Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I . Семейная жизнь и повседневный быт женщин в древней руси (x-xv вв.) 46-115
1. Условия заключения брака и место женщин в свадебной обрядности X — XV вв 47
2. Повседневный быт древнерусских женщин X — XV вв 56
3. Имущественные права женщины в семье в X — XV в 71
4. Древнерусская женщина в супружестве. Образы «доброй» и «злой» жены 79
5. Женщина-мать в древнерусской семье X — XV вв. Отношения матерей с детьми и материнское воспитание 88
6. Интимная жизнь, интимные переживания женщин в X — XV вв 99
7. Прекращение замужества и право древнерусских женщин на развод 107
ГЛАВА II. Семейная Жизнь И Повседневный Быт Женщин В Эпоху Мосновсиого Царства (XVI-XVII вв.) 116-210
1. Условия заключения брака и права женщин. Место женщин в свадебной обрядности XVI-XVII вв 117
2. Повседневный быт «московиток» XVI-XVII вв. Распорядок дня, работа и досуг 130
3. Имущественные права женщин в руских семьях XVI-XVII вв 148
4. Супружеская роль и частная жизнь женщин в Московском государстве XVI-XVII вв 161
5. Материнство и материнское воспитание в XVI-XVII вв 174
6. Интимные переживания в частной жизни женщин XVI-XVII вв. Любовь вне брака 187
7. Прекращение замужества и право женщин на развод в XVI-XVII вв 210
ГЛАВА III . Семейная жизнь и повседневный быт женщин в Росии в XVIII — начале XIX в 211-320
1. Изменения в образе жизни россиян в начале XVIII века. Появление новых форм общения представительниц привилегированных сословий.. ...211
2. Условия и порядок заключения брака женщинами в XVIII — начале XIX в 214
3. Повседневный быт женщин разных социальных слоев в XVIII — начале XIX в 236
4. Имущественно-правовое положение женщин в русских семьях в XVII! в 249
5. Супружеская роль женщин в русских семьях XVIII-начала XIX в.: изменения в мотивации брачного поведения, семейных ролей, взаимоотношениях жен с мужьями 260
6. Интимный мир и интимные переживания русских женщин XVIII в. Любовь вне брака 273
7. Материнство и материнское воспитание в XVIII - начале XIX в 281
8. Домашнее образование в конце XVIII — начале XIX в. и роль в нем женщин 298
9. Прекращение замужества, признание его недействительным и право женщины на развод в XVIII - начале XIX в 307
Заключение. 321-354
- Условия заключения брака и место женщин в свадебной обрядности
- Повседневный быт «московиток» XVI-XVII вв. Распорядок дня, работа и досуг
- Супружеская роль и частная жизнь женщин в Московском государстве XVI-XVII вв
- Изменения в образе жизни россиян в начале XVIII века. Появление новых форм общения представительниц привилегированных сословий..
Введение к работе
Цель работы "Ніенщина в руссной семье X — начала XIX в.: динамина социо-нультурных изменений" — внести посильный вклад в изучение русской семьи, а также в развитие новой отрасли гуманитарного знания — так называемых тендерных исследований. Учитывая "фактор пола", точнее — "взаимоотношений полов"1, они углубляют сложившиеся представления об обществе, механизмах и этапах его развития.
Рождению нового подхода к изучению истории семьи предшествовали общественно-политические события конца 60-х гг. XX в. в Европе и США. Сопровождавшие их научные споры буквально взорвали старые социальные концепции, поставив под сомнение традиционные методы исторического анализа. Возросшие трудности исторического познания — расширение числа источников, опровержение прежних итогов и результатов, неудовлетворительность старых методик и методологических ориентиров — потребовали от ученых разработки таких приемов реконструкции прошлого, которые были бы основаны на синтезе знаний и интеграции наук. Этим объяснялся рост внимания к этносоциологии, этнопсихологии, социальной антропологии. Фамилистика — изучение семьи — превратилась тогда в самостоятельную научную дисциплину.
Идея междисциплинарности и научного взаимодействия оказалась успешно реализованной четверть века тому назад в первых программах, названных "women s studies" ("изучение женщин"). Их авторы — представители двух американских университетов (Корнельского и в Сан-Диего) — убедительно доказали, что "женская тема" — многогранна и комплексна, что в ней пересекаются проблемы экономики и политологии, социологии и юриспруденции, культурологии и религиеведения. Одновременно возникла потребность по-новому взглянуть и на прошлое, учитывая систему ценностей той половины человечества, которая в силу разных причин все время оставалась "в тени". Новое научное направление — изучение роли женщин в истории — потребовало особых методов и знаний, особого ракурса исследовательского видения2. Его сторонники предлагали "восстановить историческую справедливость" и показать роль женщин в разных сферах жизни общества, проанализировав отношение современников к участию женщин в социальной жизни, изучив "формальные" и "неформальные" общественно-политические роли женщин, их ценностность.
После объявления ООН 1975 года "Всемирным годом женщины", в рамках реализации международных программ по изучению женской истории и особого "Десятилетия женщин" (Women s Decade, 1975), на свет появились сотни статей и монографий, посвященных истории женщин в Европе и Азии, Америке и Африке, освещающих разные эпохи и периоды3. Вопрос о том, "есть ли у женщин своя история"; был, таким образом, решен положительно.
Однако международные конференции последнего десятилетия, на которых сторонницы идеи "переписать прошлое под новым углом зрения" обменивались полученными результатами своего научного творчества, показали, что для переворота в системе идей (и смены парадигм) одного сбора и обобщения материалов по "истории женщин" недостаточно. Нужен был принципиально новый шаг, новый подход, новые методы обработки информации и новый понятийный аппарат. По предложению американской феминистки Джоан Скотт — автора знаменитой статьи Тендер — полезная категория исторического анализа"4, в которой она предложила отказаться от противопоставления "мужской" и "женской" истории и изучать прежде всего отношения полов, тендерную историю — в мировую науку было введено новое понятие. Вместо использовавшегося ранее биологического термина "sex" ("пол"), исследователи женской истории стали пользоваться словом "gendef ("социально-окрашенное понятие пола").
Тендерные исследования, основанные на междисциплинарном подходе, привлекли много новых специалистов, расширили круг приверженцев нового направления. Формированию "тендерного анализа" как особой субдисциплины способствовал, с одной стороны, интерес к ней тех, кто изучал проблемы массовых политических движений и увидел в исследовании движения женщин, феминизма и суфражизма один из путей понимания актуальных вопросов современности: всегда ли существовало пресловутое "угнетение женщин", в чем его суть, а если оно было — то как и когда возникло, в чем состояли причины его появления и каковы, следовательно, формы и методы преодоления неравенства5.
С другой стороны, тендерный подход к исследованиям был поддержан медиевистами и модернистами (специалистами по истории Нового времени). Именно эти историки, изучавшие "классический" (западноевропейский) вариант Средневековья и Возрождения, первыми почувствовали необходимость отказаться от упрощенного, событийно-политизированного подхода в освещении исторического прошлого и считать изучение доиндустриальных эпох "испытательным полигоном" новейших исследовательских методик. Специалисты по истории Средневековья — прежде всего французские — первыми обратили внимание на Человека как субъекта истории, введя понятие "микрокосм" ("Человек как подобие Вселенной"). Они же предложили выявить те внутренние взаимосвязи между разнообразными сферами человеческой деятельности, которые обеспечивали развитие общества, его целостность и неповторимость на каждом временном этапе.
Благодаря подходу к изучению Средневековья и раннего Нового времени с точки зрения культурно-исторической антропологии ими был начат скрупулезный (в том числе — тендерный) анализ факторов и явлений "длительного действия" (duree"). Отметив, что — в отличие от явлений политических — явления, относящиеся к "домашней сфере", "частной жизни" и повседневности отличаются исключительной временной протяженностью, медиевисты призвали изучать "на равных" не только социо-культурную изменчивость, но и статику в истории. Учтя опыт и достижения феминологов, они как бы сместили акценты, сменили "центр тяжести" в тематике исторических трудов. Французские (а за ними английские, американские, скандинавские) ученые согласились с выводами исследовательниц "женской истории", что для истории "мужской" характерно особое акцентирование сферы публичного — внешней политики, дипломатии, войн, политических катаклизмов. Равнодушные к сфере частного, мужчины (авторы летописей, философских трактатов, составители договоров и, столетия спустя, историки) всегда концентрировали свое внимание исключительно на событийной стороне истории государств, на публичном аспекте культурной истории, в которых женщины веками были скорее "представлены", нежели играли ключевые роли. При изучении же частной сферы жизни социума, охватывающей семью и повседневный быт статус, роль, права, обязанности, особенности социального поведения женщин, отношения между ними и мужчинами оказались на первом плане, став структурообразующим фактором.
"Новая историческая наука" — а именно так стали именовать направление, объединившее, помимо сторонников так называемой школы Анналов (т.е. группировавшихся вокруг французского журнала "Annates: Economies, Societes, Civilisations"), многих историков, сотрудничавших с английским журналом "Past and Present", немецким "Geschichte und Gesellschaft", итальянским Storici , австрийской инициативной группой Кремского института по изучению структур повседневности — вобрала в себя немало методов и подходов этнологов. Как и этнографы, изучающие материальные формы существования человека в комплексе с изучением традиционно-бытовых компонентов культуры (обычаями, традициями, верованиями, искусством, обрядами, праздниками) сторонники "новой исторической науки" предложили не разрывать "целостную ткань прошлого" и изучать жизнь людей ушедших эпох многогранно, используя источники и методы разных гуманитарных дисциплин. При этом особое внимание обращалось не на сами вещи и явления повседневности, а на отношение к ним человека, на общий социально-психологический и интимно-личный микроклимат жизни людей, на "облик человека", формировавшийся в зависимости от форм его деятельности и самовыражения.
Идеи сторонников "новой исторической науки", объединившей историю и этнографию, нашли поддержку у исследователей проблем исторической психологии, позиции которой очень окрепли в те годы. К середине 70-х годов относится введение в историографию термина "менталитет" и использование этого понятия (наряду с понятием изменчивых "ментальностей") для характеристики "неотрефелексированных (неосознанных) умонастроений" общества или его отдельных групп6. Отрицая распространенную точку зрения о том, что люди прошлого имели примерно те же чувства и переживания, что и люди современные7, сторонники "школы Анналов" скептически отнеслись к возможности говорить о тождестве содержания эмоциональных понятий в разные исторические эпохи и задумались над тем, что общего у человека прошлого с человеком нашего времени и что отличает "тех" людей от наших современников. "В противоположность широко распространенной стараниями философов и писателей концепции о вечном человеке, постоянно тождественном себе в своих материальных и духовных потребностях, в своих страстях и равномерно распределенном здравом смысле, историк утверждает — и показывает — вариации, эволюцию людей во всех отношениях, — полагал П.Мандру, специалист по исторической психологии. — Каждая цивилизация или, скорее, каждый момент цивилизации выявляет, что человеческое существо изрядно отличается как от своих предшественников, так и от своих преемников"8.
Интерес к "истории эмоций" и "истории представлений" заставил исследователей прийти к выводу о необходимости учета и здесь тендерного фактора, особенностей "поведенческого модуса" разных полов в разные эпохи. Стремление понять и объяснить поступки людей, их склонность к конформизму или, напротив, к девиантному (отклоняющемуся от нормы) поведению с учетом социальных, тендерных, возрастных особенностей создало новые направления исследовательского поиска: историю детства, старости и вдовства, историю этнических образов (имагологию), историю представлений (о стыде, страхе, сексуальности) и т.п. Но не только новые исследовательские направления, не только история ментальностей, культурно-историческая антропология и изучение массовых движений были "питательными источниками" все более крепнущих тендер ных исследований. Н сторонникам использования тендерного подхода при рассмотрении событий прошлого примкнули и многие ученые-традиционалисты, причем не связанные единством мировоззрений: марксисты, позитивисты, структуралисты, неокантианцы, холисты . Симптоматично, что все они — несмотря на огромный спектр политических взглядов — увлеклись идеей "переписать историю" и потому щедро предлагали использовать методы и подходы, освоенные ими за годы предыдущей исследовательской деятельности.
Уважительность "гендеристов" ко всем точкам зрения и исследовательским методикам, их терпимость к полярным точкам зрения позволили им взять лучшее из того, что было наработано предшественниками. У тендерной истории появились собственная методология, свой понятийный и концептуальный аппарат, которые использованы в настоящей работе10. Достижения новой отрасли гуманитарного знания были отмечены в 1987 г. на учредительном конгрессе "Международной федерации исследователей, изучающих историю женщин" — первом интернациональном объединении ученых, признающих тендерную тематику. Сейчас в этой организации зарегистрировано более трех десятков стран, в том числе и Россия11.
Историки нашей страны позже ученых других стран откликнулась на растущий во всем мире интерес к изучению "женской истории", не говоря уже о тендерных исследованиях. И все же в последние годы это направление оказалось в центре внимания многих специалистов. Если десять-пятнадцать лет тому назад важность и актуальность "женской темы" приходилось все время обосновывать и доказывать, то отныне в этом — по мнению редакции созданного в 1996 г. ежеквартального альманаха "Женщины в российском обществе" — никто не сомневается: практически все ее стороны так или иначе связаны с проблемами сегодняшнего дня.
Однако основное внимание российских историков, этнографов, социологов и политологов — как это было и в других странах — оказалось сосредоточенным на современности, в крайнем случае — на изучении XIX века. "История женщин" России доиндустриальной эпохи, их правовой и семейный статус в X — начале XIX в. изучались до сих пор лишь фрагментарно немногими российскими и некоторыми западными учеными. Обобщающих работ на эту тему нет ни у нас, ни за рубежом (см. раздел "Историография". Это и определяет научную новизну диссертации.
Выбрав предметом исследования статус женщины в нонтенсте частной сферы жизни социума, в качестве одной из первостепенных задач ставится изучение семьи, семейной экономики, семейного "микроклимата" и властной иерархии, включающей права и обязанности, а также исследование повседневных контактов и связей тех, кто принадлежал к кругу близких (родственников, знакомых, соседей, слуг). В условиях доиндустриальной России — особенно в средневековье — господство нетоварного ("потребительского", натурального) хозяйства делало семью самой важной ячейкой жизни: именно там, дома, производились и распределялись предметы первой необходимости. И в то же время именно эта, частная сфера была — в отличие от публичной — своеобразной "сферой господства" женщин.
Главной же исследовательсной задачей работы стало выявление общих соционультурных изменений в русской семье X — начала XIX в., связанных с эволюцией статуса женщин, хронометрирование их в соответствии с общими историческими периодами, выяснение причинно-следственных связей с учетом экономико-правового, историко этнографического, семейно-демографического, религиозно антропологического, историко-психологического, сексологического, этического и других аспектов. Обратившись к анализу "сферы женского господства" на протяжении длительного времени, автор поставил во главу угла рассмотрение взглядов и представлений, характеризовавших отношение к женщинам в русском доиндустриальном обществе и прежде всего — отношений в семье и домохозяйстве. Предметом исследования являются также отношения и связи, структурировавшие жененую повседневность, внутренний, духовный мир женщин, в том числе отношение их самих (когда это возможно проследить по источникам) к социально обусловленным ожиданиям (экспектациям).
Едва ли можно отрицать, что поставленная задача столь же актуальна, сколь и сложна. Одна из сложностей связана с широкими хронологическими рамками работы, попыткой комплексно охарактеризовать процесс на протяжении девяти веков. Такая постановка проблемы оказывается возможной благодаря детальному, скрупулезному анализу частных вопросов истории права и истории семьи, сделанному многочисленными предшественниками исследователей женской и тендерной истории — юристами и этнографами. Что же касается историков, то они изучали интересовавшие их сюжеты, как тогда было позволено. Несмотря на все ограничения, историки (а особенно — этнографы) внесли в изучение истории духовной культуры доиндустриального русского общества огромный вклад. Но все же именно нынешний отход от прежних стереотипов, связанный с отказом от "единомыслия" в науке, позволяет поставить тему настолько широко, чтобы попытаться проследить множество изменений в правовом, социальном, семейном статусе женщин разных социальных слоев за несколько веков, построить "модель", обосновать репрезентативность предлагаемой аналитической конструкции.
Нижней хронологичесной гранью диссертационной работы избрано международное признание государства Русь (X в.). Кроме того, конец X в. — рубеж, определяемый начавшейся сменой системы идей — христианизацией древнерусского общества и получением церковью монопольного права регуляции семейно-брачных отношений. Верхняя хронологичесная грань — начало XIX в.- продиктована общей периодизацией русской истории. Во-первых, начало XIX в. отделяет историю доиндустриальной России от истории России индустриальной, буржуазной, поскольку начавшийся в 1830=х гг. промышленный переворот и общие социально-демографические процессы усложнили сословную и общественную структуру России. Во-вторых, примерно в 10-е гг. XIX в. завершился полувековой период российского "просвещенного абсолютизма", и в системе политического управления начались преобразования, способствовавшие эволюции России в сторону буржуазной монархии. В-третьих, начало XIX в. является определенным рубежом в истории развития национального самосознания и культуры. И наконец, к 10-20-м гг. XIX в. относится возникновение в России женского движения, развитие которого, а также постановка жененого вопроса были характерны уже для последующего периода, то есть для индустриального, буржуазного общества.
Наличие в современном гуманитарном знании множества различных приемов и теоретических подходов требует определения своего места в их системе (на чем вовсе не настаивали в былые дни). В качестве примера можно напомнить, что знаменитый спор об "исходном рубеже" в оценке женской роли в домашней, семейной сфере до сих не утих. Он сохраняет значение и интерес, по крайней мере для тендерных исследований. "Традиционалисты" (прямые последовательницы феминисток и суфражисток начала века) исходят из посылки если не о подчиненной, то о социально-пассивной роли женщин в большинстве обществ, и, следовательно, ищут пути выхода из этой ситуации. Сторонники "новой исторической науки" настаивают на том, что ограничение активности женщин домашней сферой не является исключительным показателем подчиненности, а в определенных культурных контекстах (особенно в прошлом) может быть даже "ключевой позицией" власти, формой скрытого воздействия на мужчин. Высказать свою позицию в давнем споре — еще одна задача данной работы.
Но можно ли вообще реконструировать какую-то "общую" историю русских женщин? Те, кто скептически относится к идее самостоятельного существования "истории женщин", настаивают на том, что женская половина населения Руси, Московии и особенно России XVIII столетия — не была однородной в социальном смысле: статус и права холопок или крепостных крестьянок разительно отличались от положения и прав представительниц знатных княжеских, боярских или дворянских фамилий. Однако женщины во все эпохи составляли около половины всего населения, и — хотя и не были жестко структурированным социальным объединением — имели уже в силу принадлежности к своему полу интересы, устремления, жизненные ценности, а силу этого и определенный социальный статус, отличный от статуса мужчин12. Сравнивая этот статус, права, значимость и роль в семье женщин разного социального ранга, прослеживая изменения в них на протяжении столетий, можно найти и то "общее", что было характерно для социального положения женщин вообще, и то "частное", что определяло статус представительниц определенного класса, слоя или подгруппы, а также "индивидуальное", "единичное", а подчас уникальное или случайное, что содержало "ростки", "намеки" на возможность изменения "общего", так как могло воздействовать на изменение этических норм, законов, представлений.
Структура работы определена не только хронологией, но и характером источников, отразивших "женскую историю" в доиндустриальной России. Их особенности, объем и содержание (см. раздел "Обзор источников") предопределили необходимость внутренней периодизации огромной доиндустриальной эпохи, деления ее на три периода: "домосковский" (X — XV в.), "московский" (XVI — XVII в.) и период европеизации России (XVIII — начало XIX в.). Им соответствуют три главы настоящей работы13.
В каждой из них ставится задача выявить динамику социо-культурных трансформаций, отражавших изменение отношения к месту и роли женщины в обществе, проанализировав такие традиционные для этнографии семьи аспекты, как:
— влияние особенностей процесса создания семьи (института знакомства, права на самостоятельность в выборе супруга, представлений об "обычном" и "предпочтительном" спутнике жизни, запретов и ограничений брачного права) на последующей семейный статус женщины;
— структура повседневности (распорядок дня, величина трудового вклад женщин разного социального ранга в семейную экономику, отношение к женскому труду, его престижности и вознаграждаемости, досуг женщин, формы и широта общения в зависимости от социального и семейного статуса женщин);
— правовой статус женщин в семье (частновладельческие, имущественные, наследственные права) и женская процессуальная дееспособность;
— роль женщин в супружестве (особенности распределения семейных ролей и возможность авторитарности, патриархального подавления, степень обособленности, образ идеальной супруги и анти-идеала в контексте православных ценностей);
— особенности материнства (планирование семьи, число детей в ней, материнское воспитание и обучение, отношение к детям и детству) и отношений подобных материнским или замещающим их (с кормилицами, нянями, бабушками и т.п.);
— мир женских чувств (содержание интимных переживаний, социокультурные и религиозные установки о различиях полов, символы и ритуалы, отражающие "двойной стандарт" поведения и морали в самой скрытой, интериорной сфере);
— возможности прекращения брачного состояния и права женщин на развод (права на "персональную автономность" женщин в браке и в принятии решения о его расторжении, мотивах и следствиях подобных поступков).
Автор полагает, что из различных исследовательских методов и мето-дин, выработанных современной исторической наукой, к "женской истории" применимы практически все (потому что сама тема многогранна). Даже противопоставляющие себя друг другу агрегативный метод (от франц. agrege — соединять, сцеплять) — метод сбора разрозненных фактов и составления картины-мозаики, и казуальный — метод детального рассмотрения уникальных, редких, нетипичных явлений, (одни их которых стали, а другие — не стали основой каких-либо изменений в социальной психологии, демографическом поведении, общественном сознании), — вполне "уживаются" на исследовательском поле "женской истории". Оба эти метода, раскритикованные когда-то Р.Коллингвудом как методы написания истории "с помощью ножниц и клея", то есть формальной компоновки собранных в источниках фактов14 дополняются интерпретативным, заставляющим прошлое "выдавать свои тайны", даже когда источников не хватает, когда они упрощают явление или искажают его (он особенно необходим при исследовании иконографических и живописных источников, позволяющих анализировать и сравнивать жесты, позы, композицию). Очень продуктивным является и выработанный школой Анналов этнологичесний подход к исследованию явлений доиндустриальных эпох — метод обращения к средневековым источникам тех вопросов, которые этнолог, работая в полевых условиях, задает живым людям, общаясь с ними с глазу на глаз. Нет нужды доказывать важность номпаративного (сравнительного) метода работы — как в плане локальных сопоставлений (регион, страна, Восток и Запад), так и в плане конфессиональных, хронологических, дискурсивных (так как формы дискурса о женщинах были различными — "нормативный" светских законов, "дидактический" законов церковных, "фольклорный" и т.д.). Сохраняет свое значение с точки зрения выявления динамики и исторической перспективы развития того или иного явления в многовековой истории русских женщин и принцип историзма.
Комплексное использование всех перечисленных методов и методик — один из путей воссоздания "всеохватывающей, всесторонней истории (I histoire totale), о которой легко говорить, но очень трудно разрабатывать". "Тотальная история — не всемирная, — писал М. Блок. — Она охватывает определенный отрезок времени и может быть вполне локальной. Но это история людей, живших в конкретном пространстве и времени, которая рассматривается с максимально возможного числа точек наблюдения, в разных ракурсах, чтобы восстановить все доступные историку аспекты их жизнедеятельности, понять их поступки, события их жизни в их многосложности..." 15. В данном случае — речь идет о попытке воссоздать "всестороннюю историю" русских женщин, рассмотрев их статус в частной сфере, в семье, домохозяйстве.
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ
Реконструкция повседневного быта и семейной жизни русских женщин в доиндустриальную эпоху требует скрупулезного поиска необходимых источников, позволяющих вступить в своего рода диалог с людьми, жившими много веков назад. Начать этот диалог непросто: источники по истории быта, повседневности, ментальности как всего общества, так и определенных его групп (в том числе — женщин) весьма разнохарактерны. Среди них имеются письменные, материальные, этнографические, лингвистические, фольклорные. Ставя целью представить, как женщины в прошлом выходили замуж, вели семейную жизнь, хозяйничали в доме, распоряжались имуществом, рожали и воспитывали детей, любили и страдали, то есть стремясь уловить картину "женского мира", понять ценности и систему поведения представительниц разных социальных страт, необходимо привлечь для анализа все типы источников. Однако сопоставляя и комбинируя их, стоит принять во внимание ряд обстоятельств.
Во-первых, огромный комплекс письменных источников по теме — отнюдь не "окно, распахнутое в прошлое" : он характеризует не столько саму реальность, сколько представления о ней современников. Во-вторых, (и оно вытекает из первого) осуществление поставленных задач осложняется тем, что исследователь пытается их решить, подходя с современными мерками, современным понятийным аппаратом (другого у нас нет) к анализу событий и явлений прошлого и, следовательно, не может претендовать на адекватность своей реконструкции картине тогдашнего мира. В-третьих, каждый исследователь субъективен и, следовательно, его "видение" прошлого, в частности — истории женщин, не может претендовать на единственность.
Специалисту по "женской истории" (и это в-четвертых) приходится преодолевать и еще одну сложность. Она связана с тем, что на протяжении всего рассматриваемого периода абсолютное большинство письменных текстов создавалось мужчинами. Именно мужчины были летописцами, мужчины создавали законы (и конструировали всю правовую систему не просто исходя из собственной системы ценностей, но и в своих интересах), мужчины-писцы записывали и формализовывали тексты различных документов (сделок, договоров и т.п.). Поэтому анализ источников по "женской истории" должен быть воистину "борьбой против того видения, той оптини, которая навязывается источниками"1 — а именно "мужского видения", а порой и откровенно секситского восприятия2.
Размышления над перечисленными выше препятствиями (гносеологическими, герменевтическими, эвристическими) в процессе исторической реконструкции приводят к выводу о необходимости такой систематизации разнообразных по происхождению источников, которая могла бы максимально приблизить нас к миру людей прошлого и, одновременно, дать возможность проследить его развитие, изменения во времени. Первичным признаком систематизации правильнее всего избрать хронологический (время создания и бытования источника), вторичным — содержательный. Стремление к созданию возможно более целостной и объемной картины, заставило прибегнуть к уже опробованному раннее принципу разделения источников на нормативные (содержащие предписания, нормы, правила поведения, в том числе лишенные строгой обязательности, но в то же время характеризующие желательный образец, идеал) и ненормативные (отображающие саму реальность либо являющиеся "сколком", живой частью ее). Взятые в комплексе, нормативные и ненормативные источники позволяют очертить некую общую социальную парадигму с учетом большой вариативности в рамках этой единой установки3.
Условия заключения брака и место женщин в свадебной обрядности
Демографические и социально-психологические процессы, характеризовавшие повседневную жизнь людей русского средневековья находились в зависимости и от исторических обстоятельств, диктовавшихся эпохой, и от неких традиционных норм и установок, сохранявшихся из поколения в поколение. Эти традиционные нормы и установки незримо направляли судьбу человека на протяжении всего его жизненного цикла, имевшего ряд общих для всех, важных и с этой точки зрения лиминальных (переломных) рубежей. Таким важнейшим жизненным рубежом для девушки и женщины было замужество. Даже в догосударственныи и дохристианский период лиминальность этой грани была очевидна: вплоть до "всхыщения" и создания брачной пары девушка не считалась взрослой и самостоятельной. Осуждающий тон автора "Повести временных лет", описавшего умыкания, позволяет предположить, что такая архаичная форма заключения брачных уз, хотя и преобладала до принятия христианства у большинства племен, уже к X в. стала пережитком1.
С точки зрения женской и тендерной истории, важно подчеркнуть, что описание умыкания в древнерусских летописных сводах отразило традицию согласования сторон:" И ту умыкаху жены собе, с нею же кто съве-щашеся". Это одно из наиболее ранних свидетельств проявления частных, индивидуальных интересов женщины. Браки-"убегом", "всхыщением" довольно долго бытовали в среде "простецов". Как и в Западной Европе, где в пенитенциалиях IX в. казусы похищения невест были весьма распространенными, в российских епитимийниках XIII-XIV вв. наказания за умыкание ("тайнопоимание", "свадбу" без участия священнослужителей) нередко "открывали" список прегрешений на сексуальной почве. В поздних исповедных книгах они редки, хотя остатки обычая этнографы наблюдали и в XIX в. Ненормативные источники не содержат ни одного случая наказания за это мужчин, что заставляет предположить хорошее знание невестами своих обольстителей и позволение уводить себя вполне добровольно, по "съвещанию"2. Канонические сборники и памятники смешанной юрисдикции домонгольского времени резко осуждали посещение "мужами и женами" всевозможных "игрищ", как дневных, так и ночных, особенно "опроче воле" супруга или супруги. Но это в то же время означает, что "игрища" и "поиманье жен у воды" 3 влекли к себе и молодежь, и супружеские пары, и появляться на этих сборищах не было зазорным даже замужней женщине одной, если на то было согласие мужа4.
Другая древняя форма закрепления брачных уз, сосуществовавшая в раннефеодальной Руси с умыканием, — "брак-приведение" с договорными элементами5 — свидетельствовала о частичной утрате женщинами права на проявление свободной воли при выборе супруга и преимущественной роли в этом деле родственников или родителей невесты. Безличная форма глаголов ("и приводише..", "ведена бысть"), употребляемая летописцем, в известной мере отражала несамостоятельность женщины как субъекта в матримониальных делах ("ведена бысть дщи Святополча Сбыслава въ лях за Болеслава"; "ведена дщи Володарева за царевичь Олексиничь, Царю-городу")6.
Спорным по сей день остается вопрос, существовала ли в древнейшей Руси "купля жен", известная как брачный обряд многим славянским народам и описанная арабскими авторами7. Дискуссионность рождена двояким толкованием термина "вено". Традиционным для русской историко-юридической литературы является определение его как суммы выкупа за невесту8. В то же время, ряд свидетельств позволяет рассматривать термин "вено" как синоним "приданого", а это исключает существование "купли" в истории русского права ("...Убо муж да възратит жене и вено, аще възят что от нея ино"; "и дасть Корсунь царема за вено"9).
В 988 г., с крещением Руси, церковь утвердила за собой монопольное право утверждения брака. Те, кто пытался "пойматься через закон", то есть соединялись брачными узами вопреки церковным правилам, наказывались епископом10. Примерно с XI в. на Руси начали складываться те нормы брачного права и свадебные ритуалы, которые — хотя и с изменениями, отражавшими эволюцию общества в целом, — сохранялись на Руси и в России столетиями. Формирование брачно-семейного права шло двумя путями: через трансформацию древних семейно-брачных обрядов в правовой обычай и через узаконение решений органов церковной власти, опиравшейся в своих действиях на византийское брачное право11.
О влиянии традиций обычного права на нормы права писаного свидетельствуют русские памятники Х-ХІ вв., упоминающие предварительный брачный сговор, которому предшествовали своеобразное сватовство и помолвка. Летописец упоминает их в связи с событиями 945 г. (после убийства князя Игоря Старого сватов к великой княгине Ольге слал древлянский князь Мал). По обычаю, помолвке сопутствовала трапеза у родителей невесты — пирог-каравай, каша и сыр. Разрезание сыра закрепляло помолвку, а отказ жениха от невесты после этой процедуры, считавшийся оскорблением чести женщины, наказывался штрафом: "... за сыр гривну, а сором ей три гривны, и а что потеряно, за то ей заплатити...". Со времени заключения брачного сговора будущую невесту старались уберечь от всех житейских соблазнов: даже если ее "инь некто" "прелстил и осквернил" — жениться на оскверненной закон предписывал сговоренному жениху12.
В ходе брачного сговора будущие родственники договаривались о размере приданого и предполагаемом дне свадьбы. Мнением будущих новобрачных никто — даже формально — не интересовался13. "Приязнь" между будущими женихом и невестой рисовалась современникам не столько как необходимая предпосылка, сколько как возможное следствие брака. В брачных договорах, заключенных в боярско-княжеской среде, роль девушек была "инструментальной": они были не более, чем средством достижения согласия между соперничающими родовыми объединениями. Такая роль их в матримониальном союзе была тогда важнее личных судеб и устремлений.
Несамостоятельность девушек, впервые выходивших замуж и потому полностью зависимых от воли родителей, равно как значительная роль экономических соображений при заключении брака, в X-XV вв. почти исключали супружество, основанное на сексуальном или духовном влечении. Правда, в "Кормчих книгах" — сборниках норм византийского права, имевших большое хождение на Руси — получение согласия вступающих в брак определялось как один из элементов брачной поцедуры14 — но никаких данных о том, что это выполнялось, нет.
Примерно с XIII в. подписи на брачном договоре стали ставить не только старшие члены семьи, но и сами вступающие в брак. Когда речь шла о втором и последующем браках, они могли оговорить всю сделку самостоятельно. Это подтверждает новгородская берестяная грамота № 377 (XIII) в.: "От Микиты ко Ульянице. Пойди за мене. Яз тебе хоцю, а ты мене. А на то послухо Игнате..." 15. Аналогичное признание безымянного новгородца, сообщившего адресату своего письма, что он "ся оженил" (XIII в.) свидетельствует, что среди совершеннолетних новгородских своеземцев бывали случаи самостоятельного заключения брачной сделки16.
Нарративные и даже нормативные памятники домосковского времени свидетельствуют, что в некоторых (достаточно редких) ситуациях настоять на своем решении могли и девушки, впервые вступающие в брак. Так, об этом говорит известный летописный эпизод с полоцкой княжной Рогнедой, отказавшейся разувать "робичича" — то есть выходить замуж за сына рабыни, незаконнорожденного Владимира Святославича (X в.), а также сообщение хрониста о Софье Палеолог, которая сама "восхотела" выйти замуж за в. кн. Ивана III (XV в.). Кроме того, имеются статьи в Уставе князя Ярослава Владимировича, карающие родителей за доведение дочери до самоубийства из-за брака поневоле, а также в тех случаях, "аще девка восхощет замуж, а отец и мати не дадят" (вполне возможно, что Устав имел в виду не конкретного избранника, а само по себе стремление девушки быть замужней и не дожидаться "лучшего" брачного партнера)17. В пользу этого предположения говорят специальные статьи Устава об ответственности родителей, не выдавших дочерей замуж "вовремя", а также особые поучения духовенству ("а которые девицы поспели — и вы их давайте замуж...")18.
Повседневный быт «московиток» XVI-XVII вв. Распорядок дня, работа и досуг
Заключение брака было для всех женщин — от княгини до простолюдинки — лиминальной (переломной) фазой их жизненного цикла. С замужеством начиналась самостоятельная жизнь. Ее содержание и особенности во многом были предопределены социальным статусом. Но в жизни представительниц различных социальных страт в XVI-XVII вв. общего было больше, чем отличного. Почти одинаковым во всех социальных слоях был распорядок дня с ранним подъемом и ранним отходом ко сну, равно типичный и для элиты, и для "простецов". Среди "Поучений женам", составленных в XVII в., можно найти прямое указание на то, что хозяйке в доме полагалось вставать раньше всех ("Буди встанлива — буди здрава и радостна")1.
В благочестивых зажиточных семьях, в том числе царской, где строго следовали поучениям, агиографическим образцам и "Домострою", день начинался с молитвы2. Мужчинам "Домострой" наказывал не пропускать молитвенного пения "ни в вечерню, ни в заутреню, ни в обедню", женщинам же, которым надлежало с первого же часа хлопотать по хозяйству, милостиво позволял совершить молитву "как вместимо, по рассуждению". В трудовых семьях женщины, вероятно, успевали лишь перекреститься на образ и сразу приступали к обычным заботам. Дидактическая литература, повествуя о "злых женах", не следовавших предписаниям благочестия и "забывши[х] образу божию помолитися" поутру, напоминала о том, что такой образ жизни чреват душевным перерождением3.
Завтрака у большинства московиток не было. "Раннего еды и пития не творити", рекомендовали церковные поучения, ориентируя прихожанок на аскетический образец. "Раноядение" к XVI в. оказалось даже в списке "грешений" рядом с суесловием, бесстыдством и непослушанием. В народе бытовало убеждение, что дневную пищу надо заработать ("Солнышко на ели — мы еще не ели"). Один из литературных памятников XVII в. зафиксировал ситуацию, когда старшие в доме выразили удивление тем, что невестка "вземла" "раннее и полуденное ядение" 4. Действительно, большинство встававших до света и до подъема остальных членов семьи женщин, прежде, чем начать "вседневные" хлопоты, завтракали — подчас тайно — остатками вчерашней пищи, сохранявшимися теплыми в печи. Но для всей семьи завтрака не готовилось. В одной из церковных инструкций XVI в. упомянуты четыре трапезы (завтрак, обед, полдник и ужин), но, судя по тому, что даже в "Домострое" говорится лишь об обеде и ужине (при том, что вопросу регламентации питания уделена целая глава), женщины в допетровской Руси ели не более двух раз в день. Церковные нормативы, осуждавшие "безгодное ядение" (то есть вне обычного распорядка питания) и остро умно именовавшие его "чревобесием", и народная мудрость ("ужин не нужен, был бы обед") настаивали на приемлемости и даже необходимости воздержаний от пищи5.
Если утренняя еда считалась необязательной, то утреннее омовение — необходимым. На основании широко бытовавших в XVI-XVII вв. лечебников можно утверждать, что девушкам и женщинам рекомендовалось мыться мылом и розовой водой (отваром шиповника) или же "водою, в которой парена есть романова трава" (отваром ромашки)6. Те, кто следовал этим рекомендациям, чистил, вероятно, и зубы "корою дерева горячаго и терпкаго и горкаго на язык шкнутаго (жесткого)". В педагогических сочинениях XVI! в. особо указывалось, что чистить зубы для белизны квасцами или солью, а тем более порохом ("яко же творят жены") — "деснам вредно есть", но -в то же время предлагалось вычищать остатки пищи "костками из курячих голенен" (щеток не знали). Поскольку же "лицевая чистота" даже без "углаждения" специальными притираниями почиталась "украшением лица женского", в простых семьях женщины по утрам непременно подолгу "измывали себя". Те, кто страдал дерматитами, могли смешивать при умывании "мыльну траву" с чистотелом . Церковные правила и наставления, ранее нетерпимые ко всем попыткам женщин искусственно украшать свою внешность ("мазатися" и "краситися", "яко облизьяны"), перестали содержать осуждение методов оздоровления кожи и гигиены. Правда, они по-прежнему критиковали за подобные "ухищрения на прельщение" и "помышления, дабь тебя любили" схимниц. Обычные мирянки в этом вопросе оказались неисправимы; судя по епитимийным книгам, им такие вопросы в XVII в. не задавались .
"Очистив ся от всякие скверны" (душевной — с помощью молитвы и осязаемой — "умыв ся чисто"), женщины всех сословий начинали свой будничный труд. "Между непрестанными хлопотами, стряпнёю, вычищи-ванием и вымыванием посуды, сбереженьем и припрятыванием лоскутков, мелких — в мешочках, покрупнее — в сверточках, "Домострой" оставлял женщине немного минут для умственных занятий",- полагал столетие назад известный филолог и историк Ф.И.Буслаев9. Он имел в виду прежде всего то, что все женщины "груждались" от восхода до заката.
Для представительниц непривилегированных слоев работа была формой выживания, заполняя подавляющую часть дневного, а зачастую и вечернего времени10. С утра до ночи женщины из трудовых семей пропадали на скотном дворе, ухаживая за животиной и домашней птицей, затем работали на капустнике (в огороде). Благодаря их заботам на московских грядках XVI-XVII вв. выращивались даже бахчевые. В селениях по берегам рек женщины занимались рыболовством, следили за сетями (вязали их и сушили), заготовляли рыбу и икру. "Труда нелюбление" было в XVII в. вписано в список главнейших грехов11. Требуя от прихожанок если не любить ежедневные хлопоты, то по крайней мере находить в них радость ощущения собственной нужности, православные проповедники объективно способствовали психологическому облегчению тяжелой ежедневной работы хозяек12.
Составитель "Домостроя" Сильвестр настоятельно рекомендовал всем "государыням дома" иметь запас продуктов, больший, чем требуется семье на год. Так что в домах рачительных хозяек каждый день что-то заготовлялось: солились, коптились, вялились мясо или рыба, кваси лись и солились грибы и овощи, мочились ягоды и фрукты, сушились ягоды и крупы, отжималось масло, сбивались сливки, сбраживались сыры и сметана, готовилась брусничная вода, квас, варилось "питие всякое" — пиво, меды. Всем этим заправляли женщины. Они же следили за выпечкой хлеба, причем — судя по "Домострою" — не реже одного-двух раз в неделю. Хозяйки знали секреты хранения выпечки в деревянных ларях на холоде: подаваемый к столу хлеб всегда был свежим, а черствый считался пищей одних
Супружеская роль и частная жизнь женщин в Московском государстве XVI-XVII вв
Роль женщины в древнерусской семье и семье раннего Нового времени (XVI-XVII вв.) не исчерпывалась только ролью домохозяйки, управительницы имуществом и матери. Немалое значение для женщины любого сословия по-прежнему имело само супружество, однако реконструировать особенности действительных (а не идеализированных, сконструированных церковными дидактиками) внутрисемейных отношений в различных социальных стратах очень трудно из-за отрывочности и крайней скудости сведений. Подробности частной жизни и взаимоотношений с мужьями таких известных и образованных деятельниц как рязанская княгиня Анна Васильевна, московские правительницы Елена Глинская, и Ирина Годунова, старицкая княгиня Евфросинья — такая же тайна для нас, как переживания и чувства их предшественниц X-XV вв. Ни любовных писем, ни дневников, ни автобиографий они не оставили. Однако светские литературные и некоторые типы церковных памятников позволяют представить ту духовную атмосферу, те умонастроения, которые создавали "ментальную ауру" их деятельности, жизнь этих женщин и их современниц в семье.
Представление об идеальной жене, равно как модель образцовых внутрисемейных отношений, по прежнему формировались церковной литературой. Противопоставление образов злой и доброй жены продолжало сохраняться во всевозможных "словах", "беседах", "поучениях" и проповедях на эту тему. И пристальный анализ церковных текстов позволяет заметить медленные, но неуклонные изменения, обусловленные динамикой формирования и, можно сказать, "усложнения" идеалов, сменой дидактических акцентов.
Прежде всего, бросается в глаза то, что церковные писатели оказались вынужденными признать: страсти в жизни людей (и женщин особенно) ко времени "полной победы" православного мировоззрения не только не исчезли, но (к их сожалению) приобрели необычайную экспрессивность1. Благочестию, нищелюбию милостивости, вере, смирению и преданности все также противостояли гнев, зависть, гордость, уныние и все "сласти житейскаа". Это только на страницах житийных текстов хорошим правителям "полагались" смиренные и верные жены, умевшие "подъукрадовати страсти", а хорошим странам — "зело разумны и муже-ствены властодержици", предпочитавшие не выходить замуж ("не посягну присовокупитися мужеви"), чтобы "попечение велие" иметь не о себе, а о "народе" 2. В жизни все было иначе. Столкновение дидактического идеала и стремления подогнать его под стремительно менявшуюся жизнь породило в XVI столетии сложные (не только для того времени, но и для современного восприятия) психологические рефлексии, которые нашли отражение в сюжетных конструкциях ряда православных текстов. Подверженность страстям или, напротив, умение отрешиться от них становились важнейшими элементами женских психологических характеристик. Изображение искренних, живых эмоций женщины сквозь призму канона чувствования, возможного лишь по отношению к божественному, заставляло рисовать влюбленность героини в виде оксюмо-ронного сплава душевных переживаний ("Девгеньево деяние"). В таком сплаве соединялись самые противоречивые эмоции: "исполненности страхом", "трепетом" перед надвигающейся любовью (ранее и обычно такое было возможно лишь по отношению к божественному) и в то же время — ощущение ее неотвратимости (одна героиня жаловалась на нее: "ум ми исхити..." 3).
Стиль "психологической умиротворенности", возникший в конце XV в. и неоспоримо связанный с распространением в России исихазма (учения о возможности слияния, "исихии" человека с Богом) с его учением о спокойствии и безмолвии, оказался в XVI-XVII вв. в сложном противоречии с новыми тенденциями, обозначившимися и в литературе, и в живописи, и в общественной мысли в целом4. Дидактические памятники XVI в. зафиксировали — в описаниях злых тен как более характерных героинь — новую черту в поведении женщин, в мотивации их поступков: надежду на обладание положительным имиджем в глазах окружающих, небезразличие к оценке своих действий в кругу общения (желание не только "быть", но и "слыть", ревностное соперничество, стремление к преобладанию, главенству). Все эти черты характеризовали появление личностного начала, того, что относят к бытийной динамике5. Тема достоинства человека, его права на выбор собственного пути ("самовластия", свободы его души), прозвучавшая в творениях некоторых писателей, могла была бы быть отнесенной и к женщинам — однако далеко не все писатели (вернее, редкие из них!) ставили вопрос о праве представительниц "слабого пола" на самостоятельные чувствования6.
Тем не менее, идея "духовного разума" — живой частицы божественной истины в каждом человеке7 - прямо коснулась оценки возможности духовного раскрепощения женщины при сохранении ею "боголюбия". Такой спектр эмоциональных связей показала "Повесть о Петре и Февронии" и современные ей литературные произведения XVI вв., отразив новые нюансы идеальных отношений женщин с их близкими (мужьями). Именно тогда в православной дидактике произошло некоторое отступление от идеи "второсортности" женщины, казавшееся поначалу неслыханно новым, почти еретическим. Особую роль в этом сыграли произведения православного публициста XVI в. Ермолая Еразма — автора "Повести о Петре и Февронии" и еще нескольких сочинений, в которых он неизменно выступал против бесчествования и умаления женщины8.
Смена акцентов (от безоговорочного осуждения или пренебрежения, "не замечания" женщин — к раскрытию их роли как жен и матерей, от описания биографий одних только выдающихся "жен" земли Русской — к заинтересованности в судьбах простых, ничем не примечательных женских личностей, интересных лишь своей характерностью для эпохи) была вызвана не "гуманизацией культуры" (как полагали некоторые исследователи) или, по крайней мере, не только ею одной9. От эпохи Грозного, да и Годунова странно было бы ожидать утверждения гуманистических идей. Чувственные проявления любви у представителей иных культур как вызывали осуждение у видевших их "московитов", так и продолжала ими критиковаться10.
Периориентация православных проповедей с идей аскетизма на идеи целомудренного бракап, с запрета женщинам "тешиться до своей любви" и кар за любое "ласкателство" — на воспитание умения отличать богопротивные желания (например," удоволства") от разрешенных, допускаемых во имя чадородия и многочадия, — была связана с молчаливым признанием "неисправимости" женщин и человека вообще. В основе подобной перио-риентации лежало одновременно и желание вовлечь злых жен в лоно православного вероучения. Рождался идеал "простой жизни" — с ее радостями умеренности, здоровья, труда и супружеской любви, необремененной волнениями и "хотениями". А из него возникло обращенное к "женам властительским" (то есть княгиням, боярыням и, по всей видимости, дворянкам) требование равнодушно внимать изменам их мужей с холопками и не "держать ревности" (которая как раз в это время, в XVI-XVII вв., была объявлена одним из тяжких грехов — равным клевете, обжорству, зависти или мздоимству)12.
Истинно добрые жены должны были оставлять мужьям и их "полубовницам" из крепостных гаремов все чувственные удовольствия, а самим в это время быть образцами супружеской верности и целомудрия. "Пребеззаконную" картину "скверного смешения" в блуде с рабынею хозяина дома, безымянного буяна и ругателя, оставил автор обличительного произведения XVII в. ("Статира"). Причем законная жена главы домохозяйства была изображена им обретающейся у самого "сквернаго ложа через всю нощ" и наблюдающей за безобразиями, творимыми ее мужем. Ее эмоциональная реакция на подобные бесчинства была далека от учительного "не пререковати мужу ни в чем", быть "послушливой", "чадой тихой, смиренной и кроткой". Увидев своего благоверного, — отмечал автор "Статира", — жена "скоро вещала не един бо скверный глагол..." (то есть скверно выругалась). С точки зрения современных оценок и ценностей такое поведение представляется вполне оправданным, однако автор "Статира" мысленно осудил его13.
Изменения в образе жизни россиян в начале XVIII века. Появление новых форм общения представительниц привилегированных сословий..
Кардинальные преобразования всего уклада российской жизни, которыми начался XVIII век, не могли не изменить и семейно-бытового статуса россиянок различных социальных страт. Иностранцы, побывавшие в Восточной Европе накануне петровских реформ — Самуил Коллинз, Яков Стрейтс, Яков Рейтенфельс1 - еще писали о России как стране "теремного затворничества" девушек и женщин, во всем зависевших от отцов и мужей, не имевших права ни показаться на людях, ни проявить как-нибудь свои желания2. Но в дневниках и путевых записках тех западных наблюдателей российского быта, которым посчастливилось стать очевидцами решительных действий Петра I, взявшегося, по его словам, за "народное полирование" (культурное совершенствование народа), — отразились совсем иные впечатления.
Немецкий путешественник Г.Шлейссингер, описавший Россию начала XVIII в., назвал "пустой басней" утверждение его предшественников о том, что русские девушки "вообще не смеют показаться публично". Рассказывая о большом рынке, находившемся перед стенами московского Кремля, он заметил, что среди торговцев было немало женщин разного возраста. Это подтвердил и чех Иржи Давид: "женщины появляются, где много публики и притом в большом количестве, - записал он, прибыв в Москву в 1699 г. - Сидят на лавках, продают шелка, ленты и так далее, разгуливают в шубах, плавно шествуют в высоких башмаках..."3.
Стоит, однако, учесть, что эти наблюдения иностранцев фиксировали образ жизни отнюдь не представительниц московской аристократии. Между тем именно им — княжнам и дщерям боярским — пришлось испытать не себе все "прелести" воспитания и времяпровождения в недоступных постороннему взору теремах. Поэтому при сопоставлении семейно-бытового статуса женщин допетровского времени и петровской эпохи исключительное значение имеет сообщение секретаря австрийского посольства в Москве И.Корба. 1 марта 1699 г., отметил он, на пиру и последовавшем за ним празднике в честь Бранденбург-ского посла впервые участвовали женщины, в том числе "принцесса Наталья" (Алексеевна, сестра царя). Правда, по его же словам, они пока еще только "смотрели на танцы и шумные забавы, раздвинув немного занавеси", разделявшие две комнаты. И все же И.Корб полагал, что "этот день сильно ослабил суровость обычаев русских, которые не допускали доселе женский пол на общественные собрания и веселые пиршества". Он же отметил, что "теперь... некоторым было позволено принять участие не только в пиршестве, но и в последовавших затем танцах..." 4.
Ломка традиционных представлений о женщине, ее правах, роли, значимости и месте в семье происходила одновременно с первыми шагами по реформированию повседневного быта верхушки российскогообщества. Первым следствием реформ для женщин привилегированного сословия было внешнее изменение их облика. 1 декабря 1701 г. Петр I предписал женщинам сменить весь гардероб и заменить его "венгерским и немецким костюмом". С тех, кто не подчинится указу царя, было велено "брать пошлину деньгами, а платье (старомодное -К/7.) резать и драть"5. Просторные наряды княгинь и боярынь, дававшие, по словам И.Г.Норба "полную свободу раздаваться в толщину"6, было приказано сменить на "образ-цовые немецкие женские пор-тища", т.е. платья с корсетом и юбками до щиколоток, а вместо венцов и кик украшать головы фонтажмами и корнетами.
Следующим шагом было реформирование модели поведения. Законодательные предписания 1696 гг. о публичных празднествах вводили новые формы общения: обязательность участия в торжествах и празднествах всех россиян, в том числе "женского пола". Поначалу эти акты государя были восприняты настороженно самими женщинами7. Но не прошло и нескольких лет, как российские дворянки осознали все преимущества "удовольствий общества", которые с осуждением описал кн. М.М.Щербатов в своем знаменитом сочинении "О повреждении нравов в России" (1789 г.)8.
Указ 1718 г. с той же безапелляционностью, что и предыдущие законы и распоряжения царя-реформатора, ввел для российских дворянок обязательность участия в ассамблеях — "собраниях не только для забав, но и для дела, куда всякому вольно прийти, как мужскому полу, так и женскому". В 1725 г.аналогичное распоряжение было сделано царем относительно ночных балов9. Дж. Перри в своих "Записках о бытности в России" полагал, что своеобразные идеи русского государя были вызваны его заботой о том, чтобы "было приятно Русским госпожам" 10. И действительно: дамам на ассамблеях и балах (которые велено было устраивать преимущественно в зимнее время, и каждый столичный вельможа хоть раз в сезон принимал у себя светское общество11) не только позволялось, но и предписывалось оставаться до утра12, танцевать "без разбору". Любой присутствующий мог пригласить на танец и знатную даму, и государыню, и царевен Анну и Елизавету. "Особенно дамы танцевали с большим удовольствием", — свидетельствовал в 1722 г. очевидец подобных балов камер-юнкер Ф.В.Берхгольц, отмечая одновременно, что многие из них весьма "любезны и образованны"13.
Совместные для обоих полов "веселья" по личному указу Петра устраивались во дворце и просто на улицах или за городом. "Девушек на выданье" Петр распорядился вывозить "в свети" в сопровождении старших родственников и даже — по словам Х.Вебера — предлагал "самых молоденьких и красивых русских девиц... посылать на житье в Кенигсберг, Берлин, Дрезден для обучения иноземным нравам и языкам, но родители возражали... и отклонили исполнение этого предложения"
