Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Аграрные отношения в России в 1902-1935 гг.: проблемы отечественной и зарубежной историографии 19
1.1. Российские исследования по истории крестьянства 19
1.2. Аграрные отношения в России в 1902-1935 гг. в зарубежной историографии 45
Глава II. Современные концепции аграрного развития
Крестьяноведение: определение крестьянства, «взгляд изнутри» и взгляд с уровня «каркаса» 83
Теоретическая концепция «моральной экономики» крестьянства 103
Глава III. Россия в 1902-1916 гг. под углом зрения современного крестьяноведения 129
III. 1. Реализация закономерностей моральной экономики на начальном этапе «аграрных беспорядков» в России: 1902-1907 гг 129
Ш.2 Закономерность реакции общины на попытки аграрного реформирования 1906-1916 гг 186
Глава IV. Гражданская война в России как форма противоборства крестьян и власти в условиях пика революции 224
IV. 1. Позиции эсеров, большевиков и действия крестьян накануне октябрьского переворота 1917 г 224
IV.2. Крестьяне в Гражданской войне: октябрь 1917 — март 1921 года 248
Глава V. НЭП как победа крестьянской революции в России и начало ее поражения 281
V. 1. НЭП как победа крестьянской революции в России 281
V.2. Предпосылки коллективизации: экономические, политические, культурно-психологические 310
Глава VI. Коллективизация крестьянского хозяйства как отечественный вариант модернизации аграрных обществ 342
VI. 1. Использование репрессивной машины чрезвычайных хлебозаготовок для подавления открытого сопротивления деревни коллективизации 342
VL2. Народ и партия: стратегии приспособления с обеих сторон к новой социально экономической реальности начала 30-х годов 365
Заключение 3 93
Библиография 4
- Аграрные отношения в России в 1902-1935 гг. в зарубежной историографии
- Теоретическая концепция «моральной экономики» крестьянства
- Закономерность реакции общины на попытки аграрного реформирования 1906-1916 гг
- Крестьяне в Гражданской войне: октябрь 1917 — март 1921 года
Введение к работе
Актуальность исследования в том, что предлагаемый в нем общий взгляд на характер и внутреннюю логику основных событий отечественной истории первых трех десятилетий ХХ века изначально стремится уйти от идеологических крайностей, которые характерны для исторической литературы при формулировании связанных с этим обобщений и выводов.
В недавнем историческом прошлом наша страна представляла собой классическое аграрно-крестьянское общество со всеми теми характерными чертами и особенностями, которые описывает современное крестьяноведение. Воздействие этих особенностей на то, каким образом осуществлялась отечественная модернизация, невозможно переоценить. А вот недооценка была и остается обычным делом для нашей историографии места и роли крестьянства в революционных событиях в России. В исследованиях советского периода и постсоветских лет можно обнаружить существенно различные оценки в отношении городского, политического фактора этих событий, но в признании второстепенности и подчиненности деревенского фактора они в основном согласны, поскольку в основе обоих подходов – разные варианты теории прогресса. Современные концепции аграрного развития, концепция «моральной экономики» крестьянства, содержат возможность третьего исследовательского подхода, который бы исходил из относительно автономного положения деревни в русской революции ХХ века и значительно большего влияния общинного крестьянства на происходящее в городах, чем принято полагать в рамках первых двух подходов.
Сейчас ведутся очень актуальные споры, по каким учебникам преподавать отечественную историю в школе и вузе, при помощи каких экзаменов оценивать правильное отношение молодого поколения к прошлому своей страны. Отношение к прошлому, закрепленное институционально, т.е. в целой системе общественно-организованных идеологических институтов, начиная с рассказов по родной истории в школе и кончая газетной и телепропагандой, – это одна из важнейших характеристик любого общества. Так, современные американцы не были бы самими собой без своего несколько узколобого патриотизма и панамериканизма, которому учит и школьный учебник, и голливудовский боевик. У нас в советский период исправно функционировала похожая идейно-пропагандистская машина с целью выработки в гражданах СССР совершенно определенного отношения к своей истории. Схема, которая культивировалась в сознании и доводилась до уровня мировоззренческого стереотипа, была очень незамысловатой: до 1917 г. в России существовало несправедливое, эксплуататорское общество, начиная же с большевистской революции, стал складываться новый тип общественных отношений – высший, по сравнению со всеми другими странами мира, – окончательно восторжествовавший в 1930 – 1950-е гг.
Чтобы эта схема выглядела научно, требовалось написать тома по философии и политэкономии, основные положения которых были заведомо сформулированы, и очень доходчиво, в общедоступном издании «История ВКП(б). Краткий курс». Требовалось также засекретить целый ряд существенных исторических фактов и организовать идейную и административную изоляцию страны от внешнего мира, объявив все другие взгляды на историю СССР «антинаучными» и не заслуживающими внимания. Все это делалось на практике и парадоксальным образом совпадало с мироощущением огромного большинства населения страны.
На протяжении 1990-х – начала 2000-х гг. на роль новой государственной идеологии претендовала другая схема, основанная на другом варианте теории прогресса: до 1917 г. наша страна естественным порядком развивалась примерно в том же направлении, что и страны Запада (в «правильном» направлении), а затем это развитие было злокозненно и искусственно прервано большевиками во главе с Лениным и теперь должно быть восстановлено. Актуальнейшая задача современной историографии состоит в разрушении представления о фатальном разломе, связанном с приходом к власти большевиков. Пора уже уходить в прошлое идейному спору о том, что же прервалось в октябре 1917 г. – золотой век российского капитализма или позор эксплуатации человека человеком. В настоящем исследовании акцент переносится на то, что продолжалось в период гражданской войны и в нэповские годы. А продолжалась эволюция России как огромной крестьянской страны, подчиняясь определенным объективным закономерностям такой эволюции, одной из которых был бурный, революционный характер событий на данном ее этапе.
Объект и предмет исследования.
Объектом исследования выступает российская крестьянская община на завершающем этапе своего существования, когда в начале ХХ века начали набирать силу тенденции к разрушению основ «морально-экономического» бытия: нарушение помещиками и государством своих традиционных обязанностей перед крестьянами стало обычным делом, и нарушения одноплеменниками правового обычая и общинной традиции как следствие распространения товарно-денежных отношений превратились в постоянный и раздражающий фактор. Исследование сосредоточено на том, как община приспосабливалась к этим новым условиям, в результате чего сами означенные нарушители чаще всего оказывались в весьма незавидном положении.
Предметом исследования является принципиальная применимость современных концепций аграрного развития, прежде всего разных аспектов теории «моральной экономики» крестьянства, к изучению заявленного периода в отечественной истории.
Хронологические и территориальные рамки исследования.
В последнее время ряд видных аграрников, развивая идеи В.П. Данилова, много пишут о крестьянской революции в России 1902-1922 гг. В этом безусловно есть большой резон, если рассматривать события 1905-1907 гг., широко известные как первая русская революция, в качестве одного из пиков того глобального процесса, который под названием «аграрных беспорядков» начинается в 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях и цепной реакцией переходит практически на всю территорию гигантской империи. Затишье столыпинских реформ оказывается временным, и 1917 год предстает новым, еще более грозным валом бушующей в стране социальной бури. Не менее бурным и напряженным с точки зрения борьбы крестьян с государственными властями за землю и за право хозяйствовать на ней по собственному разумению представляется 1921 год, начало нэпа. Власти уступают напору крестьянства. Победа крестьян юридически закрепляется Земельным кодексом РСФСР, который был принят в декабре 1922 г. и отменил «социалистическое» земельное законодательство 1918-1920 гг.
Но, начавшись, условно говоря, в 1902 г., российская революция, по убеждению автора, не завершается в 1922 г. Завершается крестьянский ее этап – и на новый круг выходит этап политический. Тот год хоть и был годом полной победы крестьянства в борьбе с центральной властью за собственное представление о наилучшем обустройстве российского общества в целом, но он не стал и не мог стать годом окончательной победы общины над обществом. По словам В.П. Данилова, крестьянская революция победила, однако эта победа оказалась равносильной поражению: крестьянство не смогло создать отвечающую его интересам государственную власть. Таким образом, есть основание обозначить 1922 г. как завершение первого большого, двадцатилетнего этапа российской революции и начало второго ее этапа, на котором многим сложным и драматическим перипетиям модернизации аграрно-крестьянской России еще только предстояло материализоваться. И характер этой модернизации был в значительной мере обусловлен уровнем «крестьянственности» страны, логикой предшествующих эволюционных и революционных процессов в сфере внутриобщинных отношений и отношений крестьян с внешним для общины миром.
Понять эту логику помогает теоретическая концепция циклической мобильности российского крестьянства, разработка которой принадлежит Т. Шанину и Б.Н. Миронову: вопреки широко принятым в историографии представлениям о процессах социального расслоения деревни в условиях капитализма, а затем нэпа, в реальной деревне имели место циклические процессы, поддерживающие социальный статус основной массы деревенского населения на уровне среднего крестьянства. Расслоение, конечно, имело место, но масштабы кулачества сильно преувеличены. Причем это преувеличение по понятным причинам характерно как для советской, так и для антисоветской исторической литературы. События империалистической и гражданской войн существенно притормозили процессы расслоения в пользу выравнивания, заставили крестьян отмобилизоваться в рамках общины против вечного своего антипода – ужесточившейся государственной власти. Именно это социальное единство дало возможность крестьянам полностью победить в своей революции к 1922 г. Но всемерное укрепление общинных институтов под воздействием внешних факторов потребовало от сельского сообщества огромного напряжения внутренних сил. Поэтому в благоприятных условиях нэповской поры естественная для эпохи модернизации эрозия общинных отношений возобновляется. В результате к роковому историческому рубежу – началу коллективизации – община подошла в ослабленном, дезорганизованном состоянии, в то время как власть была отмобилизована и организованна, как никогда.
Коллективизация – центральное событие отечественной истории ХХ столетия, российский вариант модернизации аграрно-крестьянского общества. Теперь крестьянство уже разобщено и дезорганизовано, у него больше нет общины, и оно не может фатально влиять на политику высшей власти. Но у него еще достаточно традиционных средств, чтобы делать результаты этой политики плохо предсказуемыми для государства, выжимая из каждой конкретной ситуации хоть какую-то пользу для себя. Поэтому автор склоняется к тому, чтобы датировать завершение крестьянской революции в России (или революции в крестьянской России) примерно серединой 1930-х гг., когда Примерный устав сельскохозяйственной артели 1935 г. обозначил условия компромисса в отношениях между крестьянством и государственной властью, дозволив колхозникам вести личное подсобное хозяйство, и обязав участвовать в общественном. Для государства это был реванш за победу крестьянской общины в 1922 г., для колхозников – возможность оказывать серьезное влияние на суть и характер советских модернизационных процессов на длительную историческую перспективу.
Территориально исследование ограничено материалами тех монографий и других источников, которые привлечены для подтверждения обоснованности основных положений и выводов диссертации. Это преимущественно Европейская часть Российской Федерации: Центр, Черноземье, Поволжье, Север. Это в отдельных случаях Западная Сибирь. Предлагаемое исследование стремится учитывать региональные особенности крестьянской жизни, но сосредоточивается все же на закономерностях, исходя из предположения, что во многом жизненный уклад и нормы поведения крестьян огромной страны были сходны повсеместно.
Историографическая ситуация подробно рассматривается в первой главе диссертации, где речь идет, в частности, о том, что изучение аграрных отношений в России в интересующий нас период всегда было тесно связано с интересами большой политики и идеологии. Причем это касается не только отечественных, но и зарубежных исследователей. Хотя на личных судьбах российских аграрников эта связь нередко отражалась драматически, иногда просто трагически.
Цель и задачи исследования.
Цель исследования состоит в том, чтобы аргументировано сформулировать некую общую логику основных событий российской истории первой трети ХХ века, исходя из того непреложного факта, что подавляющее большинство российского населения в этот период жило в крестьянской общине. Такая цель может быть достигнута только при опоре на основные достижения современного крестьяноведения.
Основные задачи, которые ставит перед собой автор, чтобы достичь этой цели, сводятся к следующему:
- проанализировать те тенденции и противоречия, которые существовали и существуют в отечественной и зарубежной историографии при исследовании аграрной проблематики России указанного периода;
- показать эволюцию и основные достижения современного крестьяноведения, раскрыть современные теоретические концепции развития аграрных обществ;
- доказать, что Россия в начале ХХ века вполне отвечала основным положениям теории «моральной экономики» крестьянства, и начало длительной крестьянской революции первой трети ХХ века было обусловлено именно тем, что в пореформенный период помещики постепенно утрачивали в глазах крестьян моральное право на крупную земельную собственность;
- показать, что основные неурядицы с осуществлением столыпинского аграрного законодательства также были связаны с глубоким противоречием между политическим курсом правительства и крестьянским ощущением справедливости;
- рассмотреть гражданскую войну в России как пик крестьянской революции, несколько расширив в этой связи хронологические рамки этой войны по сравнению с общепринятыми;
- представить взаимоотношения общинного крестьянства и государства в нэповский период как продолжение крестьянской революции, показав вызревание в этот период в городе и в деревне предпосылок перехода к завершающему ее этапу – коллективизации;
- показать, что политика коллективизации крестьянского хозяйства стала неотъемлемым этапом отечественной модернизации, закономерным результатом развития основных тенденций и противоречий российского общества первых десятилетий ХХ века.
Методология исследования учитывает междисциплинарный характер поставленной проблемы и требует использования основных методов смежных обществоведческих дисциплин и их синтеза при главенстве традиционно-исторических методов. Принцип историзма предполагает признание объективной закономерности исторического процесса, диалектическое взаимодействие объективных и субъективных факторов в конкретно-исторических условиях, осознание и понимание эпохи, отталкиваясь от базовых представлений об основных ее фактах и их глубинных взаимосвязях. Принцип объективности обязывает исследователя черпать свое представление об этих фактах и самых различных их аспектах из разнообразных источников: монографии представителей разных исследовательских школ, имеющие прямое или косвенное отношение к изучаемой теме; документы и статистические материалы; воспоминания – письменные и устные – непосредственных участников событий; фольклор (сказка, поговорка, частушка, анекдот); художественная литература и публицистика.
Последний пласт источников исследования нуждается в дополнительном комментарии. Во времена господства методологий высокого модернизма историки, как советские, так и зарубежные, относились к этого рода литературе несколько свысока. Теперь явно происходит реабилитация беллетристики и публицистики как исторического источника. Герменевтические приемы работы с текстом исторического источника все более уверенно входят в практику исторического исследования. Поэтому, рискуя навлечь на себя популярные ныне обвинения в постмодернизме, автор стремится широко опираться как на классические, так и на плохо изученные с этой стороны тексты отечественных авторов для подтверждения своих теоретических позиций. Сегодня наши исторические тексты часто бывают перегружены тяжеловесной, иной раз маловразумительной терминологией, обилие которой оправдывается излишне часто звучащим словом «дискурс». Мы и здесь слегка отстаем от западного постмодернизма, ярчайшие представители которого не только не стеснялись излагать результаты своих исследований удобоваримо и читабельно, но даже и вводили вымышленные персонажи на страницы своих книг, предлагая им действовать определенным образом в предложенных условиях. В этой связи автор во многом солидарен с высказыванием известного современного постмодернистского теоретика истории Ф.Р. Анкерсмита: «Дикое, жадное и безудержное копание в прошлом, вдохновленное желанием обнаружить реальность прошлого и восстановить ее с позиций науки, не является более задачей историка. Мы бы добились большего успеха более внимательным исследованием результатов полутора сотен лет копания в прошлом, чаще спрашивая себя, а что все это составляет в целом. Пришло время скорее подумать о прошлом, чем исследовать его». Хотя, наверное, нет ничего плохого в том, чтобы и исследовать, и думать.
Неплохую возможность такого сочетания предполагает обращение к принципам методологии двойной рефлексивности, которая уходит корнями в практику включенных исследований в отечественном и зарубежном крестьяноведении. Эта методология доведена до определенной степени совершенства группой современных исследователей российского села, участвующих в научных проектах Т. Шанина, и предполагает поиск оптимального сочетания качественных и количественных исследований, «близости» и «отстраненности» исследователя, особое внимание к личностному значению действий объекта исследования, взаимообогащение объекта и субъекта научного поиска.
Научная новизна диссертации заключается в попытке автора реализовать комплексный подход в осмыслении глобальных событий отечественной истории заявленного периода, основываясь на общем представлении о логике и характере модернизационных процессов в аграрно-крестьянских обществах. Это общее представление, общий угол зрения на исторические события складывается из выстраивания по определенной схеме основных современных теоретических концепций аграрного развития в эпоху модернизации: что крестьяне-общинники полагают нормальным, а что из ряда вон выходящим в своих взаимоотношениях с одноплеменниками и с представителями экономической и политической власти; каковы ожидания крестьян и их типичные реакции на обман ожиданий со стороны властей; как, зачем и против чего крестьяне восстают; что происходит с обществом в целом, когда количество открытых крестьянских антиправительственных выступлений переводит ситуацию в новое качество. В настоящее время в исследованиях российских социально-экономических и политических процессов рассматриваемого периода какие-то из этих теоретико-методологических соображений если и принимаются во внимание, то в качестве вспомогательных, второстепенных. Предлагаемая диссертация ставит их во главу угла методологии исторического анализа. При этом автор видит свою задачу не столько в том, чтобы вписать события российской революции в общий контекст аналогичных событий в других крестьянских странах, как это уже делалось западными историками, сколько в том, чтобы показать специфику крестьянской революции в России, лишь не упуская при этом из виду, что многие ее закономерности подтверждаются историческим опытом других аграрных обществ.
Если вернуться к цитированной выше мысли Ф.Р. Анкерсмита, в настоящей диссертации предпринимается попытка подумать с означенных теоретических позиций над тем огромным фактическим материалом, который исследован историками в монографиях и статьях, опубликован в документальных сборниках, посвященных российской/советской деревне. Привлечены в работе и не опубликованные еще материалы из архива исследовательского проекта «Голоса крестьян». Кроме того, автор стремится подкреплять свои аргументы и выводы образцами фольклора (поговорки, деревенские частушки), зарисовками с натуры и творческими находками мастеров художественной прозы.
Основные положения диссертации, выносимые на защиту:
1. В российской исследовательской литературе досталинской поры интерес к вопросам аграрных отношений и аграрного развития был велик в общем пропорционально удельному весу крестьянского населения и сложности общинно-крестьянской проблематики. С начала 30-х гг. политико-идеологическое давление резко изменило положение, внесло диспропорцию. Крестьяноведческие подходы в отечественных исследованиях были жестко прерваны, их возрождение в 50-е – 60-е гг. сталкивалось с большими административными препятствиями. С конца 80-х гг. в российской историографии наблюдается тенденция к возрождению методологии крестьяноведения.
2. В зарубежной англоязычной историографии существовали и существуют разные традиции в изучении проблем, связанных с темой диссертации. Традиция к определенной идеологизации данной проблематики обусловливалась не столько политическим заказом, сколько господством в обществоведении теории прогресса в ее либерально-демократическом варианте. Фундаментальные труды фактологического характера появлялись как результат стремления некоторых ученых сознательно уходить от идеологем господствующей традиции. Заметное влияние крестьяноведческих подходов на постановку проблем начинается с 60-х – 70-х гг. и связано с именами М. Левина, Т. Шанина, Р. Дэвиса, Д. Филда и др.
3. В 60-е – 70-е годы в западной исторической социологии быстро складываются основы особого научно-дисциплинарного направления – крестьяноведения или теории и истории аграрно-крестьянских обществ. В отечественном обществоведении этого периода аналогичное направление научного поиска сталкивалось с мощным противодействием идейно-политического характера.
4. Разработанная в западном обществоведении система теоретических концепций эволюции аграрных обществ может и должна применяться для историко-социологического анализа российского общества в ХХ веке. Это особенно актуально для исследования периода примерно первых трех десятилетий истекшего столетия, поскольку морально-экономическая теория позволяет несколько расширить общий взгляд на многие принципиальные проблемы отечественной истории той поры. Для последующих периодов истории нашей страны объяснительная сила концепций «моральной экономики» и обыденного сопротивления также довольно велика.
5. В первое десятилетие ХХ века повседневная жизнь подавляющего большинства населения России вполне отвечала основным канонам теоретической концепции «моральной экономики» крестьянства. Начало длительной крестьянской революции в стране, растянувшейся практически на всю первую треть ХХ столетия, было обусловлено именно тем, что в пореформенный период помещики и государство все чаще нарушали свои морально-экономические обязанности перед крестьянами, постепенно утрачивая в глазах последних моральное право на крупную земельную собственность и на распоряжение землей.
6. Практика осуществления столыпинского аграрного законодательства весьма существенно расходилась с ожиданиями реформаторов и их сторонников, натолкнувшись на повседневное сопротивление большинства общинников в рамках «оружия слабых». Это, так же как и начало крестьянской революции с массовыми самозахватами земли по приговорам сельских сходов, было связано с глубоким противоречием между политическим курсом правительства и крестьянским ощущением справедливости.
7. Гражданская война в России стала одним из пиков крестьянской революции. Фактически она стала реальностью после принятия декрета «О земле», с которым слишком многие политические силы страны смириться никак не могли. Окончание же гражданской войны есть основания связывать не с разгромом вооруженных белогвардейских формирований, но с переходом к нэпу, ставшему основой для примирения большевистского режима с восставшим крестьянством.
8. В нэповский период глубинные предпосылки к отказу от товарообмена между городом и деревней складывались не только в умах и действиях политического руководства страны, но и в крестьянской общине, сельском обществе. По сути, это было продолжение крестьянской революции, когда значительная часть жителей деревни ожидали от Советской власти проведения морально-экономической политики и готовы были в этом солидаризироваться с властью.
9. Переход к политике коллективизации крестьянского хозяйства стал неизбежным шагом на пути отечественной модернизации, закономерным результатом развития основных тенденций и противоречий российского общества первых десятилетий ХХ века. Потенциал крестьянского сопротивления этой политике и приспособления к ней был задействован в огромном масштабе, что во многом определило социально-экономическую и идейно-политическую конфигурацию советского общества на последующих этапах исторической эволюции нашей страны.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Представленная диссертация носит концептуальный характер, она содержит общую концепцию сути и смысла основных событий российской истории заявленного периода, логики их развития и характера взаимодействия. Данная концепция основана на изучении теоретических концепций современной теории и истории аграрных обществ и представляет собой опыт применения этих теоретических взглядов к анализу российского исторического материала.
Научные результаты, полученные в ходе диссертационного исследования, могут быть использованы при написании обобщающих трудов по истории России от пореформенного периода до коллективизации, равно как и последующих десятилетий XX века, учебников и учебных пособий для средней и высшей школы. Материалы и выводы диссертации, а также разработанные при этом подходы к анализу исторической информации и источников расширяют возможности для дальнейшего изучения российского общества с учетом особенностей общинного менталитета основной массы его населения в недавнем историческом прошлом.
Возможно также применение результатов исследования в разработке концепции современной аграрной политики, программ экономического, социального и культурного развития сельской местности.
Апробация работы. Автор диссертации неоднократно выступал с докладами на всероссийских и международных конференциях и симпозиумах. Доклад на международной теоретической конференции «Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.)» (Москва, 1994) был затем опубликован журналом «Общественные науки и современность». Автор готовил все англоязычные материалы для заседаний международного теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития» (Москва, 1992-1999) участвовал в заседаниях семинара и затем готовил стенографические отчеты об этих заседаниях к публикации в журнале «Отечественная история». Материалы диссертации звучали в трех докладах (1999, 2000, 2008) и одном выступлении (2003) на международном симпозиуме «Пути России», проходящем ежегодно в Москве. Автор является постоянным участником международной конференции «Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития», которая проходит в Омском государственном аграрном университете, и начиная с 1998 г. регулярно выступает с докладами на этой конференции. Доклады по проблематике диссертации также неоднократно делались автором на конференциях в Российском государственном аграрном заочном университете (РГАЗУ).
В разные годы по теме диссертации автором были прочитаны спецкурсы и проведены спецсеминары для студентов РГАЗУ и его многочисленных филиалов в РФ, Российского нового университета (РосНОУ), Академии народного хозяйства при Правительстве РФ (АНХ). Опубликованы авторские главы в двух учебных пособиях «История Отечества» для студентов аграрных вузов в 1994 г. (второе издание – 1996) и в 2009 г. По теме диссертации опубликованы одна индивидуальная монография и разделы в двух коллективных монографиях, а также 30 статей общим объемом 52 п.л.
Аграрные отношения в России в 1902-1935 гг. в зарубежной историографии
Середина — вторая половина XIX в. проходит под знаком широкой и напряженной полемики между мыслителями и общественными деятелями прозападной ориентации и историками государственной школы, с одной стороны, и славянофилами, патриотами-почвенниками, с другой, о сущности и исторических судьбах российской крестьянской общины. В этом идейном противоборстве был эпизод, когда одна из спорящих сторон (а точнее, столь радикальное крыло западников, как российские марксисты) в лице В.И. Засулич обратилась за разъяснениями непосредственно к К. Марксу, чью теорию почвенники считали категорически неприменимой к России. Маркс долго готовил обстоятельный ответ19, но, заболев, ответил лаконично и четко: господствующая форма собственности, а следовательно, и весь общественный уклад России настолько далеки от таковых в Западной Европе, а тем более в Англии (о которой в основном и писан «Капитал»), что путь дальнейшего развития российского общества имеет под собой другую основу. Исследование российской крестьянской общины, которое он предпринял (в том числе и на оригинальных русских источниках), убедило его в том, «что община — это основа социального возрождения России. Но для того чтобы она смогла выполнить эту свою роль, прежде всего необходимо оградить ее от губительных наскоков со всех сторон, а затем обеспечить нормальные условия для ее естественного развития»
Нетрудно заметить, что такая постановка вопроса явно перекликалась с убеждениями патриотов и шла вразрез с идеями западников, включая стремительно набиравших силу российских марксистов. Стоит ли удивляться, что последние сделали все, чтобы не предавать ответ великого социолога их соратнице широкой огласке?
К концу века главной ареной полемики патриотов с западниками (с новым ожесточением разгоревшейся уже в наши дни, в конце 1980-х — 90-х гг.) становится спор между народниками и марксистами. В эту полемику оказываются втянутыми и правительственные институты. В январе 1902 г. по инициативе СЮ. Витте из представителей высшей бюрократии было созвано «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности». Совещание принимает решение об образовании 618 местных комитетов — 82 губернских и 536 уездных под председательством уездных предводителей дворянства. 12 тысячам членов комитетов предстояло заняться сбором данных по сельской экономике и изучением настроений крестьянства, исследованием проблемы связи между формами земельной организации и состоянием сельскохозяйственной экономики. Эти материалы были необходимы для учрежденной в том же 1902 г. Редакционной комиссии Министерства внутренних дел, которой поручалось подготовить новый законопроект по вопросам крестьянского управления, суда и землепользования. В большинстве своем комитеты пришли к выводу, что община составляет непреодолимое препятствие для аграрной модернизации. Возражавшее меньшинство видело в общине гарантию против пролетаризации, а также форму снижения индивидуальных затрат в сельскохозяйственном производстве, полагая, что все это не препятствует проведению технологических усовершенствовании .
Щербакова И.К. Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности и Редакционная комиссия Министерства внутренних дел как альтернативные центры обсуждения крестьянского вопроса в начале XX века (1902-1905 гг.). Дисс... канд. ист. наук. М., 2003. Именно те исходные материалы, что поступили в Редакционную комиссию из уездных и губернских комитетов, и легли в основу аграрной реформы, которую стало проводить правительство П.А. Столыпина.
В 1890-е гг. СЮ. Витте сам придерживался тех убеждений относительно крестьянской общины, которые к началу XX в. остались в меньшинстве. Теперь же он выступил решительным противником общины, полагая, что она ни в коем случае не спасает крестьян от пролетаризации, и указывая при этом на те процессы пауперизации и социальной дифференциации в деревне, которые составили объект самого пристального внимания В.И. Ленина в книге «Развитие капитализма в России»22. Если в 80-е гг. XIX в. представители радикально-революционной мысли и консервативно-охранительного направления, одинаково позитивно относились к общине, усматривая в ней одни - опору самодержавной монархии, другие - основу социализма и коммунизма, то теперь положение кардинально изменилось. «Опять столпы автократии и их абсолютные противники были едины в своих воззрениях на общину, — подчеркивает в этой связи американская исследовательница проблемы Д. Аткинсон, — хотя теперь это было. единство на почве неприятия. И министр, и революционер видели в общине фактор сдерживания экономического прогресса...»23.
Добавим, что и либералы склонялись к аналогичному взгляду на проблему, руководствуясь при этом собственным видением исторической перспективы России. Если учесть, что представители неонародничества, продолжавшие усматривать в крестьянской общине потенциал социалистического переустройства страны, оказались в тот период в малом меньшинстве, то следует отметить удивительное единство практически всего российского идейно-политического спектра — консерваторов, либералов, радикалов - по этому фактически
Ленин В.И. Развитие капитализма в России. //Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 3 С. 168-171. Atkinson D. The End of the Russian Land Commune, 1905-1930. Stanford, 1983. P. 35. центральному вопросу внутренней политики. «Дебатами по общине был создан прецедент включения результатов историографических исследований в разработку социальной реформы, - пишет Д. Аткинсон. — Хотя практическое проведение этой реформы в конечном итоге и привело к отмене общины, разрешив спор»24.
Впрочем, тогда, в начале века, до этого самого конечного итога оставалась целая историческая эпоха, одним из этапов которой было небывалое укрепление общинных институтов как следствие запоздалого характера и негодных методов осуществления столыпинской политики. Ученые-современники тех событий, представлявшие самые разные направления общественной мысли, не могли не видеть и не анализировать столь разительного противоречия между целью реформ и методами ее достижения, когда на местах из-за служебного рвения и стремления должным образом рапортовать наверх напрочь игнорировались реальные интересы и умонастроения крестьян.
В исследовании самарского историка Л.В. Теляк освещаются все основные направления исследований столыпинской реформы, что называется, по горячим следам, отражается отношение ученых, политиков, общественных деятелей тогдашней России к тому, что происходило в деревне, к тому, что проделывалось с деревней25. Автор дает обзор многих десятков монографий, брошюр, статей, публичных выступлений тех лет. Подчеркивается большое разнообразие аналитических подходов современников реформы к проблеме заимствования Россией западного аграрного опыта. Речь идет о весьма обширной экономической, юридической, даже философской литературе, в которой крайне критически оценивались ход и перспективы реформы. Основные политические силы страны, которые были достаточно единодушны в вопросе об изначальной идее реформы, также подвергали
Теоретическая концепция «моральной экономики» крестьянства
Убежденным сторонником подобного взгляда на обычное право как на мощный фактор, определявший характер и направление развития страны в целом в пореформенный период, является Т. Шанин. Он подчеркивает тесную связь между этой сферой общественно-экономической и политической деятельности огромного большинства населения страны и тем, что он называет неформальной («эксполярной») экономикой, или, вслед за Дж. Скоттом, можно назвать «моральной экономикой». Он подчеркивает тот факт, что кодификация местных правовых обычаев крестьянства, составленная в 1888 г. в результате поездок по инициативе правительства сотен молодых юристов на места, отразила огромную солидарность обитателей общинной деревни по всей необъятной территории страны в том, что надлежит считать справедливым во владении имуществом, наследовании и т.п.121 Основой такой солидарности исследователю представляется единство той базовой социально-хозяйственной структуры, какую представлял собою крестьянский двор. Особенности экономики двора, описанные учеными организационно-производственного направления, прежде всего его лидером А.В. Чаяновым, ставили и ставят в тупик экономических экспертов, которые, руководствуясь своими представлениями о законах экономики, дают в крестьянских обществах рекомендации и программы развития.
Анализируя разницу между формальным и обычным правом в России начала XX в., Т. Шанин выделяет прежде всего такие узлы, как собственность, наследование, членство в семье. Если формальное право ставит во главу угла частную собственность, то обычное исходит из собственности семейной, что очень красноречиво подтверждается известными случаями смещения общим сходом большака за плохое руководство хозяйством и назначение нового из членов семьи, чтобы не нарушались права семьи как коллективного владельца хозяйством. По вопросу о наследовании обычное право исходит из несправедливости наследования имущества двора кем-то одним как нарушающего права других работников семейного хозяйства. Наконец, если для формального права определяющим является для установления членства в семье является кровное родство, то обычное право делает упор на труд в хозяйстве: так, сын, давно ушедший в город, утрачивает свое право как член семьи, коллективный собственник двора, а муж дочери, работающий в хозяйстве, такое право приобретает. Описывая в своих работах те усилия, которые предпринимались правительством для изменения установлений обычного права, Т. Шанин обращает внимание на их отрицательный результат. Крестьяне игнорировали основные попытки юридического узаконения того, что виделось им неправильным, несправедливым. Это, в частности, касается принятого в январе 1910 г. закона, по которому в хозяйствах, вышедших из общины по реформе, вводилось наследование. Зато Земельный кодекс РСФСР 1922 г. был принят крестьянами повсеместно как узаконивавший на уровне высшего государственного акта нормы и установления обычного права .
Первым из зарубежных историков, кто обратил специальное внимание на эту взаимосвязь между основными устремлениями и ожиданиями крестьян-общинников и законодательными актами Советской власти первых нэповских лет, был М. Левин. Его монография «Российские крестьяне и Советская власть» , стала заметным событием в западной советологии. На первых порах крестьянская деревня получила от новой экономической политики Советской власти именно то, чего ожидала: всю землю в общинное пользование на основании узаконений, созвучных с традиционными нормами обычного права? Вследствие дальнейших перипетий и хитросплетений борьбы в большевистском руководстве за власть деревня была фактически предоставлена самой себе. Попытки распространить партийно-политическое влияние на крестьянство через сельсоветы, сельские партячейки не носили еще того массированного характера, какой они стали приобретать к концу нэповского десятилетия с исходом борьбы в верхах в пользу Сталина. Идеологическая доктрина власти, связанная с поддержкой бедноты и ограничением мироеда-кулака, воспринималась в деревне в целом благожелательно, но с поправкой на крестьянский здравый смысл. Так, объясняя, почему крестьянин-середняк не мог испытывать к бедняку тех теплых классовых чувств, которые в соответствии с доктриной ожидала от него Советская власть, М. Левин пишет: «Как же мы будем учиться у бедноты, говаривали средние крестьяне, когда они себе борща сготовить не могут. Неужто мы дураки? Это совершенно естественная постановка вопроса для крестьянина, чьи размышления и суждения строятся на практичности и здравом смысле. Крестьянин был простоват, подозрителен и ограничен, но и по-своему умен и проницателен. О людях и проблемах он судил тем же манером, что разбирался со своей скотинкой, и нередко ухватывал самую суть. К городу и ко всему городскому он относился с глубоким недоверием, а то и с ненавистью; и те, кто хотели иметь с ним дело и претендовали при этом на внимание и уважение, должны были прежде всего со вниманием и уважением отнестись к его образу жизни и образу мысли (курсив мой — В.Б.). Здравый смысл научил крестьянина принимать на веру, да и то с великой осторожностью, только то, что он мог посмотреть и потрогать - и не раз и не два. Желавший научить крестьянина чему-то новому должен был прежде всего понять его, а для этого требовалось терпение и сострадание. А кроме того, нужно было быть готовым на практике продемонстрировать свой урок. То есть требовались качества хорошего учителя...»1
Закономерность реакции общины на попытки аграрного реформирования 1906-1916 гг
Анализ того качественного сдвига, что произошел к 1902 г. в противостоянии общинной деревни и структур экономической и политической власти, лучше всего в контексте данного исследования начать с вопроса о том, насколько пореформенная российская деревня соответствует канонам «моральной экономики» крестьянства, насколько она вписывается в эту историко-социологическую концепцию. Как уже отмечалось выше, столь прекрасный знаток общины начала XX в., как П.Н. Зырянов, очевидно, допустил полемический перехлест, заявив, что отечественная действительность не имеет отношения к этой западной концепции, пояснив, что круговая порука при всем своем внешнем сходстве с социальным механизмом выживания слабейших есть не что иное как административно-фискальное образование, а на так называемые помочи крестьяне все более охотно ходили к зажиточным, поскольку у них угощение лучше . Размышляя об административной природе круговой поруки, уместно спросить себя: много ли было в истории Отечества успешных административных нововведений, которые бы не базировались на реальной жизни народа и шли вразрез с его ощущением разумного и справедливого? Если не забывать о надежном и безотказном «оружии слабых», которым в достатке располагают крестьяне-общинники любого аграрного общества, то становится теоретически понятно, почему очень многие административно-юридические установления сверху в лучшем для властей случае сильно пробуксовывают, в худшем — спускаются на тормозах. То, что представляется крестьянам неправильным и нелепым, натыкается на дружное скрытое повседневное сопротивление со стороны объекта законотворчества как основной массы экономически активного населения. Круговая же порука в пореформенной России постольку и работала, поскольку крестьянин издревле осознавал себя как тяглое сословие и понимал, что повинности, если их размеры и система взимания разумны, надо уплачивать. Это, кстати, важнейший родовой признак крестьянина как такового, как обитателя «малого сообщества» разных регионов мира в разные исторические эпохи.
Вопрос о том, какой размер обложения представляется крестьянину разумным, является, как мы уже говорили, одним из ключевых для приверженцев теории «моральной экономики». Это касается и вопроса о той грани, за которой разумность заканчивается, и крестьянское восприятие обложения начинает вполне соответствовать марксистской категории «эксплуатация», и крестьянство превращается в горючий материал социальной революции. А круговая порука вполне соответствовала базовым ценностям общинного менталитета российского крестьянства, моральной обязанности помогать ближнему, чтобы иметь моральное право на помощь с его стороны, если изменчивые житейские обстоятельства повернулись к худшему.
М.М. Громыко приводит яркие картины обычаев взаимопомощи в деревне разных регионов России в конце XIX в. (дожинки, вздымки, навозница, печебитье и т.д.), объясняя суть и смысл этой деятельности сходно с трактовкой автора концепции «моральной экономики» Дж. Скотта. Например, в Псковской губернии в 1878 г. степень обязательности помочей была наблюдателем определена так: «Если не придешь помочь бедняку, так станут корить, попрекать, а здесь же (если приглашает зажиточный крестьянин) кто хочет, тот и идет, разумеется, имея в виду, что если он теперь не пойдет, то, пожалуй, когда ему понадобится, так и к нему никто не пойдет». Устойчивость, давность и широкое распространение данной традиции автор подтверждает пословицей: «Кто на помочь звал, тот и сам иди»213.
Доказывать, что история аграрной России имеет прямое отношение к основным положениям морально-экономической теории — это ломиться в открытые ворота. Этика пропитания и выживания слабейшего (subsistence ethic) составляет основу основ данной теории. Освященная обычным правом практика земельных переделов по справедливости, по едокам в российском крестьянском «обчестве», наряду с помочью, заставляет внимательнее отнестись к теориям современного крестьяноведения, а через их призму и к литературным свидетельствам бытия деревенского мира214.
Многие русские писатели и публицисты конца XIX - начала XX века, наблюдая многообразные проявления мирской помочи, проникались ответственностью задачи адекватного отражения сути и смысла этой важнейшей области жизнедеятельности общины. Они интуитивно чувствовали опасность и вред легковесного прянично-лубочного отражения. Вот уж поистине, писатель в России — больше, чем писатель. Так, в глубоком художественно-социологическом исследовании Н.Н. Златовратского «Деревенские будни» (1879) читаем: «Стоит ли упоминать о том, что наши художники из "сторонних наблюдателей" и "свежих людей" никогда не посвящали своего внимания этому явлению народной жизни. Бывали, впрочем, случаи, что художники сентиментального направления наталкивались на него. И, боже мой, какая непроходимая пошлость выходила у них! Достаточно сказать, что характернейшее, самобытное явление общинно-бытовых народных основ являлось у них в форме невыразимо слащавой мужицкой филантропии или религиозно-фарисейского ханжества!.. Но бог с ними, с этими "сочинителями"!.. "Общинная помощь", будучи прямым логичным следствием общинно-бытовых основ, идеалы которых созданы народным творчеством еще "на заре цивилизации" и, как известно, не одним русским народом, общинная помощь ...в своем существенном содержании носит два элемента: социально-экономический, в строгом смысле слова, и социально-этический» .
Как видим, Златовратский почти за сто лет до публикации «Моральной экономики» Скотта не просто увидел в общинной помощи свдетельство существования у российского крестьянства моральной экономики, но фактически этим словосочетанием и запечатлел данный факт, ломая привычные дискурсы марксизма и других экономических теорий. Писатель предпринимает плодотворную попытку представить разнообразные виды мирской помощи (он выделяет двенадцать известных ему форм проявления этих отношений в крестьянской жизни) в определенной последовательности. Последовательность состоит в том, что описание начинается с «наиболее чистого и идеально высокого, в общинном смысле, вида народной помочи» (переход жниц со своей полосы на полосу соседок, когда невозможно сказать, «где здесь начинается собственно нравственный элемент и где кончается специально сельскохозяйственный»), а заканчивается тремя видами помощи, обозначенными автором как «наглый способ вымогательства чужого труда, ...с одной стороны, в видах религиозной морали, с другой - в целях чисто экономических» (помочь кулакам, кабатчикам, помещикам, духовенству). Между этими двумя крайними точками диапазона - солидарные действия общинников при самых разнообразных случаях жизни: «помочь по наряду», когда в холерные годы мир выгонял
Крестьяне в Гражданской войне: октябрь 1917 — март 1921 года
Указом 9 ноября 1906 г. сельским сходам как главным институтам общинной демократии предлагалось ни в коем случае не чинить препятствий крестьянам, пожелавшим выделить свои полосы в общинных полях в единый отруб, тем самым выделившись из системы общинного чересполосного земледелия и вообще из общины, или, если по каким-то причинам таковое невозможно, выйти на хутор. Беспрекословное исполнение указа гарантировалось всей административно-репрессивной мощью государства. Реформаторам почему-то представлялось, что сильные и крепкие хозяева спят и видят, как бы оставить общину с ее уравниловкой (моральной экономикой?) и укрепиться в единоличной собственности, составив опору государства на селе.
Истовая вера П.А. Столыпина и его единомышленников в то, что хуторско-отрубная система непременно окажется эффективной, полностью вытеснит общинное хозяйство и подорвет общину как оплот крестьянского сопротивления государственной политике, весьма примечательна. Это была попытка найти единый подход для всей громадной страны с ее многоликими регионами к решению главной проблемы страны - крестьянской, деревенской, сельскохозяйственной. Об отсутствии в природе такого единого подхода свидетельствовали в свое время и разноголосые проекты отмены крепостного права в России, и резкие противоречия в общественном мнении страны по аграрному вопросу во второй половине XIX — начале XX в., и содержание научных трудов русских ученых-аграрников. Следует к слову отметить, что в дальнейшем все же такой единый подход был найден: он реализовался в форме коллективизации сельского хозяйства страны. Однако это произошло в условиях качественно иного уровня консолидации государственной власти, принципиальной невозможности какой бы то ни было политической оппозиции в высших эшелонах партийно государственного руководства проводимому курсу, а главное, в условиях дезинтеграции общины.
На первых порах П.А. Столыпин допускал сохранение общины там, «где община еще не отжила, ...где хлебопашество имеет второстепенное значение, где существуют другие условия, позволяющие общине лучшим способом использовать земли» 2 . Но это говорилось в русле того убеждения, что реформаторам дано решать, где и до какой степени можно дозволить общине сохраняться. Жизнь показала всю глубину подобного рода иллюзий, и сам Столыпин постепенно убедился, что немедленных результатов от проводимых мероприятий ждать не приходится. Это отразилось в его знаменитой речи перед Государственной думой: «Пробыв около 10 лет около дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа. Разрешить этот вопрос нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия»327. Речь знаменита тем, что завершается она пожалуй самым известным из лапидарных высказываний премьера о том, что революционерам нужны великие потрясения, а нам, мол, нужна великая Россия. Однако более великое потрясение, чем грубое административное вторжение в устойчивый уклад жизни подавляющего большинства населения России, трудно себе представить. Если прежде общинный передел земли происходил в среднем раз в 12 лет, то теперь любой общинник мог подать на выход, и приходилось переделять все крестьянские полосы. Это очень деликатная задача и кропотливая работа. Появлялось ощущение нестабильности, раздражение, и община сопротивлялась всеми возможными способами. Умеренный либерал Д.Н. Шипов писал тогда, что «пропасть, отделяющая государственную власть от страны, все растет, и в населении воспитывают чувство злобы и ненависти... Столыпин не видит или, скорее, не хочет видеть ошибочности взятого им пути и уже не может с него сойти, а реакция влечет его по этому пути все далее»328.
Реакция в данном случае заключалась в том, что и премьер, и его ближайшие сподвижники в деле нового землеустройства не могли не видеть, что казалось бы продуманные и логичные мероприятия по реформированию деревни дают пробуксовку, оборачиваясь непредвиденными последствиями. А потому политики действовали сообразно обстоятельствам, приспосабливали свои идеи и убеждения к деревенской реальности страны. Столыпин в поисках политики быстрого и эффектного результата увлекся идеями национализма, взвалив рутину разрешения аграрного вопроса на плечи руководителя Главного управления землеустройства и земледелия, каковым в мае 1908 г. назначил известного деятеля А.В. Кривошеина. Последний же с 1909 г. уверенно встал на путь свертывания индивидуальных выходов из общин как не дающих искомого результата и даже, напротив, в какой-то мере укрепляющих общинное землеустройство, оживляя практику общинных переделов. Вместо этого аграрная политика была сосредоточена на наделении единоличными отрубами целых селений или больших групп крестьян, что и нашло отражение в Положении о землеустройстве, которое царь подписал 29 мая 1911 г.
