 1633 г. "в четверть" - А. В.), а в ней писана молитва Ионы митрополита прощальная, да поминанье»6. Если признать достоверными сведения о собственноручной переписке книг будущим видным церковным деятелем, можно предполагать его постоянное внимание к книжной мудрости. Уже в рязанский период у владыки могла сформироваться собственная библиотека. В какой-то период книги могли иметь рязанское бытование. Если мнение А. И. Пискарева верно, становится известна еще одна веха в биографии будущего видного церковного деятеля XV века - иночество в Троице-Сергиевой лавре и знакомство с одной из важнейших книжно-рукописных традиций Руси.

Скорее всего, уже в середине XV века вновь могли появиться условия для обогащения рязанской книжности за счет вероятного знакомства с московскими традициями книжной культуры. Это было возможно в условиях, когда Рязань была занята наместниками московского князя в 1456 - 1464 годах. В этот же период в условиях пребывания на митрополичьем престоле в Москве Ионы (1448 - 1461), бывшего рязанского епископа, к Рязанской епархии, по обоснованному предположению А. Г. Кузьмина, был присоединен Муром7. Подтверждение этому имеется у П. М. Строева, который полагал, что владыка Евфросин Звенец (1455 - 1461) был епископом Рязанским и Муромским8. Д. И. Иловайский считал, что уже епископ Иона управлял объединенной Рязанской и Муромской епархией, приводя данные из Жития митрополита Ионы: «...и поставлен бысть блаженный Иона епископ градом Рязани и Мурому и многая тамо неверныя, к Богу обратив, крести»9.

В свете этих предположений могут представлять интерес наблюдения Е. В. Антоновой над текстами служб свв. Борису и Глебу — о роли известного книжника Пахомия Логофета в их редактировании10. Пахомий Серб (Логофет) прибыл на Русь, в Новгород, с Афона в звании иеромонаха (ум. после 1484 г.). В 1440— 1443 гт. южнославянский книжник поселился в Троице-Сергиевой лавре. Пахомий был переводчиком и писцом, составителем и редактором ряда житий, в том числе Житий Варлаама Хутынского, Алексея митрополита, Сергия Радонежского, Никона Радонежского, Кирилла Белозерского, а также похвальных слов, служб и канонов11. По мнению А. А. Шахматова, авторство Хронографа 1442 г. принадлежит также Пахомию12. Для В. О. Ключевского, подробно исследовавшего творчество Пахомия, вопрос о времени и «поводе к написанию... обозначаемых именем Пахомия - повести о страдании черниговского кн. Михаила и его боярина Федора с службой на память их, похвального слова на Покров Богородицы и канона в службе св. Борису и Глебу» остался неясен13. Автор диссертационного исследования текстов служб свв. Борису и Глебу Е. В. Антонова приходит к важному выводу: «Пахомий Логофет, выступая как автор и редактор, работал уже над несколькими княжескими службами: свв. Михаилу и Федору Черниговским, свв. Петру и Февронии и, как подтверждает исследование, свв. Борису и Глебу. Вполне возможно, что 3-я редакция службы св. Владимиру также возникла в результате работы Пахомия. ...дальнейшая история княжеских служб, отредактированных Пахомием, получает свое развитие в деятельности гимнографа XVI в. — Михаила, монаха Владимирского Рождественского монастыря»14. Мнение Е. В. Антоновой о взаимодействии последований служб св. Владимиру и служб свв. Борису и Глебу подтверждают наблюдения Б. А. Успенского: «Владимир объединяется с Борисом и Глебом по функции защитника и покровителя русской земли, и это прямо отражается на богослужении». В подтверждение своего наблюдения ученый ссылается, в том числе, на Устав XVI в., принадлежавший Филофею, епископу Рязанскому и Муромскому (1562 — 1568)15. Предположение о возможном знакомстве рязанских книжников с творчеством Пахомия Логофета может подтверждать наблюдение Д. С. Лихачева об одной из стабильных особенностей состава рукописных сборников с рязанскими произведениями: «...в конвой цикла рязанских повестей о Николе Заразском входит Повесть об убиении Батыя Пахомия Логофета»16. В. О. Ключевский считал Повесть о Батые «приложенной» Пахомием к Сказанию о кн. Михаиле Черниговском (созд. ранее 1473 г.)17.

От анализа наиболее вероятных условий развития книжной культуры Рязани XV столетия перейдем к рассмотрению сохранившихся книжных памятников. В Рязани могли быть написаны или бытовали Пандекты Никона Черногорца середины XV века (РГАДА, Ф. 181 [РО МГАМИД], № 581). Об этом свидетельствует позднейшая полистная запись. На нижнем поле листов 2 -4, 6 - 25 имеется владельческая запись скорописью XVII в., свидетельствующая о принадлежности книги Рязанскому архиерейскому дому в период владычества митрополита Павла (1681 - 1686) [запись замазана чернилами, части некоторых слов стерты]: «Сия книга... Пере(с)лавля... дому пр(с)тые Б(д)цы и митрополита... по ука(зу) преос(вя)щеного Павла митрополита Рязанского и Муромского казенного прика(зу) под(я)че(и) Григоре(и) Стефано(в) лета 7191 [1683] (г) ноя(б)ря въ 1 (день)». На листе 570 об. имеется другая владельческая запись скорописью XVI-XVII в. Книга содержит Символ веры с толкованиями Никона Черногорца (36 слов), в начале рукописи имеется оглавление Пандектов - «Събрание книгы сеа сире(ч) синаксарь (!) [так в тексте описания — Д. Г.]». Кодекс имеет украшения: тонкие киноварные инициалы с орнаментальными украшениями, часть инициалов написана «пурпуром»; заголовки и малые инициалы киноварью и «пурпуром»18.

Связи рязанских епископов с севернорусскими цетрами книжности второй половины XVI в.: Антониево-Сийским, Соловецким, Кирилло-Белозерским монастырями

В XVI веке в Рязанском крае сложились оригинальные традиции рукописной книжности. Несомненно, образованные люди в разных концах Русского государства, в том числе в Рязанском крае, были вовлечены в процесс активного взаимообогащения в сфере книжной культуры. Представляется, что уже в первой половине столетия развитие местной книжной культуры должно было подготовить условия для складывания региональных связей с крупнейшими центрами книжности второй половины XVI в. Очевидно, видную роль в этом сыграла библиотека рязанских владык, поскольку рязанская кафедра являлась частью единой иерархии Русской Православной Церкви.

Однако современные представления о высоком уровне книжной культуры в Рязани этого времени мы вынуждены основывать на источниковой базе, которая носит исключительно фрагментарный характер. Непосредственно описи рязанских библиотек XVI в., в том числе библиотеки Рязанского архиерейского дома в настоящее время неизвестны. Поэтому, в первую очередь, источниками будут древнейшие библиотечные описи крупных монастырских книжных центров. Их анализ помогает получить наиболее четкое представление о региональных связях в русской, и в частности, рязанской книжной культуре XVI в.

В описи книг библиотеки Антониево-Сийского монастыря 1597 года упомянуты «данья» (книжные вклады) двух рязанских владык - Филофея (I раздел) и Феодосия (II раздел описи). По данным П. М. Строева Филофей, епископ Рязанский и Муромский занимал кафедру с 1562 по 1568 год1. Именно с епископом, занимавшим рязанскую кафедру в этот период, М. В. Кукушкина связывает вклад в Антониево-Сийский монастырь пяти книжных кодексов: «Данья Филофия, владыки рязаньского: книга Правила, в десть, да книга Василий Великий, в десть, а в ней заставицы фрясские писаны твореным золотом, поволочена кожею; да книга Триодь постная, печать московская, в десть; да книга Триодь цветная, письмяная, в десть; да книга Апостол тетр, в десть, поволочены кожею»2.

В рамках настоящего исследования имеет смысл обратить внимание на тот факт, что в редакции Жития основателя Антониево-Сийского монастыря с похвальным словом и службой Антонию, написанной в 1579 году царевичем Иваном Ивановичем (более первоначальная редакция жития, по данным В. О. Ключевского, написана монахом Ионой по поручению игумена Питирима в 1577 — 1578 гг.), упоминается первый составитель жития сийский инок Филофей. По мнению М. В. Кукушкиной, «В. И. Корецкому... удалось доказать, что первому составителю Жития Антония (монаху Филофею ) помешали завершить составление жития волнения крестьян»3. По наблюдениям В. И. Корецкого, инок северной обители начал писать житие со слов уже редких очевидцев-современников основателя монастыря4. На наш взгляд, нет оснований сомневаться в том, что рязанский епископ Филофей имел определенную связь с Антониево-Сийским монастырем, поскольку вклады совершали чаще всего лица, имеющие непосредственное отношение к той или иной обители, чаще всего постриженники, либо те, кто рассчитывал в будущем уйти в монастырь «на покой». Если это так, предположим, что будущий рязанский епископ Филофей — книжный вкладчик Антониево-Сийского монастыря — мог быть постриженником севернорусской обители и, не исключено, первоначальным составителем Жития Антония Сийского. Косвенным подтверждением этой гипотезы может служить тот факт, что в рукописной Минее служебной на декабрь (РГБ, Вол. № 97), созданной при рязанской епископской кафедре (подр. см. след. ), помещена именно та редакция службы Антонию Сийскому, которая была написана в 1579 году царевичем Иваном, упоминающим в собственном сочинении агиографического характера имя своего предшественника монаха Филофея. Возможно, неслучайным является тот факт, что среди рукописей Рязанской ученой архивной комиссии оказался список XVIII в. Службы и Жития преподобного игумена Антония Сийского5. К сожалению, нам неизвестно современное место хранения рукописи.

Для нас может представлять интерес и наблюдение, которое может иметь отношение, возможно, к какому-то периоду развития рязанской письменной традиции. Изучая специфику древнерусского культа святых Бориса и Глеба, Б. А. Успенский заметил, что «после прославления св. Владимира в навечерие дня его памяти (15 июля) стали читаться те же "летописные" паремьи, что и в каноне Борису и Глебу ("Братие, в бедах пособиви бывайте... ", "Слышав Ярослав..." и "Стенам твоим, Вышегороде..."), -несмотря на то, что описанные в них события не имеют прямого отношения к житию Владимира».

В числе других памятников ученый в первую очередь ссылается на Устав Иосифо-Волоколамского монастыря 1553 года (ГИМ, Син. № 337, л. 335, 340 об.) и на утраченный Устав Филофея Рязанского га Соловецкой библиотеки (№ 1116, л. 348об., 353об.), на особенности содержания которого указывал А. А. Дмитриевский6. Конечно нельзя не считаться с возможностью того, что приводимое Б. А. Успенским в контексте рассмотрения древнерусского Борисоглебского культа наблюдение о вставочном характере паремий из канона Борису и Глебу случайно основано в значительной степени на двух рукописных монастырских Уставах XVI в., один из которых определенно представлял рязанскую книжно-рукописную традицию. Но, зная о выявленных связях волоколамских и рязанских книжников в XVI столетии (см. 2 наст, гл.), а также учитывая показанное в I главе настоящего исследования значение культа святых Бориса и Глеба для древнейшей рязанской истории и книжной культуры, нельзя не рассматривать вероятность влияния рязанской книжно-литературной традиции, связанной с древним почитанием первых собственно русских святых, в обоих рукописных памятниках.

Исходя из приведенных наблюдений и учитывая следующие свидетельства книжных описей Иосифо-Волоколамского монастыря, представляется возможность выдвинуть предположение о, может быть, еще одном факте в малоизвестной биографии церковного деятеля с именем Филофей и об отношении его к древнерусскому культу святых Бориса и Глеба. В описях 1573 и 1591 гг. записано: «Псалтырь игумена Борисо-Глебъского Филофея, заставица и строка золотом прописана» (л. 156-156 об.). И в другом месте среди рукописей форматом «в полдесть» упомянут «Служебник бывшаго игумена борисоглебского Филофея» (л. 223)7. Речь, несомненно, идет об одном и том же человеке, бывшем игумене монастыря, не исключено, находившегося в рязанских пределах. Известен Муромский Борисоглебский монастырь. Таким образом, нельзя исключить возможность того, что борисоглебский игумен Филофей и Филофей, епископ Рязанский и Муромский могли быть одним и тем же лицом, в разное время занимавшим разные должности в лестнице церковной иерархии.

При описании библиотеки и архива Антониево-Сийского монастыря во Вкладных книгах Сийского монастыря (с 7084 по 7202 (1576-1694) гг.), в которых «древнейшие годы в позднейшем (второй половины XVII в.) списке, а остальные современны», А. Е. Викторовым зафиксировано: «Под 91-м годом записано: "Книги данья Филофея, владыки Рязанского: Правила в полдесть, книга Великий Василий в десть, а в ней заставицы фряския, книга Треодь Постная, печать московская" и т. д.»8. Не совсем ясно, к какому столетию следует относить указание «под 91-м годом». Возможно, это указание относится к концу XVI века. Если относить его к XVII веку, то следует, вероятно, думать, что в этот значительный промежуток времени рассматриваемые рукописи могли отсутствовать в монастырской библиотеке, или были затеряны, а «явились» лишь в 1691 году, к тому же, вероятно, в неполном составе. Помимо прочего, вызывает недоумение тот факт, что формат первой книги обозначен «в полдесть», тогда как в описи 1597 года формат листа в "Правилах" — «в десть». Возможно, это ошибка писца. Не исключено, что он использовал какую-то из более ранних описей.

Похожие диссертации на Источники по истории рязанской книжно-рукописной традиции и культуры XII-XVII вв.

Биография Чжамьян-Шадбы I "Причал к удивительно благому уделу" как источник по истории Центральной Азии XVII - начала XVIII вв.Цыремпилов Николай Владимирович

Дозорные книги городов первой трети XVII в. как источник по истории средневекового города Европейской РоссииТимохина Елена Александровна

Маньчжурские письменные памятники как источник по истории и культуре империи Цин XVII-XVIII вв. Пан Татьяна Александровна

Источники по истории Рязанско-Муромской епископии XIV - XVII вв.Головина, Наталья Владимировна

Антологии Хасана Нисари и Мутриби Самарканди как источники по истории письменной культуры Мавераннахра XVI - первой трети XVII вв.Норик Борис Вячеславович

Делопроизводство Разбойного приказа как исторический источник по истории государственного управления в России XVI - первой половины XVII в.Воробьев, Александр Владимирович

Книги патриарших приказов первой половины XVII века как исторический источникУстинова Ирина Александровна

Почитание святителя Иннокентия Иркутского в духовной культуре России: книжная и рукописная традиция : 1805-1919 гг.Чернышова, Надежда Константиновна

Почитание святителя Иннокентия Иркутского в духовной культуре России: книжная и рукописная традиция (1805–1919 гг.)Чернышева Надежда Константиновна

Культура повседневности подмосковных дворцовых усадеб второй половины XVII в. : делопроизводственные источники и методы исследованияТопычканов Андрей Владимирович