Содержание к диссертации
Введение
РАЗДЕЛ I. Методология, историографический анализ проблемы и характеристика источников 20
РАЗДЕЛ II. Первая мировая война и массовое политическое сознание действующей армии в концепциях и деятельности политических партий России до февраля 1917 года 122
РАЗДЕЛ III. Март-октябрь 1917 года: массовое политическое сознание действующей армии как объект деятельности политических сил России 272
РАЗДЕЛ ІV. Политическая деятельность в период выхода россии из войны и массовое политическое сознание действующей армии 480
Заключение 626
Источники и литература 655
- Методология, историографический анализ проблемы и характеристика источников
- Первая мировая война и массовое политическое сознание действующей армии в концепциях и деятельности политических партий России до февраля 1917 года
- Март-октябрь 1917 года: массовое политическое сознание действующей армии как объект деятельности политических сил России
- Политическая деятельность в период выхода россии из войны и массовое политическое сознание действующей армии
Методология, историографический анализ проблемы и характеристика источников
В условиях теоретического плюрализма, характерного для западной историографии, предлагают свое видение мирового исторического процесса различные школы: новая, третья волна «Анналов» с ее преимущественным интересом к исторической антропологии (Ж. Ле Гофф, Э. Ле Руа Ладюри, М. Ферро), концепция математической исторической науки с выдвижением на первый план квантитативных принципов исследования (В. Фогель, Д. Норт), новая экономическая история (Н. Мак-Клоски, М. Вовель, П. Шоню), современные последователи социологической теории М. Вебера.
Последнее двадцатилетие в нашей стране ознаменовалось поиском новых парадигм гуманитарного мышления. На начальной стадии этого процесса на роль универсальной методологии выдвигался цивилизационный подход, который, с одной стороны, имеет для истории большое значение в том смысле, что он открывает новые возможности изучения сущности и роли государства не только как инструмента подавления одного класса другим, но и в гораздо более широком плане - его реальной роли носителя идеи народности, правосудия и справедливости, арбитра в спорах между общими и групповыми или частными интересами, хранителя целостности и безопасности общенациональных границ.
С другой стороны, цивилизационный подход позволял преодолеть позицию традиционной советской исторической науки, которая с порога отвергала как буржуазные и, следовательно, враждебные пролетариату национально-патриотические, либерально-демократические, мелкобуржуазно-уравнительные и другие идеологии и тенденции, которые, однако, сыграли (или могли сыграть) прогрессивную роль в определенных исторических условиях.
Цивилизационный подход во главу угла ставит человека - единственного творца истории. «Иными словами, концепция цивилизации, включая как объективный (формационный), так и субъективный (антропологический) аспекты процесса истории, впервые открывает возможность построения собственно исторической методологии, которая позволит различать не только противостояние общественных классов и групп, но и сферу взаимодействия на базе общечеловеческих ценностей; не только проявления социальных антагонизмов, но и область социально-культурного консенсуса; не только роль прерывности, но и роль континуитета в истории; не только роль революций снизу, но и роль революционных по своему смыслу реформ сверху», - считал один из сторонников этой методологии М. Барг.
Особенностью современного цивилизационного подхода является то, что он базируется одновременно на двух эвристических основаниях: классическом (гносеоло-гическом) и жизненном (культуралистском).
Но полностью отвергая прогрессистский детерминизм как разъяснение всего исторического процесса и его целевой заданности, историк, тем не менее, не может полностью отбросить постановку вопроса об изменении обществ и стран в категориях движения от одного состояния (стадии) к другому. Революции, радикальные реформы, войны сами по себе свидетельствуют о таком движении, хотя и не дают оснований для выводов о таких произошедших переменах. Необходимо также подчеркнуть, что стадиально-формационная и цивилизационная концепции отнюдь не противоречат друг другу, если, разумеется, не доводятся до абсурда. Они являются в действительности разными аспектами исследования и осмысления единого исторического процесса, в равной мере правомерными и необходимыми. И именно в этом заключена возможность их сочетания и взаимодействия, а тем самым и синтеза.
Социокультурный подход предусматривает наличие на заданной априори сложной диалектической взаимосвязи различных объективных и субъективных факторов исторического процесса, определяющих социальную жизнь, условия существования и деятельности человека. Историку необходимо на конкретном исследовательском поле установить характер выявленных связей, конфигурацию переплетения и взаимодействия этих факторов, а также те смыслы, которыми люди наполняли свои действия. Необходимо исходить из того, что история сознания -неотъемлемая часть социальной истории, поэтому она должна изучаться в широком историческом контексте, на базе анализа структур, процессов и явлений социальной и культурной жизни, посредством реконструкции социального поведения, массового сознания и психологии исследуемых общественных групп. Цель изучения сознания и социального поведения - «нахождение диалектических взаимосвязей между объективными условиями жизни и способами их осознания».3
По мнению некоторых исследователей, цивилизационный подход противоречит социокультурному и неприменим к истории России «как мутагенной зоне, расположенной между различными типами цивилизаций и включающей в водоворот культурогенеза отдельные их элементы».1 Однако, если исходить из широкого понимания цивилизаций как социокультурных макросистем, обладающих качественной спецификой, цивилизационный подход и в отношении России не противоречит социокультурному, так как качественная специфика выражается по-разному, и незавершенность процессов культурогенеза (характерная на определенных этапах исторического развития не только для России, но и других стран) не может служить основанием для столь резкого их противопоставления.
В современной исторической науке понятие «общественное сознание», зачастую отождествляется с категорией «менталитет». Подразумевая под менталитетом совокупность базовых психологических и ценностных установок, стереотипов восприятия действительности и представлений, мыслительных привычек индивидов и групп, определяющих их социальное поведение, мы считаем, что категория «общественное сознание» является более широким духовным явлением, но имеет с ним плоскость пересечения. В отличие от «общественного сознания», «менталитет» своим основанием уходит в подсознательную (бессознательную) сферу человеческой психики, имеет в ней исходный механизм порождения и поддержания ментальных реакций. Будучи, прежде всего, базовыми установками, представлениями и механизмами стереотипных социально-психологических реакций на типичные ситуации - своеобразной «призмой» восприятия, или «сеткой улавливания» действительности сознанием индивида, менталитет не включает в себя всего содержания общественного сознания рассматриваемой общности в ту или иную эпоху. В то же время реконструкция содержания и структуры массового сознания позволяет выявить его приоритеты, а это, в свою очередь, - воссоздать проекцию ментальных установок, определяющих доминирование тех или иных представлений, а также преобладание определенных мыслительных конструкций, обусловленных устойчивыми или вновь формирующимися стереотипами. Менталитет проявляется в поведении, а также в образах, мнениях, чувствах, эмоциях людей, поэтому его невозможно рассматривать в отрыве от анализа социального поведения тех или иных групп, содержания и структуры массового сознания, с одной стороны, и динамических явлений человеческой психики - с другой. Не только стереотипы представлений, но и общественные настроения, слухи, коллективные психические состояния должны стать предметом рассмотрения как формы реакции на различные события, внешние воздействия, преломленные в сознании в соответствии с социальными нормами и ценностями, присущими данной группе.
Понятие «социальное поведение» имеет целый ряд смысловых отличий от категории «деятельность». Господствовавшее в течение длительного времени в отечественной историографии сложившееся в марксизме понимание деятельности включало представление об осознанном целеполагании как неотъемлемом ее компоненте. Анализ поведения (в отличие от деятельности) предполагает рассмотрение как осознанных, так и неосознанных (нерефлексируемых или слабо рефлекси-руемых) форм человеческой активности, реакций на воздействие социальной среды и приспособления к ней. При этом внимание фокусируется не только на активности, направленной на преобразование социальной среды, но и на выработке форм адаптации к ней и обеспечения преемственности социальной и культурной традиции.
Первая мировая война и массовое политическое сознание действующей армии в концепциях и деятельности политических партий России до февраля 1917 года
Сохранились и инерционные тенденции предшествующего периода, когда было решено создать новую многотомную «историю КПСС». После того, как крах КПСС стал свершившимся фактом, начался период историографического прожектерства, связанного с поиском истинных «героев», заполнением «белых пятен» и «черных дыр», игрой в «альтернативы» Октябрю. К числу важнейших причин, препятствующих развитию свободной критики в начальный перестроечный период и сохраняющих, отчасти, свою силу и поныне, можно отнести: внутреннюю самоцензуру, историографическую традицию, привычку следовать партийному руководству, многолетнюю изоляцию от мировой научно-исторической мысли и другие.
Именно представители этого самого многочисленного советского историографического отряда, лишившись методологической подпорки в виде многотомни-ка «исторических» решений КПСС и основной источниковой базы в лице ленинских произведений, когда главным критерием научности являлась партийность, инициировали истерию «кризиса исторической науки» в бывшем СССР, считая, что он охватил все ее стороны - историософию, теорию, методологию, методику, историографию. То, что случилось далее, менее всего похоже на кризис историче-ской науки (который известного рода авторами воспринимается как ее крах.) На наш взгляд, современное состояние российской историографии можно квалифицировать не как кризис, а как перелом, подобный произошедшему после Октября 1917 года.
По мере либерализации советского общества официальная историография постепенно стала отходить от канонов марксизма-ленинизма. В конце восьмидесятых появляются многочисленные публикации, авторы которых резко расходятся с предшествующей традицией, иначе оценивая историческую роль и значение Революции 1917 года в мировых событиях XX века. С этого же времени в общественном сознании значительной части населения страны с подачи отдельных средств массовой информации утвердились идеи «национальной катастрофы Октября 1917 года», ухода страны на семьдесят лет из «мировой цивилизации». Исчерпывающего ответа на вопрос о том, какие подходы к исследованию проблемы Первой мировой войны и Революции 1917 года доминируют сегодня, пока нет. Сложно уловить логику и темп разрушения прежних представлений, ибо этот процесс протекает преимущественно в эмоциональной сфере. В расчет не принимаются ни тенденции мирового развития, ни геополитическое положение нашей страны, ни специфические особенности российской цивилизации. Либеральный научный плюрализм в методологии дал широкий простор для появления и развития самых различных историографических подходов в решении вопросов Первой мировой войны и Революции 1917 года. Внутри этого направления развернулась широкая дискуссия2 Некоторые российские историки пытаются решить актуальные проблемы путем использования неофрейдистских методов, социокультурного подхода и имперских циклов российской истории. Другие придерживаются постулатов антикоммунистической ортодоксии (Ю.А. Афанасьев), иные пытаются использовать неолиберальные идеи в рамках ускоренной модернизации России (А.А. Искендеров и др.). Часть историков-неолибералов дрейфует от постперестроечных подходов неомарксизма к либеральному официозу (Латышев А.Г., Соловьев О.Ф. и др.).
Следует отметить научную значимость исследований видных историков В.П. Булдакова, Г.А. Герасименко, В.В.Журавлева, В.В. Шелохаева и других 4 В своих трудах они успешно решают сложные проблемы военно-революционного периода нашей страны с позиций глубокого научно-теоретического и историософского осмысления, используя новые методы исторических исследований, привлекая огромный массив архивных материалов. Большинство же исследователей занимаются решением локальных, узких, главным образом, партийно-политических проблем отечественной истории военно-революционного периода.5 А.А. Арутюнов собрал и систематизировал весь негативный материал о В.И. Ленине, создав тем самым своеобразную «энциклопедию антиленинианы».6 Появляется и масса публицисти 63 ческих поделок, авторы которых даже не скрывают, что их занимают не реалии истории, а конструирование антибольшевистского мифа.
Диссертант исходит из общих закономерностей утверждения антимифа о Первой мировой войне и Революции 1917 года. Настораживает, правда, то обстоятельство, что ликвидация так называемых «белых пятен» в истории России зачастую ведет к появлению «черных пятен», к новому искажению прошлого, к подмене главного - второстепенным, рационального - эмоциональным. При анализе прошлого ныне делаются попытки из одной крайности броситься в другую, не видеть в истории ничего кроме ошибок и черной краски. Получил широчайшее распространение и поиск альтернатив большевистскому перевороту и революционному процессу в целом. Не менее нелепой выглядят попытки применения к истории революционной России «тоталитарной» модели, что настойчиво отстаивается некоторыми авторами.1
Представляется, что на сегодняшний день попытки обновления методологической базы отечественной историографии, замкнувшись на замене «формацион-ного» подхода «цивилизационным», применительно к истории Первой мировой войны и Революции 1917 года особых успехов не принесли. Смена методологической парадигмы может быть успешной только при условии, если это опирается на новую (точнее, естественную) историческую иерархию. Последнее еще предстоит сделать.
Исследовательская мысль продолжает двигаться в русле политической истории, сохраняя традиции официально отмененной историко-партийной литературы, путем перескока от апологетики однопартийности к науке о многопартийности. И все же показательно, что к рубежу веков в отечественной историографии одна за другой стали выходить не привычные коллективные обобщающие труды, а крупные авторские работы с оригинальными концепциями отечественной истории, опирающиеся на новые методологии,3 хотя лозунгом историков старшего поколения стало «наше непредсказуемое прошлое», за которым маячит тоска по былой методологической «определенности» .4
Март-октябрь 1917 года: массовое политическое сознание действующей армии как объект деятельности политических сил России
В начале XX века сравнительно спокойная и плавная полоса мировой истории сменилась катастрофической, конфликтной - в самом центре Европы в течение нескольких лет вызревала мировая война. Анализ значительного числа научной литературы, дневников1 и мемуаров2 о причинах, генезисе, характере и ходе Первой мировой войны позволяет сделать следующее заключение: все ведущие континентальные державы интенсивно готовились к общеевропейской скоротечной победоносной войне; это был период «военного мира», сопряженный гонкой вооружений, разработкой соответствующих планов ведения боевых действий.
Николай II пытался остановить бойню . Но попытка русского царя остановить занесенный меч потерпела такую же неудачу, как и его историческая попытка остановить начавшуюся гонку вооружений. 4 Ни одна великая держава в Европе так не нуждалась в мире, так не жаждала его, как Россия после войны с Японией, ибо целиком и полностью была занята разрешением внутренних политических, экономических, социальных и культурных проблем5. Анализ же российской действительности показывает, что из государственных и общественных деятелей лишь немногие, самые искушенные, понимали, какую опасность таит в себе война для будущего страны с такой хрупкой политической структурой.
Почему Россия все же ввязалась в войну? Ссылки на экономические и моральные обязательства России перед союзниками недостаточно убедительны. Как нам представляется, в России сработал психологический фактор: после боснийского кризиса 1908 года больше уступать было нельзя, если страна не хотела лишить 123 ся статуса влиятельной европейской державы.] С другой стороны, архивные документы, обнаруженные после Второй мировой войны, указывают, что для осущест-вления своих глобальных амбиций были свои основания быстрее втянуть в войну Россию и у Германии, которая была крайне обеспокоена сделанным в 1912 году сообщением о развертывании так называемой Большой военной программы в России. 3 У России был выбор только одного из двух возможных вариантов развития событий: выступить против Германии в одиночестве или же действовать совместно с Францией и Англией. И, наконец, на слабовольного российского императора для военного решения перманентного балканского кризиса оказывалось беспрецедентное давление со стороны «военной партии» во главе с Великим князем Николаем Николаевичем. 4 Более того, Николай II перед Первой мировой войной сам стал все более примыкать к партии активной внешней политики.5
Последовавший со стороны Германии в ночь на 19 июля 1914 года ультиматум, требовавший отменить в России любую мобилизацию, означал лишь одно -войну, которая открыла ящик Пандорры. Началась самая кровавая и опустошительная из всех пережитых человечеством до начала XX века войн, постепенно втянувшая в свою орбиту 38 стран с населением более 1,5 миллиарда человек. В военном противоборстве столкнулись государства Тройственного Союза и Антанты.
Оценивая готовность России к ведению боевых действий в условиях Первой мировой войны, можно с уверенностью утверждать, что «страна не была подготовлена к такой войне, которую ей пришлось вести».7 Геостратегическое положение Российской империи было крайне невыгодным: наличие большого числа национальных районов, особенно на окраинах, и непосредственное соприкосновение со сферами интересов пяти ведущих держав вынуждали содержать даже в мирное время самые многочисленные Вооруженные Силы. Только в кадровой русской армии находилось около 1,4 миллиона солдат, что составляло около четверти всех военнослужащих мира. также делали весьма уязвимыми позиции России в войне. Якобы неоспоримое преимущество России в неисчерпаемых людских ресурсах оказалось из-за несовершенства резервистской системы не более чем мифом.
В этническом отношении население империи состояло из 80 миллионов русских (великороссов), 33 миллионов украинцев (малороссов) и 7,4 миллионов белорусов (белороссов), которые суммарно составляли 121 миллион человек (65,5%). Общая численность других этносов достигала 44 миллионов человек или около трети населения России. Однако системообразующая общероссийская нация еще не была сформирована, что резко ослабляло внутреннее общенациональное единство страны, национальное самосознание страны, народа и объективно способствовало преждевременному краху российской государственности.
В основе сознания большинства населения страны доминировала имперская идея. Вместе с тем, особенности русского национального характера давали возможность современникам упрекать российский народ в отсутствии патриотизма и таких пороках как лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности перед Родиной, инертность, слабая воля к сопротивлению, к борьбе с порабощением4
Исторический анализ показывает, что в течение нескольких столетий у русского народа сформировалась традиция патриотического единства в момент угрозы иноплеменного нашествия. В ситуации противостояния вражеским завоеваниям складывается русское национальное самосознание. Постоянное осознание своей военной мощи формирует русскую нацию. А перманентная готовность отражать вторжение извне и наращивание в этом процессе собственной силы отражается на государственно-административной и социальной структуре России. В первом случае ярко выраженное «центрально-окраинное» строение Российского государства, во втором - военнизированная социальная иерархия, сохранившаяся вплоть до начала Первой мировой войны.
Политическая деятельность в период выхода россии из войны и массовое политическое сознание действующей армии
Промежуточную позицию между большевиками и меньшевиками по вопросам войны, мира и власти занимали «впередовцы», настаивавшие на сплочении всех интернационалистских элементов и, одновременно, считавшие, что «ленинцы хотят видеть пропасть там, где есть только грань; меньшевики видят грань там, где на самом деле пропасть».1
Как всегда, большой оригинальностью отличалась позиция Л.Д.Троцкого, для которой была характерна более острая, чем у Мартова, постановка вопросов войны, мира, революции, власти. Оценивая роль войны, Л.Д. Троцкий так писал К. Каутскому в 1920 году: «Война, как и революция, основана на устрашении... Победоносная война истребляет, по общему правилу, лишь незначительную часть побежденной армии, устрашая остальных, сламывая их волю»2 По его мнению, война является слишком противоречивым, слишком обоюдоострым фактором исторического развития, чтобы революционная партия, чувствующая твердую классовую почву под ногами и уверенная в своем будущем, могла видеть в пути поражений путь своих политических успехов.3
Прежде чем браться за решение революционных задач, пролетариат, по мысли Троцкого, должен добиться мира. 4 Он предлагал ограничиться агитацией за мир, ибо под этим лозунгом «шла и идет повсюду мобилизация пролетарской оппозиции».5 «Если бы вернейший или кратчайший путь освобождения шел через войну, революционная социал-демократия не задумалась бы толкать на этот путь с решимостью хирурга, который не пугается страданий и крови, когда считает целесообразным вмешательство ножа», - подчеркивал Троцкий.
Считая, что «истинная национальная самооборона заключается теперь в борьбе за мир»,7 Л. Троцкий утверждал, что «наше отрицание» защиты отечества, как пережившей себя политической программы пролетариата, перестает быть чисто отрицательным актом идейно-политической самообороны, а получает все свое революционное содержание лишь в том случае, если консервативной защите устаревшего национального отечества мы противопоставляем прогрессивную задачу создания нового, более высокого «отечества» революции - республиканской Европы...»
Л. Троцкий был противником ленинской тактики социал-демократии в Пер-вой мировой войне. Он считал, что формула «поражение России - меньшее зло» -есть «уступка политической методологии социал-патриотизма, который революционную борьбу против войны и условий, ее породивших, подменяет крайне произвольной в данных условиях ориентацией по линии «наименьшего зла», и, не обогащая нашей агитации, «является важнейшим оружием социал-патриотической демагогии в борьбе с общим нашим знаменем».4 (борьбой за мир - А. Ч.). Троцкий подчеркивал, что «нам приходится сейчас не только оценивать, в каком направлении война и поражение влияют на ход политического развития, нам, прежде всего, приходится действовать на той почве, какую создает поражение»,5 «отсюда вытекает необходимость борьбы за скорейшее прекращение войны».
Более того, Троцкий предупреждал, что лозунги гражданской войны и поражения своего правительства тем опаснее, что большевики «превращают эти формулы в абсолютные критерии интернационализма» , и упрекал Ленина еще в 1913 году в письме к Чхеидзе: «Все здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложе-ния». «Не поражение для революции - писал он в 1916 году, - а революция независимо от возможности поражения», и призывал к созыву Учредительного собрания на основе немедленного прекращения войны и самоопределения наций. Таким образом, в годы войны меньшевики представляли собой пестрый конгломерат течений и групп, ведущую роль в котором играли полуоборонческие элементы. Большевики и их лидер В.И. Ленин страстно желали войны, ибо это давало им уникальную возможность начать революцию. Поскольку такая позиция была непопулярна и для социалиста неприемлема, о ней избегали говорить открыто. Но 186 иногда Ленин проговаривался, как, например, еще в письме к Горькому 25 января 1913 года во время первой Балканской войны: «Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (во всей восточной Европе) штукой, но маловероятно, чтобы Франц Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие».
Еще не зная взглядов Ленина на войну, члены Комитета заграничной организации Н.В. Кузнецов и А.В. Казаков (Бритман) при объявлении мобилизации ушли добровольцами во французскую армию. Ушли волонтерами во французскую ар-мию еще два члена Парижской секции: М.Давыдов и И. Джапаридзе (Моисеев). Часть большевиков, будучи «сторонниками полной победы русскому оружию», обратились с письмом к Г.В. Плеханову с просьбой разъяснить, «каково должно быть отношение русской социал-демократии к европейской войне», ибо, как пишет П.Г. Смидович, война вызвала «чувство растерянности, чувство беспомощности, незнания, как отнестись к разразившимся событиям».
Первое официальное заявление большевиков об отношении к войне было сделано А.Е. Бадаевым в 20-х числах июля, когда, отвечая на вопросы журналистов, он сказал: «Рабочий класс будет бороться всеми силами против войны. «Война - войне» - вот наш лозунг. За этот лозунг мы, действительные представители рабочего класса, и будем бороться».6 Первой реакцией Ленина на войну была подготовленная им резолюция группы революционеров, где говорилось: «С точки зрения рабочих и трудящихся масс всех народов России, наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск...». Эта же идея усиливается в Манифе о сте ЦК. В ноябре 1914 года в центральном органе большевиков «Социал-демократе», развивая свои мысли, Ленин писал: «Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг...».9
Похожие диссертации на Политические партии России и массовое политическое сознание действующей русской армии в годы Первой мировой войны : июль 1914 - март 1918 гг.
