Содержание к диссертации
Введение
Раздел I. Взгляды на проблемы войны и мира в 1914 – феврале 1917 года 61
Глава 1. Можно ли «оборонца» назвать интернационалистом? 63
Глава 2. Платформа и деятельность интернационалистов-пацифистов .84
2.1. В России 84
2.2. В эмиграции .114
Глава 3. Воззрения интернационалистов-оборонцев и их практическая реализация 152
3.1. Плеханов и группа «Призыв» 152
3.2. Потресов и его единомышленники .189
3.3. Рабочие группы военно-промышленных комитетов 207
Раздел II. «Военные» платформы и их реализация на практике в марте 1917 – марте 1918 года 240
Глава 1. Взгляды и деятельность членов группы «Единство» 242
Глава 2. «Двуединая» позиция Потресова и его единомышленников .281
Глава 3. Дискуссии и совместная работа «революционных оборонцев» и интернационалистов-пацифистов .320
3.1. Рождение «революционного оборончества» .320
3.2. Борьба вокруг позиции Милюкова .338
3.3. Проблема борьбы за мир без аннексий и контрибуций 353
3.4. Оборона революционной России и сепаратный мир 377
3.5. Крах «революционного оборончества» и снижение влияния меньшевиков 389
3.6. Брест-Литовский договор 443
Заключение .460
Список использованных источников и литературы .4
- Платформа и деятельность интернационалистов-пацифистов
- Потресов и его единомышленники
- «Двуединая» позиция Потресова и его единомышленников
- Проблема борьбы за мир без аннексий и контрибуций
Платформа и деятельность интернационалистов-пацифистов
В работах современных исследователей таких оценок, к счастью, уже не встретить. Так, С.В. Тютюкин пишет, что члены РГ ЦВПК соединяли в своей платформе идею участия рабочих в обеспечении победы над врагом, критику политически обанкротившегося к 1917 г. царского правительства и призывы к миру в духе Циммервальда и Кинталя4. Содержание же исследования С.В. Тымчик, среди задач которого указан анализ программы и политических установок РГ Московского Областного ВПК, несколько удивляет тем, что хотя бы краткому изложению сути отношения членов группы к войне там почему-то места не нашлось5.
В 60–80-е годы появились новые подходы в рассмотрении позиций «центристов». В многотомной «Истории КПСС» по отношению к войне меньшевистский «центр» был разделён на «правый» и «левый». К первому были отнесены ОК РСДРП «во главе с П.Б. Аксельродом» и думские меньшевики, а роль одного из
вождей второго отводилась Мартову. За исключением появления этого нового деления, в остальных утверждениях авторов издания просматривалась прежняя линия. Вывод являлся традиционным – «правый» и «левый» «центр» меньшевизма рознились только формой изложения своих мыслей, большей или меньшей маскировкой духовных связей с социал-шовинистами1. Не в первый раз уже приходится повторять, что каких-то доказательств, в данном случае, существования духовной связи ОК РСДРП, фракции Чхеидзе и Мартова с идеологией шовинизма не приводилось. Это и не странно, ведь таких доказательств не существует.
Аналогичные оценки позиций «центристских» элементов меньшевизма содержатся и в параграфе «От ликвидаторства к социал-шовинизму» коллективной монографии об истории непролетарских партий2, являющейся одним из крупных обобщающих трудов по истории политических партий России.
Более детальный и глубокий анализ проблемы отношения меньшевиков к войне был осуществлён в начале 70-х годов С.В. Тютюкиным. Суть их позиций изложена в его работе3, достоинством которой является использование широкого круга разнообразных источников, более объективно, чем в трудах других историков. Обилие пространных цитат из документов, в том числе и архивных, вышедших из-под пера меньшевиков, позволяет выявить реальную картину положения дел в данной области, что даёт основания говорить о высокой научной ценности монографии, представляющей одно из самых заметных явлений отечественной историографии проблемы отношения меньшевиков к войне в 1914–1917 гг.
С.В. Тютюкин первым среди советских исследователей проанализировал (хотя и лишь в общих чертах) позиции всех без исключения меньшевистских центров, о самом существовании половины из которых, не говоря уже о чём-то большем, упоминать раньше не считалось необходимым. По их отношению к войне он разделил эти центры на две большие группировки – оборонцев и интернационалистов, выявив внутри них наличие различных направлений и оттенков взглядов – от ультраправого (Плеханов) до ультралевого (Троцкий). Также первым автор мо нографии, хотя и с массой оговорок, но всё же справедливо зачислил в ряды интернационалистов, главным идеологом коих считал Мартова, наряду с представителями «левого центра» меньшевизма (парижские газеты «Голос» и «Наше Слово», Центральная инициативная группа в Петрограде), ещё и «правых центристов» (П. Аксельрод, ОК РСДРП, фракция Чхеидзе, руководство Бунда и кавказских меньшевиков, группа видных партийных деятелей, находившихся в ссылке в Сибири). При этом С.В. Тютюкин высказал обоснованное суждение, что меньшевистская идеология в годы войны представляла собой целую гамму оттенков, в которой взгляды «правых» и «левых» были связаны рядом трудноуловимых переходов, и даже идейные «полюсы» Плеханов и Троцкий, при всём внешнем различии, обнаруживали глубокое внутреннее родство. В этих условиях, делал закономерный вывод автор, деление, к примеру, меньшевиков-интернационалистов на «правый» и «левый» «центр» носило «довольно условный характер». Оценки же позиций меньшевиков-«оборонцев» (Плеханов, Потресов, члены РГ ЦВПК) были выдержаны в привычном для советской историографии ключе – по отношению к войне они объявлялись социал-шовинистами, изменившими марксизму и интернационализму во имя защиты буржуазно-помещичьего отечества1.
Что касается обобщающих выводов, то среди них С.В. Тютюкиным подчёркивалось не бесспорное, но и не безосновательное заключение, что преобладавшей в годы войны среди меньшевиков являлась идеология «правого центра», нестандартно охарактеризованная им, как «своеобразный национал-пацифизм». А вот шаблонные для историко-партийной литературы выводы, что с началом войны у меньшевиков наблюдался поворот от ликвидаторства к социал-шовинизму, что на деле они в 1914–1917 гг. были всего лишь послушными проводниками буржуазного влияния на пролетариат2, выглядели не как результат собственных умозаключений автора, а как вынужденная уступка политической конъюнктуре3. Несмотря на их наличие, труды С.В. Тютюкина подвергались критике в партийной и научной печати, а также на совещании историков в ЦК КПСС 21–22 марта 1973 г., как «неправильно освещающие отдельные важные вопросы истории российского пролетариата» Всё это ещё раз подтверждает очевидный факт, что не всегда объективные оценки позиций противников большевиков были не виной, а бедой советских историков, работавших как в условиях жёстких идеологических ограничений, когда писать, в частности, о меньшевизме и его лидерах нужно было или в обвинительном ключе, или никак, так и в условиях закрытости многих источников по истории меньшевизма для доступа исследователей.
В нынешних условиях уже не существует субъективных препятствий для объективного изложения и непредвзятой трактовки исторических фактов. Относится это и к исследованию отношения Плеханова и меньшевиков к войне. Главными достижениями современных российских историков, затрагивающих данный аспект, является их стремление к объективности при изложении содержания и оценке позиций меньшевиков, а также почти всеобщий отказ от былого обычая наклеивать на них не отражавшие действительность ярлыки типа «открытый социал-шовинист», «прикрытый социал-шовинист» и им подобные: «В годы мировой войны, – пишет С.В. Тютюкин, – произошла… перегруппировка меньшевистских сил: "ликвидаторы" и Плеханов стали оборонцами, Мартов возглавил течение левых меньшевиков-интернационалистов, а "центр" во главе с Организационным комитетом… и думской фракцией РСДРП занял умеренно-пацифистские позиции»2. Аналогичные этой, спокойные и рассудительные, без нападок и обвинительных филиппик, непредвзятые оценки отношения меньшевиков к войне содержатся и в других работах современных исследователей3. Показательно в этом плане и изменение оценок А.А. Корниковым отношения Потресова и его единомышленников к войне в 1917 г. – если в 1991 г. их позиция характеризовалась им как «крайне шовинистская», то в 1995 г. уже просто как «открыто оборонческая»1.
В 90-е годы прошлого и начале этого столетия российская историография проблемы пополнилась рядом работ, в которых даются характеристики антивоенных платформ меньшевистских лидеров. Так, в статьях Г.З. Иоффе и С.В. Тю-тюкина, а также монографии И.Х. Урилова о Мартове его позиция характеризуется, как революционно-интернационалистская и антиоборонческая2, а в статье П.Ю. Савельева и С.В. Тютюкина к этому делается справедливое дополнение, что интернационализм в ней сочетался с революционным пацифизмом3.
В статьях И.С. Розенталя и С.В. Тютюкина о Потресове и Плеханове «военная» позиция этих лидеров российской социал-демократии оценивается, как оборонческая (патриотическая), причём об их приверженности шовинизму не говорится уже ни слова4. Правда, И.С. Розенталь, вкратце охарактеризовав понимание Потресовым гражданского патриотизма с началом войны, его объяснение причин её начала и позицию «непротиводействия» её ведению, ничего не сказал об отношении Александра Николаевича к мировому конфликту в 1917 г.5.
Потресов и его единомышленники
Однако и эта классификация, как указывалось выше, далека от совершенства. Ещё более надуманы утверждения, будто «оборонцы» Плеханов, Потресов и К, исповедовавшие в период войны «обыкновенный, животный, обывательский патриотизм», предавали тем самым забвению идеи социализма и интернационализма, шли по «откровенно-националистическому пути» и тому подобные1.
Задолго до начала войны многие видные деятели европейского социализма не обнаруживали антагонизма между понятиями «интернационализм» и «оборончество», не расценивали участие пролетариата в оборонительных войнах, как предательство идей международной классовой солидарности, и признавали, что в определённых ситуациях отстаивание рабочими национальных интересов своих государств вполне сочетается с принципами интернационализма. Один из основателей Социал-демократической партии Германии (СДПГ), борец против милитаризма и войны Август Бебель ещё в 1901 г. произнёс в рейхстаге речь, в которой резко нападал на правящие классы страны за их захватнические стремления, усиленное вооружение и за угрозу всеобщему миру. Когда же он сказал, что немецкие рабочие должны помешать своему правительству напасть на кого-либо и в его адрес полетели возгласы об измене отечеству, Бебель ответил: «Нет, мы не изменники! Мы не хотим только, чтобы наше отечество начало войну, как грабитель и разбойник. Но если какой-нибудь другой народ нападёт на Германию, то я первый возьму свою старую рушницу (ружьё. – Э. К.) и пойду защищать свою страну»2. Отвечая в 1906 г. на вопрос анкеты французского журнала «La Vie Socialiste» о совместимости патриотизма с интернационализмом, являвшийся в тот период «одной из самых влиятельных фигур в Европе»1 Бебель указал, что если конфликт принимает завоевательный характер, как это было в случае с франко-прусской войной в 1870 г. после сражения при Седане, то социалисты обязаны всячески противодействовать стремлению к захватам чужих земель. А вот если война сводится к насильственному отнятию у какого-либо народа части его территории или подавлению одной нации другою, социалисты должны, несмотря на ужас войны, «посвятить все свои силы защите родной земли». Таким образом, патриотизм и интернационализм, считал Бебель, «не только не противоречат, но, наоборот, взаимно пополняют друг друга на благо человеческой цивилизации»2.
Жан Жорес, который был «великим… борцом за братство народов», сделал от имени французских социалистов заявление, что «если война разразится, мы должны быть готовы не к тому, чтобы отступиться от родины, предоставить случайностям разгрома и реакции нашу Францию, Францию революции минувшей и грядущей – нет, мы должны быть готовы освободить её от всех победителей: победоносного капитала и победоносного врага». «Если бы случилось, что какой-нибудь другой народ напал бы на Францию, – говорил Жорес, – то мы, социалисты, умерли бы в первых рядах её защитников»3.
Развёрнутый анализ рассматриваемой проблемы представил на суд читателей названный в 1913 г. «самым выдающимся представителем современной марксистской мысли»4 видный теоретик СДПГ Карл Каутский в статье, написанной для «La Vie Socialiste» в ответ на предложение редакции журнала «произвести обширную анкету о социалистическом интернационализме и его практических последствиях». Среди прочих, ему предстояло ответить на вопрос, можно ли согласовать патриотизм и интернационализм. Каутский констатировал существование серьёзных различий между буржуазным и пролетарским патриотизмом. Анализируя разницу между ними, основной упор он делал на то, что само понятие «отечества» для представителей данных классов имеет различное наполнение. Буржуазия – это имущий класс, она обладает собственностью и для неё участие в обороне отечества в случае войны является стремлением оградить свою частную собственность от посягательств извне. Пролетарии же – класс неимущий и, «если рассматривать отечество, как совокупность всех содержащихся в нём богатств, то пролетариат лишён отечества». Однако рабочие всего мира хотят уничтожить право частной собственности на капиталистическое богатство нации, на отечество, чтобы превратить его в достояние всего общества, они хотят превратить государство из организации господства и хищнической эксплуатации в организм общественного производства. У пролетариев, таким образом, пока ещё нет отечества, но они хотят завоевать его, они хотят расширить пределы действия отечества, сделав совокупность его благ доступной всем членам нации, они хотят, наконец, освободить отечество от всякого господства туземных или чужеземных поработителей и грабителей. «В этом смысле, – писал Каутский, – пролетарии национальны и живо заинтересованы в благосостоянии и независимости отечества»1.
Но в той же степени, в какой рабочие национальны, утверждал он, они привержены и интернациональным принципам. Интернациональность пролетариата имеет иной характер, нежели буржуазная. Первая «требует объединения как наций, так и индивидов, для совместной… деятельности и… уже и теперь фактически объединяет пролетарские организации различных наций». Индивид и нация, по его мнению, «должны быть подчинены международной борьбе за освобождение пролетариата». «Капиталистически мыслящий националист» может сказать – право оно или не право, но я стою на стороне отечества. Социал-демократ же «должен обладать достаточным мужеством и интеллигентностью, чтобы быть в состоянии понимать, что частный интерес отдельной нации, хотя бы его собственной, может часто оказаться помехой на пути борьбы за эмансипацию пролетариата и должен поступать в этих случаях соответственно такому пониманию»
«Двуединая» позиция Потресова и его единомышленников
Как видно из манифеста Циммервальдской конференции, одной из главных целей её созыва было содействие восстановлению Интернационала. Когда на состоявшейся в июле 1916 г. Гаагской конференции социалистических партий нейтральных стран представители Дании, Швеции, Голландии, Аргентины и США вынесли решение о необходимости восстановления Интернационала, его приветствовали меньшевики-«антиоборонцы». Ещё до её созыва Мартов предлагал, чтобы ИСК рекомендовала социалистическим партиям принять участие в Гаагской конференции3. Правда, в итоге от Циммервальдского объединения в Гаагу никто не прибыл. ЗС ОК РСДРП делегировал туда Аксельрода, однако впоследствии ограничился лишь приветственным письмом, поддерживавшим идею восстановления Интернационала. Выступавший 7 мая 1917 г. с докладом на Всероссийской конференции меньшевиков один из руководителей ОК РСДРП периода войны Борис Батурский напомнил слушателям, что, не имея в 1916 г. возможности послать делегата на конференцию в Кинталь, ОК «решился поддерживать только шаги Гаагской конференции, которая стремится к восстановлению Интернационала во всех его частях большинства и меньшинства»4.
Выписанные в Циммервальде рецепты восстановления Интернационала разделялись не всеми. Любимов полагал, что для этого был необходим отказ германских социал-демократов голосовать за военные кредиты и возникновение в тылу немецкой армии революционного движения: «Пока этого не будет, – утверждал он, – …останутся тщетными попытки восстановления Интернационала…». Задача социалистов, стремившихся к возобновлению разрушенных связей между пролетариатом воевавших стран, «теперь, как и в начале войны… должна состоять в том, чтобы пробудить у немецких рабочих и их лидеров сознание, что французские, бельгийские, русские и другие социалисты ими же вынуждены были прибегнуть к защите своих стран, – подчёркивал Любимов. – Только такое сознание может вновь объединить пролетариат всего… мира в один тесный союз…»1.
Многие проантантовские социалисты утверждали, что за спиной организаторов Циммервальдской конференции стояло германское правительство. В то время, когда союзники терпели поражение за поражением, Германией и Австро-Венгрией были захвачены Люксембург, Бельгия, часть Франции, Польша, Литва, Сербия, Черногория и другие территории. В такой ситуации Германия желала поскорее заключить мир, означавший бы её триумф. Австро-Венгрия также была заинтересована в заключении мира, поскольку война не могла не усилить национальных притязаний со стороны её славянских народов, грозивших сохранению целостности империи. Поэтому Германия и её союзницы не могли не относиться с симпатией к такому движению, которое ставило целью заставить Антанту заключить с ними мир. Сторонников Ленина Ганецкого и Раковского уже тогда обвиняли в связях с Парвусом, а, значит, и с германским правительством. Д. Шуб активно агитировавших тогда за поражение России в войне Ленина, Радека, Ганецкого и Раковского называл одними из главных организаторов и закулисных «мастеров» Циммервальда, полагая при этом неудивительным, что подавляющее большинство тогдашних лидеров международного социализма резко отрицательно отнеслись к Циммервальдской конференции и её решениям2.
Зато приветствовал её журнал Парвуса «Die Glocke», в котором сообщалось в октябре 1915 г., что конференция в Циммервальде «заслуживает всяческого внимания, как первая с успехом проведённая попытка соединить разорванные нити пролетарского Интернационала». А в циркуляре № 1176816 Департамента по 146 лиции от 22 декабря 1915 г., копию которого Керенский предоставил в своё время Шубу, сообщалось в связи с Циммервальдской конференцией: «15 и 18 сентября в Берне состоялось совещание русских социалистов, участников конференции: Мартова, Мартынова, Рязанова, Боброва и Аксельрода. На этом совещании обсуждался вопрос о распространении в России означенного манифеста. Совещание признало необходимым отпечатать этот манифест в Болгарии при посредстве румынского социалиста Раковского и затем переправить манифест в Россию…
По полученным в настоящее время сведениям, выработанный план не удался, ибо Раковский был вскоре арестован в Румынии за оскорбление властей, а выступление Болгарии (на стороне Германии) лишило возможности печатать манифест в её пределах. Ввиду приведённых обстоятельств, приверженцы "пораженческого" толка избрали другой путь, а именно: в октябре месяце женевская группа содействия издававшейся в Париже газеты "Наше слово"… напечатала двадцать тысяч экземпляров манифеста и переслала его в Цюрих на имя русского социалиста Биска, который послал их в трёх деревянных ящиках через Германию в Копенгаген, причём Биск получил от немецкого консула в Цюрихе рекомендательное письмо, дабы эта посылка не была задержана в Германии»1.
В отличие от своих критиков, участники Циммервальдской конференции высоко оценивали её итоги. По мнению Балабановой, пример мужества и ответственности подписавших манифест конференции «не мог не раздуть тлеющие угли интернационализма и решимости», где бы слова этого манифеста «К пролетариям Европы» не были прочитаны2. Автор его проекта Троцкий считал, что конференция «дала большой толчок развитию антивоенного движения в разных странах»3.
Несмотря на провал собственного предложения включить в Циммервальд-ский манифест требование отказаться от военных кредитов, в целом доволен был результатами конференции и Мартов. Правда, на состоявшемся в феврале 1916 г. заседании ИСК поддержанный Лапинским Мартов потребовал, чтобы следующая подобная конференция имела более представительный характер и на неё обязательно были приглашены немецкие «центристы» – Каутский и Гаазе1.
Более сдержанная характеристика прозвучала со стороны Ленина, полагавшего, что принятый конференцией манифест «фактически означает шаг к идейному и практическому разрыву с оппортунизмом и социал-шовинизмом», но в то же время «страдает непоследовательностью и недоговорённостью»2. Со временем изменилась и точка зрения Мартова: «В Циммервальде, – писал он в 1922 г. в статье «Проблемы Интернационала», – сделали мы первые попытки пробить дорогу к возрождению международной социал-демократии, к её исцелению от язв… национализма и оппортунизма, при сохранении… классовых, марксистских традиций. Мы потерпели поражение: бунт масс против реакционного извращения социал-демократии пошёл не по циммервальдскому, а по большевистскому руслу»
Проблема борьбы за мир без аннексий и контрибуций
Презренная идея измены союзникам связывалась Плехановым с не менее презренной идеей заключения сепаратного мира: «…должны быть решительно… отвергнуты всякие толки о сепаратном мире России с центральными державами, – писал он 22 апреля. – Такой мир был бы не только позором для России. Он причинил бы ей огромный, может быть, непоправимый вред»1. Услышав разговоры о готовности революционной демократии к заключению такого мира, Плеханов 15 августа в речи на Государственном совещании заявил: «Если отдельные безумные люди из среды революционной демократии и позволили себе такого рода преступные речи, то наша крайняя революционная демократия, в своём целом, никогда на сепаратный мир не пойдёт, …никогда не сделает такой низости»2.
К числу неприемлемых для Плеханова и К явлений относились братания: «Если бы вся русская армия побраталась со всеми австро-германскими войсками, …то это было бы равносильно заключению сепаратного мира России с Австрией и Германией, – писал Плеханов в апреле 1917 г. – …идея братания должна быть отвергнута, как… крайне вредная по своим фактическим последствиям»3. Описывая данное явление в речи на Съезде делегатов фронта, опубликованной в № 30 «Единства» от 4 мая 1917 г., он говорил: «…что представляет собой это братание? К русскому карасю является немецкая щука и, под предлогом братания, …разглядывает ваши позиции, чтобы облегчить себе их захват»4.
Ленин, реагируя на критику братаний, называл Плеханова «одним из слуг капитала», «бывшим социалистом», писал, что братание «ведёт не к "сепаратному" миру между капиталистами нескольких стран, а к всеобщему миру между революционными рабочими всех стран вопреки капиталистам всех стран против капиталистов, для свержения их ига»5. Однако история расставила всё по своим местам – к заключению всеобщего мира братания не привели, а фактов использования их в разведывательных целях более чем достаточно.
Историк М. Френкин в работе «Русская армия и революция. 1917–1918» сообщает, что один из участников братаний, российский унтер-офицер 751 пехотного полка, в мае 1917 г. передал противнику схему расположения позиций артиллерии своей дивизии, и вражеское командование высоко оценило эту услугу. Накануне июньского наступления российской армии противник на фронте 79 пехотной дивизии от подогретых спиртным наших «братальщиков» получил подробную информацию о дислокации частей, состоянии тыла и железнодорожного транспорта, продовольственном положении и по другим вопросам. Только за май 1917 г. разведотделы 3 и 7 австро-венгерских армий осуществили 285 разведывательных контактов с русскими «братальщиками»1.
Деникин в «Очерках русской смуты» также сообщал, что после февраля 1917 г. германский Генштаб дело братаний поставил «широко, организованно и по всему фронту, с участием высших штабов и командного состава, с подробно разработанной инструкцией, в которой предусматривались: разведка наших сил и позиций; демонстрирование внушительного оборудования и силы своих позиций; убеждение в бесцельности войны; натравливание русских солдат против правительства и командного состава, в интересах которого якобы исключительно продолжается эта "кровавая бойня". Груды пораженческой литературы, заготовленной в Германии, передавались в наши окопы»2.
По решению германского командования на русском языке издавались газеты «Русский вестник», «Товарищ» и др. Их распространением занимались созданные в германских и австро-венгерских армиях «пропагандные» отделы. В 1917 г. эти издания передавались российским солдатам в ходе братаний. О том, какое значение придавалось работе по разложению российской армии, можно судить по фрагменту приказа командира германской 30-й дивизии от 6 декабря 1917 г.: «Смена дивизии даёт мне повод вспомнить о больших услугах, оказанных начальниками пропагандных отделов. …целый месяц… работали в этом деле и своей неустрашимостью… оказали отечеству неоценимую услугу. Находясь… на открытом поле против неприятельского огня и коварства, они… с железной энергией… пытались сближаться с русскими. Успех явился. Они… ловко использовали работу русской революции, вносили в русские войска нашу пропаганду. …им принадлежит львиная доля в разложении русской дисциплины»1. Приведённые факты и высказывания убедительно свидетельствуют об оправданности отрицательной позиции, занятой плехановцами в отношении братаний.
Отвергая сепаратный мир, Плеханов критиковал и призывы к немедленному прекращению войны и заключению мира без аннексий и контрибуций. Реализация такого требования, утверждал он, не может устранить причины, способные привести к новой войне: «Немедленное заключение мира было бы величайшей услугой тому милитаризму и тому империализму, с которыми хотели бы бороться люди, так безрассудно кричащие: "долой войну!", – писал Плеханов в статье «Всемирный праздник наёмного труда» из № 14 «Единства» от 15 апреля 1917 г. – Мир, заключённый при нынешнем соотношении сил на театре военных действий, был бы не миром, а лишь перемирием, в высшей степени опасным для стран, подвергшихся в 1914 г. нападению со стороны Германии. Он дал бы немецкому милитаризму возможность оживить и заново организовать нужные силы для новой попытки осуществления завоевательных планов. А это значит, – резюмировал он, – что по своим практическим последствиям клич "долой войну" был бы совершенно равносилен кличу "да здравствует германский милитаризм"…»2.
Не принимая формулы мира «без аннексий и контрибуций», заключавшей в себе «неясности, делающие необходимыми новые и довольно длинные размышления», Плеханов предлагал в качестве альтернативы ей формулу «мира, в основу которого ляжет принцип свободного самоопределения народов». Этот принцип, полагал он, «представляет собою тот светоч, которым направляется и должна направляться международная политика сознательных пролетариев всех стран». Только заключение такого мира, считал он, может обеспечить его постоянный характер и прочность: «Для того, чтобы закончить нынешнюю войну прочным миром, – писал он в статье «Всемирный праздник наёмного труда», – необходимо помириться на таких условиях, которые позволили бы народам располагать своей судьбой по своему собственному усмотрению»1.
Под условиями, которые могли бы привести к заключению постоянного мира, понималось освобождение противником захваченных им российских территорий. Осознавая, что добровольно Германия этого не сделает, Алексинский говорил, что необходимо «призывать не к миру преждевременному и постыдному, а к продолжению революционной войны, к тому, чтобы русские революционеры… сделали своим лозунгом не заключать мира с врагом, находящимся на территории родной страны»2. Призывы к немедленному прекращению войны Алексинский справедливо оценивал как «пустые формулы» и «никчёмные слова». «"Война есть зло!", "Да здравствует братство народов и Интернационал", – кричат эти люди и… не задумываются над тем, что если война есть зло, то для каждого из нас обязательна борьба с тем конкретным воплощением этого зла, каким… является германский империализм; и что именно тот, кто признаёт братство народов, обязан… энергично бороться с нарушителями этого братства, с завоевателями и угнетателями, какими… являются немецкие империалисты…»3, – писал Алексинский.
