Содержание к диссертации
Введение
Раздел I. Теоретические и методологические основания изучения политических представлений крестьянства 18
Раздел II. Образы коммунизма в представлениях русского крестьянства 58
Раздел III. Представления крестьян о советской власти, коммунистической партии и их вождях 135
Заключение 189
Приложение 200
Список использованных источников и литературы 205
- Теоретические и методологические основания изучения политических представлений крестьянства
- Образы коммунизма в представлениях русского крестьянства
- Представления крестьян о советской власти, коммунистической партии и их вождях
Теоретические и методологические основания изучения политических представлений крестьянства
Среди многочисленных проблем истории крестьянства проблема его социокультурных, в том числе и политических, представлений и их эволюции в советский период — не просто одна из наименее изученных, но и одна из трудно постигаемых проблем.
Сложность, труднодоступность такого объекта изучения определяется рядом обстоятельств. Во-первых, комплекс социокультурных, политических представлений достаточно имплицитен, диффузен и синкретичен, обладает такими же свойствами, как и феномен крестьянских ментальностей, общему строю и особенностям которых соответствует исторически определенный тип представлений (ментальносте есть то, что порождает смыслы представлений). В научной литературе к настоящему времени не создано четких дефиниций, отражающих эти феномены. Если категории «менталитет» и «мен- тальности», несмотря на критическое отношение к ним, стали для историче-ской науки работающими1, то категории «представления», «социальные представления» в большей мере являются категориями социальной психологии, а в исторической науке, как правило, используются достаточно случайно, без серьезного понимания этих явлений.
Кроме того, следует заметить, что попытки научной реконструкции и описания феноменов коллективного крестьянского сознания (рационалистические по своей природе) неизбежно сталкиваются с необходимостью анализа явлений «коллективного бессознательного», архетипами социальной памяти (т.е. явлений внерациональных). Следовательно, основные трудности изучения объекта связаны с рационалистическим изучением иррационального.
Во-вторых, сложность изучения политических представлений крестьянства связана с тем, что для адекватного их анализа необходимо привлечение массовых агрегированных и неагрегированных источников, взаимодополняющих и взаимопроверяющих друг друга. Изыскание, отбор и использование таких источников — задача весьма трудоемкая.
Теория социальных представлений своим рождением обязана французскому социальному психологу С. Московичи, который в начале 60-х гг. предпринял успешную попытку создания теории изучения социальных ментальных образований, структурных параметров ментальности социумов, их социальных значений и выражений в виде символических образов реальности.
Теория С. Московичи и его последователей В. Дуаза, Д. Жоделе, Ж.-К. Абрика, М. Хьюстон и др. к настоящему времени относится к разряду тех на-учных концепций, которые «...представляют собой конкретные объяснительные модели, отражающие определенный подход к явлению или их классу»1.
По мнению самих сторонников этой теории, в социальной психологии нет достаточно четкой дефиниции, отражающей содержание социальных представлений. При этом отсутствие таковой не считается недостатком, препятствующим изучению данного феномена. Нечеткость формулировок основных понятий гуманитарных наук типична, а отсутствие единого определения, по мнению сторонников концепции, не является препятствием для его количественного и качественного развития. Вместе с тем сторонники теории представлений дают ряд определений. С. Московичи, например, применяет следующую дефиницию: «Под социальными представлениями мы понимаем совокупность понятий, выражений и объяснений, порожденных повседневной жизнью... В нашем обществе они выполняют ту же роль, что мифы и верования в традиционных обществах, можно даже расценить их как современные версии здравого смысла»1.
Ж.-К. Абрик в определение социального представления вносит элементы его детерминации: «Представление — это организованная совокупность мнений, установок, верований и информации, относящейся к объекту или ситуации. Оно детерминировано одновременно самим субъектом (его историей, жизнью), социальной и идеологической системой, в которую он включен, и природной связью субъекта с социальной системой»2.
Д. Жоделе пытается резюмировать различные подходы, вводя в качестве общего компонента — главный интерес сторонников этой теории, который сосредоточен на изучении социальной ментальности: «Социальные представления проявляются в многообразных феноменах различной степени сложности. Образы, конденсирующие совокупность значений; системы отсчета или оценки, позволяющие интерпретировать то, что с нами происходит, т.е. придающие смысл чему-то неожиданному; категории, позволяющие классифицировать обстоятельства, явления, индивидов, с которыми мы имеем дело; теории, позволяющие на них опираться... Социальные представления являются модальностями практического познания, направленного на понимание и осмысление социального, материального и идеального (духовного) окружения. Как таковые они обладают специфическими характеристиками в области организации содержания, умственных операций и логики»3.
В поиске дефиниций возникает важный аспект соотношения социального и индивидуального, социального и культурного в представлениях. Поскольку, во-первых, всякое социальное представление — это представление кого-либо о чем-либо, оно является процессом, в котором устанавливаются субъект-объектные отношения, т.е. таким процессом, который изначально создает условия для социализации представлений. Иначе говоря, социальные представления, в отличие от индивидуальных, присущи структурированным сообществам людей, в том числе и разным людям, имеющим одинаковые или весьма сходные представления.
«Социальное» включается в ткань представлений «через конкретный контекст, в котором находятся индивиды и группы; посредством коммуникации, устанавливаемой между ними; посредством способов понимания, обусловленного их культурным багажом; посредством ценностей и идеологии, связанных со специфичностью принадлежности»1.
Социокультурный подход выстраивается на понимании общества как единства культуры и социальности, образуемого деятельностью человека. Под культурой понимается совокупность целей, результатов и способов деятельности человека, а под социальностью — совокупность отношений каждого человека или иного социального субъекта с другими субъектами — экономических, социальных, идеологических, политических отношений, формируемых в процессах деятельности.
Любые формы индивидуальных и групповых представлений имеют культурогенное содержание. Каждое из представлений есть не что иное, как порождаемый культурой образ и символ, посредством коммуникации обеспечивающий отношение индивидуальных и групповых носителей к реальности, моделирующий специфику целей, результатов и способов деятельности.
Представления — нормативны, социальное содержание они обретают становясь совокупной принудительной силой, той властью, которая позволяет человеку понимать, объяснять и действовать стандартным образом в стандартных и нестандартных ситуациях, руководствуясь ими. Так называемые социальные представления есть в действительности представления социокультурные. Социокультурные представления — это образы и понятия, рожденные и транслируемые культурой и разделяемые определенным социаль ным сообществом, члены которого используют их для организации своего социального мира, своей культуры.
Социокультурные представления — сфера обыденного сознания, в котором даже сложные явления реальности перекодируются в общепонятные версии, образы и символы здравого смысла.
Социокультурных представлений есть ровно столько, сколько есть сфер жизнедеятельности, реальных жизненных ситуаций. Социокультурные представления, с одной стороны, представляют собой некую целостность, выражающую целостность определенного социоментального типа, а, с другой стороны, они имеют определенную структуру: объяснение явлений реальности; его оценка; эмоции и стереотипы, связанные с объектом представления. Все эти элементы связаны между собой вокруг базисных представлений — их ядра.
Политические представления — органическая часть социокультурных представлений, выражающая понимание, объяснение, отношение, поведенческие и эмоциональные реакции социальной группы по поводу общей направленности и конкретных явлений политической жизни.
Политические представления в их коллективных формах по своей природе есть явления повседневности. Являясь достоянием обыденного сознания, они аккумулируют в себе особый вид социального опыта, социальной памяти и «социальных практик», которые выступают как «актуализированное прошлое»1, следовательно, органически включены в ткань настоящего. Для XX в., как отмечают некоторые авторы, характерен «взрыв возбудимой народной массы, бурной, необузданной и податливой»2, «замена сознательной деятельности индивидов бессознательной деятельностью толпы»3. Побудительные мотивы кризисных явлений XX в. во многом связаны с актуализацией прошлого в виде «идей, овладевших массами».
Образы коммунизма в представлениях русского крестьянства
Традиционно осмысление общественного сознания в отечественном социально-гуманитарном знании последних десятилетий проходило в рамках марксистской парадигмы и жестко связывалось с анализом двух его основных уровней — теоретического и обыденного, а также рассматривались его основные виды — наука, философия, религия, идеология и т.д.
В историческом анализе общественного сознания, как правило, использовалось и используется несколько иное предметное поле — реально функционировавшее практическое общественное сознание, в котором «...в самой причудливой форме, в самых разнообразных пропорциях переплетены и научные взгляды, и обыденные представления, мифологизированные суждения и заблуждения, политизированные установки и примитивные ориентации. При этом в применении к разным социальным группам и слоям речь идет о разной степени присутствия в реальном сознании составляющих его компонент»1.
Именно такая „трактовка категории «общественное сознание» используется в данной работе применительно к крестьянству.
Совершенно очевидно, что общественное сознание крестьянства в его реально-историческом бытии является продуктом определенного типа социальности и культуры, а его эволюция вписана в общий контекст социокультурной трансформации исторической системы, т.е. качественнее характеристики компонент общественного сознания складываются постепенно, эволю-ционно. Их предметным воплощением (по содержанию и форме) становится социальное поведение крестьянства.
Различия социального поведения по отношению к типичным ситуациям отражают эволюционные изменения в общественном сознании крестьянства — в знаниях, мотивах установок, ценностных ориентациях, потребностях, интересах и т.д.
Особенности социально-демографической ситуации после окончания Гражданской войны способствовали «большевизации» сознания крестьян.
На 1 января 1921 г. население Советской России составляло 134275,8 тыс. чел., в том числе сельское население составляло 112885,6 тыс. чел., или 84/сЛ 78% населения Советской России проживало в ее Европейской части2.
В результате прямых и косвенных потерь в Первой мировой и Гражданской войнах и связанных с ними голода, эпидемий и других социальных бедствий существенно изменилась социально-демографическая ситуация в стране.
Во-первых, впервые (в том числе из-за создания самостоятельных государств — Польши, Финляндии, Литвы, Латвии и Эстонии, оккупации Бессарабии) удельный вес русских в составе населения страны вырос и составил 52-53%, в то время как в 1916—1917 гг. в Российской империи он составлял 44,6%3.
Вместе с тем абсолютная численность русских сократилась по сравнению с дореволюционным периодом с 77,6 млн. чел. (данные по всей Российской империи)4 до 57, 4 млн. чел.5 и продолжала снижаться в 1921—1922 гг. Это объясняется тем, что основные военные, экономические бедствия и тяготы легли на плечи русского народа, и прежде всего русского крестьянства.
Во-вторых, ежегодно с 1918 по 1922 гг. численность сельского населения сокращалась, но его преобладание стало еще более заметным, страна в начале 20-х гг. стала еще более аграрной, а тенденция роста городского населения временно приостановилась.
В-третьих, с конца лета 1921 г. в результате катастрофического неурожая начался массовый голод, принесший значительные демографические сдвиги. К маю 1922 г. от голода и вызванных им болезней погибло около 1 млн. крестьян1, возникли массовые миграции, особенно из Поволжья, паническое бегство крестьян из пораженных бедствием районов в Сибирь, на Дальний Восток, Среднюю Азию. Кроме того, велась и организованная эвакуация населения, которая охватила примерно еще 1 млн. чел.2.
В-четвертых, население деревни в 20-е гг. значительно омолаживается. В 1926 г. 66% его составляли дети, подростки и молодые люди до 30 лет, т.е. преобладающей становится социальная группа, в силу своей возрастной специфики открытая к восприятию всего нового, к активному участию в радикальных социально-экономических, политических и культурных преобразованиях. Особенно быстро в эти годы происходил рост деревенского комсомола. С 1 июля 1924 г. по 1 января 1926 г. число комсомольцев на селе увеличилось с 300 тыс. до 950 тыс. В течение первых месяцев 1925 г. в деревне ежедневно возникало более 50 новых ячеек комсомола3. Этот процесс свидетельствовал о стремительном распространении идей и политического влияния коммунистической партии в деревне.
Людей зрелого возраста в самодеятельном населении села было меньше, чем молодежи, всего 29,8%4. При этом среди русских в Центральной России лиц в возрасте 50—59 лет было всего лишь 6,4%5.
Молодежь представляла собой ту часть населения, которая вынесла на себе основное бремя Гражданской войны. 68,3% ее участников составляли молодые люди до 30 лет6. Такой возрастной состав участников Гражданской войны показывает, что в орбиту военно-политического противоборства была втянута главным образом молодежь, оказавшаяся социальной силой, защитившей Советскую власть.
Процесс омоложения населения страны и крестьянства порождал значительное повышение традиционно низкого для России уровня социальной мобильности крестьянства. Крестьянская молодежь стала источником не только пополнения рабочего класса (что было традиционно и для дореволюционной России), но и партийно-государственной бюрократии (особенно ее низших слоев), кадрового состава Красной Армии, будущей советской интеллигенции.
В эти социальные группы крестьянство несло свой тип ментальности, свои социокультурные представления. Пожалуй, можно говорить о «второй» волне «окрестьянивания» и «маргинализации» общественного сознания. «Первая» волна приходилась на пореформенный период и растянулась вплоть до 1917 г. В пореформенное время, с началом массовой миграции крестьянства в города, деревня оказывала мощное влияние на культуру и менталитет горожан, прежде всего рабочего класса.
Б.Н. Миронов дает точную оценку роли такого влияния в социальной жизни страны: «Окрестьянивание горожан означало реанимацию в среде городского населения стандартов и стереотипов крестьянского сознания, являлось одним из важных факторов успеха социал-демократической пропаганды среди рабочих и роста социальной напряженности не только в городах, но и в сельской местности, так как мигранты были переносчиками революционной инфекции в деревню. В тяжелые для страны годы эта напряженность разрядилась тремя революциями в 1905 и 1917 гг., третья из которых изменила вектор развития российского общества. Нужно отдать должное проницательности большевиков, которые провозгласили и пытались на деле реализовать союз рабочих и крестьян, понимая, что те и другие имели в принципе единый менталитет и поэтому были подвержены влиянию социалистических идей... Значительная часть русской интеллигенции второй половины XIX — начала XX в. находилась под сильным влиянием народного мировоззрения и крестьянской системы ценностей. Можно говорить об общих парадигмах, свойственных сознанию интеллигенции, городских низов и крестьянства, об общности моральных ценностей, в основе которых лежала этика православия»1.
Вместе с тем во время «первой волны» влияния крестьянского сознания на общественное сознание в целом этот процесс сопровождался потерей в глазах крестьян, да и всего населения, безусловной авторитетности, абсолютной непререкаемости традиционных стандартов мышления, поведения, ценностных ориентации и эталонов человеческих взаимоотношений. Процесс «окрестьянивания» общественного сознания сопровождался одновременно и его «раскрестьяниванием», модернизация сталкивала два мира, две модели человеческого существования: традиционное и вестернизированное, основанное на буржуазных стандартах, индивидуализации.
Представления крестьян о советской власти, коммунистической партии и их вождях
Среди множества проблем истории советского крестьянства до настоящего времени одна из наименее изученных — проблема отношения крестьянства к политической власти. Обычно данная проблема рассматривается в аспекте отношения крестьянства к тем или иным политическим действиям партии, государства в рамках их аграрной политики. Действия такого рода, в большинстве своем, имели антикрестьянскую направленность, соответственно и оценивались крестьянством. Достаточно убедительная позиция. Если же она подтверждается и логически выстроенной системой убедительных фактов, то как будто бы оказывается бесспорной. Однако чем можно объяснить, что череда антикрестьянских акций партии-государства не привела в 20-е гг. к новой крестьянской революции? Чертой национального характера — неимоверным терпением, умением пережить какие угодно бедствия или лишения? Или грандиозной мистификацией, великомасштабной ложью, к которой прибегли большевики?
Ответы на вопросы подобногофода не могут быть ничем иным, как уп-рощением той сложной и подвижной системы факторов, которые характеризовали отношение крестьянства к политической власти и идеократии, их противоречивого взаимодействия. Из этого сложного и комбинаторного объекта изучения, на наш взгляд, необходимо извлечь те базисные смыслы и образы, на которых выстраивались представления крестьян о Советах, партии большевиков, их вождях и представлениях последних о крестьянстве, т.е. в их сопоставлении.
Представления крестьян о советской власти.
Исключительно важным и исходным здесь является традиционное понимание крестьянами такого явления, как власть. Если принять в качестве исходной данную М. Вебером универсальную дефиницию власти, как «...возможности одного человека или группы людей реализовать свою собственную волю в совместном действии даже вопреки сопротивлению других людей, участвующих в указанном действии»1, то политическая власть, как выражение политической воли (человека или группы людей), может реализоваться в ее оппозиции народу точно так же, как и объект властвования может находиться в оппозиции к субъекту властвования. Сущность институтов политической власти, следовательно, по-разному оценивается и используется властью и народом.
В тех условиях, когда в политической культуре не выработаны эффективные механизмы контроля над властью, а в обществе не сформировалась система легитимных институтов ограничения власти, происходит ее монополизация в едином центре властвования и возникает система социальных и экономических зависимостей путем полного отчуждения от политики всего населения, кроме политической элиты. «Эта стратегия позволяет... приобрести прочность положения и широкую независимость политической деятельности при открытой лояльности и легитимности власти «снизу»... Чем большую власть концентрирует политический класс, тем более далеким и чуждым оказывается для народа»2.
В орбиту такой стратегии и было втянуто крестьянство. По мере формирования и укрепления партии-государства крестьянство и партийно-государственная бюрократия все больше и больше оказывались в противостоянии друг другу в понимании сущности советской власти, ее институтов, роли партии. Представления крестьян о советах как органах власти народа, т.е. представления о предназначении советов в создании светлого будущего, меняется по мере того, как государство «диктатуры пролетариата» вело «наступление на крестьянство по всему фронту».
Кроме того, и это пожалуй главное, крестьянство в своем подавляющем большинстве не имело, да и не могло иметь, ясного понимания того, что собой представляли формирующаяся советская политическая система и что такое власть, государство и партия. Крестьянство трактовало, понимало и относилось к разным явлениям политической жизни в соответствии с традиционалистскими представлениями, оценивая новые институты и явления с помощью стандартов подобий, в рамках того ментального инструментария, которым оно обладало. Новые формы понимания советов, государства, диктатуры пролетариата, партии приходили по мере накопления массы критического опыта, полученного крестьянством в ходе социалистического строительства. Крестьянство на собственном опыте постепенно приобретало понимание сущности власти, государства, партии, выделяя функциональное предназначение каждого из этих элементов из их первоначальной синкретичной целостности.
Анализ источников позволяет проследить постепенную эволюцию политических представлений крестьян в рамках изучаемого периода, являющегося именно тем временем, в котором крестьянское сознание вело идентификацию политических процессов и политических институтов. Основными средствами этого поиска были архетипические образы власти, государства, «мира»-общины, с помощью которых оценивалась новая историческая реальность, а также непосредственная аграрная политика.
В крестьянском сознании изначально власть во всех ее формах наделялась одновременно и сакральными, и мирскими свойствами. Семантика слова «власть» достаточно обширна. На одном полюсе семантического пространства — «Всякая власть от Бога», «Великая власть от Бога», «Всякая власть Богу ответ дает», «Бог дает тому власть, кому похочет»1. На другом полюсе — «Всякому дана власть над своим добром», «Гость во власти хозяина»2.
В своем сакральном проявлении власть есть то, что дается Богом, а следовательно, призвана становиться общепризнанной и самодостаточной ценностью, с которой должны считаться все, в том числе даже и те, кто скрыто или открыто противодействует ей.
Профанное, мирское понимание власти связано с представлениями о начальствовании, управлении, свободе действий и распоряжений по отношению к тем, над кем властвуют, в разных формах (вплоть до формулы — «Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак»).
Между этих крайних семантических полюсов народного понимания власти есть и нечто третье — власть состоит в «...ориентации поведения на установленный порядок»1, но такой порядок становится легитимным, приобретает право на существование «...заключается и в том, что какой—либо из общественных индивидов сознательно противодействует субъективно постигнутому им смыслу установленного порядка»2.
Следовательно, семантика народной дефиниции «власть» выстраивается на противоречивом единстве: власть, с одной стороны, есть то, что выражает и гарантирует установление всеобщего порядка, и в этом своем проявлении имеет полномочия, доходящие до абсолютных, всевластия, санкционированного произвола, а с другой стороны, она есть то, что можно не признавать, чему можно противодействовать, с чем можно бороться.
Все дело в выборе. Отношение к власти есть либо свобода выбора от всесилия власти, либо свобода выбора для поддержания власти. Таковы крайние полюса, между которыми народное сознание осуществляет свой выбор. Но самим источником выбора является идентификация власти в качестве «своей» или «чужой». Если власть идентифицируется в качестве «своей», то к ней применяется понимание свободы для. Сама власть, обретая сакральные функции, приобретает и кредит доверия и оказывается свободной в своих действиях, претендующих на установление совершенного порядка. Понимаемая таким образом власть приобретает обширные, надлегитимные функции и может творить произвол, вплоть до того, что «...крестьянство до поры будет терпеть, но и терпению будет конец. А крестьянству надо дать вздохнуть, дать ему хоть наполовину разогнуть свою спину... Нельзя его душить... оно в таких условиях погибнет, задохнется и всем нам будет конец»3.
Кроме того, «своя» власть воспринимается как властвование над собой, т.е. субъект-объектные отношения властвования способны к взаимному переходу. «Своя» власть — есть самоуправление, ориентирующая личность жить не для себя, а для социального, «самовластвующего» целого. «Самовластие» обеспечивается и в духовно-идеологическом аспекте, т.е. требует обращения к комплексу идей, в частности, к обновленному варианту русской идеи, для закрепления за властью качеств «своей» и для сохранения социальной целостности.
Главным критерием идентификации советской власти в качестве «своей» стало наделение крестьянства землей в ходе аграрной революции. «Декрет о земле» (1917 г.), Закон «О социализации земли» (1918 г.), «Земельный кодекс» (1922 г.) стали формально-правовыми актами советской власти, которые позволили крестьянству идентифицировать ее в качестве «своей», «своего» собственного результата, достигнутого в ходе «общинной революции». Но результат «своей революции» пришлось защищать в период «военного коммунизма», т.е. в известном смысле «свой результат» пришлось яростно защищать от «своей власти».
Представления крестьян о советской власти в 20—е гг. были весьма расплывчаты и неопределенны. Само понятие «советская власть» использовалось для обозначения различных явлений политической и социальной жизни, в самых разнообразных контекстах. Анализ крестьянских писем позволяет выявить группы тех значений (по контентам-индикаторам) понятия «советская власть», которые содержатся в их письмах.
Первая группа значений понятия «советская власть» связана с представлениями крестьян о коммунистической перспективе, революционном мессианизме и с «советским» будущим всего человечества в оценках средства и цели. Это значение имело утопически—проективное содержание, которое предполагает, что «...нужно крестьянам разрушите все границы, именно всем крестьянам и рабочим заодно»1. Советская власть выступает здесь как тождество социалистического и коммунистического будущего всего человечества. «Никакая на свете власть не даст рабочим и крестьянам таких прав, какие ему дала советская власть и коммунистическая партия. Только дурак может возражать против этой власти, потому что он дурак»2.
