Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Антропологическое осмысление русской культуры XVI — XVII веков: история и методы 26
1.1. Человек допетровской Руси в отечественной историографии русской средневековой культуры: поиск методов изучения 27
1.2. Феноменологический подход в источниковедении и проблема «понимания» человека прошлого 56
Глава 2. Вера и благочестие русского человека в письменных источниках XVI — XVII веков 74
2.1. Государственная и церковная регламентация православного вероисповедания и благочестия: источники исследования 75
2.2. Образцы «истинной веры христианской» в русской агиографии 116
2.3. Религиозные основания, правила и практика коммеморации в синодиках и вкладных книгах 130
2.4. Наказание за грехи и примеры праведного жития в переводной и оригинальной литературе 206
2.5. Русский человек и его православная вера в сочинениях европейцев о Московии 221
Глава 3. Мир воображаемый и мир реальный в памятниках русской художественной культуры второй половины XVI —XVII века 239
3.1. Архитектура: богословие в камне и храмоздательная практика 240
3.2. Изобразительное искусство: между каноном и «самомышлением» 290
3.2.1. Икона в религиозном сознании русского человека позднего Средневековья 290
3.2.2. Монументальные росписи середины — второй половины XVII века: новые элементы в представлениях о христианском
макрокосме и микрокосме 349
Глава 4. Исторический источник и типологический анализ русской культуры второй половины XVI — XVII века 359
4.1. Конец света и Апокалипсис 362
4.2. Смерть 375
4.3. Война и воинский подвиг 383
4.4. Чудо и чудесное 409
4.5. Игры и игрища 420
4.6. От «учителя» и «учительства» к «ученому мужу» и «учености» 430
4.7. «Свое» и «чужое» 436
Заключение 449
Список использованных источников 460
Неопубликованные источники 460
Публикации источников 462
Список использованной литературы
- Феноменологический подход в источниковедении и проблема «понимания» человека прошлого
- Образцы «истинной веры христианской» в русской агиографии
- Изобразительное искусство: между каноном и «самомышлением»
- От «учителя» и «учительства» к «ученому мужу» и «учености»
Введение к работе
Научная проблема и ее актуальность. Русская культура второй половины XVI – XVII в., долгое время недооцениваемая историками и искусствоведами, и рассматривавшаяся как затянувшийся переход от ориентированной на византийское наследие Древней Руси к петровскому просветительскому барокко, в последней четверти XX и первом десятилетии XXI в. стала объектом пристального внимания со стороны исследователей, представляющих разные гуманитарные дисциплины (А.И. Клибанов, Б.И. Краснобаев, А.М. Панченко, В.Г. Брюсова, В.М. Живов, М.Б. Плюханова, А.П. Богданов, И.Л. Бусева-Давыдова, М.С. Киселева, Л.А. Черная, А.Л. Юрганов и др.). При этом значимым для понимания ее сути признается не столько усиление внутри нее светских, секулярных тенденций (так называемого «обмирщвления»), сколько сопровождавший формирование светских и церковных структур власти самодержавного Русского государства процесс трансформации средневековой традиции, тесно связанной с православной верой и религиозным сознанием человека.
Большинство современных исследований опирается на источники, являющиеся продуктом интеллектуальной деятельности узкого круга богословов и книжников, обслуживавших интересы государства и церкви или определенной части социума (например, последователей старого обряда). Актуальность поставленной проблемы состоит в том, что ее решение позволит исследователям рассуждать и об особенностях религиозного сознания (являвшегося основой средневековой культурной и исторической идентичности) и поведения «безмолвствующего большинства», то есть рядового населения русского государства, источником веры и благочестия которого было не «книжное учение», а система представлений, сложившаяся в предшествующий период и претерпевающая изменения под влиянием многих внешних и внутренних факторов.
В основе работы–исследование широкого круга письменных, изобразительных (произведения иконописи, монументальной живописи) и вещественных (памятники архитектуры) источников, позволяющих выявить религиозные взгляды представителей знати и служилых людей, рядового духовенства, торговцев и ремесленников. Только комплексный анализ этих источников дает возможность получить и верифицировать информацию о воздействии на религиозную жизнь и сознание русского человека второй половины XVI – XVII в. реформ и нововведений светской и церковной власти, направленных на регламентацию православного вероисповедания, об отношении индивида и социума к христианскому долгу спасения души, строительству храмов, благотворительности в пользу церкви и неимущих, важнейшим православным догматам, иконопочитанию, установить, как люди того времени воспринимали морфологические изменения традиционных для средневековой православной культуры понятий и образов и заимствование новых из западноевропейской литературы и искусства.
Цель диссертационного исследования–выявление исторических особенностей и ключевых ценностных структур русского религиозного сознания второй половины XVI – XVII века на основе комплексного источниковедческого анализа. Для ее достижения были поставлены и решены следующие задачи:
— изучена историография проблемы, осуществлен анализ подходов к выбору источников и методов их интерпретации в антропологически ориентированных отечественных исследованиях истории русской средневековой культуры;
— выявлен круг и определена видовая структура источников, позволяющих осуществить исследование религиозного сознания человека второй половины XVI – XVII в.;
— на основе источниковедческой разработки памятников светского и церковного права, актов реконструирована система норм и правил вероисповедания и благочестия, «предписанная» государством и церковью рядовому населению;
— в процессе анализа массовых видов письменных, изобразительных и вещественных источников установлены характерные особенности религиозного сознания «безмолвствующего большинства»;
— в контексте источниковедения рассмотрены приемы типологического анализа средневековой культуры, использовавшиеся отечественной медиевистикой на рубеже XX–XXI вв.
— выделены универсальные понятия и образы русской позднесредневековой культуры, динамика которых, запечатленная в источниках, позволяет понять специфику развития и трансформаций религиозного сознания людей в условиях конкретного исторического времени.
Объектом исследования в диссертационной работе выступала совокупность исторических источников, дающих возможность научного осмысления особенностей восприятия мира сквозь призму веры и благочестия индивидуумами, принадлежавшими к «безмолвствующему большинству» населения Русского государства второй половины XVI – XVII века. Она сформирована в результате изучения историографии вопроса, публикаций источников и неопубликованных источников в архивных, музейных и библиотечных собраниях.
Предметом исследования являлось русское религиозное сознание второй половины XVI – XVII века, запечатленное в исторических источниках и реконструируемое на основе их анализа.
Хронологические рамки работы ограничиваются второй половиной XVI – XVII веком. Нижняя граница исследования обусловлена такими важными событиями в истории государства и церкви, как венчание Ивана IV на царство в 1547 г.; Макарьевские соборы 1547 и 1549 гг.; Общеземский собор 1550 г., утвердивший новую редакцию Судебника Ивана III, Стоглавый собор 1551 г.; церковный собор 1553–1554 гг., рассматривавший, в частности, дело о «богохульных строках» и о «сумнении святых честных икон» дьяка И.М. Висковатого. На земских и церковных соборах, заседавших в первые годы после венчания на царство Ивана Грозного, были заложены основания системы «предписанного» православия, ставившей веру и благочестие индивидуума и общества под контроль церковной и государственной властей. Верхняя хронологическая граница связана с окончанием Патриаршего периода в истории русской церкви в правление Петра I и окончательным подчинением церкви и религиозной жизни населения страны государству.
Географически исследование ограничено территорией Замосковья. Данное ограничение обусловлено тем, что даже в рамках Русского централизованного государства XVI–XVII вв., северные, западные и южные регионы, а также Заволжье отличались определенными специфическими чертами культуры и религиозной жизни. Детальный анализ этой специфики и ее фиксации в источниках выходит за рамки основной проблематики диссертации.
Методология исследования основывается на принципе признания единства сознания человека прошлого и его понимания через посредство исторического источника. Реконструкция русского религиозного сознания второй половины XVI–XVII в. базируется на комплексном изучении источников трех различных типов (письменных, изобразительных, вещественных), созданных в результате целенаправленной деятельности людей–субъектов определенной культуры, основной ценностью которой была православная вера.
Основой источниковедческого анализа в работе стало предложенное в трудах А.С. Лаппо-Данилевского интерпретационное понимание исторического источника как единого целого, которое должно быть осмыслено в культурном контексте эпохи. Данный подход позволяет отказаться от детального изучения каждого источника с обязательной верификацией всех содержащихся в нем сведений и сосредоточиться на выявлении в источниках общих надиндивидуальных черт, сформировавшихся в результате влияния на психику их создателей социально-политических процессов, в целом характерных для общества этого времени. Основной единицей анализа в работе является вид исторического источника, что способствует осмыслению значения отдельных видов источников для осуществления реконструкции религиозного сознания конкретного исторического периода.
В историографической части исследования мы руководствовались обобщенным в трудах Л.П. Репиной, А.Л. Ястребицкой и др., современным научным взглядом на историографию как форму самопознания общества, интеллектуального взаимодействия конкурирующих традиций и культурного диалога людей, принадлежащих к разным историческим эпохам. История формирования антропологически ориентированного подхода к изучению позднесредневековой русской культуры в отечественной гуманитаристике рассмотрена сквозь призму познавательных «поворотов» в историографии, конкуренции и взаимодополнительности методов.
Синтез результатов комплексного источниковедческого исследования осуществляется на основе исторической антропологии, методология которой в последнее время активно осмысливалась отечественной историографией (А.Я. Гуревич, Ю.Л. Бессмертный, М.М. Кром, О.М. Медушевская, В.А. Муравьев, И.Н. Данилевский и др.). Историческая антропология в рамках данной работы позволяет вписать реконструируемые в процессе анализа источников факты религиозного сознания в социокультурный контекст изучаемой эпохи.
Многообразие типов и видов источников, а также предмет исследования определили его междисциплинарность. Различные стратегии междисциплинарного подхода к проблемам социальной истории, исторической антропологии и истории культуры в последние годы успешно реализовывались в рамках научных конференций и семинаров «Центра изучения православия и древнерусской культуры» СПбГУ, «Центра украинистики и белорусистики» МГУ, международных конференций «Комплексный подход в изучении Древней Руси» журнала «Древняя Русь. Вопросы медиевистики», многочисленных международных конференций РГГУ и др., а также в публикациях специалистов по истории русской средневековой культуры и древнерусской книжности (И.Л. Бусевой-Давыдовой, И.В. Дергачевой, М.С. Киселевой, А.В. Сиренова, А.А. Турилова, А.С. Усачева, Л.А. Черной, Т.В. Чумаковой и др.). В большинстве случаев междисциплинарность подразумевает сочетание приемов исторической науки, филологии и искусствоведения, единство которых обеспечивается общностью проблематики и предметно-объектного поля исследований.
Междисциплинарный подход к диссертационному исследованию определил выбор его методов. При изучении письменных источников использованы традиционные методы источниковедения (источниковедческий анализ, системная характеристика типов и видов источников). Работа с произведениями литературы, памятниками агиографии, литературными предисловиями синодиков потребовала применение семантического и семиотического анализа, методы которого разработаны в трудах филологов и историков культуры (Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, В.М. Живова, А.И. Панченко и др.). Для уяснения смыслов содержащихся в письменных источниках понятий, характеризующих представления русского человека позднего средневековья о вере и благочестии привлекается метод лингвистического анализа.
Источниковедческое исследование памятников архитектуры и монументальной живописи, произведений иконописи, книжной миниатюры проведено с использованием иконографического метода. Введенный в практику отечественной науки знатоками русских древностей Ф.И. Буслаевым, Н.П. Кондаковым, Н.П. Лихачевым, Н.В. Покровским он был вновь актуализирован на рубеже XX–XXI вв. в работах И.Л. Бусевой-Давыдовой, Н.В. Квливидзе, А.М. Лидова, В.Д. Сарабьянова, И.А. Шалиной, О.Е. Этингоф и др., посвященных изучению средневекового искусства. Особенностью «нового» иконографического анализа является его комплексность, учитывающая исторические, филологические и богословские особенности исследуемого памятника.
В целях исследования свойств и особенностей религиозного сознания «безмолвствующего большинства» русского позднесредневекового социума нами привлекался и сравнительно-исторический метод. Он позволил провести сопоставление результатов изучения источников разных типов и видов и верифицировать содержащуюся в них информацию о религиозных взглядах и традиционных представлениях различных социальных групп населения Русского государства
Научная проблема диссертации, видовое разнообразие анализируемых в ней источников и многообразие используемых методов потребовали применения специальных методик исследования. В работе отдельно рассматриваются: письменные источники и их виды; вещественные источники (памятники архитектуры) и изобразительные источники и их виды. В то же время, в целях сохранения целостности видения предмета исследования, при переходе к изучению следующего вида и типа источников применяются приемы обобщения полученной ранее информации.
Осмысление источникового контента исследования как единой совокупности позволяет размышлять над вопросом детерминации типологии позднесредневековой культуры религиозным сознанием человека того времени. Размышления по поводу типологических конструкций и типизации истории культуры второй половины XVI–XVII в. строятся с учетом современного философского взгляда на универсалии культуры и их связь с исторической эпохой.
Источниковая база диссертации определена ее проблематикой. В работе дана комплексная системная характеристика различных видов письменных, изобразительных и вещественных источников, используемых для реконструкции религиозного сознания русского человека второй половины XVI – XVII века, осмыслены их место и роль в исследовании.
В основу работы был положен корпус письменных источников, связанных с формированием в Русском государстве XVI–XVII вв. «предписанного» православия, нормированием религиозной жизни населения страны (материалы церковных соборов XVI–XVII вв., Уложение 1649 г., царские и патриаршие грамоты). В ряде случаев их источниковедческие характеристики, представленные в историографии, были дополнены и уточнены. В работе использованы также такие крупнейшие памятники русской книжности этого времени, как Степенная книга, Великие Минеи Четии, публицистические сочинения Иосифа Волоцкого, Ивана Грозного, Ивана Тимофеева, Дмитрия Хворостинина и др.
В целях изучения вопроса о существовавших в позднесредневековой культуре образах «праведного» и «неправедного» жития православного человека, усвоения массовым сознанием догматической стороны реформируемого властью православия были проанализированы нравственно-учительные сборники (Домострой, Синодик (литературное предисловие), Лекарство душевное), памятники оригинальной древнерусской агиографии XVI-XVII вв., некоторые произведения литературы XVII в., сочинения иноземцев о русском государстве.
В диссертации осуществлена источниковедческая разработка тридцати лицевых синодиков, содержащих уникальную информацию, позволившую исследовать представления об обыденном благочестии в целом, и особенно, о различных формах коммеморации и благотворительности, распространенные в широких социальных слоях. Эта информация подкреплена данными помянников и вкладных книг, также привлеченных к исследованию.
Для того чтобы понять масштабы, мотивы и сущность такого важного проявления благочестия социальных групп и индивидуумов как храмоздательная практика источниковедческому анализу были подвергнуты памятники архитектуры второй половины XVI–XVII вв., как наиболее значительные, так и рядовые, характерные для массового каменного строительства в городах и сельской местности. Одновременно анализировались документы (разрешительные грамоты архиереев на возведение храмов, порядные записи ктиторов, росписи средств, собираемых на постройку посадских церквей и пр.), позволяющие выявить нюансы отношений индивидуальных и коллективных благотворителей с институтами веры и церковными структурами.
Исследование практики иконопочитания, представлений о смысле и значении иконного образа основано на источниковедческой разработке произведений иконописи, монументальной храмовой живописи и книжной миниатюры. Полученная в результате анализа изобразительных источников информация изучена в сопоставлении с данными письменных источников (памятников русской средневековой публицистики: сочинений о почитании икон и соответствии изображений небесным «первообразам» Зиновия Отенского, Симеона Полоцкого, Иосифа Волоцкого, протопопа Аввакума, Симона Ушакова и др.; сказаний о чудотворных иконах Богородицы: Владимирской, Федоровской, Тихвинской и др., различных редакций наиболее чтимых святых и пр.).
Всего в диссертации использовано около 200 источников различных типов и видов, в том числе неопубликованных, хранящихся в фондах РГАДА, ОР РГБ, ОР РНБ, ИРЛИ РАН (Пушкинского дома), Санкт-Петербургского отделения БАН и региональных архивов, коллекциях музеев Москвы и Санкт-Петербурга, Московской, Ярославской, Костромской и др. областей.
Новизна работы во многом определяется постановкой проблемы. В ней впервые предпринят опыт реконструкции религиозного сознания русского человека второй половины XVI – XVII в. на основе комплексного источниковедческого исследования. Новизна исследования также проявляется и в ряде его основных результатов:
1. В диссертации предложена и апробирована методика источниковедческого исследования, позволяющая выявить характерные черты и особенности религиозного сознания людей, составляющих «безмолвствующее большинство» русского социума конкретной исторической эпохи. Ее суть состоит в: а) выявлении корпуса письменных, изобразительных и вещественных источников, на основе анализа которых реконструируются нормы вероисповедания, представления о вере и взгляды на благочестие, распространенные в период формирования «предписанного» православия в Русском государстве второй половины XVI – XVII в.; б) системной характеристике источников различных типов и видов и установлении информационных взаимосвязей между видовыми группами. Данная методика может быть использована при изучении других сфер сознания человека прошлого и других периодов в истории русской культуры.
2. В диссертационном исследовании впервые применен метод исследования изобразительных и вещественных источников, включающий верификацию полученных данных через их сравнение с результатами анализа письменных источников (изобразительные источники–письменные источники; вещественные источники–письменные источники). Такая методика может быть применена и в других источниковедчески ориентированных исследованиях истории русской средневековой культуры.
3. В работе представлен наиболее полный анализ историографии проблемы изучения сознания русского человека второй половины XVI – XVII вв. Он не только суммирует накопленный в науке материал, но и решает задачи выявления возможной источниковой базы, и методов интерпретации источников в историко-культурных исследованиях.
4. Памятники церковного (Стоглав, решения других церковных соборов XVI—XVII вв.) и гражданского (Уложение 1649 г.) права, актовый материал (царские и патриаршие грамоты) впервые рассматривались не только с точки зрения фиксации в них усилий государства и церкви по сохранению и реставрации «древлего православия» и идей симфонии светской и духовной власти, но и как источники изучения массового религиозного сознания.
5. Результаты источниковедческого анализа нравственно-учительных и агиографических сборников, памятников оригинальной русской агиографии, древнерусской литературы, записок иноземцев позволили реконструировать представления о «праведном» и «неправедном» житии человека, существовавшие как в книжной культуре образованной элиты, так и в религиозной картине мира «безмолвствующего большинства».
6. За счет источниковедческой разработки синодиков значительно расширен круг письменных источников антропологически ориентированных исследований позднесредневековой русской культуры. Герменевтический метод, примененный к источниковедческому анализу вкладных книг, позволил уточнить сложившиеся в историографии представления о них как о монастырской документации преимущественно учетно-хозяйственного назначения. В диссертации показано, что вкладные книги, особенно крупных и известных монастырей, могут содержать информацию, представляющую интерес для историко-антропологических и историко-культурных исследований.
7. Источниковедческое изучение памятников архитектуры, вкупе с анализом письменных источников, касающихся вопросов строительства храмов в Русском государстве XVI–XVII вв., позволило выделить несколько этапов храмоздательства, особенности которых были связаны со сменой ценностных приоритетов в религиозном сознании социума, дало новый материал для дальнейшего исследования роли ктиторов (заказчиков) в храмоздательной практике, их социальной принадлежности. В результате, было доказано, что так называемое «посадское» зодчество, которое часто упоминается в литературе по истории русской культуры XVII в. является историографической конструкцией, не имеющей серьезного научного основания.
8. В качестве исторических источников в диссертации также рассматривались произведения иконописи, монументальной храмовой живописи, миниатюры, в которых визуализировались религиозные идеи, полемические споры и противоречия эпохи. Это позволило установить степень усвоения в социуме через массовое иконопочитание утвержденной церковными соборами православной догматики и символики, проследить формирование и распространение новых сюжетов и образов, влиявших на трансформацию представлений рядового духовенства и мирян о вере и благочестии.
9. На основе результатов, предпринятого в диссертации комплексного источниковедческого исследования, предложен подход к типологизации культуры русского Средневековья, основанный на вычлени универсальных понятий, имманентных сознанию человека того времени (Страшный суд и Апокалипсис, смерть, война, чудо, игрища и т.п.). Универсалии позднесредневековой религиозной культуры рассмотрены в их динамическом развитии.
10. В диссертации введены два новых понятия («предписанное» православие и «самомышление»), позволяющих более точно и емко охарактеризовать социокультурные особенности бытия русского позднесредневекового социума. Понятие «предписанное» православие введено нами по аналогии с «предписанным» христианством (le christianisme ordonn), предстающим в виде антитезы христианству «переживаемому» (le christianisme vecu) в трудах французских историков второй половины XX в. Под «предписанным» православием мы понимаем систему норм и ограничений, вводимых государством и церковью в целях регламентации религиозной жизни и религиозного поведения населения. Его культурной антитезой является православие индивидуально или коллективно переживаемое, существующее в сознании человека в виде его собственных представлений и суждений, а также в виде эмоциональных образов, вызванных впечатлениями от церковной службы, созерцания икон, чтения Писания или нравственно-учительной литературы. В социальном аспекте можно говорить и о православии обыденном, тесно связанным с традиционными ритуалами, которым была подчинена вся жизнь человека Средневековья. Во второй половине XVI–XVII в. «переживаемое» православие проявлялось, в частности, в форме «самомышления» в вере. «Самомышление» – понятие имманентное культуре того времени. В словаре И.И. Срезневского оно толкуется как «собственный домысл». В исследованиях русской средневековой культуры XV–XVII вв. (в частности, в трудах А.И. Клибанова и А.Л. Юрганова) используется и анализируется понятие «самовластие» человека, также имманентное своему времени Но «самовластие» и «самомышление» имеют принципиально различное содержание. «Самовластие» мыслится в культуре русского Средневековья как идея дарованной богом свободы воли человека, сцепленная с идеей ответственности человеческой души за пройденный земной путь. А.Л. Юрганову принадлежит ценный для наших рассуждений вывод, что в середине XVI в., при Иване Грозном, идее «самовластия» человека была противопоставлена идея государственной власти, выступающей посредницей во взаимоотношениях человека и бога. И дальнейшая полемика вокруг «самовластия» затрагивала уже и этот аспект. Тогда же, в середине XVI в. в Стоглаве появилось и понятие «самомышление». Это не свободомыслие в современном понимании, а лишь попытка собственной «догадки», создание индивидом собственного представления о том или ином аспекте веры или благочестия, искреннее заблуждение. Но при сознательном или невольном попустительстве со стороны церкви и государства прецеденты проявления «самомышления», накапливаясь и воспроизводясь в обществе, со временем изменяли сам образ веры. В диссертации рассмотрены наиболее яркие случаи «самомышления» человека в различных сферах культуры второй половины XVI–XVII вв., зафиксированные в источниках того времени.
Апробация работы. Основные положения диссертации в 2002–2012 гг. обсуждались:
- на заседаниях Кафедры источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин ИАИ РГГУ;
- на заседаниях Кафедры истории и теории гуманитарного знания ИФИ РГГУ;
Основные положения исследования также были представлены в виде 30 научных докладов на международных конференциях, организованных и проведенных РГГУ, ИВИ РАН, научным журналом «Древняя Русь. Вопросы медиевистики», СПбГУ, Музеем-заповедником «Московский Кремль», Киево-Могилянской Академией (Украина) Шуменским университетом Епископа Константина Преславского (Болгария), а также многочисленных докладов на всероссийских конференциях
Основные положения исследования отражены в 2 монографиях, а также в 70 публикациях, в т. ч. в 9 работах в изданиях из Перечня ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, рекомендованных ВАК.
Теоретическая и практическая значимость диссертации определяется как применяемой в ней методикой, так и конкретными выводами и наблюдениями. Полученные в ней в процессе осуществления комплексного источниковедческого исследования результаты расширяют возможности дальнейшего историко-антропологического изучения русской позднесредневековой культуры. Представленная в работе методика интерпретации письменных, изобразительных и вещественных источников может быть применена к исследованию различных периодов истории культуры русского Средневековья. За счет разработки новых источников существенно пополнена источниковая база исследований религиозной жизни национального социума допетровского времени. Материалы и выводы диссертации могут быть использованы при написании общих и специальных работ по источниковедению, истории России, истории русской культуры, истории религии и церкви, книговедению, а также при подготовке учебных пособий по соответствующим курсам.
Структура работы определена целью и задачами диссертационного исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав и заключения, а также списков сокращений, использованных источников и литературы, приложения с иллюстративными материалами.
Феноменологический подход в источниковедении и проблема «понимания» человека прошлого
Проблема человека прошлого в качестве предмета исследования в отечественной исторической науке имеет свою историографическую традицию. Метафизическое, органическое и позитивистское историописание XIX в. в европейских странах, включая Россию, занималось выявлением закономерностей развития исторического процесса, имеющего прогрессивную направленность, и составлением обширных государственных и «национальных» историй. С помощью метаисторических конструкций общество и человек того времени изучали не только свое прошлое, но и самих себя. И «История государства Российского» Н.М. Карамзина, и «История России» СМ. Соловьева, и «Курс русской истории» В.О. Ключевского не только имели академическое и образовательное значение, но и оказали серьезное социокультурное воздействие на современное им русское общество, формируя его национальную идентичность .
Историческую науку, изучавшую прошлое России, человек интересовал, в первую очередь, в аспекте выяснения достоверных фактов жизнеописаний выдающихся личностей, оказавших определяющее воздействие на развитие истории государства, или связанных с важными историческими событиями. Русской историографией XIX в., также как и современной ей европейской наукой, восстанавливались основные вехи биографий знаменитых полководцев, политических и церковных деятелей, выделялись присущие им личные черты характеров и поведения.
В первой половине XIX в. в отечественном историописании преобладали государственнические, патриотические мотивы. В то же время, тесная связь истории с литературой и искусством приводила к тому, что человек прошлого наделялся психологическими чертами людей, являвшихся современниками авторов исторических сочинений, его образ пропускался через эмоциональный мир психики историка, намеренно «драматизировался». Н.М. Карамзин, давая личностные характеристики персонажам «Истории государства Российского», не только строго придерживался «государственнической» и «прагматической» концепции истории и утверждал способность к самодержавному правлению в качестве главного достоинства правителя, но и приближал этот исторический
Масштаб и характер социокультурного воздействия на русское общество XIX в. «Истории государства Российского Н.М.Карамзина выявлен в трудах С.О.Шмидта: Шмидт СО. «История государства Российского» Н.М. Карамзина в контексте истории мировой культуры // Шмидт СО. Путь историка: Избр. тр. по источниковедению и историографии. — М., 1977; Он оке. «История государства Российского» в культуре дореволюционной России // Там же; Он же. Н.М. Карамзин и его «История государства Российского» // Карамзин Н.М. Об истории государства Российского. — М., 1990 и др. работы. Роль сочинений СМ. Соловьева и В.О. Ключевского в культуре своего времени еще нуждается в аналогичном глубоком осмыслении, но она уже неоднократно отмечалась в работах, посвященных истории русской культуры второй половины XIX — начала XX века. труд к собственным же литературным произведениям, написанным в стиле сентиментализма, используя характерный для них образный строй и язык, изобилующий эпитетами. В качестве характерного примера приведем очерченный Н.М. Карамзиным «психологический портрет» брата Александра Невского — Андрея Ярославича, великого князя Владимирского: «...Андрей, зять Даниила Галицкого, хотя имел душу благородную, но ум ветреный и неспособный отличать истинное величие от ложного, княжа во Владимире, занимался более звериною ловлею, нежели правлением, слушался юных советников и, видя беспорядок, происходящий в Государстве от слабостей Государей, винил в том не самого себя, не любимцев своих, а единственно несчастные обстоятельства времени»29. Историк называет Андрея Ярославича «пылким», «гордым» и «несчастным»30.
В середине — второй половине XIX в. с распространением в общественной мысли либерально-демократических идей, а в литературе метода «критического реализма» в исторической биографике также проявляется тенденция поиска социальной «правды», ставится проблема ответственности личности перед историей.
Множество изданий выдержала «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» Н.И. Костомарова, биографические очерки которой, начиная с жизнеописания киевского князя Владимира Святославича, иллюстрировали развитие исторического процесса, «очеловечивая» его. «Жизнеописания», вышедшие в свет в 1873 г., генетически связаны с более ранними крупными работами ученого «Стенька Разин и удальцы-молодцы XVII века» (1853), «Личности Смутного времени. Михаил Скопин-Шуйский, Пожарский, Минин, Сусанин» (1871) и «Личность царя Ивана Васильевича Грозного» (1872) и др., а также биографическими эпизодами его журнальных статей. Особенности метода работы Н.И. Костомарова над историческими
Образцы «истинной веры христианской» в русской агиографии
Собственные методы изучения и использования источников Г.П. Федотов последовательно воплощал в своих работах, посвященных исследованию истории русской святости и народной веры. Предметом изучения в самого известного его труда «Святые Древней Руси» был «архетип» духовной жизни, сложившийся в допетровские времена . Руководствуясь стремлением выявить истоки культурного феномена «Святой Руси», Г.П. Федотов обратился к древнерусским житиям, имевшим после исследования В.О. Ключевского репутацию источника с «небогатым историческим содержанием». Причину разочарования своего предшественника Г.П. Федотов справедливо усматривал в личной исследовательской установке В.О. Ключевского искать в житии «не того, что оно обещает дать как памятник духовной жизни, а материалов для изучения постороннего явления: колонизации русского Севера»74. Он подчеркивал, что и после В.О. Ключевского изучение агиографических источников оставалось «внешним, литературно-историческим, без достаточного внимания к проблемам святости как категории духовной жизни»75. Но анализ трудностей современных ему агиографических исследований открывает перед историком одну из основных проблем изучения русской культуры: «Безмолвная "Святая Русь", в своей оторванности от источников словесной культуры древности, не сумела поведать нам о самом главном — о своем религиозном опыте. Новая Россия, вооруженная всем аппаратом западной науки, прошла равнодушно мимо самой темы "Святой Руси", не заметив, что развитием этой темы, в конце концов, определяется судьба России»76. Г.П. Федотов рассматривал святость не как культурный феномен, а как «духовный процесс», упадок которого объясняет исторический «срыв» конца XVII в., после чего стало неизбежным «окоснение» русской жизни, церковный раскол времени царя Алексея Михайловича и культурный раскол эпохи Петра I.
После надрыва в истории России на рубеже Нового времени идеал русской святости, по мнению Г.П. Федотова, сохранялся, в основном, в русской народной вере. Эту мысль он последовательно развивал в работе «Стихи духовные»77. В исследованиях народной духовной поэзии Федотов видел те же недостатки, что и в источниковедении житий: «Религиозное содержание их, как, впрочем, и чисто художественный анализ — оставались вне поля зрения русской историко-литературной школы»78. Но духовные стихи как источник исследования народной религиозности таит в себе и дополнительные методические трудности, связанные с проблематичностью определения для большинства из них «книжного» протографа. Поэтому исследователь вынужден предпочесть «точному, но неосуществимому индивидуализирующему методу» метод «суммарный, научно менее тщательный, но единственно возможный» и рассматривать народную духовную поэзию как «коллективное создание одной художественной и религиозной школы»79. Но и такой подход, как считал Н.И. Толстой, не мешал Федотову проводить глубокий анализ духовной сущности русского народа и его самопознания80.
В связи с тем, что названные работы Г.П. Федотова были изданы уже в период его парижской эмиграции, высказанные в них идеи не могли найти никакого серьезного отклика или развития в отечественной науке того времени. Но они оказали заметное влияние на содержание и направление историко-культурных исследований русской религиозности, индивидуальной и коллективной веры периода Средневековья в 90-е гг. XX века.
Советская историография культуры русского Средневековья, по мнению А.Л. Юрганова — «тема особая и трудная» . С этим утверждением трудно не согласиться. Поэтому, ввиду отсутствия общих историографических работ в данной области, в рамках нашего, более узкого по тематике исследования приходится ограничиваться констатацией только наиболее важных теоретических моментов и рассмотрением проблем, содержательно связанных с проблематикой настоящей диссертации.
После утверждения в исторической науке методологии «советского позитивизма» с его формационной концепцией исторического процесса, ориентацией на политико-экономические и социально-экономические исследовательские ракурсы и предметно-аксиологическим (или отраслевым) подходом к изучению культуры, проблема человека, а тем более конфессионально-антропологические аспекты, в истории русской культуры оказались закрыты82, но они были далеко не исчерпаны в предшествующее время. Возрождение интереса к ним произошло во второй половине 1950-х гг., в основном, благодаря усилиям исследователей «историко-филологической» школы В.П. Адриановой-Перетц, Д.С. Лихачева и др.
В 1958 г. вышло первое издание монографии Д.С. Лихачева «Человек в литературе Древней Руси»83, в которой утверждалась идея, в дальнейшем неоднократно повторявшаяся в других трудах ученого, о том, что тема ценности человеческой личности была типично национальной и общественно значимой на протяжении всей сложной и многотрудной истории русской средневековой словесности. Не останавливаясь сейчас на подробном анализе этой работы Д.С. Лихачева, подчеркнем, что её появление заострило проблему поиска методов, позволяющих осуществить синтез материала по истории культуры, полученного в результате анализа источников разных видов, в гуманитарных исследованиях того времени.
В 1960—1970-е гг. проявилось несколько направлений в осмыслении дальнейших путей изучения русской средневековой культуры. Методы и подходы одного из них, связанного с традиционной советской историографией, были обоснованы в статье А.В. Фадеева, опиравшегося на решения Всесоюзного совещания историков 1962 г.: «Необходимо отказаться от персонифицированного подхода к явлениям культурной жизни. Только в этом случае можно добиться синтетического представления о культурно-историческом процессе. Только тогда мы полнее сумеем раскрыть вклад народных масс в культурно-творческую деятельность нации и прочно усвоить идею поступательного движения человечества по пути цивилизации, вытекающую из марксистско-ленинского учения об общественно-экономических формациях»84.
Изобразительное искусство: между каноном и «самомышлением»
Дальнейшее оформление обновленного идеала веры и благочестия связано с решениями московского Стоглавого собора 1551 г. Инициатором его созыва Е.Е. Голубинский также называет митрополита Макария155. Причем, по его мнению, в составлении вопросов, которые на соборе царь Иван Грозный обратил к иерархам церкви, принимал участие и благовещенский протопоп Сильвестр. Вероятно, Макарий заранее ознакомился с этими вопросами и подготовил на них соборные ответы, в связи с чем собор «не столько делал свои постановления, сколько рассматривал и одобрял постановления уже сделанные»156. Е.Е. Голубинскому принадлежит и весьма ценное замечание о сходстве Стоглавого собора с практически одновременным ему Тридентским собором католической церкви (1545—1563)157, который тоже был инициирован как церковными, так и светскими властями в лице папы Павла III и императора Карла V. Оба собора должны были решить и решили с разной степенью успешности проблемы возрождения и обновления своих церквей, соблюдения церковной дисциплины, наведения порядка и единообразия в церковных службах и установили догматы, в одном случае, католической, в другом, православной веры158.
Широкий круг решений Стоглавого собора и разнообразный социальный состав его участников позволил СО. Шмидту и Л.В. Черепнину рассматривать его как земско-церковный159. В обсуждении соборных ответов на царские вопросы участвовали митрополит Макарий, архиепископы Федосий Новгородский, Никандр Ростовский и Ярославский, епископы Гурий Смоленский и Брянский, Касьян Рязанский и Муромский, Акакий Тверской и Кашинский, Феодосии Коломенский и Каширский, Савва Сарский и Подонский, Киприан Пермский и Вологодский, Трифон Суздальский и
Тарусский, архимандриты и игумены наиболее авторитетных монастырей. Кроме церковных иерархов на соборе присутствовали и представители светской части общества: князья, бояре, и те, кого в тексте соборного уложения называют «воинами» (вероятно, представители служилого дворянства).
Соборное уложение или Сказания главам «Царские вопросы и соборные ответы о многоразличных церковных чинех» более известное как Стоглав или Стоглавник дошло до нас в большом количестве списков (около 180) нескольких редакций, датирующихся XVI—XIX веками. Вопрос о подлинности этого источника, кажется, окончательно снят благодаря сравнительно недавнему тщательно проведенному Е.Б. Емченко источниковедческому, текстологическому и кодикологическому исследованию его рукописей XVI— XVII вв., в результате которого был определен и опубликован один из ранних списков полной редакции Стоглава, современный собору 1551 года. Памятник разделен на 100 глав и состоит из оглавления («Сказания главам»), предисловия, «рукописания» царя и его речи к собору, 37 первых царских вопросов и первых святительских ответов, вторых царских вопросов вперемешку с ответами иерархов, а также сообщения о посылке текста соборного уложения в Троице-Сергиев монастырь с целью узнать мнение о нем бывшего митрополита Иоасафа, находившегося в обители на покое, и ответа Иоасафа с замечаниями и дополнениями к решениям собора.
Стоглаву посвящено большое количество различных исследований, он неоднократно становился предметом внимания историков церкви, специалистов в области политической истории и феодального землевладения. Однако практически все исследователи, обращавшиеся к этому памятнику, видят в нем в первую очередь источник по истории борьбы светского самодержавного государства и монастырей за право распоряжения вотчинной землей. Поражение в этой борьбе церкви было закреплено решением собора, которое единственным основанием для монастырского землевладения
Емченко Е.Б. Стоглав: Исследование и текст. — М., 2000. признавало передачу монастырям земельных угодий в уплату за молитву «по душе», но и эта добровольная дача земли монастырскими вкладчиками должна была контролироваться государством. Если считать, что политическая составляющая была определяющим стержнем средневековой истории, то можно согласиться с тем, что земельный вопрос был главным на Стоглавом соборе. Но представить, что в эпоху, когда вера пронизывала все стороны жизни человека, общества и государства, крупнейший в своем веке церковный собор инициировался царем и митрополитом в основном ради того, чтобы решить проблему монастырского земельного иммунитета и государева «тягла», все-таки трудно. Это противоречие невольно обнажилось еще в «Истории русской церкви» Н.М. Никольского. Через несколько страниц после рассуждений о хозяйственно-политических результатах собора 1551 г. Н.М. Никольский поместил утверждение, что в результате соборов середины XVI в. «московская церковь стала национальной, со своим независимым от греков главою, со своими святыми, со своим культом, значительно отличавшимся от греческого, даже со своей догматикой, установленной на Стоглавом соборе»
В царском «рукописании», вошедшем в 4 главу Стоглава, подчеркивается связь становления царской власти Ивана IV с деяниями государства и священной иерархии по укреплению русской церкви и исправлению норм вероисповедания: «И в девятое надесят (19) лето возраста моего по нашему наказу архиепископы и епископы и честныя архимариты и игумены собираются в царствующий сей град к нам ко отцу нашему Макарию митрополиту всеа Русии, каноны новых чудотворцев и жития их и чюдеса на соборе полагают и свидетельствуют всеми освященными соборы и предают церквам божиим пети и славити и праздновати якоже прочим святым...
От «учителя» и «учительства» к «ученому мужу» и «учености»
Основной нравоучительный смысл синодика — спасение души в преддверии смерти и Страшного суда. Отсюда проистекает интерес составителей синодичных литературных предисловий к составу человеческой природы и посмертной судьбе тела и души. Уже в древнерусских Прологах содержались притчи, заимствованные из разных источников, содержание которых отвечало на эти вопросы. Одна из таких проложных притч «О душе и теле», или «О слепце и хромце», заимствованная из древней восточной литературы, была известна на Руси в славянской версии, появившейся в Восточной Болгарии в X в., а также в интерпретации ее текста Кириллом Туровским . Ее дополняют притчи «О временном сем веке» и «О животе и смерти» из «Повести о Варлааме и Иоасафе»362. В XVII в. Пролог был издан типографским способом (первое издание вышло в Москве в 1641—1643 гг. и до конца XVII столетия Пролог переиздавался еще семь раз). Поэтому копирование фрагментов его текста предисловиями рукописных синодиков, особенно второй половины XVII в., стало массовым явлением.
Уже в «Притче о человеческой душе» Кирилла Туровского утверждается представление о двусоставной природе человека, которое лежит в основе предлагаемого синодичными предисловиями компилятивного учения о судьбе души и тела: «Кто это — хромец и слепец? Хромец — это тело человеческое, слепец же — душа... Оттого-то тело без души хромо и не зовется человеком, но трупом»363. Душа и тело составляют единое целое, хотя и разделяются после смерти, чтобы вновь соединиться в день Страшного суда. Поэтому православный человек должен заботиться не только о достойных похоронах для себя и своих близких, но и о спасении души, которая вместе с телом будет держать ответ перед богом на Страшном суде: «Когда же он придет обновить землю и воскресить всех умерших, как сам нам предрек... Тогда же души наши войдут в тело, и каждый получит воздаяние по делам своим: праведники — вечную жизнь, а грешники — бесконечную и бессмертную муку»364.
Кроме проложных притч в состав синодичных предисловий включаются и другие тексты, близкие упомянутым выше по содержанию. Особенно часто используются повести, связанные с именем преподобного Макария Египетского, фрагменты жития которого содержались в русских Патериках XVII века. В качестве одного из отцов церкви Макарий Великий Египетский почитался в православном славянском мире и в более раннее время. Его образ встречался во фресковых росписях русских и южнославянских храмов. Самые известные ныне изображения Макария Египетского находятся в монастырской церкви Вознесения Христа в сербском Милешеве (около 1236 г.) , в соборе Спаса Преображения на Ильине улице (Феофан Грек, 1378 г.) и в церкви Спаса на Ковалеве (1380 г.) в Новгороде366. Образ Макария Египетского в средневековом южнославянском и русском искусстве — это образ отшельника и молчальника, обладавшего пониманием того, что богу не нужны лишние слова человека, обращаясь к нему, достаточно выставить руки вперед и попросить помощи, ибо «Он знает то, что следует, и будет иметь жалость к вам» .
Макарий Египетский принадлежит к числу древнейших христианских гомилетиков. Его учение о тройственном составе человеческой природы (тело — стшца, душа — у ХП и дух — 5aiuxov) сложилось под влиянием философии
Сократа и Платона, знание которой ему было необходимо для состязания в диалогах с языческими мыслителями Александрии, учение которых отвергалось русскими синодиками в форме упоминавшегося выше осуждения Оригена. При этом, собственно человеческими, с точки зрения Макария, являются только душа и тело, а дух (демон, деймон) — это привходящая высшая сила, пребывающая в составе природы человека только при условии ее духовно-нравственного совершенствования. Она способствует восприятию человеком божественной благодати, служит ее проводником в душу человека и приближает его к богу 8. Идеи Макария о возможности самосовершенствования человеческой души и ее настоящего соединения с богом, рожденные в русле раннехристианской эсхатологии и на фоне хилиастических приготовлений первых веков христианства, вновь приобрели особую актуальность в XVI—XVII вв., в условиях ожидания христианским миром Страшного суда, дата которого неоднократно «назначалась» и передвигалась богословами различных конфессий369.
Учение Макария Египетского было хорошо известно в европейской христианской традиции позднего Средневековья и раннего Нового времени. Его переводы во второй половине XVI — начале XVIII в. неоднократно издавались во Франции и Германии (1559 — Париж; 1594 и 1604 — Франкфурт; 1699 и 1714 — Лейпциг). Святоотеческое вероучение было востребовано европейским богословием эпохи Реформации, одной из задач которой было возвращение веры и благочестия к нормам и представлениям раннего христианства. Похожие проблемы стояли и перед «ревнителями древлего благочестия» и реформаторами русской православной церкви в середине — второй половине XVII столетия. Но широкому использованию в богословской дискуссии и вероучительной практике бесед, слов и кратких
Недостаток информации о Макарии Великом у русских книжников XVII в. приводит к тому, что его образ и учение замещаются другими, не имеющими к нему никакого отношения. В уже упоминавшихся нами Повестях из синодичных предисловий Макарий Великий (Макарюі; 6 Аіуіжшх;) подменен другим отцом церкви Макарием Александрийским (Макарю ; 6 AX av8peug) (или Городским). Действительно, видимо, не слишком искушенные в тонкостях ближневосточной агиографии составители распространенных литературных предисловий к синодикам XVII в. могли легко перепутать двоих одинаково малоизвестных им святых. Оба жили в Египте в IV веке и успешно опровергали возражения против христианства языческих философов. Каждый из двоих святых Макариев в свое время удалился от городской суеты в отдаленную пустыню и предавался там суровому аскетизму и учительной практике.
В XVI—XVII вв. в русской книжности Макарию Александрийскому приписывалось не принадлежащее ему сочинение «Слово об исходе души из тела и о посмертном состоянии человека». Именно вариации на его тему, а также фрагменты из «Повести о святом Макарии и двух ангелах», входившей в Скитский патерик, включены в состав синодичных сборников-предисловий. В синодиках сочинение Макария Александрийского представлено в виде двух несколько отличающихся друг от друга текстов: «Повести Св. отца Макария Александрийского о умерших, чего ради третины и девятины и сорочины правят» и «Повести об обретении лба преподобного отца нашего Макария». Происхождение первой из них ее дореволюционный исследователь Е.В. Петухов связывает не только с уже упомянутым
