Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Религиозное мировоззрение как основа крестьянских социально-политических представлений 34
1. Особенности религиозного мировоззрения русского крестьянства 34
2. Холерные и картофельные бунты как проекция религиозных представлений на социальную реальность 38
3. «Правда» как базовая категория мировоззрения русского крестьянства 51
Глава 2. Реализация сценария «воли» в крестьянских выступлениях 79
1. Сценарий «воли» и волнения помещичьих крестьян 79
2. Социальные отношения в представлении русских крестьян 93
3. Особенности реализации сценария «воли» в выступлениях военных лет (1812 и 1853-1856 гг.) 99
4. Роль распространителей слухов в активизации ожиданий «воли» 103
5. Сценарий «воли» и однотипность крестьянских волнений 105
6. Варианты реализации «сценария»: волнения государственных и удельных крестьян 107
Глава 3. Особенности поведения русских крестьян во время волнений 119
1. «Антиповедение» крестьян как характерная черта волнений 119
2. Наказание и преступление в крестьянском правосознании 130
3. Отказ крестьян подписывать документы 136
Глава 4. Символизм мышления в системе традиционной политической культуры крестьянства 140
1. Ожидание царской «воли» как черта крестьянских социально-политических представлений 140
2. Природа «царской грамоты» в сознании русских крестьян 145
Заключение 160
Список использованных источников и литературы 162
Законодательные акты 164
Литература 167
Список принятых сокращений 177
- Холерные и картофельные бунты как проекция религиозных представлений на социальную реальность
- Сценарий «воли» и волнения помещичьих крестьян
- Варианты реализации «сценария»: волнения государственных и удельных крестьян
- Природа «царской грамоты» в сознании русских крестьян
Холерные и картофельные бунты как проекция религиозных представлений на социальную реальность
Наиболее ярко религиозное мировоззрение крестьян проявилось во время холерных бунтов лета 1831 года в Новгородской губернии и картофельных бунтов, прокатившихся по России в середине 1830-х - начале 1840-х гг.
Холерные бунты представляют собой народные выступления, направленные против «господ» и врачей, которых подозревали в отравлении «простого народа» по сговору с поляками.10 Действия «бунтовщиков» выражались в нападениях и убийствах офицеров и лекарей и прочих «господ», разгроме больниц и сопротивлении карантинам. Именно такова распространенная точка зрения, при том что в исторических исследованиях холерным бунтам уделялось ничтожное внимание. То же самое можно сказать и про картофельные бунты. Видимо, эти бунты не вписывались в существовавшие идеологические схемы советской историографии, хотя они были наиболее массовыми выступлениями первой половины XIX века.
В центре нашего внимания будут холерные бунты военных поселян в Новгородской губернии, происходившие летом 1831 г.
Поставим вопрос: как крестьяне воспринимали введение на их землях военных поселений? Воспоминания очевидцев показывают, что народ воспринимал эти поселения и нововведения, с ними связанные, крайне негативно. При этом народный негативизм имел одну интересную особенность.
Старообрядцы, которых в местах учреждения военных поселений жило немало, в мероприятиях по их учреждению видели знамение нарождения Антихриста. В их глазах граф Аракчеев являлся если не самим Антихристом, то его предтечей. При организации военных поселений людей отвлекали от посещения церквей, и совершали там разные нововведения «не по-старинному». Как пишет очевидец, «во всем этом видели дела антихриста, то есть, проще сказать, графа Аракчеева».13 Подобные толки особенно обострились во время падежа скота, имевшего место непосредственно перед бунтами. «Среди поселян пошли разные нелепые толки о последних временах и знамениях антихриста».13
Нет сомнения, что крестьяне, превратившиеся в военных поселян, видели в людях, претворявших идею поселений в жизнь, «слуг Антихриста». Как вспоминает П. Павлов, во время описываемых событий - кантонист одной из поселенных рот Прусского полка, «старики считали, что эти образованные люди и есть служители антихриста, ибо они учены, да переучены до того, что забыли Бога». Они говорили: «Шуточное ли дело - постов не соблюдают, ни среды, ни пятницы не знают, жрут подряд каждый день мясо, да молоко - настоящие молокане ... нет ребята, не верьте ученым! Просто они хотят заполучить нас, извести - за грехи наши великие. То вишь церковь нашу переделали ... образа намалевали, вместо Богов, каких-то господ да барынь написали ... все это в угоду полякам, нашим супротивникам, которые досаждают нам и батюшке царю. Вот и теперь и нам нужно, братцы, постоять за себя, да за Царя, постоять за церковь Божию...». Поселяне объявили виновными в своих бедах начальников, которые, по их мнению, и травили их.
То, что крестьяне считали образованных людей слугами Антихриста, подтверждается и материалами более позднего времени. Известно, как уже в 1885 г. в селе Языковка Саратовской губернии местного статистика крестьяне приняли за Антихриста по следующим признакам: он записывал то, что ему говорили, у него были черные перчатки (по легенде, перчатки скрывают когти), он то и дело закры вал рукой лоб («сатанинскую печать», по версии крестьян).134 Кстати, А. С. Пушкин, собиравший в 1833 году в Оренбургской губернии материалы для «Истории Пугачевского бунта», также был принят за Антихриста по причине длинных ногтей, казаки даже жаловались на него начальству.135 А в ноябре 1916 г. в ряде сел Бобровского и Богучаровского уездов Воронежской губернии распространился слух о приходе Антихриста («анчутки»), который, якобы, будет прикладывать печать ко лбу сельских учеников. Женщины стали забирать своих детей из школ. В одной из земских школ произошло даже настоящее побоище, в ходе которого едва не пострадала учительница. Слухи о клеймении особой печатью учащихся земских школ широко распространились также в Ставропольской губернии. ш
Антихрист в народном сознании может воплощаться в образе не только некого чудовища с копытами и рогами, которого никто никогда не видел, но может связываться с конкретным человеком, живущим с крестьянином на одной земле. Антихрист превращается крестьянином в такого же участника земного бытия.
А. И. Клибанов отмечал, что народная версия христианства уходит своими корнями в дохристианские представления.137 Подобные представления населяют мир множеством добрых и злых существ, которые действуют в окружающем кре-стьяиина мире." «Анчутка», ставящий печати на лоб детям, был выражением этой традиции.
При этом Антихрист мог отождествляться с представителями «правящего» и «культурного» слоя - «господами», помещиками, чиновниками, врачами и учителями, всеми теми, кто не был похож по образу жизни на крестьян. Анализ холерных бунтов 1831 года показывает, что главной целью восставших были «господа». которые, по народному мнению, сами, или «но наущению поляков», травили парод.139 При этом в эту категорию попадали все, кто отличался по одежде и поведению от простого народа. Как отмечает Т. Б. Щепанская, в традиционном крестьян ском обществе «незнакомцев вообще часто принимали за нечистую силу, достаточно было любого необычного признака в одежде и поведении».140
Так, в начале «холерного» лета 1831 года военные поселяне в Новгородской губернии приняли за поляков или «господ» представителей петербургской знати, которые выехали из города и «гуляли» по окрестностям. Народ принял их за «окаянных иноверцев». Как пишет очевидец событий, поселяне видели, что «эти господа не в военном платье, ну и принимают их за каких-то шпионов, немцев или «поляков».1"41 Во время холерного бунта в Санкт-Петербурге народ ловил людей, чья одежда отличалась от русского костюма, и искал у них отраву."2
Подполковник Панаев, очевидец событий бунта в Австрийском поселенном полку, пишет, что поселяне, перехватив от него рапорты генералу Эйлеру и новгородскому губернатору Денферу, обратили особенное внимание на то, что данные рапорты адресованы немцам, и так и спросили его: «Он ли писал, и почему к немцам?». По словам Панаева, его жизнь в этот момент находилась в большой опасно-ста.143
Думается, что подобные представления не были случайными. Они являлись последствием все более увеличивающейся дистанции между образованными верхами и низами, носителями, по сути, еще архаического сознания с первобытными пережитками.
Как отмечает А. А. Панченко, эсхатологические ожидания русского крестьянства, функционировавшие в форме нарративов о «последних временах», в существенной степени связаны с процессами аккультурации, воздействия более развитой в техническом отношении культуры (т. е. европейской рациональной культуры - А. Е.) на культуру более «слабую» (традиционную народную культуру).144
Сценарий «воли» и волнения помещичьих крестьян
Причины крестьянских волнений - это один из самых важных вопросов в истории крестьянского движения феодальной эпохи. С момента постановки этой проблемы в историографии во второй половине XIX в. крестьянские волнения объяснялись тяжелым экономическим положением крестьян, вызванным эксплуатацией, ростом натуральных и денежных повинностей. Другой причиной волнений считалось жестокое обращение помещиков с крестьянами, ужесточение крепостной зависимости.
Еще одной причиной крестьянских волнений (часто связанной с первыми двумя) представлялось стремление перейти от помещика в государственные или удельные крестьяне. Крестьяне якобы считали, что в новом статусе, они будут жить лучше, хотя бы по той причине, что эти категории крестьянского населения в их представлении управляются непосредственно царем.
Такой подход к определению причин крестьянских волнений был вызван как классовым подходом к изучению крестьянства вообще, так и собственно оценкой конкретных действий крестьян во время этих волнений, которую давали историки на основании документальных свидетельств. Крестьянские волнения, как правило, сопровождались, помимо отказа повиноваться своему помещику, отказом выполнять повинности, жалобами крестьян на различные притеснения со стороны владельцев. Все это фиксировалось в источниках. При буквальном прочтении этих источников крестьянские волнения действительно выглядят как реакция на внешнее раздражение, которая затухала после устранения этого раздражения или после введения военной команды в бунтующие деревни.
По нашему мнению, крестьянские волнения нельзя сводить только к ухудшению экономического положения, к притеснениям и жестокости в отношении крестьян. Еще в советское время Ю. 10. Кахк и X. М. Лиги на примере выступлений эстонских крестьян показали отсутствие прямой связи между их экономическим положением и волнениями. Факты свидетельствуют о том, что русские крестьяне умели покорно переносить все тяготы и лишения жизни. При простом притеснении самое радикальное, на что могли решиться крестьяне - побег, самоубийство, убийство помещика или управляющего. При этом такие формы «социального противодействия» осуществлялись в одиночку или небольшими группами «01 чаянных голов», часто необдуманно.
Коллективные же действия, в которые вовлекалось большинство односельчан, или ряд соседствующих деревень, должны были быть мотивированы всеобщим сознанием их правильности. Для того, чтобы подвигнуть крестьян на открытое выступление, нужна была причина более высокого порядка, нежели простое притеснение.
В предыдущей главе мы отметили, что в основе социально-политических представлений и ожиданий русских крестьян лежит миф о скором наступлении царства Правды, которая понималась как «воля», даруемая царем. Крестьяне находились в ожидании наступления идеального состояния мира, в котором нет места для «господ». Такое представление мы назвали сценарием «воли», в основе которого лежит архетип «рубежа».
Этот новый мир они представляли как систему самоуправляющихся общин под эгидой царя, обладающих всей землей. По их понятиям государственное управление и повинности подлежали отмене, как и все обязанности по отношению к помещикам, которые (как все «господа») из нового мира так или иначе устраняются. В этом мире, видимо, не мыслилось ни богатых, ни бедных, ибо «капиталы» уравниваются.
Можно предположить, что в основе подавляющего большинства волнений помещичьих крестьян первой половины XIX в. лежит народное представление о «воле», которая рано или поздно наступит.
Если судить по отраженной в источниках мотивации собственных действий, то крестьяне, действительно, указывают на ухудшение их экономического положения. На первый взгляд, эта причина была основной для помещичьих крестьян в течение первой половины XIX в. Практически во всех волнениях крестьяне обраща ют внимание на рост оброка и барщины, жестокости со стороны помещиков и управляющих и просят эти негативные моменты устранить.
Однако расследования, проводимые чиновниками, как правило, устанавливали, что во многих случаях крестьянские жалобы не имеют под собой никаких оснований, и что в основе выступлений крестьян лежат совершенно иные причины, к экономическим и криминальным мотивам отношения не имеющие.
Бросается в глаза то обстоятельство, что волнения помещичьих крестьян содержат в себе противоречие между требованиями крестьян и их дальнейшим поведением. С одной стороны, аксиоматичным является тот факт, что крестьяне жалуются на притеснения и поборы, однако, с другой стороны, крестьяне при этом отказываются идти на контакт с властями, их волнения сопровождаются целыми ритуалами, клятвами «стоять до смерти», а гражданским властям и военным командам оказывается упорное сопротивление. Возникает вопрос: каким образом хозяйственный конфликт выливается в чуть ли не «священную войну» с «господами?».
По нашему мнению, жалобы крестьян на притеснения служат лишь внешней оболочкой события, они - лишь предлог, за которым скрывается истинная сущность волнений - стремление воплотить крестьянские представления о «воле».
Особенно показательными в этом смысле оказываются крестьянские волнения 1826 г. Этот год был одним из самых «урожайных» на волнения в рамках всего изучаемого периода.
Так, в январе 1826 г. в Костромской губернии началось волнение крестьян Б. А. Философовой и А. И. Грязева. Крестьяне, если судить по их прошениям, отказывались платить оброк за неурожайные годы.300 Однако с таким распространенным явлением, как неуплата оброка не очень согласуется то обстоятельство, что крестьяне при этом «произносили насчет помещиков разные буйства и неистовые изречения», а перед объявлением неповиновения совершили ритуал «крестного целования». Крестьяне заявили военной команде, что они повиноваться не будут, а будут ждать ходоков из С.-Петербурга.
Волнений такого типа было очень много и до 1826 г., и после него. Более того, это, видимо, самый распространенный тип волнений помещичьих крестьян в рассматриваемое время: жалоба на владельца с обвинением в притеснениях, отказ повиноваться, переходящий в открытый бунт, сопровождаемый ритуальными действиями, сопротивление военной команде.
По подобному сценарию развивалось и волнение крестьян А. И. Ноинского и А. Б. Цеэ и ряда других помещиков в Псковской губернии в феврале-марте 1826 г. Начали волнение крестьяне Ноинского, которые просили Николая I защитить их от притеснений, заключавшихся в «обременении» господскими работами и жестоком обращении с ними." Однако крестьяне пошли дальше, они заявили дворянскому заседателю Култашеву. что помещик вообще «не имеет над ними никакой власти». Крестьяне отказались не только от платежа оброка, исполнения господских работ. но даже от исполнения казенных повинностей. Оказалось, что в основе волнения лежат крестьянские «толкования» «о вольности»; " А. И. Ноинский писал Николаю I, что крестьяне были убеждены, что «стоит только подать вашему величеству жалобу на помещика, и они будут вольные».304
Таким образом, за крестьянскими жалобами скрывалось желание крестьян обрести «вольность». На эту особенность крестьянского поведения обращали внимание и власти. Так, петербургский генерал-губернатор П. В. Голенищев-Кутузов писал министру внутренних дел В. С. Ланскому в своем донесении по поводу крестьянских волнений в Петербургской губернии в 1826 г., что крестьяне «бунтуют в предположении, что владельцы или местное начальство скрывают свободу, хотя в просьбах другие причины поставляли, именно отягощение работами и оброкам». При этом священники «допускали крестьян к присяге, при целовании святых евангелия и креста, чтоб не быть послушными владельцам». Экономическая составляющая волнений, таким образом, имела второстепенное значение.
Волнение в имении Ноинского имело продолжение, поскольку крестьяне Ноинского взбунтовали и крестьян соседних помещиков - Цеэ, Завадовской, Виль-боа.307 Очень любопытными являются подробности этих событии. Расследование показало, что крестьяне Цеэ были подняты заверениями крестьян Ноинского. что «государь император объявил, что они будут вольные, а помещика их и Ноинского сослали в Сибирь»; Особо важно следующее: крестьяне Цеэ не имели оснований жаловаться на помещика и признавались потом, что «господин их не барин им, а настоящий отец», который даже помогал им в трудные времена. Л самое удивительное заключается в том, что наибольшее сопротивление в бунтующей округе оказали именно крестьяне Цеэ!
Варианты реализации «сценария»: волнения государственных и удельных крестьян
На первый взгляд, наиболее крупные волнения помещичьих и удельных крестьян в первой половине XIX в. были вызваны притеснениями экономического характера со стороны начальства, проводимыми реформами, конфликтами из-за спорной земли.
Однако, как мы уже говорили в предыдущей главе, волнения государственных и удельных крестьян в середине 1830-х - начале 1840-х гг. были вызваны на самом деле не столько недовольством проводимыми преобразованиями, сколько эсхатологическими представлениями, когда посадка картофеля воспринималась как переход под власть «Антихриста».
Характерной особенностью волнений не только помещичьих, но и государственных и удельных крестьян является противопоставление царя вместе с крестьянами - с одной стороны, и «господ», начальников и государственные власти - с другой. Рассмотрим, как это представление проявлялось.
Во время волнений государственных и удельных крестьян в России в 1830-1840-е гг. крестьяне считали, что проводимые в деревне реформы приведут к тому, что они попадут в удел (так считали государственные крестьяне) или к помещику, поэтому они отказывались принимать нововведения.407
В 1831 г. удельные крестьяне Вятской губернии упорно сопротивлялись введению поземельного налога. Они воспринимали его как «вид подписки за барина» и просили выписать их в государственные крестьяне, поскольку «все идут за царя головами» и подозревали, что указ о переходе их в казенное ведомство скрывают от них уже два года . В данном случае четко противопоставляются царь и «оа-рин». При этом крестьяне считали себя жертвами «козней» «господ», которые укрыли от народа царский указ о переходе их в казенное ведомство. Трудно сказать. что в данном случае означало для них «казенное ведомство». Видимо, этот термин лишь подменял истинные намерения крестьян, связанные с тем, что удельные крестьяне так же, как и помещичьи, хотели получить возможность жить «вольной» жизнью.
В начале 1840 гг. государственные крестьяне разных губерний оказывали упорное сопротивление реформе П. Д. Киселева. Так, в 1842 г. в Пермской губернии государственные крестьяне пишут в своем донесении земскому исправнику: «Говорят, неприкосновенный запас (хлеба - А. Е.) клонится дело к порядку за удельных крестьян или господских людей». Крестьяне же, по их словам, «искренне желают ему (царю - А. Е.) единому служить и платить, что им положено будет», и «во всем ему повиноваться до окончания века нашего». Крестьяне продолжают: «А господам, кои содержат удельных крестьян, ни под каким предлогом служить не желаем». При расследовании дела стало известно, что сельский писарь Воробьев говорил крестьянам, что «хлеб требуют какому-то господину в виде удельных крестьян» .
Отметим, что эти два эпизода свидетельствуют о том, что для государственных и удельных крестьян «удел» не был приемлемой формой управления, поскольку удельные крестьяне хотели перейти в государственные, а государственные не хотели попасть в удел.
Однако нам следует выяснить, что значило в представлении государственных крестьян быть государственным крестьянином, и что значил «удел», принимая во внимание тот факт, что его так боялись государственные крестьяне.
Заметим, что государственные крестьяне на Урале не завидовали положению своих соседей, крестьян удельных, считая их положение более тяжелым. Во миогом такому отношению способствовала реформа в удельной деревне начала 1830-х гг., когда оброчная подать с души была заменена у удельных крестьян поземельным сбором, что поставило удельных крестьян на грань полного разорения.410
Государственные крестьяне на Урале в 1834-1835 гг., говоря о новом порядке взыскания денежных сборов, считали, что «они поступают в удел какому-то помещику»!411 Налицо употребление термина «удел» государственными крестьянами в ином значении, нежели этот термин употреблялся чиновниками первой половины XIX в. и понимается теперь. Государственные крестьяне Оренбургской, Пермской и Тобольской губерний в 1843 г. во время крупных волнений подозревали, что они «не принадлежат уже государю, а приписаны какому-то помещику или в удел, что, по их понятиям, суть синонимы, помимо высочайшей воли», - писал в своем отношении министру внутренних дел Л. А. Перовскому оренбургский военный губернатор В. А. Обручев.412 Эти крестьяне трактовали «о поступлении их будто бы в удел к какому-то господину» . Один из чиновников доносил, что крестьяне боялись перейти в помещичье владение, объявляя, что «единственное их спасение -быть государственными, а по их выражению, государевыми крестьянами»414.
Эти эпизоды, по нашему мнению очень информативны. В последнем процитированном отрывке чиновник подметил очень важную вещь - крестьяне говорят не о «государственных», а о «государевых» крестьянах. Казалось бы, между этими понятиями есть только семантическое различие (так видимо, считал, и сам чиновник). Однако разница может быть колоссальной. В данном случае перед нами пример подмены одного, «государственного» строя мышления другим, крестьянским. Такая подмена произошла во многом благодаря схожему звучанию двух терминов.
Следует однако различать официальное значение понятия и тот смысл, который вкладывали в него крестьяне. Термин «государевы», употребленный крестьянами, есть понятие, близкое по своему значению термину «государщина», который употребляли помещичьи крестьяне в 1797 г. «Государщина» понималась тогда крестьянами как «воля», верховное управление от царя, санкция на уничтожение «гос под» (чтобы «рвать дворянам головы»), в конечном счете, как этап на пути к установлению мира Правды.
С подобными крестьянскими представлениями связан еще один важный момент. Крестьяне не видят разницы между помещиком и уделом, это, по нашему мнению не просто случайность. Как отмечали уже современники крестьянских волнений, крестьяне плохо разбирались в реальной структуре государственного управления, путая различные понятия из «официального» лексикона, поскольку имели «смутные» понятия об этом.413 Такое положение вещей есть прямое продолжение того, о чем мы уже неоднократно говорили раньше: крестьяне обладают негосударственным сознанием, рациональное знание о государстве просто не вписывается в крестьянские представления.
Это очень ярко проявилось уже в пореформенный период. Бывшие государственные крестьяне Орловского уезда Вятской губернии в 1880 г. оказывали сопротивление местным властям. Тревогу крестьян вызывало то обстоятельство, что раньше на межевых столбах выжигалось клеймо в виде двуглавого орла, а с определенного момента власти при отграничении их наделов на столбах выжигали клейма литерами МГИ (т. е. «министерство государственных имуществ». - Л. Е.). Крестьяне утверждали, что «теперешние действия межевых чиновников поэтому незаконны, и что их хотят подписать под министра» .
Естественно, что власти в таких случаях недоумевали по поводу аргументов крестьян, объясняя им, что министерство это - государственное, т. е. царское ведомство и что бояться крестьянам нечего. Понятно недоумение чиновников и понятна логика крестьян. Во-первых, крестьяне, конечно, не понимали структуру государственного управления. Во вторых, «МГИ» воспринималось крестьянами как отдельный центр власти, как власть «господ», в противоположность власти царя.
Вот какой эпизод имел место в 1865-1866 гг. в Вятской губернии. Там бывшие удельные крестьяне, сопротивляясь межеванию, заявили, что они, крестьяне «удельным мерщикам работы не дадут, а желают видеть у себя царских мерщиков с царскими указами, которым они препятствовать не будут». Крестьянам стали объяснять, что «и удельное начальство действует по повелению царя», но результата не было417
Природа «царской грамоты» в сознании русских крестьян
Реализация реформы показала, что крестьяне понимали «Положение... 19 февраля» (раздаваемое в деревнях для чтения), как уникальную грамоту, выдаваемую отдельно каждой крестьянской общине. Вот как это выражалось.
Весной 1861 г. во время восстания крестьян в селе Бездна Казанской губернии крестьяне из соседних селений приходили в Бездну к Антону Петрову, руководителю восстания именно со своими «положениями» (то есть своими собственными экземплярами Положения о крестьянах - А. Е.), «в некоторых экземплярах он волю находил, а в некоторых не находил; те, в чьих книгах была воля, уезжали домой радостные, те, у кого воли не было, - плакали и рыдали».3
Дошло до того, что крестьяне заявили исправнику, что «слушать какое либо Положение, кроме находящегося у Антона Петрова, не будут, хотя им и объявлено было: то Положение... у них, и у всех крестьян одинаково».3 Как видно, для крестьян универсальность, одинаковость «Положения» не является очевидным фактом. Понятия «копия» крестьяне не знают.
В сознании крестьян каждый отдельный текст «Положения» (объективно -не отличающихся один от другого) выступает как уникальная вещь, предназначенная только для каждой отдельной группы крестьян, существующая в единственном экземпляре.
Причина этого заключается в том, что для мифологического сознания вообще весь мир есть совокупность уникальных объектов, каждый из которых представляет собой интегральное целое.33 Понятно, что при такой особенности сознания мысль о «воле царя», распространяющейся во множестве копий не могла приниматься во внимание крестьянами. Во время крестьянских волнений первой половины XIX в. были случаи, когда крестьяне удивлялись наличию нескольких копий одного и того же документа.
Подобный эпизод имел место в 1818 г. в Симбирской губернии в Ардатов-ском уезде. Крестьяне, унаследованные помещиком Пучковым, отказались признавать его своим владельцем. Поверенные крестьян показывали им печатную бумагу, под названием «указа, данного, якобы от самого Государя Императора на счет будущей их вольности». По уверению исправника Щигровского, это была копия с указа 22 апреля 1816 г.33 Самое интересное заключается в том, что когда крестьяне увидели текст этого указа у самого исправника, они удивились, как указ («царская грамота!») попал к нему в руки."
Во время волнения удельных крестьян в Вятской губернии в 1831 г. имел место похожий эпизод. Когда чиновник департамента уделов показал крестьянам «их же просьбу о притеснениях, они закричали: «Это не наша просьба, это пасквиль, мы не писали на простой бумаге, а послали на 24-рублевой»35 .
Данные эпизоды ярко свидетельствуют, что крестьяне плохо понимают, что такое копия, любой документ является для них уникальным. При этом для крестьян очень важны внешние атрибуты - даже качество бумаги.
Чем определялась уникальность Положения как царской грамоты? Нужно учитывать, что для носителя традиционной политической культуры, каковыми являлись русские крестьяне, власть имеет не рациональную, а магическую, сакральную природу. На западноевропейском материале подобные представления впервые были исследованы М. Блоком на примере наделения королей способностью излечивать от болезней.354
Согласно русским народным представлениям, государь обладает «великой силой», благодаря которой крестьяне «живут спокойно».3 3 Часть своей силы царь и передавал народу через свои фамоты, имеющие в его глазах не юридическое, а символическое значение.
Подобная ситуация имела место и за много лет до этого. Еще в 1842 г. казенные крестьяне Тамбовской губернии во время бунта заявляли своему начальству. что они сами - начальники, ссылаясь на бумаги, посланные якобы от царя. Лидер крестьян Василий Попов конкретизировал этот тезис, он говорил, что никто не смеет ему перечить, ибо «он имеет от царя бумаги».33
Вот что говорили крестьяне Тульской губернии в 1861 г.: «Теперь мы вольные. Нет, теперь нас никто не обманет, книга у нас в руках и никому не дадим ее. Нам царь прислал ее. Теперь и господа-то - слушайся нас. Как мы скажем, так тому и быть. Решилась воля барская, а наша пришла».337 В Воронежской губернии крестьяне говорили в апреле 1861 г., что «царь прислал им милостивую грамоту и что они теперь вольные, а потому ни повинности исполнять, ни оброка помещику платить не хотят и не будут».358
Видимо, получение крестьянами грамоты от царя означает для крестьян (и не только помещичьих) приобщение к магии царской власти, получение частицы ее. которая и позволяет им считать себя «вправе» властвовать самим.
Известно, что на ранних стадиях развития социальности человеческое мышление могло усваивать идею властвования и подчинения только через чувственно воспринимаемый знак, стимулировавший в психике соответствующие переживания, которые и определяли поведение человека .
Вообще «Положение 19 февраля» приобретает какой-то сверхъестественный авторитет у крестьян, они его прячут, несмотря на уверения властей, что Положение дано всем и все его знают.
В Казанской губернии во время Бездненского восстания крестьяне караулили дом Антона Петрова, предводителя возмущения, «чтобы господа царскую волю не отняли».560 Народ держал в тайне обнаруженные Петровым листочки с «истинной волей», где «потайная печать есть»,361 люди берегли их «пуще глаза», спрятали само «Положение».3 Во время подавления восстания в Бездне, когда Антон Петров сдавался властям, он нес «Положение» на голове, как будто защищался с его помощью от официальных властей.363
Известно, что в архаическом сознании вещи обладают семиотическим, знаковым статусом, вещь символизирует нечто большее, чем она сама. Наиболее известная функция вещи в ритуале - институт соединения двух миров. При этом максимальной медиаторной способностью обладают так называемые универсальные знаковые комплексы: крест, храм и т. п., связанные кратчайшим расстоянием с областью «иного». С другой стороны, с помощью вещей-символов «перекрывается». блокируется канал связи между «своим» и «чужим». Именно в этой функции выступают так называемые обереги, с помощью которых устанавливается символическая граница между людьми и силами внешнего мира.564
Поэтому поведение крестьян представляется предсказуемым и объяснимым. Документ, наделенный магической силой царя, видимо, приобретал значение оберега, защищавшего от выразителей злой, «антицарской» и антинародной силы -«господ», чиновников и помещиков. Вот почему государственные крестьяне во время картофельных бунтов с таким остервенением искали свою «вольную грамоту», ее утеря означала и утерю свободы. Эта «вольная грамота» не была для крестьян доказательством их правоты в суде. Она играла символическую роль. Антон Петров воспринимал «Положение» так же, как оберег, защищавший его от «злой силы» - «господ».
Факты восприятия крестьянами текста Высочайшего указа или манифеста не как содержательно емкого документа, а как оберега, заключающего в себе сакральную силу, проявилось и спустя десятки лет после крестьянской реформы. Вот что имело место в одном русском приходе в 1885 г. Тогда крестьяне посчитали, что привезенные в деревню книги обладают какой-то особой силой, и даже неграмотные стали их покупать. Причина этого рвения заключалась в том, что местный священник обратился к прихожанам в церкви и заявил: «Вы все ожидаете манифеста от государя. Он вам прислал не земной манифест, а небесный. Вот и нам он прислал двух человек со священными книгами, которые продают почти не за почем, очень дешево»565. Не только в данном случае, но и как правило крестьяне воспринимали саму книгу как нечто таинственное. Сам процесс писания воспринимался как магическое действие.566 При этом магическая сила книги как предмета была ценнее, чем ее фактическое содержание.
За счет чего «Положение 19 февраля...» могло из юридического документа с определенным содержанием могло быть превращено в оберег? Обратим внимание на то, что крестьяне ищут в грамоте о «воле» не ее содержание, а знаки царской власти. Какие это знаки?
В 1859 г., во время трезвенного движения, в России ходили слухи о том, что присланы люди с черной и золотой печатями. « Золотую печать царь приложил, чтобы бить господ и требовать вольной (!), будто удерживаемой чиновниками, а черную - бить кабаки»3 .
