Введение к работе
Актуальность темы исследования обусловлена тем, что процессы глобализации не только актуализировали проблему межкультурного диалога, но и кардинально изменили его условия. Кроме того, в случае межкультурного взаимодействия русских и американцев до сих пор существует реальная необходимость преодоления наследия «холодной войны» с ее грузом мисперцепций, а также осознания того факта, что образы и представления о другой стране и другом народе интегрируются в национальную внешнеполитическую риторику и становятся частью общественно-политического дискурса, оказывая влияние как на межгосударственный диалог, так и на выстраивание видения мира и собственного места в нем.
У каждой культуры есть свой образ «Другого», выполняющий важную роль в игре смыслов и значений, определяющих ее «Я»-концепцию. Американцы на протяжении всей своей истории постоянно подыскивали новые «национальные коллективы», чтобы сделать их значимыми (конституирующими) «Другими», формируя коллективную идентичность посредством проекции вовне и напластований «Других».
Особый интерес для современных российско-американских отношений представляет поиск ответов на вопросы: как и почему, начиная с рубежа XIX-XX вв., русский «Другой» конструировался и переопределялся в американском дискурсе идентичности в качестве одного из значимых, как «демонизация» и «романтизация» образа России становились механизмом оживления американского национализма. Эти процессы были напрямую связаны с социокультурным контекстом общества-наблюдателя, а также с его «повесткой дня», т.е. с актуальной для конкретного исторического периода конфигурацией внутри- и внешнеполитических проблем.
Следовательно данная диссертация нацелена не только на изучение видения американцами Российской империи, но и на понимание их восприятия себя и окружающего мира в то время, когда зарождался «американский век», когда Соединенные Штаты, оставив позади период эгоцентризма, обретали статус мировой державы в условиях формирования качественно нового состояния всемирности, а общество переживало сложный период переоценки ценностей.
Значение межкультурного диалога возрастает в переходные эпохи. Таким временем как в истории развития России и США, так и в истории российско-американских отношений являются рубежи веков – XIX-XX и XX-XXI. И потому представляется актуальным обращение к более раннему периоду с целью поиска истоков процессов, характерных для нашего времени. Безусловно, конкретная историческая эпоха накладывает свой отпечаток на процесс позиционирования «Себя» и «Другого», но, как верно заметил Л.З. Копелев, это не должно мешать исследованию общих коллективных представлений людей различных поколений – унаследованных и актуализированных в новых условиях, поскольку минувшие эпохи при всей их неповторимости влияют на последующие.
Изучение представлений и знаний о России, бытовавших в американском обществе в избранный для исследования период, позволяет, по мнению автора, приблизиться к пониманию того, как метафоры прошлого становятся частью современного общественно-политического дискурса в США, каково влияние долгосрочных американских мифов о России и устойчивых стереотипов ее восприятия на динамику российско-американских отношений, на выработку внешней политики вашингтонской администрации, а также массовое сознание американцев, что мешало им в прошлом и продолжает мешать в настоящем трезво оценивать события, происходившие в России, будь то Российская империя, СССР или постсоветская Россия.
Степень изученности темы
В связи с тем, что в докторской диссертации текст о России (образ России) помещается в два контекста – двусторонних отношений, а также в американский социокультурный и политический, которые, с одной стороны, порождают сам этот текст, а с другой, посредством него прописываются, – в историографическом обзоре имеет смысл выделить соответственно две группы работ, посвященных изучению различных составляющих этих контекстов и оказавшихся в той или иной степени важными для реализации авторской концепции. Причем необходимо подчеркнуть, что диалог с другими исследователями, уточнение их отдельных тезисов и выводов («историографическая интрига») вписаны в основной текст диссертации, что позволяет в историографическом обзоре сосредоточить внимание на общих характеристиках и выявлении основных направлений в изучении заявленной проблематики.
В российской историографии отсутствует обобщающая монография по истории российско-американских отношений в избранный период, что обусловило обращение автора диссертации к первоисточникам российского и американского происхождения для прояснения данного контекста. Г.П. Куропятник заканчивает свой анализ политических, социально-экономических и культурных аспектов взаимоотношений двух стран 1881 годом, в свою очередь, в центре внимания Р.Ш. Ганелина оказывается межгосударственное взаимодействие в 1914–1917 гг. с особым акцентом на реакцию в США в связи с Февральской революцией в России. Перу этого известного российского американиста «советской школы» принадлежит также небольшая обзорная глава об отношениях двух стран в 1898–1914 гг. в коллективной монографии.
При изучении отдельных аспектов взаимоотношений России и США в интересующий нас период (за исключением отдельных публикаций по Первой мировой войне, в которых предпринимается попытка выйти за рамки традиционной дипломатической истории и уделить большее внимания процессу взаимовосприятия), основной упор делался на рассмотрении противоречий двух стран на Дальнем Востоке и их экономических связей. Оба сюжета прекрасно вписывались в марсксистско-ленинскую методологию постижения истории с характерным для нее экономическим детерминизмом и теорией империализма. Эти исследования не потеряли своего значения в том, что касается представленного в них фактического материала.
Если говорить о «дальневосточной проблематике» в контексте изучения двусторонних отношений, то в последнее время интерес российских исследователей вновь привлекли переговоры в Портсмуте в связи с переосмыслением иерархии ключевых фигур «дипломатической игры» и ревизии самой истории подготовки Портсмутской конференции.
В центре внимания отечественных ученых неизменно находился вопрос о взаимовлиянии литератур народов двух стран на рубеже XIX–XX вв., а также российско-американские культурные связи в длительном временном диапазоне в целом, что характерно и для современной историографической ситуации.
Традиционной для советской историографии проблематикой при обращении к истории двусторонних отношений на рубеже XIX–XX вв. было изучение деятельности российских политэмигрантов в США, связей русских революционеров с прогрессивной американской общественностью и восприятия революционных событий в Российской империи с особым акцентом на позицию представителей левых идеологий (исследования Е.А. Таратуты, А.А. Трубарова, А.С. Соколова, Р.Ш. Ганелина, В.Я. Гросула). В этом ряду необходимо особо отметить публикации Е.И. Меламеда, посвященные «крестовому походу» против царского правительства либерального американского журналиста Дж. Кеннана. Хотя они выполнены на основе традиционного историко-описательного метода, и автор не стремится поместить кеннановский текст о России ни в американский контекст, ни в контекст двусторонних отношений, книги Меламеда насыщены интересными фактами, связанными с деятельностью одного из тех, кто в изучаемый в диссертации период участвовал в конструировании «демонического» образа страны деспотизма и произвола и «романтического» образа Русской революции и русских революционеров. Новые тенденции в изучении восприятия революционных событий в России по другую сторону Атлантики нашли свое отражение в публикациях автора диссертационного исследования, в работе В.В. Носкова и кандидатской диссертации его ученика Д.М. Нечипорука, посвященной деятельности Американского общества друзей русской свободы.
Среди «постсоветских» сюжетов в исследовании российско-американских отношений на рубеже XIX–XX вв. необходимо, прежде всего, назвать «еврейский вопрос». Начало его изучению в России в контексте взаимоотношений двух стран было положено статьями автора диссертации, а также книгой В.В. Энгеля. Последний избрал в качестве объекта анализа паспортный аспект «еврейского вопроса», наиболее исследованный в американской историографии. В поисках объяснительной схемы историк во многом опирался на вторичные источники и не задавался целью связать деятельность еврейской общины США с «повесткой дня» общества-наблюдателя. Вторым направлением, получившим новый импульс в постсоветской России, стало изучение эмиграционного движения из Российской империи за океан с акцентом на процесс взаимодействия эмигрантов с американским окружением.
В постижении прошлого российско-американских отношений на основе социокультурного подхода успехи отечественной историографии выглядят достаточно скромными. А в приложении к реконструкции образа России в американских репрезентациях в рассматриваемый период речь идет в основном о публикациях самого автора диссертационного исследования. Среди работ, свидетельствующих о формировании имагологического направления в исследовании двусторонних отношений в различные эпохи, следует отнести монографии: А. Эткинда, с его установкой на параллельное чтение двух культур, биографий и текстов их представителей; И.И. Куриллы, использовавшего в качестве объяснительных схем для понимания взаимных репрезентаций «Свое» и американское, и русское; А.В. Павловской, описавшей набор бытовавших в американском обществе этнических стереотипов о Российской империи, хотя и проигнорировавшей контексты, их порождавшие; В.О. Рукавишникова, изучавшего роль общественного мнения в процессе формирования внешней политики США с учетом конкретных особенностей ситуации, сложившейся в мире, задач внутриполитической борьбы и ценностного конфликта; Э.Я. Баталова, предложившего комплексный анализа образа постсоветской России в США с использованием концептуальной пары «Я» – «Другой»; В.Л. Малькова, обратившего особое внимание на социокультурное измерение внешней политики обеих стран. Перспективным компаративным имагологическим исследованием представляется также сравнительный анализ образа русских в американской и французской культурной традициях в 1850-е –1860-е гг., предложенный в статьях О.Ю. Казаковой.
При характеристике американского социокультурного и политического контекстов рассматриваемого периода автор диссертационного исследования обращался к обобщающим трудам российских американистов, посвященных: во-первых, изучению Американской цивилизации как историко-культурного феномена, национального характера и саморепрезентаций американцев, нашедших отражение в их гражданской мифологии; во-вторых, рассмотрению внешней политики США и ее идеологического обоснования по мере включения страны в сонм мировых держав; в-третьих, исследованию внутриполитической ситуации с учетом динамики экономических, социокультурных и политических изменений в американском обществе, идейного климата эпохи и обновления идеологического кредо либералов и консерваторов; в-четвертых, анализу роли иммиграционного фактора в истории США с акцентом на формировании ассимиляционных парадигм, напрямую связанных с «Я»-концепцией американцев.
Характеристику американской историографии имеет смысл начать с обобщающих работ, не теряя из виду того факта, что сами по себе концепции их авторов вписываются в репертуары смыслов американских дискурсов, заданных текстом о России, которые становятся объектом анализа в диссертационном исследовании.
Если говорить о классических обобщающих трудах по истории двусторонних отношений «ревизиониста» У.Э. Уильямса и «реалиста» Дж.Л. Гэддиса, то в этих написанных преимущественно на основе источников американского происхождения работах не уделяется внимания проблеме взаимовосприятия как самостоятельному сюжету. Изменения, происходившие в позиционировании образа России в США в интересующий нас период, объясняются исходя из экономического фактора, как в случае с «новым левым историком» Уильямсом с его установкой на экономический детерминизм и критику империалистической политики, или исходя из «российского контекста» и расширения объема информации о России в США, как в случае с мэтром американской историографии Гэддисом.
В книге Гэддиса, содержащей интересные сквозные идеи и созданной не без влияния концепции Realpolitik Никсона-Киссинджера начала 1970-х гг., российско-американские отношения вообще сводятся к межгосударственному взаимодействию и рассматриваются сквозь призму взаимообуславливающего функционирования во внешней политике обеих стран интересов и идеологий. При этом под интересами историк понимает условия, которые необходимы государству для поддержания своего авторитета в мире, а под идеологией обоснование, объясняющее применение этого авторитета.
Подобная трактовка идеологии представляется достаточно «узкой», препятствующей расширению горизонтов изучения российско-американских отношений на основе междисциплинарных подходов. Поэтому под идеологией в диссертации будет пониматься идейно-ценностная система общества, определяющая его восприятие себя, окружающего мира и своего места в нем посредством совокупности автомифов, сформировавшихся на основе матрицы национальных культурных символов.
Кроме того, в реальном уточнении нуждается тезис Гэддиса о том, что между 1875 и 1895 гг. в восприятии России американцами произошли реальные изменения, свидетельствовавшие об окончании дружественных отношений, которые господствовали на протяжении большей части XIX в. Как показано в диссертации, эти подвижки в позиционировании образа России в Соединенных Штатах относятся к более позднему периоду, что позволило ее автору предложить собственную периодизацию российско-американских отношений.
Обобщающая монография, непосредственно посвященная рассмотрению эволюции представлений о Российской империи и Советской России в США, принадлежит перу авторитетного американского историка Т. Бейли. Она выполнена на высоком профессиональном уровне, но проникнута духом национализма. Будучи представителем консервативного направления в историографии внешней политики США, Бейли в своей книге, написанной в начале «холодной войны», стремился очернить деспотическую власть в России (от тирании царизма до тирании большевиков) и подчеркнуть деятельность правительства США и американского общества по защите идеалов свободы и демократии, за которые боролся русский народ, уповая на помощь из-за океана. Не случайно текст Бейли и в целом, и применительно к рассматриваемому периоду выстраивается на основе оппозиции «Цивилизация vs. Варварство», «Свобода vs. Рабство» с акцентом на принципиальное значение американского общественного мнения для выработки внешнеполитического курса страны. Ученый неизменно проводит параллели между царским и коммунистическим режимами, по его мнению, в одинаковой степени деспотичными и лживыми, и полностью игнорирует американский социокультурный контекст в качестве объяснительной схемы, апеллируя исключительно к «русскому/советскому контексту» в поисках причин метаморфоз восприятия России. Однако данную работу нельзя игнорировать не только в силу использованных в ней первоисточников американского происхождения, включая дипломатическую переписку и карикатуры, а также ценных наблюдений. Сама по себе эта монография, подобно многим другим исследованиям по данной теме, появившимся в США во второй половине XX в., является источником для проведения имагологического анализа двусторонних отношений. Концепция Бейли вписывается в долгосрочные американские мифы о России, в процесс использования русского «Другого» для актуализации преимуществ американского «Своего» и права Соединенных Штатов на реформирование мира.
Вышедшая одновременно с монографией Бейли книга М.М. Лазерсона также была призвана подчеркнуть преимущества американской модели развития в условиях разворачивавшейся «холодной войны», но только посредством «взгляда с другой стороны». Она посвящена рассмотрению того, сколь глубинным и качественным было влияние Америки (от Б. Франклина до В. Вильсона) на досоветскую Россию (от А.Н. Радищева до П.Н. Милюкова и М.Я. Острогорского). Основанная на изучении работ русских мыслителей и публикаций в российской прессе, книга Лазерсона ориентирована на обнаружение взаимовлияний между дипломатическими контактами, с одной стороны, политическими и социокультурными отношениями, с другой.
Безусловно, работа Лазерсона напрямую не связана с процессом изучения восприятия России в США. Однако она, подобно монографии Д. Хехта, в которой прослеживается эволюция отношения к американскому опыту (от вдохновения к разочарованию) со стороны оппозиционно настроенной части русского общества, позволяет обратить внимание на ответную реакцию в России в связи с выступлениями в США политических и государственных деятелей, журналистов и публицистов, священников и бизнесменов по «русскому вопросу», выводя нас в пространство «двойных рефлексий» (представлений о том, как «они» воспринимают «нас»). При этом в качестве этапной работы в изучении восприятия Соединенных Штатов в Российской империи можно считать монографию Р. Аллена, до сих пор не потерявшую своего научного значения. Она написана на основе анализа круга источников русского происхождения, значительно более широкого по сравнению с предшествовавшими ей книгами обзорного характера. Особого внимания заслуживает вывод автора о том, что до 1917 г. американцы знали Россию значительно хуже, чем русские США, и что этот дисбаланс восприятия сохранился вплоть до конца XX в..
Исследование Р. Аллена, кроме того, является свидетельством готовности отказаться от преобладавшей в годы «холодной войны» тенденции рассматривать историю российско-американским отношений сквозь призму антагонизмов. То же самое можно сказать и об опубликованной между двумя встречами Н.С. Хрущева и Д. Эйзенхауэра книге А. Тарсаидзе с акцентом на историю «российско-американской дружбы». Это лишний раз подчеркивает взаимосвязь между академическим знанием и климатом двусторонних отношений – идея, к которой автор диссертационного исследования не раз обращается в своих рассуждениях.
Из обобщающих работ, непосредственно посвященных истории взаимоотношений России и США в интересующий нас период, можно назвать лишь монографию американского исследователя Н.Сола, вышедшую уже после окончания «холодной войны» и ставшую второй книгой в его монументальной серии работ, охватывающей исторический отрезок с конца XVIII в. до 1941 г. Ее значение трудно переоценить, учитывая объем выявленных автором первоисточников, а также профессионализм в прописывании исторического нарратива. Однако эту достаточно мозаичную по своей структуре и выдержанную в неопозитивистском духе «энциклопедию двусторонних отношений», населенную огромным количеством действующих лиц и нагруженную напластованиями событий, нельзя отнести к имагологическим исследованиям. Автор, апеллировавший к «русскому контексту» при объяснении изменений, происходивших в восприятии России по другую сторону Атлантики, склонен в целом смещать акценты в сторону преобладания позитивных моментов в позиционировании ее образа, уделяя преимущественное внимание «еврейскому вопросу» как негативному фактору. Впрочем, маститый исследователь ставил перед собой определенную задачу и с ней справился блестяще. Он подготовил фундаментальный труд, который открывает новые перспективы для дальнейшего изучения российско-американских отношений от продажи Аляски до начала Первой мировой войны на основе междисциплинарного подхода, и создал высокопрофессиональный исторический нарратив, полный интересных наблюдений о людях, событиях и фактах, что облегчило написание диссертационного исследования.
Однако необходимо подчеркнуть, что избранная его автором методология обусловила не только принципиальное изменение подхода к структурированию этого исторического нарратива, усложнение его сюжетного наполнения, исходя из социокультурного американского контекста, «повестки дня» общества-наблюдателя и процесса позиционирования образа России в целом, но и интеграцию в иные объяснительные схемы источников американского и русского происхождения, привлекавшихся Солом, а также иную интерпретацию их содержания, не говоря уже о тех разнообразных архивных материалах, которые впервые введены в научный оборот в данной диссертации.
То же самое можно сказать и еще об одной монографии этого американского историка, охватывающей период Первой мировой войны. Характеристике межгосударственных отношений того времени также посвящена небольшая обзорная работа Б. Грейсона, в настоящее время потерявшая свое значение на фоне фундаментального труда Сола.
Изучением процесса восприятия России в США в длительном временном диапазоне с использованием социокультурного подхода занимаются два авторитетных американских исследователя – Д. Энгерман и Д.С. Фоглесонг.
Их работы нацелены на рассмотрение эволюции образа России в США с акцентом на его отдельные составляющие и преимущественно на период после 1917 г. Ни тот, ни другой не ставят в качестве исследовательской задачи реконструкцию всей совокупности образов России, доминировавших в общественно-политическом дискурсе США в заявленный в диссертации период, на основе многоуровневого и многоконтекстуального анализа.
Внимание Д. Энгермана обращено на рассмотрение трех факторов, которые, по его мнению, оказывали основное влияние на восприятие России в США, начиная с XIX в.: стереотипы, связанные с представлением о национальном характере русских, из чего проистекала уверенность американцев в ограниченных возможностях России вписаться в современный мир и что делало ее отличной от Запада; растущий в американском обществе энтузиазм по поводу модернизации России, сглаживающий различия и противоречия между странами; повышение профессионального уровня среди тех, кто ее изучал по другую сторону Атлантики. При этом Д. Энгерман, следуя избранной им схеме, не стремился рассматривать конкурирующие образы России, в то время как американские интеллектуалы, деятельность и работы которых являются объектом его анализа, внесли непосредственный вклад в их формирование. Хотя именно это позволило бы ему уточнить отдельные положения его концепции. Во-первых, дополнить тезис о том, что открытые враги Российской империи и ее пылкие сторонники в США были согласны в определении различий, существовавших между Россией и Западом, уместными в данном контексте рассуждениями по поводу принципиальных расхождений в оценках данных различий (это было характерно для рассматриваемых в диссертации американских дискурсов, заданных текстом о России). Во-вторых, уточнить позицию русофилов-либералов, которые, как показано в диссертации, подобно русофилам-консерваторам признавали «инаковость» Российской империи и ее право следовать особым путем развития, но при этом в революции 1905–1907 гг. делали ставку на либеральное движение. В-третьих, обратить внимание на тот факт, что универсализм был характерен как для социалистов и марксистов (радикальный дискурс), так и для либералов (либерально-универсалистский дискурс). Другое дело, каким образом это понятие трактовалось первыми и вторыми. Кроме того, представление о модернизации как об универсальном процессе применительно к восприятию России в США сложилось не в 1920-е гг., как считает Д. Энгерман, а на рубеже XIX–XX вв., когда американцы переживали первое масштабное «очарование-разочарование» Россией в связи с очередным этапом ее модернизации, о чем речь идет в первой части диссертации.
Особого внимания заслуживает третий центральный сюжет книги Энгермана, связанный с профессионализацией занятий русистикой в Соединенных Штатах. Его дальнейшему изучению с использованием методологии имагологического исследования посвящена новая книга историка «Знай своего врага».
В своей последней совместной работе два американских ученых Д.Э. Дэвис и Ю.П. Трани также уделяют особое внимание вопросу об изучении других стран и народов в США применительно к формированию образов внешнего мира. И, хотя авторы следуют традиционным объяснительным моделям, их исследование, выдержанное в лучших традициях исторической компаративистики, акцентирует внимание на истоках многих современных процессов, помогает понять китайский и российский векторы внешней политики США в начале XXI в., а также найти ответ на вопрос, почему русский, а не китайский «Другой» больше всего подходит для внутриполитических дискуссий самих американцев. При этом авторы явно преувеличивают роль Дж. Кеннана в трансформации представлений о России в американском общественном сознании на рубеже XIX–XX вв., игнорируя социокультурный контекст и «повестку дня» общества, представителем которого он являлся. В диссертации показано, как много разных людей и по различным мотивам приняли участие в американском «движении друзей русской свободы», хотя вклад Кеннана в создание образа Сибири, маркировавшего «демоническое» восприятие России, трудно переоценить.
В свою очередь, книга Д.С. Фоглесонга значительно расширяет наши представления о политическом, экономическом, культурном и религиозном измерениях «новой мессианской идеи» в США, связанной с видением перспектив обновления России и ставшей проекцией внутриполитической ситуации в американском обществе. Это исследование о том, как вот уже более века американцы предпринимают попытки экспорта собственных символов политической и религиозной веры, технологических новаций и экономических теорий, достижений массовой культуры, а, в отдельном случае, и вооруженного вторжения, участвуя в своеобразном «крестовом походе» за модернизацию России, и как она выполняет роль «темного двойника» США, участвуя в обновлении американского национализма. Безусловно, Фоглесонг сосредоточил внимание лишь на одной из граней процесса восприятия, что упрощает картину в целом. Однако предложенная им структура оппозиций чрезвычайно полезна для осмысления долгосрочных трендов позиционирования образа России в США. Автор диссертации, со своей стороны, углубляет, расширяет и уточняет схему Д.С. Фоглесонга за счет введения дополнительных источников, объяснительных моделей и комплексного анализа различных уровней восприятия применительно к избранному периоду.
Две диссертации, защищенные в США, представляют особый интерес с точки зрения использования различных исследовательских практик для изучения заявленной проблематики. Ш.Л. Смит прослеживает влияние идеологии прогресса на российско-американские отношения и выдвигает ряд интересных положений, связанных с обнаружением связи между американским идейным контекстом и конструированием образа России в Соединенных Штатах в интересующий нас период. В свою очередь Т. Сталтс предпринимает попытку обобщить представления о Российской империи, тиражированные в американской прессе, на основе историко-описательного метода, оперируя размытым понятием общественного мнения, что затрудняет структурирование пространства восприятия, выстраивание иерархии образов, обнаружение механизмов формирования стереотипов и мифов.
Среди работ, посвященных отдельным аспектам российско-американских отношений и процессу формирования образа России в США на рубеже XIX–XX вв., следует прежде всего выделить те, которые нацелены на изучение представлений американцев о характере и смыслах русской революции, влияния русских эмигрантов, а также лекторов-пропагандистов от либералов до радикалов, приезжавших в США в поисках моральной и материальной поддержки, на осмысление перспектив модернизации Российской империи в американском обществе. В этом ряду особое место занимает исследование А. Томпсона и Р. Харта, основанное на репрезентативном корпусе публикаций в ведущих национальных и региональных периодических изданиях Соединенных Штатов, и выводящее нас в пространство формирования образа русского «Другого» в период Первой русской революции. Кроме того, автору диссертации концептуально близка монография Ф. Трэвиса, в которой текст Дж. Кеннана о России помещается в американский политический и социокультурный контексты.
Применительно к рассматриваемому периоду в истории двусторонних отношений внимание историков США, также как и их российских коллег по цеху, привлекал конфликт на Дальнем Востоке, включая миротворческую деятельность Т. Рузвельта в период Русско-японской войны. При этом акценты, безусловно, расставлялись по-разному, о чем идет речь во второй части диссертации. Кроме того, в американской историографии при изучении взаимоотношений двух стран традиционно актуализировалась роль «еврейского вопроса». В первую очередь его «паспортного аспекта», связанного с денонсацией русско-американского договора о торговле и мореплавании 1832 г. Эти многочисленные публикации описательного характера будучи насыщены массой интересных фактов сами по себе являются продолжением того дискурса, в котором принимали участие представители американо-еврейской общины на рубеже XIX–XX вв. и который был нацелен на превращение России в объект реформаторской миссии американцев .
Если говорить об изучении традиций социокультурного развития и «повестки дня» американского общества, то внимание автора диссертации было, прежде всего, обращено на знакомство с работами тех американских историков, которые посвящены: во-первых, поздневикторианской идеологии, а также прогрессизму как идейному течению; во-вторых, общественно-политической борьбе по вопросам иммиграции между нейтивистами и сторонниками либерального законодательства; в-третьих, идеологии экспансии и, прежде всего, социокультурному измерению внешней политики США, а также ее роли в процессе формирования национальной идентичности.
Кроме вышеперечисленных публикаций историографическая база докторской диссертации включает в себя солидный массив разноплановых научных работ российских, американских, канадских и британских исследователей по различным аспектам заявленной проблематики, начиная со становления и развития русистики в США в контексте профессионализации исторического образования и заканчивая деятельностью ключевых и второстепенных персонажей истории российско-американских отношений рассматриваемого периода.
Подводя итог историографическому обзору, следует подчеркнуть несколько моментов, принципиально значимых для обоснования новизны диссертационного исследования, его цели, задач, хронологических рамок и структуры.
Во-первых, в российской и американской историографии отсутствуют работы, нацеленные на многоуровневый и многофакторный анализ процесса формирования представлений и знаний о России в США применительно к избранному в диссертации периоду, который стал этапным в истории взаимоотношений двух стран и изучение которого позволяет обратиться к истокам процессов, не потерявших своего значения для понимания того, что американцы думают о постсоветской России и почему.
Во-вторых, в российской историографии социокультурный подход к изучению двусторонних отношений находится в процессе становления, в то время как использование методологии имагологического исследования позволяет рассматривать взаимные репрезентации с учетом тех контекстов, которые порождали текст о другой стране и другом народе, дает возможность выстраивать и объяснять иерархию образов России в общественно-политическом дискурсе Соединенных Штатов в длительном временном диапазоне.
В-третьих, несмотря на очевидные успехи американских исследователей в изучении социокультурного измерения внешней политики США (для российских историков это еще новое тематическое направление), они игнорируют роль русского «Другого» во внешнеполитической идеологии и практике до 1917 года, который, как показано в диссертации не является рубежом в том, что касается формирования долгосрочных американских мифов о России и стереотипов ее восприятия, понимания значения «русской карты» во внутри- и внешнеполитической игре. Основной акцент обычно делается на период «холодной войны» с ее ролью идеологического русского/американского «Другого».
В-четвертых, по-прежнему остается открытым вопрос о том, каким образом в имагологическом исследовании органично соединить методологию и фактологию, теоретические схемы и анализ документов, порожденных эпохой, общие рассуждения и реконтекстуализацию источника вне зависимости от его видовой характеристики. Ведь если этого не происходит, получается то, что мы наблюдаем в работе исследовательницы В. Крашенинниковой: название книги многообещающее, замысел вполне имагологический (показать, как в мировидение американцев, имеющее свое культурное измерение, вписывается образ России/русского «Другого», и почему он искажается), а в итоге – то ли научная беллетристика, то ли справочник по основным концептам и базовым ценностям культуры США, изобилующий цитатами из работ американских историков и политологов, а еще забавными иллюстрациями, имеющими весьма отдаленное отношение к «холодной войне» культур.
В диссертации автор предпринимает попытку вывести свой алгоритм соотношения исторического нарратива и методологии имагологического исследования, что находит отражение не только в тексте, но и в самой структуре работы.
В-пятых, даже в тех случаях, когда при изучении рассматриваемого периода источниковая база исследования оказывалась достаточно репрезентативной для решения исследовательских задач (речь идет, прежде всего, о трудах Н. Сола, Д. Энгермана и Д.С. Фоглесонга), избранный авторами ракурс исследования и использованные ими исследовательские практики, а также игнорирование таких массовых источников, как учебники, путеводители, художественная литература, пресса и карикатуристика, не позволяли провести многоконтекстуальную, многофакторную и многоуровневую реконструкцию образов России в общественно-политическом дискурсе США.
Объект диссертационного исследования – американский общественно-политический дискурс по вопросам внутри- и внешнеполитического развития в его взаимосвязи с обсуждением «русской темы».
Предмет – пути формирования, способы функционирования и процесс трансформации представлений и знаний о России в США на официальном и общественном уровнях.
Цель – определить конкретно-историческое содержание взаимосвязи «повестки дня» американского общества и двусторонних отношений, с одной стороны, и меняющегося образа России, с другой, с тем, чтобы понять, как русский «Другой», переопределяясь в американском дискурсе идентичности, интегрировался во внутреннюю и внешнюю политику Соединенных Штатов и оказывал влияние на взаимоотношения двух стран.
Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие исследовательские задачи:
1. уточнить периодизацию российско-американских отношений в рассматриваемый период, обозначив зоны сотрудничества и конфликта с учетом тех изменений, которые происходили в системе международных отношений, развитии обеих стран, а также взаимных репрезентациях русских и американцев;
2. охарактеризовать основные источники информации о России и русских в американском обществе и определить факторы, оказывавшие влияние на формирование ее образов на официальном и общественном уровнях;
3. реконструировать репертуары смыслов американских дискурсов, заданных текстом о России, включая те дискурсивные практики, которые были для них характерны и посредством которых формировались и поддерживались долгосрочные американские мифы о другой стране и населяющих ее людях;
4. провести дифференциацию образов России в репрезентациях американцев с учетом индивидуальных и групповых характеристик, многослойности и противоречивости отдельных элементов существовавших представлений, а также устойчивых этноцентристских стереотипов;
5. продемонстрировать, как образы России уже в начале XX в. интегрировались во внутреннюю и внешнюю политику Соединенных Штатов, определив степень взаимовлияния изменений, происходивших в позиционировании Российской империи, и в межгосударственных отношениях;
6. рассмотреть причины превращения России в одного из конституирующих «Других» для Соединенных Штатов Америки, выявив взаимосвязь между «внутренним» по своей природе процессом формирования идентичности и «внешним» – выстраиванием российского вектора внешней политики вашингтонской администрации;
7. проследить влияние общественно-политического дискурса США по проблемам внутри- и внешнеполитического развития Российской империи на процесс интернационализации американского реформизма и формирование мессианской риторики;
8. исследовать механизмы общественного давления на принятие внешнеполитических решений в Соединенных Штатах в связи с обсуждением «русского вопроса» и оценить их значение в долгосрочной перспективе;
9. определить степень воздействия образов России, доминировавших в американском общественно-политическом дискурсе, на становление и развитие русистики в США.
Хронологические рамки диссертационного исследования
Основные хронологические рамки диссертации определяются, с одной стороны, начавшимся в России в 1881 г. очередным периодом внутриполитической реакции, который на этот раз с учетом изменений, происходивших в самом американском обществе и в системе международных отношений в целом, создал удобную почву для переосмысления «уравнения российско-американской дружбы» и образа Российской империи как дружественного «Иного» пока на общественном уровне, а, с другой стороны, началом Первой мировой войны в 1914 г., ставшей самостоятельным периодом в истории российско-американских отношений.
Тем не менее, в заключительной главе третьей части диссертации автор считает целесообразным рассмотреть и временной отрезок с 1914 г. по февраль 1917 г. с тем, чтобы показать, как американское общество начинает постепенно втягиваться в новый «цикл надежд» в связи с очередным этапом модернизации России.
Избранный в диссертации хронологический период интересен в качестве объекта изучения, поскольку за это время впервые в истории российско-американских отношений произошла их видимая эволюция от дружественного статус-кво к первому кризису, а затем через сосуществование двух одинаково значимых тенденций, ориентированных как на сотрудничество, так и на конфликт, – к «медовому месяцу» в годы Первой мировой войны. Это обусловило структуру диссертации. Одновременно рассматриваемый период стал переломным в истории развития американского общества, переживавшего время переоценки ценностей, что наряду с социокультурными традициями его развития стимулировало превращение России в конституирующего «Другого».
В итоге у автора появилась возможность: во-первых, проследить взаимовлияние изменений, происходивших в межгосударственных отношениях и в коллективных представлениях о России и русских; во-вторых, изучить эти представления с учетом их динамики; в-третьих, интегрировать проблематику идентичности в исследование российско-американских отношений, рассмотрев концептуальную пару «Я»-«Другой» в конкретной исторической ситуации и одновременно наметив ее темпоральное видение.
Методологические основы диссертации
В методологическом плане диссертация выстраивается на основе соединения традиционных методов исторического исследования, необходимых для прописывания исторического нарратива, с методологией имагологического исследования, использованной для реконструкции образов России в американском общественно-политическом дискурсе.
В первом случае речь идет о привлечении историко-генетического, историко-сравнительного, историко-типологического, историко-системного методов. Кроме того, при подготовке диссертационного исследования были учтены следующие универсальные гносеологические принципы исторического познания: детерминизма, историзма, объективности, системности.
Для изучения образов России, доминировавших в репрезентациях американцев, использовалась междисциплинарная по своей сути методология имагологического исследования, сформированная на основе историко-антропологического, социально-психологического и культурно-логического подходов, выработанных в рамках социального конструктивизма, культурной антропологии, этнопсихологии.
Историческая имагология ориентирована на конкретно-исторический анализ фоновых представлений, транснациональных образов, стереотипов мышления, мифов, действующих на нормативном уровне в той или иной национально-государственной среде, а также традиций общения, запечатленных в исторической и культурной памяти с использованием концептуальной пары «Я»-«Другой», что выводит нас на проблематику идентичности в международных отношениях.
В рамках имагологического исследования речь идет не просто об изучении процесса взаимовосприятия с позиции того, насколько совокупность представлений отличалась от реальности (нарративный анализ, привычный для описания инокультурных образов). Предполагается использование дискурсивного и функционального анализа с тем, чтобы найти ответы на вопросы: почему реальность (в данном случае российская) воображалась так, а не иначе; за счет каких дискурсивных практик создавался образ другой страны и другого народа (в данном случае России и русских) и насколько он был подвижен; какова логика вербального и визуального письма, использованного для его конструирования; наконец, какую роль он играл в формировании идентичности общества-наблюдателя (в данном случае американского). И ответ на эти вопросы кроется в социокультурном американском контексте, порождающем образ России, который трактуется сквозь призму базовых культурных ценностей общества, его проецирующего, а также логики и динамики его развития в конкретный исторический период.
Вот почему автора диссертации не столь волнует российский контекст. Хотя, безусловно, он не теряет его из виду, поскольку реалии развития Российской империи влияли на эволюцию ее образов и поддержание долгосрочных мифов о ней по другую сторону Атлантики. Ведь ни один миф не может возникнуть и регенерироваться без опоры на реальные события и явления. Однако автора, прежде всего, интересуют мотивации, стоявшие за интерпретациями этой реальности и определявшие актуализацию одних ее характеристик и маргинализацию других.
Автор диссертации является приверженцем введенного М.М. Бахтиным понятия диалогизма, поскольку в рамках диалогической гуманитаристики существование «Другого» признается необходимым для самоопределения «Я». Именно поэтому текст о России помещается в американский контекст, который этот текст порождает и одновременно посредством него прописывается. Социокультурный контекст общества-наблюдателя призван обозначить доминировавшие маркеры его идентичности в длительном временном диапазоне, а политический, связанный с определенной конфигурацией актуальных для данного этапа его развития внутри- и внешнеполитических проблем, – объяснить механизмы использование русского «Другого».
Если говорить о контексте российско-американских отношений, то автор отдает себе отчет в том, что в изучаемый период, за исключением времени кризиса (1903–1905) и периода борьбы против русско-американского договора о торговле и мореплавании 1832 г., уровень межгосударственного взаимодействия был мало подвержен влиянию изменений, происходивших в позиционировании образа России в американском обществе, а дипломаты, в свою очередь, стремились нейтрализовать влияние данного фактора. Тем не менее, этот объективный контекст позволяет обратить внимание на ряд существенных моментов: во-первых, на взаимозависимость между «повесткой дня» российско-американских отношений и их общим климатом, с одной стороны, и восприятием России, с другой; во-вторых, на взаимосвязь «внутреннего» по своей природе процесса формирования идентичности в США и «внешнего» – выстраивания российского вектора внешней политики; в-третьих, на выработку в американском обществе механизмов давления на принятие внешнеполитических решений, оказывавших непосредственное влияние на российско-американские отношения; в-четвертых, на превращение идеологического фактора в их постоянно действующую негативную составляющую, при том что он (если под идеологией, как уже говорилось, понимать совокупность идей, ценностей и мифов, определяющих мировосприятие определенного национального сообщества) существовал с момента их установления.
Следовательно, диссертационное исследование опирается не только на достижения «лингвистического поворота» с акцентом на изучении образа «Другого» в рамках дискурсивных практик (субъективный контекст), но и на ставшее результатом «культорологического поворота» обращение к объективным контекстам, значимым для конструирования текста о «Другом». Причем, если анализ «повестки дня» американского общества и двусторонних отношений позволяет автору диссертации учитывать фактор изменчивости коллективных представлений, текучесть границ между американским «Своим» и русским «Другим» как в рамках рассматриваемого периода, так и в исторической перспективе, то социокультурный контекст выводит его на изучение образов России как части историко-культурного наследия американцев, включая латентные этнические стереотипы, обусловленные социокультурными традициями американского общества и готовые «воскреснуть» в моменты политической конфронтации.
В методологическом плане особое значение для написания докторской диссертации имели, прежде всего, работы Ц. Тодорова, Э.Саида, Л. Вульфа, И. Нойманна по ментальной географии, акцентирующие внимание на изучении процесса мифологизации пространства и времени и оперирующие экстерриториальными концептами (Восток, Европа, Восточная Европа, Запад, Америка) в их взаимосвязи с социокультурными концептами общества-наблюдателя.
Ряд методологически важных подходов к межкультурному взаимодействию, в том числе и на примере восприятия иностранным наблюдателем инокультурной среды, сформулированы в книгах и статьях Ю.М. Лотмана. Новый импульс имагологическим исследованиям в России был задан в 1990-е гг. развитием исторической антропологии и истории ментальностей. Данная проблематика оказалась в центе внимания авторов, публиковавших свои статьи на страницах ежегодного альманаха «Одиссей. Человек в истории», а также участников работы научного семинара по проблемам взаимовосприятия культур при Центре по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН. К настоящему моменту основные успехи российских историков связаны с изучением образа Европы/Запада в российских репрезентациях, как, например, в монографиях Е.Ю. Сергеева и Е.С. Сенявской, которые не только содержат важные методологические положения, но и успешно используют заявленные теоретические подходы при анализе исторического нарратива. Реальным шагом в изучении имагологии международных отношений можно считать исследования философов и политологов, например, О.Ю. Малиновой, рассматривающей трансформацию дискурса об отношении России и Запада, а также В.Е. Морозова, прослеживающего влияние борьбы за идентичность на определение задач и форм внешней политики страны на примере постсоветской России.
Терминологический аппарат диссертационного исследования
Роль ключевых понятий для автора диссертации играют – идентичность, образ, стереотип, миф, дискурс. По поводу каждого из них в научной литературе не прекращаются напряженные споры. Поэтому важно четко обозначить «понятийные правила игры» с учетом основополагающих для имагологического исследования моментов. Более подробно об этом идет речь во вводной части диссертации. Идентичность понимается так, как она описывается основоположниками социального конструктивизма П. Бергером и Т. Лукманом, т.е. как субъективная реальность – социально детерминированные представления индивидов и групп о своем «Я», возникающие в результате соотнесения со значимыми «Другими». Причем, по мысли Бергера и Лукмана, «теории идентичности» (концепции и модели мышления) не только отражают реальность, но и порождают ее. А это значит, что они определенным образом фреймируют представления индивидов и групп. Преобладание же одних «теорий идентичности» над другими зависит как от концептуальных споров, так и от того, какой резонанс они имеют в обществе, каким образом тиражируются и актуализируются. Под образом в духе традиций социального конструктивизма подразумевается система геопространственных знаков, символов и характеристик как один из важнейших способов и международной коммуникации, и самоидентификации, что формирует дискурсивную основу образа. Стереотипы определяются как эмоционально окрашенные представления, упрощающие и «огрубляющие» реальность и зачастую воспринимаемые как сама реальность. В диссертации идет речь об этнических стереотипах, т.е. комплексах представлений одних этнических групп (в данном случае – американцев) о других (в данном случае – русских), которые психологически ориентируют на эмоционально-ценностное восприятие «Другого» еще до непосредственного знакомства с ним, а также задают определенный алгоритм отбора и интерпретации увиденного. Этнические стереотипы всегда обусловлены стереотипами собственного «Я», а стереотипизация само- и иновосприятия является причиной мифологизации образов. Рассуждая о мифах, автор диссертационного исследования соглашается с определением, предложенным К. Фладом, и берет в расчет коммуникационную природу мифотворчества (т.е. единство процесса создания и воспроизводства мифа, а также его восприятия), анализируя значения не только вербальных, но и визуальных образов, обрамляющих изложение мифа. Наконец, используя понятие дискурс, автор диссертации вслед за М. Фуко будет определять его как «совокупность высказываний, подчиняющихся одной и той же системе формирования», не забывая при этом о диалогизме, «соприродном глубинным структурам дискурса», а также о том, что дискурсы задаются темой (в данном случае текстом о России), репертуаром смыслов (артикулированные в рамках дискурса идеи и образы, метафоры и концепты), к которому сознательно или бессознательно апеллируют участники данного дискурса, а также структурой оппозиций. В последнем случае речь пойдет о дуальных моделях (Запад-Восток/Азия, Цивилизация-Варварство, Современность-Средневековье, Свобода-Рабство), этической паре «Добро-Зло», манихейской антитезе «Свет-Тьма», концептуальных дихотомиях, диктуемых «повесткой дня» американского общества. Оперируя понятием дискурс, автор диссертации понимает под этим как макродискурс (текст о России в американском социокультурном и политическом контексте в целом), так и микродискурсы, на которые он распадается (например, либерально-универсалистский (оптимистический), консервативно-пессимистический (русофобский), радикальный, русофильский) с характерными для них видением национального характера русских, перспектив модернизации Российской империи, конструированием «романтического» и «демонического» образа русского «Другого», набором мифологем и дискурсивных практик.
Источниковая база диссертации
Докторская диссертация опирается на широкий корпус неопубликованных источников, большая часть которых впервые вводится в научный оборот и выявлена автором в архивохранилищах и рукописных отделах библиотек России, США и Великобритании: Архив внешней политики Pоссийской империи (АВПРИ), Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный архив литературы и искусства, Национальный архив США (NARS), Отдел рукописей Библиотеки Конгресса США, Гуверовский архив Войны, Революции и Мира, Бахметевский архив русской и восточно-европейской истории и культуры Колумбийского университета, Отдел рукописей Нью-Йоркской публичной библиотеки, Отдел рукописей библиотеки Принстонского университета, Отдел рукописей библиотеки Хантингтона, Архив штата Небраска, Архив штата Айова, Отдел рукописей библиотеки Джона Райлэндса Манчестерского университета. Кроме того, изучив массив опубликованных источников, автор предложил их новую интерпретацию. Полный перечень источников с разбивкой на соответствующие группы представлен в списке источников и литературы в конце диссертации.
Для реализации авторской концепции привлекались источники различных видовых характеристик.
Во-первых, источники официального происхождения.
Это, прежде всего, дипломатическая переписка, частично вошедшая в многотомные публикации внешнеполитических документов и сборники, изданные в России и США, а также выявленная в фондах АВПРИ и NARS, которая использовалась не только для прописывания контекста двусторонних отношений, но и для характеристики взглядов российских и американских дипломатов, принимавших непосредственное участие в формировании знаний о России в США.
В фондах ГАРФ были выявлены материалы официального характера, связанные с деятельностью русских политических эмигрантов в США, агитационными турне российских радикалов и либералов, отправлявшихся за океан в поисках моральной и материальной поддержки, а также американских «друзей русской свободы» (междуведомственная переписка, циркуляры, донесения, отчеты).
Особое значение для решения исследовательских задач имели записи обсуждений в палате представителей и сенате США «русского вопроса» в его различных составляющих, а также опубликованные в изданиях Конгресса отчеты различных комиссий, в частности Комиссии для выяснения причин переселенческого движения из Восточной Европы, созданной в 1891 г. и занимавшейся изучением условий жизни в Черте оседлости.
К источникам официального происхождения, использованным в диссертации, относятся международно-правовые и законодательные акты, включая постановления государственных органов двух стран, указы российских императоров и послания американских президентов.
В данную группу источников также входят воззвания, циркулярные письма и отчеты Американского общества Красного Креста, губернаторов штатов и различных филантропических комитетов в период голода в России в 1891–1892 гг., отложившиеся в архивах исторических обществ штатов Айова и Небраска, а также в фондах АОКК в Национальном архиве США. В последнем случае речь идет и об официальных документах, относящихся к периоду 1907 г.
Во-вторых, источники личного происхождения (мемуары-автобиографии и мемуары-«современные истории», дневники как «тексты для себя» и личная переписка), благодаря которым на страницах диссертации обрели свой голос не только американцы различных политических взглядов, социального положения и политического статуса – президенты и госсекретари, политические и общественные деятели, послы и консулы, священники и бизнесмены, военные и журналисты, писатели и переводчики – ставшие свидетелями и непосредственными участники описываемых событий, но и русско-еврейские эмигранты, а также русские революционеры, которые несли с собой за океан образ России как страны погромов и политической ссылки, деспотизма и произвола. Особое место в данной группе занимают неопубликованные мемуары и дневники (например, мемуары Ч. Крейна, хранящиеся в Бахметевском архиве Колумбийского университета, или дневник Ф.М. Мартенса из АВПРИ), а также массив личной переписки современников и участников описываемых в диссертации событий, выявленный автором в рукописных отделах библиотек США (прежде всего, Библиотеки Конгресса) и Великобритании, в Гуверовском и Бахметевском архивах, а также в личных фондах ГАРФА и РГАЛИ.
В-третьих, записки о путешествиях тех американцев, которые в условиях транспортной революции совершали многочисленные целевые и туристические поездки в Российскую империю и принимали непосредственное участие в ее новом «открытии» по другую сторону Атлантики. По возвращении они делились своими впечатлениями на страницах книг и в журнальных публикациях, неизменно проводя сравнения между американским «Своим» и русским «Чужим», в том числе и посредством обращения к «двойной рефлексии» (т.е. через анализ того, что русские думали об американцах). Зачастую осмысление результатов поездки за океан вписывалось в более широкие контексты, связанные с историей России и обсуждением реалий ее развития, что сближало травелоги с публицистикой (например, «Сибирь и ссылка» Дж. Кеннана или «Русские прогулки» И. Хэпгуд). Записки американских путешественников о России изобилуют российско-американскими параллелями, которые можно рассматривать как переводы одной культуры на язык другой и которые становятся объектом особого внимания автора.
В-четвертых, публицистические работы, позволяющие акцентировать внимание на интерпретации общественно значимых для развития Российской империи проблем, ее прошлого и будущего, наконец, истории российско-американских отношений в целом, а также оценить роль публицистического дискурса в развитии русистики в США.
Из неопубликованных источников данной группы для реализации авторской концепции особое значение имела, например, рукопись книги «джентльмена-социалиста» А. Балларда «Русская революция», хранящаяся в библиотеке Принстонского университета.
В-пятых, туристические путеводители, в том числе и первый американский путеводитель, написанный Р. Вудом специально для поездок в Российскую империю и изданный в США в 1912 г. Анализ этого нетрадиционного для исторического исследования источника расширил возможности для изучения географии «русских путешествий» американцев и того «предзнания» о России, которое, как правило, формировала публицистика и статьи в периодической печати. Это «предзнание» параллельно с социокультурными фоновыми представлениями американского наблюдателя и «повесткой дня», представляемого им общества, определяло направление интересов путешественника, отбор материала и оценку увиденного.
В-шестых, памфлеты и политические трактаты, ставшие важным источником для понимания тех риторических приемов, посредством которых тиражировались представления о России в ходе различных общественных движений и кампаний, связанных с такими «больными вопросами» российской действительности, как дискриминация национальных меньшинств (и, прежде всего, евреев), карательная система царского правительства и право русских политических эмигрантов на убежище в США, борьба за денонсацию конвенции о взаимной выдаче преступников 1887 г. и договора о торговле и мореплавании 1832 г.
В-седьмых, статистические материалы русского и американского происхождения, использованные для характеристики переселенческого движения из Российской империи в США на рубеже XIXXX вв., прежде всего, российско-еврейской эмиграции, а также для анализа динамики торгово-экономического сотрудничества двух стран. В данном случае речь идет не только об опубликованных работах, но и о статистических таблицах и отчетах, прилагавшихся к донесениям посланников, послов и консулов обеих стран, а также статистических обзорах, подготовленных в соответствующих департаментах и министерствах обеих стран в связи с денонсацией договора 1832 г. и сохранившихся в фондах АВПРИ и NARS.
В-восьмых, литературные источники (включая литературу для юношества), позволившие автору обратить внимание на эмоциональную сторону описываемых событий и на трудноуловимые, но от этого не менее значимые, факторы исторического процесса. Безусловно, художественные произведения помимо исторической эпохи отражают и субъективное мнение автора. Однако в контексте заявленной темы этот минус превращается в плюс, когда, скажем, речь идет о Марке Твене, Джеке Лондоне или Абраме Кагане, которые были не только современниками описываемых событий, но и их участниками. Кроме того, в последнем случае мы имеем дело с литературой русско-еврейской эмиграции. А иммигрант существует как в пространстве своей культуры и языка, так и нового социокультурного и лингвистического окружения. Это превращает тексты Кагана в важный источник для понимания «культурного пограничья», представители которого оказывали реальное влияние на формирование образ покинутой ими страны в США. В свою очередь, использование литературных источников, подобных роману-утопии «Золотая бутылка» И. Доннелли, расширяет наше представление о том, как американцы «воображали» Россию, превращая ее в культурный конструкт.
В-девятых, впервые столь широко интегрированы в историческое исследование учебники и учебные пособия по всеобщей истории и истории Европы, игравшие важную роль в формировании мировидения подрастающего поколения американцев посредством «педагогики патриотизма» и закреплявшие долгосрочные тренды восприятия России и русских.
Наконец, материалы периодической печати, прежде всего, американского происхождения, ставшие бесценным источником при реконструкции образа России в общественно-политическом дискурсе США. Кроме того, в случае необходимости привлекались публикации из российских журналов и газет.
Американская пресса превратилась в это время в подлинную «четвертую власть» в Соединенных Штатах и инструмент формирования общественного мнения. Необходимо подчеркнуть, что в диссертации впервые в историографии российско-американских отношений столь масштабно используется журнальная и газетная политическая карикатура в качестве источника особой видовой характеристики, о чем более подробно идет речь во введении к диссертации.
При ее написании привлекались материалы газет и журналов различной партийной ориентации, выходивших в различных регионах страны. Особое место среди периодических изданий, использованных для реализации авторской концепции, занимает своеобразный «триумвират» иллюстрированных юмористических еженедельников – демократический «Puck», независимый «Life» и республиканский «Judge», совершивших подлинную революцию в журнальной карикатуристике.
Научная новизна диссертационного исследования, не имеющего аналогов в российской и западной историографии, определяется избранным ракурсом, методологической конструкцией и источниковой базой.
1. Использование системного подхода и многофакторного анализа дало возможность уточнить хронологию российско-американских отношений, как применительно к периоду 1881–1914 гг., так и в том, что касается разрушения устоявшегося в историографии мнения о рубежном значении 1917 г. в процессе позиционирования образа России в США и интеграции в двусторонние отношения негативной идеологической составляющей.
2. Сочетание синхронического и диахронического подходов в историческом анализе коллективных представлений, с одной стороны, с императивом выявления происходящих в них изменений, с другой, позволило представить динамику образа Российской империи и населяющих ее людей в репрезентациях американцев в конкретный исторический период с учетом американского социокультурного и политического контекста и «повестки дня» двусторонних отношений.
3. На основе методологии имагологического исследования впервые в историографии были рассмотрены причины и механизмы превращения России в конституирующего «Другого» для Соединенных Штатов на рубеже XIX–XX вв., причем не только на общественном, но и на официальном уровне, воссозданы репертуары смыслов и структуры оппозиций американских дискурсов, заданных текстом о России, что обращает нас к истокам формирования дихотомического видения, происходивших там процессов, долгосрочных американских мифов о России и стереотипов ее восприятия, будь то Российская империя, СССР или постсоветская Россия.
4. Реконтекстуализация текстов о России путем комплексной реконструкции американского контекста, в котором они возникли, прочитывались и осмысливались (т.е. посредством «памяти контекста»), расширила возможности для изучения идеологии американского общества в то время, когда зарождался будущий «американский век».
5. Использование не только традиционных, но и нетрадиционных для исторического исследования источников позволило обратиться к изучению трансфера представлений, сформированных интеллектуалами, на уровень обыденного сознания, и обратного процесса интеграции образов, тиражированных в обществе, в политический дискурс, во внутри- и внешнеполитическую риторику делателей политики в США.
6. Введение репрезентативного корпуса американской карикатуристики в качестве источника особой видовой характеристики и широкое привлечение вербальных материалов американской прессы сформировало необходимую базу для анализа способов осуществления первой «имиджевой войны» против России в американском обществе, риторических приемов и дискурсивных практик, использованных карикатуристами и журналистами для донесения вербального и визуального послания до аудитории, не потерявших своего значения в последующей истории российско-американских отношений.
Выносимые на защиту положения включают основные концептуальные идеи диссертации.
1. При значительном усложнении представлений о России в США и расширении возможностей для ее лучшего узнавания уровень стереотипизации картины восприятия не снижался, а старые стереотипы сосуществовали с новыми. Если следовать схеме Ц. Тодорова, то формирование представлений о России в американском обществе в рассматриваемый период происходило на праксеологическом уровне восприятия, подразумевающем «приручение» «Другого» через отторжение или присвоение «инаковости».
2. В конце XIX – начале XX вв. в американском общественно-политическом дискурсе сформировались образы России, которые коррелировали с внутри- и внешнеполитическими интересами общества-наблюдателя, социокультурными традициями его развития, а также «повесткой дня» российско-американских отношений, что определяло иерархию этих образов, превращая одни из них в центральные, а другие – в периферийные.
3. Возникновение в российско-американских отношениях зоны геополитического и идеологического конфликта, разрушавшего былой дружественный статус-кво и вышедшего на первый план в период кризиса 1903–1905 гг., способствовало превращению идеологического фактора в постоянно действующую негативную составляющую межгосударственных отношений и процесса взаимовосприятия. Окончательно это произойдет после 1917 г., однако в начале XX в. впервые обозначится со всей очевидностью.
4. Именно в рассматриваемый период русский «Другой» начинает играть роль конституирующего в американском дискурсе идентичности, поскольку «русское зеркало» оказалось удобным для того, чтобы, вглядываясь в него, американцы отодвигали на задний план свои страхи, проблемы и сомнения в период смут и переоценки ценностей и обретали уверенность в праве на глобальное реформаторство, которое становилось продолжением реформ в «собственном доме» или оправдывало их отсутствие. Причем культурной стратегией их коллективной идентичности становился этноцентризм. И если раньше отношение к России не играло значимой роли в поддержании мифа о национальной исключительности, то теперь оно способствовало его обновлению.
5. Обсуждение вопросов внутриполитического развития Российской империи и ее превращение в объект реформаторской деятельности американцев стимулировало процесс интернационализации американского реформизма и формирования мессианской риторики, что в последующем имело принципиальное значение для внешнеполитической теории и практики Соединенных Штатов.
6. Конструирование американских долгосрочных мифов о России («демонических» и «романтических», «русофобских» и «русофильских», «консервативных», «либеральных» и «радикальных»), а также «мобилизационная готовность» устойчивых этноцентристских стереотипов способствовали поддержанию дихотомического видения процессов, происходивших в Российской империи (а позже в СССР и постсоветской России), препятствуя трезвой оценке перспектив ее модернизации в Соединенных Штатах.
7. В тиражировании «романтического» образа России особый вклад внесли русские радикалы и либералы, приезжавшие за океан и апеллировавшие к мессианским настроениям американцев и их вере в либеральный универсализм, что в итоге привело к своеобразному «имагологическому казусу» в оценке перспектив большевизма как недолговечного и чуждого российскому революционному движению явления.
8. Образы России, вошедшие в репертуары смыслов различных дискурсов, возникнув на рубеже XIX–XX вв., интегрировались в американскую академическую традицию изучения России и российско-американских отношений, в работы русистов и советологов, продолжавших давний спор о том, «обычная» ли Россия страна или «исключительная», является ли она не-Европой или другой Европой, может ли измениться национальный характер русских или он есть величина постоянная.
9. Американские карикатуристы, способствовавшие первой в истории двусторонних отношений масштабной визуализации образа России в ходе первой же «имиджевой войны» против нее, сыграли особую роль в закрепление долгосрочных трендов восприятия, не потерявших своего значения вплоть до настоящего мнения, поскольку именно в рассматриваемый период происходит «революция» в американской карикатуристике, которая превращается, с одной стороны, в особый жанр искусства, а с другой, – в подлинное пропагандистское оружие.
Практическая значимость диссертационного исследования заключается в том, что его результаты могут служить базой для дальнейшего изучения российско-американских отношений на основе социокультурного подхода, быть использованы при создании обобщающих трудов по истории США, России и двусторонних отношений, при разработке курсов по американистике, истории международных отношений и исторической имагологии, а также при подготовке учебных пособий. Кроме того, выводы автора представляют интерес для политиков и экспертного сообщества обеих стран, поскольку в диссертации, с одной стороны, предлагается ответ на вопрос о причинах, препятствующих выстраиванию трезвой политики Соединенных Штатов по отношению к России, а с другой, выделяются те факторы, которые важно учитывать при формировании ее внешнеполитического имиджа на Западе.
Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации нашли отражение в монографиях, сборниках документов и научных статьях общим объемом около 188 п.л. Авторская концепция, общие результаты исследования и отдельные аспекты заявленной проблематики представлялись в докладах на всероссийских и международных конференциях и «круглых столах», организованных: Российской ассоциацией изучения США в МГУ («США: становление и развитие национальной традиции и национального характера», январь 1999; «Проблема «Мы-Другие» в контексте исторического и культурного опыта США», январь 2001; «Конфликт и консенсус в истории США», январь 2003; «Консервативная традиция в американском обществе: истоки, эволюция, современное состояние», январь 2005); Институтом всеобщей истории РАН («Периодика как исторический источник: Америка и Россия в XVIII–XX вв.», февраль 2004; «Актуальные проблемы североамериканской истории», ноябрь 2005; «200 лет российско-американских отношений», ноябрь 2007; «Состояние и перспективы изучения истории США в научно-образовательных центрах России», ноябрь 2009; «Научное наследие академика Николая Николаевича Болховитинова», октябрь 2010); Институтом США и Канады РАН («Россия – США: история и современность», ноябрь 2007; «Российско-американские отношения: состояние и перспективы», декабрь 2009); Обществом по изучению культуры США в МГУ («Слово и/как власть: автор и авторитет в американской культурной традиции», декабрь 2005; «Плюрализм в культуре США: история, литература, искусство», декабрь 2009); Центром по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН (проходят под общим названием «Россия и внешний мир: из истории взаимовосприятия»); Центром американских исследований «Американа» в ВолГУ («Россия и США: опыт политического, экономического и культурного взаимодействия», апрель 2006; «Волжане в Америке, американцы на Волге», октябрь 2007; «Россия и Гражданская война в США», октябрь 2011), Институтом им. Дж. Кеннана, в том числе в сотрудничестве с Горбачев-Фондом, («Российско-американские отношения в условиях глобализации», июль 2004; «Россия в постсоциалистическом пространстве», июль 2005; «Россия и CША: как мы видим друг друга», апрель 2009); ЕУСПБ и Ассоциацией международного сотрудничества в Санкт-Петербурге («Российско-американские связи: сходные проблемы - различные подходы», сентябрь 2005; «Афроамериканцы и Россия», сентябрь 2007; «Российско-американские связи: научное сотрудничество – успехи и разочарования», октябрь 2010).
Автор стал организатором и участником международных конференций и «круглых столов» в РГГУ, на которых обсуждались проблемы, связанные с заявленной темой диссертационного исследования и его методологией («Россия и США: национально-государственные мифологии и взаимное восприятие», февраль 2006; «Российско-американские отношения в прошлом и настоящем: образы, мифы, реальность», февраль 2007; Россия и США в системе современного гуманитарного образования», октябрь 2007; «Окончание «холодной войны»: научные и общественно-политические аспекты», ноябрь 2008; «Наследие Авраама Линкольна: уроки истории и современность», февраль 2009; «Американские культурные мифы и перспективы восприятия литературы США», октябрь 2009; «Русистика/советология в США, американистика в России: опыт взаимных репрезентаций», февраль 2011; «Американцы в поисках идентичности/тей», май 2011; «Революция как транзит: внутриполитические и международные контексты», ноябрь 2012).
Кроме того, автор имел возможность обсудить основные идеи диссертации с американскими коллегами на международных конференциях, происходивших в Стэнфордском университете («Евреи и русская революция», ноябрь 2005 г.), в Колумбийском университете («Русско-еврейский Нью-Йорк», апрель 2006), в Лондонском университете («История искусств, культурология и «холодна война»», сентябрь 2010), на ежегодной конференции Ассоциации историков внешней политики США («США в мире, мир в США», Виргиния, июнь 2009), на 124-й ежегодной конференции Американской исторической ассоциации («Океаны, острова, континенты», Калифорния, январь 2010).
Структура диссертации. Исследовательские задачи и избранная методология определили структуру диссертации, состоящей из введения, частей, разделенных на главы, заключения, списка источников и литературы, списка сокращений, а также приложения, в котором представлен визуальный материал, преимущественно американская журнальная и газетная карикатуристика.
Текст диссертации распадается на три части в соответствии c хронологическим принципом. Каждая часть структурируется на основе проблемного подхода с учетом тех политических, торгово-экономических и культурных аспектов российско-американских отношений, которые оказывали влияние на трансформацию представлений о России в США в конкретный период. При этом общая характеристика дипломатического контекста их взаимоотношений, а также американского социокультурного и политического контекстов представлены в первых главах каждой части, имеющих вводный характер, где также содержится информация о посланниках, послах и консулах обеих стран, вносивших важный вклад в формирование долгосрочных трендов восприятия. Такой принцип структурирования материала позволяет поставить вопрос о роли внутренних и внешних факторов в формировании образов России в общественно-политическом дискурсе США, проследить взаимосвязь между «внутренним» процессом конструирования идентичности и внешнеполитической деятельностью вашингтонской администрации, оценить степень влияния изменений, происходивших в восприятии Российской империи и населявших ее людей, на внешнеполитическую риторику делателей политики в Вашингтоне и их готовность использовать русского «Другого» для формирования американской «Я»-концепции, наконец, определить глубину воздействия транснациональных образов, мифов и стереотипов на среду российско-американских отношений.
Заключительные главы каждой части нацелены не только на обобщение представленных в ней идей, но и на движение от тех дискурсов, которые формировались интеллектуалами в широком смысле этого слова, к уровню обыденного сознания, на сведение мозаики образов, личных впечатлений, индивидуальных и коллективных репрезентаций в единую картину восприятия с учетом всей совокупности источников информации с тем, чтобы выявить постоянные и переменные составляющие представлений о России, причины их стереотипизации и механизмы интеграции русского «Другого» в американский дискурс идентичности.
