Содержание к диссертации
Введение
1. Средневековые карты мира и проблема их классификации
2. Символическая картография средневековья и географическая реальность
CLASS 3. Традиционная и новая информация на картах мир CLASS
- Средневековые карты мира и проблема их классификации
- Символическая картография средневековья и географическая реальность
- Традиционная и новая информация на картах мир
Средневековые карты мира и проблема их классификации
Даже на самых схематичных картах Т показан Танаис (Дон), а на самых схематичных картах с четырьмя заливами показано Каспийское море. Танаис и Каспий являются важнейшими структурными элементами средневекового землеописания, и основой самых распространенных картографических схем. В принципе, большинство средневековых карт можно по содержанию свести к трем типам: карты, показывающие Танаис, карты, показывающие Каспий, и карты, показывающие оба географические объекта.
Особняком стоит тип карт, где в основе структуры -противопоставление северного и южного пределов известной земли, причем юг представлен эфиопами, а север - Рифейскими горами. Эти карты показывают земное полушарие, разделенное на пять зон и ориентированное на юг. Их проекция необычна для средневековой картографии. Впечатление такое, как будто иллюстратор рисовал реальный глобус, чуть повернув его так, чтобы обитаемая земля разместилась ровно в центре рисунка, а северный полярный регион оказался полностью в поле нашего зрения. Эти карты, самые ранние из которых относятся к IX в., представляют собой первое, хотя и весьма схематичное, изображение всей Арктики.
Иконографическая и текстовая нагрузка средневековых карт мира различна. Многие карты являются схематическими иллюстрациями тезисов о трехчастном членении обитаемой земли или зональном строении земного шара - по сути, это космологические знаки. На других картах топонимическая и этническая номенклатура более обширна, однако размер этих карт был предопределен размером книжного листа (или разворота), что явилось причиной вынужденной ограниченности их информации.
На этом фоне уникальную ценность представляют Эбсторфская и Херефордская карты мира, во много раз превосходящие по величине все остальные карты раннего средневековья. Текстовой и иконографический материал Эбсторфской и Херефордской карт мира очень богат и разнообразен. Здесь представлены не только географические познания эпохи, но и факты из библейской, античной и средневековой истории и мифологии, а также зоологические, ботанические и минералогические сведения. Недаром эти карты называют «иллюстрированной энциклопедией» (Crone, 1948). Другие такие карты известны во фрагментах; о некоторых сохранились лишь сообщения современников. Сохранился целый ряд карт малого размера, сходных с Эбсторфской и Херефордской. Для них характерна детальная номенклатура и рисунок водных путей, который включает все или некоторые из следующих черт: загибающееся к востоку Черное море, раздвоенное Красное море и протянувшийся вдоль всего южного берега Африки Нил, который уходит под землю и вновь выходит на поверхность. Датировка самой ранней из этих карт недавно была уточнена (762-777 гг.) благодаря анализу связанных с ней в рукописи пасхальных таблиц (Chekin, 1999).
Наряду с классификацией карт по формальным признакам, исследователи классифицируют карты по контекстам, в которых они встречаются в рукописной традиции (Destombes, 1964), либо по нарративным источникам информации (Woodward, 1987). Большинство средневековых карт мира приложено в качестве иллюстраций к нарративным сочинениям, чаще всего их можно встретить в списках трех античных произведений -«Фарсалии» Лукана, «Югуртинской войны» Гая Саллюстия Криспа и «Комментария ко Сну Сципиона» Амвросия Феодосия Макробия, а также в книгах средневековых авторов - в «Этимологиях» и «Книге о природе вещей» Исидора Ссвильского, в «Комментарии к Апокалипсису» Беата из Лиебаны, в «Цветистой книге» Ламберта Сент-Омерского, в «Поэме об Александре» Готье Шатильонского, в «Великой хронике» Матфея Парижского. Только немногие сохранившиеся карты не связаны с конкретными списками нарративных памятников.
Классифицируя карты по контекстам, следует иметь в виду следующее. Карты, несомненно, занимают неслучайное место в данной рукописи и на данном листе, они играют свою особую роль как в в текстовой композиции, так и в общей иллюстративной программе рукописей (Gautier Dalche, 1994; Edson, 1997). Но связь с контекстом не жестка и не однозначна. В отличие от нарративных произведений, каждый список и вариант средневекового картографического произведения, в принципе, уникален: содержание карты расширялось и сужалось при простом переписывании рукописи. Форма, ориентация, цвета, номенклатура претерпевали более или менее существенные изменения. По своей природе карты более открыты дополнениям и инновациям, чем, например, тексты нарративных географических описаний. В принципе, каждый акт работы средневекового писца или художника-иллюминатора дает особый памятник картографии (Chekin, 1991).
Поэтому авторство карты не совпадает с авторством нарративного сочинения, к которому оно прилагается: исключением являются автографы Ламберта Сент-Омерского, Матфея Парижского и Джона Валлингфордского. Большинство карт мира остаются анонимными. Традиции рукописных иллюстраций могли быть основаны авторами нарративных текстов, но также писцами и художниками. Даже в случаях «Комментария» Макробия и «Христианской топографии» Козьмы, где авторы ссылаются на схемы или диаграммы, сопровождающие тексты, можно делать лишь самые общие выводы о конкретном содержании этих диаграмм. Далеко не ясно, например, были ли показаны очертания обитаемой земли с ее заливами на предполагаемом протографе «макробиевых» карт. В целом, атрибуция карты автору нарративного текста только на том основании, что данная карта украшает копию этого текста - метод очень ненадежный, в особенности если между текстом и самой ранней иллюстрированной рукописью прошло значительное время (в случае «карт св. Иеронима») или если карты, украшающие одно произведение, в значительной мере разнятся между собой (в случае карт из «Этимологии» Исидора Ссвильского).
В позднее средневековье в развитии западноевропейской картографии наступает новая эпоха, которая характеризуется появлением масштаба (итальянские и каталанские компасные карты, сохранившиеся с конца XIII в.) и карт с градусной сеткой (иллюстрации к спискам латинского перевода «Географии» Птолемея, выполненного Яковом Ангелом в 1406-1407 гг.) Эти новые картографические жанры оказали влияние и на эволюцию традиционных шаррае mundi. Но и карты, избегнувшие этих новых влияний, все еще продолжали удовлетворять запросам многих читателей и зрителей. Самые ранние карты в инкунабулах, печатавшихся в городах Священной Римской Империи с 1472 г. - это символические круглые схемы, иллюстрирующие издания «Этимологии» Исидора Севильского. Структура первой подробной печатной карты, в книге Rudimentum noviciorum, впервые изданной в 1475 г. и неоднократно переиздававшейся, целиком основана на старых принципах, а номенклатура ее по большей части восходит к «Книге о свойствах вещей» ученого ХШ в. Бартоломея Английского (von den Brincken, 1983; Campbell, 1987).
Символическая картография средневековья и географическая реальность
На протяжении всего средневековья карта оставалась проводником естественно-научных (астрономических, космологических и физико-географических) идей. Ее прикладной характер очевиден из иллюстративной программы компутистических рукописей, т.е. сборников материалов, посвященных вычислению даты Пасхи, которые включают, наряду с другими хронологическими и астрономическими диаграммами, и карты мира. Карты иллюстрируют физико-географические теории в списках «Георгик» Вергилия, «Комментария ко Сну Сципиона» Макробия, произведений Гильома Коншского, псевдо-аристотелевского трактата, переведенного Герардом Кремонским с арабского языка, и других трудов.
Вместе с тем, карты мира раннего средневековья (и большинство карт мира средневековья позднего) не знают масштаба и не ставят своей задачей передать реальные соотношения расстояний между объектами. Взаимное расположение и размеры объектов нередко определяются их относительной ценностью.
Ясно, что функцию ориентации в пространстве рассматриваемые карты выполняли весьма приблизительно. В отдельных случаях карты могли создавать самое общее представление о предпринимаемом пути (Crone, 1965). Св. Колумбану в Брегенце в 611 г., явился в видении «ангел Господень и в виде небольшой окружности, как обычно пером на странице изображают круг обитаемых земель, показал мироздание». Ангел объяснил, что весь мир— пустыня, и нет большой разницы, где именно свершать свой подвиг. Видение это убедило святого отказаться от миссии среди не готовых еще к ней славян. Как доказывал А.А. Бьернбо (Bj0rnbo, 1909), средневековые карты рассматривал Адам Бременский, создавая свое описание Северной и Восточной Европы в 1070-х гг. Согласно Вильяму Мальмсберийскому, папа Урбан II, призывая к крестовому походу на Клермонском соборе 27 ноября 1095 г., в особенности скорбел о том, что сарацины владычествуют над Азией, которая, «как оценивали наши предки, равна двум остальным частям». Христиане остаются лишь в малой доле третьей части света, Европы, «ведь все то варварство, которое населяет дальние острова Ледовитого океана, живет по-зверски, и кто ж назовет их христианами?». И так эта христианская долька мала, продолжал Урбан, как бы медитируя над одной из наших карт, а тут еще сарацины теснят, завоевав Испанию и Балеары. В римской географии среди эквивалентов греческой ойкумене чаще встречается orbis terrarum, «круг земной». К совокупности значений прибавилось новое: земли, которые непосредственно или опосредованно подчиняются или должны подчиниться римской власти. С развитием имперской идеологии потенциальные границы римской власти расширялись почти до космических пределов (Nicolet, 1991). Император Август демонстрировал и закреплял свою власть над миром с помощью целого ряда землеописательных проектов, в том числе «земного круга на обозрение городу» в римском портике. Новый, властный аспект был унаследован византийским понятием ойкумены, и его западноевропейскими эквивалентами. От латинского запада осталось несколько красноречивых свидетельств картографического воплощения этого аспекта (Kupfer, 1994). Римский папа Захария (741-752) ознаменовал возрождение имперских амбиций на западе изменениями в архитектурном комплексе Латеранского дворца, в который вошла и настенная карта мира, точнее - рисованное «описание круга земель». У Карла Великого были три серебряные стола с картографическими изображениями Константинополя, Рима и мира. Стол с картой мира достался преемнику его «всемирной» власти, императору Людовику Благочестивому. Карты сохраняли свою пропагандистскую функцию в центрах светской и духовной власти и позднее: арабский географ Идриси создал свою карту для Рожера Сицилийского, карта украшала покои Генриха III в Вестминстерском дворце.
Христианская Квропа также привнесла новое значение в понятие обитаемой земли: ойкумена - это территория, на которой разыгрывается драма спасения рода человеческого. Отсюда и дидактическая задача карт -«проповедь богословской картины мира», как удачно определил её А.В. Постников (1985). В скриптории аббатства Центула в середине IX в. был ряд настенных христологических росписей, о котором оставил поэтическое свидетельство монах Микон. Этот ряд включал изображение «мира, которому суждено погибнуть», разделенного на три части (Kupfer, 1994). Средневековый мир сосредоточен на Христе: уже сама схема Т интерпретируется как крест. Христологическое содержание западноевропейских карт особенно усиливается в XIII в., когда Христос изображается со схемой обитаемой земли в руке или же восседает над над ней на троне в окружении ангелов. В то же время сохраняет влияние античная теория микрокосма и макрокосма: мир и человек устроены по одним и тем же принципам. На схемах, получивших особенное распространение с двенадцатого века, все эти темы сливаются в новый образ обитаемого мира как тела Христова, который лег в основу концепции второй Псалтырной и Эбсторфской карт.
Помимо аллегорически-морализаторской функции как пособия при размышлении о величии Творца или о бренности человеческого мира, картография выполняла задачу дать материал для «буквального» понимания истории, т.е. показать арену действия исторических событий. Пространство средневековой карты - не синхронно, как пространство теперешних карт, в том числе и карт исторических, оно «всевременное». На средневековых картах соседствует изображение Адама в земном Раю и Страшного суда.
Большинство традиционных сведений на картах, относящихся к сфере деятельности человека (города, страны и народы) не отражают реальную ситуацию эпохи, однако являются в большей или меньшей степени верными для эпох предшествовавших. Нередко можно встретить сведения этого рода, не отвечающие даже в представлении картографа современной ему реальности. Пусть Фаросский маяк давно разрушен - все равно он будет отмечен на Эбсторфской карте. Пусть амазонки лишь когда-то в древности владели Фемискирскими полями - карта в списке сочинений Иеронима помещает их именно на Фемискирских полях. Ламберт Сент-Омерский нанес на свою карту рядом с Танаисом легенды «гунны» и «вандалы» - хотя поздпеантичные авторитеты указывали, что эти народы оттуда ушли. Во всех перечисленных случаях главной причиной, побудившей оставить на карте традиционные и не отвечающие реальной ситуации сведения был именно «всевременной» характер средневекового описания Земли. Круг земной рассматривался как арена действия всемирной истории, «всемирная хроника» как бы проецировалась на картографическую плоскость (von den Brincken, 1968).
Традиционная и новая информация на картах мир
Предполагается, что в античности и раннем средневековье карта играла вторичную, вспомогательную роль по отношению к нарративному географическому описанию (Подосинов, 1978). После «отсеивания» информации книжного происхождения собственно картографический остаток, конечно, остается - прежде всего береговая линия. Но материал для заполнения этой структурной основы часто брался из нарративного описания. Это доказывается, в частности, анализом техники средневековых картографов. Сравнивая Верчелльскую и Херефордскую карты, Дж. Кроун обратил внимание на то, что на первой из них под некоторыми символами, использовавшимися на карте для обозначения городов, оставлены свободные места для легенд. Следовательно, сперва на карту наносились знаки городов, а уже после подписывались названия. Кроун считает, что на картах этого типа названия в определенной последовательности (например, каждое четвертое) выписывались из нарративного источника, вероятно, итинерария, где вся масса городов могла сводится к нескольким путям - паломническим и торговым. Картина получалась весьма приблизительная. Этим и объясняются характерные ошибки Херефордской карты, когда город оказываться не на той стороне соответствующей реки и пр. (Стопе, 1965).
Лишь с XII в. картографическому рисунку начинает придаваться не иллюстративное, но самостоятельное значение (Gautier Dalche. 1994). Первыми свидетельствами тому являются подробные описания карт, т.е. переводы картографического описания Земли в нарративное. Бодри Бургейский (1046-1130) в стихотворении, посвященном дочери Вильгельма Завоевателя Адели, графине Блуа (1065-1138) описывает карту мира на полу ее спальни. Эта, скорее всего, воображаемая карта сопоставима с картами-иллюстрациями к «Комментарию к Апокалипсису» Беата из Лиебаны, либо картами эбсторфско-херефордского типа. В недавно открытом трактате Гуго Сен-Викторского 1130-1135 гг. детально описывается большая карта мира эбсторфско-херефордского типа, уменьшенная копия которой дошла до нашего времени в мюнхенском списке «Этимологии» Исидора Севильского.
Главными источниками информации на картах служили географические разделы «История против язычников» Павла Орозия. «Этимологии» Исидора Севильского и других позднеантичных и раннесредневековых трудов. Для карт-иллюстраций нередко, хотя далеко не всегда, основным источником географических сведений оказывается произведение, к которому данная карта прилагается («Фарсалия» Лукана, «Югуртинская война» Саллюстия, «Комментарий ко сну Сципиона» Макробия). Лишь небольшая часть явно древних сведений карт не имеет аналогов в нарративной литературе Средневековья, и позволяет предположить, что перед нами - следы исчезнувших текстов поздней античности, или даже позднеримской картографии.
При анализе конкретного нарративного или картографического памятника непосредственный источник его традиционных сведений не всегда можно установить с достаточной степенью точности. Во-первых, позднеантичные авторитеты заимствовали целые фрагменты описания Земли у своих предшественников. Во-вторых, в средневековье появляются основанные на античной традиции новые авторитетные труды, в свою очередь служившие источниками для современников.
Так, на Эбсторфской карте можно примерно вычленить сведения Гервазия Тильберийского, Гонория Августодунского, Этика Истрийского, Исидора Севильского, Павла Орозия, Юлия Солина, Плиния Старшего и других авторов, тексты которых нередко сходны. И не всегда ясно, восходит данная конкретная легенда, например, к Плинию непосредственно, или через посредство Солина, либо к Плинию или Солину через посредство целой цепочки средневековых географов. Таким образом, географы и картографы имели в своем распоряжении обширную сумму сведений, заимствованных, непосредственно или опосредованно, у многих античных и средневековых авторитетов. Из этой суммы цитат и заимствований они и извлекали нужный им материал, организовывая его в новых географических сочинениях и на картах (Chckin. 1991).
Большинство переходящих из сочинения в сочинение и с карты на карту цитат и заимствований являются развернутыми определениями традиционных топонимов и этнонимов («у народа Кавказской Албании голубые зрачки, и они видят ночью лучше, чем днем»). На картах мира такие тексты могут появляться в сокращенном виде, либо в иконографической форме, однако чаще всего несложно их недвусмысленно реконструировать. По всей вероятности, отдельные топонимы или этнонимы на картах воспринимались как принадлежащие некоему конкретному фрагменту нарративного текста. Таким образом, традиционная информация может быть представлена как набор древних фрагментов текста, воспроизводимых знаков, которые, организуясь в различные комбинации, создают средневековые нарративные и картографические тексты.
Область на крайнем северо-востоке обитаемого мира в античности и средневековье определялась общим названием «Скифия». Как известно, исторические места расселения скифов - Причерноморье и Средняя Азия, но имя это было распространено на все земли вплоть до Северного океана, и от Германии до Кавказа, тем более, что реальных данных об этих землях у раннесредневековых картографов было мало. Напомним, что до середины XIII в. Каспий считался заливом Мирового океана.
Методы создания карт не позволяли последовательно осуществлять «привязку» географического объекта, определять его место с достаточной степенью точности (что, впрочем, и не являлось основной задачей картографов). Особенно это касается согласования сведений, полученных из разных источников. Приблизительность сообщений о том или ином отдаленном городе, реке, острове, о фактах естественной истории становится еще более приблизительной, когда перед картографом волей-неволей встает задача определить их положение среди других объектов. Важную роль в модификации картографических данных играло стремление художника, как заметил Дж. Райт, «к геометрическим линиям, изгибам, к симметрии», соображения, вызванные форматом листа, убеждение в особой значимости тех или иных объектов, и проч.
«Странствуют» географические объекты и между регионами, то между соседними (Скифия и Индия), то между противоположными (Скифия и Египет), то в результате топомических сближений (так чудеса Герцинского леса переместились из Германии в Гирканию), то вследствие неопределенных указаний источника. Переходят из области в область чудовищные существа—собакоголовые, длинноухие, лошадоногие и другие паралюди. С одного народа на другой перемещаются стандартные характеристики - такие качества, как жестокость, кровожадность, глупость (невежественность), привычка к сырой и нечистой пище, в том числе к человеческому мясу. Другой распространенный тип стандартной характеристики - благородный варвар: бескорыстный, умеренный, миролюбивый, идеализировавшийся древними философами как противовес «развращенной» цивилизации (Куклина, 1985).
Вместе с тем, составители средневековых карт мира пользовались и новой информацией, основанной на практическом опыте современников и не находящей соответствий в нарративных источниках того же времени. Изображение Скандинавского полуострова на картах Эбсторфско 24
Херефордского типа указывает на практический опыт и устные сообщения скандинавских мореплавателей X или XI в. как на вероятный источник новой информации на картах мира, заставившей отказаться от античного взгляда на Скандинавию как на систему островов. Сведения о Хазарии на картах той же группы - еще более раннего происхождения (возможно, до 870-х гг.). В XII-XIII вв. даже на схематичных картах попадаются уникальные новые сведения: ареал скифской миссии св. Андрея, «Варяжские столпы» на Санкт-Эммерамской карте, древнерусские реалии на исландской карте, Русь и земля половцев на карте Джона Валлингфордского. На Эбсторфской же карте дается детальный рисунок восточноевропейских рек и городов, в том числе в Древней Руси и Прибалтике.
Часто новая информация не противоречит традиционной, а сплавляется с ней воедино. Форма нового топонима может видоизменяться под влиянием традиционного названия. Возможно это, в частности, и потому, что традиционные названия на картах характеризуются достаточно широкой вариативностью. Их неустойчивость и подвижность объясняется их семантической недостаточностью (Чекин, 1989).
При этом устаревшие традиционные сведения на картах нелегко отграничить от информации, где античной осталась только этнонимическая оболочка, а содержание в корне переменилось, т.е. от сведений, уже являющихся по сути новыми и актуальными. Так, этноним «вандалы» мог в определенных случаях указывать на вендов или поляков, этноним «рутены», стал в XIII в. использоваться для обозначения Руси (Liman, 1987). Эти топонимы переосмысляются применительно к реалиям средневековья, сохраняя традиционную форму. Идентификация их непроста. Так, в традиционной картографической формуле, «Дакия, там же и Готия» на место Готии на Солийской и Херефордской картах стала Русь («Дакия, здесь же и Русь»). Была ли при этом переосмыслена «Дакия»? Попытки интерпретировать первый компонент формулы как «Дания» предлагались, хотя и без аргументации, но мы предпочитаем видеть здесь чисто литературную «Дакию». Можно, однако, предположить, что изначально легенда применялась в отношение острова Рюген, формы имени которого нередко совпадали с именем Руси (Chekin, 1991).
