Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблемы изучения этнической истории античной эпохи 32
1 Теоретические проблемы изучения феномена этноса в отечественной и зарубежной этнологии 33
2 Проблемы типологизации этнических процессов и определение содержания понятия «этническая история» 72
3 Проблемы сопоставления данных античных авторов, эпиграфики и археологии по этнической истории варварской периферии античного мира 92
Глава 2. Население Северо-Восточного Приазовья по данным письменных источников, памятников эпиграфики и данных археологии 105
1 Локализация этнических общностей Северо-Восточного Приазовья по данным античной письменной традиции 106
2 Взаимоотношения античных государств и варваров Северного Причерноморья по данным эпиграфических памятников 173
3 Проблема определения этнической принадлежности населения Танаиса и кочевников Нижнего Подонья III -1 вв. до н.э. по данным археологии 187
Глава 3. Реконструкция этнической истории населения Северо- Восточного Приазовья III -1 вв. до н.э. 211
1 Этнополитическая ситуация в Северо-Восточном Приазовье Ш - I вв. до н.э. 211
2 Этнические процессы в Северо-Восточном Приазовье Ш -1 вв. до н.э. 245
Заключение 258
Список источников и использованной литературы 263
Приложения 304
- Теоретические проблемы изучения феномена этноса в отечественной и зарубежной этнологии
- Локализация этнических общностей Северо-Восточного Приазовья по данным античной письменной традиции
- Этнополитическая ситуация в Северо-Восточном Приазовье Ш - I вв. до н.э.
Введение к работе
Актуальность темы. В настоящее время научное сообщество уделяет все более пристальное внимание проблемам этнической истории. Процессы, связанные с формированием, развитием и распадом этносов, с взаимодействием этносов между собой, представляют один из самых сложных феноменов общественной жизни. Вместе с тем, именно эти процессы влияли на судьбы государств, существовавших на периферии античного мира. В истории государств восточной окраины античного мира важнейшую роль играли взаимоотношения с государствами и народами с иной культурной и этнической принадлежностью. Специфика этих отношений во многом определяла характер этнополитических процессов, протекавших в районах взаимодействия античного мира и варварской периферии. К наименее изученным регионам, где существовало такое взаимодействие, относится Северо-Восточное Приазовье.
Северо-Восточное Приазовье - это территориально небольшой регион. Однако его географическое положение обусловило достаточно интенсивное взаимодействие народов с различной социальной организацией, разными культурными традициями и хозяйственными укладами. Следует отметить, что до настоящего времени не создано специального исследования, посвященного этнополитической истории населения Северо-Восточного Приазовья в Ш -1 вв. до н.э. В силу данных обстоятельств исследование этнических и политических процессов восточной окраины античного мира на материале Северо-Восточного Приазовья является весьма актуальным для современного антиковедения.
Объектом исследования выступают тексты произведений античной традиции о Северном Причерноморье, данные археологии и культурные традиции населения Северо-Восточного Приазовья в Ш -1 вв. до н.э.
Предмет исследования может быть определен как этнические и политические процессы, влиявшие на судьбы этнических общностей и связанные с этим проблемы истории региона.
Историография проблемы. Поскольку тема настоящего исследования связана с применением методов и наработок разных научных дисциплин - источниковедения, археологии и этнологии, то и научная литература, использованная в работе, может быть условно разделена на несколько групп.
Прежде всего, необходимо отметить крупные работы отечественных этнологов, охватывающие широкий круг исследовательских проблем. Эти работы имеют важное значение для теоретической постановки многих вопросов этнической истории. Наиболее заметный след в отечественной этнологии оставили фундаментальные монографии Ю.В. Бромлея [Бромлей Ю.В., 1973] и Л.Н. Гумилева [Гумилев Л.Н., 1989], хотя в 1990-х гг. вышли публикации, в которых были подвергнуты критике концепции обоих ученых [Белков П.Л., 1993; Чешко СВ., 1994]. Эти публикации положили начало дискуссии о феномене этничности, в ходе которой основное внимание исследователей сосредоточилось на проблеме существования этноса как явления общественной жизни: является ли этнос объективной реальностью или он существует только в сознании исследователей? В ходе этой дискуссии в пользу теории этноса Ю.В. Бромлея были приведены новые аргументы, уточнен вопрос о роли этнических признаков; подчеркнута ведущая роль этнического самосознания в формировании и существовании этноса [Козлов В.И., 1995; Колпаков Е.М., 1995]. Пожалуй, позицию, близкую основным положениям концепции Ю.В. Бромлея, следует признать наиболее аргументированной в современной этнологии - как отечественной, так и зарубежной. Тем не менее, продолжается разработка новых подходов к объяснению феномена этноса. В последнее время вышли работы, в которых определению понятия этноса было уделено большое внимание, что свидетельствует о сохранении
интереса исследователей к теоретическим проблемам этнологии [Долуханов П.М., 2000; Рыбаков С.Е., 1998; 2001].
Понятие «этнос» по-прежнему остается в центре внимания этнологов, хотя все большее распространение получает термин «этничность», употребляемый в работах зарубежных исследователей. В зарубежной этнологии сложилось несколько подходов к рассмотрению этничности: либо это социально-психологическое явление, имманентно присущее коллективному сознанию, либо - система стереотипов, сконструированная и внедренная в коллективное сознание этноса представителями его правящей элиты. Все большее распространение получает второй подход, именуемый «конструктивизмом». Согласно ему, система представлений об общем происхождении и родстве всех членов этноса создается («конструируется») представителями элиты общества. Каждая этническая общность обладает осознанием не только уникальности своих «культурных ценностей», но и необходимости распространять их на окружающие этносы. Именно этот «этноцентризм», вера в то, что данный этнос есть «избранный народ», обеспечивает длительность и устойчивость существования этнической общности. При этом и сами ценности, и вера в их священную силу культивируются правящими кругами общества [Anderson В., 1983; Smith A.D., 1986; Бергер П., Лукман Т., 1995]. Впрочем, среди исследователей этнической истории древних обществ преобладают сторонники подхода, получившего название «примордиализм». Согласно этому подходу, все основные признаки этноса - язык, культура, территория, самосознание, образ жизни - являются имманентно присущими любой этнической общности, вне зависимости от формы ее социальной организации [Geertz С, 1973; McKay J., 1982; Nash М., 1996].
Особняком стоит концепция норвежского ученого Ф. Барта об «этнических границах» - факторах, разграничивающих различные этнические общности и определяющих их сущность. Важнейшим из этих факторов исследователь считает культурные ценности, по линии которых
проходит противопоставление одной этнической общности другой (другим) jBarth F., 1969]. Также следует выделить теорию «габитуса» французского исследователя П. Бурдье, Этим сложным и достаточно противоречивым понятием он обозначает совокупность социальных структур, априорно существующих в любых коллективах и аккумулирующих коллективный социальный опыт на протяжении существования данного коллектива. Этот опыт и формирует коллективные представления, которые, в своей,связи, образуют этичность данной общности [Bourdieu Р., 1990, р. 52 - 65].
Несмотря на то, что наименее внутренне противоречивой представляется несколько уточненная теория Ю.В. Бромлея, все же работы европейских этнологов имеют немалую ценность. В некоторых из них - в частности, в работах К. Гирца, М. Нэша, П. Брасса, - особое значение придается внутренним факторам формирования этноса - коллективному сознанию, межличностным связям, психическому складу индивидов. Кроме того, именно зарубежные исследователи активно используют данные античной письменной традиции, анализируя особенности употребления понятия «этнос» древнегреческими авторами [Tonkin Е., McDonald М., Chapman М., 1996, р. 19 - 20]. В этом отношении некоторые наблюдения, сделанных представителями зарубежной этнологии, являются весьма актуальными.
Важнейшими проблемами теории этноса являются вопросы изучения этнической истории и этнических процессов. Сами эти понятия активно используются отечественными специалистами по этнологии, но к рассмотрению содержания этих терминов и типологии этнических процессов они обращались не столь часто [Бромлей Ю.В., 1972; Волкова Н.Г., 1985; Анфертьев А.Н., 1993]. Значительно больше исследований, посвященных рассмотрению различных факторов, влиявшие на формирование и развитие этносов - языка, этнической территории, этнического самосознания, особенностей материальной и духовной
культуры [Лашук JUL, 1967; Козлов В.И., 1971; Чеснов Я.В., 1971; Абрамзон СМ., Потапов Л.П., 1975; Марков Г.Е., 1980; Голубцова Е.С., 1998]. Необходимо отметить, что при решении конкретных проблем этнической истории отечественные этнологи предпринимали значительно более глубокий анализ аспектов формирования и развития этнических общностей, нежели при исследовании сугубо теоретических проблем. Так, в работе А.Н. Анфертьева было обосновано положение о том, что наиболее перспективным представляется изучение этнической истории населения определенной территории, а не отдельных этносов, т.к. особенности территории влияли не только на язык, культуру, социальную организацию и хозяйственный уклад этносов древности, но и на характер их взаимодействия [Анфертьев А.Н., 1993, с. 62 - 63]. Этот подход позволяет проследить комплексное влияние различных факторов на историю населения конкретного региона во временной динамике, с учетом изменений политической ситуации в исследуемом регионе. Античные авторы неоднократно подчеркивали роль политических факторов в этнической истории восточной окраины ойкумены, что, видимо, отражает определенную связь внешнеполитических и межэтнических отношений в этом регионе. Поскольку основное содержание этнической истории составляют этнические процессы, то крайне необходима типология этих процессов. В диссертации Е.А. Саликова, посвященной этническим процессам, связанным с взаимодействием кочевников и оседлого населения, предложена типология миграций [Саликов Е.А., 1992, с. 1 - 2,9 -15]. Данная типология достаточно обоснованна и будет использоваться в настоящем исследовании. Кроме того, мы будем использовать типологические схемы Ю.В. Бромлея как наиболее актуальные в современной этнологии [Бромлей Ю.В., 1973, с. 156 -158].
Что касается этнополитической истории собственно восточной окраины античного мира, и, в частности, Северо-Восточного Приазовья, то данный регион является одним из самых наименее изученных как в
отечественной, так и в зарубежной историографии. Да и период III -1 вв. до н.э., пожалуй, наименее обеспечен источниками, особенно -письменными, что делает задачу их тщательного анализа предельно необходимой. К сожалению, преобладание археологического материала нередко негативно сказывалось на результатах изучения немногочисленных письменных свидетельств античной традиции. Следует отметить, что достаточное внимание к взаимодействию античного мира с племенами варварской периферии обнаруживали лишь исследователи, чьи навыки работы с письменными источниками не уступали их профессионализму археологов. Неслучайно именно их фундаментальные труды [Minns Е.Н., 1913; Ростовцев М.И., 1918; 1925; Шелов Д.Б., 1968; Harmatta J., 1970; Sulimirski Т., 1970; Смирнов К.Ф., 1984] содержат выводы, основная часть которых либо разделяется большинством современных исследователей, либо является предметом острых дискуссий. Большинство же работ по истории восточной окраины античного мира отечественные исследователи посвятили греческим государствам Причерноморья как наиболее хорошо освещенным источниками, в том числе - письменными. Солидные работы были посвящены Боспору [Гайдукевич В.Ф., 1948; Молев Е.А., 1994], городам Западного Причерноморья [Блаватская Т.В., 1952], Ольвии [Виноградов Ю.Г., 1989], Гераклее Понтийской и Херсонесу Таврическому [Сапрыкин С.Ю., 19866], Понтийскому царству [Сапрыкин С.Ю., 1996]. Значительное внимание приковала к себе фигура Митридата VI Евпатора - наиболее известного правителя из тех, кто был связан с Северным Причерноморьем [Молев Е.А., 1976]. Ряд работ посвящен правителям Боспора разных времен -Евмелу [Федосеев Н.Ф., 1995], Динамии [Фролова Н.А., 1978; Латышева В.А., 1981], Аспургу [Блаватская Т.В., 1965а; 19656], Полемону I [Панов А.Р., 2002]. В этом внимании, прежде всего, к наиболее ярким страницам истории региона и к наиболее видным историческим деятелям, отечественные историки были близки зарубежным исследователям.
Впрочем, справедливости ради, скажем, что, в отличие от своих западных коллег, они уделили значительное внимание и менее изученным центрам восточной окраины античной ойкумены - Танаису ЩІелов Д.Б., 1970; 1972], Елизаветовскому городищу [Марченко К.К., Житников В.Г., Копылов В.П., 2000], Горгиппии [Алексеева Е.М., 1997], Фанагории [Даныпин Д.И., 1992].
Общим для большинства этих работ можно признать скрупулезный анализ всех доступных исследователям источников. Можно сказать, что по части критики письменных источников, особенно - критики внутренней, отечественные исследователи добились больших успехов по сравнению с их западными коллегами, которые подчас проявляют излишнее доверие к сведениям античных авторов. Вместе с тем, формационный подход, использовавшийся советскими историками, ставил их выводы в зависимость от нескольких аксиом, общепринятых в отечественной науке - среди таковых можно указать идею об универсальности общественно-экономических формаций*; концепцию «военной демократии» у кочевников; жесткий экономический детерминизм - признание экономических факторов решающими во всех основных явлениях истории античности. Впрочем, нельзя сказать, что все отечественные исследователи стремились использовать доступный им материал лишь для подтверждения тех или иных положений марксизма. Там, где изучались проблемы локального масштаба, историки приходили к вполне взвешенным и обоснованным выводам. Кроме того, исчерпывающий макроэкономический анализ К. Маркса и его последователей служил определенным средством, предохраняющим от увлечения модернизаторским подходом. Последний нередко применялся при анализе экономики и политики античных государств - достаточно упомянуть употребление понятия «империализм» [Ростовцев М.И., 1918; Scullard
* Это привело, в частности, к попыткам обосновать рабовладельческий характер экономики скифов [Хазанов А.М., 1975а], а также наличие «феодальных» элементов общественно-политического строя скифов и монголов [Тереножкин А.И., 1977].
H.H., 1935] или «буржуазия» [Левек П., 1989] применительно к античной истории. Пожалуй, можно заключить, что марксистский подход обусловил ряд неизбежных неточностей, влиявших на концепции развития античного мира, однако не препятствовал достаточно продуктивному решению многих конкретных проблем истории восточной окраины античного мира. Изучение истории этого региона в зарубежной историографии длительное время проходило в рамках исследования феномена эллинизма. Со времен И. Дройзена, введшего в научный оборот термин «эллинизм», западные исследователи стремились создать обобщающие работы, объектом анализа в которых выступала система социально-экономических, политических и культурно-идеологических структур, сложившихся на территории, вошедшей в состав державы Александра Великого. Такие обобщающие работы были созданы в английской [Тарн В., 1949; Walbank F.W., 1981] и французской [Левек П., 1989] историографии. В них рассматривались, в основном, механизмы политического и культурного взаимодействия социальных институтов, сформировавшихся в Греции классического периода и на Востоке в эпоху господства Ахеменидов. Межэтнические отношения рассматривались исключительно в контексте взаимодействия этих двух течений, причем греческой составляющей отводилась роль главной движущей силы, созидательного начала в развитии эллинистических государств. Влияние варварской периферии на античный мир попадало в поле зрения исследователей лишь при изучении специфики властных структур эллинистических монархий [Бештсон Г., 1982; Берве Г., 1997] или внешнеполитических акций Римской державы [Grant М., 1971; Finley М., 1983]. Преобладание данного подхода, по-видимому, было связано с господством марксистских и позитивистских концепций, провозглашавших полную познаваемость человеческой истории и решающее воздействие на нее социально-экономических факторов.
Позднее в западном антиковедении наметилась тенденция изучения небольших государств циркумпонтийского региона - Понта (McGing В., 1986], Пергама [Allen R., 1983], а также городов Малой Азии и островов Эгейского моря, входивших в сферу политического влияния Рима и противостоявших ему эллинистических государств [Jones А.Н.М., 1937; Burstein S.M., 1976; Buraselis К., 2000]. Появление этих работ продемонстрировало некоторое изменение подхода к изучению эллинистического мира - значительно возросло внимание к различным этническим и культурным элементам, которые стали рассматриваться в качестве факторов, определявших специфику внутреннего устройства, внешней политики и идеологии стран восточной окраины античного мира. В настоящее время в зарубежной историографии наиболее исследуемыми проблемами, связанными с этнополитической историей Северного Причерноморья, являются различные вопросы международных отношений античных государств региона друг с другом и с племенами варварской периферии. Тем не менее, по-прежнему большинство работ посвящено явлениям, связанным с историей Понтийского царства времен Митридата VI Евпатора [Itojte J.M., 2004; Callatay F. de, 2005]. Указанные работы весьма полезны с точки зрения уточнения хронологии отдельных исторических событий, связанных с деятельностью греков и варваров, обитавших в Северном Причерноморье, а также выяснения механизмов влияния крупных государств античности на этнополитическую ситуацию в исследуемом регионе. Впрочем, все больше исследователей обращается к другим аспектам истории населения Причерноморья - торговым связям северопричерноморских стран с другими регионами античного мира [Bround D., 2003; Conovici N., 2005], вопросам духовной культуры населения античных государств Северного Причерноморья [Тачева-Хитова М., 1979; Harland РА, 2005].
Таким образом, на первый план постепенно выходят отдельные проблемы истории восточной окраины античного мира; они подвергаются
более тщательному анализу, что позволяет значительно глубже проникнуть в суть этнополитических процессов, протекавших в этом регионе, нежели следование схемам, созданным исследователями эллинизма второй - третьей четвертей XX в. Данный подход фиксирует изменение в отношении исследователей к проблеме познаваемости исторического процесса. Это изменение сформировалось во многом под воздействием идей многолинейности развития культуры, отрицания всеобщности исторических законов прогресса человечества.
Первоначально эти идеи получили развитие в работах американских ученых - представителей социальной антропологии, политической антропологии и оформившегося к началу 1960-х гг. направления, получившего название «психологическая антропология». Именно исследователи, занимавшиеся изучением истории бесписьменных обществ с родоплеменным строем, выдвинули ряд оригинальных концепций, призванных раскрыть факторы, влиявшие на развитие примитивных обществ и их взаимодействие с обществами, достигшими стадии цивилизации. Среди этих концепций можно выделить теорию «культурных кругов» [Schmidt W., 1939], теорию «культурного обмена» [Steward J.H., 1955], «интегративную» гипотезу происхождения государства [Service E.R., 1975], и ряд других. Эти теоретические поиски велись по двум основным направлениям - в духе экономического детерминизма, который ставил специфику политической организации общества в жесткую зависимость от его «экономической продуктивности» [Sahlins M.D., 1958], и через изучение культурно-психологических феноменов. В рамках последнего направления можно выделить два подхода, один из которых ориентирован на анализ особенностей коллективного сознания и поведения [Honigman J.J., 1954; Leroi-Gourhan A., 1969; Wallace A.F.C., 1970], другой - на исследование мифологического мышления и представлений древних об окружающем мире [Grant М., 1962; Talbot D.A., 1968; Wallis Budge Е.А., 1969; Chevalier J., Gheerbrant A., 1982; Ellis P.B.,
1992]. Попытка обнаружить экономическую основу развития культуры воплотилась в теории «культурного материализма», где основная роль отводилась экологической адаптации общества и его технологическому оснащению [Harris М, 1968]. Также можно отметить выделение М. Фридом четырех уровней социально-экономической дифференциации и соответствующих им четырех стадий эволюции социальной организации: «эгалитарного» общества, «рангового», «стратифицированного», и общества, достигшего уровня государства [Fried М.Н., 1967]. Представители психологической антропологии, напротив, решающее значение придавали особенностям психического склада древних людей, выявляя существовавшие в нем нормы и дисфункции [Barnouw V., 1985]. Весьма продуктивной оказалась идея А. Уоллеса о четырех наиболее существенных чертах ритуала: отличии от «рациональной», практической активности; стереотипности; повторяемости; воспроизводимости [Wallace A.F.C., 1966, р. 239]. Своеобразной попыткой примирить два упомянутых выше течения стала концепция «этнических психозов» Э. Бургиньон, выделившей два их типа: транс и истерический транс. Основная идея американского антрополога состоит в соотнесении двух типов транса с различными видами экономики [Bourguignon Е., 1979, р. 236,261 - 264].
В работах представителей различных направлений культурной антропологии США и стран Европы сформировались предпосылки к междисциплинарному исследованию этнической истории древних обществ. Попытки синтеза исследовательских методов этнологии и археологии привела к появлению работ Д. Орма [Orme D., 1973] и Дж. Ходдера [Hodder J., 1983]. Примерно в то же время в отечественной научной периодике стали появляться работы, в которых ставились сходные задачи. Следует отметить совместную работу С.А. Арутюнова и А.М. Хазанова [Арутюнов С.А., Хазанов А.М., 1979], посвященную определению соотношения основных понятий археологии и этнологии -«археологическая культура» и «этнос». Данная работа во многом
сохраняет актуальность, поскольку работ, посвященных специально
рассмотрению междисциплинарных подходов к изучению этнической
истории [Клейн Л.С., 1988], весьма немного. Основным направлением в
изучении этнической истории остается этническая интерпретация
археологических памятников с привлечением письменных источников.
Насколько продуктивен данный подход, будет рассмотрено в главе 1
настоящего исследования. Отметим лишь незначительное количество
исследований, посвященных определению понятия «археологическая
культура», хотя данный термин употребляется всеми отечественными
археологами [Каменецкий И.С., 1970; Клейн Л.С., 1970; ГенингВ.Ф., 1987;
Аникович М.В., 1989]; впрочем, ряд исследователей обращался к этой
проблеме в обобщающих археологических исследованиях [Смирнов К.Ф.,
1984; Полин СВ., 1992; Максименко В.Е., 1998]. Археологическая
культура разными исследователями понималась по-разному - либо как
группа археологических памятников, обладающих определенным
единством основных признаков [Клейн Л.С., 1970], либо как система
культурных традиций [Аникович М.В., 1989]. В любом случае эта
категория отражает существование определенных отношений между
различными группами населения, материальная и духовная культура
которых влияла на традиции, которые прослеживаются при изучении
археологических памятников. В любом случае жесткое соотнесение того
или иного древнего этноса с конкретной археологической культурой либо
ее локальным вариантом представляется, по меньшей мере, небесспорным.
Несмотря на указанные трудности в методологии исследования
этнической истории, отечественными историками создано немало
исследований, посвященных конкретным проблемам этнической истории
восточной окраины античного мира - локализации носителей отднльных
этнонимов, фигурировавших в античной традиции; выявлению характера
межэтнических отношений в регионе; влиянию политики греческих
государств и греческой культуры на местное население Северного
Причерноморья. Так или иначе, в любом исследовании по истории античного мира и варварской периферии можно обнаружить анализ письменных источников, однако далеко не в каждом из них разбор свидетельств отличается необходимой полнотой. Дальнейшее накопление археологического материала побудило исследователей не только предложить новую интерпретацию уже изученных комплексов (уточнение хронологии, культурной принадлежности и т.д.), но и перейти от решения отдельных (хотя и значительных) проблем к реконструкции этнической и политической истории крупных регионов. Объем археологического материала возрос настолько, что в ряде случаев исследователи предпринимали его новую типологизацию. И если последняя, как правило, учитывала изменения, обусловленные указанным расширением объема изученного материала, то анализ письменных источников далеко не всегда был в высокой степени тщательным. В ряде работ заметны попытки найти прямое археологическое подтверждение едва ли не каждому из немногочисленных письменных свидетельств. Впрочем, немало работ, в которых анализ письменных источников проводился на обширном материале и при этом не терял в тщательности [Ростовцев М.И., 1918; Виноградов В.Б., 1963; Каменецкий И.С., 1965; Шелов Д.Б., 1968; Максименко В.Е., 1983а; Скрипкин А.С., 1990; Щукин М.Б., 1994; Марченко И.И., 1996].
Здесь необходимо подчеркнуть роль этнонимики - научной дисциплины, связанной как с этнологией, так и с лингвистикой. Поскольку в этнониме определенным образом фиксируется этническое самосознание - важнейший признак этноса, - то анализ этнонимии исследуемого региона приобретает первостепенное значение. Следует сказать о работах признанных специалистов - как отечественных, так и зарубежных, - в работах которых затронуты вопросы особенностей образования и специфики содержания этнонимов, а также проведен лингвистический анализ многих древних этнонимов, связанных с Северным
Причерноморьем [Абаев В.И., 1965; Harmatta J., 1970; Никонов В.А., 1970; Блаватский В.Д., 1975; Грантовский Э.А., Раевский Д.С., 1984; Трубачев О.Н., 1999]. Отметим и отдельные публикации, посвященные локализации конкретных этнонимов, связывавшихся древними авторами с территорией Северо-Восточного Приазовья (или близлежащими территориями), а также определению этнической принадлежности их носителей. В данных работах для локализации обладателей этих этнонимов, а также для выяснения их роли в этнической и политической истории Северного Причерноморья применялся комплексный подход. Данные письменных источников подвергались тщательному анализу, а затем результаты этого анализа сопоставлялись с информацией, полученной при изучении конкретных археологических памятников. Применение данного подхода привело исследователей к достаточно обоснованным выводам. Однако выводы, сделанные разными исследователями относительно носителей одного и того же этнонима, зачастую обнаруживали значительные расхождения. При этом расхождения касались не только интерпретации археологического материала, но и толкования письменных свидетельств [Виноградов В.Б., 1966; Каменецкий И.С., 1971; Шилов В.П., 1983; Очир-Горяева М.А., 1993; Максименко В.Е., 2000].
Как бы то ни было, количество исследований, специально посвященных взаимоотношениям греков с варварами северо-восточной окраины ойкумены, невелико - как в отечественной, так и в зарубежной историографии. Значительно больше работ, в которых затрагиваются отдельные вопросы истории варварской периферии античного мира, в том числе на археологическом материале [Conovici N., 2005; Bujskich S.B., 2006; Gavrilov A.V., 2006], хотя интерес к взаимоотношениям греков и варваров в Северном Причерноморье на ослабевает [Браунд Д., 1994; Heinen Н., 2001; Vinogradov Ju.A., 2003].
Исключительно важную роль при изучении этнической истории античной эпохи играет анализ письменных источников. К сожалению,
далеко не так много, как хотелось бы, специальных работ, посвященных не только внутренней, но и внешней критике письменных источников. Во многом уникальным по сей день остается труд М.И. Ростовцева (1925). Недаром Д.П. Каллистов назвал его «единственным, кто дал в этом вопросе последовательную концепцию» [Каллистов Д.П., 1945, с. 183]. Работа самого Д.П. Каллистова (1945) может быть сопоставлена с трудом М.И. Ростовцева по глубине анализа, но не по масштабу решаемых проблем. Тем не менее, советские исследователи продолжили линию создания трудов, призванных дать анализ письменных источников в их связи друг с другом, проследить традиции и направления античной географической и исторической литературы. В этой связи следует отметить монографию Л.А. Бльницкого (1961), в которой произведения античных авторов были подвергнуты тщательному анализу с точки зрения содержащихся в них географических концепций. Эта работа, также не лишенная отдельных недостатков, тем не менее, выявила определенные особенности описания Северного Причерноморья древними писателями. Автору удалось достаточно хорошо показать влияние мифологического мышления древних греков и римлян на произведения географов и историков античной эпохи - деталь, которой многие исследователи не придают большого значения.
Позднее вышло исследование И.В. Куклиной (1985), также призванное дать анализ географических представлений древних писателей. В некоторой степени эта работа пересекается с исследованием Л.А. Бльницкого. Идеи автора весьма оригинальны, особенно гипотеза о том, что деление ойкумены древними на материки производилось первоначально по широтному принципу, и гораздо позднее - по меридиональному. К сожалению, анализ письменных свидетельств не всегда был тщательным; особенно это касается описания Геродотом рек Северного Причерноморья. Значительно более обстоятельный разбор трудов древних писателей содержится в монографии И.В. Пьянкова (1997).
Она направлена на реконструкцию различных систем географических взглядов античных авторов. Очень удачно прослежено формирование различных географических концепций, проведено весьма скрупулезное их сопоставление. Пожалуй, данное исследование можно считать наиболее важным с точки зрения анализа обширного комплекса античных письменных источников со времени появления работы М.И. Ростовцева. Помимо труда И.В. Пьянкова из появившихся в последнее время работ значительный интерес представляет монография М.В. Скржинской (1998). В ней автор попыталась проследить, путем анализа художественных и литературных образов, формирование у древних греков представлений о людях, населявших Северное Причерноморье, создание их стереотипических образов. Применение сложившихся стереотипов, их функционирование в коллективном сознании древних греков хорошо проиллюстрировано на примере анализа памятниковполитического красноречия Древней Греции.
Хотя перечисленные исследования не имеют прямого отношения к проблемам этнической и политической истории Северо-Восточного Приазовья исследуемого периода, они, тем не менее, указывают на специфику произведений античных авторов. В этих работах отмечены те особенности мышления древних писателей, которые влияли на их представления о географии и населении северной окраины ойкумены, а, значит, и изучаемого нами региона. Кроме того, эти работы (особенно труды М.И. Ростовцева и И.В. Пьянкова) демонстрируют именно те методы анализа письменных источников, которые позволяют извлечь из них максимум информации.
Заметных успехов отечественные историки добились в изучении сочинений отдельных древних писателей. Следует упомянуть ряд работ, посвященных Геродоту, Страбону, Плинию Старшему, Овидию [Доватур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А., 1982; Нейхардт А.А., 1982; Грацианская Л.И., 1988; Скржинская М.В., 1977; Подосинов А.В., 1984]. В
них содержатся обширные комментарии текстов произведений этих авторов, а также исчерпывающие историографические экскурсы по наиболее спорным, неоднозначно трактуемым сведениям, сообщенных ими. Также в данных исследованиях были изучены биографические сведения о писателях; источники, использовавшиеся ими при создании собственных произведений; их методы работы с источниками; применявшиеся ими при изложении материала композиционные приемы; особенности мировоззрения этих античных авторов. Кроме того, в ряде публикаций затрагивались вопросы о степени достоверности разного рода данных, сообщенных античными авторами [Каллистов Д.П., 1969; Шишова И.А., 1981; Зубарев В.Г., 1995; Медведев А.П., 2000; Щеглов Д.А., 2004].
Зарубежные исследователи также уделяли значительное внимание свидетельствам античных авторов. Однако их интересовали не столько сведения о племенах варварской периферии восточной окраины античного мира, сколько специфика этнических стереотипов самих писателей. Тщательно изучались методы работы античных авторов с доступными им источниками, их географические представления, системы ценностей греческих и римских писателей [Dicks D.R., 1960; Clarke К., 1997; Harrison Т., 1998; Bround D., 2006]. При этом наибольшее количество работ посвящено Геродоту - его биографии, его восприятию событий, современником которых он был, его методу работы с информацией, его аутопсии, его стереотипам мышления [Myres J.L., 1953; Lateiner D., 1989]. При этом можно отметить достаточно критичное отношение как к его беспристрастности, так и к степени достоверности сведений, отобранных для изложения в «Истории» [Fornara C.W., 1971, р. 21 - 22]. Таким образом, работы зарубежных историков существенно дополняют исследования отечественных специалистов. Однако вклад последних в изучение конкретных этнополитических процессов восточной окраины античного мира, безусловно, более значим, что обусловило более активное использование работ отечественных историков в настоящем исследовании.
Необходимо особо выделить исследования, посвященные изучению конкретно этнополитических процессов северо-восточной окраины античного мира. Вслед за первыми экспериментами в этой области А.И. Яцимирского и Б.В. Лунина появились работы, авторы которых дали чрезвычайно интересную интерпретацию археологического материала для определения этнической принадлежности оставившего его населения. Значительное внимание уделялось взаимоотношениям разных групп кочевого населения, отношениям кочевников с оседлым населением региона, взаимодействию негреческого населения региона с жителями греческих городов Северного Причерноморья [Шелов Д.Б., 1974; Брашинский И.Б., 1983; Максименко В.Б., 19836; Марченко И.И., 1988; Копылов В.П., 2003]. Пожалуй, наибольший вклад в изучение этнической истории региона внес А.А. Масленников, использовавший различные методы работы с разными видами источников по истории Боспора и населения Крыма античной эпохи. Он предпринял, по сути, одно из первых междисциплинарных исследований этнополитической ситуации в Северном Причерноморье, привлекая данные разных научных дисциплин (археологии, этнографии, лингвистики) [Масленников А.А., 1981; 1990; 1993]. Следует отметить и два диссертационных исследования, посвященных различным аспектам политической, этнической и экономической истории населения Нижнего Подонья [Лукьяшко СИ., 1991; Житников В.Г., 1992]. И хотя в обеих работах рассмотрен период VII - первая половина Ш вв. до н.э., - хронологически предшествовавший тому, который рассматривается в настоящем исследовании, - тем не менее, эти работы важны с точки зрения освещения предыстории этнополитических процессов, протекавших в Северо-Восточном Приазовье в III - I вв. до н.э., что особенно ценно для понимания причин этих событий.
Значительной по объему является группа археологических исследований, посвященных изучению памятников населения Северо-
Восточного Приазовья. Наиболее обширный археологический материал из памятников кочевого населения Северо-Восточного Приазовья был собран В.Е. Максименко [Максименко В.Е., 1970; 1973]; анализ этого материала был дан в обобщающей монографии, во многом актуальной и по сей день [Максименко В.Е., 1983а]. В последнее время появилось немало публикаций, посвященных анализу археологического материала, собранного в последние десятилетия.
Безусловно, важное значение для исследуемой темы имеет археологический материал поселений, в первую очередь - Танаиса. Наибольший вклад в изучение археологии и истории Танаиса Ш -1 вв. до н.э. внес Д.Б. Шелов. В своей докторской диссертации и вышедшей позднее монографии он дал подробную характеристику собранному к тому времени археологическому материалу и доступным письменным источникам. В многочисленных работах он осветил практически все аспекты политической, экономической и этнической истории Танаиса [Шелов Д.Б., 1967; 1970; 1975; 1989]. Также следует отметить работы Т.М. Арсеньевен, в которых собраны и интерпретированы различные виды археологического материала - лепная керамика, погребальный инвентарь, орудия труда, оружие [Арсеньева Т.М., 1965; 1969; 1977]. В последнее время появился ряд работ, в которых проанализирован археологический материал, накопленный за последние десятилетия, что позволяет по-новому взглянуть на ряд вопросов истории Танаиса [Арсеньева Т.М., Безуглов СИ., Толочко И.В., 2001; Толочко И.В., 2004; Батиева Е.Ф., 2005].
Таким образом, изучение проблем этнической истории восточной окраины античного мира в целом, и в Северо-Восточном Приазовье - в частности, должно учитывать разработки отечественных и зарубежных специалистов в разных областях исторического знания - этнологии, археологии, источниковедения, а также опыт применения методов
междисциплинарного изучения этнополитических процессов, протекавших в античную эпоху.
Цели и задачи исследования. Основной целью исследования выступает изучение специфики взаимоотношений различных групп населения Северо-Восточного Приазовья в ІП-1 вв. до н.э.
Исходя из поставленной цели, мы ставим перед собой следующие задачи:
определить наиболее существенные исследовательские проблемы, связанные с изучением этнической истории древних обществ;
выделить основные понятия, использование которых необходимо для исследования проблем этнической истории;
проанализировать письменные источники, содержащие сведения об истории, обычаях и взаимоотношениях народов Северо-Восточного Приазовья в III -1 вв. до н.э.;
провести сравнительный анализ археологических памятников различных групп населения Северо-Восточного Приазовья, обитавшего в регионе в III -1 вв. до н.э.;
синтезировать результаты анализа письменных и археологических источников и попытаться выявить специфику этнических процессов, протекавших в Северо-Восточном Приазовье в Ш -1 вв. до н.э. Географические границы исследования охватывают район Северо-Восточного Приазовья. Данный район включает в себя прилегающие к Азовскому морю участки Нижнедонской и Азово-Кубанской низменностей. На западе граница наших исследовательских интересов очерчивается Миусским лиманом и нижним течением р. Миуса до устья р. Крынки. Далее территория Северо-Восточного Приазовья включает в себя прилегающий к донской дельте район между низовьями pp. Миуса и Аксая, ограниченный с севера границей Северо-Приазовской эрозионно-аккумулятивной наклонной равнины и Донецкой денудационно-эрозионной возвышенности (Молодиш П.Ф., 1980, с. 18 -
19]. Восточная граница проходит по нижнему течению р. Аксая от впадения в нее р. Тузлов, до впадения в Дон р. Аксая в районе одноименного города, и далее - до низовьев р. Ей, ограничиваясь с юга побережьем Ейского лимана и нижним течением р. Ей до впадения в нее pp. Кугоеи и Кавалерки. Т.о., Северо-Восточное Приазовье охватывает побережье Таганрогского залива, включая в себя территорию Миусского п-ова и дельты Дона.
Хронологические рамки исследования охватывают период от рубежа IV - Ш до конца I вв. до н.э. Выбор именно этого периода обусловлен рядом факторов. Во-первых, этот период содержит уникальную модель взаимодействия оседлого греческого и местного кочевого населения - сосуществование независимого от Боспора города Танаис с племенными объединениями восточноевропейской степи. Во-вторых, это период резких изменений в судьбе оседлого негреческого населения региона - он начинается с запустения донской дельты, продолжается запустением и Миусского п-ова и завершается освоением донской дельты новым оседлым населением. В-третьих, он характеризовался изменением облика материальной культуры населения региона. Наконец, в-четвертых, этот период начался с политического господства в регионе племенных союзов сарматов, продолжился гегемонией аорсов и роксоланов, и завершился выходом на ведущие роли трех других политических сил - Боспора, Рима и аланского племенного союза.
Методологическая основа исследования. В методологическую основу исследования положен принцип историзма, позволяющий рассматривать все процессы в их историческом развитии, посредством последовательного рассмотрения причин и результатов исторических явлений.
В работе применялся комплексно-синтетический подход, содержащий элементы междисциплинарного исследования. Использовался
понятийный аппарат этнологической науки; в главе 1 исследовались особенности терминологии, применяемой в работах по этнической истории, а также принципы типологизации этнических процессов. Также был проведен анализ метода этнической интерпретации археологических памятников, метода выделения узколокальных вариантов археологических культур, и метода выявления особенностей духовной культуры, зафиксированных в памятниках погребально-поминальной обрядности. Из общеисторических методов основное внимание было уделено источниковедческому анализу письменных памятников античной традиции. При этом главную роль играло определение степени достоверности сведений, сообщаемых античными авторами, изучение особенностей их лексики и жанровой специфики созданных ими произведений.
Помимо этого, в каждой главе, в зависимости от специфики источников и поставленных исследовательских задач применялись разные методы. Например, в главе 2 использовались элементы номиналистского подхода, согласно которому отбираются все относящиеся к рассматриваемому периоду случаи упоминания одного этнонима (в частности, сарматов и иксоматов). В главе 3 применялись описательно-сравнительный метод и сравнительно-исторический метод.
Источниковая база исследования. Источники, которые мы привлекали в ходе исследования, могут быть разделены на письменные, эпиграфические и археологические.
Письменные источники представлены сочинениями древнегреческих и древнеримских писателей. Разделить эти сочинения на группы достаточно сложно, поскольку многие из дошедших до нас произведений, далеко не ограничиваются рамками какого-либо одного жанра. Например, «История» Геродота, включает в себя, помимо собственно исторических экскурсов, разнообразные новеллы, географические описания, сведения мифологического характера.
«География» Страбона помимо достаточно подробного описания известных автору обитаемых земель, содержит обширный анализ легендарных и полулегендарных сведений (главным образом, Гомера), для подтверждения или опровержения которых он и предпринимает географическое описание ойкумены. Пожалуй, эти сочинения, равно как и «Естественная история» Плиния Старшего, не могут быть четко отнесены к какому-либо жанру. Зато мы можем выделить собственно географические произведения, такие как периллы Псевдо-Скилака, Псевдо-Скимна и Псевдо-Арриана; исторические сочинения - труды Полибия, Аппиана; художественные - Аргонавтики Аполлония Родосского и Валерия Флакка, произведения Псевдо-Лукиана, стихотворное землеописание Дионисия Периэгета, сочинения Овидия (в первую очередь, «Письма с Понта»). Здесь же можно упомянуть о произведениях, посвященных разного рода необыкновенным (диковинным) явлениям из жизни народов Северного Причерноморья: таковы сочинения Псевдо-Аристотеля, Николая Домасского, Антигона Каристского и др. Разумеется, подобное деление, подчеркнем еще раз, условно. Тот же Плиний немало места отвел описанию «диковиною), а географ Помпоний Мела давал обширные характеристики обычаев народов Северного Причерноморья. Однако жанровые особенности каждого из произведений древних авторов заставляют применять разные приемы исследования их текста. Разумеется, нельзя с одинаковых позиций трактовать сведения Геродота и, например, Аппиана, хотя, в названиях работ обоих авторов присутствует понятие «история». Поэтому при анализе того или иного сообщения античных авторов мы будем, по возможности, учитывать жанровые особенности произведения, композиционные приемы писателей, задачи, которые они ставили перед собой.
Не только особенности жанра того или иного произведения определяют отношение исследователя к содержащейся в нём информации, но также подход автора источника к фиксировавшимся им событиям, его
мировоззрение, его представления о людях, населявших описывавшийся им регион, их обычаях, о климате данного региона и т.д. Все эти аспекты мы учитывали не столько при общей характеристике того или иного источника, сколько при интерпретации конкретных фрагментов текста произведений античных авторов, содержащих информацию, существенную с точки зрения решения поставленных нами исследовательских задач.
Данные эпиграфических памятников представляют значительную ценность как свидетельство традиции местного населения Северного Причерноморья. Важнейшее значение для отечественной науки в плане ввода в оборот значительного объема памятников эпиграфики имели фундаментальные издания - труд В.В. Латышева на латинском языке, более известный в отечественной историографии под аббревиатурой IOSPE, I2 (1916), и «Корпус боспорских надписей» (1965), значительная часть которого была подготовлена к изданию также В.В. Латышевым. Также большую ценность представляет публикация Б.Н. Гракова (1939), собравшего надписи, происходящие из Балканской и Эгейской Греции, Что касается анализа отдельных эпиграфических источников, то здесь, в первую очередь, следует упомянуть работы Ю.Г. Виноградова (1987; 1991; 1997), в которых автор не только продемонстрировал высочайшее мастерство при восстановлении трудночитаемых слов и фраз, но и выдвинул ряд интересных гипотез, основанных на трактовке исследованных им надписей. Большой интерес для нашей темы представляют две объемные публикации В.П. Яйленко (1987; 1995), также сочетающие тщательный анализ памятников эпиграфики с оригинальными трактовками. Нужно отметить и работы Б.Н. Гракова (1947), Э.О. Берзина (1961), Э.И. Соломоник (1962; 1984), Н.С. Беловой (1984) и СЮ. Сапрыкина (1986), а также ряд публикаций, посвященных интерпретации ольвийского декрета в честь Протогена [Смирнов К.Ф., 1981; Лимберис Н.Ю., Марченко И.И., 1989; Щукин М.Б., 1993].
Отечественными эпиграфистами достигнут достаточно высокий уровень анализа особенностей локальных диалектов древнегреческого языка, шрифта надписей и стиля, в котором они выполнены. Интерпретация данных эпиграфических памятников, как правило, отличается тщательностью, и многие выводы, сделанные исследователями, по-прежнему актуальны.
Археологические источники представлены результатами изучения многочисленных археологических памятников региона, содержащиеся только в открытых публикациях. Исследование этой группы источников проводилось параллельно с исследованием авторской позиции авторов публикаций. Основное внимание при изучении вещественных источников уделялось материалам погребений кочевого и оседлого населения региона, т.к. именно погребальная обрядность наиболее полно отражает специфику культурных традиций населения и наиболее тесно связана с идеологическими представлениями древних людей, в том числе относящимися к их этническому самосознанию. С этой точки зрения представляют интерес публикации М.Г. Мошковой и В.Е. Максименко (1973), В.Е. Максименко и Е.И. Савченко (1984), Б.А. Раева (1986). В последнее время появилось немало публикаций, посвященных археологическому материалу, собранному в последние десятилетия в ходе раскопок памятников кочевого населения Нижнего Дона и Северо-Восточного Приазовья исследуемого периода. Здесь следует назвать работы Л.С. Илыокова (1993), Л.С. Ильюкова и М.В. Власкина (1992), В.П. Глебова (1993а; 2000; 2004), В.П. Глебова и И.Н. Парусимова (2000), М.В. Власкина (2000), А.В. Захарова (2000), А.С. Скрипкина (2003).
Что касается исследования Танаиса, то здесь необходимо использовать работы Т.М. Арсеньевой (1965; 1969; 1970), Д.Б. Шелова (1993). СИ. Безуглова (2000а; 20006; 2001). В этих публикациях представлены материалы, позволяющие по-новому взглянуть на представления о хронологии истории Танаиса.
Также следует обратить внимание на археологическое изучение некрополя на Беглицкой косе, имеющего важное значение для изучения этнической истории региона. Этому памятнику посвящены публикации Т.А. Прохоровой (1993; 1994; 1997; 1998; 2002) и А.В. Коваленко (2002).
Немало работ содержит материалы, обнаруженные при исследовании Елизаветовского поселения и боспорской колонии на его территории. Хотя время функционирования первого выходит за хронологические рамки нашего исследования, однако его судьба (равно как и судьба близкого ему по культуре населения Нижнего Подонья) оказала определенное влияние на этническую историю исследуемого региона. В этой связи важное значение для нашего исследования имеют работы И.Б. Брашинского (1973а; 19736), В.П. Копылова (1987; 1988; 2000; 2003), К.К. Марченко (1973а; 19736; 1974).
По мере необходимости также анализировались археологические находки, обнаруженные при раскопках памятников соседних регионов -Нижнего Подонья, Нижнего Прикубанья и др. Здесь нужно выделить работы И.Н. Анфимова (1988; 1991), Н.В. Анфимова (1954; 1966), А.А. Малышева (1992).
Следует упомянуть и такую категорию источников, как тамгообразные знаки Северного Причерноморья. Этот вид источников позволияет существенно дополнить информацию, полученную при анализе данных эпиграфики и археологии. Анализу и типологизации тамгообразных знаков посвящены работы И.И. Мещанинова (1933), B.C. Драчука (1975), С.А. Яценко (2001).
В настоящем исследовании источники сгруппированы по принципу характера содержащейся в них информации об этнической истории изучаемого региона. Сперва будут исследованы письменные свидетельства античных авторов, отражающие этнонимию региона. Затем они будут сопоставлены с памятниками эпиграфики, зафиксировавшими древние этнонимы. Полученные в ходе анализа этих групп источников выводы
будут проверены с помощью результатов археологических исследований, проводившихся отечественными археологами в Северо-Восточном Приазовье. В завершение будут проанализированы данные античной письменной традиции о взаимоотношениях различных групп населения изучаемого региона, и сопоставлены с результатами анализа других видов источников. Данный подход к анализу источников, обусловленный особенностями их интерпретации, призван обеспечить проведение реконструкции этаополитическои ситуации в Северо-Восточном Приазовье в III - I вв. до н.э., и выявление специфики этнических процессов, протекавших в регионе в исследуемый период.
Научная новизна работы состоит в том, что впервые в исторической науке предпринимается попытка комплексного исследования этнической истории оседлого и кочевого населения Северо-Восточного Приазовья с использованием понятийного аппарата и методов различных научных дисциплин (источниковедения, этнологии, археологии). Изучение этнических процессов на восточной окраине античного мира встречает серьезные трудности, т.к. история бесписьменных обществ известна, главным образом, по археологическим материалам. Однако характер и специфика взаимодействия резличных этносов практически не находят отражения в археологических памятниках. Это обусловливает первостепенное значение данных античной письменной традиции. Тщательный анализ текстов античных авторов способствует проверке результатов археологических исследований. В частности, при рассмотрении проблемы соотнесения этнонима «сарматы» с понятием «прохоровская археологическая культура» приоритет отдается данным письменных и эпиграфических источников. Также впервые при изучении истории античного города Танаиса, взаимоотношения его жителей с населением исследуемого региона соотнесены с носителями конкретных этнонимов, фигурирующих в произведениях античных авторов. Впервые прослежены, в рамках типологических схем, применяемых специалистами
по этнологии, особенности этнических процессов, протекавших в Северо-Восточном Приазовье в Ш -1 вв. до н.э.
Теоретическая и практическая значимость результатов исследования. Основные выводы и положения настоящего исследования могут быть использованы при дальнейшей разработке проблем, затронутых в работе, в лекционном курсе по истории Древней Греции, а также в процессе преподавания и при подготовке учебно-методических пособий по специальному курсу, посвященному проблемам межэтнических и внешнеполитических связей античных государств Севрного Причерноморья и местного населения III -1 вв. до н.э.
Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры археологии, древнего мира и средних веков исторического факультета РГУ, докладывались на I и II межвузовских конференциях студентов и аспирантов Юга России (г. Ростов-на-Дону, 2005, 2006 гг.), а также на межвузовской конференции «Человек второго плана в истории» (г. Ростов-на-Дону, 2005 г.).
Результаты диссертации нашли отражение в 4 публикациях статей и тезисов докладов.
Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка источников и литературы, и приложения, содержащего 7 карт и 3 таблицы.
Теоретические проблемы изучения феномена этноса в отечественной и зарубежной этнологии
Пожалуй, наиболее заметный след в исследовании проблемы определения этноса оставили работы Ю.В. Бромлея [1972; 1973; 1983]. Необходимость следования марксистскому методу познания истории, с одной стороны, и невозможность постичь сущность этноса с помощью одного этого метода, с другой стороны, породили двойственное отношение исследователя к данной проблеме. Это отношение выразилось в выделении двух «ипостасей» этноса - «этникоса» (этноса «в узком понимании») и «этносоциального организма» (этноса «в широком понимании»). Определение, данное этникосу, и стало «классическим» определением этноса в отечественной этнологии: «исторически сложившаяся совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего определенного единства и отличия от других таких же совокупностей» [Бромлей Ю.В., 1972, с. 61]. В этом определении сосредоточены важные признаки этноса - язык, культура, самосознание. Более подробно эти признаки мы рассмотрим ниже; сейчас же отметим, что определение этникоса отодвигало на второй план внешние факторы (в т.ч. социально-экономические), влиявшие на формирование и сущность этноса. Это вступало в серьезные противоречия с марксистским подходом, декларировавшим ведущую роль социально-экономических факторов в развитии любого феномена общественной жизни. Поэтому Ю.В. Бромлей ввел термин «этносоциальный организм». «Термином "этносоциальный организм" обозначаются сложные образования, возникающие в результате взаимопересечения основных собственно этнических подразделений (этникосов) с так называемыми социальными организмами, под которыми понимаются отдельные общества, самостоятельные единицы общественного развития» [Бромлей Ю.В., 1972, с. 61 - 62]. Данное определение скорее фиксирует существование разных социальных форм организации этноса, нежели причины деления человечества на этносы. Термин «этносоциальный организм» представляется не вполне удачным, т.к. «любая структура общества является и этнической, и социальной» [Голубцова Е.С., 1998, с. 50]. Однако само появление данного термина явилось следствием внимания исследователей к роли внешних факторов в жизни этноса. И если абсолютизировать эту роль не следует, то и полностью игнорировать ее нельзя.
К этому можно добавить, что правомерность разделения общности на этническую и социальную далеко не очевидна. Современный человек может считать себя гражданином России и одновременно представителем русского народа, различая эти два статуса. Но мог ли подобным образом позиционировать себя человек эпохи раннего железного века? Думается, вряд ли. «В более ранние эпохи, особенно в первобытности, и сами этносы были менее дискретны, менее четко отгорожены друг от друга, и самосознание, отражающее их единство, выступало не столько как специфически этническое, сколько слитно и нераздельно с осознанием других характеристик данной группы - социальных, кровнородственных, религиозных, хозяйственных, языковых и т.д.» [Арутюнов С.А., Хазанов А.М., 1979, с. 82].
Концепцию, существенно отличающуюся от предложенной Ю.В. Бромлеем, выдвинул Л.Н. Гумилев. Он рассматривает этнос как биологическую единицу - популяцию. В его понимании, этнос - явление природы, который исследователь определяет как «коллектив особей, имеющий неповторимую внутреннюю структуру и оригинальный стереотип поведения» [Гумилев Л.Н., 2003, с. 51]. Последний является формой адаптации к окружающей среде. Этот «этнический стеротип поведения» представляет собой сложную систему связей между носителями этнонима между собой, а также в рамках этнических общностей [Гумилев Л.Н., 2003, с. 89]. Именно данный стереотип выступает тем началом, которое определяет наличие энических связей между людьми: в отличие от животных человек, «заселяя новый регион, меняет не анатомию или физиологию своего организма, а стереотип поведения» [Гумилев Л.Н., 2003, с. 181]. Фактором, определяющим содержание «этнического стеротипа поведения», является ландшафт. В зависимости от особенностей последнего формируются специфические черты каждого этноса. Л.Н. Гумилев подразделяет ландшафты на «монотонные» и «разнородные», подчеркивая, что «монотонный ландшафтный ареал стабилизирует обитающие в нем этносы, разнородный - стимулирует изменения, ведущие к появлению новых этнических образований» [Гумилев Л.Н., 2003, с. 197].
Безусловно, Л.Н. Гумилев верно отметил значительную роль природной среды в складывании этноса. Однако весьма сомнительным выглядит его постулат о том, что, в отличие от ландшафтов «разнородных», «монотонные» ландшафты не способствуют этногенетическим процессам. В частности, к последним он относит западную часть евразийской степи, включая низовья Дона - интересующий нас регион. Противопоставляя этому району восточную часть степей Евразии, исследователь утверждает, что здесь различные этносы формировались постоянно, что подтверждается сменой археологических культур на данной территории [Гумилев Л.Н., 2003, с. 191 -192]. Оставляя пока в стороне вопрос о правомерности соотнесения этносов с археологическими культурами, отметим, что смену археологических культур на пространстве от Днепра до Волги в VI - I вв. до н.э. можно проследить достаточно четко. Античная письменная традиция фиксирует в данную эпоху множество различных этнонимов, в т.ч. и в районах с «монотонным» ландшафтом. При этом далеко не все этнические общности сформировались в данном регионе в результате миграций из регионов с «разнородными» ландшафтами.
Локализация этнических общностей Северо-Восточного Приазовья по данным античной письменной традиции
Савроматы - древнейшее племя, связываемое античной традицией с территорией Нижнего Подонья. Первым в этом регионе их поместил Геродот. В принципе, у него нет сведений о том, где же конкретно проходила граница владений скифов и савроматов. Согласно одному фрагменту «Истории» (IV, 20 - 21), Геродот считал, что скифы не обитали на восточном берегу Танаиса, тогда как савроматы занимали часть земель на его западном берегу, а также, видимо, часть северного побережья Меотиды. Однако прочтение другого отрывка (IV, 99 - 100) создает впечатление о том, что скифы занимали побережье Меотиды до устья Танаиса. Возможно, одна группа представлений Геродота о границах Скифии восходит к сведениям - полулегендарным - о времени завоевания скифами, в борьбе против киммерийцев, северопонтийских степей. Информация о расселении и границах обитания скифов в ранний период их господства отразилась в главах 99-101 четвертой книги «Истории».
Другую группу представлений Геродота о границах расселения скифов можно соотнести с ситуацией, сложившейся после появления на северном побережье Меотиды новых кочевников - савроматов. Эти представления имели своей основой сведения о соседстве «царских скифов» и савроматов, причем граница между этими племенами проходила отнюдь не только по Танаису. И, вероятно, именно современная Геродоту ситуация была отражена в IV, 20 - 21 и IV, 57. Подтверждение сведениям Геродота об обитании савроматов на северном берегу Меотиды и в низовьях Танаиса усматривают в сообщениях Псевдо-Гиппократа (24) и Диодора Сицилийского (II, 43, 6-7) [Мачинский Д.А., 1971, с. 38 - 40]. Однако их сведения о территории обитания савроматов еще более неопределенны. Псевдо-Гиппократ помещает их «вокруг озера Меотиды», Диодор же - «у реки Танаиса». Свидетельство Псевдо-Гиппократа вроде бы согласуется с сообщением Геродота о расселении савроматов в низовьях Танаиса и по северному берегу Меотиды. Велик соблазн увидеть и в локализации Диодором савроматов «у реки Танаиса» подтверждение локализации их Геродотом, содержащейся в IV, 20 - 21 и IV, 57 «Истории». Но мы не знаем, считал ли Диодор Танаисом ту же реку, что и Геродот, и с какой именно рекой соотносил Диодор (и его источник) Танаис - с нынешним Доном, Кубанью или Сырдарьей. Поэтому к сообщениям этих авторов следует относиться весьма осторожно.
Сведения о савроматах содержатся и в перилле Псевдо-Скилака (2 пол. IV в. до н.э.): «От реки Танаиса начинается Азия, и первый народ ее на Понте - савроматы. Народ савроматов управляется женщинами» (70; пер. В.В. Латышева). Сведения Псевдо-Скилака о савроматах перекликаются с данными Геродота: «За рекой Танаисом - уже не скифские края, но первые владения принадлежат савроматам» (IV, 21; пер. Г.А. Стратановского). Кроме того, по Геродоту, Меотида «отделяет царских скифов от савроматов» (IV, 57), тогда как Псевдо-Скилак правый берег Танаиса и северное побережье Меотиды отводит уже сирматам (68). К сожалению, в нашем распоряжении нет письменных источников III в. до н.э., за исключением «Аргонавтики» Аполлония Родосского, который упоминает савроматов, но уже не в низовьях Танаиса, а неподалеку от Колхиды (III, 351 - 353). Более поздние авторы упоминают о савроматах, помещая их в самых разных районах, в т.ч. и на Нижнем Дону. Однако они либо повторяют более ранние сведения, разобранные нами, либо упоминают этноним «савроматы» скорее в расширительном -географическом смысле. Это подтверждает и прослеживающаяся с I в. до н.э. тенденция отождествления этнонима «савроматы» с этнонимом «сарматы». Сам этноним «савроматы» оказался довольно устойчивым и продолжал упоминаться более подними авторами. Отголоски древнейших представлений об обитании савроматов в низовьях Танаиса и около Меотиды мы встречаем в трудах Страбона (П, V, 31), Помпония Мелы (I, 2,14), Плиния Старшего (IV, 88; VI, 19), Дионисия Периэгета (652 - 710) и др. Видимо; это обусловлено той ролью, которую сыграли савроматы в исторических судьбах населения Северо-Восточного Приазовья в V - IV вв. до н.э. Авторы же, писавшие после Псевдо-Скилака, локализуют на некогда занимаемой савроматами территории носителей другого этнонима - «сарматы».
Этнополитическая ситуация в Северо-Восточном Приазовье Ш - I вв. до н.э.
Взаимное влияние греческого и варварского населения можно достаточно четко проследить на примере их межэтнических связей. Эти связи были достаточно сильны, что отразилось, в том числе, в данных ономастики античных государств Северного Причерноморья.Мы уже отмечали в главе 1, что А.А. Масленников, проанализировав соотношение имен различного происхождения в боспорской ономастике, сделал вывод об увеличении числа имен иранского происхождения в Пантикапее IV -начале III вв. до н.э. Сопоставив совпадение роста числа иранских имен с проникновением негреческих признаков в погребальный обряд некрополя Пантикапея, исследователь пришел к заключению о присутствии ираноязычных скифов в составе населения Пантикапея [Масленников А.А., 1981, с. 58 - 65; 84 - 88]. Подобное исследование, основанное на сопоставлении данных ономастики и археологии, предпринял в отношении Фанагории Д.И. Даньшин. Ему удалось выявить в составе населения этого города пять групп с различными культурными (и, как полагает исследователь, этническими) чертами. Среди них заметное место занимает группа (3-я, по классификации исследователя), в погребальном обряде которой прослежен синкретизм греческих и варварских традиций; однако в составе имен жителей Фанагории увеличение доли негреческих имен происходило крайне медленно, в отличие от Пантикапея [Даньшин Д.И., 1992, с. 9,14].
Говоря о межэтнических связях в Северо-Восточном Приазовье, безусловно, нельзя не затронуть проблему «эллинов» и «талантов» в составе населения Танаиса. Д.Б. Шелов, оперировавший эпиграфическими источниками II - Ш вв. н.э.. предположил, что отмеченное в них деление городского населения на две общины - «эллинов» и «танаитов» -сложилось с самого начала существования Танаиса [Шелов Д.Б., 1970, с. 212 - 215]. Наличие в ономастиконе Танаиса иранских имен воспринимается иногда как прямое свидетельство проживания сарматов в Танаисе [Harland Р.А., 2005, р. 502 - 503]. Хотя, как мы убедились, анализ античной письменной традиции может говорить лишь о политическом контроле сарматов над Танаисом, причем не в первых веках н.э., а в III начале II вв. до н.э. Возвращаясь к вопросу об «эллинах» и «танаитах», отметим, что тщательное сопоставление памятников эпиграфики с данными других категорий источников не позволяет постулировать возникновение этих общин ранее середины II в. н.э., после разгрома Танаиса варварами [Завойкина Н.В., 2004, с. 167 - 168]. Признавая справедливость аргументов Н.В. Завойкиной, отметим все же, что отсутствие двух разных по этническому составу общин в раннем Танаисе не исключает наличия в составе его населения негреческих элементов. Подтверждение этому можно найти в археологических данных, однако помимо них следует обратиться к аспектам политической истории исследуемого региона в Ш -1 вв. до н.э.
Прежде всего, рассмотрим вопрос об обстоятельствах этнополитического характера, повлиявших на возникновение Танаиса и состав его населения в изучаемый период. Вопрос о причинах возникновения Танаиса по-прежнему является дискуссионным. Эти причины объяснялись в отечественной историографии по-разному -обмелением рукава Дона, на котором стояло Елизаветовское городище [Шрамко Б.А., 1962, с. 139], ростом потребностей экономики Боспора в ресурсах Нижнего Дона в начале III в. до н.э. [Гайдукевич В.Ф., 1963, с. 306; Шелов Д.Б., 1970, с. 40; Брашинский И.Б., 1983, с. 50] или же особенностями внешнеполитической деятельности боспорских правителей. В последнем случае можно выделить 2 основных подхода. Первый, наиболее полно представленный в работах С.А. Жебелева и В.Ф. Гайдукевича, состоял в том, что Танаис был основан боспорскими колонистами по инициативе Спартокидов [Жебелев С.А., 1953, с. 198 — 202; Гайдукевич В.Ф., 1948, с. 229 - 230]. Согласно другому подходу, Танаис основали боспорские купцы, действовавшие по собственной инициативе; при этом в составе его населения уже в III - I вв. до н.э. присутствовали варварские элементы. Эту точку зрения отстаивали в
Наиболее раннее упоминание «эллинов» и «талантов» датируется 192 г. н.э. [КБН, № 1243]. своих трудах Д.Б. Шелов и А.И. Болтунова [Шелов Д.Б., 1961, с. 58 - 62, 89-93; Болтунова А.И., 1962, с. 91 - 93]. Особняком стоит мнение И.С. Каменецкого, предположившего, что основание Танаиса могло быть результатом действий группы боспорских граждан, оппозиционно настроенных по отношению к правителям Боспора. Эти боспорцы, ввиду своей немногочисленности, включили в состав жителей Танаиса представителей местного населения, сделав их полноправными гражданами (Каменецкий И.С., 1965, с. 357 - 362]. Данная гипотеза не получила признания со стороны исследователей.
