Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История исследований урало-казахстанских памятников II-VIII веков и некоторые дискуссионные вопросы кочевнической археологии поздней древности и раннего средневековья
Глава 2. Урало-Казахстанские степи в гунно-сарматский период (П-Увека) 47
1. Погребальный обряд 49
2. Культово-поминальные традиции 53
3. Вещевой инвентарь 58
4. Вопросы хронологии и культурной принадлежности отдельных категорий вещевого инвентаря 68
5. Этноисторическая реконструкция 103
Глава 3. Урало-Казахстанские степи в раннетюркский период (VI-VIII (начало IX) века 159
1. Памятники селенташского типа 162
2. Культово-поминальные традиции раннетюркского (селенташского) населения 202
3. Погребальные комплексы раннетюркского периода 210
4. Вещевой инвентарь 217
5. Вопросы хронологии и происхождения отдельных категорий вещевого инвентаря 222
6. Этноисторическая реконструкция 238
7. Развитие тюркских культовых традиций в последующий период 249
Глава 4. Очерк исторического развития азиатских и Восточноевропейских степей в раннем железном веке 263
Заключение 323
Литература 335
Приложение. Графические иллюстрации: рис. 1—81 1-107
- Культово-поминальные традиции
- Вопросы хронологии и культурной принадлежности отдельных категорий вещевого инвентаря
- Культово-поминальные традиции раннетюркского (селенташского) населения
- Вопросы хронологии и происхождения отдельных категорий вещевого инвентаря
Введение к работе
Актуальность темы. Эпоха поздней древности и средневековья евразийских степей необычайно динамична и разнолика. Древние авторы в своих хрониках и историко-географических трактатах зачастую не успевали проследить и объективно интерпретировать сложные этнополитические процессы, происходившие в кочевнических сообществах. Их информация, главным образом, сводилась к территориально-политическим изменениям. Избирательность, отрывочность, а подчас и полное отсутствие тех или иных сведений приводит к невозможности, на основании письменных данных, создания объективных исторических построений. В этой связи археологический материал становится основным объективным источником по истории евразийского кочевничества. Данные кочевнической археологии дискретны, в определенной мере не избавлены от элементов случайности, однако их безусловное материализованное множество позволяет в комплексе с нарративными источниками построить определенные схемы исторического развития, создать хронологию культурно-исторических этапов.
Для кочевниковедения поздней древности и раннего средневековья гуннская и тюркская тематики являются ключевыми. Как известно, существует довольно большое количество работ по истории монгольских и северокитайских хуннов, европейских гуннов, а также тюркских каганатов и раннетюркских народов Восточной Европы, которые написаны на основе данных китайских, персидских, позднеантичных, византийских и других письменных источников. Однако, на сегодняшний день мы довольно смутно представляем культуру этих суперэтносов и не можем четко разграничить и проследить все этапы их культурогенеза. В обширных пределах ареала расселения и миграций этих народов фактически белым пятном до недавнего времени оставались необъятные степи Казахстана, Урала и Поволжья, которые являлись связующими.
Скудность источников и сведений по истории кочевников поздней древности и раннего средневековья указанного региона объясняется, прежде всего, удаленностью этих районов от центров цивилизаций Евразии. Данные объективные обстоятельства отразились и в существующей на сегодняшний день исторической терминологии. Так, за народами первой кочевой азиатской империи закрепилось название сюнну или хунну. В европейскую историю они вошли под названием гунны. Азиатские раннетюркские народы — ашины, теле и тепо — появляются в восточно-европейских степях под именем савиры, болгары, хазары и др. В связи с чем, представляется крайне актуальным вопрос об исторической и культурной преемственности этих кочевых объединений.
Так, большинством исследователей признается общеисторическая преемственность монгольских северных хуннов (сюннов) и европейских гуннов (Артамонов, 1962. С. 42; Бернштам, 1951. С. 80—112; Гумилев, 1960. С. 220-225; Кюнер, 1961. С. 176-179; Мандельштам, 1978. С. 24; Толстов, 1937. С. 100). Однако, после их окончательного исхода в середине II в. н.э. из Восточного Туркестана (поражение северных хуннов и Чеши в восстании против Китая и разгром хуннов сянбийцами) (Бичурин, 1950. С. 169; Грумм-Гржимайло, 1926. С. 139), они, в буквальном смысле, исчезают в среднеазиатских степях как минимум на два столетия. Как известно, попытка Н.Я. Бернштама и И. Кожомбердиева связать со среднеазиатскими гуннами катакомбные комплексы кенкольского типа не имела успеха (Бернштам, 1951; Кожомбердиев, 1960а; Сорокин, 1956), хотя и сегодня эта идея имеет своих сторонников (Смагулов, Павленко, 1996; Хабдулина, 1999). В современных представлениях ранних гуннов, в лучшем случае, помещают абстрактно где-то на юго-востоке Казахстана (Яценко, 1998), в худшем, вообще отрицается историческая и культурная преемственность между азиатскими хуннами и западноевропейскими гуннами (Миняев, 1990).
Существующий в литературе разнобой мнений по вопросам хронологии и этнокультурной интерпретации раннесредневековых кочевнических комплексов привел к тому, что сегодня представления о гуннах и ранних тюрках составляют три десятка разнохарактерных памятников, относящихся к периоду с конца V по-начало VII веков. Создалась парадоксальная ситуация, когда памятники двух, пожалуй, самых легендарных народов бесследно исчезли с обширной этнической карты евразийских степей.
В связи со всем вышеперечисленным целью данной работы является выявление облика материальной культуры ранних гуннов и ранних тюрков, обитавших на территории урало-казахстанских степей со II по IX века.
Задачи исследования: обобщение и систематизация погребальных и культовых комплексов II-V и VI-VIII (начала IX) веков урало-казахстанских степей; создание общей схемы культурогенеза хуннской и предтюркской эпохи на территории Большой Монголии, Северного Китая, Восточного Туркестана, Средней Азии, Южной Сибири и Восточной Европы; установление сходства и различия историко-культурного комплекса (ИКК) азиатских хуннов и гунно-сарматов урало-казахстанских степей; выявление культурообразующих черт раннетюркских памятников юга Сибири, Казахстана и Урала.
Новизной работы является то, что автор кардинально пересматривает хронологию и этнокультурную интерпретацию отдельных групп археологических памятников. Так, приводится сравнение гунно-сарматских памятников урало-казахстанских степей с комплексами позднесарматской культуры Нижнего Поволжья, а также с синхронными памятниками юга Казахстана и Средней Азии.
Обосновывается хронология и культурная принадлежность памятников селенташского типа — курганов с «усами», ранее отнесенных к кругу памятников тасмолинской культуры Казахстана, а также других раннетюркских комплексов Южного Зауралья и Казахстана.
Основной источниковедческой базой для написания работы стали погребальные и культовые комплексы II-V веков (350 комплексов) и VI-IX веков (до 100 комплексов), исследованные на территории, ограниченной с севера бассейнами рек Миасс и Тобол, с востока — бассейном реки Ишим, далее вдоль границы казахского мелкосопочника и Ишим-кулундинской степи. С юга граница проходит по широте озера Сары-Кола, реки Эмба, до низовий реки Урал и включает все его левобережье, (рис. 1,1» 2; 1, II).
Однако, при построении сравнительных рядов автором было задействовано более двух тысяч погребальных и культовых комплексов раннего железного века и средневековья азиатских и восточно-европейских степей. А также все доступные письменные источники, в которых приводятся сведения, относящиеся к теме исследования.
Физико-географическая характеристика района исследований. В физико-географическом плане исследуемая зона разделена Уральским хребтом и Мугоджарами с севера на юг на приуральскую и зауральскую части.
Зауралье и Поишимье образуют достаточно локализованную зону по общеклиматическим показателям. Почти совпадая с ландшафтными, проходят границы пояса засушливо-умеренно-теплой агроклиматической области с единой ежегодной суммой температур до 2200° (Атлас КазССР, 1982. С. 49). Данная область опускается на юг своеобразным языком от Южного Урала до Караганды (Природа Челябинской области, 1964. С. 244; Атлас КазССР, 1982. С. 49). Хотя район североказахстанского Поишимья имеет определенное физико-географическое своеобразие, так как он отделен от зауральского широкой солончаковой полосой Тургайского прогиба, однако, в целом, данные микрорайоны в контексте предлагаемой работы рассматриваются как единая область.
Большая часть территории Западного Казахстана (Западно-Казахстанская, Атыраусская, западная и южная части Актюбинской области) входят в ареал распространения глинистой полупустыни Северного Прикаспия. Одной из характернейших черт ее является слабая обеспеченность пресной водой. Главная водная артерия, обрамляющая регион с севера и запада — река Урал, а также реки Эмба, Иргис, Тургай - пресные, но блуждающие реки, заполняющие пространство внутри зоны.
К особенностям климата приуральской зоны относятся: малое количество осадков, повышенная испаряемость, четко выраженная засушливость лета и суровость зимы, повторяемость средних и сильных морозов с периодичностью в 3-5 лет. Кроме того, здесь широко распространены солонцы, занимающие 50-60 % всей площади, что предопределило господство пустынной растительности (Железчиков, 1983. С. 49).
Вероятно, рассмотренные природно-климатические особенности обусловили формирование достаточно локализованных и устойчивых урало-казахстанских пастбищно-кочевых провинций (ГЖП) в рамках рассматриваемых микрорайонов. Существование их хорошо просматривается в зональности меридиональных сезонных кочевок у казахов в XIX — начале XX веков. Так, одна группа казахских родов, зимующих в Перовском уезде Сырдарьинской области, располагалась на летовки в верховьях реки Сарысу, другая группа переходила в горы Улу-тау и Киши-тау, третья имела летовки в верховьях реки Тобол и на территориях, примыкающих к Троицкой укрепленной линии, а зимовки — в Приаралье, четвертая все лето проводила на левом берегу реки Урал, а зиму - на реках Эмба и Иргиз (Востров, Муканов, 1968. С. 149; Материалы по киргизскому землепользованию, 1903. С. 192— 197).
Данные провинции сложились в результате существования пастбищно-кочевой системы, основополагающей чертой которой был замкнутый цикл кочевания по строго определенным маршрутам в рамках старых регламентированных пастбищных угодий, именно он был имманентно присущ зсем кочевникам Евразии. Незамкнутый цикл кочевания, то есть выпас скота с нерегулированным землепользованием, был практически невозможен в природно-климатических условиях урало-казахстанских степей (Масанов, 1984. С. 45).
В рамках рассматриваемого региона нами выделены пастбищно-кочевые провинции (ПКП): Урал о-Аральская, Ишимо-Сырдарьинская и Приурало-Каспийская (рис. 1, 1-3).
Основные понятия и дефиниции. Основой методологических построений является представление автора о степном этносе как о некоем полиэтническом конгломерате, в котором, несмотря на поликультурный синкретизм, сохраняются некие магистральные основополагающие черты, позволяющие консолидировать степное этническое сообщество.
Носителем этих черт, как правило, являются главенствующие роды и кланы, вокруг которых, собственно и консолидируются союзы племен, народы, степные империи. В этой связи, основной дефиницией работы является историко-культурный комплекс (ИКК). Это понятие введено автором (Боталов, Гуцалов, 2000. С. 197, 219-221) и призвано охарактеризовать на основе археологических данных основные культурообразующие черты тех или иных кочевых сообществ, известных по историческим сведениям.
По мнению автора, основным причинно-следственным явлением трансформации кочевых культур являлись, как правило, внешнекультурные воздействия, связанные с миграциями. Последние, в свою очередь, чаще всего (хотя и не всегда) были вызваны ландшафтно-климатическими колебаниями и экологическими изменениями, происходившими на территории больших аридных регионов и в рамках значительных временных периодов. Механизм миграций в обязательном порядке включал в себя два последовательных процесса: единоразовые военные (разведывательные) набеги, рейды и постепенная экспансия по принципу «степной колонизации».
Основным методом работы стал: сравнительный анализ — установление тождества и различия между отдельными группами памятников, элементами погребального обряда и типами вещевого инвентаря, а также анализ и интерпретация данных письменных источников и соотнесение их с археологическим материалом.
Практическая ценность. Данная работа является основой для создания спецкурса «Кочевники Азии», который планируется ввести для студентов-историков Южноуральского государственного университета. Кроме того, она станет основой монографического исследования в серии «Древняя история Евразии».
Апробация основных положений работы осуществлялась в докладах и выступлениях на региональных совещаниях, а также российских и международных конференциях и конгрессах в городах: Уфа, Казань, Оренбург, Екатеринбург, Уральск, Самара, музей-заповедник Аркаим. Диссертация обсуждалась на секторе бронзового и железного веков института археологии и этнографии СО РАН.
Культово-поминальные традиции
Среди исследованных сегодня гунно-сарматских погребальных комплексов II-V вв. н.э. выявлено довольно большое число жертвенно-поминальных либо погребально-поминальных объектов. 16 из них имеют форму наземного грунтового склепа. Эти сооружения либо подпрямоугольной (с длинной стеной до 40 м и высотой до 1 м), либо округлой (диаметром до 30 м, высотой до 1 м) формы. По всей видимости, они сооружались из дерновых блоков, хотя в двух случаях (Магнитный, к-н 3; Сарытау, сооружение 12) среди строительного материала присутствует сырец (рис. 17, II), а в курганах 4 и 8 могильника Новоникольское стенки возводились из прокаленных глиняных блоков (рис. 5, I, II). Вокруг земляных стен проходил неглубокий ров, образовавшийся в результате выемки грунта. Характерной особенностью является наличие прохода с южной стороны. Данный тип сооружений полифункционального назначения, среди них одни являются святилищами (Восточно-Курайлинский I, сооружение 7; Сарытау, сооружение 12; Лебедевка V, к-н 1; Лебедевка VI, к-н 12; Болынекараганский, к-ны 6, 16, 17) (рис. 7; 17, И-Ш), а в других (Целинный I, сооружение 13; Магнитный, к-н 3; Друженский, сооружения; Новоникольское, к-ны 1, 4; Большекараганский, к-н 8; IV Комсомольский, к-н 8) совершались погребения. Могильные ямы, как правило, сооружались в юго-западном секторе склепа, а его центральная часть использовалась для отправления жертвенно-поминальных ритуалов. На этот факт указывают находки костей (как правило, овцы), угольков и фрагментов керамики. Интересен в этой связи комплекс из кургана 3 могильника Магнитный. На внутренней площадке склепа на уровне погребенной почвы был обнаружен круглый обломок курильницы-алтарика (рис. 12, 9), погребение было совершено в глубокой могильной яме, над которой, вероятно сооружался свод сырцового склепа, диаметр которого достигал 6 м. На то, что гроб с покойницей располагался в открытом склепе указывают также наблюдения Л.Л. Гайдученко, которые были сделаны в процессе исследования остатков пищи из бронзового котла, обнаруженного в погребении. Здесь было найдено большое количество хитиновых оболочек наземных насекомых. Концентрация этих остатков очень высока, что наводит на мысль о том, что они копились здесь длительное время пока склеп не обрушился.
На площадках святилищ также были найдены угольки, отдельные кости и вещевой материал, как правило, культового характера. Так, в святилище Сарытау (сооружение 12), обнаружены три колокольчика (рис. 17, 7-9). В кургане-святилище Большекараганского могильника (к-н 17) также были найдены специфические предметы культового назначения - обломки жертвенника, бутылочки, керамического котла, курильницы и сероглиняного кувшина (Боталов, 1993. Рис. 4,1,2, 9-13) (рис. 7).
Целая серия культово-поминальных сооружений была выявлена в Лебедевском комплексе могильников, где обнаружено 28 округлых грунтовых сооружений (Лебедевка IV-VI). Четыре из них были исследованы: два (1,2)-в группе V, одно (24) - в группе IV; одно (12) - в группе VI. В таблице 1 представлены все данные об этих оградах. Конструктивно все сооружения ограды выполнены одинаково: высокие валы насыпаны прямо на древней поверхности и состоят из твердой коричневато-серой супеси, не отличающейся от почвенного слоя. Ограды 2 и 12 имели неглубокие (0,12-0,20 м) ровики, окружавшие валы по всему внешнему периметру (12) или частично (2). Видимо, из них и брали землю для сооружения валов. Ни под валами, ни под центральными площадками материк не нарушен. За исключением сооружения 2, где на глубине 0,3 м поблизости от центра площадки находился небольшой (диаметр 1 м, толщина 10 см) зольник, нигде никаких следов огня не обнаружено. Однако в двух оградах найдены мелкие обломки кальцинированных костей животных: в ограде 1 — овцы, в ограде 12 — овцы и лошади (определение А.А. Джубанова). Поскольку кальцинированным костям не сопутствовали следы огня, вероятно, в ограду они попали уже в таком виде. Однако, здесь же были найдены и необугленные кости животных. Но лишь в одной ограде (2) зафиксировано множество мелких обломков, в том числе 17 фрагментов костей овцы и 42 - лошади. В оградах 1 и 24 сохранилось только по одной кости овцы.
На всех обследованных объектах в большем или меньшем количестве найдена керамика. Во всех случаях все находки (как и кости животных) были сделаны только на территории центральных площадок, иногда сразу под дерновым слоем (24) и вплоть до материка. Валы находок не содержали. Такая ситуация дает возможность утверждать, что какие-то определенные действия совершались только на площадках и только после того, как валы уже были насыпаны. Наибольшее количество керамики (более 500 фрагментов) и других находок обнаружено в ограде 1, исследованной в 1977 году (Мошкова, 1984. С. 191-192).
Особый тип гунно-сарматских жертвенно-поминальных комплексов представляют собой длинные и гантелевидные курганы, которых сегодня исследовано в общей сложности восемь объектов, хотя данных типов сооружений, как и склепообразных, известно большое количество. Их специфическая форма позволяет довольно точно картографировать объекты при визуальной съемке или аэродешифровке. В отдельных могильниках подобных сооружений насчитывается более 50%. Длинные и гантелевидные курганы имеют длину от 20-40 м до 100-150 м, высоту 0,5-1 м. Как и склепообразные сооружения, они имеют полифункциональное назначение.
В курганах-святилищах на погребенной поверхности фиксируются кости животных, уголь, фрагменты керамики, вещи (Лебедевка V, к-н 52). В двух случаях под насыпью одного из составляющих курганов или у края длинного кургана совершалось погребение или его имитация (Лебедевка VI, к-н 1; III Бекешевский, к-н 4; Большекараганский, к-н 7; Басшийли, к-н 26) (Мошкова, 1989. Табл. 73, 13; Пшеничнюк, 1983. С. 69). Таким образом, гантелевидные и длинные курганы представляют собой одну из оригинальных разновидностей жертвенно-поминальных и погребальных сооружений гунно-сарматов (рис. 24).
Вопросы хронологии и культурной принадлежности отдельных категорий вещевого инвентаря
Датировка комплексов гунно-сарматского круга, на первый взгляд, не представляет особой сложности. Эти материалы довольно хорошо представлены среди памятников II-IV веков степной и лесостепной зон Центральной Евразии. Но сегодня весьма сложно построить подробную хронологию и датировать тот или иной памятник с точностью до века. Достаточно условно мы разделили представленные памятники на два этапа — ранний (П-Ш вв.) и поздний (III—IV вв., возможно, начало V в.). Ранний назван нами большекараганским.
Болъшекараганский этап (П-Ш вв.) довольно четко датируют следующие типы вещевого инвентаря: бронзовые и железные лучковые фибулы с прямой или слегка прогнутой узкой или широкой ромбической спинкой и плоским приемником, закрученным со стороны спинки в виде завитка. Они являются, по мнению А.К. Амброза, местным типом фибул, появившимся где-то в Волго-Уральском регионе во П-Ш веках и просуществовавшим до позднего периода (V-VI вв.) (Амброз, 1966. С. 95). Лучковые фибулы, которые встречены в погребениях с керамикой 2 и 6 типов — среднеизогнутые с проволочной обмоткой и подвязным приемником (по А.К. Амброзу, вариант 4, по А.С. Скрипкину, тип I, вариант 4) также начинают распространяться в Восточной Европе во второй половине II века н.э. (Амброз, 1966. С. 50-51; Скрипкин, 1977. С. 107).
Удила с бронзовыми зажимами на кольцах, подобные малковским и агаповским удилам из II Сибайского могильника, курган 2 (Пшеничнюк, 1983. Табл. XXXIV, 4-7), также встречаются в комплексах П-Ш вв. восточноевропейских степей (Абрамова, 1987. С. 144. Рис. 59, 22, 33; Гугуев, Безуглов, 1990. Рис. 3, 8-Ю; Кузнецов, 1990. Рис. 1, 78; Мошкова, 1989. Рис. 81,49).
Бронзовые зеркала с центральной петелькой и боковым ушком, с орнаментом и без него на обратной стороне A.M. Хазановым датируются II-III вв. н.э. (Хазанов, 1963. С. 57). Слабо выступающее боковое ушко обломка зеркала из кургана 19 Болынекараганского могильника и рудиментарный боковой выступ на зеркале из кургана 8 того же могильника указывают на то, что в данной коллекции мы имеем дело с каким-то переходным типом зеркал. Аналогией зеркала из кургана 8 Болыпекараганского могильника является экземпляр из могильника Корца на Северном Кавказе (Абрамова, 1971. Рис. 1, 21), подобный тамгаобразный знак есть на зеркале из кургана 11 могильника Сидоры (Поволжье) (Сарианиди, 1989; Скрипкин, 1983. Рис. 13). М.П. Абрамова относит данные зеркала ко второму варианту IX типа сарматских бронзовых зеркал (по A.M. Хазанову). По ее мнению, данный тип наиболее встречаем в памятниках II—III вв. н.э. в Прикубанье, городах Северного Причерноморья и Поволжья (Абрамова, 1971. С. 129).
Китайские зеркала «восьмиарочного типа», по мнению А. Буллинга, происходят из китайской провинции Шантунг и изготавливались там в «середине Младших Хань», т.е. на рубеже 1-Й вв. н.э. (Bulling, 1960. Рис. 16). К этому времени данные зеркала появляются в Южной Сибири, Средней Азии и Южном Казахстане, где они просуществовали до IV века (Кожомбердиев, 1960. С. 72-73. Рис. 14. Опись 19-63. Рис. 6, 1, 3; Литвинский, 1978. С. 99-104. Табл. 23, 24; Лубо-Лесниченко, 1975). Ко II веку этот вид зеркал, вероятно, проникает в степи Северного Казахстана, Южного Урала и Нижнего Поволжья (Синицын, 1946. Рис. 26).
Кроме этого, в комплексах данного этапа встречается ряд характерных вещей. Котлы с яйцевидным туловом и низкой уплощенной подножкой, которые, по классификации Н.А. Боковенко, относятся к котлам III типа. Данные котлы чаще всего встречаются в памятниках Поволжья и Западного Казахстана, хотя аналогичные по форме экземпляры найдены и далеко на востоке - в Южной Сибири и Центральной Азии, в памятниках хуннов. Котлы данного типа большей частью встречены в комплексах, датируемых II-III вв. н.э. (Боковенко, 1974. С. 234. Рис. 31).
Керамические котлы, имеющие ручки с налепами в виде шишечек. По своей форме они напоминают глиняные котлы из кургана 4 у деревни Бородаевка (Нижнее Поволжье) (Спицын, 1947), а также котлы, которые достаточно часто встречаются в слоях городища Джеты-Ассар, в хуннских комплексах Тувы и памятниках таштыкской культуры (Левина, 1966. С. 55. Рис. 36-39; Das Graberfeld..., 1984. Авв. 21, в 8, 23, 27, а I; Кызласов, 1960. С. 41).
Листовидные подвески со стеклянными вставками аналогичны привескам из женского погребения 5 некрополя Тиля-Тепе I—II вв. (Сарианиди, 1989. С. 112).
Основной набор бус, встречающийся в этих комплексах, относится к раннему этапу гунно-сарматского времени. Так, круглая разноцветная бусина из кургана 8 Болыпекараганского могильника, составленная из 12 долек, близка бусинам Северного Причерноморья I—II вв. н.э. (тип 16, вариант Г по Е.М. Алексеевой) (Алексеева, 1975. С. 34. Табл. 5, 29-31). Бусы, аналогичные глазчатой светло-коричневой с бело-голубым глазком и зеленой с голубыми выпуклыми глазками, также встречаются в ожерельях Северного Причерноморья (Алексеева, 1979. С. 60. Табл. 14, 70; С. 64. Табл. 16, 76). Датировка их также не выходит за рамки I—II вв. Более поздним временем (IV-V вв.) могут быть датированы «катушкообразные» позолоченные бусины с приплюснутой средней частью, по аналогии с бусинами Северного Кавказа (Деопик, 1959. С. 56). Халцедоновые дисковидные подвески аналогичные подвескам из кургана 2 могильника Покровка, встречены также в Суворовском могильнике азелинской культуры III—IV вв. (Генинг, 1959. Табл. XIII, 7). Таким образом, эту хронологическую группу условно можно определить как наиболее раннюю, ограничив ее рамками второй половины П-Ш вв. н.э.
С учетом данных сравнительной хронологии к болыыекараганскому этапу относятся 220 погребальных комплексов, то есть большая часть рассматриваемых нами памятников. В основном, это степные комплексы, к нему относятся памятники всей западной группы, а также курганы степного Южного Зауралья.
Друженский этап (III-V вв.). Комплексы этого этапа в подавляющем большинстве занимают более северную широту и располагаются, в основном, в лесостепной зоне Южного Урала. Эти памятники датируются не ранее III в. н.э. Материалы их представлены хорошо датирующимися сферическими и восьмерковидными накладками с кольцевой привеской. Они встречаются в памятниках азелинской культуры (Васюткин, 1985. Рис. 6, 22; Генинг, 1979. С. 99-100; Генинг, 1983). Модификацией данного типа накладок являются круглые или прямоугольные зажимные накладки с привеской-кольцом, которые также датируются IV-V вв. (Амброз, 1989. Рис. 11, 6, 7; Мажитов, 1968. Табл. 5, 6). Уздечные ремни с круглыми накладками-зажимами и прямоугольными накладками также довольно показательны для материалов III-V вв. (Васюткин, 1986. Рис. 6, 12, 18, 19; Мошкова, 1989. Рис. 81, 50-51). Вероятно, этот тип кольчатых удил с подвижным переплетением двух ремней на крупных кольцах удил сформировался в среде гунно-сарматских кочевников и просуществовал, не изменившись функционально, более чем три века, с I—II веков н.э. до V века (Абрамова, 1987. Рис. 59, 22, 23; Амброз, 1989. Рис. 1, 17; 2,20; 6, 13; 8, 10, 21; 13, 27).
Культово-поминальные традиции раннетюркского (селенташского) населения
Несмотря на значительные размеры пространства, которое занимали комплексы курганов с каменными грядами, нам представляется, что все архитектурные элементы этих курганов несли определенную культовую и ритуальную нагрузку. Хотя в оформлении деталей отдельных частей комплексов наблюдается определенная вариабельность. Так, большинство исследованных комплексов позволяют установить, что центральный или боковые курганы представляли подпрямоугольную (Зевакинский, к-н 3; Кайнсай, к-н 14; Городищенское, к-н 1; Еремей-Тау; Елизаветпольский (рис. 40; 41; 44, 6; 51, 1), многоугольную (Солончанка 1, к-н 2; Оленина Отнога (рис. 43, 12; 44, 3-5), но в большинстве своем - округлую (Беркуты; Кызылжар, к-н 1; Кызылтас, к-н 1 и др. (рис. 45, III; 50; 51, 16, 25; 52; 53, 18, 6) ограду. Каменные конструкции были ориентированы углами (Оленина Отнога; Солончанка 1, к-ны 1, 3; Городищенский IX; Кызыл-Жар) или стенками (Городищенский IX, Солончанка 1) по сторонам света.
Внутри этих оград и под вымостками на уровне погребенной почвы производился жертвенно-поминальный ритуал. Основу его составлял огонь и его продукты. Остатки прокалов, уголь, зола, кальцинированные кости, обожженные камни и предметы сопровождающего инвентаря располагались сразу же под камнями в центре площадки, оконтуренной границами наземной конструкции.
При исследовании курганов в могильниках Городищенский IX и Солончанка 1 было отмечено, что наиболее интенсивно огонь in situ горел в боковых курганах. Здесь фиксировались довольно мощные прокалы, крупные фрагменты обгоревших плах, наблюдалось сильное воздействие огня на нижнюю часть камней. Центральные же курганы, как правило, содержали лишь продукты огня в значительно меньшем объеме. Складывается впечатление, что в боковых курганах либо оградках, с которых начинаются гряды, горели непосредственно костровища, а затем на эти площадки укладывались жертвенные лошади и сверху набрасывались камни. Непосредственно под центральными курганами-оградами огонь не разжигался, здесь содержатся лишь его продукты (угли, кальцинированные кости).
«Усы», или гряды, оформлялись различными способами и содержали особые архитектурные детали. В литературе, как известно, существует несколько работ, в которых различными авторами предпринимались попытки астрономической трактовки пространственной ориентации комплексов курганов с «усами» (Бекбасаров, 1998; Мариковский, 1977. С. 56-57; 1983. С. 27-29). Первые интерпретации принадлежат П.И. Мариковскому, который при исследовании курганов с грядами долины реки Или (Малайсары и Толагай) предложил рассматривать эти комплексы как некую пространственную модель, ось которой проходит от центрального кургана на восток, на ориентирную точку, обозначенную в одном случае каменной вымосткой, в другом — камнем, находящимся на срединной линии между окончанием «усов». В этом случае данная ось будет указывать на место восхода солнца в день весеннего (21 марта) и осеннего (21 сентября) равноденствия. А линии, идущие от окончания «усов» на контрольную точку, укажут восход солнца в день летнего (21 июня) и зимнего (22 декабря) солнцестояния (Мариковский, 1977. С. 57).
В каком-то смысле методика П.И. Мариковского получила развитие в работах, проводимых Н.М. Бекбасаровым на курганах с «усами» в Центральном Казахстане. Принципиальное отличие этих исследований от предшествующих заключалось в том, что Н.М. Бекбасаров произвел сложнейшие расчеты и выявил астрономическим методом широту места и направление истинного меридиана, установил географические азимуты (в отличие от определений П.И. Мариковского, который ограничился магнитными азимутами), а также, благодаря вычислению склонения Солнца и Луны в момент восхода и захода, им был построен путь восходов и заходов Солнца и Луны при крайних значениях склонения (Бекбасаров, 1998. С. 163-170). Его работа опиралась на данные первичного полевого обследования и визирования составных точек кургана Сага, который планиграфически представлял собой достаточно сложный и нестандартный комплекс кургана с «усами». Его составляло как минимум 8 курганов и вымосток разноудаленных друг от друга. Благодаря сложнейшим расчетам и наблюдениям автору удалось собрать данные по 31 явлению — восход высокой Луны, восход равноденствия Луны, восход и заход Солнца в день весеннего и зимнего равноденствия, восход низкой Луны и др. (Бекбасаров, 1998, Табл. 1). Вообще тщательность и многопараметральность расчетов, приведенных в работе, впечатляет. Однако при внимательном знакомстве с результатами исследования возникает ряд трудноразрешимых вопросов, которые фактически заводят в тупик сам метод астрономической интерпретации в археологии, применяемый к конкретному объекту — кургану с «усами».
Многие из этих вопросов поставил А.З. Бейсенов в своей статье, написанной по поводу исследований Н.М. Бекбасарова. Прежде всего, и это нам представляется весьма справедливым, оппонент подвергает сомнению закономерность полученных результатов. Это связано с тем, что если принять в данном случае (на примере кургана Сага) за основу наблюдения, которые позволяют сделать те или иные визирные направления, то как же тогда быть с курганами других типов. То есть, имея в своей основе одно смысловое содержание, эти памятники не всегда одинаково выглядят во внешнем исполнении, то есть в отношении планиграфии. Другой и не менее существенный момент, на который указывает А.З. Бейсенов, это то, что астрономические расчеты необходимо делать на памятниках, которые подвергались изначально или впоследствии археологическому исследованию. В противном случае «кроме основных типологических признаков в планиграфии комплексов с грядами встречаются и другие менее важные моменты. В особенности, на территории комплекса могут находиться различного рода «сомнительные» элементы, располагающиеся к тому же совершенно по-разному» (Бейсенов, 1998. С. 172). К таковым относятся не только наличие (или отсутствие) неких ориентирных точек (камней, насыпей, вымосток), а также разновременных (более ранних или более поздних) курганов, располагающихся на площади комплексов курганов с грядами.
Вопросы хронологии и происхождения отдельных категорий вещевого инвентаря
Наиболее хорошо датируемыми являются предметы поясной гарнитуры. Так, пряжки из погребения 19 могильника Каннатас, из кургана 1 могильника Зевакино и из кургана 1 комплекса Солончанка I, а также пряжки из Муслюмово, Брюхановского выселка, имеют сегментовидную овальную рамку, утолщения в передней части, подвижный прямоугольный или ромбический щиток и длинный, согнутый на конце язычок (рис. 54, 10, 22, 140, 142). Они относятся к 11 и 12 типам, по классификации В.Б. Ковалевской, и датируются V-VII веками (Ковалевская, 1979. С. 16, 17. Табл. II, 7, 12).
Хронологии цельнолитых пряжек шиповского типа (Шипово, к-ны 2, 3; Верхне-Погромное, к-н 4, погр. 3; Каменный Амбар, к-н 6) посвящена особая часть исследований А.В. Богачева. Автор относит этот тип пряжек к изделиям переходной «предгеральдической» группы и датирует их не ранее второй половины VI века н.э. (Богачев, 1998. С. 21-24). Не случаен факт совстречаемости данного типа пряжек и калачиковидных серег. По классификации А.В. Богачева, серьги данного типа относятся к VI веку (Богачев, 1996, рис. 8,14, 15).
Подобные типы пряжек довольно часто встречаются в джетыасарских погребальных комплексах. Здесь они обнаружены вместе с фибулами, калачиковидными серьгами, трехлопастными ромбическими наконечниками, колтами и сосудами с шишечками и луновидными налепами (рис. 81), которые могут датироваться в рамках VI-VII веков.
Вероятно, данный тип пряжек появляется в урало-казахстанских степях в конце VI века как культурная инновация и какое-то время сосуществует с двусоставными пряжками с подвижным щитком. Последние, в свою очередь, претерпевают определенные изменения — увеличивается длина язычка, более массивной становится передняя часть рамки, наблюдается большее разнообразие в формах щитка и его украшениях. Это хорошо заметно на примере пряжек из Солончанки, Муслюмово и Брюхановского выселка (рис. 43, 22-24) (Засецкая, 1994. Табл. 43, 3; 44, 2-А; 45, 3).
Сегментовидные рифленые пряжки, аналогичные боровской, по схеме И.А. Бажана и СЮ. Каргапольцева, относятся к X типу и датируются V-VI вв. (Бажан, Каргапольцев, 1989. С. 30. Рис. 1, 35—39). Цельнолитые овальнорамчатые и геральдические пряжки из Бобровского могильника, Нуринского погребения и кургана 2 Атпа И, как и предметы поясной гарнитуры (сердцевидные, сводчатые, с вырезом внизу) надежно датируют эти комплексы в пределах VIII-IX вв. (Иванов, Кригер, 1987; Мажитов, 1977. С. 22-24; Халикова, 1976).
Геральдические и бисердцевидные накладки, подобные находкам из Елантаусского кургана встречены в хазарских памятниках конца VIII-IX вв. (Магомедов, 1983. С. 71. Рис. 18, 19; С. 74. Рис. 21, 2; 24, 12; 30), а также среди уйгурских материалов VIII-IX вв. могильника Чааты II (Кызласов, 1979. С. 189, 190. Рис. 145, 1; Рис. 146, 5). Железные восьмерковидные пряжки с перехватом, подобные той, которая найдена в Крутом Овраге (к-н 4), найдены в Саркеле — Белой Веже в погребениях IX-XI вв. (Плетнева, 1990. С. 63. Рис. 16, 10; 19, 10; 22, 6; 24, 13; 25, 2), а также в раннеаскизских памятниках Х-ХП вв. (Кызласов, 1983. С. 101. Табл. XIII, 35-40). Предметы ременной гарнитуры геральдического стиля демонстрируют находки из могильника Усть-Суерка-4 (рис.54, 157—162) (якорьковидная, сердцевидная с отверстием в центре, бисоставные накладки из геральдического щитка и круга, листовидная и фигурная бисоставные накладки) имеют прямые аналогии в турбаслинских и кушнаренковских памятниках VIII века Южного Приуралья (Мажитов, 1981. С. 25, 22; Рис. 10, 24; С. 23, Рис. 11, 4; С. 15, Рис. 7; С. 14, Рис. 6, 9, 18, 21; 1977. С. 191-193. Табл. 73, 96, 117).
Из предметов вооружения датирующими являются колчанные наборы. Наиболее распространенным в памятниках раннетюркского времени являются трехлопастные ромбические наконечники с черенком средней длины с сечением разного диаметра (от 1 до 5 мм). В коллекцию входят также два ярусных наконечника из Кызыл-Адыра. Подобный тип наконечников довольно широко распространен в кочевнических комплексах Азии от рубежа эр до конца I тысячелетия н.э. (Худяков, 1986. С. 215. Рис. 96). Этот факт указывает на то, что сам по себе данный тип наконечника не может указать на узкую дату отдельных комплексов. Что касается урало-казахстанских и восточно-европейских степей, то здесь, вероятно, с какого-то периода наступает временной рубеж, когда эта форма наконечников становится абсолютно преобладающей в кочевнических колчанах. Попытаемся выяснить, когда наступил этот момент. Как уже указывалось в предыдущей главе, в предшествующий гунно-сарматский период среди железных наконечников наиболее распространенными были трехлопастные наконечники с прямо или под углом срезанными нижними концами лопастей. Хотя в единичных случаях встречены и трехлопастные ромбические наконечники (Мошкова, 1989. Табл. 81, 40, 41). Невысок удельный вес данной категории инвентаря среди предметов вооружения гунно-сарматского времени. В селенташских памятниках, а также в восточно-европейских кочевнических памятниках конца V-VII вв. (Новогригорьевка, к-ны VIII, IX; Новая Маечка; Кызыл-Адыр; Ровное, к-н 42; Покровка, к-н 17; Федоровка; Владимирское; Шипово, к-ны 2, 3; Кубей) (Засецкая, 1994) количество наконечников этого типа резко возрастает. Данная форма наконечников становится абсолютно преобладающей. Этот тип наконечников является также наиболее распространенным среди материалов погребальных комплексов джетыасарской культуры (Левина, 1996. С. 287. Рис. 92, 21, 24, 26, 35-52, 56-68), которые в подавляющем своем большинстве, как указывалось выше, датируются также концом V—VIII вв.
Отсюда следует предположить, что этот тип наконечников приходит в урало-казахстанские степи, вероятно, в конце V в. и существует здесь до VIII в. После чего ему на смену приходят другие типы наконечников: двулопастные, боеголовые, томары и др. (Нуринское, Бобровский, Атпа II).
Наиболее близкими восточными параллелями рассматриваемой группе наконечников (трехлопастных ромбических и ярусных) являются наконечники из Кокэльского могильника, а также из алтайских комплексов гунно-сарматского времени (Кок Паш, Булан, Коба Кокэль) (Васютин, Илюшин, Елип, Миклашевич, 1985. Рис. 3,4; Глоба, 1983. Табл. V, 3; Das Graberfeld, 1984. Abb. 20, Bl, D2, g 2, 3; 22, D3; 23, F2; 25, B2; 28, g5; j 4, 6, 7; 29, D4, 5; 30, D5, 6; 33, D2-6; 35, A2-6; 41, al-3, LI, 2; 42D1-4; 43 Cl-4). Эта параллель явно не случайна, на что указывает схожесть еще одной категории вещевого инвентаря, обнаруженного вместе с колчанами трехлопастных ромбических и ярусных наконечников. Речь идет о колчанных крюках с петлевидным щитком для подвязывания и «Т»-образной изогнутой нижней частью. Кроме Кызыл-Адыра и Солончанки, такие крюки были обнаружены в единовременных комплексах Восточной Европы - Кубей и Новогригорьевка, к-н VIII (Засецкая, 1994. Табл. 5, 12; 46, 19).
