Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Эрнст Юнгер: техника как «тотальная мобилизация» 13
1.1. Связь войны и мира работы
1.1.1. Переживание войны. Техника и жизнь 14
1.1.2. «Нулевая точка» — конец движения нигилизма 20
1.1.3. «Внутреннее» и «внешнее» описание войны 23
1.2. Политические притязания воина-рабочего
1.2.1. Немецкий национализм. Смыкание социализма и национализма 32
1.2.2. Политическая роль техники 37
1.3. Индивидуальность и тотальность
1.3.1. Образ бюргера 41
1.3.2. «Точка зрения тотальности» у Лукача 45
1.3.3. Тотальность как измерение «гештальта» 48
1.4. Философия гештальта в «Рабочем»
1.4.1. Три способа понимания гештальта 53
1.4.2. «Позиция» рабочего и принцип работы 59
1.5. Отношение рабочего к технике
1.5.1. Дискуссия о технике 62
1.5.2. Четыре статьи Юнгера о технике 63
1.5.3. Сущностная связь техники и «тотальной мобилизации» 67
1.5.4. Техника и боль 73
Глава 2 Мартин Хайдеггер: «вопрос о технике» в контексте критики метафизики 78
2.1. Критика эпохи как критика метафизики
2.1.1. Преодоление метафизики 78
2.1.2. Роль языка «Рабочего» в критике метафизики Хайдеггера 83
2.1.3. Нигилистические черты современности: критика национал-социализма 86
2.1.4. Тотальность. Война и мир 93
2.2. К метафизике гештальта через прочтение Ницше
2.2.1. История метафизики. Гештальт как Вга, 99
2.2.2. Техника в связи с «волей к власти» и нигилизмом 106
2.3. «Machenschaft» (устроение сущего) и завершение метафизической эпохи
2.3.1. Недостаточность языка «Рабочего» для узнавания «Machenschaft» 113
2.3.2. «Machenschaft» и техника 119
2.4. «Другое начало» и «вопрос о технике»
2.4.1. Критика техники. Фрагмент «Тотальная мобилизация» 122
2.4.2. Постановка «вопроса о технике» 129
2.5. Преодоление нигилизма
2.5.1. Значение дискуссии Юнгера и Хайдеггера 50-х гг 137
2.5.2. Trans lineam и/или de linea? 144
Заключение 152
Библиография
- Переживание войны. Техника и жизнь
- Философия гештальта в «Рабочем»
- Роль языка «Рабочего» в критике метафизики Хайдеггера
- Недостаточность языка «Рабочего» для узнавания «Machenschaft»
Переживание войны. Техника и жизнь
Не менее важным выражением жизни является движение (Bewegung). Перед нами «жизнь, которая определяется динамически» (АН I 41). Движение есть прямая реализация революционного потенциала войны, направленного на разрушение бюргерской иерархии ценностей. По определению Ницше, процесс, в ходе которого «высшие ценности обесцениваются» есть нигилизм. Ницше понимал себя как «последнего совершенного нигилиста Европы»21. Но как мыслить «совершенство нигилизма» (VoUkommenheit)? Очевидно, что нигилизм противоположен состояниям полноты и зрелости. Тогда совершенство нигилизма нужно понимать как его завершение и обнаружение его сущности. Декадентские признаки эпохи Ницше обобщает в понятии «усталого», или пассивного нигилизма, тогда как те явления, в которых нигилизм достигает максимума релятивизации, схватываются в понятии «активного» нигилизма. Сам Ницше пережил нигилизм, оставил его позади себя. Но неослабевающая воля к власти все более неприкрыто и жестоко разворачивает свою активность в мире, где различия сведены к минимуму, где господствует нивелировка. Т.е. разворачивается движение нигилизма, где нигилизм понят именно как движение. «Сам нигилизм — это воля к власти; существует нигилистическая воля к власти. Как ее можно помыслить? Не как состояние зрелости, не как нечто совершенное, а как некое движение, движение силы en route — оно разрушает и в том числе разрушает самое себя»22.
Национал-революционное движение фронтовиков определяет себя как «движение» par excellence и в этом смысле выступает в нигилистическом духе23. Хотя нигилизм подразумевает всеобщее разрушение, однако в случае «движения» речь идет вовсе не об анархическом, безответственном уничтожении. В качестве центральной фигуры выступает, скорее, сознательный тип, полный нравственного чувства ответственности и веры при прохождении сквозь разрушение. Первая редакция «Сердца искателя приключений» (1929) Э. Юнгера последовательно исследует современный тип активного нигилиста. На особую значимость текста, явившегося непосредственным предшественником «Тотальной мобилизации» и «Рабочего», указывает А. Молер, личный секретарь Э. Юнгера и первый историк «консервативной революции». «Это книга, в которой „немецкий нигилизм" после его объявления Ницше нашел свое наиболее ясное отражение»24.
Юнгер обрисовывает нигилиста как «прусского анархиста». «В высшей степени редкостное явление прусского анархиста: оно стало возможным в то время, когда потерпели крушение все порядки; вооружившись одним только категорическим императивом сердца и неся ответственность лишь перед ним, он прочесывает хаос сил в поисках опоры для новых порядков» (АН I 153).
Здесь обнаруживается двойное лицо этого нигилизма. С одной стороны, он анархичен, так как старый порядок закостенел и разбился на части, и потому Юнгер говорит Да разрушению как единственному пути к новому росту. «О нас идет по миру слава, что мы способны разрушать соборы. Это многое значит в то время, когда сознание бесплодности порождает один музей за другим, которые растут как грибы... В это время занятие немца — тащить со всех сторон вещи, чтобы поддерживать пожар, который он разжег из своих понятий» (АН 194-5).
Но обратная сторона — «прусская», которая ищет связи и требует формы, ибо разрушение мира форм не должно быть самоцелью: «необходима взрывчатка, чтобы очистить жизненное пространство для новой иерархии» (AHI133-4). Важно, далее, заметить, что эти усилия исходят не от общества, а от единичного человека (der Einzelne)25. Именно он, это одинокое «сердце искателя приключений», должен искать новые связи, потому что старые порваны и более не существуют.
«Анархист ставит себя вне порядка; он атакует его не изнутри как встроенная в него инфицированная клетка, а занимает место самостоятельного, борющегося организма... Каждый единичный человек, как только он решительно уничтожил общество в себе самом, может перейти к уничтожению внешних его проявлений (либо как активист, либо как мыслитель и мечтатель — A.M.)... С этим связано то, что коммунизм в силу своей общественной природы вынужден находить своих представителей в лице общественного тела или партии, а также то, что он утрачивает контроль над всеми внешними силами, тогда как анархизм вовсе не нуждается в таком представительстве. Его деятельность, напротив, становится тем интенсивнее, чем более одинок, независим и замкнут разворачивающий ее единичный человек — Ставрогин сказал по этому поводу немало важного. Эта деятельность пресекается в том месте, которое я называю магической нулевой точкой — точкой, которую мы пройдем и где нет ничего и в то же время есть все» (АН 1141-2).
«Немецкий нигилизм», стало быть, объявляет войну обществу и гуманности, а вместе с ними — социал-демократии и коммунизму. Здесь утверждается необходимость «последовательного проведения нигилистического акта» в отношении ценностей Европы, восторжествовавших после войны — того самого «первометра цивилизации, который хранится в Париже».
Форсирование движения не бесконечно. В тот момент, когда его скорость достигает максимума (соответственно, нивелировка достигает минимума), внезапно наступает состояние покоя, ведь «чем больше мы отдаемся движению, тем глубже должны быть убеждены в том, что под ним скрыт бытийный покой, и что всякое увеличение скорости есть лишь попытка выполнить перевод с непреходящего праязыка» (А 36, Р 90)26. У этого движения нет цели, однако есть завершение. Его Юнгер видит его как некую «магическую нулевую точку» (Nullpunkt). «Мы давно маршируем к некоей магической нулевой точке (курсив мой — A.M.), пройти которую сможет лишь тот, кто располагает другими, незримыми источниками силы. Наша надежда связана с тем, что остается, что нельзя измерить европейскими мерками, что само задает меру» (АН I 115). Эта вера в безусловное разрушение, которое превращается в безусловное творение, составляет суть «немецкого нигилизма». Бешеный темп модернизации невозможно затормозить никакими средствами, его можно только увеличить и довести до предела, и магическое превращение (Umschlag) — событие, ожидающее нигилиста в конце его пути . Образ прохождения нулевой точки дополняется важным образом огня. Подойти к нулевой точке значит вступить в пламя новой жизни; пересечь ее — значит стать частицей пламени» (АН I 97). В пламени огня осуществляется наиболее чистое уничтожение старых форм и связей, и происходит преображение, т.е. образование нового смысла.
Очевидно, самоутверждение активного нигилизма в «Сердце искателя приключений» можно понять как определенный аспект критики эпохи, которую уже здесь можно определить как физиономику времени. Физиономика означает здесь узнавание характера эпохи, и это роднит ее с пророческими суждениями Ницше. Высказывания о будущем попадают в точку постольку, поскольку «опережение своего времени» есть не что иное, как продумывание до конца из определенной точки «здесь и сейчас» того, что для людей привычно и якобы разумеется само собой. «Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном — о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпрянятомпротив всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит»28. «Физиономика» в масштабе эпохи близка к «сейсмографии»29 — работе, фиксирующей глубокие подземные процессы, невидимые для обычного глаза.
Философия гештальта в «Рабочем»
Здесь Юнгеру удается преодолеть ограниченность различных способов рассмотрения техники, в том числе и консервативной критики техники первых десятилетий XX в., представлявшей технику либо как внешний инструмент, либо как демоническую силу. Но ни в том, ни в другом случае не была прояснена собственно сущность техники и отношение ее к человеку, для которого техника в современную эпоху является уже не чем-то чуждым, а именно свойственным ему. Техника является для типа своим (eigen). Лишь тип имет метафизическое, т.е. соразмерное гештальту отношение к технике. «...Техника — это тот способ, каким гештальт рабочего мобилизует мир. Та мера, в какой человек решительным образом становится в отношение к ней, та мера, в какой она не разрушает его, а ему содействует, зависит от той степени, в какой он репрезентирует гештальт рабочего. Техника в этом смысле есть владение языком, актуальным в пространстве работы. Язык этот не менее значим, не менее глубок, чем любой другой, поскольку у него есть не только своя грамматика, но и своя метафизика. В этом контексте машина играет столь же вторичную роль, что и человек; она является лишь одним из органов, позволяющих говорить на этом языке» (А 156, Р 234-5).
Если техника — это язык, то владение или не-владение этим языком будет той мерой, которая образует решающей масштаб для человека в пространстве работы. Далее мы увидим, насколько продуктивно это понимание техники как языка. Здесь имплицитно содержится следующий вывод: технические средства становятся чем-то самоочевидным, не требующим дальнейших объяснений.
Далее Юнгер описывает изменчивость современности — абсолютно подвижный мир. Здесь имеет место своего рода «оргия движения» с бесконечным «прогрессом» техники — абсолютное господство динамического и энергийного принципов. Соответственно, для технических форм также характерна изменчивость, непостоянство. Развитие, совершенствование техники происходит в переходном ландшафте, ландшафте мастерской (фаза активного нигилизма). «Здесь нет никакого постоянства форм; все формы непрерывно видоизменяются и находятся в динамическом беспокойстве. Нет никаких устойчивых средств; нет ничего устойчивого, кроме роста кривой показателей, которые сегодня движения фронтовых бойцов (подразумеваются феномены организованных по военному образцу политических боевых союзов, как, например, «Штальхельм», «Вервольф», «Союз имперского флага», «Союз красных фронтовиков» и т.д. —A.M.), тотальное государство и идея прогресса — все они свидетельствуют о „перво-двигателе", который, сам находясь в покое, привел все в колебание» (Schwarz Н-Р. Der konservative Anarchist. S. 89-90). обращают в металлолом то, что еще вчера являлось непревзойденным инструментом» (А 172, Р 254-5).
Но в то же время, и это важнейший пункт у Юнгера, «за динамическими излишествами эпохи скрывается некий неподвижный центр» (А 203, Р 294). Гештальт рабочего осуществляет нивелировку, но в то же время он — единственное, что остается вне зоны уничтожения! «Чем больше мы отдаемся движению, тем глубже приходится убеждаться в том, что под ним скрывается бытийный покой и что всякое увеличение скорости есть лишь перевод с непреходящего праязыка» (А 36, Р 90). Отсюда следует, что метафизический центр физических процессов есть гештальт рабочего. Т.е. единство физики и метафизики открывается лишь в измерении гештальта (gestaltmaBig).
Рабочий претендует на новое господство. А это притязание означает в тоже самое время указание на завершение движения (AbschluG). Так гештальт рабочего дает Юнгеру возможность не только схватить то, что есть, но и сказать о том, что будет. «Господство, то есть преодоление анархических пространств посредством нового порядка, возможно сегодня только как репрезентация гештальта рабочего, выдвигающего притязание на планетарную значимость. Намечается много путей, которые ведут к этой репрезентации. И все они отличаются своим революционным характером». (А 201, Р 291).
Технические средства достигнут состояния совершенства, которое рассматривается как «один из признаков завершения тотальной мобилизации, ходом которой мы захвачены» (А 178, Р 262). «Совершенство (Perfektion) и вместе с тем постоянство средств не порождает господство, а осуществляет его» (А 191, Р 278). «Perfektion der Technik» — последняя фаза движение, знаменующая собой окончательное утверждение новой иерархии типа. Ситуация ожидания ознаменована волей к полноте, к вере, к власти. Это предполагает готовность, которая выражается не в чем ином, как непрерывном процессе вооружения . «Завершение грандиозного процесса вооружения, который со все большей отчетливостью низводит национальные государства старого стиля до ранга рабочих величин и ставит перед ними задачи, требующие в сущности более широких рамок, чем рамки нации, — такое завершение будет возможно лишь тогда, когда достигнут завершенности и те средства, на которые опирается вооружение. Завершенность технических средств власти выражается в предельном состоянии, которое сопровождается ужасом и возможностью тотального уничтожения» (А 199-200, Р 289).
В этом смысле надо понимать и завершающие фразы ранней редакции «Тотальной мобилизации» (1930). См.: ТМ 29-30. Однако этот прогноз, высказывание о будущем, основаны на определенном диагнозе. Пока в поле зрения лишь революционные перемены и охватывающее все пространства движение. Юнгер усматривает скрытые силы этого движения, тот самый центр, из которого исходит действие тотальной мобилизации. Та «давно уже наличная действительность», на которую направлена воля к власти и которая «во всех областях жизни стремится обрести в борьбе свое однозначное выражение» (А 66, Р 127), есть работа, стало быть, эта действительность имеет рабочий характер. Хотя работу можно определить как деятельность по планомерной обработке предметов, тем не менее в этом контексте работа трансценди-рует любую деятельность, представая как «выражение особого бытия, которое стремится исполнить свое пространство, свое время, свою закономерность» (А 91, Р 153). С другой стороны, здесь происходит знаменательное превращение. «Как только все было названо „работой" и получило центр тяжести вне самого себя, вся дизъюнкция жизни еще раз охватывается взором и тут же называется уже не трансцендентной, а имманентной. Работа приравнена к жизни» .
Роль языка «Рабочего» в критике метафизики Хайдеггера
Роль мыслителя-одиночки видится Хайдеггеру в следующем: он неизбежно «должен дать слово тому, что есть сущее в истории своего бытия». Так философия Ницше дает необходимый опыт сущего: «Все сущее, насколько оно есть и есть так, как оно есть, — это „воля к власти"» (ibid.).
Уже в первой главе первой части (в разделе «Wiederholung», примыкающем к 4 параграфу «Нигилизм как «обесценка высших ценностей» и не вошедшем в двухтомник «Ницше») Хайдеггер — вслед за приведенной экспликацией сущности власти — делает ссылку (в скобках) на Юнгера (EN 28). Ее контекст таков. Понятие «воли к власти», впервые продумываемое в философии Ницше, в последующее время (подразумевается, у современников Хайдеггера) породило множество недоразумений. Эта критика адресована, в первую очередь, тем, кто злоупотреблял мыслью Ницше о «воле к власти», используя ее в пропагандистских и идеологических целях. С другой стороны, Хайдеггер выделяет из этого ряда идеологических искажений другие, более серьезные попытки (ernstere Bemuhungen) пробиться к подлинному смыслу учения Ницше. Но далее в них «воля к власти» остается непонятой и неузнанной (unerkannt), и далее упоминается единственная «серьезная попытка»: «(z.B. bei Ernst Jiinger, Der Arbeiter, 1932)». Эта почти незаметная ссылка важна для нас тем, что показывает совершенный отказ Хайдеггера признавать за «Рабочим» Юнгера способность к философскому осмыслению. Ранее мы фиксировали все значение диагноза «Рабочего» для формирования хайдеггеровской критики эпохи («инструментарий»). Теперь мы можем уточнить: Хайдеггер изначально рассматривает юнге-ровский диагноз эпохи совершенного нигилизма в рамках своей концепции метафизики, отрицая за ним способность философского осмысления фундаментального понятия этой самой эпохи — «воли к власти». Иначе говоря, «Рабочий» продолжает метафизику Ницше и доводит ее до логического завершения, не выходя за пределы нигилизма и мышления в ценностях.
Продолжим анализ той роли, какую играет понятие нигилизма в контексте философии Хайдеггера. Параграф «Нигилизм как закономерность истории» определяет Ницше как исторического мыслителя (что перекликается с первой, «эстетической» характеристикой). Первая книга, которой открывается «Воля к власти» носит название «Европейский нигилизм». Что есть нигилизм и почему он обозначен как «европейский»? Собственно с такой постановки вопроса и начинается хайдеггеровское осмысление «европейского нигилизма». Для него последнее равнозначно «продумыванию основных черт метафизики Ницше». История метафизики завершается Ницше, который — в исторической перспективе — уже называл себя «первым совершенным нигилистом Европы». «Нигилизм есть история. В ницшевском смысле он, среди прочего, составляет существо западноевропейской истории, потому что со-обустраивает закономерность принципиальных метафизических позиций и их взаимоотношения. Принципиальные метафизические позиции в свою очередь суть почва и область того, что нам известно в качестве мировой истории, особенно истории Запада. Нигилизмом определяется историчность этой истории. Поэтому для понимания существа нигилизма мало что даст пересказ и портретные зарисовки из истории нигилизма по отдельным столетиям. Все должно быть нацелено, главное, на то, чтобы увидеть в нигилизме закономерность истории» (N II 91-2, EN 10, ЕН 93).
Стало быть, задача формулируется предельно отчетливо: добыть ключ к истории и, следовательно, к своей эпохи, исходя из нигилизма как основного факта (т.е. того, что сделано, factum, — в перспективе новоевропейской метафизики субъекта).
Нигилизм, далее, означает процесс, в ходе которого высшие ценности обесцениваются (NII 46, EN 23, ЕН 70). «Короче: категории „цель ", „единство", „бытие", которыми мы вкладывали в этот мир ценность, нами снова из него изымаются — и отныне мир выглядит неценным...» (N II 58, EN 48, ЕН 83). Данный фрагмент способен во многом прояснить смысл фразы о «последнем нигилисте». Детально анализируя, разбирая на составные части механизм той самой переоценки всех ценностей, сам Ницше вскрывает претензии на обоснование мира в субъекте, сформулированные в картезианской метафизике с ее гносеологическим фундаментом cogito ergo sum. Смысл субъективизма в том, что человеческий субъект претендует на то, чтобы в своем сознании обосновать предметный мир. Ницше, доводя этот метод до крайности в своем учении о воле, в то же время обнажает кризис субъективизма. Для Ницше нигилизм в каком-то смысле оправдывает первородный «сократический» грех философии. Рационализм ставит на место истины ложь, на место чувственного мира — сверхчувственный. Хайдеггер принимает подобное толкование нигилизма, но в то же время отводит Ницше место в истории нигилизма. Философия Ницше — кризис субъективизма и вместе с тем ответ-свидетельство на суде времени.
Основа западноевропейского нигилизма — не только забвение бытия, но и, как следствие, ничто181. Бытие истолковывается западноевропейским планирующе-упорядочивающим субъектом как существование, находящееся в распоряжении. Бытие становится пред-метом для представляющего субъекта. Нигилизм как судьба новоевропейского человека и его метафизики: для него характерно сущностно не понимать сущности ничто.
Категория «воли к власти» есть не что иное, как предельное выражение притязания мышления на господство над опредмеченным миром. Ницше надеялся преодолеть нигилизм в категориях «воли к власти», «вечного возвращения» и «сверхчеловека». Но Хай-деггер показывает, что именно в них нигилизм приходит к своему завершению. В сущности, в хайдеггеровской концепции истории метафизики и Ницше, и Юнгер — не что иное, как момент движения нигилизма .
Хайдеггеровская диагностика эпохи. В 14 параграфе «„Моральное" истолкование метафизики у Ницше», пункт Ь) «Воля к власти как принцип нового полагания ценностей» Хайдеггер заостряет свою критику времени до возможных пределов. «Воля к власти есть не только вид и способ, как, и средство, каким осуществляется полагание ценностей, воля к власти как существо власти есть единственная основная ценность, по которой должно оцениваться все, что либо призвано иметь ценность, либо не вправе претендовать на какую-либо ценность» (NII 124-5, EN 131, ЕН 109). Вслед за тем цитирует фрагмент № 552 «Воли к власти», где идет речь о борьбе. «О чем идет борьба, остается всегда, будучи осмысленно и желанно в качестве частной содержательной цели, вторичным по значению. Все цели борьбы и пароли борьбы всегда лишь и всегда пока еще средства борьбы. О чем идет борьба, заранее решено: это сама же власть, не нуждающаяся ни в каких целях. Она без-цельна, как совокупность сущего без-ценна. Эта без-цельность принадлежит к метафизическому существу власти. Если здесь вообще можно говорить о цели, то «цель» эта есть бесцельность безусловного господства человека над землей. Человек этого господства есть сверх-человек» (NII124-5, EN 131, ЕН 109-10).
Недостаточность языка «Рабочего» для узнавания «Machenschaft»
В статье «О „линии"» (см. последний раздел), Хайдеггер написал, обращаясь к Юн-геру: «...„Вопрос о технике» многим обязан описаниям, содержащимся в „Рабочем"» (WM 391). На самом деле это замечание можно трактовать гораздо более широко и с полным правом отнести к более ранним работам Хайдеггера. Опыт такого понимания был, собственно, представлен в предыдущем изложении. Постановка «вопроса о технике», которая, как мы уже показали, была вполне отчетливо обозначена Хайдеггером в трактатах 30-х гг. (например, в «Осмыслении»), затрагивает сущность техники. Если теперь Хайдеггер подтверждает «глубокую» (nachhaltige, «прочную, устойчивую») связь между «Вопросом о технике» и «Рабочим», то в этом замечании просто нельзя не видеть признания не столько продуктивности, сколько весомости подхода Юнгера к современной технике как «мобилизации мира» ( 44 ff.).
Место, которое занимают размышления Юнгера о технике среди других размышлений современников, — особого рода, и для Хайдеггера это очевидно. Предыдущие толкования новоевропейской техники (рассматривавшиеся нами под рубрикой «традиционная критика техники») были недостаточны. К ним можно отнести также и попытки К. Яспер-са, которого Хайдеггер нигде не называет. Общим для них было рассмотрение техники как чего-то нейтрального, средства, с помощью которого человек может достигать каких-то своих целей. Хайдеггер выделяет два положения расхожей критики техники. «Одно гласит: техника есть средство для достижения целей. Другое гласит: техника есть известного рода человеческая деятельность. Оба определения техники говорят об одном» (FT 5-6, ВТ 221). Расхожее определение техники сводится, таким образом, к «инструментальному и антропологическому определение техники» (FT 6, ВТ 221)205. Итак, 1) техника не есть «нейтральный инструмент». Хайдеггер пишет: «В самом злом плену у техники, однако, мы оказываемся тогда, когда усматриваем в ней нечто нейтральное» (FT 5, ВТ 221). Далее указывается на еще одно вводящее в заблуждение мнение, будто обособившаяся техника подчиняет своим целям человека. Так Хайдеггер формулирует второе негативное определение техники: 2) «Опасна не техника сама по себе. Нет никакого демонизма техники, но есть тайна ее существа» (FT 27-8, ВТ 234).
После нашего анализа стала понятной та роль, которую сыграл «Рабочий» в преодолении этих расхожих положений и в открытии нового, намного более плодотворного взгляда на отношение человека и техники ( 1.5.3; 1.5.4). Юнгер показывает, 1) что техника свойственна человеку, является для него чем-то своим»; 2) что в техническом мире «органическое» и «механическое» сливаются друг с другом (было сказано, что именно в этом пункте Юнгер идет дальше Шпенглера; потому Хайдеггер прибегает именно к формуле «органической конструкции» (см. 2.3.2); 3) что техника связана с традиционной метафизикой; 4) что бытийный характер сущего определяется работой («гештальтом рабочего»), которая не сводится к социальному, экономическому или политическому измерению; 5) что техника имеет характер планетарной атаки и мобилизует сущее; 6) что вместе с техникой возникает «новое человечество»; 7) что требование мобилизации, тем не менее, формулируется не самим человеком, но человек отвечает на него.
Значимость юнгеровского диагноза современности для постановки вопроса о технике206 еще больше раскрывается благодаря письму Хайдеггера к Ясперсу от 21 сентября 1949, написанное в ответ на присланную книгу об «Истоке и цели истории». «Вы отвергаете мысль, что современная техника имеет наступательный характер (Angriffscharakter), но он у нее есть, и потому он также есть у естествознания наук и истории нового времени. Соотношение между современным естествознанием и современной техникой кажется мне у Вас недостаточно ясным. Но, по сути, оба коренятся в сущности техники, которую я намечаю в „Письме о гуманизме". Эта сущность, насколько я вижу, есть завершенная сущность европейской метафизики. Раскрытие сущности техники начинается, скрытым образом, с iMa Платона. Нападение на сущее состоит уже в том, что отношение к нему приобретает характер „захвата", который в новое время развивается в опредмечивание. Сущее „ставится", т.е. привлекается к ответу перед судом исчисления. При этом судьи могут обладать до- и не-философским мнением, будто они смиренно склоняются перед природой. Однако это благоговение, разумеемое онтически, есть — онтологически — по сути нападение. Ни о чем не подозревая (т.е. забыв о бытии), благоговение здесь находится на службе нападения; а это последнее не инсценируется исключительно человеком. Оно во-лится бытием, в образе воления. Вот в таком плане я пытаюсь решить эту проблему.. .»207.
Что же намечается в «Письме о гуманизме»? «Техника есть в своем существе бы-тийно-историческая судьба (ein seinsgeschichtliches Geschick) покоящейся в забвении истины бытия. Она не только по своему названию восходит к тк уц греков, но и в истории своего развертывания происходит из TS%V»J как определенного способа «истинствования», wksSsvziv, т.е. раскрытия сущего. В качестве определенного образа истины техника коренится в истории метафизики. Последняя сама есть некая отличительная и до сих пор единственно обозримая фаза истории бытия» (WM 340, ПГ 207).
Сущность техники Хайдеггер определяет как «Ge-stell», «по-став»208. Слово указывает на бесцельную динамику и овладение миром. О «техническом поставлений» идет речь в таких работах, как «Слова Ницше «Бог мертв» и «Зачем поэт?». Здесь техника рассматривается в горизонте новоевропейской метафизики с ее понятиями «субъекта» и «объекта». «Сама земля может являть себя лишь как предмет нападения, атаки (Angriff), которая устрояется в волении человека как безусловность опредмечивания. Природа повсюду выступает — ибо повсюду волится изнутри сущности бытия — как предмет техники» (Н 236, БМ207)209.
С понятием «опредмечивания» соотносится понятие «производства», поставлення (Herstellung). «Производство мира», в свою очередь, связано с потаенной сущностью техники (Н 267). «Человек ставит перед собой мир в целом как супротивное (das Gegenstandi-ge) и себя перед миром. Человек ориентирует мир на себя (stellt auf sich zu) и организует (производит, устанавливает) природу для себя (stellt zu sich her)... Открытое становится предметом и поворачивается к человеческому существу» (Н 265). Здесь необходимо обратить внимание на отличие от обыденного употребления слов «про-изводить», «изготавливать». Опредмечивание означает поворот такого «производства» к субъекту — субъекту господствующему. Как мы видели, согласно Хайдеггеру, «техническое производство (доставление)» (Н 267) — не простой оптический процесс. Наоборот, он имеет онтологическое измерение. Вещи «делаются» субъектом — предметность действительности сводится к человеческой работе. Техническая работа — это простая обработка, свободная от участия каких-либо иных сил и начал, кроме чисто человеческой воли (не случайно, «тотальная мобилизация» очищает все пространство без исключения, не оставляя места ни богам, ни демонам). Вещи конституируются в той мере, в какой они обрабатываются человеком. Бытие сущего понимается в связи с человеком и его работой.
