Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Начало присоединения крайнего Северо-Востока Сибири к России и взаимоотношения русских с коряками и чукчами (вторая половина XVII - первая четверть XVIII века) 106
1.1. Этническая ситуация в регионе и уровень социально-экономического развития коряков и чукчей 106
1.2. Продвижение русских на Северо-Восток Сибири и характер первых русско-аборигенных контактов 122
Глава II. Организация экспедиции А. Ф. Шестакова-Д. И. Павлуцкого и военные действия в 1730-х годах 158
2.1. Организация Анадырской партии 158
2.2. Начало военных действий. Походы А. Шестакова и Д. Павлуцкого против коряков и чукчей 179
2.3. Правительственные мероприятия по укреплению русских позиций в регионе 223
Глава III. Стратегия и тактика русских властей в 1740-х - 1750-х годах. Ход боевых действий 246
3.1. Активизация чукотских набегов и «смена вех» в правительственной политике 246
3.2. Русско-аборигенное противостояние в 1740-х гг 265
3.3. Увеличение русских вооруженных сил в регионе и боевые действия в конце 1740-х гг 316
3.4. Военные действия на Охотском побережье, Камчатке и Чукотке в первой половине 1750-х гг 341
Глава IV. Установление мирных отношений с чукчами и коряками во второй половине XVIII века 397
4.1. Военно-политическая ситуация в регионе к концу 1750-х годов 397
4.2. Деятельность Ф. X. Плениснера и закрытие Анадырской партии 422
4.3. Установление мирных отношений с чукчами и коряками 447
4.4. Военно-политическая ситуация в регионе в последней четверти XVIII в. 503
Глава V. Причины затяжной войны и установления мирных отношений 540
5.1. Военное дело русских, коряков и чукчей 540
5.2. Географо-экономические факторы 637
5.3. Русские и аборигены: антропология конфликта 669
Заключение 761
Примечания 786
Приложения 1003
Список источников и литературы 1058
Список сокращений 1126
- Этническая ситуация в регионе и уровень социально-экономического развития коряков и чукчей
- Русско-аборигенное противостояние в 1740-х гг
- Установление мирных отношений с чукчами и коряками
- Русские и аборигены: антропология конфликта
Введение к работе
Актуальность и научная значимость исследования. История России представляет собой историю взаимодействия разных этносов и культур. Этим обуславливается непреходящий интерес исторической науки к изучению процессов объединения и сосуществования под властью великой державы столь разных по своему этническому, социально-экономическому и культурному облику народов. В последние 15 лет тема расширения пределов России и взаимоотношения русского и нерусских народов проходит «красной нитью» через многие исследования, которые ведутся в рамках различных дискурсов - «евразийства», «истории империю), «теории фронтира», «теории модернизации» и т. п. Внимание к данной теме вполне созвучно общемировым тенденциям развития гуманитарной мысли, которая в условиях глобализации всех сторон жизни человечества акцентирует свое внимание на контактах, взаимосвязи и взаимовлиянии разных культур. За рубежом, а в последнее время и в российской науке популярным стало исследование, в рамках междисциплинарных подходов, проблем межкультурной (кросскультурной) коммуникации. На фоне мировой истории межкультурной коммуникации по своим масштабам, специфике и результатам, безусловно, выделяются контакты России со странами и народами Азии. Составной частью этих контактов явилось присоединение к России огромной территории Сибири и взаимодействие русских с местным населением. Эти проблемы живо интесуют исследователей, о чем, помимо многочисленных публикаций, свидетельствует разработанная и принятая к исполнению в 2004 г. долгосрочная программа фундаментальных исследований Президиума РАН «Этнокультурное взаимодействие в Евразии».
Возросшее внимание исследователей к проблеме присоединения Сибири и ее отдельных территорий к России вполне объяснимо. В этой теме остался дискуссионным и нерешенным ряд принципиальных вопросов, в том числе важнейший вопрос о характере самого процесса присоединения. Практически отказавшись от господствовавшего в советской историографии тезиса о «добровольном вхождении» сибирских народов в состав России, исследователи сегодня пишут о сложном и противоречивом характере присоединения. Но при этом нельзя не заметить, что оценки носят скорее интуитивный, нежели строго научный характер, поскольку в сибиреведении до сих пор не разработаны критерии и параметры, позволяющие характеризовать присоединение, отсутствует общепринятая терминология, дающая возможность оперировать строго выверенными понятиями. Топнут того пгргтт ткгттггтгтп
"-"Bar"!
.л
телями до сих пор стоит несколько очень интересных вопросов, чрезвычайно актуальных для правильного понимания процесса присоединения: от каких обстоятельств зависела степень сопротивления аборигенов и его длительность, была ли картина присоединения мозаичной или в ней можно проследить некие закономерности, какими факторами эти закономерности определялись, благодаря чему русским удалось за относительно короткий срок пройти всю Сибирь от Урала до Тихого океана, каковы были причины, порождавшие русско-аборигенные конфликты. Найти ответы на эти вопросы можно, только обратившись к детальному анализу конфликтной (военной) стороны русско-аборигенных отношений. В этом плане особенный интерес должны вызвать те районы, где сопротивление русским было наиболее сильным и продолжительным.
К числу таких районов относится крайний северо-восток Сибири. Выйдя сюда в середине XVII в., русские столкнулись с серьезным сопротивлением местных народов - коряков, чукчей и азиатских эскимосов. Вооруженное противоборство, прерывавшееся мирными передышками, растянулось более чем на столетие, принимая в отдельные годы характер масштабных (по сибирским меркам) боевых действий. Объяснение данного феномена - длительного и упорного сопротивления маленьких народов огромному Российскому государству - нуждается в обстоятельном анализе, который будет способствовать решению ряда важных проблем.
Во-первых, изучение русско-аборигенного противостояния позволит выявить методы и средства, с помощью которых Российское государство осуществляло подчинение новых территорий и народов.
Во-вторых, важно понять, в силу каких причин и факторов малочисленным «диким» народам, находившимся на стадии каменного века и первобытнообщинного строя, удалось столь длительное время оказывать сопротивление государству, обладавшему несравненно большим военным потенциалом.
В-третьих, усиление вооруженных столкновений русских с чукчами, эскимосами и коряками во второй четверти XVIII в. хронологически совпало с активизацией русской экспансии в северной акватории Тихого океана. Соответственно, анализ событий на крайнем северо-востоке Сибири необходим для лучшего понимания внешнеполитической стратегии России на Дальнем Востоке.
В-четвертых, анализ аборигенной политики Российского государства и ее воплощения в жизнь лежит в русле популярных в настоящее время исследований, посвященных различным аспектам российской
*.' * ' ' "' '
имперской и национальной истории. Для более полного понимания «империо»- и «нациостроительства» необходимо учитывать все их грани, в том числе общее и особенное процесса интеграции в империю различных народов, даже отдаленных и «примитивных».
В конечном счете, изучение хода присоединения крайнего северо-востока Сибири и взаимоотношений русских с чукчами, эскимосами и коряками дополнит представление о присоединении Сибири к России, а в более широком плане - о процессе взаимодействия европейской цивилизации с первобытной периферией.
Объектом нашего исследования стал процесс присоединения крайнего северо-востока Сибири к России в двух его главных проявлениях - в государственной политике по отношению к коренному населению и в русско-аборигенных отношениях, предметом - военно-политическое взаимодействие русской власти и русских с чукчами, азиатскими эскимосами и коряками в ходе присоединения, что позволит определить характер и основные параметры этого процесса и русско-аборигенных отношений, методы и средства подчинения местного населения с учетом их динамики и эволюции.
Под присоединением в историко-политическом ракурсе понимается политико-правовой акт, обозначающий процесс и фиксирующий результат включения «чужих» территориий и народов в состав какого-либо политического образования (в нашем случае России) и «другого» социума (российского). Присоединение может быть военным (завоевание) или мирным. Военный аспект определяется нами как вооруженная насильственная сторона процесса присоединения и русско-аборигенного взаимодействия. Политический аспект трактуется исходя из определения политики, с одной стороны, как действия, направленного на захват или удержание власти, в нашем случае над определенной территорией, ее ресурсами и населением, с другой - как взаимодействия между двумя и более политическими сообществами (образованиями). Оба аспекта выступают в тесной взаимосвязи, поскольку война, как известно, является одним из методов проведения политики1.
Территориальные рамки охватывают крайний северо-восток Сибири, а точнее территорию обитания чукчей, коряков и эскимосов, т. е. Чукотку, север Охотского и Берингоморского побережий, включая северные районы Камчатского полуострова. В территориальные рамки подпадает и низовье р. Колымы, где в XVII - первой четверти XVIII вв.
1 См.: Харрис М Происхождение войны // Война и геополитика. Новосибирск, 2003. С. 126.
проживала небольшая группа чукчей. Обозначенная территория в XVII—XVIII вв. в географическом и административно-территориальном отношении считалась частью Сибири.
Хронологические рамки исследования определяются достаточно четко. Нижний рубеж - середина XVII в. - время выхода русских на крайний северо-восток Сибири и начало их взаимодействия с чукчами, азиатскими эскимосами и коряками, которое стало развиваться по линии военной конфронтации. Верхний рубеж - последняя четверть XVIII в. — ознаменовался окончательным прекращением военных действий, установлением мирных отношений и формальным принятием указанных народов в российское подданство.
Степень изученности темы. Тема присоединения и русско-аборигенных отношений впервые была поднята в 1730-40-х гг. в трудах сотрудников Второй Камчатской экспедиции (Г. Ф. Миллера, Г. В. Степлера и С. П. Крашенинникова). В ХГХ в. огромное значение для этнографического изучения региона имел сбор материалов, осуществлявшийся участниками различных экспедиций (И. Ф. Крузенштерном, В. М. Головниным, Ф. П. Врангелем, И. Кибером, К. И. Богдановичем и др.), а также сибирскими краеведами (Н. С. Щукиным), священниками-миссионерами (А. Аргентовым), чиновниками (К. М. Дит-маром, Г. Л. Майделем, И. Д. Булычевым, Н. Л. Гондатти), местными жителями (Г. Дьячковым). В этом же столетии был издан корпус документальных и законодательных источников по истории Сибири, в которых содержалось немало информации по истории русско-чукотских и русско-корякских отношений («Акты исторические», «Дополнения к актам историческим», «Северный архив», «Сборник Русского исторического общества», «Сенатский архив», «Памятники сибирской истории», «Полное собрание законов Российской империи» и др.).
Издание источников, а также обращение исследователей к архивам
привело к публикации статей и книг, в которых специально или попут
но рассматривалось присоединение крайнего северо-востока Сибири к
России. Большой вклад в изучение темы, особенно в плане привлече
ния новых источников, внесли В. Н. Берх, А. Шаховской,
Г. И. Спасский, П. А. Словцов, Н. С. Щукин, Н. А. Фирсов, Н. Ма
тюнин, М. А. Красовский, В. Маргаритов, Н. В. Слюнин,
Н. Н. Оглоблин. Особо стоит выделить исследования А. С. Сгибнева,
который активно использовал документы из иркутского, охотского и
камчатских архивов (в значительной части уже утраченных). В боль
шой работе «Исторический очерк главнейших событий в Камчатке с
1650 по 1856 год»1 и ряде статей2 он подробно в хронологической последовательности изложил историю Охотска и Камчатки, уделив при этом немало внимания походам землепроходцев и мореходов, основанию острогов, деятельности местной администрации, основным принципам правительственной политики, мерам по укреплению русских военных сил, вооруженным столкновениям с ительменами, коряками и отчасти с чукчами, а также постепенному установлению с ними мира. В частности, он первым из исследователей описал ход корякского восстания 1745-1757 гг.
В начале XX в. появились труды В. Г. Богораз-Тана и В. И. Иохель-сона, ставшие крупной вехой в историко-этнографическом изучении народов крайнего северо-востока Сибири. Они стали результатом многолетних полевых исследований, проведенных авторами в данном регионе3. Оба исследователя, давая этнографическое описание чукчей и коряков, сделали обзор их взаимоотношений с русскими, в том числе вооруженных столкновений в XVII—XVIII вв.
Уже в первые послереволюционные годы была опубликована серия исследований В. И. Огородникова, специально посвященная разработке проблем русско-аборигенных отношений в Сибири в XVII-XVni в. В них, в частности, он подробно рассмотрел вооруженное сопротивление русским со стороны коряков в начале XVIII в.
Сгибнев А. С. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке с 1650 по 1856 год // Морской сб. СПб., 1869. Т. 101. №4; Т. 102. №5, 6; Т. 103. №7, 8.
2 Он же. Материалы для истории Камчатки. Экспедиция Шестакова //
Морской сб. СПб., 1869. Т. 100. №2; Он же. Охотский порт с 1649 по
1852 г. (Исторический очерк) // Морской сб. СПб., 1869. Т. 105. №11.
3 Bogoras W. The Chukchee // Memoir of the American Museum of Natural
History. Leiden; N.-Y., 1904-1910. Vol. VII-VIII). Из них на русском языке
с доработками автора были изданы три части: Чукчи. Ч. 1: Социальная
организация (Л., 1934); Ч. 2: Религия (Л., 1939); Материальная культура
чукчей (М, 1991); Jochelson W. The Koryak // Memoir of the American Mu
seum of Natural History. Leiden; N.-Y., 1905-1908. Vol. VI. P. 1-2; Иохель-
coh В. И. Коряки. Материальная культура и социальная организация. СПб.,
1997.
4 Огородников В. И Очерк истории Сибири до начала ХГХ столетия.
Ч. 2. Вып. 1. С. 43, 103; Он же Русская государственная власть и сибир
ские инородцы в XVI-XVIII вв. С. 71, 109-112; Он же. Из истории ино
родческих волнений в Сибири // Веста, просвещения. Журнал министерст
ва просвещения. Чита, 1922. № 1. С. 1-20.
Все исследователи XVIII - начала XX в., несмотря на разницу в их общественно-политических взглядах (от явных государственников до сибирских областников), оценивали присоединение Сибири, в том числе и ее крайнего северо-востока, в рамках сформулированной Г. Ф. Миллером концепции «завоевания», подкрепленной авторитетом Н. М. Карамзина1. В объяснении причин сопротивления аборигенов русским общим местом было указание на пороки управления (в первую очередь ясачный режим), а также «грабежи» и «насилия», творимые местной администрацией и служилыми людьми. В связи с этим подчеркивался низкий моральный и культурный уровень русских землепроходцев, которые зачастую сравнивались с европейскими конкистадорами «Нового света». В то же время ряд исследователей указывал и другой комплекс причин - неразвитую «умственную культуру» самих аборигенов (Г. Ф. Миллер), их «дикость» и «ребяческую беззаботность» («дикий воюет от безделья») (П. А. Словцов), их стремление сохранить у себя «старинное устройство» (Н. А. Фирсов) и отстоять независимость (Н. Н. Фирсов, Д. Н. Садовников).
В первое двадцатилетие советской исторической науки, которая начала осваивать марксистскую методологию, продолжала безраздельно господствовать концепция завоевания Сибири. С одной стороны, она опиралась на вековую историографическую традицию, с другой -вполне соответствовала тогдашним идеологическим установкам на максимальное разоблачение царизма, его колониальной политики, а также «решительной борьбе с пережитками великорусского шовинизма». В сибиреведении концепция завоевания отразилась в работах С. В. Бахрушина, А. П. Окладникова, С. А. Токарева, М. О. Косвена и др.
В русле господствовавшей концепции изучалась и история крайнего северо-востока Сибири, в которой акцент делался на военный фактор и колониальную политику царизма. Самой яркой демонстрацией такого подхода стали работы С. Б. Окуня, который дал обзор «войн» русских с коряками и чукчами в XVII-XVIII вв., обращая особое внимание на «колониальное ограбление» этих народов2. В аналогичном ключе была сделана подборка документов в сборниках «Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII в.» (1935) и «Коло-
1 Горюшкин Л. М., МиненкоН.А. Историография Сибири дооктябрь
ского периода (конец XVI - начало XX в.). Новосибирск, 1984. С. 20-25.
2 Окунь С. Б. Колониальная политика в Охотско-Камчатском крае в
XVIII в. // Борьба классов. 1934. № 12; Он же. Очерки по истории колони
альной политики царзма в Камчатском крае. Л., 1935.
ниальная политика Московского государства в Якутии XVII в.» (1936).
Оценка присоединения Сибири как «завоевания» наложила свой отпечаток и на этнографические исследования тех лет. Среди последних необходимо особо выделить кандидатскую диссертацию И. С. Вдовина на тему «История русско-чукотских отношений» (1941 г.), в которой значительное внимание уделено русско-чукотским контактам в XVII-XVIII вв. Эти контакты автор однозначно квалифицировал как «война».
Большое значение для изучения темы имело введение в научный оборот массива архивных документов, отражавших ход русского продвижения на крайний северо-восток Сибири и накопление исторических, этнографических и географических сведений об этом регионе в XVII - XVIII вв. (работы А. И. Андреева).
В конце 40-х - начале 50-х гг. в первую очередь по идеологическим соображениям (конструирование новоимперского дискурса, воспитание советского патриотизма, борьба с космополитизмом) произошло кардинальное изменение трактовки приведения нерусских народов под скипетр российских самодержцев . Как следствие, в оценке «сибирского взятия» термин «завоевание» заменяется понятием «присоединение», которое включает в себя «явления различного порядка - от прямого завоевания до добровольного вхождения» (в трактовке В. И. Шункова2). Затем, не отрицая в принципе «элементов завоевания», историки стали делать акцент на «мирном» и даже «добровольном вхождении» сибирских народов в состав России. В конечном счете в советской историографии к 1970-м гг. господствующие позиции заняла концепция преимущественно мирного и добровольного присоединения Сибири к России3.
Указанная смена акцентов в трактовке присоединения оказала влияние и на изучении нашей темы. В 50-80-х гг. появилось большое количество работ, посвященных русским открытиям XVII-XVIII вв. на крайнем северо-востоке Сибири и в северной части Тихого океана (А. В. Ефимова, Д. М. Лебедева, М. И. Белова, А. И. Алексеева,
См.: Российское многонациональное государство: формирование и пути исторического развития// История и историки. М., 1995. С. 7-Ю, 84-85; БордюговГ., БухараевВ. Национальная историческая мысль в условиях советского времени // Национальные истории в советском и постсоветских государствах. М., 1999. С. 37-49, 55-61.
2 Шунков В И. Вопросы аграрной истории России. М., 1974. С. 210—
211,231.
3 Горюшкин Л М., Миненко Н А. Историография Сибири... С. 31.
В. А. Дивина и др.). Опираясь на большой массив архивных источников, исследователи детально изучили обстоятельства, направления и результаты походов землепроходцев XVII в. и экспедиций XVIII в. на северо-востоке Сибири, в основном восстановили хронологию событий, выявили места и даты основания русских поселений, определили пути сообщений, проследили процесс накопления знаний о новых землях и их картографирования, написали биографии выдающихся землепроходцев и мореходов. Наиболее подробно ряд сюжетов, имеющих отношение к нашей теме, рассматривали Б. П. Полевой, А. И. Алексеев, Л. А. Гольденберг, которые ввели в научный оборот значительное количество новых архивных документов. Особую ценность представляет труд Л. А. Гольденберга «Между двумя экспедициями Беринга» (Магадан, 1984), в котором детально рассмотрены подготовка и организация экспедиции Шестакова-Павлуцкого (1727-1729 гг.), а также уточнена хронология ее деятельности в начале 1730-х гг. и в 1740-х гт.
Благодаря данным работам можно получить представление о причинах и общем направлении российской экспансии на восток в указанный период. Однако в силу тематики своих исследований названные авторы не акцентировали внимание на взаимодействии землепроходцев с местным населением; военно-политическая канва событий ими не изучалась; военные мероприятия русских в регионе против «бунтующих иноземцев» или упоминались в связи с географическими открытиями, или, более того, преподносились как сугубо «научные» экспедиции.
Безусловно, положительным результатом повышенного внимания к географическим открытиям стала публикация в 1950-80-х гг. большого комплекса документов по этой теме1.
Историко-этнографическое направление в эти годы было представлено внушительным корпусом литературы, в которой рассматривались различные стороны материальной и духовной культуры народов крайнего северо-востока Сибири. Общий подход к проблеме присоединения нерусских народов к России также наложил существенный отпечаток на исследования этнографов. Они, однако, больше, чем историки, уделяли внимание взаимоотношениям русских и аборигенов, стремились показать их сложность и противоречивость, анализировали не только
1 «Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII века на Северо-Востоке Азии» (1951), «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах» (1957), «Русская тихоокеанская эпопея» (1979) «Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана» (1984,1989).
положительные, но и негативные последствия русского присутствия в регионе. Хотя заметно также, что в работах, опубликованных до конца 60-х гт. об этом говорилось более откровенно, чем в работах, изданных в 70-х - 80-х гг.
Наиболее существенный вклад в изучение темы внесли исследования И. С. Вдовина и И. С. Гурвича. И. С. Вдовин опубликовал ряд статей по истории и этнографии чукчей, а также по истории Анадырского острога. В монографии «Очерки истории и этнографии чукчей» (М.; Л., 1965) он в специальной главе рассмотрел «политику царизма» на Чукотке в XVII - первой половине XIX в. Не умалчивая о фактах вооруженных столкновений между русскими и чукчами, о длительном сопротивлении последних, И. С. Вдовин, однако, избегал подробностей при описании конфликтной стороны русско-чукотских контактов, останавливался на них бегло и поверхностно, зато более основательно рассмотрел процесс установления мирных отношений между русскими и чукчами. Исследователь изучал также этническую историю коряков. В посвященной этой теме специальной монографии1 он, сосредоточившись на этнографическом описании коряков, затронул и «политику самодержавия» по отношению к этому народу. В отличие от Вдовина, И. С. Гурвич в своей монографии «Этническая история Северо-Востока Сибири» (М., 1966) уделил больше внимания описанию военной стороны взаимоотношений русских с чукчами и коряками. Выводы и наблюдения обоих исследователей нашли отражение в коллективных трудах по истории и этнографии народов Сибири2.
Особую ценность для нашего исследования имели также работы В. В. Антроповой по военному делу народов северо-востока Сибири3, И. И. Огрызко по межкультурному взаимовлиянию русских и аборигенов Камчатки4, Б. О. Долгих по численности и расселению народов
1 Вдовин И. С. Очерки этнической истории коряков. Л., 1973.
2 История и культура чукчей: Ист.-этногр. очерки. Л., 1987. С. 45-50,
121-130; Общественный строй у народов Северной Сибири. XVII - начало
XX в. М, 1970. С. 47; Этническая история народов Севера. М., 1982.
С. 199-206, 210-213; Народы Дальнего Востока СССР в XVII-XXbb.:
Ист.-этногр. очерки. М., 1985. С. 50-66.
3 Антропова В. В. Вопросы военной организации и военного дела у на
родов крайнего северо-востока Сибири// Сиб. этногр. сб. М., Л., 1957.
Вып. 2.
4 Огрызко И И. Очерки истории сближения коренного и русского насе
ления Камчатки (конец XVII - начало XX веков). Л., 1973.
Сибири1, М. М. Федорова, В. А. Зибарева и В. Г. Марченко по правовому положению и юридическим обычаям народов Сибири2.
История освоения русскими крайнего северо-востока Сибири не являлась сколько-нибудь заметным направлением в историографии. Можно, пожалуй, назвать только исследования Ф. Г. Сафронова, специально посвященные этой теме. Из рассмотренных им вопросов для нас большое значение имели следующие: система местного управления; заселение региона русскими людьми; численность, дисклокация, условия службы, источники пополнения и материальное обеспечение служилых людей; история возникновения и развития отдельных городов и населенных пунктов (Охотска, Гижигинска); организация походов и ясачного сбора; коммуникации и их совершенствование; хлебо-снабжение края; организация и развитие промыслов и торговли3.
В наиболее явном виде господствовавшая трактовка присоединения крайнего северо-востока Сибири отразилась в обобщающих трудах по истории Чукотки и Дальнего Востока . В них ход присоединения представлен в виде мирного процесса, географических открытий и хозяйственного освоения территории русскими. В аналогичном духе написана и статья С. П. Нефедовой, которая, рассмотрев ясачную политику на
1 Долгих Б О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в.
М., 1960.
2 Федоров М. М. Правовое положение народов Восточной Сибири
(XVI - начало ХГХ в.). Якутск, 1978; Он же. История правового положе
ния народов Восточной Сибири в составе России. Иркутск, 1991. Зиба-
ревВ А. Юстиция у малых народов Севера (XVU-XIX вв.). Томск, 1990.
Марченко В Г. Управление и суд у малых народов Сибири и Дальнего
Востока в царской России: Автореф. дис.... канд. ист. наук. Томск, 1985.
3 Сафронов Ф. Г. Ссылка в Восточную Сибирь в XVII веке. Якутск,
1967; Он же. Русские промыслы и торги на северо-востоке Азии в XVII -
середине XIX в. М., 1980; Он же. Русские на Северо-Востоке Азии в
XVII - середине XIX в. Управление, служилые люди, крестьяне, городское
население. М., 1978; Он же. Тихоокеанские окна России: Из истории ос
воения русскими людьми побережий Охотского и Берингова морей, Саха
лина и Курил. Хабаровск, 1988.
4 Очерки истории Чукотки с древнейших времен до наших дней. Ново
сибирск, 1974. С. 76-82, 88-94; История Чукотки с древнейших времен до
наших дней. М., 1989. С. 67-86; История Дальнего СССР в эпоху феода
лизма и капитализма (XVII в. - февраль 1917 г.). М., 1991. С. 34-38.
Чукотке в XVII-XDC вв., даже высказала утверждение о «воссоединении народностей Севера с Россией»1.
С начала 1990-х гг. в историографии начался пересмотр концепции «преимущественно мирного и добровольного вхождения» народов в состав России. В исторической литературе, когда речь заходит о приобретении Россией в XVI-XIX вв. новых территорий, все чаще используются термины «завоевание», «колониальная политика», «экспансия».
В истории крайнего северо-востока Сибири внимание историков по-прежнему приковывают русские географические открытия и биографии известных землепроходцев, чему посвящено немало работ, вышедших за последние 15 лет (Б.П.Полевого, В. А. Тураева, Н. И. Никитина, Г. А. Леонтьевой, О. И. Сергеева, В. Н. Чернавской, С. И. Вахрина и др.). Равным образом заметное место в историографии занимают историко-этнографические исследования. В числе последних особо стоит выделить монографию А. К. Нефедкина, посвященную военному делу чукчей, в которой рассматриваются и факты русско-чукотских вооруженных столкновений^. А. X. Элерт, обратившись к анализу материалов, собранных Г. Ф. Миллером, обнаружил среди них много интересных документов, существенно дополняющих сведения по истории русско-чукотских и русско-корякских отношений в первой четверти XVIII в. В постсоветский период были опубликованы и несколько обобщающих трудов по истории Сибири и ее северовосточной окраины, в которых затрагивались интересующие нас проблемы4.
1 Нефедова СП. Ясачная политика русского царизма на Чукотке
(XVIII-XIX века) // Зап. Чукот. краевед, музея. Магадан, 1967. Вып. 4.
2 Нефедкж А. К. Военное дело чукчей (середина XVII - начало XX в.)
СПб., 2003.
3 Элерт А X. Народы Сибири в трудах Г.Ф.Миллера. Новосибирск,
1999. С. 45, 86-90, 98-106; Он же. Новые материалы по истории чукчей в
первой половине XVIII в. // Изв. СО АН СССР. История, философия и фи
лология. 1991. Вып. 3; Он же. Новые материалы по истории русско-
корякских отношений в первой четверти XVIII в. // Русское общество и
литература позднего феодализма. Новосибирск, 1996.
4 Очерки истории Приморья. Владивосток, 1996; Северо-Восток России
с древнейших времен до наших дней: новые эксурсы в историю. Магадан,
1996; Гоголев А. И. История Якутии (Обзор исторических событий до на
чала XX в.). Якутск, 1999; Якутия. Хроника. Факты. События. 1632-
1917 гг./ Сост. А. А. Калашников. Якутск, 2000; ЦипорухаМ. И. Покоре
ние Сибири. От Ермака до Беринга. М., 2004.
Несомненно положительным явлением современного сибиреведе-ния стало более пристальное внимание к истории русско-аборигенных отношений периода присоединения Сибири. Особый интерес для нас с точки зрения новых подходов и оценок, постановки новых проблем имели работы Е. М. Главацкой, Е. П. Коваляшкиной, М. А. Демина, А. В. Головнева, Л. И. Шерстовой, Л. Р. Павлинской. Серьезный вклад в изучение темы сделал В. Н. Иванов, чья монография посвящена анализу и оценке событий, «сопровождавших многосторонний процесс открытия и "приобретения" Северо-Восточной Азии Русским государством в XVII в.»1 Середина 90-х гг. была отмечена появлением нескольких статей, касающихся истории русско-чукотских отношений2.
Оценивая развитие историографии конца XX - начала XXI в., надо отметить, что в ней наметилось стремление учесть сложность и противоречивость взаимоотношений русских и аборигенов Сибири в период ее присоединения к России, указьгеается, что нельзя приуменьшать масштабы русско-аборигенных конфликтов, а также степень сопротивления русским со стороны отдельных групп местного населения. В новейшей литературе обозначились три разных подхода к оценке характера присоединения Сибири к России. Одни исследователи возвращаются к трактовке присоединения, данной В. И. Шунковым, другие продолжают придерживаться концепции преимущественно мирного вхождения Сибири в состав России, третьи, наоборот, склоняются к тому, чтобы характеризовать присоединение Сибири или ее отдельных территорий как завоевание.
Свое влияние на работы историков и этнографов стали оказывать активно развивающиеся новые дисциплины - антропология, этнология, культурология, а также междисицплинарные подходы и направления. Обращаясь к их наработкам (в первую очередь в области кросскуль-
1 Иванов В. Н. Вхождение Северо-Востока Азии в состав Русского го
сударства. Новосибирск, 1999.
2 Кузьминых В. И. Неизвестная война. Чукотка 1649-1755 гг.// Мате
риалы ХХХП Междунар. науч. студ. конф. «Студент и научно-
технический прогресс»: История. Новосибирск, 1994; Он же. Образ рус
ского казака в фольклоре народов северо-восточной Сибири// Урало-
сибирское казачество в панораме веков. Томск, 1994; Зуев В Н. К вопросу
об изучении так называемой «чукотской войны» (30-70-е гг. XVIII в.) //
Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. (Ист.-археол.
исследования). Владивосток, 1995. Т. 2; Бушнев Н. Конкистадор Чукотки //
Русская Америка. Вологда. 1995. Вып. 6.
турной коммуникации), исследователи-сибиреведы все чаще указывают на неизбежность конфликтов при первых встречах «носителей разных цивилизаций», на «неподготовленность» психологии аборигенов к первоначальным контактам с русскими. Но пока это только самые общие заявления, не подкрепленные специальным анализом обстоятельств, причин и факторов, порождавших состояние конфликта.
Зарубежная историография при всех нюансах трактовки отдельных аспектов присоединения и освоения Сибири традиционно рассматривает эти процессы в рамках концепции «русской восточной экспансии», сформулированной еще во второй половине XIX в. английскими историками Т. Арткинсоном, Дж. Керзоном и А. Краузе. В соответствии с этой концепцией русское движение на восток однозначно оценивается как завоевание, связанное с преодолением упорного сопротивления коренных народов и их постоянными восстаниями, а «великие географические открытия» - как проявление «экспансии».
История присоединения к России крайнего северо-востока Сибири и взаимоотношений русских с местным населением нашла отражение практически во всех работах, посвященных русской восточной экспансии, а также в работах по истории русского освоения Северной Азии и взаимодействия русских с сибирскими аборигенами. Наибольшее внимание этим сюжетам уделяли американские и канадские исследователи в связи с изучением истории Аляски и русских географических открытий в северной акватории Тихого океана.
Но при общей оценке присоединения как экспансии и завоевания в зарубежном сибиреведении все же присутствуют разные подходы к трактовке соотношения военного и мирного факторов в ходе экспансии. Одни исследователи на первое место ставят военный характер колонизации и вооруженное покорение сибирских народов, считают, что вся колонизация Сибири - это масштабная военная кампания (Г. Бэнкрофт, Ф. Голдер, К. Грёппер, Дж. Форсис, У. Ликольн и др.). Другие указывают на сочетание русскими в деле покорения Сибири военных акций и мирных методов (А. Краузе, Р. Кернер, Ю. Семенов, Дж. Ланцев, Г. Хуттенбах, Р. Пирс, Дж. Гибсон, Ю. Слезкин, А. Каппелер и др.). Третьи в своих исследованиях и оценках акцентируют внимание на мирные формы взаимоотношений русских и коренных народов и не придают решающего значения военному завоеванию (С. Данн, Э. Данн).
Проведенный анализ историографии показал, что при всех несомненных достижениях, особенно в плане изучения географических открытий и этнографии чукчей и коряков, она не дает законченной кар-
тины развития русско-аборигенных отношений на крайнем северо-востоке Сибири в период его присоединения к России: далеко не полно прописана фактическая сторона событий; многие проблемы (в первую очередь в объяснении причин русско-аборигенных конфликтов) по существу только обозначены, но не развернуты в обстоятельный анализ; совершенно неизученной осталась такая важная проблема, как военное противоборство русских, чукчей и коряков, без чего невозможно реконструировать, понять и объяснить сам процесс присоединения; наконец, остается дискуссионным и нерешенным принципиальный вопрос - о характере присоединения данного региона к России.
Цель и задачи исследования. Целью исследования является изучение и анализ характера, параметров и критериев присоединения крайнего северо-востока Сибири к России в XVII-XVIII вв. с акцентом на военно-политической (конфликтной) стороне русско-аборигенных отношений. Достижение этой цели определяется решением следующих основных задач: во-первых, максимально детально реконструировать ход событий и их причинно-следственные связи с упором на выявление всех наиболее значимых фактов русско-аборигенных контактов, как военных, так и мирных; во-вторых, рассмотреть причины и обстоятельства (географические, экономические, политические), которые определяли сначала русское движение на восток, а затем русские позиции в регионе; в-третьих, определить методы и средства, которые применяла русская власть при подчинении аборигенов и их земель, а также реакцию на это самих подчиняемых; в-четвертых, выявить и проанализировать те факторы, которые существенно повлияли на выработку государственной «аборигенной» политики и развитие русско-аборигенных отношений, в том числе комплекс причин, вызвавший длительное вооруженное противоборство русских с чукчами, эскимосами и коряками, а также условия, обеспечившие переход к миру и способствовавшие адаптации друг к другу русских и аборигенов; в-пятых, в контексте обозначенных выше факторов обратить особое внимание на «человеческое измерение» русско-аборигенных отношений, в том числе на ментальные установки и групповые стереотипы поведения как русских, так и аборигенов, без чего нельзя до конца понять ни природу русско-аборигенного конфликта, ни обстоятельства мирного сосуществования; в-шестых, выявить совокупность тех факторов, которые определяли ход и исход вооруженного противоборства, благодаря чему станут понятнее причины побед и поражений противоборствующих сторон; в-седьмых, рассмотреть все вышеуказанные моменты в динамике и эволюции, выявив основные рубежные вехи и этапы.
Обзор источников. В основу исследования положен значительный комплекс архивных и опубликованных источников. Процесс первоначального присоединения региона во второй половине XVII - начале
XVIII в. хорошо освещается по документам, отложившимся в Россий
ском государственном архиве древних актов (РГАДА, ф. 214 - Сибир
ского приказа, ф. 1177 - Якутская приказная изба), а также в Санкт-
Петербургском филиале Архива Российской Академии наук (СПбФ
ААН, ф. 21 - Портфели Миллера) и в архиве Санкт-Петербургского
филиала Института российской истории (СПбФ ПРИ, Якутские акты).
Весьма существенный массив этих документов был опубликован в
XIX - XX вв. При изучении событий второй - третьей четверти
XVIII в. мы опирались на архивные источники, хранящиеся в фондах
РГАДА (ф. 7 - Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тайная
экспедиция, ф. 24 - Сибирский приказ и управление Сибирью, ф. 214 -
Сибирский приказ, ф. 199 - Портфели Миллера, ф. 248 - Сенат и его
учреждения, ф. 263 - Пятый департамент Сената, ф. 415 - Сибирская
губернская канцелярия, ф. 607 - Якутская воеводская канцелярия,
ф. 1025 - Иркутская провинциальная канцелярия, ф. 1095 - Канцелярия
Анадырской крепости, ф. 1096 - Канцелярия командира Гижигинкой
крепости), Российского государственного военно-исторического архи
ва (РГВИА, ф. 13 - Казачья экспедиция Военной коллегии, ф. 10917 -
Анадырская крепость, ф. 14808 - Гижигинская крепость) и отчасти Ар
хива СПбФ ИРИ (ф. 36 - фонд Воронцовых).
Существенным дополнением к документальной базе стали «описания», «записки», «предложения» участников различных экспедиций, обследовавших Охотоморье, Камчатку и Чукотку в XVIII в. Практически все они опубликованы. Из опубликованных источников мы также привлекли фольклорные материалы, собранные этнографами в конце
XIX - XX в., и картографический материал - чертежи и карты второй
половины XVII - XVIII вв.
Основной массив источников, использованных нами, относится к типу письменных исторических источников. Согласно принятой в источниковедении классификации их можно разделить на два рода - документальные и повествовательные (нарративные) и несколько видов. Документальные источники представлены законодательно-нормативными, актовыми, делопроизводственными, учетно-статистическими и картографическими.
Из нормативных актов, имеющих законодательный характер, нами использовались грамоты и указы, как именные (царские или императорские), так и изданные от имени монарха высшими правительствен-
ными учреждениями (Сибирским приказом, Сенатом). Данные акты нормировали порядок управления территориями и населением. Особый интерес для нас представляли грамоты и указы, регулирующие взаимоотношения с аборигенами и порядок ясачного сбора на северо-востоке Сибири. Отдельным видом законодательных актов являются «штатные расписания» регулярных и нерегулярных воинских контингентов, несущих службу на крайнем северо-востоке Сибири.
К законодательным актам тесно примыкают актовые источники, или акты. В нашем случае это жалованные грамоты или указы от имени монарха (который олицетворял государство) и присяги-шерти, оформлявшие отношения между русской и аборигенной сторонами, в том числе оговаривающие условия вступления в русское подданство отдельных групп (родов) аборигенного населения. Среди них, в частности, можно назвать именные указы Екатерины II о принятии в подданство коряков (1764 г.) и чукчей (1779 г.). Актовым источником является также договор о мире и подданстве, заключенный в Гижигин-ской крепости 4 марта 1778 г. Т. И. Шмалевым с чукотским тойоном Амулятом Хергынтовым.
Наибольшую ценность для нашего исследования представляла делопроизводственная (канцелярская) документация, в составе которой выделяются распорядительная документация (административные распоряжения), отчетная документация, документы сношения равнозначных по статусу учреждений, протокольная документация, просительные документы.
Весь массив распорядительной документации представлен традиционными для того времени видами. В XVII - начале XVIII в. это грамоты, указы, наказы, памяти (наказные памяти). В XVIII в. при сохранении такого вида распорядительного документа как указ появляются приказы и ордера (имеющие распространение в военной среде и отличающиеся лаконичностью), а также инструкции (вместо наказов и памятей).
В архивных делах сохранилось большое количество указов разных центральных и местных сибирских инстанций, приказов и ордеров командного состава гарнизонов острогов и крепостей крайнего северо-востока Сибири и Анадырской партии, которые дают представление об основных принципах и механизме управления, о решении разных вопросов, в том числе касающихся состояния военных команд и гарнизонов, взаимодействия с «мирными» и «немирными» аборигенами, организации, задач и методов деятельности военных экспедиций по покорению коряков и чукчей.
Чрезвычайно ценными источниками, позволяющими понять цели и задачи, которые ставились властями перед исполнителями в деле присоединения новых земель и покорения новых народов, являются наказы, памяти и инструкции, исходящие от правительственных и административных инстанций разных уровней. Нами привлечен большой комплекс наказов якутским воеводам, приказчикам острогов и отдельным служилым людям по поиску еще неизвестных земель, строительству острогов и зимовий, объясачиванию местного населения, порядку управления подведомственной территорией и командования служилыми людьми. В XVIII в. аналогом наказов и памятей являлись инструкции, которые регламентировали обязанности должностных лиц. В плане организации и совершенствования административного и военного управления северо-восточным регионом, в том числе взаимоотношений с аборигенами, выделяются инструкции охотским командирам Г. Г. Скорнякову-Писареву и В. Шшгалову, анадырским - И. С. Шмелеву и Ф. Плениснеру, камчатскому - М. К. Бему.
Отчетная документация представлена отписками, доношениями, рапортами, распросными речами, сказками, допросами. Мы выявили и привлекли к анализу огромный массив отписок, доношений и рапортов отдельных служилых людей, ясачных сборщиков, приказчиков и командиров острогов и крепостей, командиров Анадырской партии, начальствующего состава Первой и Второй Камчатских экспедиций, главных должностных лиц местного управления (якутского воеводы, иркутского вице-губернатора, губернатора и генерал-губернатора), местных канцелярий - Якутской воеводской, Охотского порта, Иркутской провинциальной (затем губернской) и Сибирской губернской, правительственных учреждений - Сибирского приказа, Адмиралтейской и Военной коллегий, Сената (последнего на имя монарха, так называемое «сенатское доношение»). Данная отчетная документация с разной степенью подробности освещает развитие взаимоотношений русских властей с аборигенами, ход и успехи их подчинения и объясачивания, межэтнические отношения, систему управления, состояние гарнизонов и т. д., акцентируя внимание на наиболее важных с точки зрения составителей фактах и событиях. При этом, правда, надо иметь в виду, что составители документов дают собственную трактовку событий, их причин и следствий, а иногда даже сознательно их искажают или замалчивают в своих интересах.
Распросные речи, сказки, допросы (допросные речи), объявления, показания - документы, информация в которых записывалась с чьих-то слов в связи с каким-либо делом. Практика распросов была широко
распространена в XVII-XVITI вв. Распросам подвергались очевидцы или участники событий - как русские, так и «иноземцы». Распросы затем включались в отписки и поношения в вышестоящие инстанции. Зачастую «распросные речи» (допросы) являлись частью судебно-следственного дела. Для нашего исследования данные источники оказались весьма полезны, так как в них, помимо информации о каких-либо событиях, отражалось видение и трактовка этих событий русской и аборигенной сторонами. Кроме того, нередко именно изложенные в распро-сных речах и сказках сведения являлись единственным источником информации для властей, а, соответственно, во многом предопределяли их кругозор, что нужно иметь в виду, рассматривая механизм принятия решений. Наконец, в этих документах содержатся такие детали событий, которые затем могли быть опущены в официальных документах.
Документы сношения равнозначных по статусу учреждений и должностных лиц - памяти, промемории, ведения, известия, сообщения, отношения - встречаются редко, поскольку управленческие структуры в регионе выстраивались в основном в иерархическом порядке.
Протокольная документация - протоколы и журналы заседаний, журналы (книги) входящих и исходящих документов - ценна тем, что дает возможность выяснить механизм выработки и принятия решений каким-либо учреждением. К протокольной документации, в частности, относятся протоколы и журналы заседаний Верховного тайного совета 1727 г., на которых обсуждался вопрос об организации экспедиции А. Ф. Шестакова; журналы заседаний и резолюций Сената за 1740-61 гг. и журналы (книги) входящих и исходящих документов Секретной экспедиции Сибирского приказа за 1744-63 гг., фиксирующие, в частности, рассмотрение дел по ситуации на крайнем северо-востоке Сибири и ходу покорения чукчей и коряков; журналы входящих и исходящих бумаг Анадырской канцелярии за 1750-60-е гт. и Гижигинской канцелярии за конец 1760-х - начало 1780-х гг., в которых фиксировалось рассмотрение и принятие решений по самым разным текущим вопросам жизнедеятельности гарнизонов и взаимоотношениям с аборигенами.
Дополнением к вышеназванной делопроизводственной документации послужили просительные документы - челобитные, прошения, объявления, доношения, подаваемые разными лицами в государственные учреждения (но всегда на имя монарха). Эти документы зачастую содержат интересные и колоритные детали какого-либо события, однако, что уже является аксиоматичным в источниковедении, информация, содержащаяся в челобитных, требует настороженного к себе отношения и нуждается в обязательной проверке по другим источникам.
Но одновременно их ценность для понимания менталитета самих участников событий - комбатантов и аборигенов - несомненна.
Разновидностью делопроизводственных источников выступают документы, связанные с подготовкой того или иного законодательного акта - проекты, записки, замечания, мнения, справки, экстракты отдельных лиц и учреждений, в которых обрисовывалась общая обстановка, существовавшая в регионе с акцентом на те проблемы, которые требовали решения, а также предлагались меры по исправлению «недостатков» (например, «предложения» В.Беринга 1730/31 гг., И. К. Кирилова 1731 г. и 1733, сибирского губернатора В. А. Мятлева 1753 г.; серия «доношений» и «записок» разных лиц о беспорядках и злопотреблениях в управлении русским и аборигенным населением северо-восточной Сибири, «представление» анадырского командира Ф. X. Плениснера 1763 г., и др.).
Еще одной разновидностью делопроизводственной документации является судебно-следственная документация. Она, как известно, источник во многих отношениях тенденциозный. Однако эта тенденциозность для нашего исследования представляет значительный интерес, поскольку благодаря ей можно выявить «умонастроения» как следователей, так и подследственных. Особенно это важно в случае с допросами «иноземцев» - участников антирусской борьбы. Эти допросы, во-первых, помогают понять, как воспринимала ситуацию и события русская сторона. Во-вторых, они, хотя далеко не в полной мере, дают представление об отношении аборигенов к русской власти и позволяют выявить мотивы их поведения. Кроме того, данный вид источника зачастую является единственным первосвидетельством событий, которые затем уже более сжато и сухо излагались в официальных документах.
Существенную помощь в исследовании оказала учетная документация, включающая материалы фискального учета населения (ясачные книги, табели и ведомости о ясачных народах), учета военнослужащих (для XVII в. окладные книги жалованья и именные книги, для XVIII в. именные и сводные списки, ведомости, реестры, табели), финансовых и материальных средств (ведомости, реестры, арматурные списки), а также различных военных, административных и гражданских объектов (описи). Часть этой учетной документации выступает в чистом виде, часть принадлежит к делопроизводственным отчетным документам.
Вспомогательную роль, для локализации на местности происхо-дившихся событий и соотнесения топонимов и гидронимов XVII-XVIII вв. с современными, играл картографический материал. Особую
ценность имели экспликации и пояснения к картам, сделанные их составителями.
Повествовательные (нарративные) источники представлены известными страноведческими описаниями И. К. Кирилова, Г. В. Стеллера и С. П. Крашенинникова. Также активно привлекались разнообразные описания Охотоморья, Камчатки и Чукотки, содержащие сведения по географии, этнографии чукчей и коряков, материальному положению, быту и хозяйственным занятиям русского населения, состоянию русских поселений и коммуникаций, составленные в XVIII - начале XIX в. участниками разных экспедиций (Я. Линденау, Д. Лаптевым, Д. Коростелевым, К. Г. Мерном, И. Кибером) и должностными лицами (Ф. X. Плениснером, Т. И. Шалевым, А. И. Брилем, Г. Курочкиным и др.). К этим описаниям примыкают «поденные журналы» и «дневники» путешествий членов упомянутых экспедиций (С. Вакселя, Ф. Елистратова, И. Кобелева, И. Биллингса, К. Мерка и др.). Характер дневников имеют «поденные журналы», составленные для фиксации каких-либо событий, в частности «поденный журнал» Н. И. Дауркина о разгроме чукчей под Гижигинском в 1775 г.
Промежуточное положение между нарративными и делопроизводственными источниками занимают описания, являвшиеся своего рода отчетами о выполнении порученных заданий и представлявшие образец повествовательного канцелярского творчества. В 1736 г. в ответ на анкету Г. Ф. Миллера появилась «Ведомость... из Иркутской провинциальной канцелярии о городе Якуцку и о присудствующих острогах и зимовьях и о Камчатке и о протчем». Помимо других сведений, в ней содержится нужная для нашей работы информация о коммуникациях и расстоянии между населенными пунктами, о «проведывании» Камчатки, о посылке туда приказчиков и служилых людей, об объясачивании коряков и ительменов, «о торговле Камчатской», о состоянии северовосточных острогов, их фортификации, численности служилых и ясачных людей.
Второй тип задействованных нами источников - фольклорные. Они были собраны и зафиксированы письменным способом в ХІХ-ХХ вв. Среди них наибольший интерес вызвали исторические предания и героические сказания чукчей, азиатских эскимосов и коряков. В них содержится информация, которая или вообще не встречается, или недостаточно освещена в других видах источников, - это свидетельства о стратегии и тактике ведения боя, об использовании различных видов оружия, о военной подготовке и т. д. Кроме того, в фольклоре, что
очень важно, отразились оценка и осмысление событий народом, а это, в свою очередь, дает материал для понимания мировоззрения и психологии палеоазиатов северо-восточной Сибири. Для получения представления о том, как оценивала и осмысливала события русская сторона, мы обратились к записям фольклора русского старожильческого населения низовьев Колымы, Индигирки и Анадыря.
Методология и методы исследования. Методологической основой диссертации послужили общенаучные принципы и методы, применяющиеся в современных гуманитарных науках: исторический и логический, восхождение от конкретного к абстрактному и от абстрактного к конкретному, системно-структурный, аналитический и синтетический, описательный и количественный, метод аналогии и др.1 Базовым являлся исторический метод, или принцип исторического анализа (историзма), который задает познание исторических процессов и явлений в их возникновении, развитии и постоянном движении в связи с породившими их обстоятельствами.
Из конкретных методов исторического исследования, которые на сегодняшний день наиболее полно и подробно описаны в монографии ак. И. Д. Ковальченко2, мы использовали историко-генетический, исто-рико-системный и историко-сравнительный. Кроме собственно исторических методов, для нашего исследования весьма полезными оказались те методы, которые разрабатываются в этнологии, антропологии, психологии, культурологии, особенно в той их части, которая ориентирована на анализ межкультурной коммуникации и особенно конфликтной стороны человеческих взаимоотношений в историческом прошлом. В первую очередь это антропологический подход к истории, при котором изучение исторических событий и процессов ведется с акцентом на анализ деятельности и поведения конкретных людей и групповых сообществ (социумов разного таксономического уровня). При этом пристальное внимание обращается на комплексы ментальных представлений и стереотипы групповой психологии.
Антропологический подход особо актуален при изучении межкультурной коммуникации, поскольку здесь требуется расшифровка специфики мировидения людей определенной эпохи, культуры и социальной группы, раскрытие их «картины (модели, образа) мира», «стиля мышления» и «кодекса поведения», т. е. всего того, что в современной
См.: Ковальченко И Д. Методы исторического исследования. М., 1987. С. 26-41,141-168. 2 Там же. С. 168-191.
науке определяется как менталитет или ментальность . Такой подход чрезвычайно важен при обращении к проблеме военного конфликта и войны. Он предполагает, что при изучении последних, помимо военно-технических, большое внимание должно уделяться психологическим, культурным и экологическим (природно-географическим) аспектам. В рамках особого исследовательского направления - антропологии войны, или военной (военно-исторической) антропологии (Л. Уайт, М. Мид, Б. Малиновский, М. Фрид, В. Шнирельман, Е. Сенявская и др.) - взгляд исследователей концентрируется на изучении «человеческого фактора» в войне, а при его анализе главное внимание обращается на «военный менталитет» - ментальные установки и стереотипы поведения комбатанта - «человека воюющего», которые, в свою очередь, определяются духовными ценностями и представлениями, традициями и обычаями того общества, членом которого является «человек воюющий»2.
Важными для нашего исследования стали идеи, высказанные антропологами и этологами (К. Лоренцом, Э. Вайдой и др.), о том, что человеческая агрессивность и войны выполняют важную адаптивную функцию, с помощью которой какой-либо социум (особенно это актуально для первобытных обществ) адаптируется к изменяющимся условиям своего существования, а изменение характера окружения социума ведет к изменению в нем соотношения воинственности и миролюбия3. Кроме того, весьма полезными для нашей работы стали наблюдения, сделанные в рамках военной антропологии применительно к первобытным обществам, по поводу причин, стадиальности и типологии войн и вооруженных столкновений, а также сформулированные определения самих понятий «война» и «вооруженное столкновение», различные критерии их типологии - организационно-структурный, причинно-целевой, военно-технический . Этим же целям и в целом определению подхода к изучению войны способствовало обращение к методологическим разработкам классической военной истории и теории в области законов и закономерностей войны и вооруженной борьбы.
Научная новизна диссертационного сочинения заключается в новаторском подходе к исследованию и анализу процесса присоединения
1 См.: Лурье С. В. Историческая этнология. М., 1997. С. 44-45.
2 Сенявская Е С. Военно-историческая антропология - новая отрасль
исторической науки // Отеч. история. 2002. № 4. С. 136.
3 См.: Война и мир в ранней истории человечества. М., 1994. Т. 1. С. 16, 29.
4 Там же. С. 25, 48-57.
к России сибирских народов. Во-первых, впервые на основе большого круга разнообразных источников и достижений историографии максимально подробно прослежен ход присоединения и русско-аборигенного взаимодействия в рамках отдельного региона. Во-вторых, при анализе взаимоотношений русских и аборигенов активно использованы междисциплинарные методы исследования, что позволило выйти на уровень понимания и объяснения мотивов поведения обеих взаимодействующих сторон. В-третьих, детальное рассмотрение хода военных действий и военного дела противоборствующих сторон дало возможность наметить пути решения одного из самых загадочных вопросов истории присоединения Сибири, а именно - причин побед и поражений русских и аборигенов. В-четвертых, определены параметры и критерии, которые позволяют дать точную характеристику присоединения крайнего северо-востока Сибири к России и квалифицировать русско-аборигенные вооруженные столкновения. В-пятых, существенно дополнены, уточнены или пересмотрены выводы и наблюдения, имеющиеся в историографии, по истории и этнографии региона, а также по истории русско-аборигенных отношений.
Практическая значимость диссертации заключается в том, что разработанная автором методика исследования может быть применена к изучению процессов присоединения и анализу русско-аборигенных отношений в других сибирских регионах. Кроме того, материалы диссертации могут быть использованы в научных трудах и учебных пособиях по истории России и Сибири, военной истории, антропологии и этнологии, при создании справочно-библиографических и энциклопедических изданий. Полученные результаты представляют интерес для разработки регионального компонента образовательных программ исторического профиля в высших и средних учебных заведениях Сибири. Обращение к истокам контактов русского и аборигенного населения края, анализ, наблюдения и выводы, сделанные в работе, могут быть полезны при разработке практических рекомендаций в сфере современных межэтнических отношений.
Апробация работы. Основные положения диссератции излагались на конференциях различного уровня, проходивших в Новосибирске, Томске, Барнауле, Якутске, Санкт-Петербурге. По теме работы опубликованы монография и серия статей в центральных и местных изданиях. Результаты исследования нашли отражение в учебных пособиях для средней школы.
Структура работы определялась ее целью и задачами, а также методологическими подходами. В основу исследования положен хроно-
Этническая ситуация в регионе и уровень социально-экономического развития коряков и чукчей
Этнография и история народов, населяющих Северо-Восток Сибири - чукчей, эскимосов, коряков и ительменов, - достаточно обстоятельно представлены в исследовательской литературе . Это дает возможность на основе уже накопленных знаний сделать краткий, но содержательный обзор этнической ситуацией в регионе на момент появления там русских, т. е. во второй половине XVII - начале XVIII вв., акцентировав внимание на те аспекты, которые представляют особый интерес для нашей темы. Правда, надо заметить, что, несмотря на значительное число исследовательских работ, до конца не выясненными, дискуссионными и толкуемыми зачастую с диаметрально противоположных позиций остаются многие вопросы этнической истории данного региона.
Современная наука относит коряков, чукчей и азиатских эксимосов к северовосточным палеоазиатам2, отмечая при этом, что степень их близости между собой в языковом, культурном и генетическом отношениях была различной. Так, между чукчами и коряками прослеживается много общего в языке, материальной и духовной культуре. Есть мнение, что некогда существовала единая «корякско-чукотская этническая общность»3. Несколько особняком от тех и других стояли азиатские эксимосы. В то же время коряки не представляли собой единую этническую общность. Разделяясь по местам обитания и диалектам языка на несколько групп, одни из них (обитавшие на Берингоморском побережье) были более близки чукчам (считается даже, что коряки-алюторы генетически восходят к чукчам), другие (на севере Камчатки и Охотском побережье) существенно отличались от них. По этим причинам у названных народов исследователи выделяют несколько территориально-диалектных групп, хотя единого заключения по их численности, количеству и соотношению нет (что вызвано в первую очередь состоянием источниковой базы) (см.: Карта 1).
Чукчи во второй половине XVII - начале XVIII вв. образовывали две территориальные группы. Территория расселения первой, основной, с трудом прослеживается по сохранившимся источникам. Скорее всего, в это время она занимала собственно Чукотский полуостров к востоку от бассейна р. Амгуэма и залива Креста (Анадырского лимана). При этом, как считал Б.О. Долгих, чукчи кочевали только во внутренней части полуострова, тогда как прибрежную полосу вокруг Чукотки от залива Креста до Шелагского мыса населяли оседлые эксимосы. Ряд исследователей утверждает, что территория расселения чукчей была больше и включала побережье от устья Анадыря до Амгуэмы и даже распространялась на запад до Чаунской губы и на юг до Анадыря, а в прибрежных районах чукчи перемежались с эскимосами4.
Ближайшими соседями чукчей были эскимосы, которые, занимая побережье Чукотского полуострова от Анадырского лимана до мыса Шелагского, составляли четыре территориально-диалектные группы: уназигмит (по-чукотски айваны), проживавшие от бухты Проведения до района залива Лаврентия, нывукахмит (пээки) - в районе мыса Дежнева, сигиныгмит (вутээнцы) - от залива Креста до бухты Проведения, уэленцы - по берегу Чукотского моря от пос. Уэлен и далее на запад до мыса Рыркапия5.
По ориентировочным подсчетам Б. О. Долгих, к середине XVII в. кочевых чукчей насчитывалось около 2 тыс., а оседлых эскимосов - 4 тыс. человек. Соответственно общая численность населения Чукотки составляла 6 тыс. человек обоего пола6. Но эти данные представляются заниженными, поскольку, по сведениям русских служилых и промышленных людей, побывавших в начале XVIII в. на Чукотке, численность одних только взрослых мужчин-воинов («лучников») достигала примерно 2 тыс. человек7. Такой же численности были и ополчения, собираемые чукчами во второй четверти XVIII в. Оперируя последней цифрой, И. С. Гурвич рассчитал, что мужское население полуострова составляло около 4 — 5 тыс., а все население - 8-9 тыс. человек, включая эскимосов8.
Вторая, меньшая, группа чукчей, вероятно, незадолго до середины XVII в. отделившаяся от первой, занимала тундру между низовьями р. Алазеи и Колымы и насчитывала около 400 человек9. В первой четверти XVIII в. эта территориальная группа чукчей полностью и бесследно исчезла с этнографической карты Северо-Востока. Историки, выясняя причины этого, предполагали, что исчезновение произошло вследствии эпидемии оспы, охватившей регион в конце XVII в. (в 1684, 1691— 1693 гг.), когда значительная часть чукчей вымерла, а остатки откочевали на восток от Колымы10. Но иная версия вырисовывается на основе документов («сказок» якутских и туруханских служилых людей 1737 и 1739 г.), обнаруженных А. X. Элертом в фонде Г. Ф. Миллера. Согласно им, в конце первой четверти XVIII в. «тундровые» колымско-алазейские чукчи в результате неоднократных нападений «каменных» чукчей (с Чукотского полуострова) вынуждены были бежать на запад, и, возможно, достигли р. Оленек и даже Енисея, где были полностью уничтожены русскими и местными племенами (то ли тунгусами, то ли самоедами)11.
Более подробные и обстоятельные сведения сохранились о расселении и численности коряков. Они занимали пространство от р. Уки (на п-ове Камчатка) по берегу Берингова моря до мыса Наварин и даже чуть севернее - до Анадырского лимана. Северная граница их расселения проходила несколько южнее р. Анадырь, затем спускалась к верховьям р. Пенжины и поворачивала на запад по р. Омолон. На юге селения коряков распространялись по побережью Охотского моря до р. Олы, впадающей в Тауйскую губу (к концу XVII в. коряки, вытеснив тунгусов, продвинулись на р. Олу и Тауй). На Камчатке граница проходила от р. Уки на востоке и несколько южнее р. Тигиль на западе12. И. С. Вдовин считал, что олениые коряки на Камчатке заходили и южнее, вплоть до Курильской Лопатки13.
Русские, познакомившись во второй половине XVII в. с коряками, отделили всех их по этническим признакам от соседних народов - чукчей, ительменов, юкагиров, ламутов, и стали считать единым народом. Но в то же время они обнаружили и зафиксировали (первым это сделал В. Атласов) разделение коряков на несколько территориальных групп, которые отличались друг от друга по ряду антропологических, культурно-бытовых и языковых признаков. Подобное восприятие коряков как единого народа, разделенного на несколько групп, сохранялось и в XVIII в. С. П. Крашенинников писал: «Коряки разделяются на оленных и сидячих. Оленные называются чаучю, а сидячие - нымылыгу... А сидячие коряки не токмо (хотя тем же языком говорят), весьма от аленных в языке разнствуют, но и между собою великою разность имеют»14. Диалектные особенности в корякском языке отмечал и Я. Линденау: «Почти каждый острог имеет свой особый язык, и если даже слова и одинаковы, то всегда есть отличие в произношении»15. Такая ситуация продолжала существовать в XIX в. и даже в начале XX в., когда коряки еще не слились в единый этнос (народ) и составляли «племенные типы этнических общностей»16.
Расчет численности коряков исследователи строят преимущественно на источниках XVIII в., в первую очередь на данных ясачного обложения (ясачных книгах). Первым такую методику предложил Б. О. Долгих, который для конца XVII в. насчитал 10 785 коряков, в том числе 2969 взрослых мужчин17. Другие исследователи, коррелируя подсчеты Долгих, определяли численность коряков на рубеже XVII-XVIII в. от 7 до 13 тыс. человек18. При этом они отмечали, что расчеты, сделанные по материалам ясачных книг, являются весьма приблизительными19. Новые, обнаруженные А. X. Элертом, данные по истории коряков начала XVIII в. показывают, что эти расчеты значительно занижают численность коряков, которая, скорее всего, была на порядок выше, чем это можно предполагать, оперируя данными ясачных книг20. Использованные в настоящей работе источники также приводят к мысли, что численность корякского населения была больше, чем указывали Долгих и другие исследователи. По ходу работы на это будет обращаться внимание. Однако и отказываться от их подсчетов не стоит, хотя бы по той причине, что других обобщенных данных в литературе просто не приводится. Поэтому мы и сочли возможным дать ниже расклад численности территориальных групп коряков, опираясь на сведения Б. О. Долгих. Нужно только иметь в виду, что этот расклад отражает минимально возможную численность коряков в указанное время.
Первые упоминания о коряках в русских источниках относятся к середине XVII в. Уже тогда они отчетливо разделялись на две культурно-хозяйственные группы - тундровых (оленных) и береговых (оседлых-«сидячих ). Первые кочевали во внутренних районах Камчатки и материка, вторые «сидели» по побережью. В зависимости от места жительства и диалекта языка в современной историко-этнографической литературе для конца XVII - начала XVIII в. признано деление ко-ряков на несколько групп (см.: Карта 1).
Русско-аборигенное противостояние в 1740-х гг
Начиная с сентября 1742 г. Павлуцкий партиями стал отправлять свою команду из Якутска (всего к декабрю ему удалось набрать 194 человек). 25 декабря он выступил сам. Все партии собрались в Зашиверске. Двигаясь далее, в Средне- и Нижнеко-лымске майор набрал в партию дополнительно 40 казачьих детей . 7 ноября 1743 г. он прибыл в Анадырский острог, где принял от сотника В. Шипицына командование Анадырской партией и еще остававшимися здесь «партийными» казаками. 28 января 1744 г. с Камчатки прибыл Кривогорницын с 65 казаками. Общая численность Анадырской партии, вместе с армейскими и казачьими офицерами, достигла желаемой Павлуцким цифры - 407 человек . Кроме того, он забрал в партию оставшиеся от экспедиции Д. Лаптева три пушки, боеприпасы к ним, инструменты и снаряжение64.
Сам Павлуцкий к этому времени был уже сильно болен ногами и едва ходил. Возможно, суровый климат довел его до ревматизма65. Тем не менее, как и в прошлой раз, в начале 1730-х гг., он энергично взялся за выполнение поставленной задачи. К тому же сам противник - чукчи - давал повод для решительных против них действий. Как упоминалось, в марте 1741 г. они напали на оленных коряков в вершине реки Таловки. В начале 1742 г. «человек ста с четыре» чукчей появились недалеко от Анадырского острога и в урочище Баранов камень перебили ясачных коряков, в том числе 8 князцов66. 28 февраля 1743 г. чукчи совершили очередной налет на коряков, на р. Орловой, и отогнали их табун, Павлуцкий выслал в погоню за ними русско-корякский отряд в 40 человек во главе со служилым П. Модиным. Отряд настиг грабителей. В завязавшейся схватке чукчи начали терпеть поражение, но тут к ним подошла подмога, в результате чего русские и коряки «едва от них отстоялись с великою нуждою»67.
Грабительские чукотские набеги не только подрывали авторитет русской власти, которая оказывалась неспособной защитить «верноподданных» ясачных, но и напрямую задевали интересы Анадырского гарнизона, который во многом обеспечивал свое пропитание за счет корякских оленей. Самих чукчей в это время, в начале 1740-хгг., насчитывалось, по оценке Б.О.Долгих, примерно 8-10 тыс. человек , в том числе, по данным сенатской справки, до 2 тыс. воинов-мужчин69. Данные эти были весьма ориентировочны. Д. Лаптев, например, определял численность чукоцких воинов в два раза меньше .
Павлуцкий, используя предшествующий опыт и выполняя правительственную установку на «искоренение» немирных чукчей и защиту ясачных коряков, избрал тактику систематических превентивных ударов, организуя каждый год походы вглубь Чукотского полуострова7 .
В первый поход он отправился 2 февраля 1744 г. во главе отряда из 40 солдат, 367 казаков, 170 коряков и 67 юкагиров (всего вместе с самим майором и одним подканцеляристом 646 чел.). Для первозки людей, провианта и снаряжения, а также для пропитания команды было мобилизовано свыше 5000 оленей, взятых преимущественно у коряков. На вооружении партии, помимо ручного огнестрельного и холодного оружия, была одна «пушка железная малая».
Из Анадырска отряд двинулся прямо на восток через тундру к р. Майн. Перейдя ее по льду, «чрез каменья мимо вострой сопки» (Алганский кряж) вышли к устью протоки Кривой повыше Чикаева урочища. Здесь перешли на левый берег Анадыря и, пересекая реку Черную (Танюрер), маршировали к р. Нерпичей (Канчалан), где 2 марта обнаружили «след кочюющих чукоч». Посланная по следу команда с сотником С. Кривогорницыным настигла чукчей и предложила им идти в «подданство». Но те, несмотря на свою малочисленность (всего одна «юрта») ответили отказом, за что и были побиты. От пленных узнали, что недалеко находиться еще одно чукотское стойбище.
На его поиски с небольшим отрядом, оставив обоз, пошел сам Павлуцкий. «На зарешной стороне морской губы» (вероятно, Канчаланского залива, в который впадает р. Канчалан) 15 марта обнаружили 10 юрт «главного чукоцкого тоена Тентиона», который так же ответил отказом на призыв в подданство. В завязавшемся сражении чукчи были разбиты, потеряв убитыми 106 человек. Погиб и сам Тентион. Его жена и сын Тангитан попали в плен. Жена умерла от пыток («по распросам на огне зжена»), а сына Павлуцкий забрал себе в «ясырь» (в последующем Тангитан был крещен и получил имя Николай Иванович Дауркин72).
Узнав от пленных о местоположении другого стойбища - трех юрт тойона Тег-рувья, майор послал к нему Кривогорницына. Стойбище было разгромлено, его обитатели частью перебиты, частью попали в плен или бежали (бегством спасся и сам Тегрувья). При этом освободили из чукотского плена 16 коряков (мужчин и женщин). В обоих сражениях удалось захватить три тысячи оленей, которые были розданы участникам похода на пропитание и перевозку грузов.
Где-то в районе между р. Нерпичьей и заливом Креста (точно локализовать невозможно) Павлуцкий задержался на две недели, дожидаясь обоза и давая отдых команде. После 15 апреля он двинулся на Чукотский полуостров. Обогнув залив Креста, 20 мая отряд оказался у Сердца-Камня (горы Прискальной), откуда 24-го пошел дальше. Основная партия под командованием Павлуцкого двигалась сначала вдоль южного, затем восточного побережья полуострова и вышла к губе Мечинг (Мечиг-менской) и «х камню Моченгу, которой протянулся в море мысом» (возможно, современный мыс Кригуйгун между Мечигменской губой и заливом Лаврентия). Маршируя далее по полуострову, носящему ныне имя упомянутого Дауркина, Павлуцкий подошел к «самому Чукоцкому носу», под которым, судя по всем описаниям этого похода, следует понимать мыс Дежнева. Отсюда партия 3 июня 1744 г. повернула на запад к «Северо-Восточному», или «Колымскому», морю. Пройдя по побержью до южной оконечности Колючинской губы, через некую реку Епочио (Епочку, Епочу), вышли «оттоль до речки Кукуна, от коей шли вверх и перешли по вершине ж, и оттоль чрез хребты и дошли до вершины Черной реки». Река Кукун это, скорее всего, р. Амгуэма, поскольку именно ее «вершины» с востока почти вплотную подходят к истокам р. Танюрер (Черной). На то, что под Кукуном подразумевалась современная Амгуэма указывает и составленный по результатам этого похода чертеж Т. Перевалова. В комментариях к чертежу говорится, что отряд шел «подле Колым-ское море до устья реки, называемой Омгаян, землею и возвратно до Анадырска» . Отрезок маршрута от Амгуэмы до Анадырска был уже знаком Павлуцкому, который в 1731 г. ходил с вершин Танюрера на Амгуэму.
Во время движения по Чукотке Павлуцкий в апреле - мае рассылал по разным направлениям разведовательные отряды, численностью в 100-200 человек русских и ясачных, «для присмотру неприятеля» в надежде обнаружить «главное чукотское войско». Однако сделать это не удалось. Чукчи, хотя и собрали ополчение, предпочли своими основными силами скрываться от русских, не вступая в генеральное сражение, и лишь изредка беспокоили их мелкими нападениями на обоз и оленный табун. По информации, полученной от пленных, чукотское «войско» сначала отошло на полуостров Дауркина, затем ушло к «Колымскому морю». Вероятно, его преследованием и объясняется проложенный Павлуцким маршрут. Разведовательные же отряды (под командованием сотников А. Котковского, И. Бутусина, пятидесятников Я. Скре-быкина, И. Дягилева, капрала Д. Шадрина, толмачей Я. Осипова и П. Модина), пройдя по внутренним и прибрежным районам Чукотки (доходя и до Ледовитого океана), смогли обнаружить и уничтожить лишь отдельные небольшие чукотские стойбища и поселения, убивая при этом мужчин и женщин, захватывая пленных и оленей.
Еще только раз после боя с Тентионом произошло относительно крупное сражение. Отправленный Павлуцким 24 мая на поиски неприятеля И. Бутусин дошел до «Колымского моря», где наткнулся на чукотский острожек, сделанный из камней.
Бывшие там оленные и сидячие чукчи сами атаковали русских, «не допустя до острога, вышли на бой», но были разбиты, потеряв 130 человек убитыми.
Во время похода из-за нехватки оленей и «харчевых припасов» (которые в недостаточном количестве были выданы Павлуцкому в Якутске) отряд с начала лета стал претерпевать сильный голод. Скорее всего, именно это обстоятельство заставило Павлуцкого отказаться от дальнейшего преследования чукотского «войска» и от Ко-лючинской губы повернуть к Анадырскому острогу. На обратном пути партии пришлось заниматься охотой на птиц и диких оленей, специально послать отряд на побережье для добычи моржей и нерп и даже прибегнуть к «подножному корму»: «йдучи по тундре питались травой и кореньем». Все захваченные у чукчей олени (всего, по разным данным, 4427 или 4620 голов) также ушли на пропитание. Были съедены и все «езжалые олени, на коих команда следовала». От голода и пешей ходьбы многие солдаты и казаки обессилели, их пришлось нести на носилках, сделанных из ратовищ и ремней. Сам Павлуцкий сильно страдал «ножною болезнью».
Выйдя на р. Черную, Павлуцкий 14 августа отправил на байдарах, сделанных тут же из оленьих кож, вниз по реке до урочища Чикаево на Анадыре сотника И. Бутусина «с половиной утрудившейся от голоду командой» (280 человек). За день до этого, 13 августа, он командировал в Анадырск П. Модина с несколькими казаками с заданием доставить к урочищу Родионово в устье р. Белой суда (шитики) и провиант. Модин с р. Черной вышел на урочище Родиново и, оставив здесь 6 казаков, двинулся дальше к Анадырску. Оставшиеся казаки вскоре подверглись внезапному ночному нападению чукчей. Из шестерых спастись удалось только одному - казаку Воронцову, остальные были перебиты. Те же чукчи убили бывших на урочище Юкагирском на рыбном промысле посадского человека В. Федотова и новокрещенного якута Николая, взяв в плен жену и детей Федотова. Два этих нападения свидетельствуют о том, что чукчи шли следом за отрядом Павлуцкого и не преминули воспользоваться случаем, чтобы нанести хоть какой урон противнику.
Установление мирных отношений с чукчами и коряками
11 марта 1765 г., находясь в Большерецке Плениснер получил сенатский указ от 4 мая 1764 г. о закрытии Анадырской партии и выводе военной команды из Ана-дырска, а также распоряжение о своем назначении на должность начальника Охотского порта с поручением одновременно управлять Камчаткой171. 19 марта он послал копию сенатского указа и свой ордер с предписанием начать вывод команды в Анадырск . Там в это время командиром партии был поручик Яков Меркурьевич Пере-сыпкин, назначенный на этот пост Плениснером. Согласно его рапортам и именным спискам, в партии к концу 1764 - началу 1765 г. насчитывалось 378-385 человек, в том числе 168-194 регулярных и 187-211 нерегулярных чина. Из них от 130 до 250 человек находилось в Нижнеколымской и Гижигинской крепостях (табл. 15, 16, 19) . Если сравнить эти данные с данными на конец 1750-х - начало 1760-х гг. (700-750 человек), получается, что численность партии сократилась почти в два раза. Вероятно, это произошло по той причине, что числившиеся в партии, но реально несшие службу в других, помимо Анадырска, крепостях Северо-Востока Сибири военнослу-жилые люди, к середине 1760-х гг. просто перестали считаться в партии, а стали учитываться по месту непосредственной службы (в Нижнеколымске, Гижигинске, на Камчатке). Кроме того, убыль произошла и в результате отставки и смерти солдат и казаков, на место которых уже никого не присылалиь, поскольку власти потеряли интерес к содержанию в Анадырской крупного воинского контингента.
В соответствие с ордером Плениснера, полученном в Анадырске 6 мая 1765 г.174, Пересыпкин с осени 1765 г. по первому зимнему пути должен был начать отправлять команду и казенное имущество из Анадырска в Гижигинскую крепость. Перевозку людей и грузов предполагалось осуществлять на оленьих нартах, взятых у анадырских жителей и коряков, но с обязательной уплатой им за это «прогонных» денег из казны. После перевозки олени и нарты должны были быть возвращены хозяевам. Гражданскому населению Анадырска - посадским, разночинцам и отставным -Пересыпкин должен был объявить, чтобы они также начали переселение из острога, «кто куда захочет, без всяких с их стороны отговорок». Последнее распоряжение Плениснера противоречило сенатскому указу от 4 мая 1764 г., в котором речь шла только о выводе военной команды. Но, надо думать, Плениснер, придя в своем ноябрьском «представлении» к выводу о необходимости ликвидации Анадырского острога, стал действовать именно в этом направлении, надеясь на то, что правительство все же согласиться с его аргументами.
11 июля 1765 г., Плениснер, уже будучи к тому времени в Охотске , получил «конфирмованный» доклад Сената от 25 мая и сенатский указ от 25 июня 1764 г. Эти документы он также переправил Пересыпкину, а в сопроводительном ордере от 27 августа 1765 г., повторив предшествующее распоряжение (от 19 марта), добавил, что несмотря на указ Сената, из Анадырска следует выслать всех жителей, поскольку без защиты военной команды и доставки казенного провианта они там долго не проживут и будут уничтожены чукчами. Полковник также рекомендовал, в случае отказа коряков предоставить оленей, не принуждать их к тому силой, а осуществить перевозку людей и грузов на собачьих упряжках, имевшихся у анадырцев. Он также поставил Пересыпкина в известность, что регулярная команда (82 человека) выводится и из Нижнеколымска, где остается только 47 казаков177.
Сам Плениснер, не дождавшись сенатского указа о ликвидации Анадырского острога, решил активизировать принятие такого решения. В начале 1766 г. он донес сибирскому губернатору Д. И. Чичерину, что из гражданского населения остаться на постоянное жительство в Анадырске пожелали только 40 человек, и то из числа «дряхлых и отставных», которые не имеют средств на переезд. Их он якобы уже отправил за казенный счет на Камчатку. Таким образом на Анадыре не должно было остаться ни одного русского жителя, в связи с чем Плениснер вновь предлагал ликвиди-ровать острог . 20 февраля того же года Плениснер, выполняя приказ о «ревизии» гарнизонов северо-восточных крепостей, отправил в Сенат проект штатного расписания, «где сколько регулярной и нерегулярной команды быть надлежит». Найти этот проект в полном виде не удалось, но ссылки на него в других документах свидетельствуют, что в Гижигинской крепости Плениснер планировал содержать гарнизон численностью в 213 солдат и казаков во главе с поручиком 7 . На данный проект не последовало никакой резолюции Сената, зато аргументы в пользу ликвидации Анадырского острога наконец-то встретили у властей понимание. Их полностью поддержали Д. И. Чичерин и Сенат, и 28 сентября 1766 г. императрица утвердила сенатский указ о снятии в Анадырске церкви, что означало полное упразднение русского поселения .
1 августа 1767 г. данное распоряжение дошло в Охотск к Плениснеру. 19 августа того же года он отправил ордер Пересыпкину, в котором приказал разрушить и сжечь в Анадырске церковь и все строения, отправить оттуда в Гижигинск и Нижне-колымск всех посадских и разночинцев с их семьями, все годное казенное имущество вывезти в Гижигинск, а негодное закопать в дальнем от острога месте. Особо он указал на то, чтобы служилых людей, бывших в чукотских походах, отправлять только в Гижигинскую крепость .
Вывод военной команды и населения из Анадырска начался 20 ноября 1765 г., осуществлялся партиями и был закончен 3 марта 1771 г. {табл. 17, 18) . Большая часть команды и «обывателей» выехала в Гижигинскую крепость - 100 офицеров и солдат, 93 казака, 378 гражданских лиц обоего пола, меньшая - 43 (или 44) казака и 184 жителя в Нижнеколымск. Поскольку коряки дали оленьи упряжки только под две воинские партии, выехавшие 20 ноября 1765 г. и 10 октября 1768 г., остальным партиям, а также гражданским лицам пришлось выезжать на «собственных собачьих нартах» или «на наемных за свой капитал корякских оленях». Причем большинству, даже военным, пришлось из собственных средств оплачивать переезд, а «казенные прогоны» получили только 70 солдат и казаков и один разночинец. Вместе с людьми из острога были вывезены казна, архив, вооружение, боеприпасы, амуниция, инструменты, металлические изделия и прочее казенное имущество. Значительную часть пришедшего в негодность имущества, вывоз которого из-за нехватки транспорта был затруднен, по приказу Плениснера 13 сентября 1768 г. закопали «на урочище от Ана-дырска вверх по реке на заречной стороне у протоки Салдатовой»183.
6 октября 1770 г. в остроге была разобрана Спасская церковь, бревна от нее спущены в реку . 3 марта 1771 г. были разрушены и сожжены все строения (канцелярия, гауптвахта, командирские «покои» с двумя амбарами, 75 обывательских домов, один «компанейский двор») и крепостные укрепления (три башни, три батареи, полисад) . В тот же день, 3 марта, остатки гарнизона и жителей во главе с прапор-щиком П. Мордовским (Я. Пересыпкин отбыл еще 4 ноября 1769 г. ) двинулись в Гижигинск 7. Этот день стал последним в истории существования Анадырского острога, 122 года выполнявшего роль форпоста России на ее северо-восточных рубежах . После него осталось пустое место, анадырцы вывезли или уничтожили все, что представляло хоть какую-то ценность.
Резкое снижение военной активности русских в направлении Чукотки и упразднение Анадырского острога не означали, однако, что в российские власти потеряли интерес к северо-восточной оконечности Азии и поиску новых земель в этом районе, их географическому изучению. В конце 1750-х - начале 1760-х гг. при энергичной поддержке сибирского губернатора Ф. И. Соймонова предпринимались попытки осуществить плавание вокруг Чукотского полуострова, как из Тихого океана с Камчатки (экспедиции купцов И. Бечевина и И. Мухина), так из Ледовитого океана из устьев рек Лены и Колымы (несколько морских походов купца Н. Шалаурова). Ф. Плениснер, возглавлявший в 1765-1772 гг. Охотско-Камчатский край, следуя правительственным предписаниям и инструкциям Соймонова, организовал в 1765-1766 гг. экспедицию И. Б. Синдта к Чукотке и «Большой земле», а в 1769-1771 гг. геодезистов И. Леонтьева, И. Лысова и А. Пушкарева - на Медвежьи острова в Ледовитом океане. В 1770 г. купец И. Ляхов посетил острова, впоследствии названные его именем, а в 1773-1774 гг. побывал на Новосибирских островах. В эти же 1760-е гг. началось активное обследование и картографирование Алеутских (плавания промышленников, экспедиция П. К. Креницына и М. Д. Левашева) и Курильских островов (экспедиции сотника И. Черных), а также шло гидрографическое описание Охотского и Камчатского побережий . Сам Плениснер продолжал работу по сбору картографического материала. В январе 1766 г. он отправил сибирскому губернатору Д. И. Чичерину новый вариант «Карты Анадыря, с около лежащими местами, а также землицы Чукоцкой и часть Северной Америки» и «примечания» (комментарии) к ней, а в начале 1770-х гг. выслал в столицу карты северо-восточной Сибири, составленные Т. Переваловым и Н. Дауркиным190.
Русские и аборигены: антропология конфликта
Начать анализ парадигмы действий русских в отношении чукчей и коряков, естественно, следует с их самых первых контактов. Но здесь мы сталкиваемся с огромной проблемой, которая существенно затрудняет исследование. Дело в том, что в подавляющем большинстве случаев единственные источники, сообщающие нам о том, как происходили встречи русских с аборигенами, это сказки, отписки и челобитные землепроходцев, т. е. источники заведомо тенденциозные, излагающие только одну, «русскую», версию событий. Кроме того, казачьи соообщения о встречах с аборигенами поражают своей лапидарностью. Мы не найдем в них подробного изложения того, как происходили эти встречи. Землепроходцы предпочитали констатировать лишь результат, который только и интересовал вышестоящие власти. Если бы у последних был интерес к конкретике, они, несомненно, заставили бы «информаторов» рассказать все, зафиксировав это на бумаге. Тем не менее, имеющаяся информация все же позволяет, правда, в самых общих чертах, выяснить, как развивалась ситуация при первых контактах.
При встрече с иноземцами казаки вступали с ними в переговоры, излагали им «государево жалованное слово», уговаривая идти в ясачный платеж и обещая взамен «государево жалованье». Далее были возможны два варианта. Первый, когда переговоры заканчивались миром и иноземцы вносили ясак. Такое случалось с отдельными территориальными группами чукчей и коряков, однако, крайне редко. Наиболее распространенным был другой вариант, когда иноземцы, выслушав русские предложения, отказывались от них: «и те, государь, иноземцы... в твоем, государеве, ясаке отказали», «учинилися сильны и не послушны и не покорны и ясаку с себя не дали».
В результате происходило вооруженное столкновение. Важно заметить, что в случае применения со стороны землепроходцев силы в отношении аборигенов вышестоящие власти не пытались разобраться, насколько оно было оправданным, принимая с удовлетворением известие о подчинении очередных «иноземцев». Получается, что русские - казаки и их начальство - рассматривали иноземцев только как потенциальных плательщиков ясака, которых любым способом надо привести в ясачный платеж450.
Оба варианта наводят на мысль, что развитие событий в первую очередь и в основном зависело от тактики действий землепроходцев, от их заинтересованности в мирном или военном исходе встречи. Несомненно, огромной при этом была роль толмача, его знание «иноземческого» языка и умение корректно и, так сказать, деликатно осуществить перевод «государева жалованного слова». Выражаясь научными терминами, речь идет о коммуникативной компетенции, под которой понимается знание используемых при коммуникации символьных систем и правил их функционирования, а также принципов коммуникативного взаимодействия. В этом взаимодействии ведущую роль играет языковое общение451. Как отмечают специалисты, «как правило, большое число проблем возникает при переводе информации с одного языка на другой. Очевидно, что абсолютно точный перевод невозможен из-за разных картин мира, создаваемых разными языками. Наиболее частым случаем такого языкового несоответствия является отсутствие точного эквивалента для выражения того или иного понятия и даже отсутствие самого понятия. Это связано с тем, что понятия или предметы, обозначаемые такими словами, являются уникальными для данной культуры, а в других культурах отсутствуют и, следовательно, там нет соответствующих слов для их выражения»452. К сожалению, дошедшие до нас сказки и отписки не содержат подробной информации о ходе переговоров, а тем более «прямую речь» толмача и ответы аборигенов. Поэтому мы не знаем, какие аргументы использовали русские, пытаясь уговаривать аборигенов. Однако вряд ли будет ошибкой предположение, что толмачи (а ими зачастую при походах по крайнему Северо-Востоку были юкагиры или метисы - потомки от русско-юкагирских браков) вынуждены были адаптировать политико-правовые понятия и термины «государева жалованного слова» к языку коряков и чукчей, в котором эти понятия и термины просто отсутствовали. Например, когда в 1641 г. подъехавшим к Алазейскому зимовью оленным чукчам предложили заплатить ясак, те ответили: «А до них де нихто руских людей у них не бывал и про них они руских людей не слыхали... И они де того не знают, какой ясак и как государю давать»452 (курсив наш. -А. 3.)
Следствием «адаптации» была неизбежная «примитивизация» самого «жалованного слова», в результате чего сознанию аборигенов становились понятны только те значения, которые уже были в их собственном «политико-правовом обиходе». Имея представления о существовавших в то время у чукчей и коряков общественных отношениях, можно утверждать, что из речей толмача они точно могли понять лишь то, что их хотят превратить в «холопов» (рабов) какого-то «сильного человека», который живет где-то далеко-далеко, заставить отдавать ему пушнину, а взамен этого «сильный человек» обещает защиту и подарки. Поскольку в подавляющем большинстве случаев реакцией на речи толмача был отказ от уплаты ясака, после чего аборигены начинали «драться», нетрудно догадаться, что их не устраивала перспектива добровольно превратиться в холопов. Не исключено, что причиной резкого первоначального неприятия русских могло стать то, что коряки и чукчи еще до своих первых контактов с ними уже имели от своих соседей, уже знакомых с русскими, представление о том, что можно от ожидать от «незванных гостей». То есть, они уже знали, что русские требуют пушнину и подчиняют своей власти.
В тех же редких случаях, когда контакт заканчивался мирно, можно предположить, что, во-первых, сами землепроходцы придерживались более «мягкой» тактики, не требуя сразу же ясак, а, во-вторых, толмач выстраивал перевод «жалованного слова» и вообще «русских речей» таким образом, чтобы не вызвать негативной реакции иноземцев. Это, конечно, же предположение, построенное преимущественно на логическом умозаключении (не было вооруженного столкновения - значит, русские сумели договориться). Однако оно подтверждается одним очень интересным сообщением. Речь идет о записанном в 1690-х гг. рассказе казаков о походе на Камчатку454. Эта запись содержит наиболее подробное из известных описание одного из первых контактов русских с коряками.
Согласно рассказу казаков, они сразу же, вместо требования ясака, предложили произвести товарообмен: «и с ними те промышленные люди торговали и меняли на свои хлебные припасы иноземские товары соболи и лисицы малое число». Установив таким образом мирный контакт, русские стали распрашивать коряков, откуда те и где их местожительство. В ответ коряки, увидев, что пришельцы настроены миролюбиво, пригласили их в свои жилища. При этом они обещали «храните» русских, т. е. не причинить им зла и защищать. Казаки, вычислив, кто у коряков «лучшие люди», преподнесли им подарки - хлеб, медные котлы, топоры, кожи. Завоевав тем самым окончательно благожелательное к себе отношение, казаки распросили иноземцев об их местожительстве, численности, управлении, социальном устройстве, взаимоотношениях между родами, о других народах (ительменах), живущих по соседству. Особое внимание при этом они уделелили военному делу и вооружению коряков, а также выяснению вопроса, находятся ли они в чьем-либо подданстве: «хто ими владеет и есть ли у них большие над ними». В ответ казаки рассказали корякам «подробну все о себе». Правда, ясак им взять так и не удалось. Зато пребывание в корякском поселении закончилось мирно455.
Данный рассказ свидетельствует, что первопроходцам удавалось найти подход к иноземцам и общий с ними язык. Это обеспечивалось подчеркнутым миролюбием со стороны русских, подарками «начальствующим лицам» и товарообменом (железные товары в глазах иноземцев, несомненно, представляли большую ценность), а также отказом от требования ясака.
