Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Историко-культурная обусловленность «проблемы самообоснования разума» 10
1.1. О различии между «логикой», «разумом» и «пониманием» 10
1.2. Об историко-культурной обусловленности проблемы понимания 24
Глава 2. Смысл разумности в Новое время - идея Наукоучения 41
2.1. История формирования основополагающей идеи Разумности Нового времени и основные философско-логические проблемы эпохи модерна 41
2.2. Возникновение гуманитаристики как проблема философской логики. Проблема всеобщности идеи Наукоучения 58
Глава 3. «Логика», «мышление» и «язык» в перспективе философии Наукоучения 73
3.1. «Мышление» как «искусственный интеллект». Основная фигура (само)понимания Нового времени — машинерия, производящая мир, и машинобразность всего сущего, включая само мышление 73
3.2. Формальная логика как предельное воплощение логики тождества (логики изоморфных отношений и отношений классификации): ее правомерность и границы действенности. Шаги за горизонт: логика аналогий как инструмент логики взаимосвязи между различными логическими мирами 95
Заключение 119
Список литературы 125
- О различии между «логикой», «разумом» и «пониманием»
- Об историко-культурной обусловленности проблемы понимания
- История формирования основополагающей идеи Разумности Нового времени и основные философско-логические проблемы эпохи модерна
- «Мышление» как «искусственный интеллект». Основная фигура (само)понимания Нового времени — машинерия, производящая мир, и машинобразность всего сущего, включая само мышление
Введение к работе
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ.
Актуальность темы исследования. Основной темой, связующей все прочие темы и сюжеты, к которым мы обращались в нашей исследовательской работе, является «проблема самообоснования разума». Вопрос об актуальности данной темы равносилен вопросу об актуальности ответственного человеческого существования перед лицом истории, перед лицом природы, перед лицом научного сообщества, вырабатывающего определенные представления о «природе вещей», перед лицом «последних вопросов» и «последних истин». Вне этой озадаченности разума своими основаниями - т.е. своими сущностными границами, пределами и предельными возможностями - ни о какой философии, ни о какой метафизике, ни о какой науке, ни о каком собственно «человеческом в человеке» говорить невозможно; и говорить не пришлось бы, если бы эта проблематика сама не свидетельствовала о себе, причем настолько далеко уходя вглубь веков, насколько сие позволяет проследить доступная обозрению человеческая история. Современная озадаченность такими вопросами как «а не являются ли такие понятия как «история», «демократия», «объективная реальность» и проч. не более чем мифическими изобретениями эпохи Нового времени?» напрямую говорит о том, что ответственное мышление, не терпящее слепого полагания на артефакты, несомые исторической инерцией, непрестанно захвачено работой по проверке основательности оснований. Работой, которая сегодня в основном принимает вид той или иной деконструкции, или же обнаружения безосновательности положенных оснований, или же тематизирования проблемы оснований как «бытия», мыслимого как «избыточность» по отношению ко всему уже ставшему и оформившемуся, над которым не властен распоряжаться человек исключительно по своему произволу.
Степень разработанности проблемы. Вопрос о степени разработанности проблемы самообоснования - в своей предельной общности - по существу ставит любого исследователя, занявшегося этой проблемой, перед неподъемным массивом следующих вопросов: в какой мере и на каком основании следует считать обоснованным всё то, что, например, Аристотель говорил о «первых началах» и «основаниях» 1) как об особой проблеме, 2) как об особом развороте мысли, изнутри которого это проблема только и может быть высвечена и основательно поставлена? Этот же вопрос, далее, должен быть адресован не только всем тем, кого исследователь сочтет обоснованным рассмотреть в
4
качестве философа, но и целым философским «движениям», «течениям» и
«направлениям», которые едва ли можно свести к простой сумме индивидуальных
философий. Только на этом пути можно было бы получить исчерпывающий ответ на
поставленный вопрос о степени разработанности данной проблемы. Одним из крайне
немногих трудов, в которых действительно была поставлена эта задача и проделана
соответствующая работа, является труд Гегеля «Лекции по истории философии».
Однако, разумеется, в нашем диссертационном исследовании мы не ставим себе подобной
сверх-задачи. Наши исследовательские усилия сконцентрировались, главным образом,
вокруг проблемных средоточий Нового времени, в которых, на наш взгляд, наиболее
полно и остро разворачивалась проблематика самообоснования нововременного разума1.
Следует сказать: самообоснование и самокритика этого разума, которая, по определению,
является моментом процесса самообоснования, о чем, в частности, свидетельствует
непрекращающаяся полемика как с Кантом, так и с Гегелем. Полемика, которая целиком
и полностью обязана своим существованием философскому языку и понятийным
аппаратам, которые были в наиболее развернутом виде предложены Кантом, Лейбницем и
Гегелем. Здесь имеются в виду Кантовы идеи, связанные с понятием
трансцендентальной границы, Лейбницева идея создания однозначностного языка науки и Гегелевская проблематизация историчности бытия в качестве логической проблемы. Со времен постановки этих проблем - и вне полномасштабной борьбы за овладение сущностью этой проблематики - еще не состоялось ни одной полнокровной индивидуальной философии, и, возможно, никогда отныне и не состоится. Всё только что сказанное (в том или ином сочетании проблематических узлов) было и является предметом пристального внимания как со стороны философов (М. Хайдеггер, Л. Витгенштейн, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотар и В. Библер, к которым мы обращаемся в нашем исследовании), так и со стороны наиболее провокативно мыслящих ученых (Ю. Лотман, Д. Хофштадтер, Л. Смолин).
Более конкретно: в нашем исследовании в качестве центральных мы используем следующие источники: труд И. Канта «Критика Чистого Разума»; «Феноменология духа» Г.В.Ф. Гегеля; работы М. Хайдеггера «Кант и проблема метафизики» и «Положение об основании»; «Кант-Галилей-Кант» B.C. Библера.
В этих работах происходит наиболее полное и продуманное сосредоточение размышлений указанных философов вокруг интересующей нас проблемы - проблемы самообоснования разума.
1 Библер B.C. Кант - Галилей - Кант. М.: Мысль, 1991.
5 Проблематичность оснований разума была в центре дискуссий, которые и по сей день напряженно ведутся в отечественной философской среде. Источником новьк поворотов этой проблемы, а так же и источником полемических соображений, плодотворно сказавшихся на подходах к интересующей нас проблеме, следует назвать в первую очередь работы Поруса В.Н., Степина B.C. и Гайденко П.П.
Цели и задачи исследования. Уяснение того, как и почему проблема оснований
удерживается в качестве проблемы является одной из основных целей нашей
диссертации.
Одной из целей нашего исследования является так же прояснение вопроса о том, какие
вообще возможны подходы к проблеме оснований, и как вообще возможно, чтобы такая
проблема могла быть корректно поставлена.
К основным целям нашего исследования следует так же отнести задачу изучения
исторически конкретных форм проблематизирования оснований «мышления» и «бытия».
С этой целью мы обращаемся к культуре мысли эпохи Нового времени.
Методология исследования. Методология исследования определяется изучением «пограничных ситуаций», характерных исключительно идее разумения, определяющей эпоху модерна. Это значит, что в центр внимания ставятся те парадоксальные повороты и предельные проекты, определяющие лицо Нового времени, в которых обнаруживается «пробуксовывание» 1) Нововременной логики, 2) Нововременного языка и 3) Нововременных форм самопонимания. Изучается генезис этих проблем, позволяющий пролить свет на область и границы применимости форм разумения, специфических эпохе модерна.
В нашем исследовании мы исходим из предубеждения, что всякая логика философского обоснования должна включать в себя следующие моменты.
Во-первьпс, внутри рассматриваемого культуро-логического мира должна быть воспроизведена логика его собственного формирования, логика «изобретения» его фундаментальных понятий и регулятивных идей, которые в свое время вызревали в недрах некоего иного культуро-логического мира. Тем самым, мы сознательно исходит из предположения, что любое исследование встает перед такой проблемой: «последние основания» и культуро-логические начала всякого культурного мира всегда будут оказываться принципиально «вне-логичными», «вне-культурными» с точки зрения форм самосознания, свойственных данному миру. Последнее означает, что подобные вне-логичные начала могут быть воспроизведены в логике наличной культуры мышления
только в форме неустранимых парадоксов. Стало быть, наличие в данной культуре мысли особых парадоксов и апорий логического, философского и экзистенциального характера является не досадным недостатком и не показателем неразвитости исследуемого культурного мира, а наоборот, всё это является содержательными «уликами», указующими на уникальные точки культурного бытия и культурного самоанализа, обращенного к своим идейным основаниям и бытийным истокам. Поэтому культуро-логическое исследование парадоксов самосознания разума следует считать необходимым моментом в процессе его самообоснования.
Во-вторых, разум всякого культурного мира - самодовлеющий и самонаправленный (с точки зрения самого этого мира) - одновременно должен уметь быть разумом, способным участвовать в формировании иных возможных форм разумения. В связи с этим, одним из составляющих моментов процесса самообоснования должно быть исследование инородных (по аналогии с дето-родным) потенциалов соответствующего культурного мира. Эпоха Нового времени, по-видимому, уже смогла обозначить возможности своей культуро-логической ино-родности, на что мы так же обращаем внимание в нашей работе.
На защиту выносятся следующие положения.
1. Исследование проблемы самообоснования разума показывает, что не
существует, и по некоторым принципиальным причинам, видимо, и не может
существовать ни единой универсальной идеи логичности, ни универсального
смысла разумности.
Не существует и в принципе не может существовать ни структурного, ни теоретического, ни семантического, ни какого иного инварианта (субстрата), на который можно было б указать как на теоретически воспроизводимое достаточное условие свершения события понимания (типа осознания «я понимаю!»). Однако своеобразным «инвариантом» всякой ситуации понимания является следующая характеристика: совокупный уровень сложности, «ниже» которого никакого разумения быть не может, а «выше» которого спектр возможных форм разумения становится неопределенно великим, и каждая конкретная форма разумения всегда есть результат свободного самоопределения, обусловленного исторически случайной констелляцией обстоятельств, но совершающегося в проблемном поле самообоснования и самокритики.
За возможность понимания, таким образом, не может быть ответственен ни какой-либо особый «орган», ни некий универсально значимый «схематизм» или
7 «механизм», ни некая особым образом устроенная «субстанция», могущая находится вне той или иной ситуации, о понимании которой идет речь. Противоположность такому утверждению представляет идея, идея, согласно которой существует нечто вроде универсального «понимающего органа» (своего рода прожектора), высвечивающего вокруг себя разные регионы бытия и некоторым «далее непознаваемым» образом понимающего их в «естественном» свете собственного луча.
4. Одним из важнейших открытий эпохи модерна стало «негативное» понимание идеи субъекта, которое обнаруживает субъектность в самоустремленной деятельности, осуществляемой в горизонте установки на ответственное самоизменение. Такое понимание субъектности оказалось возможным исключительно потому, что мышление модерна разворачивалось вокруг проблемы воспроизведения «бесконечного» в «конечном».
На этом пути выяснилось, что и «конечное», понимаемое из контекста нововременной проблематики, определяемо лишь апофатически — открытие, которое и составляет сущность идеи трансцендентальной свободы, являющейся условием возможности творческого и, одновременно, ответственного существования. Идея такого субъекта оказалась, с одной стороны, теоретически неассимилируемой; а с другой стороны, она оказалась совершенно неустранимой ни в качестве теоретически значимой идеи, ни как нечто онтологически значимое.
Научная новизна исследования. Научная новизна диссертационного исследования связана, главным образом, с таким подходом к проблеме рациональности, который не предполагает объективирующей дистанции по отношению к исследуемому феномену. Вместо того, чтобы в дистанционном порядке описывать «типы рациональности», классифицировать их и заниматься вопросами соизмеримости или же несоизмеримости исследуемых «объектов», была предпринята попытка поставить вопрос о самообосновании разума, предполагающий невозможность полного исключения экзистенциальных и субъектных особенностей исследуемых «феноменов рациональности».
Такая тематика как «Проблема Самообоснования Разума» может быть развернута только на конкретном историко-философском материале, объемлющем целокупный контекст некоторого культурного мира. Эпоха Нового времени является ближайшим к нам культурным миром, концептуальные очертания которого и по сей день определяют, практически, весь строй современной мысли. Поэтому для исследовательских целей мы
8 избрали эпоху модерна, ибо именно ее «глазами» современный «просвещенный» человек смотрит на свой мир, на себя и на те культурно, географически и эпохально отдаленные миры, которые входят в горизонт его исследовательского внимания. В связи с этим, проблема самообоснования разума рассматривается нами в контексте и с учетом самосознания современности, которое можно охарактеризовать как научно-познавательное (ввиду доминирующего положения «превращенных форм науки» в подавляющем большинстве культурных сфер). Поэтому вопрос о самообосновании Разума конкретизируется нами как проблема самообоснования Научно-Познающего Разума, служащего ныне - хотим мы того или нет - эталоном всякой рациональности (или же, «образцовым предметом» рационального преодоления), включая сюда и те формы разумности, которые сталкиваются друг с другом в современных произведениях искусства.
Теоретическая и практическая значимость исследования. Подводя итоги, можно сказать, что нами были проведены исследования в следующих направлениях: 1) исследования истоков формирования культуры мышления Нового времени, 2) исследования основных фигур современного мышления и саморефлексии: а именно подверглась анализу идея методического развития и идея «думающей машины», до сих пор являющиеся ключевыми для современного самосознания, 3) исследования кулътуротворческих потенциалов, складывающихся вокруг проблем, неразрешимых с помощью наличных форм культурного самопонимания, и посему требующих изобретения новых, альтернативных форм понимания.
Теоретическая значимость наших исследований определяется, во-первых, актуальностью самой проблематики, а во-вторых, необходимостью постоянной ревизии и диагностики гласных и негласных презумпций наличной интеллектуальной ситуации в ее соотнесении с историческим контекстом возникновения самой этой ситуации - что мы и осуществляем на протяжении всего нашего исследования.
Научно-практическая значимость исследования состоит в возможности использования материала диссертации как в историко-философских курсах, так и в тех, которые посвящены современной философской проблематике. Научная значимость заключается так же в том, что проблема рациональности нами была заострена в ряде своих аспектов, поскольку была показана неустранимость парадоксальных моментов самоопределения всякой возможной формы разумения.
9 Апробация работы. Материалы диссертации апробировались, главным образом, на различных конференциях и постоянно действующих семинарах. В декабре 2003 года был сделан доклад на «Библеровских чтениях» в рамках семинаров Института Высших Гуманитарных Исследований. В марте 2004 года был сделан доклад на постоянно действующем семинаре по логике (под руководством Н.Н. Непейводы) в Ижевском Государственном Университете. Делались многочисленные доклады на постоянно действующем семинаре в РГТУ (под руководством А.В. Ахутина). Делался доклад на межвузовской конференции «История философии и герменевтика», проходившей в РГГУ в 2002 году. Диссертантом был прочитан (неофициальный) годовой спецкурс в РГГУ по теме оснований в математике и логике.
Структура работы и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы.
О различии между «логикой», «разумом» и «пониманием»
Свою книгу «Поэтика Ранневизантийской Литературы» С.Аверинцев начинает такими словами: «В заглавие этой книги входят три слова. Но слова, как мы знаем, многозначны, и даже объем значения терминов способен колебаться. Поэтому долг автора - дать читателю как можно более точный отчет, в каком именно смысле употреблено каждое слово». Вот и в нашем случае имеется три заглавных слова («проблема самообоснования разума»), первоначальный смысл которых имеет центрирующее значение для всех последующих соображений. Идя по этому пути, прежде всего хотелось бы четко обозначить самый источник нашего исследовательского интереса, приведший нас к разбирательству с основаниями как таковыми. Источник, как будет видно далее, далеко уведший от самого себя. Исходно возник этот интерес в связи с той ситуацией, которая в XX веке сложилась в математике и логике. Дело в том, что попытка выявить, систематически проработать и определенным образом раз и навсегда закрепить математические основания в итоге привела к тому, что стало ясно, что «различные возможные подходы к основаниям математики образуют своего рода многомерный континуум, известные же подходы были выбраны из него в силу случайных, чисто исторически сложившихся обстоятельств»2. Несколько метафорически говоря, самая строгая из наук, или Царица наук, как ее еще называли, распалась, вместе со своим царством, на демократическое сообщество математических индивидов, совершенно уравненных между собой в теоретическом плане, и могущих быть предпочтенными один другому только, например, на основании прагматического интереса индивидов человеческих. Позже мы будем говорить, что историческим катализатором такого внимательного отношения к математическим и логическим основаниям, несомненно, послужило осознание надвигающегося общего «кризиса» оснований эпохи модерна: эпохи, к существу которой, строго говоря, принадлежит требование постоянной, радикальной ревизии и переоценки всех своих оснований и ценностей - требование, выступающее в качестве особого императива, определяющего самосознание модерна как такового. Этот мотив следует иметь в виду для дальнейшего. Другим источником нашего интереса оказались эпистемологические проблемы физики, которые, обобщенно говоря, исходно сводились у нас к вопросу, во всей своей широте
I изучавшегося, например, Гуссерлем, который формулировал его так: «...как могу я, этот человек, встретить в моих переживаниях бытие в себе, около меня, снаружи меня, вне меня и т.п.... как может чистый феномен познания что-то встретить, что ему не имманентно, как может абсолютная самоданность познания касаться несамоданности и как следует это касание понимать?». Крайняя переформулировка этого вопроса известна как «скандал философии»: философия неспособна доказать существование т.н. «внешнего мира». На фоне этого скандала вопрос обоснованности физических теорий исходно выглядел для нас существенно менее курьезно.
Третьим проблемным истоком оказалось обнаружение впечатляющей неэффективности теорий, рассчитанных на прогнозирование тех или иных ситуаций. Особенно показательными в плане неэффективности оказались теории рыночных и финансовых процессов. Эта неэффективность проявляет себя не только в сложных научных или игровых ситуациях, но и на, так сказать, бытовом уровне: например, в виде подозрительно обманчивых прогнозов погоды.
Совокупности этих вопросов оказалось достаточно, чтобы попытаться серьезно поставить для себя вопрос об основаниях вообще, о правомерности требования достаточности оснований равно как и о смысле слова «достаточность» в каждом из случаев подобного требования... Это - было в начале...
В процессе исследования многие акценты изменились сами собой, и причем значительно; в круг вещей, необходимых для нашего исследования вошли такие повороты и втянулись такие горизонты, рассмотрение которых вовсе изначально не предполагалось. Необходимость учета исторической перспективы стала всё более осознаваться «даже» при взгляде на проблемы оснований математики, всё более отчетливо стали звучать гуманитаристские обертона, а казавшаяся «естественной» тональность всего исходно задуманного исследования, по мере обнаружения культурной обусловленности изучаемого материала, утратила видимость этой своей «естественности». Даже и самый «материал», требующий своей обработки, перестал восприниматься как данный: «факты» и «материал» сами стали восприниматься как проблематически заданные, заданные как задача, как не вполне отгаданная загадка. Разрастание проблемного горизонта и увеличение количества перспектив и сторон его рассмотрения отразилось, в свою очередь, и на количестве работ, в которых под разными углами мы пытались развернуть интересующую нас проблематику. В связи с этим и возникла определенная потребность во-первых, воспроизвести в обновленном исследовательском контексте исходные его мотивы и во-вторых, обговорить внутреннюю логику и определенность устроения самого этого контекста, во всей его постоянной изменчивости и присущей ему неустранимой парадоксальности. Эта задача, как нам показалось, может быть частично выполнена, если попытаться разъяснить внутреннюю взаимосвязь слов, составляющих название и сквозную тематику нашей работы: проблема самообоснования разума.
Об историко-культурной обусловленности проблемы понимания
Как формируются идеи логичности? Является ли интуиция «логического» врожденной или о логичности следует говорить как-то иначе? Существует ли единственная, Подлинная Логика, к постижению которой мы постепенно приближаемся, или же существует много несводимых друг к другу идей логичности и, стало быть, несколько «настоящих логик»? Если их много, возникает вопрос, то как иметь дело с подобным многообразием?
Для более детального обсуждения этих вопросов нам понадобится рассуждение о двух, на наш взгляд, наиболее важных метафизических перспективах на идею логики. Перспективах, которые проводят определенную линию демаркации между смыслами логичности. Эта демаркация определенным образом классифицирует балансы соотношений между тремя следующими вещами: а) представлениями о логике, б) представлениями о генезисе логических понятий и в) представлениями о соответствующих выразительных средствах.
Любые разговоры о логике и о генезисе ее понятий предполагают необходимость определиться в отношении двух принципиальных - метафизических и металогических -позиций.
1) Первая из этих мета- позиций предполагает следующее понимание существа природы «логического»: развитие логики, логических понятий и логических отношений имеет монотонно-кумулятивный характер14. При этом монотонная кумулятивность вовсе не обязательно должна означать некоей линейности поступательного развития логики. Кумулятивность может быть, например, 1) диалектической (Гегель), 2) может иметь форму некоего увеличения множественности логических миров, с взаимно несовместимыми логическими внутренними принципами (Карнап, Крипке, «поздний» Витгенштейн и др.), 3) может иметь характер постепенного разрастания сетки тавтологических отношений, предположительно дающей в пределе точную копию «логики мира» (Рассел, «ранний» Витгенштейн), или 4) иметь характер постепенного выявления «чистой логики», осуществляемого за счет соскребания всего «смутного» и «психологического» с ее понятий, чтобы «логические понятия... были познаны в своей самотождественности» (Гуссерль) и т.п.
Общим для всех указанных ситуаций является то, что они предполагают существование универсального смысла логичности, который либо а) со временем проявляется в итоге логического развития, либо б) так или иначе уже существует и является общим знаменателем для сравнения различных логических миров15. В обоих случаях негласно признается тот факт, что выразительные средства того языка, на котором формулируются логические принципы и утверждения, являются лишь некоторым средством, вторичным по отношению к логике (в частности, средством обнаружения собственно логических связей и следствий). Это означает, что предполагаемый (или предвосхищаемый) «универсальный» смысл логичности считается пронизывающим все языковые конструкции и находящимся в подчиняющем отношении к любым выразительным средствам.
В этом случае бессмысленно говорить об исторической или культурной обусловленности идеи логики. Данная перспектива видения предполагает, что интуиции логических связей всегда уже встроены (в, может быть, пока еще не достаточно «ясном и отчетливом» виде) в любой исследовательский процесс, в каждый акт познания, что конкретные ее структуры заведомо уже присутствуют в мышлении в неизменяемом виде. Эта «встроенная» логика может только определять, но не быть определяемой — единственное, что ее определяет, это ее собственная, неизменная природа.
2) Вторая (метафизическая и, одновременно, металогическая) позиция заключается в том, что она отказывает логике в ее абсолютном приоритете над выразительными средствами. Такое предположение делает возможным моделирование тех историко-культурных ситуаций, когда вьфазительные средства вырываются из под контроля со стороны доминирующих представлений о смысле логичности и, в образовавшейся взвешенной смысловой среде, создают новые, неизведанные фигуры смыслового, логического, экзистенциального и проч. самоопределения.
«Само-определения» здесь употреблено в том смысле, что возникновение новых «определенностей» происходит не по некоей (логической или историко-культурной) необходимости - ведь любого рода «необходимости» как раз и следует считать исторически обусловлеными тем, какие имеются представления о «логике», - а в результате творческой активности субъектов самопонимания, которым удается использовать свободное (от наличной логики) изобилие выразительных средств для обнаружения возможности изменения смысла фундаментальных категорий (в частности, изменения смысла категорий логики).
Так, например, Брауэр считал, что логика вообще есть теория форм выражения мыслей, т.е. некое чисто «языковое явление», вторичное по отношению к математическим конструкциям и представляющее собой абстракцию от математики. Бар-Хиллел и Френкель следующим образом характеризуют позицию Брауэра и школы интуиционистов, родоначальником которой он является: «позиция Брауэра проистекает из признания невозможности какого бы то ни было исчерпывающего описания процессов, могущих рассматриваться в качестве законных, и связана с еще более фундаментальным соображением: никакое представление на языке символической логики в силу его статического характера в принципе не пригодно для точного описания динамической и никогда оканчивающейся сферы математической деятельности; любое описание такого рода может претендовать лишь на то, чтобы быть приблизительной характеристикой запаса операций, приводящих к допустимым конструкциям» , (курсив мой). Следует добавить, что употребленные ими слова «допустимый» и «запас» нужно так же понимать как обусловленные наличной исторической и научной ситуацией. Иными словами, то, что считается «допустимым» в одно время, может перестать быть таковым в другое время, и наоборот; а то, что соответствует представлениям о некоем «запасе» логических и выразительных средств в одном случае, может совершенно измениться в другом. В перспективе «наук о духе», т.е. в перспективе будущих гуманитарных наук, созвучными идеям Брауэра можно назвать историко-культурные концепции Дильтея. Приведем некоторые весьма важные и характерные цитаты. «Наше время, в свою очередь, должно сказать себе, что не знает, что находится по ту сторону стен, окружающих нас сегодня. В ходе истории человечества меняется сама душевная жизнь, а не только то или иное представление». «Личное содержание душевной жизни находится в непрерывном историческом изменении, оно непредсказуемо, относительно и ограничено, а потому данные опыта не могут быть обобщены в нем в виде общезначимого единства... Мы не в силах ни определить границ этих изменений, ни предсказать их направление»17, «...метафизическая анархия как нельзя более ясно убеждает нас в относительности всех метафизических систем... И сколь бы долго еще метафизические системы ни оказьшали влияние на образованное общество, возможность того, что одна такая относительно истинная система, стоящая в ряду многих других систем, будет использована в качестве основы наук, безвозвратно утрачена» .
История формирования основополагающей идеи Разумности Нового времени и основные философско-логические проблемы эпохи модерна
Фундаментальные основания теоретических построений, индивидуальной и общественной практики, и тем более, человеческого понимания как такового - проблема, редко всерьез касающаяся узко специализированных профессионалов, ученых и творцов искусства.
И при этом несомненно, что вопрос обоснованности так или иначе звучит в каждом высказанном слове, в каждой высказанной мысли, в каждом поступке. Это мучительно ощущалось, наверное, во все времена. Человек верил и продолжает верить в возможность найти последние основания, например, в Боге, или в Бытии, или в чем-то Ином - но никогда он не был уверен в том, что знает как туда добраться и как вообще понимать подобного рода «последние основания». Человек пытался, и по сей день пытается найти последние основания в «себе», в своих собственных «безднах» - но порой не только их там не находит, но и вовсе теряется в загадочных лабиринтах своего «я», своей внутренней вселенной и своих домыслах о ней.
Однако же, до какого бы то ни было углубления в технические детали вопроса о самообосновании, имеет смысл задуматься вот о чем. А с какого, собственно, момента (житейского случая, случайно пришедшей в голову мысли, трагического происшествия) вопросы о последних основаниях действительно начинают беспокоить, начинают становиться неустранимым проблемным средоточием, всепроникающей занозой, требующей к себе неукоснительного внимания, как если бы некая наивысшая инстанция требовала абсолютной и ответственной подотчетности?
Обратимся, например, к истории, к свидетельствам древних на этот счет. На первый взгляд может показаться, что ни сторонникам того или иного благочестия, ни ортодоксальным иудеям, ни, позже, тем христианам, что живут молитвенным подвижничеством и пишут наставления к духовной жизни, серьезные разборки с последними основаниями просто не нужны. Вдумчивое отношение к вещам разного рода ортодоксам требуется разве что для того, чтобы получше разобраться с уже готовыми руководствами к действию.
Может в «общем случае» оно и так, однако, по существу так не было никогда. После Киркегора, Гегеля, Ницше и экзистенциалистов в Европе, после Достоевского, Толстого и Шестова в России, которые сумели переоткрыть величайшее духовное напряжение всякого человеческого существования, так плоско смотреть на историю духовной жизни нельзя; не важно имеет ли она «коллективный» или «индивидуальный», «религиозный» или наоборот, ярко «антирелигиозный» характер.
Уже две основополагающие для Европы культуры - иудейская и греческая -свидетельствуют об одной крайне важной фигуре самопонимания, противоречащей указанному выше допущению.
Священные тексты неустанно напоминают о том, что иудеи видели свое оправдание перед Б-гом... в своих борениях с Ним. Наивысшим моментом подчинения Б-гу оказывается катастрофический момент, когда воля Б-га приходит в противоречие с самой собой... внутри человеческого существа, призванного, тем самым, самому разрешить божественный конфликт. По Б-жественной воле Иаков нарекается Израилем -Богоборцем(!) - ибо он «боролся с Богом»29. И «победил».
А Иов, согласно священным текстам, и вовсе требует немыслимого - он требует у Б-га отчета перед ним. И также получает Б-жественное прощение, ибо не отступается от своей праведности даже перед лицем «страшних дел Господних».
Своеобразную «обреченность» на «войну» мы видим и у греков. Греческим Героем, согласно явному и неявному греческому определению этого слова, становился тот, кто мог довести свою судьбу до предельного столкновения с богами, с людьми, с собой, с Роком... чтобы вывести наружу правду каждого из участников трагического столкновения и затем героически принять участь, соответствующую его - и только его — собственной правде.
Осознанное внимание к внутреннему, внутри человека происходящему столкновению двух (многих) правд - Правды и Правды - является, пожалуй, самой древней и самой мощной фигурой человеческого самообоснования, в которой с ни с чем не сравнимой силой выраженности сказывается человеческое как таковое , человеческое, несводимое ни к каким истокам, вне человека находящимся (ни к сакральным, ни к природным, ни к каким иным). «Полемос - Отец всему», учил Гераклит, свидетельствуя тем самым, что уже не менее двух с половиной тысяч лет Отечество ответственной мысли человек видел в непримиримой, неустранимой борьбе, в умении стояния в точке крайнего напряжения, вызванной войнами внешними и внутренними. Ту же самую мысль мы обнаружим и значительно позже, у ультра-современных философов таких как Рорти, Библер или Деррида, который, например, в своей работе о Левинасе пишет: «Метафизика это экономика: насилие против насилия, свет против света: философия (вообще). О которой можно сказать, перенося сюда замысел Клоделя, что все здесь «живописуется на свету как бы сгущенным светом, как воздух, который становится инеем». Это становление - война. Эта полемика - сам язык»30.
Однако, это «умение стояния в точке крайнего напряжения» в разные времена обретало весьма разнородные и «несоизмеримые» культурные формы. Слово несоизмеримые мы взяли в кавычки для того, чтобы подчеркнуть, что речь идет не о некоей абсолютной несоизмеримости, отделяющей одну культуру от других некими непроницаемыми пустотами, а об отсутствии «полного» и «единственного правильного» перевода понятий одной культуры на язык понятий иной культуры. Отсутствие полного и однозначного перевода еще не означает отсутствия возможности углубленного взаимопонимания между культурными мирами. Есть подозрение что как раз всё наоборот, что только логически сопрягая и взаимно озадачивая разные культуры мысли можно добиться понимания куда более глубокого, чем если рассматривать исключительно те формы культурного самопонимания, которые могли бы иметь место в полной изолированности одной культуры ото всех прочих культурных миров.
Но вернемся к проблеме самообоснования. Может показаться - и отчасти это будет справедливой интуицией - что лишь сравнительно недавно, в эпоху становления новоевропейской культуры, человеческая мысль отчаялась попытаться изобрести универсальную форму всякого обоснования - форму самообоснования, беспредпосылочного и беспредрассудочного. Частичная правильность этой интуиции заключается в том, что с точки зрения Нового времени и греки и средневековые мыслители слишком многое предполагали уже данным, уже предположительно лежащим в основаниях: у греков это мог быть «вечный космос», у христианских мыслителей -«предвечный бог»... Ведь можно рассуждать так: коль скоро ни «вечности» космоса, ни «предвечности» всевышнего мы не можем найти в некоем наличном виде, в коем мы могли бы непосредственно удостовериться, то это значит что они заранее пред-положены, т.е. допущены еще до того, как мы вообще что-то начали показывать и доказывать.
«Мышление» как «искусственный интеллект». Основная фигура (само)понимания Нового времени — машинерия, производящая мир, и машинобразность всего сущего, включая само мышление
Одной из основных метафор, которая давно стала, по сути дела, одной из самых неотъемлемых, неотмысливаемых фигур самосознания современного человека, является идея «искусственного интеллекта». Также как глядя на мир, мы не видим собственных глаз, современный человек не видит своих основных матриц понимания, ответственных за нашу, исторически конкретную форму интерпретации происходящих событий (физических, социальных, психических, эмоциональных и т.д.). К таким метафорам относятся многие идеи, пришедшие из космологии и физики, с одной стороны, и из наук о духе и о разуме, с другой стороны.
Власть метафоры, принявшей на себя роль мифологемы, необычайно сильна. Современный «европеизированный человек» напрочь сросся с идеями «науки», «истории», «пустого всеобъемлющего пространства», «дедуктивной логики», «прогресса», с высоты которых все прочие народы и исторические эпохи, не причастные этим идеям, выглядят немножко наивными, слегка варварскими... Ничего подобного идее «думающей машины» не было ни в античности, ни в средние века; как нет ничего подобного во многих, современных «европеизированному человеку», африканских и проч. странах - там имелась, и в ряде географических мест продолжает существовать совсем другая метафорика, совсем иные фигуры самосознания.
В настоящей работе мы уделим внимание одной единственной современной метафоре -идее «искусственного интеллекта», идее думающей машины. Принято думать, что идеей «думающей машины» занимаются какие-то там программисты, и что эта идея вовсе не имеет существенного для современного человека значения. Однако же, здесь имеется одна серьезная трудность. Не столь уж важно, смогут ли ученые создать думающую машину в ближайшем будущем или нет, уже сейчас ясно одно: всей нашей культуры мышления, всего нашего языкового и понятийного аппарата недостаточно для того, чтобы отличить «идеальную симуляцию» человеческого мышления от «настоящего» человеческого мышления. Для одних такое положение дел является свидетельством того, что на самом деле никакого отличия просто не существует, т.е. что «идеальная симуляция» и есть подлинно человеческое мышление (это «и есть» нужно понимать, как говорят в науке, «с точностью до изоморфизма»). И такая точка зрения совершенно справедлива в той мере, в какой понять какую-нибудь вещь (в данном случае, ответить на вопрос «что такое мышление?») означает предъявить модель этой вещи (в частности, предъявить модель устройства, способного самостоятельно мыслить). Для других это повод для того, чтобы задуматься над предельными возможностями и особыми формами определенности нашей культуры мышления и наших форм самосознания и (само)понимания. А что если дело не столько в отсутствии различия между симуляцией и естественным мышлением, сколько в формах самосознания, ответственных за то, как мы вообще понимаем вещи, мир, себя? Может быть, мы не можем отличить одно от другого потому, что мы не можем выпрыгнуть за пределы собственной культуры, в рамках которой провести это различие оказывается невозможным?
Ниже мы поведем речь, главным образом, о деталях и концептуальных условиях возможности самого мероприятия — постоянно, однако, имея в виду культурологический фон интересующей нас проблемы. Мы попытаемся показать, что на сегодняшний день никаких концептуальных препятствий на пути создании «думающей машины» (пока?) не существует. Это следует понимать так: идея «идеальной симуляции» человеческого мьшшения представляется нам вполне реализуемой. Однако, несмотря на то, что проект искусственного разума способен будет прояснить многие моменты «механики» мышления, понятие сознания в результате этого проекта останется практически не проясненным. Понятие сознания может быть прояснено только на пути его собственного, углубленного самоанализа, а не с дистанцированной от него точки зрения. Современная культура мысли готова произвести на свет «модель мозга», способную симулировать современные формы мьшшения, но этого еще не достаточно для того, чтобы обогатить жтерпретативные возможности, имеющейся у нашей культуры, т.е. недостаточно, чтобы обогатить ее смысловые резервы. Фактически это означает, что создание искусственного разума ничего не добавит нам для понимания того «что есть человек», поскольку вся эпоха модерна (в ее научном ключе) сама по себе была развернутым ответом на вопрос «что мы можем сказать о человеке как о думающей машине?». «Искусственный интеллект» - это не просто «один из» объектов исследования среди множества прочих: это есть всеобщая, всеобъемлющая и ныне доминирующая форма понимания, характеризующий научно-познавательное мышление как таковое. Не даром «искусственный интеллект» оказался в поле зрения ученых (а не заведомых шарлатанов): он уже давно, со времен Декарта, метафизике Метода которого обязана своим существованием наука, «объективно» существовал в качестве способа человека смотреть на самое себя, на свой мир.
Создание «искусственного разума» станет последним культурно значимым проектом эпохи модерна. Парадоксальным образом, именно этот проект нагляднее всего сумеет продемонстрировать ограниченность рамок научно-познавательного самосознания и чисто научного отношения к вещам. После его осуществления станет окончательно ясно, что переход к иной логике мышления, к иным формам самосознания и понимания является и возможным, и неизбежным.
