"Алкогольный вопрос" в сибирской деревне 1920-х гг. Кузнецов Александр Иванович

Содержание к диссертации

Введение

ГЛАВА I. ПОТРЕБЛЕНИЕ АЛКОГОЛЯ В СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНЕ КАК СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН 45

1.1. Алкоголь в структуре сельской повседневности 45

1.2. Алкогольные обычаи: характеристика новых явлений 62

1.3. Пьянство и массовые формы деструктивного поведения 74

1. 4. Алкоголь в повседневных практиках представителей

низовых структур власти 86

ГЛАВА II. СЕЛЬСКОЕ САМОГОНОВАРЕНИЕ: СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА И ВОЗДЕЙСТВИЕ НА АЛКОГОЛИЗАЦИЮ КРЕСТЬЯНСТВА 97

2.1. Генезис и детерминанты самогоноварения 97

2. 2. Масштабы незаконного производства алкоголя в 1923-1929 гг 109

2. 3. Социальный облик сельского самогоноварения 119

2. 4. Историко-социологические и социально-медицинские

параметры алкоголизации крестьянства 130

ГЛАВА III. РЕАЛИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ АЛКОГОЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ В СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНЕ 148

3.1. Борьба с незаконным производством и оборотом суррогатов алкоголя 148

3. 2. «Самогонный вопрос» во взаимоотношениях крестьянства и государственной власти: историко-антропологический аспект 171

3.3. Борьба с пьянством и «продвижение водки в деревню» в условиях становления водочной монополии в сибирском регионе 184

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 205

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 215

• Алкоголь в структуре сельской повседневности
• Генезис и детерминанты самогоноварения
• Борьба с незаконным производством и оборотом суррогатов алкоголя

Введение к работе

Актуальность темы исследования включает в себя как практическую, так и научную стороны. Практическая значимость обуславливается связью тематики диссертации с современными социальными проблемами. В настоящее время алкоголизация населения России, став в один ряд с наркоманией, приобрела масштабы тотального социального бедствия. По единодушному мнению авторитетных специалистов, пьянство и алкоголизм являются значимым фактором деградации физического и нравственного потенциала русского народа и реальной угрозой национальной безопасности страны в целом. Государственная же алкогольная политика фактически не выполняет задач, диктуемых создавшимися условиями1.

Осмысление причин и поиск путей преодоления сложившейся ситуации обуславливают необходимость изучения ее генезиса. Как известно, алкогольные напитки долгое время играли (и продолжают играть) крайне неоднозначную роль в жизни россиян.

В связи с этим социолог Г.Г. Заиграев, один из наиболее авторитетных специалистов, занимающихся анализом алкогольной ситуации в России, обоснованно отмечает следующее: «Проблема пьянства и связанных с ним последствий для России всегда была острой, болезненной. В силу целого ряда обстоятельств: характера народных традиции и обычаев, уровня культуры и материального благосостояния, особенностей природно-климатических условий - негативное воздействие данного социального явления на развитие сферы жизнедеятельности общества проявлялось в отличие от многих других стран особенно ощутимо» 2.

На протяжении длительных периодов отечественной истории доходы от алкогольной продукции занимали значительное место в пополнении бюджета. Так, по некоторым данным, за 140 лет существования винного откупа в России «питейный» доход казны увеличился в 350 раз .В 1913 г. винная монополия давала 26,3% дохода

бюджета, обеспечивая финансовую стабильность государства . Последнее, будучи заинтересованным в увеличении соответствующей статьи доходов, насаждало модель алкогольного потребления с преобладанием крепких спиртных напитков.

Особое измерение проблема неумеренного употребления алкоголя приобрела в XX столетии, причем не только в России. На протяжении XX в. правительства многих стран не раз пытались снизить или вообще устранить разрушительные последствия пьянства посредством разного рода запретительных мер. Спектр антиалкогольных мероприятий варьировался от полного запрета производства и продажи алкогольных напитков (США, Исландия, Финляндия до 1932 г.) до установления государственной монополии на алкоголь и ограничений его доступности для населения (Россия, Норвегия, Швеция, Финляндия после 1932 г.).

Однако «запретительные» меры, как правило, не давали ожидаемого эффекта. Напротив, возникало множество непрогнозируемых социальных и экономических проблем, стихийное разрешение которых оборачивалось значительными издержками и, как правило, восстановлением предшествующей алкогольной ситуации.

Констатируя значительную практическую актуальность темы нашего исследования, наряду с этим следует принять во внимание мнение, высказанное известным специалистом в сфере алкологии А.В. Немцовым, который, говоря о «вековой истории русского пьянства», обращает внимание на то, что «не там лежат истоки нынешнего»5. Поэтому особое внимание следует обратить на собственно научно-историческую актуальность нашего исследования, которая определяется его местом в анализе ряда проблем, представляющих собой первостепенное значение для понимания специфики отечественной истории.

Центральная проблема, возникающая при обращении к истории послереволюционного периода и, в частности, 1920-х гг. - это характер происходящих в обществе трансформационных процессов, выявление их конкретных механизмов. В данном контексте одним из первостепенных по своей значимости объектов изучения выступает социокультурный облик советского «доколхозного» крестьянства, а также взаимоотношения названной социальной группы с государственной властью.

Ведь, как справедливо отмечается в литературе, история России послереволюционного десятилетия вообще должна рассматриваться «как результат взаимодействия верхов и низов, государства и общества, элитарной и массовой культур»; и «именно культура "безмолвствующего большинства", прежде всего российского крестьянства, выступала важным фактором и "двигателем" советской истории данного периода»6.

В свою очередь, внимание к периоду 1920-х гг. обусловлено приоритетностью изучения взаимосвязи процессов трансформации алкогольной ситуации с процессами радикальных общественных преобразований, ломки традиционных институтов, дезорганизации сложившихся общественных отношений и другими специфическими феноменами, характерными для транзитивных социально-экономических систем. В этой связи 1920-е гг., как временной отрезок, вобравший в себя сложный комплекс узловых моментов послереволюционного развития, представляет собой уникальное поле для исследования в заявленном нами предметном ключе.

Степень изученности темы. История изучения алкогольной проблематики 1920-х гг. (как на общероссийским материалах, так и применительно к сибирской деревне) включает в себя три относительно самостоятельных периода: 1) 1920-е гг.; 2) 1930-80-е гг.; 3) современный этап (с начала 1990-х гг.).

В 1920-е гг. алкогольная тематика подверглась обстоятельному изучению как на общероссийском, так и на региональном уровне. Не в последнюю очередь это было связано с тем, что в 1920-х гг. развернулись интенсивные исследования негативных явлений в жизни советского общества (преступности, проституции, детской беспризорности, наркомании), в том числе проблем пьянства и алкоголизма7. Особенность литературы этого периода состоит в том, что она создавалась практическими работниками «по горячим следам», на основе эмпирических материалов. Поэтому работы авторов периода 1920-х гг. имеют равным образом и историографическое, и источниковедческое значение.

Из числа авторов, рассматривавших общероссийскую алкогольную ситуацию, выделяются деятели антиалкогольного движения того периода (Э. Дейчман,

Ю. Ларин, Ф.Я. Несмелое, И. Страшун, Н.П. Тяпугин, Г. Фурман) , правоведы (М.Н. Гернет, А.А. Герцензон, Д. Шепилов)9, представители медицины (В.М. Бехтерев, A.M. Коровин)10, статистики (Д.Н. Воронов, Д.П. Родин)11.

К проблемам сельского потребления алкоголя обращались в своих работах известные исследователи проблем деревни 1920-х гг., в том числе A.M. Большаков и Я.А. Яковлев . Основные тенденции сельского потребления алкоголя и самогоноварения, а также борьба с этим явлением рассматривались рядом правоведов в контек-сте деятельности правоохранительных органов (в том числе в статьях некоторых функционеров сибирских правоохранительных структур ).

На материалах Сибири алкогольная ситуация в деревне и государственная алкогольная политика также получили значительное освещение.

В частности, в работах статистиков А. Локтина, В. Пушкарева и А. Черкунова были обобщены результаты проводившихся в 1920-е гг. анкетных обследований распространения спиртных напитков в сибирской деревне15.

В работах юриста Г.Ю. Маннса (профессора Иркутского университета) - статье «Алкоголизм» в «Сибирской советской энциклопедии»16 и главе «Алкоголизм и борьба с ним» в неопубликованном труде «Борьба с социальными аномалиями и ее очередные задачи в Сибири», подготовленном в середине 1920-х гг. в связи с работой над «Генеральным планом по искоренению социальных аномалий в сибирском обществе на 1926-1941 гг.» (хранится в фонде Сибирской плановой комиссии)17 обосновывалась взаимосвязь динамики преступности с потреблением алкоголя, а также приводились количественные данные о сельском потреблении водки.

В брошюре журналиста Г. Вяткина получили освещение антиалкогольные инициативы крестьян, были высказаны некоторые суждения о тенденциях алкогольного потребления в первые послереволюционные годы1 .

Определенный интерес представляют работы профессора Томского технологического института С.Ф. Лебедева. Речь идет о его неопубликованном труде «Потребление алкогольных напитков, их запрет и тайное винокурение в Сибири», подготовленном в 1923 г. (хранится в фонде Сибревкома)19; а также о статье «Тайное винокурение в Сибири», опубликованной в 1927 г. и представляющей сокращенный вариант неопубликован 90

ной рукописи . Основной предмет этих работ - самогоноварение, его производственные и экономические аспекты, воздействие на алкоголизацию крестьянства.

Таким образом, в работах авторов 1920-х гг. алкогольная проблематика получила значительное освещение, однако комплексного исследования алкогольной ситуации в сибирской деревне не было создано.

В качестве второго этапа изучения интересующей нас тематики мы считаем

правомерным выделить период 1930-80-х гг. Безусловно, в начале, середине и конце этого периода глубина и направленность изучения алкогольной проблематики весьма существенно различалась. Несмотря на это, рассмотрение названного временного отрезка в качестве самостоятельного этапа развития историографии оправдывается следующими принципиальными соображениями.

Прежде всего, развитие отечественной гуманитаристики в этот период жестко детерминировалось общественно-политической ситуацией в стране. С начала 1930-х гг. по мере формирования в СССР тоталитарного режима возможности изучения социально-исторических аспектов алкогольной проблематики резко сократились.

Не в последнюю очередь такая ситуация была связана, по-видимому, с тем, что многие исследователи, активно работавшие в 1920-е гг., в 1930-е гг. были лишены возможности продолжать свои изыскания. Весьма показательным является, в частности, следующий факт. В постановлении бюро Новосибирского обкома от 15 мая 1938 г. «Об изъятии из книготорговой сети и библиотек общего пользования книг, брошюр и портретов, авторы которых разоблачены как враги народа» в числе про О1

чих фигурирует упоминавшаяся работа Г. Вяткина «Победа над водкой».

Коммунистическая партия поставила перед общественными науками задачу показать успехи в строительстве нового общества, в связи с этим негативные моменты советской действительности (в том числе связанные с неумеренным употреблением алкоголя) стали замалчиваться. До конца 1950-х гг. считалось, что с построением социализ 00

ма причины пьянства и алкоголизма ликвидированы . Гриф же секретности с инфор-мации о реальной алкогольной ситуации в стране был снят только с конца 1980-х гг.

Рассмотренный выше политический контекст накладывал отпечаток и на социально-историческое изучение алкогольной проблематики. Как считает Н.Б. Лебина, крупный специалист по истории повседневности советского общества, «наличие пьянства, преступности, проституции, суицида в структуре российской повседневности 20-30-х гг. историки в целом никогда не отрицали, понимая абсурдность подоб ного отрицания» . В свою очередь, как отмечает историк Г.Н. Ульянова, с середины 1930-х до середины 1980-х гг. фактически существовал негласный запрет на изучение социальных аномалий (в том числе пьянства и алкоголизма)25.

Это, как представляется, предопределило табу на изучение культурно-бытовых и других аспектов «алкогольной» тематики, в том числе и самогоноварения. Историк А.Ю. Давыдов, касаясь проблемы самогоноварения в своей монографии о нелегальном снабжении населения в 1917-1921 гг., высказывает мнение, согласно которому «выполняя социальный заказ, исследователи советского периода старались предста-вить масштабы самогоноварения в уменьшенном виде» .

Одновременно с этим следует обратить внимание на объективную ограниченность предметного поля советской исторической науки. Кроме того, историческое изучение алкогольного потребления в социально-культурном плане было весьма затруднительно ввиду отсутствия адекватной теоретико-методологической базы и невнимания к истории повседневности. Ведь, как отмечает В.И. Исаев, известный исследователь истории быта советского периода, «сложность и неразработанность проблематики быта, невы-игрышность ее с точки зрения политической конъюнктуры отпугивали историков, хотя неоднократно отмечался огромный пробел в историографии в этом плане» .

Переходя к непосредственной характеристике историографии, для большего удобства и наглядности дальнейшего рассмотрения мы выделим в ней два проблемных блока (и отдельно рассмотрим особенности освещения каждого из них) - это, во-первых, алкогольная политика государства, во-вторых, алкогольная ситуация в деревне 1920-х гг.

В 1970-е гг. в рамках истории медицины впервые появляются статьи, имеющие своим предметом государственную алкогольную политику 1920-х гг. .

Что же касается представителей общественных наук, то основной сдвиг в плане изучения ими алкогольной ситуации 1920-х гг. пришелся на 1980-е гг. В значительной мере это было обусловлено злободневностью алкогольной тематики на тот момент. Мощная кампания по борьбе с алкоголизмом, развернувшаяся с середины 1980-х гг. стимулировала активные дискуссии об оптимальном варианте противодействия алкоголизму в советском обществе. Это, в свою очередь, обуславливало обращение к актуальному историческому опыту. В результате государственная алкогольная политика (и, в определенной степени, алкогольная ситуация 1920-х гг.) нашли отражение в работах публицистов (прежде всего - деятелей трезвеннического движения), медиков, социологов, юристов, экономистов29.

Изменение общественно-политической ситуации в СССР второй половины 1980-х гг. дало возможность обратиться к противоречивым моментам советской истории и представителям исторической науки.

Новым явлением стало проведение обществами борьбы за трезвость в Ленинграде 18 декабря 1987 г. форума историков «Народная борьба за трезвость в русской истории», по материалам которого вышел одноименный сборник статей .

Впервые появляются посвященные алкогольной проблематике 1920-х гг. статьи историков, в числе которых выделяются А. Афанасьев, Г.А. Бордюгов, Т.П. Коржихина, Н.Б. Лебина, С.В.Яров31. Названные авторы рассмотрели эволю цию государственной алкогольной политики 1920-х гг., охарактеризовали важнейшие элементы ее нормативно-правовой базы, затронули негативные последствия возобновления продажи водки в 1925 г., констатировали широкое распространение самогоноварения и рост потребления алкоголя в 1920-е гг.

Что же касается исторического изучения алкогольной ситуации в деревне 1920-х гг., то отдельные, самые общие суждения по этой проблематике фиксируются с конца 1950-х гг., в частности, в работах по истории российской деревни32.

В последующий период применительно к сибирской деревне алкогольная проблематика нашла общее упоминание в работах, посвященных изучению деятельности правоохранительных органов (О.В. Жмакова, И. Крамаренко, Н.М. Кучемко, А.Б. Таранин, А.П. Угроватов)33, классовой борьбы и общественно-политического развития деревни (Н.Я. Гущин, В.А. Ильиных, В.И. Шишкин)34, а также проблем культурного строительства и культурно-бытового развития деревни (Л.И. Боженко, А.В. Гагарин, Э.Г. Григорьева, Т.Н. Осташко)35.

В 1970-е гг. советскими историками началась активная разработка проблематики образа жизни, в том числе его культурно-бытовых аспектов. В связи с этим в совместной статье новосибирских историков В.Л. Соскина, А.Н. Соскиной и Ю.Г. Фролова справедливо отмечалось, что «быт является характернейшим показателем культурного развития, в нем как бы суммируется и подытоживается культурная (и не только куль-турная) работа» .

Весьма симптоматично, что первой попыткой систематического изучения алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг. стал раздел «Борьба с пьянством» в кандидатской диссертации Ю.Г. Фролова «Культурное развитие сибирского крестьянства (1920-1928 г.)». Однако ввиду более широкого предмета исследования диссертации анализ алкогольной проблематики в ней получился недостаточно глубоким. Следует иметь ввиду и то, что соответствующий фрагмент диссертации не был опубликован. И все же это была первая попытка рассмотрения алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг. на основе конкретных источников.

В целом же в историографии рассматриваемого периода сформировалось следующее видение алкогольной ситуации в российской и сибирской деревне 1920-х гг.

Алкогольное потребление рассматривалось исключительно в негативном ключе через призму понятий пьянства и алкоголизма. При этом пьянство расценивалось как пережиток капитализма, бытование которого в советской «доколхозной» деревне обуславливалось культурной отсталостью крестьян и стремлением «кулачества» к дезорганизации культурной и советской работы в деревне. Самогоноварением же якобы занимались озлобленные против советской власти «кулаки», готовые даже на уничтожение хлеба, лишь бы не дать его советской власти. Правоохранительные и партийные органы, при поддержке сельского актива, занимаясь «ликвидацией родимых пятен эксплуататорского общества», активно боролись с пьянством и самогоноварением, успешно преодолевая эти явления.

Определенным рубежом в изучении алкогольной ситуации в деревне 1920-х гг.

можно считать появление статьи М.В. Попова . Большая часть статьи посвящена борьбе (по мнению автора, целенаправленной и активной) партийных органов с пьянством в уральской деревне 1926-1937 гг. Однако ряд выводов М.В. Попова заслуживает особого внимания - в частности, о том, что потребление алкогольных напитков в советской «доколхозной» деревне было ниже, чем в довоенный период; во-вторых, об отсутствии массового пьянства в период полевых работ.

Характерное для рассматриваемого этапа историографии воздействие вненаучных факторов на изучение алкогольной проблематики весьма рельефно отразилось в следующей коллизии. Автор вышеназванной статьи дал ей следующую оценку в своей более поздней статье (1994 г.), посвященной сходной тематике: «Изучение данного вопроса было начато автором данной статьи еще в 80-е годы, однако до конца объективной картины, вследствие идеологических причин, в его публикации того времени не было дано» .

В качестве третьего этапа изучения интересующей нас проблематики мы выделяем период с начала 1990-х гг. по настоящее время.

Разработку соответствующих проблем продолжили социологи -И.В. Бестужев-Лада, Я. Гилинский, И. Гурвич, Г.Г. Заиграев, В.В. Корченов, А.И. Черных, Ф.Э. Шереги , высказав ряд соображений о динамике алкогольного потребления в российской деревне в 1920-е гг.

Значительный сдвиг на данном этапе отмечается и в исторических исследованиях. Радикальные перемены в общественно-политической жизни страны способствовали тому, что общественные науки (и историческая в частности) стали освобождаться от идеологических шор и партийно-государственного диктата. Началась сме на парадигмальных установок, расширились предметное поле исследований и методологический арсенал (что не в последнюю очередь было обусловлено восприятием зарубежных методологических новаций). В результате возникли принципиально новые возможности и для изучения алкогольной проблематики.

Прежде всего, следует отметить появление обобщающих работ на эту тему -исследований Н.Б. Лебиной, А.В. Николаева, СЕ. Панина, И.Р. Такалы40.

Отдельные проблемы государственной алкогольной политики 1920-х гг. (в рамках рассмотрения более широкого комплекса проблем) были затронуты в работах О.И. Горелова, В. Измозика, И.Н. Ильиной, В.А. Ильиных, Н.Б. Лебиной, B.C. Лельчука, И.Б. Орлова, И.В. Павловой, СЕ. Панина, Э.А. Стеблева, Н.М. Тихомировой, СБ. Ульяновой, Л.В. Федоровой, Т.В. Царевской41.

Для нашего исследования работы вышеназванных авторов представляют интерес прежде всего в плане осмысления различных моментов общегосударственной алкогольной политики. Проблемы же алкогольной ситуации в деревне в большинстве из них либо вообще не поднимаются, либо нашли самое общее упоминание.

В.М.Андреев, И. Берлинских, В.П. Булдаков, С.В.Журавлев, С.А. Иникова, А.В. Квашонкин, А.Я. Ливший, И.В. Нарский, Т.В. Привалова, А.Ю. Рожков, А.К. Соколов, И.Р. Такала, Н.М. Тихомирова, СВ. Щеткин в качестве отдельных сюжетов в рамках более широкой проблематики42; К.Б. Литвак, С.А. Павлюченков и В.П. Попов в специальных статьях43 обратились к разработке (с разной степенью глубины, источникового и методологического обеспечения) комплекса не изучавшихся или не получивших должного освещения в более ранней историографии проблем, связанных с алкогольной тематикой применительно к советской «доколхозной» деревне на общероссийском и региональном уровне.

В числе этих проблем следует особо выделить следующие сюжеты: пьянство

как феномен сельской повседневности, обусловленный особенностями крестьянского образа жизни; пьянство как фактор и последствие процессов социальной дезорганизации в деревне; место алкогольного потребления в повседневных практиках представителей низовой администрации и сельского актива; половозрастные особенности потребления алкоголя. Анализ названных проблем позволил исследователям сделать ряд важных выводов о специфике алкогольной ситуации в деревне 1920-х гг.

Так, В.П. Попов и К.Б. Литвак сформулировали вывод, согласно которому уровень потребления алкоголя сельским населением не превысил соответствующий дореволюционный показатель. В.П. Попов, К.Б. Литвак и В. Берлинских пришли к выводу о сохранении традиционной обрядовой мотивации и спорадичности пьянства. К.Б. Литвак и В. Берлинских связывают это с консерватизмом крестьянской жизни и сильным влиянием общинных и семейных форм социального контроля; В.П. Попов - с тем, что «крестьяне-собственники не могли себе этого позволить».

В.П. Булдаков, И.В. Нарский, С.А. Павлюченков высказали точку зрения, согласно которой всплеск пьянства в деревне в начале 1920-х гг. являлся компенсаторным явлением, в значительной мере обусловленным последствиями социальных катаклизмов первых послереволюционных лет. При этом, как считает В.П. Булдаков, потребление спиртного в деревне, пережив резкий всплеск в начале 1920-х гг., с конца весны 1923 года упало, а затем стабилизировалось44; в последующие же годы «столь интенсивному поклонению Бахусу деревня уже не предавалась»45.

Значительное освещение получил феномен сельского самогоноварения, в частности, социально-экономические и социально-медицинские аспекты этого явления, а также его воздействие на алкоголизацию крестьянства, в том числе и трансформацию половозрастной динамики алкогольного потребления.

Наиболее обстоятельный анализ феномен сельского самогоноварения получил в упомянутой выше статье К.Б. Литвака, которую следует считать образцовой в плане сочетания глубины анализа и критического подхода к источникам. Пристального внимания заслуживает опыт применения количественных методов исследования, по зволивших вышеназванному автору сделать ряд важных выводов о структуре и детерминантах сельского самогоноварения.

Итог своего исследования К.Б. Литвак видит следующим образом: «Не удалось ответить, таким образом, на главный вопрос: насколько глубоко крестьянское самогоноварение уходило своими корнями в сферу культуры и в сферу экономики. Но отрицательный результат тоже говорит о многом. Не уровень грамотности крестьян и, во всяком случае, не только цены на рожь и ряд промтоваров определяли поведение самогонщика. Видимо, необходимо изучение более тонких нюансов как в области духовной жизни крестьянина, так и его духовной деятельности». Кроме того, пишет К.Б. Литвак, «ссылка на "ножницы цен" как главный повод усиления самогоноварения недостаточна»46.

В последние полтора десятилетия определенный прогресс отмечается и в освещении алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг., однако, по большей части, в рамках изучения более широкой проблематики. Прежде всего, феномены пьянства и самогоноварения затрагивались в плане их воздействия на общественно-политическую жизнь деревни (А.В. Гайдамакин, И.И. Иконникова, В.А. Ильиных, Г.А. Ноздрин, А.П. Угроватов)47 и на процессы социальной дезорганизации (В.И. Исаев, Г.Х. Валиев, А.П. Угроватов)48; в контексте изучения культурно-бытового развития, образа жизни и нравов крестьянства (А.С. Жулаева,

М.И. Мальцева) , его социально-психологического облика (И.С. Кузнецов) , а также антирелигиозной пропаганды (А.И. Савин, Л.И. Шишкина)51. В работах названных авторов в той или иной степени нашли отражение большинство проблем, перечисленных нами выше применительно к российской деревне в целом.

Государственные мероприятия, направленные на противодействие самогоноварению и пьянству в сибирской деревне нашли отражение в работах, посвященных деятельности чрезвычайных органов (О.А. Пьянова)52 и функционированию правоохранительной сферы (Д.А. Бугаев53, О.Г. Климова, Н.А. Харлов54) в качестве отдельных сюжетов, а также в специальных статьях А.Б. Таранина и О.Г. Климовой55.

В числе новейших исследований (не считая работ А.И. Кузнецова), непосредст венно посвященных алкогольной ситуации и государственной алкогольной политике в Сибири 1920-х гг. выделяется брошюра Г.Х. Валиева56 (ее текст фактически без изменений вошел в качестве параграфа «Незаконное производство алкоголя и массовое пьянство» в кандидатскую диссертацию Г.Х. Валиева о социальных аномалиях Сибири в 1920-е гг. ). Названная брошюра определяется в аннотации как «учебное пособие». Правда, возникает некоторое сомнение, можно ли вообще считать эту брошюру научным изданием: особое удивление вызывает отсутствие нумерации страниц и каких-либо структурных подразделений.

Работы Г.Х. Валиева вводят в научный оборот ряд неиспользовавшихся ранее источников. Основной вывод Г.Х. Валиева - взаимосвязь процесса роста потребления алкоголя сельским населением Сибири в 1920-е гг. с сохранением традиционных алкогольных обычаев и наличием в деревне массового самогоноварения при недостаточной эффективности борьбы с этим явлением, с одной стороны, и непоследовательностью в борьбе с пьянством в условиях возобновлением продажи водки.

Однако для работ Г.Х. Валиева характерны и существенные недостатки. В их числе следует отметить весьма узкую источниковую базу, отсутствие критического подхода к источникам, а также иллюстративно-декларативный подход - преобладание в тексте отдельных примеров из источников. Отсутствие прочной методологической базы, односторонняя трактовка пьянства и самогоноварения как социальных аномалий предопределили отсутствие серьезного концептуального осмысления исследуемых явлений и процессов.

В связи с этим некоторые выводы и суждения Г.Х. Валиева (особенно о количественных показателях алкоголизации населения) представляются нам недостаточно обоснованными. Наиболее спорным является тезис о порядковом увеличении потребления алкоголя в Сибири 1920-х гг. по сравнению с дореволюционным периодом, - он не подкреплен убедительным источниковым обоснованием.

Определенным вкладом в изучение алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг. являются работы А.И. Кузнецова (автора данной диссертации), в которых по ложено начало систематическому изучению ряда малоисследованных проблем.

Некоторое отражение интересующая нас тематика нашла и в зарубежной историографии. В последнее время в ней все большее внимание уделяется алкогольной проблематике в истории России (прежде всего применительно к дореволюционному периоду58). Особенностью этих исследований является приоритетный интерес к государственной алкогольной политике, ее экономическим и социально-политическим аспекйашстности, Э. Карр остановился на экономических аспектах государственной алкогольной политики 1920-х гг. . Взаимоотношениям государства и антиалкогольного движения конца 1920-х - начала 1930-х гг. посвящена статья Д. Траншела60. Некоторые общие суждения о самогоноварении в российской деревне 1920-х гг. высказали известные советологи Д. Хоскинг и Ш. Фицпатрик , применительно к сибирской деревне -Д. Хьюз62.

В конечном итоге мы считаем правомерным дать следующую итоговую характеристику состояния изученности алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг. Безусловно, исследователями достигнуты определенные результаты в ее изучении. Это выражается, прежде всего, в постановке ряда важных проблем и во введении в научный оборот определенного объема новых источников.

В то же время, отсутствуют обобщающие работы, специально посвященные алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг.; большинство авторов рассматривают лишь отдельные аспекты «алкогольной» проблематики, причем в рамках изучения более общих тем, что, безусловно, сказывается на глубине и концептуальном осмыслении собственно алкогольных сюжетов. Зачастую используется весьма узкий круг источников, использование которых характеризуется «потребительским» подходом и иллюстративно-декларативным методом. Кроме того, даже специальные работы по теме характеризуются лишь первыми шагами в становлении адекватной теоретико-методологической

базы, что, в свою очередь, влечет за собой недостаточно глубокое осмысление поставленных проблем.

Таким образом, следует признать, что алкогольная ситуация в сибирской деревне 1920-х гг. на настоящий момент является недостаточно изученной.

Цель исследования определяется состоянием изученности темы: рассмотреть алкогольную ситуацию и исследовать процесс осуществления алкогольной политики государства в сибирской деревне 1920-х гг. В рамках поставленной цели предполагается решение следующих конкретных задач.

- охарактеризовать потребление алкоголя как феномен повседневной жизни деревни;

- осуществить комплексное рассмотрение сельского самогоноварения; -рассмотреть юридические, организационные и социально-политические

аспекты борьбы с самогоноварением;

- исследовать проблему соотношения борьбы с пьянством и «продвижения водки в деревню» в контексте становления государственной водочной монополии в сибирском регионе.

При этом комплекс соответствующих организационно-правовых мероприятий рассматривается в контексте общегосударственной алкогольной политики как значимого фактора развития соответствующих региональных процессов.

Научная новизна исследования состоит в том, что в нем впервые на широком фактическом материале предпринята попытка комплексного исторического анализа алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг. как сложного многоаспектное явления со сложной детерминацией, находящегося во взаимосвязи со многими сторонами социальной реальности.

Объектом исследования является сибирская деревня 1920-х гг.

Предмет исследования - алкогольная ситуация и реализация алкогольной политики государства в сибирской деревне.

Территориальные рамки исследования включают Сибирь в административном делении 1920-х гг. (за исключением национальных районов). С начала 1920-х гг. - это 6 губерний, находившихся под управлением Сибревкома - Омская, Томская, Новониколаевская, Енисейская, Алтайская, Иркутская (т.н. «сибревкомовская Си бирь»). С конца 1925 г. - это Сибирский край (сначала в составе 16 округов и Иркутской губернии, с 1926 г. - в составе 19 округов).

Как представляется, обширный и вместе с тем весьма однородный по основным социокультурным признакам регион позволяет реконструировать достаточно полную картину изучаемых явлений и процессов.

Хронологические рамки исследования ограничиваются периодом 1920-х гг., под которым мы подразумеваем временной отрезок с конца 1919 г. по конец 1929 г. Начальная хронологическая грань определяется временем восстановления в Сибири большевистского режима, конечная связана с переходом к массовой коллективизации.

Несмотря на некоторую внутреннюю неоднородность рассматриваемого периода, наличие в нем существенно различающихся внутренних этапов очевидна и его определенная внутренняя целостность с точки зрения основных условий и факторов, воздействующих на все сферы повседневной жизни сибирской деревни. С одной стороны, основной структурной ячейкой деревни (в отличие от последующей эпохи) продолжало оставаться самостоятельное крестьянское хозяйство с присущими ему социокультурными характеристиками. В то же время, в отличие от предшествующего периода, развитие крестьянского социума в возрастающей степени детерминировалось воздействием новых социально-экономических и политических условий коммунистического режима.

Процессы, протекающие в интересующий нас период мы рассматриваем как составную часть начального этапа модернизации образа жизни сибирской деревни, который, по мнению В.А. Зверева, протекал «предположительно в период от 1880-х или 1890-х гг. до конца 1920-х гг. - от времени распространения на Сибирь реформаторских процессов, ранее охвативших в основном Европейскую Россию, до сплошной коллекти-визации сельского хозяйства и массового "раскрестьянивания" » .

Методология исследования имеет своей исходной основой принцип историзма, принцип объективности и социокультурный подход.

Принцип историзма предполагает рассмотрение любого явления или процесса в развитии и взаимообусловленности с конкретно-историческими условиями. Социокультурный же подход предполагает наличие сложной взаимосвязи различных

объективных и субъективных факторов исторического процесса, определяющих социальную жизнь, условия существования и деятельность человека.

Собственно методика исследования включает в себя, во-первых, общенаучные методы: индукции и дедукции, анализа и синтеза, описания и измерения, аналогии, экстраполяции и др.; во-вторых, специальные методы исторического исследования: историко-генетический, историко-сравнительный и историко-системный.

Обращаясь к следующему, более конкретному уровню методологии, следует напомнить, что характерной особенностью современной исторической науки является сдвиг исследовательских приоритетов к «человеческому измерению» истории, стремление ее «антропологизировать», наполнить «человеческим» содержанием . Наибольшее развитие названная исследовательская ориентация получила в трудах представителей французской «школы Анналов» и германской «истории повседневности» (Alltagsgeshichte)65, конституировавшись в исследовательское направление, известное в настоящее время как «история повседневности».

В отечественной исторической науке история повседневности как самостоятельная сфера исследований была обозначена с начала 1990-х гг. В целом в работах многих современных авторов история повседневности рассматривается как интегративныи метод познания человека в истории , предоставляющий возможность «показать дихотомию между объективным, материальным, структурным (институциональными факторами), и субъективным, культурным, символическим, эмоциональным (общественными факторами)»67. Кроме того, современная история повседневности исходит из того, что люди активно участвуют в постоянном процессе создания и переустройства структур повсе-дневности .

Все большее внимание в отечественной историографии уделяется различным

аспектам повседневной жизни советского общества. Как отмечает Н.Б. Лебина, внимание к сфере повседневной жизни детализировало и усложнило привычную модель российского общества 1920-30-х гг.69 В то же время следует согласиться с В.И. Исаевым в том, что «до сих пор проблемы повседневной жизни населения от 70

носятся к числу наименее изученных тем истории советского государства» .

Одновременно с этим следует принять во внимание, что теоретическое конструирование внутреннего содержания понятия «повседневность» на настоящий момент далеко от завершения, ее трактовка остается предметом дискуссий в среде историков71, социологов72, философов73. Кроме того, недостаточно четко разграниченными являются категории «повседневность», «быт», «материальная культура».

На наш взгляд, наиболее удачно это разграничение обосновала А.Л. Ястребиц-кая, по мнению которой понятие «материальная культура» является базовым, - оно отражает сферу производства материальных благ, специфические для данной эпохи «формы присвоения мира», но также идеи, знания, творческие принципы и импульсы, вложенные в их создание. Она органически входит в «повседневность»74. Повседневность же охватывает «всю жизненную среду человека, сферу непосредственного потребления, удовлетворения материальных и духовных потребностей, связанные с этим обычаи, ритуалы, формы поведения, представления, привычки сознания»75.

По мнению Г.С. Кнабе, главная задача историка повседневности - обнаружить в бытовых реалиях отражение магистральных исторических процессов .

Изучение истории повседневности предполагает использование категории «образ жизни», под которым мы понимаем «способ или характер всей жизнедеятельно сти данной личности, социальной группы или всего общества, детерминированный их собственной природой, общественно-экономическими и естественно-географическими условиями их жизни»77.

Говоря же об образе жизни крестьянства, мы имеем ввиду «систему осуществляемых им видов деятельности, которая детерминируется внешней средой и особенностями

по

самого крестьянства как социальной общности»(определение Н.Я. Гущина) . Кроме того, мы разделяем позицию В.А. Зверева, согласно которому изучение образа жизни сельского населения требует «охарактеризовать, как цельную систему, объективные и субъективные условия и факторы, составные части (в их соподчиненности и взаимопроникновении) и результаты жизненной активности этого населения»79.

Изучение истории повседневной жизни общества предполагает исследование отдельных «структур повседневности». Видный представитель «школы "Анналов"» и один из основателей «новой социальной истории» Ф. Бродель рассматривал сферу алкогольного потребления как одну из этих структур80.

Сфера алкогольного потребления, представляя собой сложную систему, взаимодействует со всеми сферами социальной реальности по принципу прямых и обратных связей. Поэтому, как отмечается в литературе, «рассматривая причины пьянства и алкоголизма, нельзя игнорировать исторический контекст, социальную и

О I

культурно-психологическую картину того или иного этапа развития общества» .

Алкогольная ситуация в обществе является специфическим отражением его социокультурного облика. Как отмечают ряд исследователей, «пьянство и отношение к нему могут рассматриваться как достаточно надежный барометр состояния общества» , а «за отношением населения к алкоголю скрываются важные социально-культурные

процессы накопления нового опыта и поиска новых поведенческих кодов» .

Поскольку «история повседневности - сумма процессов во всех сферах жизнедеятельности общества, социальных слоев и групп» , изучение сферы алкогольного потребления как структуры повседневности предполагает выход на целый ряд смежных аспектов - социально-экономический, политический, юридический, социально-медицинский, демографический, социально психологический, культурно-бытовой.

Изучение истории повседневности, по авторитетному мнению Ю.А. Полякова и А.Л. Ястребицкой, предполагает междисциплинарный подход и предоставляет зна ос

чительные перспективы его применению .

В связи с этим изучение сферы алкогольного потребления как элемента повседневности требует привлечения методов и подходов целого ряда дисциплин -социологии, культурологии, этнографии, культурной антропологии, общей и социальной психологии, а также медицины86.

При изучении социальных аспектов алкогольного потребления особое внимание следует обратить на некоторые разработки социологов. Напомним, что уже в 1980-е гг. российскими социологами были выработаны подходы к изучению потреб 87

ления алкоголя как сложной системы .

Как известно, потребление алкоголя имеет различные формы и не всегда приводит к социально-негативным результатам8 . В связи с этим особого внимания за служивает вопрос о применимости к изучению феномена пьянства подходов девиан-тологии. Это область социологии, изучающая девиантное (отклоняющееся) поведение89. Отметим, что понятийный аппарат девиантологии вплоть до настоящего времени разработан недостаточно, значительная часть ее базовых понятий, в том числе девиантность и ее критерии являются дискуссионными90. В связи с этим возникает вопрос о возможностях и пределах рассмотрения пьянства как формы девиантного поведения и о правомерности его интерпретации как социальной аномалии.

Для решения данного вопроса необходимо обратиться к проблеме соотношения «нормы» и «отклонения» («аномалии»). Поскольку по этому вопросу существует огромная литература, мы акцентируем внимание на следующих принципиальных моментах. В частности, провести водораздел между «нормой» и «отклонением» крайне сложно. Следует принять во внимание позицию, согласно которой в понятии нормы всегда содержится оценочный смысл, а социальное отклонение - это в значительной мере приписываемый статус91. Более того, нормативные и анормативные формы поведения дополняют и взаимоуравновешивают друг друга92.

В итоге чисто «социологический» подход к пьянству как социальной аномалии не может претендовать на методологическую основу изучения истории алкогольного потребления, что, в общем, подтверждается некоторыми историографическими примерами. В частности, подход к пьянству как форме девиантного поведения нашел наиболее концентрированное выражение в работах Н.Б. Лебиной, рассматривавшей российскую повседневность 1920-х гг. через призму дихотомии «нормы-аномалии».

Характеризуя достижения Н.Б. Лебиной, видный представитель социальной ис тории B.C. Тяжельникова подчеркивает, что исследование повседневности в русле дихотомии нормы-аномалии «само по себе вносит существенные априорные ограничения в исследовательский процесс. Возможно, поэтому автор не смогла во многих случаях выйти на проблемы более общего плана. ... Заданная программа исследования оказалась для автора неким "прокрустовым ложем", а попытка "вместить" в него материал привели к несколько упрощенным обобщениям. Поэтому, отмечая новаторский характер исследования Н.Б. Лебиной и отдавая ему должное, вряд ли можно признать предложенную ею стратегию исследования повседневности пер-спективной» . На наш взгляд, приведенные замечания равным образом справедливы и применительно к упоминавшимся работам Г.Х. Валиева.

Как обоснованно отмечается в литературе, потребность в алкоголе обусловлена комплексом социальных предпосылок: во-первых, общество производит этот продукт, человек застает его уже существующим, присутствующим в окружающем мире; во-вторых, общество «производит» и «воспроизводит» обычаи, формы, привычки и стереотипы, связанные с его потреблением94.

В данном контексте пьянство выступает как элемент ритуала, транслируемого сложившейся культурной традицией . В связи с этим следует заметить, что совместное употребление еды и напитков - явление, выполняющее различные социальные функции, в том числе - коммуникативные и релаксационные96. В этой связи потребление алкоголя следует трактовать как элемент досуга, ведь, как справедливо отмечает Ю.А. Поляков, именно «изучая формы досуга, мы выходим на проблему ги 97

гантской важности - алкоголизм» . В данном контексте правомерной представляется трактовка потребления алкоголя как элемента процесса рекреации98.

Своеобразное концептуальное осмысление проблема досуговых функций пьянства в крестьянской среде получила в рамках изучения «феномена кабака» в дореволюционной российской истории. В частности, Д.В. Раев" акцентирует внимание на собственно досуговой функции кабака, американский же историк А. Кимбалл идет дальше, рассматривая кабак второй половины XIX в. не только как форму досуга, но и как «зародыш гражданского общества»100.

Как отмечается в этнологической литературе, в качестве нормы выступает любая единица аккумулируемого и транслируемого традицией социального опыта, любой содержащийся в традиции стереотип деятельности101. При такой постановке вопроса сложившиеся в социуме стереотипы поведения, связанные с употреблением алкоголя, являются, по сути дела, социальной нормой.

В таком ракурсе чередование моментов воздержания от пьянства с пьяными «загулами» в крестьянской среде можно интерпретировать как смену «правильного» и «неправильного» поведения. Как отмечает А.К. Байбурин, «целые слои и группы общества имели свои модели как "правильного", так и "неправильного" поведения ... Во всяком обществе и во все времена первый тип поведения неизбежно перемежался вторым, ярким выражением которого был ритуал или праздник»102. В данной связи заслуживает внимание мнение Ю.М. Лотмана, согласно которому в культуре существуют «правила для нарушения правил»103.

Определение той или иной формы социального поведения как «отклонения» напрямую зависит от ценностно-нормативной системы конкретного общества (или социума) на каждом этапе его развития (так, существует мнение, что применительно к России пьянство как тип поведения не является девиантным104).

В связи с этим следует согласиться с высказываемым в литературе мнением,

что «воссоздание психологических особенностей и характера, типа, манеры алкогольного поведения людей в прошлые эпохи можно осуществить лишь на основе соответствующих изучаемому периоду "систем отсчета"», поскольку «будучи несомненными элементами культуры эпохи, поступки, связанные с винопитием, могут, в зависимости от господствующих в данном обществе взглядов оцениваться как антикультурные феномены или же как вполне приемлемые социальные явления»105.

От историка требуется реконструкция представлений о нормах и аномалиях в сфере потребления алкоголя, присущих изучаемому социальному объекту и локализованных в конкретных хронологических рамках и, лишь сообразно с этим, дифференциация повседневных практик, связанных с потреблением алкоголя на нормальные и анормальные.

Признавая высокий эвристический потенциал истории повседневности и междисциплинарного подхода к ее изучению, следует все же учитывать, что «"повседневность" - всего лишь один "ракурс" рассмотрения общества, не способный дать решающей информации для понимания его исторической динамики, а лишь дополняющий, конкретизирующий научные подходы, вскрывающие его сущность»106. Более того, «связь между историческим процессом и повседневным бытом не очевидна .. . Между тем такая связь существует, хотя и не всегда в открытой форме»107.

Следует, видимо, согласиться с мнением социолога И. Гурвича, согласно которому динамика потребления алкоголя должна рассматриваться как «результирующая переменная действия широкого ряда социально-экономических, социально-психологических и историко-культурных факторов», однако «действие подавляющего их большинства, может только гипотезироваться в объяснительной теоретической модели уровня потребления алкоголя» .

В данной связи следует принять во внимание и мнение немецкого историка Д. Байрау, согласно которому «трудно увязать воедино распространение чрезмерного

пьянства, с одной стороны, и кризис политической и социальной системы, с другой», а «история пития, взятая в социальном и культурно-историческом аспекте, способна между тем под своим собственным углом зрения высветить те проблемы, которые в общем уже известны»109.

Некоторых замечаний концептуального характера требует проблема изучения реализации государственной алкогольной политики в сибирской деревне. Прежде всего следует заметить, что значительная часть ведущих зарубежных историков, работающих в ключе «новой социальной истории», высказываются за необходимость «глобальной», или «тотальной» истории, ориентированной на достижение исторического синтеза, на преодоление разрыва между историей политики, экономики и социальных структур, с одной стороны, и историей повседневности и духовной жизни во всех ее проявлениях и на разных уровнях - с другой110.

С другой стороны, отечественными авторами признается, что быт «неотделим от социально-политических и идеологических процессов»111, а «процесс становления и развития государства, его культуры, социально-экономических институтов, политической и военной сферы - все это в конечном итоге неразрывно связано с проблемой повседневности»112.

Этим обуславливается важность рассмотрения не только социально-исторических аспектов алкогольного потребления, но и алкогольной политики государства, что, в свою очередь, дает выход на целый комплекс смежных проблем.

В частности, авторы работы «История ликеро-водочного производства в России в XX веке» склонны говорить о том, что «история производства водки на Руси имеет не только экономический, но и идеологический и культурный аспекты» ". Наиболее концентрированное выражение эта идея нашла в следующем суждении Н.Б. Лебиной:

«Спиртные напитки в семиотическом контексте, равно как и формы борьбы с алкоголизмом, составляют неотъемлемую часть культурно-антропологического процесса. .. . Отрицание значимости спиртных напитков для того или иного ритуала нарушает его знаковую завершенность и меняет, а нередко и принижает его смысл, что неизбежно ведет к изменениям в ментальное™ населения. Не удивительно, что идеологические структуры часто манипулируют отношением народа к выпивке, прекрасно оценивая ее кодовое содержание»114.

В свою очередь, американский историк А. Мак-Ки, рассматривая действие «сухого закона» в годы Первой мировой войны, высказал точку зрения, согласно которой борьба с пьянством является отражением поиска эффективных форм социального управления115.

Необходимость рассмотрения проблем взаимоотношения государственных структур и алкоголя усиливается также рядом положений о роли водки в русской истории. В частности, как считает А.Л. Афанасьев, в России, начиная с времен Ивана Грозного, выкачивание с помощью «водочного насоса» средств из народа и, соответственно, его спаивание традиционно являлись необходимым условием для создания мощной армии и строительства государства-империи116.

Более того, в работе историка В.В. Похлебкина «История водки» обосновывается концепция, согласно которой в России государство стремилось выступать как надклассовый и независимый институт, присвоивший себе право на монопольное производство и торговлю водкой, регулирующий ее распределение в обществе. Однако, «на деле, оставаясь по характеру потребительского интереса "бесклассовой", она всегда использовалась как инструмент какого-либо одного (всегда господствующего, правящего) класса по отношению к другим. Это был мощный инструмент и удобный регулятор классового влияния. Если им умели пользоваться, и до тех пор, пока им пользовались разумно, он обеспечивал стабильность правления своему владельцу. Как только государство или господствующий класс утрачивали бразды правления и контроль за водкой, неизбежно

возникали политические смуты, вырастали противоречия, до тех пор скрытые или маскируемые"»117.

Понятийный аппарат исследования. Базовым понятием является модель алкогольного потребления - преобладающие разновидности спиртных напитков и наиболее распространенные формы их употребления.

На каждом этапе исторического развития общества в нем складывается определенная алкогольная ситуация - по определению Г.Г. Заиграева, «комплексная характеристика алкоголепотребления и его последствий, состояния производства и оборота винно-водочной продукции, степени участия государства и общества в деалкоголизации населения»118. Алкогольная ситуация, в свою очередь, характеризуется совокупностью качественных (историко-культурных) и количественных (социологических) показателей, характеризующих масштабы распространения алкоголя, специфику и динамику его потребления в изучаемой единице (стране, регионе, социуме). Охарактеризуем важнейшие из этих показателей.

Суммарное среднедушевое потребление отражает объем различных видов алкоголя, приходящегося на душу населения. Уровень потребления - это условный показатель, отражающий объем условного алкоголя, потребляемого на душу населения в год. Структура потребления включает показатели, характеризующие, во-первых, структуру непосредственного приема алкоголя - это частота (регулярность) потребления, протяженность приема алкоголя во времени, его связь с приемом пищи; во-вторых, структуру распределения общего объема потребления среди населения - т.е. распределение по половозрастным и социальным группам.

Наибольшее влияние на специфику потребления алкоголя при прочих равных условиях оказывает микросреда («алкогольный климат», или по специальной терминологии «обычаи ближайшего окружения»119), определяющая отношение к алкоголю. Микросреда формирует алкогольные обычаи.

Алкогольные обычаи - это исторически сложившиеся и передаваемые из поколения в поколение внутри отдельного микроколлектива (или более широкой группы)

формы и мотивации употребления спиртных напитков. Прежде всего, это представления о формах потребления и нормы массового поведения, являющиеся следствием потребления спиртного, оценки этого поведения и самого потребления, а также наиболее массово потребляемые виды (или вид) спиртных напитков (он определяется, не в последнюю очередь, климатогеографическими и социокультурными особенностями региона). Алкогольные обычаи выполняют две основные социальные функции: являются средством стабилизации утвердившихся в данной среде форм употребления алкоголя и осуществляют воспроизводство этих форм в жизни новых поколений120.

Пьянство - это употребление спиртных напитков, сопровождающееся нарушением поведения индивидуума в обществе; алкоголизм - заболевание, заключающееся в психофизической зависимости от алкоголя.

Государственная алкогольная политика - это совокупность законодательных мер и организационных мероприятий, направленных на регулирование производства и оборота алкоголя в обществе в предпочтительном для государства русле; является частью социальной политики, экономической и правоохранительной деятельности государства.

Источниковая база исследования включает широкий круг опубликованных и архивных материалов, большая часть которых впервые вводится автором в научный оборот. Основной фактический материал извлечен из 327 единиц хранения 47 фондов Государственного архива Новосибирской области (ГАНО), 88 периодических изданий, а также документальных и хроникальных публикаций, публикаций материалов официальных органов, статистических и справочных изданий.

Как представляется, основную массу использованных нами источников целесообразно разделить на две группы. К первой группе, составившей основу источнико-вой базы, относятся организационно-распорядительные, протокольные и отчетно-информационные документы, возникшие в результате деятельности различных официальных организаций и учреждений - правоохранительных, советских, партийных, чрезвычайных, хозяйственных, контрольных, плановых, статистических, здравоохра нения, образования.

Сущностной чертой рассматриваемой группы источников является возможная тенденциозность, поэтому необходимым моментом их использования является общее источниковедческое правило, согласно которому «наиболее достоверны содержащиеся в документе сведения, противоречащие основному направлению его тенденциозности, а наименее достоверны - совпадающие с ним»121.

Массовость используемых официальных документов порождает два следствия. С одной стороны, возникает возможность для взаимной верификации документов различных учреждений. Одновременно с этим массовость официальных документов порождает ситуацию, которую можно охарактеризовать как «недостаток информации от ее избытка»: объем информации по алкогольной проблематике, содержащийся в рассматриваемой группе источников, очень значителен, однако эти данные в своем большинстве весьма однотипны.

Значительная часть информации отражает различные аспекты государственной алкогольной политики, прежде всего - практическую деятельность

правоохранительных органов по борьбе с самогоноварением и мероприятия в рамках «продвижения водки в деревню».

Следует особо остановиться на проблемах интерпретации официальной статистики, отражающей борьбу с самогоноварением. СВ. Лебедев, известный исследователь самогоноварения того периода, отмечал, что начиная с 1920 г. по Сибири «непрерывно ведется усиленная борьба с тайным винокурением», однако «результаты ее всюду почти не фиксировались»; и лишь по Томской губернии с октября 1922 г. «был установлен строгий учет тайного винокурения и борьбы с ним»122.

В связи с этим следует отметить, что после восстановления большевистского режима в Сибири статистика преступлений начала вводиться с февраля 1923 г., сведения же за 1920-1923 гг. являются ориентировочными, поскольку должного учета в это время не было. По мнению А.П. Угроватова, показатели за указанные годы на 123

много меньше реального количества преступлений .

Что же касается последующего периода, то, отмечает К.Б. Литвак, неравномерная раскрываемость преступлений, ударные кампании 1920-х гг., различная интенсивность работы следственных органов и судов, изменения в процессуальном праве определяют необходимость критического отношения к показателям, характеризующим количество зарегистрированных преступлений и наказаний за них, и к изучению динамики преступности на их основе1 . Сами работники прокуратуры и милиции на совещаниях по борьбе с преступностью неоднократно указывали на то,

125

что «учет преступности по уездам поставлен неудовлетворительно» , а также на несвоевременное и неточное представление данных от районных органов милиции большинство статистических данных, содержа в себе информацию о количестве проведенных рейдов, о поимке самогонщиков, о конфискации аппаратов и количестве уничтоженного самогона и браги, характеризовали результаты отдельных антиалкогольных мероприятий (например, различных кампаний по борьбе с самогоноварением, «месячников», «двухнедельников» и т.п.) и не отражали общую ситуацию. Как считает С.А. Павлюченков, «на основании подобного рода статистики нельзя выявить эффективность борьбы с пьянством»127.

Более того, самими работниками правоохранительных органов высказывались сомнения в достоверности приводимых цифр. В этом плане весьма характерно заявление старшего помощника краевого прокурора Сибири по Минусинскому округу, прозвучавшее на краевом совещании лиц прокурорского надзора Сибири в декабре 1926 г.: «Что касается точного анализа цифр ... то произвести его невозможно, я и сам

128

не верю в них» .

В связи с этим особую ценность для изучения динамики соответствующих правонарушений представляют обобщенные статистические материалы о работе правоохранительных органов, опубликованные в различных информационно-статистических изданиях.

Особого рассмотрения заслуживают особенности отражения собственно алко гольной ситуации в сибирской деревне в официальных материалах.

По большей части преобладают общие оценки и суждения о «массовом пьянстве» и «самогоноварении, на которое расходуется много хлеба». Динамика алкогольного потребления и самогоноварения также часто характеризовалась общими оценками - «пьянство увеличивается», «пьянство сокращается», «самогонокурение продолжает стоять на высоком повсеместном уровне», «самогоноварение остается почти в том же положении, что и раньше, то есть в сильно развитом состоянии» и т.п. Встречались и более замысловатые формулировки наподобие следующей: «Самогоноварение при количественной стабильности имеет относительное умень-шениВдгтако во многих документах содержатся и более содержательные оценки. Это особенно характерно для материалов правоохранительных органов, представители которых в процессе своей работы непосредственно соприкасались с деревенской действительностью. В материалах межведомственных совещаний по борьбе с преступностью при прокуратурах различного уровня, а также в отчетно-обзорных материалах прокуратуры и милиции и, в меньшей степени, в документах советских и партийных органов, встречаются ценные суждения о специфике сельского потребления алкогВлиастности, речь идет об отражении таких сюжетов, как динамика, мотивация и детерминация пьянства, негативное воздействие пьянства на общественную жизнь и криминогенную обстановку в деревне, приверженность к пьянству социальных и половозрастных групп крестьянства, взаимоотношения с алкоголем сельских милиционеров, партийцев, комсомольцев, работников сельсоветов.

Значительное освещение получило и самогоноварение, прежде всего производственные и социально-экономические аспекты этого явления, в частности, социальный и половозрастной состав крестьян-самогонщиков, виды используемого сырья, цены на суррогаты алкоголя и особенности их нелегального оборота. Определенное отражение получили и организационные стороны «самогонного» бизнеса, в частности, взаимодействие в нем различных социальных слоев деревни.

Значительный импульс сбору и систематизации сведений о самогоноварении дало секретное циркулярное письмо ВЦИКа от 30 ноября 1923 г., адресованное

«ЦИКам автономных и независимых республик, областей и губисполкомам РСФСР». Названный документ требовал от соответствующих органов изучения самогоноварения на подведомственных им территориях с последующим предоставле 141

нием докладов в Президиум ВЦИКа . В результате при Сибревкоме была создана специальная комиссия из представителей различных органов. Соответственно, в некоторых документах Сибревкома, губисполкомов и губздравотделов содержится разносторонний анализ различных сторон самогоноварения и направлений борьбы с ним.

Количественные же данные о масштабах производства суррогатов алкоголя и потреблении алкоголя встречаются в официальных документах достаточно редко. Мы учитываем эти данные лишь в случае наличия в документе прямого указания на источник или способ получения соответствующих цифр.

К способам же получения количественных данных также следует относиться критически. Так, мы отклоняем экспертные оценки масштабов потребления и производства алкоголя, если в соответствующем документе указывается, что они основаны на данных о работе правоохранительных органов. Элементы критики этих данных в плане их использования для изучения самогоноварения и потребления алкоголя прослеживаются уже в самих документах прокуратуры и милиции

В целом эти замечания сводятся к следующему. Во-первых, количество зарегистрированных преступлений, уголовных дел и составленных административных протоколов отражали не реальные масштабы самогоноварения и потребления алкоголя, а лишь количество зарегистрированных правонарушений в этой сфере. Во-вторых, динамика этих цифр характеризует не столько рост или снижение самогоноварения или потребления алкоголя, а прежде всего свидетельствует об усилении или ослаблении активности милиции в борьбе с соответствующими правонарушения 132 МИ .

В 1920-е гг. вообще высказывались мысли о невозможности изучения динамики самогоноварения. Так, известный краевед A.M. Большаков писал, что «уловить произ водство самогона в сеть цифр совершенно невозможно» . В 1927 г. краевой прокурор Сибири отмечал, что изучение роста самогоноварения является «фактически невыполнимым»134.

Учитывая высказывавшиеся практическими работниками 1920-х гг. соображения о том, что количество выявляемых самогонщиков было значительно меньше их фактического количества, трудно не согласиться со следующим мнением В.И. Исаева: «Соотношение же фактических и официально выявленных самогонщиков можно сравнить с айсбергом, невидимая подводная часть которого во много раз превышает видимую» .

Особенно заметны названные недостатки в сопоставлении с данными статистических органов. Например, по оценке Сибадмотдела, в 1924 г. самогоноварение было особенно развито в Енисейской губернии. Это обосновывалось тем, что там за лето 1924 г. было обнаружено 35,5% от всех обнаруженных за это время в Сибири очагов самогоноварения . Между тем, по данным Сибстатуправления наибольшее количество самогона в этом году было произведено в Алтайской губернии .

Рассмотренные особенности материалов официальных органов до известной степени заставляют согласиться с мнением Н.Б. Лебиной, согласно которой «традиционные исторические источники не могут дать представления о динамике потребления спиртного. Не ответят они однозначно и на вопрос о причинах пьянства»138.

В силу противоречивости и тенденциозности официальных источников, с одной стороны, и их объективной неполноты, с другой, при изучения качественных и количественных параметров производства и потребления алкоголя в сибирской деревне 1920-х гг. необходимо обращение к материалам, полученным в результате обследований деревни, основанных на статистических методах.

Эти материалы и составляют вторую группу источников нашего исследования. Разновидностью источников названной группы являются материалы бюджетных обследований деревни 1920-х гг. Не останавливаясь на их общеисточниковедческой

характеристике , ограничимся следующими замечаниями.

Развернутая характеристика использования бюджетов как источника изучении потребления алкоголя в деревне были сформулированы в статье Д.Н. Воронова140. Суммируя эти суждения, отметим, что бюджетные обследования вообще не преследовали целей специального изучения алкоголизма, в них учитывались только денежные издержки, поэтому они отражали (и то не полностью) лишь затраты крестьян на покупку алкоголя. Судить по бюджетам о размерах потребления алкоголя можно лишь косвенно. Кроме того, в некоторых публикациях бюджетов специальная графа о расходах на алкоголь отсутствует и объединена с рядом других расхо-Дов141.

Особую ценность для нашего исследования представляют материалы анкетных обследований распространения спиртных напитков и самогоноварения в деревне (по терминологии того времени - обследования алкоголизма), осуществлявшихся статистическими органами. Сами анкеты, использовавшиеся при проведении обследований, не сохранились. Однако сохранились отчеты о результатах обследований, отложившиеся в ГАНО142, и публикации материалов обследований в журналах и статистических сборниках 1920-х гг. (в обработке В. Пушкарева, А. Локтина и А. Черкунова)143.

Таким образом, мы имеем дело с опосредованными результатами обследований в виде публикаций и отчетов об их результатах. С одной стороны, мы избежали необходимости самостоятельной обработки анкет, однако не все результаты обследований нашли отражение в соответствующих публикациях и отчетах.

По своим методам обследования алкоголизма наиболее близки к современному типу конкретно-социологических исследований. Суть обследований состояла в рассылке статистическими органами анкет добровольным корреспондентам. Анкеты содержали ряд вопросов, на которые корреспонденты должны были ответить. Основной метод обследований заключался в том, что корреспондента спрашивали не о его собственном

РОССИЙСКАЯ

ГОСУДАРСТВ ШАВ потреблении алкоголя или производстве самогона, а просили дать сведения по этим вопросам в целом по селению. Таким путем предполагалось рассеять подозрительность добровольных корреспондентов и получить сведения даже по таким щекотливым для деревенского жителя вопросам, как производство и потребление самогона.

Проблематику обследований алкоголизма в деревне в первой половине 1920-х гг. составили прежде всего различные аспекты самогоноварения. Впервые распространение спиртных напитков в сибирской «советской» деревне было обследовано Алтайским губстатбюро летом 1923 г. Это было и первое статистическое обследование алкоголизма в СССР. В 1924 г. Сибстатуправление произвело такое же обследование потребления алкоголя по остальным губерниям, входившим в «сибревкомовскую» Сибирь.

Данные, полученные в результате этих обследований, можно сгруппировать следующим образом: 1) масштабы самогоноварения: количество хозяйств, занимающихся самогоноварением, распространенность самогонных аппаратов и суммарное производство самогона; 2) потребление самогона: динамика самогоноварения в зависимости от сезонно-календарного времени; суммарное среднедушевое потребление; 3) социально-экономическая сторона: доходность от самогоноварения; средняя стоимость самогона; распространенность коллективных самогонных аппаратов; социальный состав самогонщиков; цели самогоноварения; 4) производственный аспект: разновидности сырья и его затраты на изготовление единицы самогона; 5) медицинский аспект: данные о содержании спирта в самогоне и о добавлении в самогон вредных веществ, усиливающих эффект опьянения; 6) социально-психологический аспект: отношение населения к самогоноварению; взгляды населения на методы ликвидации самогоноварения; 7) юридический аспект: оказывает ли население противодействие самогонщикам и ведет ли антиалкогольную работу; 8) культурно-бытовой аспект: какие группы сельского населения в большей мере были подвержены употреблению алкоголя.

Естественно, что приведенная группировка является общей, в конкретных же отчетах и публикациях материалов обследований вышеприведенные аспекты отражены с разной степенью полноты и конкретности.

Во второй половине 1920-х гг. алкогольная ситуация в деревне в силу ряда факторов приобрела определенную специфику по сравнению с предшествующим периодом. В

этих условиях ЦСУ РСФСР осуществило масштабное обследование с целью выяснения степени распространения спиртных напитков в деревне. В его рамках в 1928 г. и 1929 г. в сельских местностях Сибирского края было проведено анкетное обследование распространения спиртных напитков за предшествующий год. В марте-апреле месяце редакция «Советской статистики» рассылала вместе с газетой добровольным статистическим корреспондентам специальные анкеты с соответствующим обращением в номере газеты, в котором она указывала на важность заполнения анкеты. Кроме того, окрстатотде-лы посылали те же анкеты женорганизациям, учителям, сельским общественным работникам. Заполнив анкеты, добровольные корреспонденты должны были направлять их в Сибкрайстатотдел.

К вопросам о самогоноварении, заимствованных из обследований прошлых лет, был добавлен ряд вопросов о потреблении водки, в частности, чего население употребляло больше - водки или самогона, причины предпочтения самогона, источники получения водки, уровень ее потребления, цена бутылки водки в тайной продаже, трансформация половозрастной динамики алкогольного потребления.

Достоинства рассматриваемого источника очевидны - требуемые данные получены от самого крестьянства; добровольные корреспонденты постоянно проживали в своих деревнях и досконально знали деревенскую жизнь. Обследования охватывали очень широкий круг вопросов, в том числе особую ценность представляют количественные данные о масштабах потребления алкоголя. Публикации материалов обследований сопровождаются комментариями статистиков, в которых содержатся важные соображения в плане интерпретации результатов обследований.

Однако вполне очевидны и недостатки этого источника, характерные для конкретно-социологических методов вообще.

Прежде всего обратим внимание на проблему репрезентативности данных, получаемых анкетным методом. Число рассылаемых анкет по отношению ко всей массе сельского населения было невелико - обычно речь шла о нескольких сотнях анкет, лишь во время обследования 1928-1929 гг. рассылалось около 4000 анкет ежегодно. При этом обычно возвращалось не более половины анкет, в числе полученных анкет часть отбраковывались как недостоверные.

Помимо вышеназванных особенностей материалов обследований алкоголизма,

не следует забывать и о проблеме «человеческого фактора» - возможном субъективизме в ответах, связанным не в последнюю очередь с субъективным восприятием респондентами пьянства односельчан, а также с нежеланием утвердительно ответить на вопрос о наличии самогоноварения в своем селе из боязни привлечь бдительное око милиции. Нередко противоречащие друг другу показания поступали не только из одной и той же волости, но и из одного и того же села.

В связи с этим возникает вопрос о корректности распространения выборочных данных на все крестьянство. Дело в том, что результаты, полученные из обследованной административно-территориальной единицы, показывали лишь, сколько процентов корреспондентов определенным образом ответили на тот или ной вопрос.

Таким образом, материалы анкетных обследований алкоголизма являются таким источником, относительно которого невозможно безоговорочно констатировать достоверность и репрезентативность (как и недостоверность и нерепрезентативность) информации. Как представляется, несмотря на некоторую условность количественных данных, нет оснований игнорировать данные обследований и при анализе структуры, статики, определения не абсолютных величин производства и потребления самогона, а в целом основных сторон этого явления, его роли в жизни «доколхозной» деревни.

Последним типом источников, играющим в нашем исследовании преимущественно вспомогательную роль, являются источники личного характера -воспоминания современников; письма крестьян и селькоров в газеты (как опубликованные, так и отложившиеся в архиве в виде сводок)144; материалы устной истории.

Определенную ценность для раскрытия нашей темы представляют материалы периодической печати - это многоплановый синтетический источник, интегрирующий в себе различную по жанру, происхождению и содержанию информацию (в том числе статьи практических работников, официальные сообщения и документы, законодательные акты, письма, хронику, другую всевозможную информацию).

Формулируя итоговую оценку источниковой базы нашего диссертационного исследования, можно сделать следующие выводы. Отмеченные недостатки различ ных групп источников, разумеется, существенно затрудняют историческую реконструкцию предмета нашего исследования. В то же время, как представляется, использованный в работе массив источников предоставляет необходимые и достаточные предпосылки для адекватной реконструкции государственной алкогольной политики и алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг. и, таким образом, для реализации сформулированных исследовательских целей и задач.

Апробация результатов исследования была осуществлена автором в выступлениях на ряде научных конференций, основные положения диссертации нашли отражение в 21 публикации общим объемом 5,2 п.л. Рукопись диссертации обсуждалась на заседании кафедры отечественной истории Новосибирского государственного университета.

Алкоголь в структуре сельской повседневности

При изучении алкогольной ситуации в сибирской деревне 1920-х гг. по степени своей приоритетности выделяются две основные проблемы - характеристика пьянства как социокультурного явления и анализ соотношения «старого» и «нового» в алкогольных обычаях крестьянства. Изучение этих вопросов позволяет более глубоко раскрыть процесс трансформации социокультурного облика «доколхозной» деревни, проследить соотношение в ней традиционалистской и инновационной составляющих.

Как известно, в современной исследовательской литературе существует точка зрения, согласно которой революционные потрясения 1917 г. и послереволюционные преобразования не стали для деревни рубежом, кардинально изменившим традиционный образ жизни и социокультурный облик крестьянства. Как подчеркивает В.А. Зверев, «коренные условия и фундаментальные проявления культуры и образа жизни большинства россиян изменила не Октябрьская революция, а сплошная коллективизация сельского хозяйства и ликвидация кулачества как класса (на самом деле крестьянства как социальной опоры социокультурной традиции)»1.

Более того, как показало исследование И.С. Кузнецова, в послереволюционные годы имела место всеобъемлющая архаизация крестьянской жизни: возрождались многие архаичные модели экономической, социальной, политической, ментальной сферы . Многие авторы 1920-х гг. и ряд современных исследователей придерживаются мнения, согласно которому жизнь деревни 1920-х гг. характеризовалась сложным переплетением и взаимодействием традиций и новаций4. Такая ситуация, подчеркивает И.С. Кузнецов, обуславливалась глубоким, органическим традиционализмом крестьянского образа жизни, и, соответственно, стабильностью и самовоспроизводством условий труда и быта сельского населения5.

Сохранение на протяжении рассматриваемого периода самостоятельного крестьянского хозяйства с присущими ему экономическими, культурными и социально-психологическими атрибутами само по себе являлось объективной предпосылкой для воспроизводства крестьянских традиций и структурных особенностей образа жизни, который традиционно характеризовался двумя, на наш взгляд, сущностными чертами, теснейшим образом взаимосвязанными между собой.

Прежде всего, это цикличность жизненного ритма крестьянина. «Крестьянская культура ритмична и ритуальна. Ритуал здесь - одна из основных форм социального контроля. Ритм, исключая бытовую статичность и неподвижность, проявляется во всем, формируя цикличность жизни», - отмечает Н.Н. Козлова6.

В свою очередь, второй сущностной характеристикой (в значительной мере формирующей цикличность) являлся «страдный» характер крестьянского труда, предполагавший максимальное напряжение физических и психических сил крестьянина в относительно короткий период полевых работ и затем спад трудовой активности в осенне-зимний период. Эта особенность крестьянского трудового цикла, в свою оче-редь, определялась климатогеографическими факторами .

Проблему влияния летней страды на сельское потребление алкоголя еще в начале XX в. подробно рассмотрел экономист В.К. Дмитриев, сформулировав по этому поводу следующие выводы. Во время страды максимальное напряжение всех сил при недостаточном отдыхе, крайне тяжелые условия работы, а также недостаточное, пре-имущественно хлебное питание вызывали в организме крестьянина резкое нарушение физиологического равновесия, для восстановления которого требовалась значительная релаксация. Поэтому время окончания страдной поры являлось для земледельческих районов временем наивысшего в году потребления алкоголя .

Генезис и детерминанты самогоноварения

1920-е гг. являлись уникальным периодом отечественной истории не только в плане своего социально-политического содержания. Помимо прочего этот период был, по удачному выражению историка И. Такалы, «золотым веком советского самогоноварения»1. В течение рассматриваемого исторического отрезка в «советской» деревне функционировала и самовоспроизводилась особая модель алкогольного потребления, основу которой составляли суррогаты алкоголя, полученные путем их нелегального (или полулегального) кустарного производства - самогоноварения. Названное явление оказывало значительное воздействие на жизнь деревни 1920-х гг., его значимость выходит далеко за рамки собственно «алкогольной проблематики».

Однако самогоноварение как массовое явление не являлось специфическим феноменом для одних лишь 1920-х гг. Поэтому для адекватной характеристики его особенностей в рассматриваемое десятилетие представляется целесообразным в общих чертах рассмотреть причины возникновения и динамику развития в более ранний период.

Как известно, до 1914 г. для российской деревни была характерна «водочная» модель алкогольного потребления, при которой в структуре потребляемых спиртных напитков доминировала водка промышленного производства.

В августе 1914 г. были введены значительные ограничения на производство и продажу крепких спиртных напитков. Связанные с этим мероприятия нередко определяются в литературе как «сухой закон». Однако следует заметить, что меры, введенные царским правительством, не запрещали производство, продажу и употребление спиртных напитков, а лишь приостановили производство и продажу крепких напитков, прежде всего, водки. В нормативно-правовой базе этого мероприятия и в особенностях его реализации на местах наблюдались противоречия и непоследовательность .

Современные исследователи В.Г. Запорожченко и А.В. Гаплыков, исследовав юридическую базу мероприятий 1914 г., пришли к следующим выводам: «Утверждать, что проблема пьянства очень беспокоила правительство России в начале XX века, представляется преувеличением. Однако реальная угроза войны в 1914 г. побудила его принять ряд превентивных мер на случай возникновения военных действий. Такие меры включали и различные ограничения в области торговли спиртными напитками». Запрет же на продажу алкогольных напитков в 1914 году являлся, по мнению названных выше авторов, «частью военной стратегии государства и к целенаправленной борьбе с пьянством и алкоголизмом, как социальными явлениями, не имеет прямого отношения»3.

В свою очередь, юрист Н.П. Жиров, исследовав антиалкогольные законы, принятые в 1914-1917 гг., пришел к выводу, что «сухой закон в классическом варианте, когда запрещалось производство, продажа и потребление не только крепких, но и вообще алкогольных напитков, в Российской империи отсутствовал»4.

Таким образом, на наш взгляд, совокупность организационно-правовых мероприятий, которые иногда фигурируют в литературе в качестве «сухого закона», более адекватно определить как введение «ограниченной трезвости».

В то же время для деревни, основу алкогольного потребления которой составляла водка, прекращение поступления водки фактически имело значение «сухого закона». В данном контексте, видимо, стоит отчасти согласиться с мнением историка А. Сабанова о своего рода «классовом» характере «сухого закона»5.

Борьба с незаконным производством и оборотом суррогатов алкоголя

Сущностные черты самогоноварения изначально предопределили несовместимость этого феномена с приоритетами большевистского режима. Самогоноварение представляло собой массовую форму деятельности населения, не поддающуюся контролю со стороны государства и, что самое важное, приводило к непроизводительным затратам значительных масс необходимого государству хлеба.

В Сибири в первые же месяцы после октябрьской революции 1917 г. большевики столкнулись с самогоноварением и, по сведениям В.Л. Соскина, начали бороться с этим явлением1. В свою очередь, по данным Н.Ф. Иванцовой, в тех районах, где борьбу с самогоноварением взяли на себя советские органы, их действия «отличались значительной жестокостью», в частности, практиковались штрафы, наложение контрибуций на целые деревни, создание специальных отрядов милиции2.

Во время гражданской войны борьба с самогоноварением была тесно увязана с продовольственной политикой. Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 13 мая 1918 г. о чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию пунктом 3 предписывал «объявить всех, имеющих излишки хлеба и не вывозящих их на ссыпные пункты, а также расточающих хлебные запасы на самогонку, - врагами народа, предавать их революционному суду, заключать в тюрьму на срок не менее 10 лет, подвергать все имущество конфискации и изгонять навсегда из общины, а самогонщиков, сверх того, присуждать к принудительным общественным работам» .

В свою очередь, сибирские региональные органы власти включили приведенную выше формулировку (либо ссылку на нее) в свои директивные документы, регулирующие продовольственную политику4.

В период же деятельности сибирских антибольшевистских правительств борьба с самогоноварением продолжилась5, приобретя особенно значительный размах при колча-ковском режиме. Однако эта деятельность не была планомерной и носила характер разного рода чрезвычайных мероприятий, давая лишь временный локальный эффект.

После же восстановления большевистского режима в Сибири борьба с самогоноварением рассматривалась властными структурами как одна из важнейших задач в деревне. Неудивительно, что о числе отобранных самогонных аппаратов иногда сообщалось наряду с патронами и снарядами6. Циркуляры и постановления, направленные против самогоноварения и пьянства, обличающие самогонщиков, принимались региональными властными органами всех уровней7. Губернские, волостные и уездные ревкомы издавали грозные приказы об искоренении самогоноварения, определяющие репрессивные меры как против самогонщиков (штрафы, реквизиции хлеба, тюремное заключение), так и против низового начальства, недостаточно активно искореняющего самогоноварение8.

Юридической основой борьбы с самогоноварением в этот период официально являлся декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 19 декабря 1919 г. «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ»9. История принятия этого декрета и его юридическое наполнение достаточно подробно освещены в литературе (в том числе в работах Е.М. Ирошниковой, А.В. Николаева, В.А. Овсянникова, А.Г. Пархоменко)10, поэтому мы обратим внимание лишь на следующие ключевые моменты.

Декрет не запрещал потребление и, более того, производство спиртных напитков (разрешалось производство виноградных вин крепостью до 12 градусов), а был направлен прежде всего на сохранение хлеба. Ответственность за незаконное производство алкоголя, установленная декретом, предусматривала конфискацию спирта, аппарата, всего имущества и лишение свободы на срок не менее 5 лет.

Постановления центральных инстанций предписывали местным органам строго руководствоваться декретом от 19 декабря 1919 г.11, однако, судя по сибирским материалам, на практике репрессии против самогонщиков чаще всего определялись местными органами исходя из сложившейся ситуации.

В частности, практиковалось применение различных мер чрезвычайного характера, в том числе создание специальных чрезвычайных комиссий по борьбе с самогоноварением при продовольственных органах12 и передача «самогонных» дел в революционные трибуналы13. На местах значительную нагрузку по борьбе с самогоноварением несли уездные и волостные ревкомы14. Однако при этом в официальных документах постоянно подчеркивалась низкая эффективность проводимых мероприятий, что связывалось, не в последнюю очередь, с пьянством самих сотрудников ревкомов15.