Политика России на Северном Кавказе в системе международных отношений в XVIII - первой половине XIX века Якубова Ирина Ивановна

Содержание к диссертации

Введение

ГЛАВА I. РУССКО-СЕВЕРОКАВКАЗСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА

1. Международные отношения конца XVII - начала XVIII в. и формирование внешнеполитической программы России на Северном Кавказе в первой половине XVIII в 68

2. Большая Кабарда в русско-турецких отношениях в середине XVIII века 97

3. Проблема работорговли в русско-турецких отношениях середины XVIII в 115

4. Осетия, Дагестан, Ингушетия, Чечня и Малая Кабарда в русско-турецких отношениях в 50-60-е гг. XVIII века 125

5. Таможенная политика России на Северном Кавказе в XVIII веке. 162

ГЛАВА II СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ В МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЯХ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА

1. Политика России в Большой Кабарде в период русско- турецкой войны 1768-1774 годов 184

2. Политические и экономические связи России с Осетией, Дагестаном, Чечней, Ингушетией и Малой Кабардой в период

русско-турецкой войны 1768-1774 годов 211

3. Русско-северокавказские отношения последней трети XVIII

века 240

ГЛАВА III. ОРГАНИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В СОСТАВЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В XVIII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА

1. Организация управления горскими народами Северного Кавказа в конце XVIII - первой п оловине XIX века 292

2. Административное и военное устройство Центрального Предкавказья в XVIII - первой половине XIX века 325

ГЛАВА IV.ПОЛИТИКА РОССИИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

1. Политика России на Северном Кавказе первой трети XIX века 366

2. Северный Кавказ в международных отношениях в 40-50-е

годы XIX века 417

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 477

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 486

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 522

• Международные отношения конца XVII - начала XVIII в. и формирование внешнеполитической программы России на Северном Кавказе в первой половине XVIII в
• Политика России в Большой Кабарде в период русско- турецкой войны 1768-1774 годов
• Организация управления горскими народами Северного Кавказа в конце XVIII - первой п оловине XIX века

Введение к работе

Актуальность исследования. Северный Кавказ в течение длительного времени играл важную роль во внешней политике России.

Представляя собой перешеек между Черным и Каспийским морями, Северный Кавказ соединяет Европу и Азию. Это способствовало тому, что народы, его населяющие постоянно общались как с населением азиатских, так и ближайших европейских стран. Но самой близкой к Северному Кавказу страной европейского континента неизменно являлась Россия.

Определенно известно, что с географической точки зрения равнинное Предкавказье имеет много общего с южнорусскими степями, влияние каковых ощущается и на северных склонах Большого Кавказского хребта. Это сходство природных условий Предкавказья и южной России на ранних ступенях культурного и этнического развития, когда географический фактор играл определяющую роль в течении исторической жизни, диктовало и установление широких контактов между населением Северного Кавказа, Подонья и Нижнего Поволжья. На протяжении веков русско-северокавказские связи носили как дипломатический и экономический, так и военный характер.

Черное и Каспийское моря, куда впадали главные русские реки, были для России всегда естественным продолжением путей в Азию и Южную Европу. В течение XVI-XVII веков Российское государство развивало торговые отношения с Ираном, Закавказьем, распространяло и укрепляло свое политическое влияние в Восточной и Западной Грузии, противодействуя экспансии там Турции и Ирана.

На рубеже XVIII века начинается очередной этап в истории русско-кавказских связей, который формирует иной уровень этих отношений, уровень государств нового и новейшего времени. В последующее время в XVIII - первой половине XIX века российское правительство достаточно точно выявляло и устанавливало тенденции возможного сотрудничества с северокавказскими этническими и государственными образованиями в

4 соответствии с международными договорами того времени и политической обстановкой как в регионе, так и в мире в изучаемый период.

Таким образом, уже в силу географического и, в первую очередь, стратегического положения Северный Кавказ издавна составлял сферу жизненноважных интересов России и других стран; в свою очередь, для народов Кавказа также была важна русская политическая ориентация. Присоединение Северного Кавказа к России заняло длительный период времени и определило постепенное вхождение областей и государств Северного Кавказа в состав Российской империи.

Организация государственного управления Северным Кавказом в
составе Российской империи характеризовалось, как правило,

исследованным знанием особенностей исторического и этнического развития северокавказских народов.

К середине XIX века, когда Северный Кавказ уже определился как часть внутренней империи (Андрианопольский договор 1829 г.), этот регион не терял своего международного значения во взаимоотношениях России со странами Запада и Ближнего Востока.

Таким образом, актуальность исследования российско-северокавказских отношений очевидна, так как процесс взаимодействия стратегических и политических интересов России и государств Северного Кавказа был достаточно сложен как в указанный период, так и в настоящее время, поэтому историческое изучение проблемы присоединения различных регионов к Российской империи всегда нуждается не только в уточнении и конкретизации, но и в обобщении и осмыслении имеющегося материала.

Цели и задачи исследования.

Данная работа позволяет установить причинно-следственные связи исторических явлений на Северном Кавказе в XVIII-XIX веках, представить содержание политических действий России, Ирана, Османской империи, европейских государств на Северном Кавказе.

Целью диссертационного исследования является изучение политической истории народов Северного Кавказа в связи с внешней политикой великих держав в новое время, что позволяет показать участие горцев в международных событиях, выявить обстоятельства, определявшие те или иные позиции и действия северокавказских политических объединений в эпоху международного противостояния. Это дало возможность, в свою очередь, конкретно объяснить причины избрания горцами Кавказа русской внешнеполитической ориентации в сложных исторических условиях того времени.

Кроме того, в работе ставится задача в системе международных отношений исследовать цели и методы политики России на Северном Кавказе, проследить эволюцию этой политики в связи с изменением международной обстановки и дальнейшим развитием русско-северокавказских связей, определить ее значение как для Северного Кавказа, так и для России. Изучение этого вопроса позволит определить особенности и основные тенденции в формировании внешнеполитического курса русского правительства в национальных районах России, установить общие закономерности в этом процессе, проследить влияние новых политических институтов на социально-экономическое развитие различных народов, разновременно вошедших в состав России.

Политика России на Северном Кавказе именно в XVIII - первой половине XIX века не выделялась в специальное исследование в историографии, хотя в настоящее время российская наука располагает довольно обширной научной литературой, посвященной данной проблеме как части политической истории народов Северного Кавказа и России.

Хронологические рамки исследования.

Хронологические рамки диссертации охватывают начало XVIII века с момента формирования внешнеполитической программы российского государства и активных действий России в этом регионе в период нового времени до середины XIX века, когда вхождение Северного Кавказа в состав

Российской империи окончательно получило свое завершение в международных договорах указанного периода, и взаимоотношения народов Северного Кавказа с Россией и другими государствами из проблемы внешнеполитической становится внутренней проблемой единого государства.

Методологическая основа диссертации.

В основу диссертации положен принцип исторического анализа всего возможного комплекса существующих источников в хронологической последовательности. Основным познавательным подходом в исследовании общественного развития в данной работе является метод изучения глобальных исторических процессов в системе политической истории. Необходимость исследования глобальной политической истории вытекает прежде всего из потребности преодолеть пространственные, временные и схематически-идеологические ограничения, которые присущи локальным политическим историям отдельных стран и народов. Потребность выйти за рамки анализа истории отдельных наций — государств диктуется и необходимостью исследования эволюции формирующейся международной политической системы, которая оказывает зачастую определяющее влияние на развитие тех или иных стран или этносов. В изучении мировой политической истории также весьма важны синхронизация и взаимодействие, взаимовлияния процессов, событий и явлений в разных странах, цивилизациях и регионах, что и заложено в основе концепции представленной работы. Для глобальной истории временная упорядоченность, согласованность процессов и событий, локализованных в разных местах, имеет принципиальное значение потому, что в такой синхронизации и согласованности проявляется глобальность, присущая историческому развитию на всех этапах общественной жизни.

Таким образом, методологической основой данного исследования является цивилизационный метод, подразумевающий материалистическое понимание исторического процесса, в основе которого лежит анализ

7 объективных закономерностей существования разных государств и этносов в эпоху, когда полицентризм господствовал в политической, социально-экономической и культурной жизни народов изучаемого региона. Кроме общеметодологических в работе используются специальные исторические методы: диахронный, синхронный, сравнительно-исторический и общенаучные: классификационный, статистический и структурно-системный.

Научная новизна и практическая значимость.

Новизна представленного к защите исследования состоит в том, что впервые в кавказоведении определяет события, происходившие в этом регионе в XVIII первой - половине XIX века как начальный этап формирования глобальной мировой системы в условиях нового и новейшего времени для России и Северного Кавказа. Этот процесс, по нашему мнению, является частью общемирового процесса складывающейся в рамках Российского государства новой международной организации, которая, в свою очередь, является частью двухмерной модели военно-силовой системы Российской империи. Особо обращается внимание на то обстоятельство, что организация Российского государства в XVIII-XIX веках как многонационального, а затем и интернационального с элементами региональности подготовила почву и предопределила уже в XX веке появление единой системы политического и социального правопорядка.

Материалы представленного диссертационного исследования могут быть применимы при создании обобщающих трудов по истории Северного Кавказа и России, истории внешней политики и международных отношений, для изучения истории народов этого региона, при написании учебников и учебных пособий по данной дисциплине. С учетом прогностических функций исторической науки содержание и выводы работы могут быть учтены при анализе современной политической обстановки на Северном Кавказе.

Апробация работы.

Представленная диссертация прошла обсуждение на заседании кафедры истории России Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова. Результаты исследования изложены в докладах конференций «Истоки и традиции русско-северокавказского боевого содружества в дореволюционном прошлом (формы, характер, исторические последствия)» (Грозный, 1990), «Славянские чтения» (Нальчик, 2002), а также в научных публикациях общим объемом 19 печатных листов, из них 10 печатных листов - монография «Северный Кавказ в русско-турецких отношениях в 40-70-е гг. XVIII века» (Нальчик, 1993).

Характеристика источников.

Исследование проводилось на основании архивных материалов, главным образом, Архива внешней политики Российской империи из фондов «Ингушские дела», «Кабардинские дела», «Кизлярские и моздокские дела», «Осетинские дела», «Сношения России с Грузией», «Сношения России с Крымом»; Центрального Государственного архива Республики Дагестан, из фонда «Кизлярского коменданта», а также Российского Государственного архива древних актов и Российского Государственного военно-исторического архива.

Документы официального делопроизводства высшего дипломатического уровня: дипломатическая переписка русского правительства со своими резидентами в Константинополе, ноты, записки, реляции Коллегии иностранных дел по кавказским делам — помогают понять причины острой борьбы за Кавказ между Россией, Турцией и Крымом и позиции в этой борьбе каждой из сторон.

Указы, доклады, рассуждения Коллегии иностранных дел по вопросам политики России в регионе по характеру своему представляют единый комплекс материалов, позволяющий проследить процесс разработки планов русского правительства на Северном Кавказе и условий их реализации.

Проекты, донесения, рапорты русских резидентов, русской пограничной администрации, как инициативные документы информирующего характера, дают возможность изучить методы решения «кавказской проблемы», содержат оперативные сведения о внутреннем положении на Северо-Западном Кавказе, в Кабарде, Осетии, Чечне, Ингушетии, Дагестане, что позволяет выявить причины русской политической ориентации горских народов.

Кроме того, часть материалов из Архива Министерства иностранных дел, уточняющих некоторые моменты политики России в регионе, находятся в «Дипломатической переписке Екатерины II», опубликованной в сборниках Русского исторического общества¹.

Некоторые документы, значительно дополняющие исследование по конкретным вопросам русской политики взяты из приложений к работам Б.В. Скитского и С.Ф. Головчанского; в основном это ныне утраченные материалы фонда «Кизлярского коменданта» Государственного архива Республики Дагестан .

Правительственные законодательные акты, касающиеся политики России на Северном Кавказе, опубликованы в «Полном собрании законов Российской Империи» (далее — ПСЗ, СПб., 1830), кроме Прутского договора 1711 года, текст которого приводится из сборника «Договоры России с Востоком» (СПб., 1869), составленного Т. Н. Юзефовичем.

Значительное количество документальных материалов по данной проблеме содержится в различных сборниках документов.

Среди дореволюционных изданий необходимо отметить «Акты, собранные Кавказской археографической комиссиею» (далее — АКАК), вышедшие в свет в 1886—1904 гг. в 12 томах. Эта публикация является официальным изданием документов, в первую очередь обосновывающих правомерность действий царского правительства, и в силу тенденциозности и отрывочности их подбора дает лишь поверхностное представление о событиях на Северном Кавказе в исследуемый период.

Необходимо сказать, что, не имея возможности пользоваться документальными материалами турецких архивов, автор счел нужным сосредоточить основное внимание на проблемах политического сотрудничества России с Северным Кавказом. Следует отметить также, что различные районы этого региона в изучаемый период играли не одинаковую роль в международных отношениях. Например, крайне скупые сведения источников по истории балкарского народа XVIII в. вообще и русско-балкарских отношений в частности не дают возможности судить определенно о характере взаимоотношений в указанное время России с Балкарией и Карачаем.

Наибольшее значение в то время, особенно в XVIII веке придавалось как Россией, так и Турцией центральной части Северного Кавказа, а именно Кабарде. Это объясняется давностью традиционных связей Кабарды и России, выгодным географическим и стратегическим положением последней и влиянием ее, в силу упомянутых обстоятельств, на политические позиции целого ряда народов Северного Кавказа.

Отечественная историография.

Отдельные вопросы рассматриваемой проблемы были затронуты уже в трудах дореволюционных историков Н.Ф.Грабовского, СЯ.Головчанского, Н.Дубровина, В.Д.Смирнова, С.М.Соловьева, В.Потто и других .

Ими был собран богатый фактический материал и сделан ряд ценных наблюдений, касающихся русско-кавказских взаимоотношений. Все они уделяли основное внимание внешнеполитическим событиям на Кавказе, и особенно утверждению на Северном Кавказе русской администрации. Однако ценность их трудов значительно снижается откровенной апологией царской политики на Кавказе.

Например, в упомянутом историческом очерке Н.Ф. Грабовского излагается история взаимоотношений России с Кабардой со времен Киевской Руси до реформы 1866—1867 гг. При этом автор не делает различий между слоями кабардинского общества и их интересами в отношениях с Россией.

Он игнорирует то обстоятельство, что в разных исторических условиях цели и методы политики русского правительства менялись в зависимости от международной обстановки и уровня социально-экономического развития как Кабарды, так и России.

В то же время в очерке признается традиционный характер дружеских русско-кабардинских связей, а политика России в Кабарде рассматривается как противовес захватническим планам Турции и Крыма.

Прогрессивное значение присоединения Кабарды к России объясняется автором с точки зрения перспектив дальнейшего социально-экономического развития Кабарды. «Время и прогресс, - пишет Грабовский, - не заставляют себя ждать. В пользу (присоединения к России) деятельно хлопочет, проникающее в умы кабардинцев сознание необходимости улучшения своего социального быта, путем восприятия здравых экономических начал. Достаточное количество леса, изобилие воды и богатая почва с избытком вознаграждают труд кабардинца и дают ему возможность постигнуть выгоду рационального обмена богатством. Этот обмен, происходящий между кабардинцами и русскими, поддерживая общность интересов, с каждым днем все ближе и ближе сводит между собою эти национальности, заставляя кабардинцев убеждаться, что соседство русских становится для них необходимым»⁴.

Труды представителей официальной историографии преследовали определенные интересы: оправдать завоевательные цели русского царизма. Соответственно этому авторы, чтобы подчеркнуть «цивилизаторскую миссию» царизма, тенденциозно освещали события, принижали уровень социально-экономического развития кавказских народов и сущность антизавоевательной борьбы горцев.

Это в полной мере можно отнести к статье С. Ф. Головчанского, посвященной военной экспедиции Российских войск в Чечню в 1785 г. По его мнению, в результате конфликтов чеченцев с пограничным казачьим населением, чеченский простой народ оказывается враждебным по

12 отношению к русским, в то время как чеченские старшины беспомощны перед своим народом и вынуждены поэтому вместе с ним выступать против России⁵.

С 70-х годов XIX в. в России выходят в свет работы, авторы которых начали оперировать фактами, указывавшими на подрывную деятельность англичан на Кавказе в 30—60-х годах XIX в.⁶ В книге сотрудника российского МИД А. Жомини о дипломатической истории Крымской войны подчеркивается, что в отличие от Франции Англия в этот период проявляла особый интерес к Кавказу и намеревалась вытеснить оттуда Россию, используя турок и черкесов. Автор затрудняется сказать, как далеко шли представления Лондонского кабинета о последствиях войны в Азии, но он находит в них немалую долю иллюзий, подтверждая это итогами событий 1853—1855 гг. на Кавказе: турки повсюду разбиты, горцы выказали почти полное равнодушие к войне, провал экспедиции Омер-паши в Мингрелию отрезвил надежды на подобного рода предприятия⁷.

С появлением в 1874 г. статьи Абцедария в отечественной историографии началось изучение деятельности иностранных эмиссаров в Черкесии после Крымской войны. Автор сообщает о военно-политических и экономических планах Т. Лапинского, предводителя англо-польского легиона, прибывшего к горцам в 1857 г. Эта статья дополняет интересными подробностями воспоминания самого Лапинского, которые не были известны Абцедарию. Не имея других документов, он основывался на устных рассказах очевидцев событий, то есть на источнике, требующем при всей его ценности проверки другим материалом. Понимая это, автор оговаривался, что он «не смеет придавать полного вероятия сообщаемым известиям» и выражал надежду, что в будущем историки исправят его «невольные промахи неопровержимыми официальными фактами».

В 1887 г. в «Кавказском сборнике» был помещен более обширный и хорошо документированный очерк о происках английских, турецких и польских агентов в Черкесии в 1856—1858 годах. В его основу легла весьма

13 значительная, но далеко не полная сумма почерпнутых из различных источников фактов, свидетельствовавших о нежелании иностранных держав отказаться после Крымской войны от политики противодействия окончательному вовлечению кавказских народов в состав России. Однако представленный материал публикации порождает впечатление, будто Турция являлась главной вдохновительницей антирусской деятельности и практически ее осуществляли безвестные эмигранты и авантюристы польского и венгерского происхождения. Многие исторические факты в этой работе (к примеру, участие австрийского посла в Константинополе в организации диверсий в Черкесии и другие) остались, к сожалению, без объяснений⁹.

С.С.Татищев, русский дипломат, много писавший по вопросам внешней политики России¹⁰, в своих трудах доказывал бескорыстие русского царизма в Европе и на Востоке, противопоставляя ему агрессивные действия западноевропейских стран, прежде всего Англии. Исходя из своей концепции, С.С.Татищев считает главным противником России на Кавказе в 30-е годы XIX в. Англию. Несмотря на умеренность требований России по Адрианопольскому договору 1829 г., пишет автор, Лондонский кабинет заявил Петербургу резкий протест по поводу того, что завоевания России на Кавказе нарушают европейское равновесие. Передавая смысл ответа русского канцлера К.В. Нессельроде по этому вопросу, С.С.Татищев справедливо указал на несостоятельность упреков англичан, ввиду отсутствия связи между статус-кво в Европе и приобретением Россией нескольких крепостей на восточном побережье Черного моря. Если же, вопреки логике, Англия, рассуждает автор, настаивает на существовании такой связи, то тогда ей следует принять аналогичные обвинения в отношении несравненно более масштабных захватов в Индии. Вместе с тем, С.С.Татищев склонен видеть в протесте британского правительства скорее беспокойство за безопасность уже захваченных колоний, чем симптом

14 активизации Англии в поисках новых сфер влияния, в данном случае — на Кавказе¹¹.

Определить роль Кавказа в истории России и системе международных отношений первой половины XIX в. пытался публицист и историк Р.А. Фадеев. По его мнению, присоединение этой территории было совершенно естественной необходимостью для русского государства, вынужденного заботиться об обороне своих непрочных южных границ в условиях опасного соседства с агрессивными Турцией и Ираном. Если для Англии, полагал Р. А. Фадеев, устремление на Восток — «дело удобства и выгоды», то для России — это «не роскошь, не прихоть, происходящая от избытка сил, не удовлетворение той или другой исключительной цели как торговля, политическое влияние и прочее», это «дело жизни». Без Индии Англия останется той же Англией, она не подвержена никакой угрозе с Востока. Россия же «родилась государством, сросшимся с Европой и с Азией» и с ними неразрывно связаны ее исторические судьбы. Она совершает свои приобретения «у пределов самого тела империи», с которым они вскоре сливаются, в то время, как для Англии и Франции захваченные владения «всегда остаются чуждою страною»¹².

Р.А. Фадеев полагал невозможным независимое существование слабых в экономическом, политическом и военном отношениях полупатриархальных, полуфеодальных государственных образований на Кавказе. Он ставил вопрос так: либо утверждение здесь России, либо вовлечение этого района в орбиту британской или иной экспансии, неминуемо создававшей для русского государства опасность с Востока, где европейское проникновение начинается с ситцев, «а кончается созданием подвластной империи в 150 миллионов жителей»¹³. Р.А.Фадеев прав, считая, что нейтралитет территорий, подобных Кавказу, для практики международной жизни XIX в. — абстрактное понятие и нереальное состояние. Если бы Россия, пишет он, не присоединила Кавказ в эпоху антинаполеоновских войн, когда Европе было не до восточных дел, то позже кавказский вопрос непременно стал бы вопросом европейским¹⁴.

15 Р.А.Фадеев лишь констатировал наличие агрессивных замыслов Англии на Кавказе, не опираясь на фактический материал. В качестве редких примеров, призванных подкрепить это утверждение, приводятся события Крымской войны. Более ранние времена упущены из поля зрения автора. Не выдерживает критики предположение Р. А. Фадеева о том, что сохранением Кавказа в своем составе в годы восточного кризиса 50-х гг. XIX в. Россия обязана счастливому и едва ли не случайному стечению обстоятельств¹⁵. Нерасторопность союзников, в его представлении, спасла империю от такой колоссальной потери. Нетрудно заметить склонность автора лишить народы Кавказа роли активного субъекта истории. Между тем, в конечном итоге, именно их политические настроения в пользу России и готовность всячески помочь ей в борьбе с интервентами предопределили успехи русского оружия на кавказском театре войны.

А.Л.Зиссерман, биограф Кавказского наместника князя А.И.Барятинского, почти полностью разделяет взгляды Р.А.Фадеева, но прибегает к еще большей иллюстративности. Подчеркивая роль Кавказа в системе усложняющихся к началу второй половины XIX в. международных отношений на Востоке, автор касается некоторых конкретных проявлений русско-английских противоречий в Черкесии после 1856 г. Он пытается понять характер взаимосвязи кавказского и польского вопросов. Но А.Л. Зиссермана, как биографа А. И. Барятинского, данные проблемы привлекают не сами по себе, а лишь в качестве фона, на котором рельефно предстают деяния его главного героя. Ценность труда А.Л.Зиссермана для нашей темы повышает помещенная в нем часть переписки Барятинского с министерством иностранных дел и военным министерством по поводу свободы международной торговли на восточном побережье Черного моря и британских акций среди черкесов¹⁶.

Следующим этапом в изучении международных аспектов истории Кавказа стали работы А.Н.Петрова и Ф.Ф.Мартенса. А.Н.Петров впервые привлек дипломатические документы, рассказавшие о ходе и остроте споров

по кавказскому вопросу на Парижском конгрессе 1856 г. между делегатами России и Англии . Ф.Ф.Мартенс в своей многотомной публикации международных договоров¹⁸, являющейся одновременно и исследованием, затрагивает проблему русско-английского соперничества на Кавказе. Он подчеркивает, что доктрина министра иностранных дел России К.Нессельроде, провозглашавшая отношения России с народами Востока ее домашним делом, не терпящим вмешательства (даже в виде «добрых услуг») третьей стороны, отражала официальную позицию Петербургского кабинета и служила недвусмысленным предупреждением Лондону¹⁹.

На основе донесений из Лондона русского посла К.О. Поццо-ди-Борго Ф.Ф.Мартенс проследил в общих чертах развитие конфликта вокруг ареста английского судна «Виксен». Ввиду использования одного вида источников воссозданная историческая картина получилась далеко не полной. Исследователь обходит вопрос о целях провокации и ее инициаторах. Рассматривая дело «Виксена» как острый, по частный эпизод русско-английских отношений, не имевший ни предпосылок, ни последствий, Мартене, тем самым, ставит его вне нараставших антагонизмов между Англией и Россией на Ближнем Востоке²⁰.

Известный ученый Н.Ф.Дубровин, опубликовавший фундаментальные работы по истории Кавказа, обогатил имеющийся запас сведений о военных действиях союзников на восточном побережье Черного моря в годы Крымской войны. Но он, как и многие современные ему историки, анализирует ситуацию на Кавказе вне всякой связи с настроениями местных народов, категорически отвергнувших дипломатические представления западных держав и вставших на сторону России. Н.Ф.Дубровин, считая обоснованными бытовавшие тогда опасения потерять Кавказ, навеянные незаслуженным недоверием царизма к населению региона, умаляет роль многонациональных иррегулярных ополчений в победах русской армии, добытых в боевом содружестве²¹.

17
ф Е. Фелицын, автор труда о черкесском князе Сефер-бее Зане , дал в

целом близкий к оригиналу портрет политического авантюриста, терзаемого раздумьями не над судьбами черкесов, а над тем, как устроить личное благополучие. Он торговал освободительными устремлениями горцев, стремясь нажить и денежный и моральный капитал.

Следует также отметить одну из ранних статей Е.Фелицына о деятельности польских эмиссаров в Черкесии в 1845—1846 гг. Опираясь на документы из архива Кубанского казачьего войска, автор сообщил ряд фактов, ценность которых помимо их важности самих по себе состоит еще и в том, что и сейчас историкам почти не удается дополнить их.

Новым этапом в изучении проблемы Крымской войны и ее роли в
судьбах России и Европы явился труд А. М. Зайончковского²⁴. В
исследовании имеется богатый по содержанию материал, который до
настоящего времени еще слабо изучен историками. На основе русских и
отчасти зарубежных архивных документов А. М. Зайончковский пришел к
заключению, что в годы Крымской войны Кавказу принадлежало заметное
место в стратегических планах западных держав. Автор подчеркнул
озабоченность союзников состоянием турецкой армии в Анатолии. Он
впервые приводит свидетельства о том, что союзное командование всерьез
думало о переброске на Кавказ европейских войск, поскольку основные силы
Турции находились на Дунае, и на кавказском театре войны турки терпели
, поражения.

к-

А. М. Зайончковский, вместе с тем, не углубляется в выяснение вопроса о конкретных замыслах Англии, Франции и Турции на Кавказе. По его мнению, кампания 1854 г. в Закавказье могла закончиться для России более ощутимыми успехами, если бы русские генералы не поддались преувеличенным слухам о размерах Анатолийской армии и якобы предстоявшей высадке союзных войск в Трапезунде или на побережье Западной Грузии. Причину провала попыток западных держав наладить взаимодействие с черкесами Зайончковский усматривает в разногласиях

18 между горцами и турками, в «полном незнакомстве» европейцев с местной политической обстановкой . В этой мотивации недостает главного: народы Западного Кавказа не доверяли интервентам, а внутренние социальные процессы у черкесов способствовали упрочению в демократических слоях прорусской ориентации.

Историк кубанского казачества Ф. А. Щербина выдвинул идею, согласно которой европейские эмиссары (поляки, французы, англичане) в своей деятельности в Черкесии были движимы идеалистическими побуждениями людей, ценивших в горцах отвагу, сочувствовавших им, желавших избавить их от тяжелой участи. Будучи представителями «свободолюбивых народов», эти иностранцы не только оберегали свободу у себя на родине, но и на Кавказе защищали ее от «ясно определившихся завоевательных стремлений России». Что касается правительств западных держав, то они, поддерживая этих «добровольцев», руководствовались, по мнению Ф.А.Щербины, сугубо практическими целями, суть которых автор передает в самых общих чертах: «поставить русских в затруднительное положение» в Черкесии и помочь Турции «свести счеты» с Россией. Историк считает турецкую политику в отношении горцев самым серьезным препятствием для России на Кавказе, недооценивая более опасного, скрытого и тонкого врага — Англию .

Причину военной пассивности черкесов в годы Крымской войны Ф.А.Щербина объясняет тем, что они были заняты внутренними распрями, связанными с борьбой за власть между двумя главными горскими вождями Сефер-беем и Мухамедом Эмином. Он рассматривает это соперничество как столкновение интересов «дворянства» и свободных общинников, не замечая другого конфликта — между сторонниками и противниками сближения с Россией, также помешавшего черкесам поддержать союзников²⁷.

Судя по подбору фактов у Ф.А.Щербины, после 1856 г. Черкесия сохранила значение лишь в качестве объекта военных авантюр и политико-

административных экспериментов польских и венгерских эмигрантов .

19 Особую группу в дореволюционной историографии составляют труды кавказских историков Хан-Гирея, Ш.Б. Ногмова, В.Н. Кудашева , хорошо знавших язык, быт, нравы и фольклор горских народов. Все они указывают на давность общения предков северокавказских народов с русским народом, подчеркивают историческое значение присоединения к России и выступают за дальнейшее сближение этих народов. Вместе с тем, будучи представителями господствующих классов своих народов и находясь под сильным влиянием русской официальной историографии, они идеализировали политику русского царизма на Кавказе. В работе В. Н. Кудашева, например, антизавоевательная борьба горцев объясняется неподчинением русской пограничной администрации указаниям центрального правительства.

Подводя итог дореволюционной русской историографии, следует отметить, что Кавказ изучался в основном в контексте политики России или происходивших в этом регионе военных событии. Вопрос об иностранном вмешательстве в кавказские дела затрагивался попутно, как дополнение к другим сюжетам. Вместе с тем исподволь накапливался фактический материал, на базе которого российские историки уже в советское время приступили к специальному изучению этой проблематики.

В период становления советской исторической науки в 20-40-е гг. XX в. большая роль в критике взглядов дореволюционных историков принадлежала М.Н.Покровскому. Но М.Н.Покровский и его последователи Г.А.Кокиев, Б.В .Скитский и другие, характеризуя внешнюю политику русского государства, подчеркивали лишь захватнические устремления царизма, умалчивая о прогрессивном влиянии России на политическое и экономическое развитие народов Кавказа . Например, главной причиной завоевания Россией этих территорий, по мнению Б. В. Скитского, являлась «агрессия» русского торгового капитала, а антирусская позиция горских князей объясняется им искусственным «разжиганием» Россией классовой борьбы внутри кабардинского общества³¹.

20
^ Правда, уже в монографии другого советского историка 50-х гг.

С.К.Бушуева, при всей конспективности и схематичности изложения истории политики России в Кабарде во второй половине XVIII в., высказывается правильная мысль, что Кабарда, занимавшая важное военно-стратегическое положение между Дагестаном и Крымом, «издавна связанная с Россией, помогла ей в окончательном решении кавказской проблемы»³².

Большой вклад в изучение русско-кавказских отношений в 50-60-е гг. XX в. внесли Е.Н.Кушева, Н.А.Смирнов и А.В. Фадеев которые посвятили этой проблеме специальные работы . Правда, монографическое исследование Е.Н. Кушевой заканчивается 30-ми гг. XVII в., а работы Н.А. Смирнова сводят русско-кавказские отношения 40—80-х гг. XVIII в. только к «кабардинскому» вопросу. В их трудах указано на значение Северного Кавказа в отношениях между Россией и Турцией и на многочисленные попытки последней покорить силой оружия горцев. Авторы на архивном материале показали их стремление к сближению с русским народом, положительное влияние России на экономику и культуру народов Северного Кавказа.

В монографиях Н. А. Смирнова говорится о том, как политика России на
Кавказе, вызванная задачами развития восточной торговли России и обороны
ее южных границ, привела к установлению дружеских связей России с
населением Северного Кавказа, уже в XVI в. выразившихся в добровольном
₍ присоединении Кабарды к России; рассказывается, как росли и укреплялись

эти связи в процессе совместной борьбы русского и горских народов против турецко-крымской экспансии.

Большое внимание в исследованиях Н. А. Смирнова уделено социально-экономическим условиям жизни горских народов: показан гнет местных феодалов и царской администрации. Вместе с тем автор подчеркивает объективно прогрессивное значение вхождения народов в состав России.

21 В то же время для историков 50—60-х гг., в том числе и для Н.А.Смирнова, характерна недооценка значения Белградского договора 1739г., 6-м пунктом которого объявлялось, «что быть тем Кабардам вольным, и не быть под владением ни одного ни другого империя, но токмо за барьеру между обеими империями служить имеют; и что и от другой стороны блистательной Порты туркам и татарам во оныя не вступаться, и оных не обезпокоивать, також и от Всероссийской Империи оныя в покое оставлены будут. А ежели помянутые кабардинцы причину жалобы подадут одной или другой державе, каждой позволяется наказать»³⁴. Такое решение кабардинского вопроса по Белградскому договору, по мнению Н. А. Смирнова, «нельзя признать правильным ни с исторической, ни тем более с политической и экономической стороны». «Кабардинский народ,— пишет далее Н. А. Смирнов,— без всякого желания с его стороны, искусственно оторван от России и, следовательно, отброшен в своем развитии назад» . Другой советский историк, О. П. Маркова, в своей монографии также считает, что «в кавказской политике этот договор сыграл определенную отрицательную роль». «Договор не сгладил,— считает О. П. Маркова,— а лишь обострил русско-турецкие отношения по крымским и кабардинским делам»³⁶.

На наш взгляд, это не совсем точная оценка Белградского мира и его места в «кавказской проблеме». Действительно, и после 1739 г. политическая обстановка в регионе продолжала оставаться достаточно сложной, но заключением этого договора Россия впервые получила право отклонять претензии Крыма к Кабарде, тогда как по Прутскому договору 1711 г. Турцией запрещалось России считать кабардинцев своими подданными и, соответственно, вмешиваться во взаимоотношения Кабарды и Крыма. Можно сказать, что Белградский мир, по которому Россия и Турция объявлялись гарантами независимости Кабарды (а это впервые давало России международное право голоса в кавказских делах), представляет собой определенный шаг вперед по сравнению с Прутским договором и

22 свидетельствует об известном равновесии сил в русско-турецких отношениях этого периода³⁷.

Появление в 60—70-е гг. обобщающих трудов по истории отдельных областей Северного Кавказа определило характер дальнейших изысканий и по проблемам русско-северокавказских связей в XVIII — XIX веках.

Важнейшие аспекты русско-кавказских отношений и политики России в этом регионе затронуты в статьях и монографиях историков 70-90-х гг. XX века: Я.З.Ахмадова, А.Х.Бижева, Т.Д.Боцвадзе, Н.К.Байбулатова, М.М.Блиева, М.О.Бузуртанова, В.Б.Виноградова, В.Г.Гаджиева, В.К.Гарда-нова, Н.П.Гриценко, Р.Х.Гугова, Е.И.Дружининой, К.Ф.Дзамихова, Х.М.Думанова, Б.А.Калоева, С.Б.Котикова, В.И.Лариной, Б.Х. Мальбахова, В.П.Невской, М.В.Покровского, М.З.Саблирова, А.А.Саламова, Н.А.Тава-келяна, Г.Д.Тогошвили, М.С.Тотоева, Н.Х.Тхамокова, И.Х.Тхамоковой, А.В.Фадеева, Ф.З.Феодаевой, Т.М.Феофилактовой³⁹.

Труды названных авторов имеют большое значение для изучения русско-кавказский связей. Ими определены место и роль Северного Кавказа в системе отношений между Россией, Турцией и Персией в «кавказской» проблеме, достаточно глубоко исследованы отдельные стороны этого вопроса.

Из перечисленных трудов следует выделить работу М. М. Блиева «Русско-осетинские отношения (40-егг. XVIII—30-егг. ХІХв.) (Орджоникидзе, 1961), где в связи с историей взаимоотношений между Россией и Осетией рассматривается история Северного Кавказа в системе международных отношений изучаемого периода.

В указанной монографии уделяется большое внимание политическим вопросам сотрудничества Осетии и России. В ней отмечается, что «на протяжении рассматриваемого периода в политике царского правительства произошла определенная эволюция, в процессе которой менялись ее формы и методы» . Автор указывает в качестве основных факторов, определявших

23 политику России и Осетии, международное положение и «процессы социально-экономического развития» как России, так и Осетии.

В этом исследовании М.М. Блиева выявлены также причины русской ориентации различных сословий осетинского общества. Такой дифференцированный подход к проблеме позволил автору обоснованно говорить об объективном успехе политики России в Осетии в указанный период.

В статьях того же автора, посвященных теоретическим проблемам русско-северокавказских связей, выдвигается принципиально новая периодизация и дается оценка различным этапам взаимоотношений России и народов Северного Кавказа.

В работах видного советского кавказоведа В. К. Гарданова также подчеркивается первостепенная важность «кавказской» проблемы во внешней политике России во второй половине XVIII в. По его мнению, «со второй половины XVIII в. кавказские дола выдвигаются на первый план во внешней политике России, объясняется это прежде всего возросшей значимостью Кавказа в борьбе за выход к берегам Черного моря, приобретение которых становится теперь важнейшей внешнеполитической задачей царизма»⁴¹. В той же статье В. К. Гар данов справедливо отмечает также, что помимо военно-стратегического Северный Кавказ начинает приобретать для России и важное экономическое значение.

В исследовании В.К. Гарданова, посвященной вопросам экономического развития Кабарды, дается обстоятельная характеристика хозяйственной жизни кабардинского общества в XVIII в. Указывая на значение Кабарды как связующего звена между Грузией и Россией, Западным и Восточным Кавказом, между портами Черного и Каспийского морей, автор особо подчеркивает развитие в это время внешней торговли в Кабарде. Успехи внешней торговли В. К. Гарданов связывает с усилением экономических связей с Россией, причем решающую роль в этом, по мнению автора, сыграло «появление по соседству с Кабардой русских городов и поселений»⁴². В

24
^ статье отмечается также взаимовыгодный характер торговли и, как следствие

этого, всевозрастающий ее объем.

Касаясь в той же статье вопросов экономической политики России в Кабарде, автор, отмечая в основном положительное значение указа 1764 г., разрешающего горцам беспошлинную торговлю в Кизляре и Моздоке, правильно указывает при этом на половинчатость этого решения русского правительства, поскольку действие указа распространялось не на все продуктьГкабардинского хозяйства.

Основанию города Моздока и его роли в развитии русско-кавказских отношений посвящена статья В. И. Лариной. Автор говорит в ней не только о военном значении крепости, но и о том прогрессивном влиянии, которое оказал Моздок на политическую, экономическую и культурную жизнь региона. По мнению В. И. Лариной, «строительство (Россией. — И. Я.) городов способствовало исчезновению первоначальной замкнутости, сохранению и дальнейшему развитию производительных сил края» ³. Особо подчеркивается в статье прогрессивная роль Моздока в деле присоединения Осетии к России.

В статьях и монографиях Н.Х.Тхамокова исследуются социально-экономический и политический строй кабардинцев в XVIII в., феодальные отношения и характер феодального землевладения в Кабарде в указанный период. Основное внимание при этом уделяется прогрессивному влиянию России на различные стороны жизни кабардинского общества. Однако, касаясь международного положения Кабарды, автор в изложении ряда фактов допускает некоторые неточности. Например, он пишет, что «в результате победы, одержанной Россией в русско-турецкой войне (имеется в виду война 1768—1774 гг.), Турция официально признала Кабарду составной частью России по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору, по 21-му артикулу которого «Большая и Малая Кабарда оставлены в вечном подданстве ее императорского величества». «Тем самым,— пишет далее автор,— Турция

25
гщ дипломатически признала совершившийся еще в середине XVI в. факт вклю-

чения Кабарды в состав Русского государства»⁴⁴.

Но 21-й артикул Кючук-Кайнарджийского мира гласит: «Обе Кабарды, то есть Большая и Малая, по соседству с татарами, большую связь имеют с ханами крымскими, для чего принадлежность их императорскому российскому двору должна представлена быть на волю хана крымского с советом его и с старшинами»⁴⁵.

Вероятно, автор монографии ведет речь в данном случае не о 21-м артикуле Кючук-Кайнарджийского мира, а о 3-й статье договора 1772 г. в Карасу, заключенного между Россией и Крымом, который, кстати сказать, звучит тоже по-иному: «Большая же и Малая Кабарды состоят в подданстве Российской Империи»⁴⁶.

После заключения Кючук-Кайнарджийского мира, когда Россия считала вопрос о Кабарде решенным в свою пользу, Турция отказалась признать договор 1772 г., что послужило причиной новых претензий крымских ханов к Кабарде и, соответственно, обострения политической обстановки на Центральном Кавказе в 80-х гг. XVIII в. Лишь после присоединения Крыма к России в 1783 г. и заключения в 1798 г. союзного русско-турецкого договора «кабардинский» вопрос в международном плане был снят с повестки дня.

Изучению русско-кабардинских отношений последней трети XVIII в. посвящена небольшая статья Л. М. Хакуловой⁴⁷. Основная идея этой работы сводится к утверждению неаргументированного тезиса о колониальном характере политики России по отношению к Кабарде в указанный период, которая выражалась, по мнению автора, в прямолинейной политической и военной экспансии России на Северном Кавказе и в Закавказье. Такая точка зрения, безусловно, является неверной, так как завоевание каких-либо территорий с целью колониальной эксплуатации другим государством предполагает определенный уровень социально-экономического развития этого государства и вытекающую отсюда прежде всего объективную экономическую потребность в таковом. Но, как уже было сказано выше, для

26 феодальной Российской империи территория Северного Кавказа представляла тогда, главным образом, стратегический и политический интерес, поэтому говорить о колониальном характере политики России в XVIII в. на Северном Кавказе, в Кабарде в том числе, на наш взгляд, несколько преждевременно.

Ряд советских историков посвятил свои исследования вопросам русско-чечено-ингушских взаимоотношений.

К сожалению, эти работы хронологически охватывают слишком большой отрезок времени, что, естественно, позволило проанализировать этот процесс поверхностно и лишь в общих чертах.

К двухсотлетию присоединения Чечено-Ингушетии к России была опубликована статья Н.К. Байбулатова, М.М. Блиева, М.О. Бузуртанова, В.Б.Виноградова, В.Г. Гаджиева, которая подвела итог исследованию этой проблемы.

В этой статье в общерегиональной периодизации истории взаимоотношений народов Северного Кавказа с Россией в XVI—60-х гг. XIX в. выявляются и характеризуются основные этапы русско-чечено-ингушских взаимоотношений. Авторы отмечают, что к середине XVIII в. окончательно определяется русская ориентация горцев и русско-чечено-ингушские отношения, не ограничиваясь уже сферой военно-политических контактов и распространяясь на область торгово-экономических и социально-культурных связей, приобретают систематический характер.

Установлению и развитию постоянных русско-вайнахских торговых и культурных контактов, по мнению авторов, способствовала и политика русского правительства. «Основывая на Тереке новые города,— указывается в статье,— русская администрация учитывала и местные природные богатства, возможность развития экономики края»⁴⁸.

Но, перечисляя многочисленные факты просьб и прошений чеченцев и ингушей о принятии в подданство России, авторы, на наш взгляд, все-таки недостаточно объясняют позицию России в этом вопросе и то, какие

27 мероприятия русского правительства способствовали зарождению и укреплению русской ориентации в среде вайнахскнх народов.

Вопросам социально-экономических последствий присоединения Чечено-Ингушетии к России посвящены статьи А.В. Фадеева и Н.П.Гриценко. Авторы исследуют процессы социально-экономического развития Притеречных районов в конце XVIII — первой половине XIX в.

Касаясь проблем русско-кавказских взаимоотношений, А. В. Фадеев, например, в своей работе отмечает, что «нараставшая политическая активность русского царизма на Кавказе и усилившееся тяготение кавказских народов к России — таковы были две стороны процесса развития русско-кавказских связей на протяжении XVIII в.»⁴⁹.

Месту и значению России в истории народов Дагестана посвящена монография В.Г. Гаджиева «Роль России в истории Дагестана» (М., 1965), в которой подробно показаны исторические корни сближения дагестанских народов с русским народом, укрепление экономических и политических связей Дагестана с Россией в XVIII в., освободительная борьба дагестанских народов против иранских захватчиков, влияние передовой культуры России на развитие культуры народов Дагестана.

Много внимания было также уделено российскими историками и вопросам сотрудничества России с народами Северо-Западного Кавказа и проблеме присоединения этого региона к Российской империи⁵⁰. Однако в исследованиях по истории взаимоотношений России, Турции и Черкесии предлагается лишь краткий очерк (или обзор) русско-черкесских отношений в XVIIIb.⁵¹. Эта объясняется тем, что дату присоединения Черкесии к России советские историки относят ко времени заключения в 1829г. Андриано-польского договора между Россией и Турцией, поэтому активные русско-черкесские связи, по их мнению, налаживаются лишь с конца XVIII в. Тем не менее, более обстоятельное изучение предшествующего периода в истории взаимоотношений России с Северо-Западным Кавказом в системе международной политики того времени поможет, на наш взгляд, объяснить

28 целый ряд последующих проблем в истории черкесского и других народов Северного Кавказа.

Некоторые вопросы политики России в этом регионе нашли свое освещение и в трудах грузинских историков.

В работе Т.Д.Боцвадзе, например, рассмотрены определяющие моменты грузино-северокавказских и русско-кавказских отношений, отмечен ряд специфических черт, характеризующих экономические и политические взаимоотношения сторон. В труде нашла также свое отражение совместная борьба грузинского народа и народов Северного Кавказа против турецких и иранских завоевателей и объективные результаты этой борьбы для Грузии и Северного Кавказа.

Говоря о значении Кючук-Кайнарджийского мира, автор правильно отмечает, что «объявление Северного Кавказа независимым от Крыма и окончательное присоединение Кабарды к России знаменовало собой начало конца большой кавказской политики Турции». «Кроме того, что Россия получила выход в Северное Причерноморье,— пишет далее автор,— она навсегда преградила Турции путь проникновения в Закавказье, к Каспийскому морю и Волге через Северный Кавказ» . Таким образом, укрепление позиций России на Северном Кавказе и присоединение его центральной части дало возможность России поставить на очередь дня проблему присоединения Грузии.

В статье Г.Д.Тогошвили исследуется участие осетин и ингушей в русско-турецкой войне 1768—1774 гг. на стороне Грузии против турок и значение результатов этой войны для Северной Осетии, когда основная часть Осетии была присоединена к России. Этот акт, отмечает автор, ознаменовал переломный момент в истории осетинского народа, определил его судьбу. «С этого момента,— указывается далее в статье,— власть кабардинских феодалов над отдельными осетинскими обществами либо прекращается, либо слабеет, и осетинские общества начинают играть более активную роль в политической жизни Северного Кавказа⁵³.

29 Заметный вклад в разработку внешнеполитических аспектов истории народов Северо-Западного Кавказа внес А.Х.Касумов. Вслед за А.В.Фадеевым он указал, что в 30-е гг.ХІХ в. Англия, не удовлетворяясь военной помощью горцам и сбором разведывательных данных, стремилась создать себе под видом Черкесского государства плацдарм для расширения колониальной экспансии в кавказском регионе⁵⁴. По мнению А.Х.Касумова, экспедиция Омер-паши в 1855 г. была не просто маневром, призванным отвлечь русскую армию от Карса: речь шла о более крупной задаче — овладеть Кавказом и заставить Россию отказаться от него⁵⁵. А.Х.Касумов продолжил начатую М.В.Покровским работу по изучению деятельности иностранных эмиссаров в Черкесии после Крымской войны⁵⁶. Заслуживает внимания стремление А.Х.Касумова рассматривать переселение черкесов в Турцию в 60-х гг. XIX в. как международную проблему⁵⁷.

Определенные успехи российского кавказоведения вызвали к жизни издание «Истории народов Северного Кавказа с древнейших времен до наших дней», первый и второй тома которого вышли в 1988 году. Как сказано в предисловии, эта работа «призвана дать целостное освещение истории народов Северного Кавказа в их взаимосвязи между собой, а также с русскими и другими народами..., раскрыть особенности истории северокавказских народов как проявления общих закономерностей исторического процесса в условиях менявшейся в течение веков исторической обстановки жизни этих народов» . Ценным следует признать, на наш взгляд, и тот факт, что история русско-северокавказских отношений со времени их становления рассматривается в данных трудах во всем комплексе проблем социально-экономического и политического развития этого региона.

Значительным достижением кавказской историографии можно признать появление таких монографий как работы: З.М.Блиевой «Система управления на Северном Кавказе в конце XVIII - первой трети XIX в.» (Владикавказ, 1992 год); Ж.А.Калмыкова «Установление русской администрации в Кабарде

и Балкарии» (Нальчик, 1995); Г.Н.Малаховой «Становление и развитие российского государственного управления на Северном Кавказе в конце XVII-XIX вв. (Ростов-на-Дону, 2001), которые внесли конкретный вклад в очень серьезную проблему организации государственности на Северном Кавказе в XVIII-XIX веках.

Здесь же необходимо сказать и о статье Е.Г.Битовой «Модернизирующие реформы на Северном Кавказе и местная политическая традиция: отторжение или адаптация» (жур. ResPublika, Нальчик, 2000), где четко определяется последовательность исторического развития Северного Кавказа XVIII-XX веков, когда сочетание традиционных институтов органически вплетается в общемировую схему международной жизни.

Интерес к теме политического сотрудничества иных государств и Российской империи несколько ранее вызвал появление коллективной монографии Н. С. Киняпиной, М. М. Блиева и В. В. Дегоева «Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России» (М., 1984), в которой при сопоставлении позиций различных регионов, выявляется генеральная линия русского правительства в политике создания единого многонационального государства. Безусловно, важен также и тот момент, что указанная проблема рассматривается здесь в связи с общим состоянием международных отношений данного периода, когда как Кавказ, так и Средняя Азия продолжали быть объектами экспансии Османской империи, шахского Ирана, Англии.

Заметным явлением в современное кавказоведение следует считать исследования К.Ф.Дзамихова («Адыги: вехи истории», Нальчик, 1994; «Адыги и Россия: формы исторического взаимодействия», М., 2000; «Адыги в политике России на Кавказе: 1550 - начало 1770-х гг.», Нальчик, 2001). В них анализируется историческая роль и место адыгского этноса в русско-адыгских связях, международных отношениях XVI - XVIII веков, а также взаимоотношениях адыгов с другими народами Северного Кавказа и Закавказья.

Чрезвычайно интересным подходом к «кавказской» проблеме отличаются и труды В.В.Дегоева. В его работе «Большая игра на Кавказе -история и современность» (М., 2001), состоящей из ряда эссе и статей, проводится историческая параллель между событиями прошлых веков и проблемами современных российско-кавказских и международных отношений, исследуется современный политический опыт в историческом контексте. Такие работы являются на сегодняшний день крайне актуальными, поскольку объясняют суть многих современных противоречий между «Востоком» и «Западом».

Возвращаясь к данному предмету необходимо отметить, что большое значение для правильного понимания характера именно русско-турецких отношений середины XVIII в. имеет книга болгарского историка Р.А. Михневой «Россия и Османская империя в международных отношениях в середине XVIII в.» (М., 1985). В ней указывается, что «цель политики России по отношению к Османской империи определялась стремлением решить стратегическую задачу - добиться выхода к Черному морю — мирными средствами»⁵⁹.

Зарубежная историография.

К вышесказанному следует добавить, что зарубежная историческая наука также не оставляет без внимания интересующую нас проблему присоединения Северного Кавказа к России.

В зарубежной историографии наибольшее число работ по данной проблеме принадлежит перу английских и американских авторов. Из всех западноевропейских стран Англия проявляла самый активный интерес к Кавказу и не только в 30-60-егг. XIX в., но и в период русско-турецкой войны 1877-1878 гг., экономической экспансии британского капитала на Кавказ в конце XIX - начале XX в., иностранной интервенции в Советскую Россию в 1918 г.

С 50-х гг. XIX в. до 20-х гг. XX в. в английской и американской историографии тема политики западных держав и особенно Англии на

32 Кавказе изучалась в основном в рамках истории Крымской войны. События на ее кавказском театре и стратегические расчеты союзников в этом районе освещались Э. Ноуланом, X. Тиреллом, А. Кинглейком, X. Хоузьером, А. Слейдом, Д. Брэкепбери⁶⁰ с позиций апологии британских колониальных устремлений, хотя тогда еще не столько четко выраженной. У Э. Ноулана эта апология более очевидна, чем у остальных. Он обвинял в срыве планов завоевания Кавказа Францию, не имевшую, в отличие от Англии, таких владений на Востоке, которые нуждались бы в защите от России⁶¹. По мнению Э. Ноулана, Франция скептически следила за ходом военных действий на азиатском побережье Черного моря и в Анатолии, поскольку она завидовала Англии с ее колониями и была бы не прочь поспособствовать ослаблению ее могущества в Индии. По той же причине французское правительство препятствовало организации экспедиции Омер-паши на Кавказе. Такую политику автор называл эгоистичной и близорукой, ибо из Малой Азии русская армия могла дойти до Константинополя и проливов гораздо быстрее, чем от Дуная. Это означало бы усиление влияния России в Средиземноморье к явной невыгоде французов.

Ноулан упрекал и Лондонский кабинет за то, что «среди этой путаницы обстоятельств и интересов» ему не хватило твердости в достижении собственных целей, во имя которых следовало спасти крепость Каре «любой ценой, какой бы огромной она ни была», и вытеснить Россию из Кавказа. Победы русского оружия, констатировал Ноулан, унизили Англию перед Ираном и среднеазиатскими ханствами⁶². Оправдывая британский экспансионизм, автор подчеркивал его «гуманную» подоплеку: англо-русское соперничество на Востоке, включая Кавказ и Среднюю Азию, шло якобы за право цивилизовать эти страны. Понятно, такую привилегию Ноулан оставлял за Лондоном⁶³.

За нерешительность на кавказском театре Крымской войны критиковал союзное командование английский адмирал А. Слейд. Правда, выступая за вовлечение черкесов в сотрудничество с союзниками, он оговаривал

33 объективные помехи в этом деле, связанные с проблематичностью создания из народов, живущих между Черным и Каспийским морями, единого антирусского фронта. Слейд заметил отсутствие у горцев «врожденного стремления» становиться под власть турецких пашей⁶⁴.

Вышеуказанные работы фактографичны и хорошо документированы, хотя в них есть заведомые умолчания, например, о неудачных попытках англо-французского десанта захватить Таманский полуостров, об обороне Новороссийска в 1855 г., о боевых заслугах русской армии в Закавказье и т. д. Эти работы похожи скорее на военные хроники, чем на исследования. Концепция в строгом смысле слова в них почти отсутствует.

Более выразительна она у английского историка А. Элисона⁶⁵. По его мнению, Россия, начиная с Адрианопольского договора 1829 г., неизменно придерживалась системы агрессии в отношении Турции, Кавказа, Черноморского бассейна и Средней Азии. Подчеркивая, что территориальные притязания русских обычно «опережали продвижение их военных знамен», он отказывает России в праве на Черкесию, поскольку горцы оказывали успешное вооруженное сопротивление и фактически оставались непобежденными. Кроме того, английское правительство находилось в стесненном финансовом положении, чтобы идти на риск войны с Россией⁶⁶.

Один из известных идеологов британского колониализма Г.Ролинсон рассматривал Кавказ сквозь призму тех возможностей, которые этот регион мог бы предоставить для Англии, соперничавшей с Россией в Азии. Скрывая агрессивность внешнеполитических устремлений английской буржуазии, Ролинсон внушал_мысль, будто лишь забота о защите Индии от русской угрозы заставила Лондон проявить интерес к Кавказской войне. Автор видел в горцах единственную преграду продвижению русских к Инду. России он отводил наступательную роль, а Англии—оборонительную⁶⁷. Он обвинял британское правительство за то, что «все значение горной войны за независимость для сохранения равновесия сил едва ли было понято до

34
Ф конца» . Ролинсон писал о реальности шансов отобрать у России

закавказские провинции в 1854—1855 гг. при условии проведения боевых операций в Грузии не турками, а английскими войсками. Воплощению этого замысла в жизнь благоприятствовал бы помимо движения горцев Северного Кавказа и такой потенциальный фактор, как инспирированное антирусское восстание «недовольного населения Грузии и Армении»⁶⁹. Вера автора в возможность превращения кавказских народов в орудие британской экспансии на Востоке свидетельствует о его ошибочных представлениях о политических настроениях на Кавказе накануне и в период интервенции союзников.

Английскому историку Ф. Скрайну Крымская война также представлялась последним для Англии шансом отнять у России Кавказ и остановить ее продвижение в Азию. Он придавал Кавказу значение того рубежа, переход через который открывал русским «прямую дорогу» в Среднюю Азию и дальше на Восток. Правда, Скрайн не считал завоевание Индии целью России⁷⁰.

Английский исследователь Д. Бэдли признавал, что последствия
Крымской войны могли быть более тяжелыми для Петербурга, если бы
англо-французское командование разумнее использовало ситуацию на
Кавказе. «Только благодаря безрассудству союзников,— писал он,— Россия
вышла из испытания невредимой»⁷¹. Однако автор считал отторжение
, Кавказа маловероятным, даже если бы он стал главным театром военных

действий. «Крымская война,— замечал Бэдли,—несомненно могла дать мусульманскому населению случай одержать верх над Россией, но, в

конечном итоге, результат был бы один и тот же» .

По мнению Бэдли, Россия не смирилась бы с потерей Кавказа и не стала бы оставлять христианскую Грузию в опасном окружении политически «слаборазвитых» горских племен. «Россия должна была бы возобновить завоевательную работу рано или поздно, и, какими бы ни были ее

35
(b; недостатки, тот факт, что союзники ошиблись бесспорно явился благом для

дела цивилизации и гуманизма»⁷³.

Стремясь облагообразить британский экспансионизм, он утверждал, что огромное влияние на Востоке англичане добыли якобы своим «постоянным» и «сердечным» сочувствием интересам тех, кто искал у них политического покровительства⁷⁴.

О военных акциях Англии на восточном побережье Черного моря в 1854—55 гг. и проектах руководителя Форин-оффис Пальмерстона по послевоенному переустройству Черкесии и Грузии писали Д.Мартино, С.Уилмот, К.Лорн. С.Уилмот придерживается одной из традиционных на западе версий о происхождении Крымской войны. По его мнению, после Синопского сражения, переполнившего чашу терпения английского народа, миролюбивое британское правительство уже не могло сопротивляться всеобщему требованию о возмездии .

Английские историки, проповедовавшие тезис о том, что необходимость защиты Индии от России обрекла Англию на активную политику на Востоке, подчас были вынуждены идти на уступку исторической правде. Ю. Маккарти, к примеру, готов усомниться в «баснях о русских интригах»- в Средней Азии, считать их следствием «преувеличений» и «паники». «В значительной мере именно из подобных опасений,— подчеркивал он,— в определенных руководящих и общественных слоях страны рождалось

убеждение, что сохранение целостности Турецкой империи является частью

к*

национального долга Англии»⁷⁶.

Некоторые историки с еще большей иронией относились к сообщениям о грандиозных завоевательных планах России на Востоке, напротив, находя в ее внешней политике даже «либерализм, близкий к донкихотству» .

С 20-х гг. XX в. начинается новый этап в развитии английской и американской историографии. Расширяются хронологические рамки и содержание предмета исследования. Историков заинтересовал новый для них, хотя и традиционный для британских публицистов второй трети XIX в.,

36 сюжет—англо-русское соперничество в Черкесии в 30-х гг. XIX в. и его кульминационная веха — инцидент с «Виксеном». Акцент внимания ученых постепенно переносится с военных на политические планы союзников, особенно Англии, на Кавказе в годы Крымской войны.

Обозначились два подхода к проблеме британской политики на Кавказе. Условно их можно определить как консервативный и либеральный. Английский историк Гертруда Робинсон в биографическом труде о Д.Уркарте - организаторе экспедиции судна «Виксен» в 1836 г. положила начало весьма парадоксальной тенденции — освещать подрывную деятельность англичан против России на восточном побережье Черного моря вне всякой связи с официальным курсом Лондонского кабинета. Робинсон отмечала, что взгляды и поступки Уркарта, «опасные для мира в Европе», не встречали поддержки правительства⁷⁸. Его черкесские авантюры преподносились как порождение личной инициативы, не отражавшей замыслов британского министерства иностранных дел. Вместе с тем, Робинсон пыталась если и не обосновать концепции Уркарта, то хотя бы найти в них какую-то целесообразность в свете идей о неминуемой русской угрозе Европе, не говоря уже об Индии, об отсутствии морали и способах ведения Россией международных дел, в которых она олицетворяла «принцип зла» и т. д.⁷⁹

Английский ученый С. Кроли не отрицает, что Кавказ был одним из «камней» преткновения в отношениях между Англией и Россией в 30-е гг. XIX в. Но, касаясь высшей точки накала англо-русских противоречий этих лет— инцидента с «Виксеном», Кроли склонен видеть в нем лишь заговор Уркарта «и его друзей», в который Пальмерстон не дал себя вовлечь. По утверждению автора, руководители Лондонского кабинета не одобряли взгляды эксцентричного туркофила⁸⁰.

Продолжатель версии Робинсон английский ученый Г. Болсовер, анализируя скандал с «Виксеном», признавал его целью «спровоцировать кризис на Востоке» и добиться от русских отказа от претензий на Черкесию,

37 но считал виновниками затеи только Уркарта и английского посла в Стамбуле Понсонби, противопоставляя их «самовольным» выходкам, имевшим, по мнению автора, характер чуть ли не заговора, «добрую волю» Пальмерстона, отвратившего войну с Россией. Болсовер утверждал, что планы Уркарта относительно Кавказа не одобрялись ни Пальмерстоном, ни другими политическими деятелями. Автор стремился создать впечатление, будто соображения высокой государственной политики были чужды Уркарту, ибо в своих воззрениях на восточный вопрос он руководствовался лишь личными симпатиями к туркам. Тот факт, что Лондонский кабинет держал в строгом секрете разведывательные задачи его поездки в Черкесию в 1834 г., предпочитая не афишировать свою связь с ним, дал Болсоверу шаткое основание вообще отрицать наличие такой связи .

Известный английский исследователь Г. Темперли, автор одного из крупнейших (по источниковой базе и проблематике) в зарубежной

ft¹}

историографии трудов по восточному вопросу , в целом принадлежал либеральному направлению, однако в трактовке кавказской проблемы придерживался консервативных взглядов. Он отказывался отождествлять происки англичан на Кавказе с официальным правительственным курсом, считая Пальмерстона непричастным к черкесским проектам его подчиненных Уркарта и Понсонби, и квалифицируя инцидент с «Виксеном» как издержку политической «экстравагантности» этих людей. Темперли нарочито преувеличивал полномочия и степень независимости британского посольства в Константинополе. Он рассматривал данное учреждение не в качестве исполнительного центра, проводившего ближневосточные идеи Форин оффис в жизнь, а как самостоятельное ведомство, независимое от Лондона. Попытки Темперли доказать, что в ряде важных вопросов Понсонби действовал без согласования с высшими инстанциями направлены на обоснование той мысли, что планы руководителей посольства могли не соответствовать внешнеполитической программе правительства. Выдвигая на передний план роль личностей и указывая на расхождение замыслов

38 Понсонби и Уркарта с общими задачами английской дипломатии на Востоке, автор ставил Кавказ вне сферы интересов Англии. По Темперли, этот район — скорее объект антирусского экспериментаторства Понсонби и Уркарта, которым предоставили слишком широкие права, чем область колониальных

устремлений английского капитала .

Профессор Лондонского университета Р.У.Ситон-Уотсон также полагал, что операция «Виксен» готовилась Понсонби и Уркартом «за спиной Форин оффис». Историк готов признать британского посла в Турции сторонником англо-русской войны, но лишь затем, чтобы, изобразив миротворцем Пальмерстона, отвести подозрения от того, кто был в большей степени ответственен за внешнюю политику Лондона. Разработанный Пальмерстоном в годы Крымской войны план расчленения Российской империи, предполагавший и отторжение от нее Грузии и Черкесии, Ситон-Уотсон преподносит как безобидное теоретизирование и прожектерство, приписывая не Англии, а Франции стремление «освободить» Кавказ⁸⁴.

Коллега Ситон-Уотсона Ч. Уэбстер разделял мнение о том, что посылка «Виксена», как и другие виды подрывных акций англичан в Черкесии, шла вразрез с официальными внешнеполитическими установками Форин оффиса. Усвоив традицию, идущую от Болсовера, Уэбстер целиком возлагал ответственность за «Виксен» на Уркарта, объявляя эту акцию его личной иниативой, ни в коей мере не санкционированной свыше⁸⁵.

Точку зрения Уэбстера на более широкой сюжетной и хронологической основе развивают английский исследователь П.Брок и американские — Н.Люксембург и М. Куандур.

«Британское вмешательство в кавказские дела,— пишет Куандур,— носило исключительно частнопредпринимательский характер», поскольку Уркарту и его единомышленникам не удалось увлечь официальные круги Лондона идеей независимости Кавказа. Автор исключает Кавказ из сферы военно-колониальных интересов Англии даже в период Крымской войны,

39 когда предполагалась решающая попытка отделить от России Грузию и

тт 86

Черкесию .

По мнению американского историка А. Рибера, борьбу черкесов против России в 30—60-е гг. XIX в. лишь «косвенно» поощряли турецкое правительство и британские частные лица («купцы-авантюристы») во главе с Уркартом. Что касается английского правительства, то оно стояло в стороне от этой деятельности⁸⁷.

Канадский профессор Ч. Нью предпочитает вообще не касаться вопроса об инициаторах провокации с «Виксеном», зато подчеркивает добрую волю Пальмерстона как определяющий фактор урегулирования англо-русского конфликта. Не соглашаясь с исследователями, усматривающими в благополучном разрешении кризиса заслугу британского посла в Петербурге, Нью пишет, что хотя и сам Дарем «неустанно работал во имя мира», в данном случае он «лишь действовал по инструкциям Пальмерстона»⁸⁸.

Английский историк Э. Ингрэм, следуя консервативной традиции в историографии, также различает у британских политиков две концепции кавказского вопроса: одна — радикальная, представленная Понсонби и Уркартом, другая — официальная доктрина невмешательства, исповедуемая Пальмерстоном, опасавшимся военного конфликта с Россией⁸⁹. По мнению Ингрэма, продвижение России в Закавказье в конце 20-х гг. XIX в., удавшееся во многом благодаря благодушию англичан, поставило под угрозу неприкосновенность Индии. Англия, как думается историку, несколько запоздала с осознанием той истины, что «политические» границы Индии следует проложить намного севернее и западнее ее «военных» границ, и поэтому Россию надо останавливать не у самых пределов британской колонии, а как можно дальше от них, в частности на р. Араке.

Ингрэм пишет о стремлении Лондона к равновесию сил в Азии, основанному на создании между Россией и Индией буферной зоны, где британское влияние должно быть либо эквивалентным русскому (Персия, Хива, Бухара), либо единоличным (Афганистан, Пенджаб, Синд). Но на

40 случай возникновения малейшей опасности для Индии Англия оставляла за собой право вмешиваться во внутренние дела любого из этих государств. Таково было ее понимание принципа равновесия сил.

По утверждению автора, политика Лондона заключалась в консервации у народов, населявших обширные пространства от Турции до Индии, застойных форм общественной жизни, чтобы не допустить социальных и политических перемен, способных дестабилизировать местную обстановку. Всякая «смута» могла бы поставить под вопрос британское присутствие там, от которого, как полагали англичане, зависела безопасность Индии. Ингрэм признает, что Англия играла такую же реакционную роль в этих регионах, как и Священный союз в Европе. Подобный «парадокс» он оправдывает высшими государственными интересами. Логично предположить: народы Кавказа, окажись они в сфере влияние англичан в рамках системы обороны Индии, стали бы жертвами «высших интересов», их «закоснелость» оберегалась бы как дополнительная гарантия спокойствия британской колонии. В идее историков о решающем воздействии фактора торговли на политику Англии на Востоке в 30-е гг. XIX в. Ингрэм усматривает нарушение «порядка приоритетов»: прежде всего, полагает он, Лондон заботился о прочности своих политических и стратегических позиций, а уже потом — о прибыли .

В английской и американской литературе имеется и противоположный взгляд на международные аспекты истории Кавказа. Американский историк В. Пьюриер⁹¹, проанализировав архивные источники, пришел к выводу, что стремление к установлению английского влияния на Кавказе и вытеснению оттуда России исходило от официального Лондона. В противоположность ряду западных ученых Пьюриер причисляет Черкесию к объектам англорусских антагонизмов на Ближнем Востоке, подчеркивая активные попытки Великобритании в 30-е гг. XIX в. и во время Крымской войны «кардинально» решить проблему Кавказа. Автор далек от мнения Г. Робинсон, согласно которому уркартовское толкование задач британской политики в восточной

РОССИЙСКАЯ
ГОСУДАРСТВЕННАЯ 41

'БИБЯаОТЕХА

части Черного моря отвергалось правительством Англии. «Взгляды Уркарта,— пишет Пьюриер,— прояснили английским государственным деятелям спорные вопросы англо-русского ближневосточного соперничества». Влияние идей Уркарта на Пальмерстона не вызывает сомнений у историка⁹².

Международные отношения конца XVII - начала XVIII в. и формирование внешнеполитической программы России на Северном Кавказе в первой половине XVIII в

Одной из важных проблем в изучении истории России XVIII в. является проблема присоединения к Российской Империи территорий, населенных различными по этническому составу и уровню социально-политического развития народов Северного Кавказа.

Если предшествующее время характеризуется установлением и развитием русско-кавказских связей (прерванных в период татаро-монгольского нашествия), то в начале XVIII в. с развитием производительных сил страны, по мере дальнейшего освоения южных степей и в связи с необходимостью прямого и безопасного экспорта русского хлеба и других продуктов через черноморские порты, перед Россией встала жизненно важная задача расширить и укрепить свои южные границы, постепенно включая новые территории в систему государственного управления Российской Империи.

Однако черноморское побережье Кавказа и западные области Грузии и Армении были давно захвачены Турцией, не желавшей отказываться от монопольного положения на Черном море, шахская Персия в свою очередь оккупировала Восточное Закавказье.

Притязания Османской Порты и стоящего за ней Крымского ханства поддерживались западно-европейскими державами, стремящимися укрепить свои позиции на Ближнем и Среднем Востоке и не допустить проникновения сюда России.

Таким образом, политическая ситуация на Северном Кавказе на протяжении веков определялась, главным образом, борьбой между Турцией и Ираном за экономическое и политическое господство в этом регионе.

После завоевания Турцией (Портой Оттоманской) Крымского ханства (1475 г.) и Трапезундского царства (1461 г.) Черное море фактически превратилось в «турецкое озеро». Однако для утверждения полного господства Турции в этом регионе необходимо было присоединение его восточного побережья. С этой целью турки во времена Баязида (1481-1512гг.) высадили войска на Таманском полуострове, тем самым создав плацдарм для наступления на Кавказское побережье, Северный Кавказ и устье Дона. В первой половине XVII века царства и княжества Западной Грузии — Имеретия, Гурия и Абхазия - считались вассалами Турции и платили ей дань. Ногайские татары, западные адыги и ряд владетелей Дагестана являлись, в свою очередь вассалами Крымского ханства, находившегося, как уже сообщалось выше, под властью Оттоманской Порты. Для сбора дани невольниками крымские отряды на протяжении XVII века часто совершали набеги на Кабарду и Дагестан. Незыблемость существования Крымского ханства была основой политики Турции в XVI-XVII веках в Причерноморье и на Кавказе, а набеги крымских ханов на русские земли, совершаемые систематически, подразумевали, с санкции Стамбула, с одной стороны - право Крыма на обогащение и существование за счет соседей, а с другой стороны — рассматривались как метод воздействия на усиливавшееся централизованное Русское государство, точнее как метод его ослабления в целях успеха в дальнейшем собственно турецкой экспансии.

Начиная с середины XVI в. русское правительство принимает решение об обороне южной границы и на протяжении последующих десятилетий XVII в. упорно осуществляет грандиозное строительство, создавая беспрецедентную для того времени систему оборонительных сооружений глубиной в сотни верст. В этой системе принципиально новым был подход к тактической оценке средств обороны. Ее основу составляли сплошные оборонительные линии, а крепости становились опорными узлами сопротивления. Против тактики боевых действий татарской конницы это была единственная возможность успешной защиты.

Политика России в Большой Кабарде в период русско- турецкой войны 1768-1774 годов

В условиях начавшейся русско-турецкой войны 1768-1774 гг. Северному Кавказу как важному стратегическому району в политике России отводилось особое место так как через территорию Кабарды, Осетии и Ингушетии проходили дороги к перевалам в Закавказье. Показательно, что в рапорте поручика грузинского полка Хвабулова (Кобулашвили), посланного в разведку в Грузию кизлярским комендантом генералом Потаповым в 1769 г говорилось о пессимистических настроениях в Османской империи по поводу начавшегося конфликта между Россией и Портой: «В турецкой области по известиям во всех тамошних (т. е. турецких. -Я. Я.) владениях настал большой голод и на всякую вещь дороговизна и происходят междоусобные бунты и смертоубийство, а паче во всех тамошних местах имеет большой страх от открывшейся между Всероссийскою Империею и Оттоманскою Портою войны; размышляют и отзываются явно, что пришло время лишитца туркам всем своих мест, о чем частые известия в Имеретию, а особливо к царю Ираклию (т. е. в Картлию и Кахетию. - И. Я.), письменные доносят от самого Царьграда публично»

Русское командование с самого начала войны понимало, как важно привлечь на свою сторону горские народы, в частности Кабарду, которая в то время являлась ведущей силой на Центральном Кавказе.

Коллегия иностранных дел, сообщая кизлярскому коменданту о начавшейся войне, потребовала от него высказать свое мнение о мерах по обеспечению безопасности Кизлярского края в условиях войны с Турцией. В 1768 г. кизлярский комендант Потапов в ответном рапорте докладывал, что в случае нападения Крыма Кизляр и Моздок находятся «совсем без фортификационной защиты и без помощных сил», и предлагал особое внимание обратить на позицию кабардинских владельцев, которых, по его мнению, «весьма надобно обратить на прежнюю к России усердность». Для этого, по его мнению, достаточно отказаться принимать в Моздоке их крепостных, тогда кабардинцы обязаны будут «не только границы здешние защищать, но и не допущать своих соседей кубанцев и прочих», а крепость Моздок «будет и им самим подкреплением» . Одновременно необходимо, считал Потапов, «производить воинские поиски» в крае нерегулярными казачьими и калмыцкими войсками, а так как регулярные полки трудно снабжать фуражом и питанием в местных условиях, то действия казачьих и калмыцких команд следовало бы «подкреплять регулярною командою с артиллериею». Сообщая, что имеющиеся в его распоряжении два батальона «ис престарелых людей, нужды полевой понести не в состоянии и не имеют ничего полевого, кроме обоза», он предлагал «умножить» гарнизон Кизляра, прислав туда шесть батальонов, один же из них разместить непременно в Моздоке, «как первом и ближнем к неприятелю месте» .

Ознакомившись с рапортом Потапова, Коллегия согласилась с его предложениями, особенно отметив важность позиции Кабарды в конфликте России с Турцией. В указе Коллегии иностранных дел в октябре 1768 г. указывалось, что «если кабардинцы пристанут к противной стороне (т. е. Турции. — И. Я.), подвержен будет опасности порученный вам край», поэтому необходимо «употребить старание для ослабления неприятельских сил и преклонить горские народы в здешнее (т. е. России.—И.. Я.) подданство, представляя им разныя выгодности»4.

Организация управления горскими народами Северного Кавказа в конце XVIII - первой п оловине XIX века

Образование Российского многонационального государства сопровождалось учреждением на национальных окраинах империи государственно-административного аппарата. Отвечая идее централизации власти и унификации управления в различных районах империи, процесс этот не был однозначным, имея свою региональную специфику. Генеральная линия российской политики на Кавказе в целом, подразумевавшей включение ново -приобретенной окраины в экономическое и политическое пространство империи, детерминировала процесс установления российской государственно-административной системы управления в регионе. Исторически сложившиеся особенности в социально-политическом, экономическом, правовом, культурном развитии разных географических областей Кавказа предопределили разработку и использование Российской империей различных административно-управленческих стратегий. На Северном Кавказе административная политика российского правительства с самого начала проводилась с использованием совершенно особого арсенала средств и методов управления, отличавшихся от тех, что применялись в Закавказье. . Специфика края (полиэтничность, патриархальность, неравномерность заселения), с одной стороны, и происходившие политические изменения в самой метрополии - с другой, требовали постоянного обновления, оптимизации способов управления, активного поиска тех институциональных структур, которые облегчили бы империи проникновение и упрочение своего влияния в новоприобретенной окраине. В то же время колебания внутриполитического курса империи в значительной степени определяли стратегии управления национальными окраинами, что находило выражение в смене регионалистских и централистских управленческих концепций, имевшей место на протяжении всего периода политико-административного освоения Кавказа.

Процесс утверждения государственно-административной системы управления на Северном Кавказе протекал в рамках административно-политической интеграции России и Центрального Кавказа. Выгодное для империи геополитическое положение Северного Кавказа и наличие природно-сырьевых ресурсов сделало его объектом особо пристального внимания российского правительства и предопределило темпы и характер проводившихся здесь государственно-административных мероприятий. С другой стороны, местные особенности социально-политического и экономического развития также наложили отпечаток на конкретные проявления этого процесса, во многом определяя формы и методы российского управления, варьировавшие на разных этапах государственно-административного строительства в регионе и учреждения здесь административного аппарата.

Одним из первых и важнейших институтов управления стал институт приставов, который позволял в обстановке политической нестабильности, содержать в горских обществах небольшой аппарат, и, не вмешиваясь до поры до времени во внутренние дела горских народов, изучать процессы, происходившие в горских обществах. Приставы должны были не только сдерживать, но и предотвращать недовольство горцев политикой властей, постоянно шаг за шагом распространять свое влияние на другие институты управления, такие как суды, военное и гражданское управление, образование, торговлю, податную систему и т.д.

Похожие диссертации на Политика России на Северном Кавказе в системе международных отношений в XVIII - первой половине XIX века

Переселенческое движение и аграрный вопрос в политике России на Северо-Восточном Кавказе в первой половине XIX векаАдильгереева Париза Курбановна

Даргино-кумыкские отношения в XVIII - первой половине XIX векаИдрисова Аида Джупалавна

Сословно-классовая структура и формы зависимых отношений в Дагестане в XVIII-первой половине XIX векаАдзиева Салихат Магомед-Саламовна

Политика Российской империи в Кабарде: административно-правовые, социальные и экономические аспекты : конец XVIII - первая половина XIX векаДуманов, Замир Билялович

Формирование и осуществление таможенной политики России во второй половине XIX векаБутов, Ян Владимирович

Государственная политика в области библиотечного дела России (вторая половина XIX - начало XXI века) : на материалах СтавропольяБоровцова Анна Евгеньевна

Таможенная политика России на Дальнем Востоке во второй половине XIX - начале XX века Беляева Наталья Анатольевна

Государственная политика в сфере начального народного образования в России второй половины XIX века и крестьянство : по материалам Тульской губернииРыжкова, Ольга Владимировна

Политика России и представители северокавказской горской элиты на службе российского государства в первой половине XIX векаРясная, Юлия Олеговна

Государственная политика России в области изучения и освоения архипелагов акватории Баренцева моря во второй половине XIX - первой трети XX вековБеляев Денис Павлович