Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. ГРЕКИ В РИМЕ В III В. ДО Н.Э. -1 В. Н.Э 27
1. Начало активного проникновения эллинской культуры в Рим (III - II вв. до н.э.) 27
2. Греческие учителя и римская элита в I в. до н.э 32
1. Культурные центры греческого мира 32
2. Греки в системе римского образования 36
3. Греческое окружение представителей римской знати 48
4. Восприятие греков и греческой культуры в римском обществе 56
3. Греко-римские интеллектуальные связи в эпоху принципата Августа 58
1. Рим как культурный центр и рост его популярности 58
2. Поэтическая и риторическая интеллектуальная среда в Риме 63
3. Греки при дворе Августа 68
4. Греки в римской культурной жизни в эпоху принципата Юлиев-Клавдиев и Флавиев. 73
1. Научные занятия принцепсов и греки в их окружении 73
2. Стоическая оппозиция 82
ГЛАВА П. ВТОРАЯ СОФИСТИКА КАК ЛИТЕРАТУРНОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ 91
1. Вторая софистика как риторическое явление 91
2. Социальный статус софиста в "Жизнеописании софистов" Флавия Филострата.. 103
1. География происхождения софистов и важнейшие софистические центры 105
2. Социальное положение семей софистов 108
3. Имущественное положение софистов 109
4. Понятие «софист» 114
5. Кафедры риторики 122
6. Должности и почетные обязанности софистов 126
7. Влияние на политическую жизнь. Софисты и императоры 129
8. Популярность софистов 132
ГЛАВА III. ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ В СТОЛИЦЕ ИМПЕРИИ И ПРИ ДВОРЕ ИМПЕРАТОРОВ 143
1. Интеллектуальные занятия и окружение римских императоров эпохи Антонинов 143
1.Траян(97-117) 143
2. Адриан (117-138) 150
3. Антонин Пий (138 - 161) 160
4. Марк Аврелий (161-180) 164
5. Коммод(180-192) 170
2. Представления о Риме у Плутарха, Лукиана и Галена 171
3. Роль Рима в интеллектуальной жизни II в 177
4. Самоидентификация греков в римской империи 183
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 191
БИБЛИОГРАФИЯ 196
- Греки в системе римского образования
- Имущественное положение софистов
- Интеллектуальные занятия и окружение римских императоров эпохи Антонинов
Введение к работе
Один из важнейших факторов истории римского государства - постоянные культурные связи с Грецией. Период самостоятельной истории Греции закончился, расцвет ее классической культуры был в прошлом, но остались носители этой культуры, греки и эллинизированные жители восточных областей Средиземноморья. Во все время существования сначала римской республики, потом римской империи, рядом, и позже даже внутри империи, жили «потомки и наследники» греков, современников Платона, Аристотеля, Демосфена. Всем, и грекам, и римлянам было понятно, что слава Эллады лежит в ее прошлом, но греки продолжали осознавать, что они и сейчас тоже имеют к ней отношение. Именно через них Рим обращается к греческой учености. Конечно, общим местом является пренебрежительное отношение к современным грекам. Они - лишь тень великой цивилизации. Только культура греков достойна восхищения и изучения. И тем не менее, римляне не ограничились чтением сочинений Платона и речей Демосфена. Они регулярно обращаются к первоисточнику, то есть к грекам современникам. На протяжении римской истории римлян несколько раз охватывают порывы увлечения греческой культурой, каждый раз все более массово.
Рим рано столкнулся с греческой культурой, еще до завоевательных походов на Восток, через города Великой Греции на юге Италии. Но основное знакомство с самой Грецией произошло во время Македонских войн. В Риме происходит первая волна эллинизации, туда привозят произведения греческого искусства, книги и самих греков. Вторая волна наступает в эпоху конца Республики, когда греческая образованность утверждается в системе ценностей, и представители обоих народов, а точнее образованная элита, активно перемещаются между Римом и греческими городами. И наконец, самый яркий расцвет, получивший даже название «греческое возрождение», происходит во II в., когда греки уже давно часть римской империи, они знакомы римлянам, в них ничто не удивляет. Но, в отличие от предыдущих волн эллинистических увлечений, в этот раз не только римляне (среди которых и император Адриан), но и сами греки увлекаются своей классической культурой или воспоминаниями о ней.
Культурные заимствования между Грецией и Римом были очень широки во всех областях, и в литературе, и в искусстве, и в религии, и в формах общественной жизни. Предметом нашего исследования станет только взаимодействие греков и римлян в интеллектуальной жизни общества. Интеллектуальная жизнь - это, конечно же, общение интеллектуалов, то есть людей, которые владеют высокой культурой своего времени, умственным потенциалом для ее обработки и волей к творческой деятельности. В том случае, когда человек проявляет себя как интеллектуал, он живет интеллектуальной жизнью, сам с собой или в общении с другими. Однако в интеллектуальную жизнь общества всегда вторгаются и те, кто не отвечает нашему определению интеллектуала, которым не хватает высокой культуры или умственного потенциала или даже воли к творчеству. Тем не менее, это тоже участники интеллектуальной жизни. Иногда именно они определяют направления, настрой, дух интеллектуальной жизни. И теперь, поскольку они участвуют в ней, мы можем тоже называть их интеллектуалами.
Покажем ситуацию на примере. Цицерон и Варрон безусловно интеллектуалы в первом смысле слова. Греческий раб, попавший в Рим, и вскоре ставший грамматиком - наверное, нет. Философ стоического или киническо-го толка, которого выделяют только борода и плащ — наверное, тоже нет. Но мы будем обращаться к ним в нашем исследовании, поскольку они участники интеллектуальной жизни, участники общего процесса, и мы будем называть их интеллектуалами.
Итак, мы будем рассматривать положение самого интеллектуала в обществе, его социальную роль. Нас будет интересовать и непосредственно общение интеллектуалов, и та социальная ниша, которую оно занимает, а также их собственные мнения и суждения об интеллектуальной жизни, положительные или критические, их мнения и суждения об интеллектуальном взаимодействии на стыке греческой и римской культуры, мнения римлян о себе и об ученых греках, мнения греков о своей культуре и об участии в ней римлян.
Обзор источников
То как мы видим сейчас разные периоды греко-римских связей в эпоху республики и империи зависит в немалой степени от характера наших источников, так как они освещают ситуацию неодинаково. Для эпохи поздней республики у нас есть очень обширный источник - это сочинения Марка Туллия Цицерона. Причем он является источником не только по периоду своей жизни, но и по предыдущей эпохе золотого века республики. Его наследие сохранилось достаточно полно, это трактаты, посвященные вопросам риторики "Об ораторе", "Брут" и "Оратор", политические трактаты "О государстве", "О законах" и "Об обязанностях", сочинения на темы философии и религии, "Тускуланские беседы", "О пределах добра и зла", "Академические вопросы", "О богах", "О дивинации", а кроме того речи и обширное собрание писем. Но кроме того, что весь этот материал весьма объемен, сочинения Цицерона обладают и дополнительной ценностью для истории именно интеллектуальной жизни. Дело в том, что эта тема была интересна и самому Цицерону. Его сочинения не исторические, они не столько освещают политическую историю, сколько касаются общекультурных вопросов. Цицерон специально затрагивает темы образованности, научных интересов, усвоения греческой культуры, высказывает свои соображения о том, как воспринимает те или иные ученые занятия римское общество и о возможных перспективах Рима в этой области. Как пишет о нем Плутарх: "Что касается современников, не было среди них ни одного, кто бы славился красноречием или ученостью и чью славу Цицерон не умножил бы своим благожелательным суждением в речи, в книге или же в письме" (Plut. Cic, 24). Наличие такого источника отражается на нашем представлении об интеллектуальной жизни эпохи, мы получаем много информации о высшем обществе и о его многочисленных связях с греческими областями империи.
Сведения Цицерона дополняют "Сравнительные жизнеописания" Плутарха. Плутарх, конечно, уже не современник эпохи, но сам он человек ученый, окруженный друзьями интеллектуалами, тоже интересуется подробностями научной жизни, его биографии полны интересных мелких фактов о философских и риторических школах, об образе жизни интеллектуалов, а главное, Плутарх как грек особенно уделял внимание культурному общению ученых греков и римских политиков.
Для эпохи Августа главный источник по жизни образованной публики - это поэзия, в первую очередь произведения Горация и Овидия. Наибольшее количество информации дают "Сатиры" и "Послания" Горация. Жанр сатиры прекрасно позволяет Горацию иронично осветить современную ему культурную жизнь общества. Но Гораций рисует свою сферу существования, поэтому лучше всего нам известно о бурной поэтической жизни эпохи Августа. "Послания" Горация обращены к его друзьям, часто тоже поэтам, что дает Горацию возможность обсудить общие занятия в кружке Мецената.
Из творчества Овидия для истории интеллектуальной жизни особенно интересны его "Письма с Понта" и "Скорбные элегии". Специфика этих произведений в том, что ими Овидий, находясь в ссылке, пытается напомнить о себе римскому обществу. Поэтому, обращаясь к своим друзьям, он вспоминает подробности их прошлой дружбы, совместные занятия. Он обращается к своим покровителям и напоминает им, что они любители литературы, рассказывает об их прошлом литературном меценатстве и призывает их позаботиться о нем ради его литературных талантов. Таким образом, интеллектуальную жизнь времени Августа мы видим, в основном, глазами двух поэтов, вращающихся в поэтической среде и пользующихся покровительством влиятельных любителей литературы.
О греках в Риме этого периода мы узнаем из кратких замечаний греческих писателей, которые работали в Риме в это время, таких как Страбон и Дионисий Галикарнасский. Цветистую мозаику об ученых греках выкладывает Светоний в небольшом трактате «О грамматиках и риторах». Сочинение до предела насыщено фактами и биографическими подробностями жизни греков. Продолжает тему греков в образовательной системе Рима произведение Сенеки Старшего "Изречения, разделения и расцветки ораторов и риторов", состоящее из двух частей: десяти книг "Контроверсий" и одной книги "Свазорий". Сенека писал свое сочинение в глубокой старости и опубликовал после смерти Тиберия. Сенека вспоминает декламации риторов, которых он слушал в Риме в молодости, в начале правления Августа. Сохранившиеся вступления к нескольким книгам "Контроверсий" дают нам характеристики важнейших ораторов и риторов, в том числе и греков, некоторые подробности их занятий и выступлений, раскрывают те споры, которые велись вокруг риторических школ.
О стиле жизни риторических школ и о риторе и ораторе как об интеллектуале в эпоху империи повествуют еще два произведения авторов конца I в. н.э. - это "Воспитание оратора" Квантилиана и "Диалог об ораторах" Тацита. "Воспитание оратора", конечно, больше посвящено теории риторики, за исключением первых книг, говорящих собственно о риторической школе. Но Квинтилиан высказывает некоторые интересные суждения о необходимом поведении оратора, секретах его популярности, размышляет о состоянии риторического образования. Диалог Тацита - спор о важности разных видов интеллектуальных занятий (красноречия и литературы), а также о разных риторических стилях, дает не только подробности жизни и занятий оратора, но из него мы можем узнать и о сложившемся восприятии ритора и оратора, вообще интеллектуала в обществе конца I в. н.э.
Иное освещение получает в источниках эпоха Юлиев-Клавдиев. Материал по ней дают в основном исторические сочинения Тацита и Светония. Сочинения Тацита "Анналы" и "История" концентрируются на политической жизни Рима, в них встречается мало подробностей жизни интеллектуальной. Зато Тацит, как представитель сенатской аристократии, пострадавшей во время репрессий, уделяет много внимания террору против интеллигенции. Сочинение же Светония "О жизни цезарей", концентрируется на биографиях императоров. Для нас интересны те сведения, которые Светоний дает в конце каждой биографии о занятиях принцепсов "благородными науками" и их греческом окружении.
Что касается эпохи Антонинов, то если сравнивать ее с эпохой конца республики, то здесь не было своего Цицерона, давшего многогранную картину интеллектуальной жизни в Риме и его связей с греческим востоком. Лишь немного исправляют положение письма Плиния Младшего, дошедшие не в таком объеме и не заменяющие ученые трактаты Цицерона. Письма, однако, насыщены деталями интеллектуальной жизни. Во-первых, причина этому то, что время Плиния было временем безумного увлечения литературой, а во-вторых, сам Плиний был чрезмерно увлечен научными занятиями, в которых видел благородство. Плиний считал, что интеллектуальные занятия трудны и потому достойны уважения. Письма Плиния были специально обработаны для публикации, поэтому, в отличие от писем Цицерона, наполненных намеками, в них много развернутых описаний жизни интеллектуалов и показательно немного замечаний об интеллектуалах - греках.
Переписка жившего на полвека позже ритора Фронтона с Антонином Пием, Марком Аврелием, Луцием Вером и друзьями еще более, чем письма Плиния, представляет собой обработанные риторические произведения. Однако рекомендательные письма к друзьям являются ценным источником по широким связям Фронтона, как в среде римской элиты, так и в среде провинциалов из восточных областей и из Африки. Сам Фронтон происходил из африканского города Цирта, но он настолько акклиматизировался в Риме, что мы можем считать его римским ритором.
Если красноречие Фронтона не очень богато жизненными подробностями, то собрание заметок Авла Геллия «Аттические ночи» восполняет этот пробел. Здесь не только выписки из прочитанной литературы, но и своего рода дневниковые заметки человека, который все время с видимым удовольствием вращался в кругах образованных людей.
Итак, Плиний, Авл Геллий и Фронтон позволяют современному читателю увидеть эпоху Антонинов глазами римлянина. Но особенность этого времени в том, что появляется большое количество греческих авторов. Поэтому, если в I в. до н.э. мы хорошо знаем греко-римские отношения по сообщениям римских писателей, в первую очередь Цицерона, то во II в. н.э. мы видим ситуацию в основном по греческим источникам.
Среди всех других источников необходимо выделить сочинение Флавия Филострата «Жизнеописания софистов», которому будет уделено много внимания в нашей работе. Филострат жил уже при Северах, и его сочинение было написано между 230 и 238 гг. Однако эпоха «второй софистики» не заканчивается с окончанием династии Авнтонинов, и мы можем считать Филострата тоже поздним представителем этого явления. Грек, родом с Лемноса, Филострат получил образование в Афинах и в Эфесе. Его учителя стали позже героями его биографий. Он был близок к императрице Юлии Домне, супруге Септимия Севера, которая собирала вокруг себя образованных людей, и ее двор имел интерес ко всяческой учености, хотя, конечно, это был светский интерес. В таких кругах любят анекдоты и истории и не интересуются серьезными, но скучными изысканиями. В таком духе написано и сочинение Филострата, которое изобилует анекдотическими подробностями, нанизанными одна на другую. Однако, как мы покажем в главе II, его биографии написаны по особому плану, и среди анекдотов есть обязательные биографические подробности. Да и сами анекдоты вполне могут быть использованы в работе, так как нашей задачей является не просопографическое исследование, а изучение картины социальных представлений.
Итак, сочинение Филострата дает основной фактический материал по софистическому движению. Из произведений софистов совсем немного сохранилось до нашего времени: фрагменты из речей Фаворина (ему приписы вают и "Коринфскую речь" в корпусе Диона Хризостома ), две декламации Полемона, одна речь Герода Аттика, несколько декламаций Гермогена и "Ономастикой" Поллукса. Зато сохранился большой корпус речей двух ораторов, которых нельзя в полном смысле слова считать софистами, и которые сами не отождествляли себя с ними. Это речи Диона Хризостома и Элия Аристида. Дион - современник императоров Веспасиана, Домициана и Трая-на, жил в период зарождения «второй софистики». Сохранилось около 80 его речей. Дион является одним из наиболее ярких представителей интеллектуалов греков, имевших тесные связи с Римом.
Элий Аристид - современник Антонина Пия и Марка Аврелия. Под его именем сохранилось 55 речей. Аристид жил в самом центре софистического мира, в Смирне, и много путешествовал по Малой Азии, так как из-за своей болезни часто ездил в Пергам, в храм Асклепия. Он побывал в Риме в 156 г., где произнес перед императором свой знаменитый «Энкомий Риму». Аристид учился у Герода Аттика и имел многочисленные связи среди софистов. Однако еще больше знакомств его связывало с римской элитой и элитой греческих городов Малой Азии. Взгляды Аристида также как и Диона важны для того, чтобы понять положение интеллектуала грека в отношении к римскому миру.
Несколько авторов, не принадлежавших к собственно софистическому движению, относятся к «литературе эпохи второй софистики». Правда один из них, Лукиан, тоже получил софистическое образование и до 40 лет выступал с речами в судах, но все его литературные сочинения относятся ко второму периоду его жизни, когда он, как он сам утверждает, обратился к философии. Эта «моральная философия», да и еще и в сатирической форме, обширный источник по представлениям II в., касающимся и софистов, и интеллектуальной жизни в Риме, и положения в ней греков. Сатира, конечно, искажает реальность. Но она не подменяет истинное ложным, а скорее концен трирует истину. Много мелких наблюдений, рассеянных в реальной жизни, здесь сжаты в одну ситуацию и дают гротескное впечатление. Сатира не претендует на фактическую точность, но это всегда один из лучших источников, передающий дух времени.
Мы уже упоминали «Сравнительные жизнеописания» Плутарха как источник по греко-римскому общению в конце республики. К сожалению, сочинения Плутарха не так богаты историческим материалом, касающимся его собственного времени. Редкие замечания разбросаны по его корпусу «Мора-лий».
«Описание Эллады» Павсания - также памятник греческой литературы II в. Описание сохранившихся ко II в. памятников классической эпохи дает общее представление о Греции этого периода, однако исторических и жизненных подробностей, касающихся современности, чрезвычайно мало. Однако Павсаний пишет о строительной деятельности императора Адриана и софиста Герода Аттика.
Наконец, необходимо упомянуть и врача Клавдия Галена, от которого сохранился огромный корпус сочинений. В век «второй софистики», даже не будучи профессиональным ритором, Гален имеет риторическое образование и следит за стилем своих сочинений. Уроженец Пергама, он несколько раз подолгу жил в Риме, имел покровителей в среде римской элиты и даже был личным врачом Марка Аврелия, Коммода и Севера. Большинство сочинений Галена посвящены сугубо медицинским проблемам, но некоторые автобиографические работы богаты подробностями. Особенно важны здесь «О предсказании» и «О моих книгах».
Помимо литературы эпохи второй софистики необходимо отметить два исторических сочинения, которые освещают интересующий нас период. Собрание биографий императоров Scriptores Historiae Augustae, где несколько биографий, начиная с Адриана, относятся к изучаемому периоду, и «Римская история» Диона Кассия, где эпохе Антонинов посвящены книги с 68 по 72.
Хотя интересующая нас тема достаточно хорошо освещена в источниках, надо еще раз отметить, что это произведения в основном греческих авторов, и нам лучше известны их представления об интеллектуальной жизни в греческих городах и их представление о Риме и римском государстве, чем наоборот, взгляды римлян на «греческое возрождение» и интеллектуальную жизнь на востоке империи. Ситуация с источниками для эпохи конца республики и даже I в. империи кардинально противоположна.
Обзор историографии
II в. н.э., эпоха Антонинов, «золотой век» римской истории - этот период привлекал исследователей Рима еще в XIX в. В 1925 г. М.И. Ростовцев, обращаясь к эпохе Антонинов, называет эту тему уже хорошо изученной". Однако, литература II в. не получила тогда у исследователей такой высокой оценки. Ее «золотой век» прошел в эпоху Августа. Основной мишенью для критики стало течение «второй софистики». Эта точка зрения отразилась в статье Б.А. Ван Гронингена, опубликованной, правда, уже в 60-е годы XX в., но обобщающей взгляды на литературу этого периода. Он характеризует литературу II в. как слабую, лишенную внутренней глубины, далекую от реаль з т.
ной жизни и неоригинальную . 1а же тенденция наметилась и в отечественной историографии первой половины XX в., так что С. Полякова отмечает: «Считается «несолидным», почти «неприличным» заглядывать в поздних авторов, в то время как существует гомеровский эпос, трагедия и лирика»4.
Ростовцев М. Общество и хозяйство в Римской империи. Т. 1. СПб., 2000. С. 323.
Van Groningen В.А. General literary tendencies in the second century A. D. II Mnemosyne. Vol. 18.1965. P. 41 - 56.
Полякова С. Греческая проза I-IV веков н.э. // Поздняя греческая проза / Под ред. М.Грабарь-Пассек. М, 1960. С. 5.
Однако специальное изучение второй софистики начинается именно в рамках истории литературы немецкими исследователями конца XIX в. Предметом для дискуссии стал, в первую очередь, стиль софистов, их место в истории риторики. Полемику начал Эрвин Роде5. Он доказывал, что вторая софистика не принесла ничего нового в отношении стиля. Этот стиль зародился в Азии еще в эпоху эллинизма, когда в III в. до н.э. ритор Гигесий из Магнесин стал зачинателем стиля, который назвали «азианизм». Основные центры софистики находились в Малой Азии, где этот стиль издавна утвердился и теперь проявился у азиатских софистов.
Ему возразил Г. Кайбель , показывая, что многие софисты были сторонниками аттицизма. Он привел в пример Диона из Прусы, Полемона, Ге-рода Аттика, Элия Аристида, отметив, что знаменитый азианист Никет был лишь исключением. Однако он тоже считал, что софистика не привнесла ничего нового.
Э. Роде7 ответил соображением, что скорее Элия Аристида надо считать исключением. В общей массе декламаторы и в греческих областях и в Риме с эпохи Августа говорят в напыщенном, велеречивом азианском стиле.
Далее начались поиски компромиссов. В. Шмид ввел хронологическое деление: эпоха Флавиев и начало эпохи Антонинов - увлечение азианизмом, а со времени Герода Аттика, то есть в эпоху поздних Антонинов, господствует аттицизм.
Э. Нор ден9 предложил деление по авторам: архаизаторы, последовательно подражающие аттицистам - это Аристид и позже Либаний, Фемистий, Синезий; свободные архаизаторы, пишущие в новом стиле - это Плутарх, Лу-киан, Арриан, Дион Кассий; и авторы, сочетающие оба стиля, древний и новый - Полемон, Герод Аттик, Филострат.
В. Шмид в новой статье предложил еще один вид систематизации по стилям произведений10. Ведь внутри творчества одного автора можно выделить разные стилистические особенности. Например, даже строгий аттицист Элий Аристид следует предписаниям азианизма в «Элевсинской речи» и в «Монодии о Смирне». Он выделяет политическую речь (Хбуо? тгоХітіко?) и простую, разговорную речь (Хоуо? афє\т\д), определяя также их происхождение и подразделяя на более мелкие виды. Однако это деление прямо не соответствует делению на аттицизм и азианизм.
Наконец, обобщающим исследованием по этому вопросу стала большая статья У. фон Виламовиц-Мёллендорфа". Он считает необходимым правильно определить термины. Азианизм как явление действительно зарождается в Малой Азии при участии ритора Гегесия. Но термин «азианизм» начинают использовать римляне, которые в своих поездках на восток знакомятся с разными стилями красноречия в разных центрах греческого мира. Понятие «аттицизм» также появляется в результате критики азианского направления в Риме. Теоретиком аттицизма становится Дионисий Галикарнасский. Он называет азианизм испорченным красноречием. Эта полемика заканчивается ко времени Тиберия. Таким образом, азианизм второй софистики не был новшеством или даже возрождением. Новшество У. фон Виламовиц-Мёллендорф видит скорее в аттической реформе языка, где аттицизм приобретает несколько иные аспекты, чем были в римском аттицизме эпохи конца республики.
До 60-х гг. XX в. изучение второй софистики и в целом интеллектуальной жизни II в. продолжалось в рамках литературных исследований. Такой метод литературного исследования был в совершенстве разработан француз-ским исследователем Ж. Бомпэром в его монографии, посвященной Лукиа-ну. Он помещает творчество Лукиана в широкий контекст второй софистики, изучая разные аспекты его культуры и образованности, как представителя своего времени.
В середине 60-х гг. революцию в изучении культурной жизни II в. про-извела работа американского исследователя Глена В. Бауэрсока . Его работа по веку софистов явилась продолжением вышедшего несколько раньше исследования, посвященного контактам греческого мира с Римом в эпоху Августа14. Наработанные социально-просопографические методы исследования Г. Бауэрсок переносит на эпоху II в. и явление второй софистики. Г. Бауэрсок рассматривает вторую софистику как центральное явление в греческой общественной жизни. Он практически не обращается к литературным и риторическим особенностям софистики, зато изучает социальное положение софистов, их отношения с императорами, с римскими друзьями. Вторая софистика впервые становится в работе Г. Бауэрсока социальным явлением. Однако исследование Г. Бауэрсока является еще и просопографическим, и детальный разбор идентификации персонажей часто вредит ясности повествования и четкости картины.
В ответ на книгу Г. Бауэрсока появляется большая статья Э. Боуи15, который рассматривает не только социальное, но и политическое значение второй софистики. Греция, находясь под властью Рима, оказывается охвачена движением сопротивления и ностальгии по прошлому. Греки лишены свободы и независимости и поэтому они вспоминают эпоху своего величия, V — IV вв. Выступления софистов, которые, обращаясь к классическим ораторам как образцам, брали темы из классической истории и стремились возродить аттический язык древних ораторов, были своего рода отдушиной для греческой интеллигенции.
Оба эти исследователя показали необходимость связать культурные процессы II в. с социально-экономическим расцветом в восточных областях империи и поместить наиболее видных культурных деятелей этого периода и их творчество в исторический контекст. Большую работу в этой области проделал ученик Г. Бауэрсока Кристофер П. Джонс, выпустивший последовательно несколько работ. Он дебютировал монографией по Плутарху16, создав широкую интеллектуальную биографию этого автора и поместив его в социальный контекст. Задачей К.Джонса было обрисовать отношение греческой элиты к Риму, и он пытается обнаружить во взглядах Плутарха проявление общих представлений. Вскоре Джонс продолжил исследование, обратившись к творчеству Диона Хризостома . В вышедшей в 1978 г. книге он также ставит задачу выявить в сочинениях Диона позицию противников «римского мира». Через несколько лет выходит еще одно исследование, посвященное Лукиану, где разрабатывается тот же подход к проблеме . К работам К. Джонса примыкает и исследование Э. Чемплин19, посвященное ритору Фрон тону, которое также помещает его внутрь широкой интеллектуальной среды в Риме эпохи Антонинов. Фронтон тоже одна из ключевых фигур эпохи второй софистики, хотя он и стоит несколько особняком, не будучи греком и не принадлежа к движению софистов.
В 80-е гг. многочисленные авторы работают в ключе, заданном Г. Бау-эрсоком и К. Джонсом, рассматривая деятельность разных авторов этого периода. Свод последних достижений европейской и американской науки по этим темам можно найти в интернациональном проекте "Расцвет и закат Римского мира". Кроме работ, посвященных всем крупным авторам второй софистики, хотелось бы отметить исследования1, говорящие о связях интеллигенции и правящей элиты, в первую очередь, императоров - тема, которую начал разрабатывать еще Г. Бауэрсок в своей монографии, посвященной Августу. А до него в этой области писал замечательный французский исследователь Г. Буассье, создавший два живописных очерка интеллектуальной жиз ни в эпоху конца республики и в правление Августа . Интеллектуальное окружение Траяна и Адриана становится предметом исследования Э. Чижека, Ж.-М. Андре и С.А. Штертца21.
Несколько статей касаются непосредственно сущности второй софис тики. Статья итальянского исследователя В.А. Сираго продолжает тему, которую начал еще Э. Боуи, о политической направленности второй софистики.
Он показывает, что отношения софистической элиты и римской власти подразумевали взаимную поддержку. По его мнению, софисты - это не оппозиция Риму, как у Э. Боуи, а напротив, это опорные точки римской власти на востоке. Софисты пропагандировали идеи единства империи, согласия городов, политического спокойствия, что несомненно было выгодно для Рима. Идея того, что Рим опирался на востоке на ученых греков была высказана еще Г. Бауэрсоком в монографии «Август и греческий мир».
Статья Г. Андерсона также посвящена второй софистике, но рассматривает ее под другим углом. Уже само название «Софисты и их взгляд на мир в эпоху ранней империи» вводит в проблематику исследования . Задачей Г. Андерсона является показать, каким был мир II в. с точки зрения софистов, и как софисты интерпретировали окружающую среду, как они адаптировали ее к своему взгляду на вещи. Его интересует имидж софистов и причины, по которым они его выбирают. Чтобы избежать возможных коннотаций слова «софист» и расширить поле для деятельности, Г. Андерсон вводит обозначение pepaideumenoi, "воспитанные и образованные" люди. Софисты являются их наиболее публичным проявлением.
Г. Андресон является одним из крупнейших исследователей второй софистики на настоящий момент. Автор многочисленных статей о Лукиане, он позже переключился на изучение второй софистики в целом, как культурного феномена, и обратился к наиболее важному источнику в этой области, «Жизнеописаниям софистов» Флавия Филострата, которым посвящена егоотдельная монография24. Это первая специальная монография, посвященная этому сочинению Филострата. Правда, уже через несколько лет С. Ротхе25 выпустила отдельной монографией комментарий к некоторым биографиям Филострата, который безусловно полезен для каждого, кто обращается к этому сочинению Филострата.
В последние годы, с начала 90-х гг., область исследования, связанная с изучением социальных сторон второй софистики, роли греческого интеллектуализма в контактах между Римом и греческим востоком заметно расширилась. В ученых кругах становится возможным даже упрек в том, что упоминание второй софистики в названии - это дань моде, то, что должно увели-чить рыночную стоимость книги . Непосредственно второй софистике по-священо исследование уже упомянутого Г. Андерсона , который пытается дать всеобъемлющий обзор явления. Исследование является в то же время и апологией «второй софистики», которая получила столько упреков за всю историю своего изучения. По мнению Г. Андерсона, это литература, хотя и не без претенциозности и легковесности, однако иногда сильная и остроумная. «Это не любопытная и бесплодная несообразность, но нельзя быть еле 9Х пым и к ее трещинам» . Г. Андерсон рассматривает софистику как культурный, а не социальный феномен, разбирая подробно различные жанры: риторические упражнения, философию, историю, художественную литературу; различные сюжеты: эротические, юмористические, религиозные. В целом это исследование больше имеет дело не с софистами - декламаторами, а с более широким понятием софистики как литературного явления.
Гораздо более глубоким, детальным исследованием является работа немецкого ученого Т. Шмитца" . Он рассматривает суть «второй софистики» несколько под другим углом, который отражен в названии «Образование и власть». Т. Шмитц считает, что элита греческих городов «делегировала» из своей среды софистов, которые были квинтэссенцией этой элиты. Они противостояли необразованной массе городов своим образованием, своей чистотой языка и, демонстрируя свое превосходство, имели своего рода власть -власть образования. Греческая элита нуждалась в непременном акцентировании своей элитарности, в том числе, и в глазах римлян. Однако софистам для демонстрации своего превосходства непременно нужна публика и Т. Шмитц специально изучает ее особенности, возможное количество, степень интереса, а также стратегии софистов по ее привлечению. Не смотря на то, что многие теоретические построения Т. Шмитца вызывают сомнение, на данный момент это наиболее глубокое исследование второй софистики.
Культурное взаимодействие греческого и римского мира также является одной из магистральных тем в современной науке. Так, крупнейший американский специалист по социальной жизни Рима Р. МакМаллен30 выпустил исследование по процессу романизации, ограничившись, правда, периодом правления Августа. Однако, оно является важным для всех исследователей греко-римских связей, так как Р. МакМаллен рассматривает поворотный момент в истории римского государства, когда закладывались основы для последующей единой римской империи. Р. МакМаллен обращает внимание на то, что романизация на востоке империи была ограниченна, скорее там имела место эллинизация самих римлян. Такие формальные признаки рома низации, как монетная система, система мер и весов, счет времени, не вносили глубоких изменений в жизнь греческого востока.
С темой романизации непосредственно связана тема «эллинизма» эпохи империи, как принято в последнее время обозначать феномен распространения и популярности греческой культуры в рамках римской империи. Объ-емное исследование английского ученого С. Свэйна посвящено этому явлению. Начав с изучения пуризма в греческом языке и роли языка для самоидентификации греков, в первую очередь греческой элиты, С. Свэйн переходит к более широкой области исследования, рассмотрев взгляды всех основных авторов, писавших в эпоху второй софистики и не избежавших ее влияния. С. Свэйн ставит основной вопрос, как эти авторы позиционировали себя по отношению к Риму, и приходит к выводу, что, несмотря на частую критику всего римского, эти авторы не стоят в оппозиции к Риму, как государству. Их оппозиция исключительно культурная, но зато в этой области они четко идентифицируют себя как греки, ощущая в этом собственное превосходство.
Проблема самосознания, самоидентификации (identity) греков в контакте с римской культурой и самих римлян в общении с греческим миром особенно популярна у современных исследователей. Собственно этой теме посвящена и монография С. Свэйна. Период зарождения греко-римских от-ношений рассмотрен в работах Эриха Груена , который отмечает, что «соблазн эллинизма расшевелил сознание римских лидеров в это время, приведя их на новый уровень самосознания»33. В свете наступающей со всех сторон эллинистической культуры римляне четче осознавали особенности собственной культуры и формировали собственное самоощущение, для которого всегда нужен толчок, сравнение с чем-то чуждым.
Тема влияния греков на римскую культуру и существование греческой культуры в рамках римского государства становится сюжетом для многочисленных конференций, материалы которых публикуются в сборниках исследований. Можно отметить несколько сборников, представляющих разнообра-зие тем и подходов современных исследователей .
В отечественной историографии тема греко-римских культурных связей в эпоху Антонинов разрабатывалась исключительно в отдельных аспектах, без общей постановки проблемы. Культурные особенности II в., феномен греческого возрождения рассматривались в рамках статей, посвященных отдельным деятелям этого периода. В статье И. П. Стрельниковой о письмах Фронтона, этот ритор предстает как одна из ключевых фигур римской интел-лектуальной жизни . Труду Авла Геллия «Аттические ночи», в котором «довольно явственно запечатлены характерные черты идеалов II в., литературные веяния эпохи, вкусы и стремления римского образованного общества», посвящена статья Т. И. Кузнецовой . Однако Авл Геллий рассматривается здесь не столько как источник по интеллектуальной среде Рима, сколько по красноречию эпохи республики, которым Геллий чрезвычайно интересуется.
Плутарх в статье Я. М. Боровского предстает как греческий политический деятель и участник просвещенных застолий, с которых он дал «убедительный эскиз умственных интересов интеллектуальной верхушки греко римского общества» . Апулей - человек своего времени, философ, владевший риторической культурой и оратор, оперировавший философскими поня-тиями . Лукиан во вступительной статье А.И. Зайцева к изданию его текстов - грек, образованный по меркам своего времени, интеллектуал, но еще и интеллигент, хорошо чувствовавший самые животрепещущие проблемы своего времени, но молчавший о своем личном мнении, избегая столкновения с государственной властью.
«Греческое возрождение» и «вторая софистика» рассматриваются также в рамках общих трудов и статей, посвященных истории римской и греческой литературы и риторики .
Более объемными трудами, на темы близкие к нашей, являются две кандидатские диссертации, защищенные в Санкт-Петербургском Государственном Университете. Диссертация Л.Ю. Меньшиковой посвящена одному из наиболее ярких софистов II в., Героду Аттику41. Его фигура настолько важна для второй софистики, что Г. Андерсон замечает даже, что у Флавия Филострата «мы имеем дело не со второй софистикой, как таковой, а с чуть большим, чем «Герод Аттик и его окружение»»42. Л.Ю. Меньшикова рассматривает Герода Аттика как крупнейшего собственника своего времени. Объектом тщательного исследования становятся его состояние, его cursus honorum, подробности его биографии. Отдельная глава в диссертации посвящена Героду Аттику, как софисту («Герод Аттик и греческое возрождение»). Вслед за общим очерком этого явления, рассматривается сохранившаяся речь софиста, надписи на постаментах статуй, автором которых тоже мог быть Герод. В главе уделено внимание аттицизму Герода Аттика, его занятиям, школе, ученикам, его позиции по отношению к Риму и к классической греческой культуре. Л.Ю. Меньшикова отмечает, что строительную политику Герода Аттика нельзя считать повторением политики Адриана, так как Адриана интересовали древности и диковины по всей тогдашней ойкумене, а Герод в своей строительной политике выступает как патриот и последовательно проявляет любовь ко всему греческому, поскольку Греция, и более того, Афины - его непосредственная родина.
Вторая диссертация, из упомянутых выше, обращается к творчеству еще одного крупнейшего представителя второй софистики, Элия Аристида. Работа С. И. Межерицкой44 посвящена тщательному филологическому анализу «Священных речей» Элия Аристида. Автор ставит своей целью проанализировать все особенности словоупотребления, морфологии и синтаксиса Аристида в «Священных речах», чтобы показать, что они написаны в менее тщательном, чем остальные речи, разговорном стиле и не являются отделанным ораторским произведением, а принадлежат скорее жанру близкому к зарождающейся житийной литературе. В отличие от речей Герода Аттика, которые почти не сохранились, от Элия Аристида остался довольно обширный корпус сочинений, и их обзор в диссертации СИ. Межерицкой дает яркую картину событий, идей и связей глазами одного из важнейших для современной науки представителей второй софистики.
В последнее время в отечественной науке наблюдается явное увеличение интереса к изучению интеллектуальной жизни античного общества. В апреле 2003 г. на кафедре истории Древней Греции и Рима исторического факультета СПбГУ прошла конференция: "Античное общество - VI: авторитарная власть и интеллектуальная элита в античном мире", где сюжеты охватывали обширные временные рамки, от «Интеллектуалов ионийских городов в их отношениях с тиранами и персидскими царями» (М.Ю. Лаптева) до интеллектуалов - христиан поздней империи («Иустин-философ и императорская власть», А.Д. Пантелеев).
Формы существования античной интеллектуальной элиты рассматриваются и в недавно вышедшей коллективной монографии «Альтернативные социальные сообщества в античном мире»45. Авторы изучают общественные структуры, не связанные с государственной властью и представляющие интересы не всего гражданского коллектива, а лишь его небольшой части, объединенной какими-то общими устремлениями. Объектом исследования становятся, конечно, не только сообщества в интеллектуальной сфере, но и в сфере социально-политической (гетерии политиков) и в религиозной. И все же значительная часть монографии посвящена именно интеллектуальным объединениям, кружкам, таким как кружок Перикла - объединение творческих людей, сподвижников Перикла, бывших его учителями, единомышленниками и политическими советниками. Отдельный очерк Э.Д. Фролова посвящен знаменитым философским школам Афин: Академии, Ликею, саду Эпикура, а также кружку Сократа. Э.Д. Фролов рассматривает практические вопросы устройства школы, права собственности на участок, вопросы наследования, распорядок дня, состав учеников, устав и в сравнении обрисовывает общий дух каждого сообщества. Хотя сюжеты, освещенные в этой мо нографии, выходят за рамки интересующего нас периода римской империи, они представляют прекрасный образец подхода к изучению жизни античных интеллектуалов, когда предметом исследования становятся не результат их творчества, а процесс их социализации в обществе. Как мы показали в этом историографическом очерке, тема интеллектуальной жизни на стыке греческого и римского общества в эпоху Антонинов, в период расцвета второй софистики, еще не становилась предметом специального исследования в отечественной науке. В то же время, это одна из самых актуальных и активно разрабатываемых тем в современном западном антиковедении. Поскольку и в отечественной науке наметился к ней определенный интерес, нам кажется появление нашего исследование как нельзя более своевременным.
Чтобы рельефнее осветить положение греков в интеллектуальной ситуации II в. н.э., нам кажется необходимым начать с зарождения греко-римских контактов в культурной сфере в III в. до н.э. и постепенного роста этих контактов, достигших определенного расцвета в эпоху конца республики, с тем, чтобы поместить греков - софистов в хронологический контекст.
Греки в системе римского образования
Римское образование распадалось на две ступени: школа грамматика и школа ритора. Сочинение Светония «О грамматиках» является интересным источником о происхождении и социальном статусе римских учителей этой первой ступени. Это краткие сообщения и замечания о двадцати персонажах.
Как видно из таблицы, из двадцати грамматиков пятнадцать были вольноотпущенники, хотя некоторые из них сами утверждали, что родились свободными и были подкинуты родителями. Относительно места происхождения не все так ясно, но все же есть двое сирийцев, один из Афин, один из Тарента (отчасти можно считать его греком), трое из провинций Галлия и Испания. Но и по именам некоторых из них можно утверждать их восточное происхождение, например: Скрибоний Афродисий, Никий Курций.
Несмотря на то, что обучение у грамматика римляне проходили в весьма юном возрасте, и, казалось бы, учителя грамматики, происходившие часто из вольноотпущенников, имевшие низкий общественный статус, не должны были оказывать особого влияния на интеллектуальную жизнь общества, однако, судя по сообщениям Светония, они играли в ней не последнюю роль. Трое из них кроме грамматики преподавали еще и риторику, причем некоторые на весьма профессиональном уровне, как Антоний Гнифон, школу которого посещал Цицерон, будучи уже претором (Suet. De gramm., 7). Луция Атея Филолога называли "ритор среди грамматиков и грамматик среди риторов" (Suet. De gramm., 10). Многие грамматики оставили свои сочинения. Они писали исследования по грамматике (Антоний Гнифон "О латинской речи"), по литературе (Помпилий Андроник об Эннии и Курций Никий о Луци-лии), вольноотпущенник Суллы Корнелий Эпикад дополнил мемуары Суллы, множество сочинений осталось от Атея Филолога, он даже составил для Сал-люстия краткое изложение событий римской истории, из которого он выбирал, что хотел, для своего сочинения, а упомянутый у Светония Публий Валерий Катон вообще входил в кружок неотериков и написал известные поэмы "Лидия" и "Диктинна". И наконец, эти грамматики имели связи с первыми людьми в римском обществе. Конечно, многие из них были вольноотпущенники и поддерживали отношения со своими патронами, как Корнелий Эпикад с сыном Суллы Фавстом, а Леней с Помпеем. Многие сохраняли связи с бывшими учениками, как Антоний Гнифон, преподававший в доме Юлия Цезаря, Атей Филолог, учивший Аппия Клавдия и Гая Клавдия Пульх-ра, Стаберий Эрот учил Брута и Кассия. Светоний пишет и о литературных связях грамматиков, Никий Курций был близок с Цицероном, Атей Филолог - с Саллюстием и Азинием Поллионом. В отличие от грамматических школ, появившихся в Риме в середине II в. (Suet. De gramm., 2), школы латинской риторики возникли уже на памяти Цицерона. Первые риторические школы пытались открыть греки. Но в 161 г. до н.э. риторов, как и философов, изгнали из Рима. В 155 г. приезжает знаменитое философское посольство, которое привлекает римскую молодежь риторическими упражнениями.
Популярность, которой пользовались в Риме греческие риторы, способствовала тому, что к началу I в. до н.э. их присутствие в Риме уже не вызывало удивления, хотя еще вызывало недовольство. В диалоге Цицерона "Об ораторе" Лициний Красе, когда ему показалось, что его друзья хотят услышать от него речь греческого ритора, возмущается и заявляет, что он всегда "смеялся над бесстыдством тех, которые, усевшись в школе перед толпою слушателей, приглашают заявить, не имеет ли кто предложить какой-нибудь вопрос" (Cic. De or., I, 102). Однако преподавание в школах вели греки, которые декламировали на греческом.
В начале I в. до н.э. в Риме появляются и латинские риторические школы. "Дошло до нас, что есть люди, которые завели науку нового рода, к ним в школы собирается юношество, они приняли имя латинских риторов...". Это слова из запрещающего цензорского эдикта, который немедленно появился в 92 г. до н.э. (Suet. De gramm., 25). Одним из авторов его был только что процитированный оратор Луций Лициний Красе, в другом месте того же диалога Цицерона он объясняет, почему был необходим запрещающий эдикт: "... а теперь нелегкая послала нам в эти два года еще и латинских наставников красноречия - тех самых, которым я в мое цензорство эдиктом запретил преподавать, не потому, что я не желал (как некоторые утверждали) оттачивать молодые дарования, а напротив, потому, что я не желал их притуплять, поощряя бесстыдство. Ведь у греков, каковы бы они там ни были, я все-таки видел, кроме этой развязности языка, хоть какие-нибудь научные сведения и знания, достойные образованного человека; а эти новые наставники, как я убедился, неспособны учить ничему, кроме дерзости... и школа их была школой бесстыдства..." (Cic. De or., Ill, 93-94). Светоний цитирует недошедшее до нас письмо Цицерона к Марку Титиннию, в котором Цицерон пишет: "Помню, когда мы были детьми, некий Плотий впервые начал обучать по-латыни. К нему стекались ученики, потому что все, кто отличался прилежанием, занимались у него, и я жалел, что для меня это невозможно. Впрочем, утешало меня мнение виднейших ученых, что греческие упражнения могут развить дарования еще лучше" (Suet. De gramm., 26). Светоний не сообщает, был ли Плотий среди тех "латинских риторов", которым Красе эдиктом запретил преподавать (в 92 г. до н.э., когда был издан эдикт, Цицерону было 14 лет, что вполне совпадает с его замечанием, что они были тогда детьми (pueri)). Однако, если школа Плотия была закрыта Крассом, то она просуществовала не более двух лет, как видно из слов самого Красса. Видимо, через какое-то время Плотий снова открыл свою школу, потому что Светоний пишет, что жил он очень долго, и Марк Целий, ученик Цицерона говорит о нем, как о риторе, правда весьма нелестно (Suet., De gramm., 26).
Имущественное положение софистов
Уже зная о социальном положении семей софистов, можно предположить, что их имущественное положение было также высоким. Но обратимся к тексту. Про Диона из Прусы Филострат сообщает, что он покинул Рим "из страха перед тираническим образом правления в Риме, преследовавшим всяческую философию" (I, 7). Он удалился в области, населенные гетами и там: " стал наниматься, кем придется... Он огородничал, копал, черпал воду для бань и садов ... выполняя такие и подобные им работы ради пропитания" (I, 7). Фигура Диона уникальна для Филострата, такого описания мы больше не встретим ни в одной биографии. Это объясняется тем, что Дион живет по другим законам, нежели софисты Филострата, который, приводя его биографию, говорит, что Дион - философ, но стиль его речи, его образы в высшей степени софистичны и позволяют назвать его софистом.
Что же Филострат сообщает об имуществе софистов? Часть из них унаследовали довольно большое состояние. Так, об Александре Пелоплато-не он пишет: "У него было большое состояние, которое он тратил на удо по вольствия" (II, 5); о Руфе из Перинфа: "Я сохраню для потомства имя Руфа из Перинфа не из-за его состояния", и позже: "Он стал богатейшим человеком в районе Геллеспонта и Пропонтиды" (II, 17). Далее Филострат говорит о большой сумме денег, которую привез с собой в Афины из Египта Прокл (II, 21), о богатстве Дамиана (II, 23), о приличном состоянии Гермократа (II, 25), о богатстве Полемона (I, 25). Однако, вне конкуренции находится, конечно же, Герод Аттик, унаследовавший от отца огромное состояние и приумноживший его настолько, что мог соперничать с императорской казной .
Однако, как правило, софист не просто был богат. Филострат пишет о Полемоне: "Хотя он заслужил неодобрение многих, путешествуя в сопровождении длинного каравана вьючных животных, многочисленных лошадей, рабов и собак разных пород для разных типов охоты, тогда как он сам ехал на фригийской или галльской колеснице, с серебряной упряжью, но всем этим он приобрел славу для Смирны" (I, 25). Полемон не просто богат, у него лучший в Смирне дом, огромная свита, серебряная упряжь и тому подобное, ему важно красиво показать свое богатство. Другой софист, Адриан, преподававший риторику в Афинах, ведет себя подобным же образом: "Он исполнял обязанности главы кафедры в Афинах с большим великолепием, носил очень дорогую одежду, украшал себя дорогими геммами, и ездил на лекции в экипаже с серебряной уздечкой" (II, 10). Далее о Дамиане из Эфеса Филострат замечает: "Свое богатство Дамиан продемонстрировал еще и следующим образом. Во-первых, вся земля, которую он приобрел, была засажена деревьями, чтобы они давали плоды и тень. А в своих поместьях на берегу моря он устраивал искусственные острова и насыпи для гаваней, чтобы предоставить безопасную стоянку для отплывающих или пристающих грузовых кораблей. Одни его загородные виллы были оборудованы и обставлены как и городские дома, другие изобиловали пещерами" (II, 23). Софист Прокл из Навкратиса приехал в Афины, "он привез с собой большую сумму денег, много рабов и другой домашней утвари, прекрасно украшенной". Филостраст сообщает затем, что в Афинах его хорошо приняли, уточнив, что "отчасти причина была в том образе жизни, который он избрал..." (II, 21). Каков же этот образ жизни? "Он купил четыре дома, два в самих Афинах, один в Пирее и один в Элевсине. Ему поставляли из Египта ладан, слоновую кость, миро, папирус, книги и прочие такие товары, и он посылал их тем, кто торгует этим, но он ни разу не показал себя жадным, или скаредным, или корыстолюбивым, так как он не гнался за выгодой или прибылью, но был доволен своим изначальным состоянием" (И, 21).
Кроме наследственного состояния источником богатства софистов была их профессиональная деятельность. Здесь, конечно, важна не только плата, которую вносили обычные ученики софиста. Она была не настолько высока, чтобы составить огромное состояние. Стоимость лекций зависела от многих факторов. Например, Скопелиан, за упражнения в декламации брал разную плату, "в зависимости от того, какое каждый имел состояние" (I, 21), а в суде иногда выступал даром, если дело касалось жизни обвиняемого. Еще дальше пошел Дамиан из Эфеса, он также выступал в суде бесплатно за тех, у кого были трудности, но более того, "если он видел, что ученики, приехавшие из отдаленных стран, нуждаются в деньгах, он прощал им плату за свои занятия, чтобы они не потратили все, даже не заметив этого" (II, 23). Ученики софиста Прокла должны были заплатить 100 драхм, и дальше могли посещать его лекции в любое время (II, 21). Это все софисты, о богатстве которых мы хорошо знаем, для них лекции не были источником дохода и они легко могли от него отказаться. Однако, была и обратная тенденция. Если слушатели были богаты, то они могли платить довольно значительные суммы за каждую лекцию. Все тот же богатый Дамиан из Эфеса, посещая лекции Аристида в Смирне и Адриана в Эфесе, платил им по 10 тыс. драхм (И, 23). Но самой большой суммой Герод расплатился с Полемоном. Сначала он послал ему 150 тыс. драхм за три лекции, однако, когда Полемон не принял этих денег, он послал ему 250 тыс. и Полемон, по словам Филострата: "принял деньги не задумываясь, как будто получил то, что заработал" (I, 25). Однако, это все же экстраординарный случай. Это в сущности и не плата за лекцию, а демонстрация, жест для публики, так как сумма, заплаченная за три лекции в 25 раз превышает то денежное содержание, которое Марк Аврелий определил для тех, кто возглавлял кафедру риторики в Афинах.
Одним из лучших способов показать свое богатство для софиста было оказать городу, где он жил, какие-либо благодеяния. Ранний представитель этого движения, Никет, построил великолепный подъезд к Смирне, ставший воротами в Эфес. Филострат пишет, что Антиох из Эг, несмотря на нежелание занимать должность, добровольно тратил свои средства на городское строительство и поставки продовольствия. Геракл ид Ликийский создал фонтан с золотой крышей в гимнасии Асклепия в Смирне. Дамиан Эфесский широко расходовал свои средства и вызвал восхищение своим пренебрежением к деньгам. Он поддерживал городскую бедноту Эфеса и восстанавливал общественные здания, нуждающиеся в реконструкции. Кроме того, чтобы защитить почитателей Артемиды от дождя, он построил мраморный портик длиной в стадий, связывавший храм с воротами, ведущими к Магнесин. В этом святилище он построил огромный обеденный зал из фригийского мрамора. С домом Герода в Афинах связан целый ряд предприятий. Отец софиста завещал каждому афинянину ежегодно выплачивать по одной мине. Сам Герод построил Панафинейский стадион и театр в Афинах с крышей из кедра. И не только Афины были им облагодетельствованы. Среди его построек -театр в Коринфе, стадион в Дельфах, бани в Фермопилах, акведук в Олимпии. В такой степени свои средства не расходовал ни один софист.
Автор монографии о софистике II в. Г. Бауэрсок1 пишет о высоком социальном статусе софистов и об их богатстве, которое позволяет им играть важную политическую роль в городе и оказывать городам всяческие благодеяния. Он пишет, что большинство софистов были готовы к неудобствам и тратам ради собственного престижа. Он приводит несколько примеров бла l9Bowersock G.W. Greek sophists in the Roman Empire. Oxford, 1969. P. 26-27 готворительности софистов. Однако в этом перечне мы встречаем все те же имена Герода Аттика, Дамиана Эфесского и некоторые другие. Их не так много. Вовсе не все софисты Филострата были способны в такой степени тратить собственные средства на нужды города. Показателен случай с Лол-лианом Эфесским, который отвечал в Афинах за снабжение хлебом, и когда в государственной казне не оказалось денег, чтобы расплатиться за привезенный из Фессалии хлеб, он собрал нужную сумму со своих учеников, а затем вернул им эти деньги, понизив плату за занятия (I, 23). Такой маневр говорит скорее о его популярности, чем о богатстве.
В литературе довольно популярна точка зрения, что софисты, о которых говорит Филострат, представляют собой лишь блестящую элиту общества софистов. Г. Андресон считает, что у Филострата мы вообще имеем дело не со второй софистикой, но с чуть больше чем «Герод и его окружение». Он говорит, что «для Филострата вторая софистика вертится вокруг Герода Ат-тика» . И. Адо обращает внимание на то, что "должны были существовать (в особенности в городах меньшего значения, не говоря о маленьких городках) риторы и софисты, у которых единственным источником существования были их жалования" . Иначе зачем вообще нужны эти жалования? Однако, во-первых, как мы уже сказали, не все софисты у Филострата отличаются баснословным богатством. Это лишь несколько человек. Однако поскольку это наиболее известные фигуры, их положение привлекает к себе большее внимание. Во-вторых, здесь нужно четче определить, кто такой софист и внимательнее относиться к задачам Филострата.
Интеллектуальные занятия и окружение римских императоров эпохи Антонинов
Эпоха Антонинов - период в римской истории, начинающийся с правления императора Нервы и заканчивающийся со смертью Коммода. Изучая социальные аспекты культурных связей, необходимо уделить внимание и личности самих императоров, игравших важную роль в этих процессах, как мы это сделали для императоров эпохи Юлиев-Клавдиев и Флавиев. Тем более, что в эпоху Антонинов два императора, Адриан и Марк Аврелий, находились непосредственно в центре культурной жизни и проводили яркую культурную политику. Начать, правда, здесь следует не с Нервы, который правил всего полтора года, и наши источники сообщают о его правлении довольно скупо.
1. Траян(97-117)
Начать необходимо с личности "лучшего принцепса", императора Траяна (97 - 117). Современники его правления Тацит и Плиний Младший оставили живые впечатления о культурной жизни в эпоху Траяна. Биографические сведения о нем дает и Дион Кассий. "Не было ничего, в чем он не был бы лучшим", - пишет он. Несколько параграфов в панегирике Плиния Младшего посвящены досугу Траяна. Он любил охотиться, и охота была для него испытанием в быстроте, силе и хитрости. Также он любил побороться с неспокойной морской стихией и "состязаться с сильнейшими из своих спутников в рассекании волн, или в борьбе с бушующим ветром" (Plin. Pan., 81). Он не получил систематического риторического образования, "но само дело знал и использовал", как сообщает Дион Кассий (Dio, LXVIII, 7, 4). Тем не менее, в составлении речей Траяну помогал будущий император Адриан: "После смерти Суры он стал еще ближе к Траяну, главным образом благодаря речам, которые он составлял вместо императора" (SHA Adr., 3, 11). Возможно, это следует понимать в том смысле, что раньше эти речи писал Траяну Сура. Ли-циний Сура был другом Траяна и Адриана. Он помог Адриану жениться на племяннице Траяна и первым сообщил Адриану, что он усыновлен принцеп-сом (SHA Adr., 2, 10; 3, 10). Плиний Младший называет его обладающим глубокой ученостью (eruditio) (Plin. Ер., VII, 27, 15). А Марциал специально подчеркивает его красноречие:
Ты из ученых мужей славнейший, Лициний наш Сура,
Чей воскрешает язык древних ораторов мощь.
(Mart., VII, 47, 1-2).
Траян не был увлечен научными занятиями риторикой, как искусством, или философией, как образом жизни. Но он писал стихи на греческом и латинском и написал поэтическое сочинение о Дакии1. Он также оказывал покровительство людям искусства и интеллектуалам и формировал из них свое окружение. Плиний пишет: "Ты же все искусства охраняешь, держишь в своих объятиях, воспринимаешь глазами и ушами. Ты обеспечиваешь все, чему они учат, и в такой же мере их уважаешь, как и они тебя одобряют. Разве каждый, кто бы ни отдался научным занятиям, не получает вместе со всеми прочими благами как одну из первых наград легкий доступ к тебе самому?" (Plin. Pan., 47). Жанр панегирика, конечно, предполагает преувеличения. Но имеет значение, какие черты характера Траяна Плиний считает нужным словесно приукрасить.
Особенно он подчеркивает, что Траян был легко доступен для друзей. Многие могут прийти к нему во дворец. "Принеся тебе приветствие, мы не стремимся сейчас же разойтись и оставить по себе пустоту. Мы задерживаемся, остаемся у тебя, как в общественном доме" (Plin. Pan., 48). Траян ходит по Риму пешком. С ним можно свободно разговаривать. "Всякий, кто подойдет к тебе, стремится подольше побыть с тобой, и конец беседе кладет совестливость каждого, а не твоя гордость" (Plin. Pan., 24). Плиний сравнивает Траяна прежде всего с Домицианом, при котором "дворец был огражден ужасом и кознями" (Plin. Pan., 48). Траян настолько близок своим подданным, что не пользуется охраной. Дион Кассий рассказывает про случай с Лицини-ем Сурой, которого подозревали в заговоре, но Траян пришел к нему в гости без стражи и намеренно подвергался "риску", вызвав врача и брадобрея, которые имели острые инструменты (Dio, LXVIII, 15, 5).
Такая простота в общении давала Траяну простор для светской жизни. И действительно Дион Кассий отмечает, что "он принимал участие вместе с другими в охоте, застольях, в делах, советах и шутках" (Dio, LXVIII, 7, 4). Особенно характерно, конечно, посещение застолий. "Разве в часы твоего отдохновения не бывает вокруг тебя такого же большого общества? Разве ты не принимаешь пищу всегда в нашей среде, разве не общий у тебя бывает с нами стол?" И конечно, застолья сопровождаются беседами. "Разве наше сообщество не доставляет нам взаимного удовольствия, разве ты не вызываешь нас на беседы и сам их не поддерживаешь? Разве самое время твоего пиршества... не затягивается благодаря твоей общительности?" (Plin. Pan., 49).
Традиция проводить ежедневный обед в кругу друзей возникла в Риме еще во времена ранней республики. Изначально это было собрание коллегии, объединенной исполнением государственных или культовых обязанностей. Г.С. Кнабе пишет о ранних римских пирах: "Во время ежегодного праздника богов-покровителей участков, межей и перекрестков, так называемых сельских компиталий, в местах, где сходились границы нескольких владений, ставились столы, за которыми принимали пищу на равных рабы и хозяе-ва... .
Уже ко времени Цицерона эти собрания не имели обязательного религиозного подтекста. Это ежедневные собрания друзей и знакомых, заполняющие вечер римлянина. Цицерон пишет, что если бы он не проводил вечер на пирах, он не знал бы, чем его занять перед тем как лечь спать. Складывается и традиция развлечений на пиру. Цицерон говорит о том, что существуют два вида удовольствий, которые можно получить на пиру: это удовольствие от изысканной и обильной пищи и удовольствие от дружеской беседы в непринужденной обстановке.
Ко времени ранней империи складывается представление, что обед должен включать в себя набор развлечений. Часто пир сопровождают развлечения неинтеллектуального характера. Г.С.Кнабе пишет, что пиры времени ранней империи сопровождались выступлениями шутов, комических актеров, танцоров. Хозяин развлекал гостей играми в кости, шуточным аукционом и т.д. Однако развиваются и более интеллектуальные развлечения. Заводя разговор об обеде, Плиний всякий раз развивает тему: каким должен быть пир, на котором достойно присутствовать интеллектуалу. Он указывает на характеристики, которые отличают их от разгульных пирушек. Это скромность пищи (то, чем на роскошных пирах угощают вольноотпущенников), непродолжительность, и, наконец, интеллектуальные развлечения. Плиний конкретно указывает, какие возможны развлечения: "Ты услышал бы или сцену из комедии, или чтение, или игру на лире, а пожалуй и все это - вот какой у меня размах" (Plin. Ер. I, 15). Можно указать и место, где Плиний требует присутствия на пиру беседы: "Я приду на обед, но вот мои условия: он должен быть прост, дешев и изобиловать только беседами в сократовском духе..." (Plin. Ер. III, 12).
