Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Эволюция ценностных представлений и социального поведения военнослужащих австро-венгерской армии в Первой мировой войне 41
1.1 «Военное воодушевление 1914 г.»: мифы и действительность 43
1.2 Офицерский корпус и рядовой состав австро-венгерской армии: два разных мира 51
1.3 Слом довоенных ценностных представлений 58
Глава II. Система военного судопроизводства в Австро-Венгрии накануне и в годы Первой мировой войны 74
2.1 Законодательная база военно-судебной практики 76
2.2 Структура и компетенция военно-судебного аппарата 111
Глава III. Режим чрезвычайного положения в Австро-Венгрии и на оккупированных территориях 151
3.1 Расширение сферы полномочий военной юрисдикции 152
3.2 Цензурные мероприятия в Австро-Венгрии 175
3.3 Австрийский оккупационный контроль 199
Глава IV. Военно-социологический портрет подследственных 225
4.1 Распределение военнослужащих-девиантов по родам и видам вооруженных сил 225
4.2 Территориальная принадлежность и национально-конфессиональный состав военнослужащих 243
4.3 Социально-демографический портрет военнослужащих 261
Глава V. Картина неуставного поведения военнослужащих и репрессивные меры командования 285
5.1 Формы, мотивы и причины дезертирства 289
5.2 Иные формы неповиновения и протеста военнослужащих 342
5.3 Контрмеры военных властей 382
Заключение 475
Список использованных источников и литературы 486
Приложения 526
- «Военное воодушевление 1914 г.»: мифы и действительность
- Цензурные мероприятия в Австро-Венгрии
- Территориальная принадлежность и национально-конфессиональный состав военнослужащих
- Иные формы неповиновения и протеста военнослужащих
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Первая мировая война стала одним из ключевых событий, кардинально изменившим судьбы человеческой цивилизации в XX в. В годы первого глобального конфликта резко усилилось обусловленное военной необходимостью государственное вмешательство в экономику, происходило постоянное совершенствование основанных на нем методов регулирования социальных отношений.
По окончании «Великой войны» была предпринята первая в истории человечества попытка выстроить принципиально новую архитектуру международных отношений, в основе которой лежала политическая философия вильсонизма. Колоссальные сдвиги произвела война в социально-демографической структуре общества. Миллионы военнослужащих, попав во вражеский плен, усвоили новые образцы социального поведения.
Огромные массы населения в рамках института всеобщей воинской повинности втягивались в орбиту государственно санкционированного насилия. Межблоковое противостояние 1914-1918 гг. актуализировало проблему чудовищных военных преступлений и обернулось в конечном итоге дегуманизацией его общественных норм и обычаев. В поставленном на промышленный конвейер уничтожении и постепенном стирании четкой границы между военнослужащими и гражданским населением крылись истоки как правой, так и левой разновидности тоталитаризма.
Первая мировая война привела к исчезновению с геополитической карты традиционных империй, к числу которых принадлежала Габсбургская монархия. Прославленная «императорско-королевская» армия, пережив позор безоговорочной капитуляции, расползлась в конечном итоге по «национальным швам».
Крах австро-венгерской армии был обусловлен не только военно-политическими причинами, но и процессами, происходившими в ней самой – эрозией норм воинской службы (дисциплинарного режима). В экстремальных условиях затягивавшейся и бесперспективной войны острой проблемой стабильного функционирования армейского организма стало социально-девиантное поведение солдат и офицеров. Заметим, что социальные девиации – не исключительно австро-венгерское явление и это обстоятельство в еще большей степени актуализирует разработку диссертационной темы.
Целостным подходом к изучению девиаций в армии продиктован анализ комплекса законодательных, судебных, цензурных и медицинских мероприятий, призванных законсервировать старые порядки и продлить тем самым само существование многонациональной империи.
Решению актуальной сегодня задачи антропологизации исторического знания способствует предпринятое нами изучение социального облика армейских девиантов, их противоречивого внутреннего мира и двигавших ими мотивационных механизмов.
Не утихающие в последние годы во Франции, Германии и Австрии политические страсти вокруг посмертной реабилитации осужденных военными трибуналами военнослужащих Первой мировой войны, дезертиров вермахта, социальные девиации в современных армиях, включая российскую, свидетельствуют об общественно-практической актуальности диссертационной темы.
Степень изученности диссертационной темы. В работе выделяются две большие группы научной литературы. Первую образуют труды российских и зарубежных авторов, освещающие проблему девиаций на материалах европейских армий. Во вторую группу входят исследования об этосе военнослужащих австро-венгерской армии в Первой мировой войне.
Компаративистский подход позволил автору яснее представить общее и особенное в девиантном поведении военнослужащих в 1914-1918 гг. К.Э. Кирова связывала причины протестного движения в итальянской армии с возросшим влиянием на солдатские массы пацифистской и социалистической пропаганды. В.Н. Виноградов объяснял широкое распространение дезертирства в румынской армии во время Первой мировой войны царившей в ней «палочной дисциплиной», офицерским произволом, а также крайне скудным рационом питания военнослужащих.
В ряде современных публикаций и диссертационных работ российских авторов рассматриваются обстоятельства применения смертной казни в английской армии во время Первой мировой войны, выявлена противоречивая роль германской военной психиатрии, прилагавшей немалые усилия для укрепления вооруженных сил, удачно вписаны в контекст внутриполитического развития Италии в годы Первой мировой войны основные формы протеста военнослужащих.
Диссертант особо останавливается на институционализации в России военно-исторической антропологии как самостоятельной отрасли исторического знания. Усилиями Е.С. Сенявской осмыслен фронтовой опыт российских военнослужащих.
По мнению автора, интерес представляет развернувшаяся во Франции начала 2000-х гг. историографическая дискуссия о природе солдатской стойкости во время Первой мировой войны, вызванной принципиальным одобрением милитаристского курса основной массой «пуалю», либо, напротив, действием разветвленной системы военного принуждения.
Английский исследователь Х. Страхан на материале итальянской армии, потерпевшей сокрушительное поражение при Капоретто в 1917 г., солидаризировался с выводом А. Проста о неэффективности системы военного принуждения. В итальянской историографии также разработаны сюжеты, связанные с характером военного правосудия во время Первой мировой войны и причинами дезертирства.
Методологически сбалансированный подход к проблеме социально-политических девиаций военнослужащих во время Первой мировой войны предложен в современной германской историографии, отошедшей от традиционных пацифистских клише. Магистральную тенденцию эволюции основных мотивов протеста в германской армии во время Первой мировой войны составила, по мнению Б. Цимана, комбинация долгосрочных факторов, служебных коллизий и семейно-личных обстоятельств. А. Липп дополнила концепцию Б. Цимана диалектически взаимосвязанными категориями «индивидуального» и «коллективного. В компаративном исследовании К. Яра акцентируется внимание на преувеличении некоторыми современными исследователями масштабов дезертирства в кайзеровской армии.
В ряде зарубежных публикаций проанализирована военно-медицинская практика западноевропейских государств накануне и во время Первой мировой войны, направленная на профилактику венерических заболеваний среди военнослужащих и принудительную терапию «военных неврозов».
Значительный интерес представляют выполненные на материалах фронтовой корреспонденции исследовательские работы об эскалации насилия как главного источника социально-политических девиаций.
Отдельные аспекты диссертационной темы, связанные с выяснением влияния военной ситуации 1914-1918 гг. на внутриполитическую обстановку освещаются автором с учетом наработок российских и зарубежных историков, изучавших эту проблематику на опыте европейских стран и США.
В рамках второй группы исследований следует выделить общие труды советских историков 1940-х – 1950-х гг., которые были призваны доказать историческую неизбежность распада «лоскутной» монархии.
Е.И. Рубинштейн однозначно квалифицировала индивидуальный и групповой переход военнослужащих славянских наций на сторону армий Антанты как принципиальное несогласие защищать чуждые им интересы по политическим мотивам. Кульминацией социальных и национальных противоречий в австро-венгерской армии автор считает восстания, вспыхнувшие весной-летом 1918 г. в тыловых гарнизонах Австро-Венгрии.
Изучением революционных и национально-освободительных настроений в австро-венгерской армии в годы Первой мировой войны занимался академик Ю.А. Писарев. С учетом зарубежных исследований, связывающих причины революций 1918 г. в Германии и Австрии с резким обострением социальных противоречий, разработанная автором концепция содержит зримое рациональное зерно.
В 1960 – 1980-е гг. протестное поведение военнослужащих было предметом монографий и статей, написанных по конъюнктурной в советский период «интернационалистской» проблематике. Зарубежные историки, с одной стороны, оспаривают значительную степень идеологической индоктринации находившихся в Советской России австро-венгерских военнопленных, с другой – акцентируется внимание на роли и значении усвоенного на чужбине нового политического опыта для создания коммунистических партий в государствах Центральной и Восточной Европы.
В исторической науке социалистических стран Восточной и Юго-Восточной Европы интересующий нас проблемный комплекс рассматривался в более широком контексте рабочего и национально-освободительного движения. В частности, в работе чехословацкого исследователя Л. Голотика была несколько смягчена категоричность традиционных марксистских выводов относительно деятельности австрийской военной юстиции.
В отечественной и зарубежной историографии получила должное освещение деятельность пропагандистской машины Антанты, нацеленная на разрушение Габсбургской монархии.
В постсоветский период крупнейший российский исследователь империи Габсбургов Т.М. Исламов высказался за коренную ревизию широко распространенной в советской историографии точки зрения, согласно которой дезертирство и добровольная сдача в плен военнослужащих-славян австро-венгерской армии были обусловлены исключительно национальными противоречиями.
Как позитивный факт диссертант отмечает постепенное исчезновение «белых пятен» в российской историографии Первой мировой войны, стимулированное широко отмечавшимися в 1994 и 1998 гг. 80-летиями со дня ее начала и окончания. Участие автора диссертации в новейшем историографическом процессе выразилось в том, что он, наряду с анализом социально-бытовых условий австрийских фронтовиков, изменений в их сознании образа врага и системы ценностных ориентаций, обратился к многоаспектной проблематике армейского этоса. Для разработки диссертационной темы представляют существенный интерес материалы двух состоявшихся в 2004 г. международных конференций. В опубликованных по их итогам сборниках статей нашла достойное место «окопная перспектива», рассмотренная на богатом фактическом австро-венгерском материале. В статье А.В. Карасева проанализированы репрессивные меры австро-венгерского военного командования, применявшиеся в отношении считавшихся неблагонадежными югославянских воинских частей на балканском фронте Первой мировой войны.
В главе коллективной монографии, написанной Т.М. Исламовым, О.В. Хавановой, С.А. Романенко, А.С. Стыкалиным и З.С. Ненашевой, указывается, что хорватские военнослужащие, поддавшись влиянию милитаристской эйфории начала войны, были движимы главным образом антисербскими настроениями.
Изучение зарубежной историографии диссертационной темы показало, что в постимперской Австрии причины военного поражения Габсбургской монархии осмыслялись в рамках одиозных легенд о «не побежденной на поле боя» армии и об «ударе кинжалом в спину», диктовавших фигуру умолчания вокруг фактов отказа от воинской службы. В корпоративном государстве 1930-х гг. сформировалась особая политическая культура, идеализировавшая патриотические чувства австрийских фронтовиков.
Тенденциозному замалчиванию «военного неповиновения» в австрийской историографии был положен конец выходом в свет монографии венского историка Р.Г. Плашки и соредактированного им сборника материалов международной конференции, приуроченной к полувековой годовщине распада Габсбургской монархии. В серии своих последующих публикаций, в том числе совместных, австрийский историк отстаивал политическую версию феномена «военного неповиновения».
В работе К. Фюра был рассмотрен обширный комплекс законодательных мероприятий, устанавливавших имущественно-правовую ответственность за совершение дезертирства и государственную измену.
Господствующие позиции в австрийской историографии до середины 1990-х гг. занимала политизированная концепция Г. Гаутмана, связывавшая деятельность армейского карательного аппарата во время Первой мировой войны исключительно с «кровавым террором». В своей капитальной монографии М. Раухенштайнер также ограничился рассмотрением сюжетов, связанных с деятельностью австрийских военных трибуналов в прифронтовых районах Австро-Венгрии во время Первой мировой войны.
Настоящую революцию в австрийском историографическом пространстве произвело исследование О. Юбереггера, подготовленное с использованием квантитативных методов. На тирольском региональном материале было установлено, что массовое дезертирство трентинских (итальянских) военнослужащих было связано не столько с национальными мотивами, сколько с семейно-личными обстоятельствами и произволом командного состава. В целом ряде других своих публикаций О. Юбереггер вступает в полемику со сторонниками национально-политической интерпретации феномена «военного неповиновения» в современной историографии.
С «реабилитационной» концепцией военного правосудия Австро-Венгрии во время Первой мировой войны солидаризировались М. Молль и К. Платцер. С ними категорически не согласны Х. Лейдингер, В. Моритц, Г. Ягшитц и А. Хольцер, акцентирующие внимание на допущенных военными судьями злоупотреблениях.
Одним из результатов интенсивного изучения в современной австрийской историографии методов лечения «военного невроза» и профилактики венерических заболеваний во время Первой мировой войны стал вывод о социал-дарвинистской подоплеке мероприятий, проводившихся армейским командованием.
В многочисленной группе современных чешских, словенских и боснийских исследований внимание сфокусировано на формах протестного движения в австро-венгерской армии. Особо следует отметить фундаментальный труд австрийского исследователя Р. Ляйна, реабилитирующего военнослужащих целого ряда чешских воинских формирований, обвиненных в годы Первой мировой войны в добровольном переходе на сторону русской армии.
Предпринятый историографический обзор выявил востребованность диссертационной темы и определенную степень ее разработки в российской и зарубежной исторической науке, наличие дискуссионных проблем в ее изучении. Вместе с тем, на наш взгляд, имеются достаточные предпосылки для создания исследования, позволяющего представить целостную картину социально-политических девиаций в австро-венгерской армии во время Первой мировой войны и направленной на их пресечение деятельности карательного аппарата.
Объект диссертационного исследования определен исходя из двух взаимосвязанных между собой его аспектов: во- первых, в качестве такового выступают дисциплинарный режим, или нормы армейской жизни, и военный аппарат Габсбургской монархии, включая его судебный компонент, стоящий на страже этих норм; во-вторых, объект исследования включает командный и рядовой состав австро-венгерской армии в годы Первой мировой войны.
Предметом диссертационного исследования является процесс социально-политической девиации военнослужащих австро-венгерской армии в годы Первой мировой войны и сопряженная с ним деятельность армейского цензурного и карательного аппаратов.
Цель исследования состоит в том, чтобы проследить эволюцию дисциплинарного режима в австро-венгерской армии в годы Первой мировой войны и взаимосвязанный с ней процесс социально-политической девиации военнослужащих. Исходя из этого, были поставлены следующие исследовательские задачи:
1. Раскрыть содержание феномена «военного воодушевления 1914 года» как основного клише австрийской официальной пропаганды, трансформировавшегося в массовое разочарование военнослужащих ходом и перспективами окончания войны.
2. Выяснить характер взаимоотношений представителей командного и рядового составов австро-венгерской армии во время Первой мировой войны.
3. Проследить сдвиги в системе ценностных ориентаций австрийских военнослужащих, в их восприятии противника.
4. Рассмотреть законодательную базу военного судопроизводства, раскрыть структуру и компетенцию военно-судебного аппарата в условиях расширения сферы полномочий военной юрисдикции.
5. Проанализировать структуру военно-цензурного аппарата Австро-Венгрии и практиковавшиеся им методы контроля над периодической печатью и почтовой корреспонденцией.
6. Выявить особенности возникшего в рамках чрезвычайного законодательства австрийского оккупационного режима и совершаемых в этих условиях девиаций.
7. Выяснить распределение подследственных военнослужащих-девиантов по родам и видам войск и их принадлежность к командному или рядовому составу.
8. Реконструировать социально-демографический портрет подследственных.
9. Классифицировать и интерпретировать основные формы, мотивы и причины дезертирства.
10. Систематизировать иные формы неповиновения и протеста военнослужащих и стоявший за ними мотивационный спектр.
11. Изучить комплекс профилактических мер, принимавшихся армейским командованием и руководством военно-медицинской службы с целью предотвращения дезорганизации вооруженных сил.
Хронологические и территориальные рамки исследования. Хронологические рамки исследования охватывают период 1914-1918 гг. и отражают изменения в структуре, численности социально-политических девиаций и армейском судопроизводстве, обусловленные происходившим процессом эскалации (затухания) боевых действий на том или ином фронте и эволюцией социально-экономической ситуации и жизненного уровня оставшегося в тылу гражданского населения.
Предусмотренная военным законодательством Австро-Венгрии возможность передачи заведенного одним армейским судебным органом уголовного дела в компетенцию другого, равно как комплексный характер содержавшейся в деле информации, включающей сведения о региональном происхождении подследственных, делает подвижным понятие территориальных рамок. С точки зрения места совершения воинского правонарушения «география» исследования охватывает основные театры военных действий (русский, сербский, румынский, и итальянский), локализованные собственно территорией Австро-Венгрии и оккупированных ее войсками государств. Применительно к региональному происхождению подследственных речь идет о тождественных (или близких) этническому составу Австро-Венгрии территориях провинций и земель Габсбургской империи.
Методология исследования. В работе над диссертацией мы опирались, прежде всего, на метод историзма, предполагающий анализ предмета диссертационной работы с учетом конкретно-исторических условий. Теоретическая база докторской диссертации включает следующие методологические подходы, разработанные в современной российской и зарубежной историографии:
1. В работе над диссертацией учитывался методологический опыт, накопленный в российской военно-исторической антропологии. Е.С. Сенявская опиралась на идеи исторической школы «Анналов», философской герменевтики и экзистенциализма. Речь идет о методологической категории «понимание эпохи (периода)», требующей учета представлений и оценок людей изучаемого времени. «Понимание» вместе с тем предполагает взаимодействие («диалог») прошлых и сегодняшних культурных ситуаций. Данная категория применима к осмыслению и интерпретации мотивов поведения человека в экстремальных условиях войны. Изучение дневникового и мемуарного наследия австро-венгерских фронтовиков потребовало использования «искусства толкования текста» (приемов философской герменевтики).
2. К изучению процесса милитаризации европейских обществ накануне Первой мировой войны применена категория «менталитет», понимаемая как сохранение в неизменной форме вопреки коренным изменениям в политико-идеологической конъюнктуре присущих тем или иным социальным слоям и группам прочных духовно-этических представлений и поведенческих стереотипов.
3. Персональная история солдатской массы в годы Первой мировой войны, в том числе формы девиантного поведения военнослужащих, осмыслены через призму «военного опыта». Последний трактуется как подверженная постоянной корректировке в результате межличностной коммуникации величина надындивидуального порядка, вплетенная в ситуационно - смысловой контекст. При этом речь идет о репродукции социально обусловленных восприятия, интерпретации и действий.
4. Микроисторический подход, с помощью которого характеризуется взаимодействие типичного и индивидуального. Среди наработок в области микроистории особо следует выделить ставший продуктивным тезис о «нормальном исключении», согласно которому «для социальной действительности низших слоев…один необычный документ мог бы сообщить намного больше, чем тысяча стереотипных источников».
5. Разработанная в конце 1960-х гг. в западной исторической науке на материале раннего Нового Времени концепция «социального дисциплинирования», содержание которой составило изучение особенностей правительственного курса (создание работных домов и т.д.) в отношении девиантных социальных групп.
6. Осуществленный в диссертации количественный анализ военно-социологических параметров армейских девиантов и особенностей военного судопроизводства опирается на наработки, накопленные в области исторической информатики.
7. Комплексный анализ феномена «военного неповиновения» потребовал учета достижений, накопленных в области гендерной истории. «Отказники» воспринимались армейским командованием через призму сформированных общественным мнением представлений о мужественности. Видное место в них отводилось защите Отечества как священному долгу каждого мужчины.
8. Применены также теоретико-методологические подходы, заимствованные из других социальных наук, в частности, социологии. Речь идет, в первую очередь, о концепции «тотального института», разработанной американским социологом И. Гоффманом. Родовыми признаками «тотального института» выступают ограничение социальной коммуникации с внешним миром, отсутствие четкой границы между служебным и личным, строгая регламентация повседневной жизни и обязательный ритуал посвящения «новичков» (новобранцев) в его члены, сопровождающийся унижением их.
9. Активно использовались разработанные в зарубежной социологии подходы, объясняющие причины девиантного поведения. Речь идет о теории Р.К. Мертона, рассматривающей отношение индивида к существующим в обществе «культурным целям» и способам их достижения.
Таким образом, мы опирались на целый ряд методологических подходов, использование которых способствовало всестороннему теоретическому осмыслению проблематики диссертационного исследования.
Изучение деятельности армейского карательного и цензурного аппаратов как важнейших компонентов военной организации Габсбургской монархии сделало необходимым широкое использование системного метода, с помощью которого были раскрыты структура военно-судебных и цензурных органов и предписанный им объем полномочий, воссоздана целостная картина делопроизводственного кругооборота.
При анализе массовой по своему характеру документации австрийских военных трибуналов мы опирались на статистический метод, позволивший установить количественные параметры военного профиля, регионального происхождения, национально-конфессиональной и социально-профессиональной принадлежности подследственных, их имущественного положения и образовательного уровня, а также установить характер выносившихся по тем или иным уголовным делам судебных решений. В основу статистического анализа легли результаты обработки сформированной нами электронной базы данных СУБД Access.
Локализация главного военного театра Первой мировой войны европейским континентом и вытекающее отсюда цивилизационное сходство основных участников первоначально создававшихся для решающей схватки за их территории «оборонительных» союзов актуализировали обращение к сравнительно-историческому методу, с помощью которого были выявлены место и роль «военного неповиновения» в австро-венгерской армии в сопоставлении с западноевропейской его картиной.
Источниковую базу диссертационного исследования составили разнообразные по своему характеру архивные и опубликованные материалы. Особо следует выделить документы армейского судопроизводства Австро-Венгрии, хранящиеся в Венском военном архиве. Их анализ позволил проникнуться внутренним миром «маленького человека» на фронте, разобраться в стереотипах мышления, характерных для армейского карательного аппарата, и выяснить масштабы воинских правонарушений в австро-венгерской армии времен Первой мировой войны.
Были привлечены личные фонды австрийских фронтовиков. Особую ценность представляют дневниковые записи военнослужащих, свободные от идеологической конъюнктуры более позднего времени. Содержание мемуаров было скорректировано господствовавшей в австрийском обществе политической атмосферой.
В работе над диссертацией были задействованы материалы австрийской военной цензуры, отложившиеся в фонде Центрального Справочного Бюро по Военнопленным. Официальный характер указанных документов не исключал случаев цензорского субъективизма в отношении содержания военной корреспонденции, нередко передававшегося в иносказательной форме.
Был также изучен ряд материалов трофейного происхождения, хранящихся в российских архивах. Среди них – отчеты Управления военной охраны о настроениях в чешском обществе в 1914-1915 гг., дипломатическая и военная переписка о ситуации на итальянском фронте Первой мировой войны в 1917-1918 гг., переписка представителя австрийского министерства иностранных дел при Верховном командовании монархиста Ф. фон Визнера с неизвестным лицом по вопросам участия Австро-Венгрии в Первой мировой войне в период с 6 сентября 1914 г. по 22 августа 1916 г. Рукописные мемуары германского графа Бетузи-Хука содержат сведения о национальном составе австро-венгерской армии и уровне ее военной подготовки.
К числу опубликованных документов относится в первую очередь двухтомный сборник материалов Тирольского земельного архива, подготовленный в 2006 г. О. Юбереггером. Они содержат анализ противоречивого отношения тирольского общества к военным событиям и внутренней политике австрийского правительства через призму делопроизводственных документов местной администрации, полицейского управления и командования дислоцированных на территории провинции воинских частей.
Среди опубликованных источников выделим, прежде всего, законодательные акты Австрийской империи и Австро-Венгрии, регулировавшие порядок и структуру армейского судопроизводства.
В диссертации привлечен ряд парламентских материалов. К ним относятся интерпелляции, внесенные в 1917-1918 гг. в австрийский рейхсрат депутатами различных национальных фракций по поводу «коллективной измены» чешской нации и с осуждением преступлений военной юстиции.
Материалы периодической печати в условиях действовавшего в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны жесткого цензурного режима представляют интерес главным образом с точки зрения содержания военной пропаганды. Была привлечена правительственная, либеральная, христианско-социальная и социал-демократическая пресса. В последней с ослаблением цензуры в 1917-1918 гг. периодически публиковались материалы, обличавшие практику военного правосудия.
Использованные в работе над диссертацией публицистические произведения целесообразно разделить на две группы. Публикации военного времени были окрашены агитационно-пропагандистским пафосом. Послевоенное отражение проблематики диссертационного исследования характеризовалось заметным влиянием пацифистской общественной атмосферы 1920-х гг..
Были привлечены брошюры военно-педагогического характера, адресованные непосредственно военнослужащим австро-венгерской армии. В них под угрозой сурового наказания предостерегали рядовых от совершения противоправных действий, направленных на ослабление боеспособности вооруженных сил.
Последнюю группу составили опубликованные источники личного происхождения. В офицерских мемуарах, за исключением вызванных служебной необходимостью случаев, отсутствовало всякое упоминание о различных формах неповиновения и протеста. Информация о них отложилась в воспоминаниях рядового состава, включая деятелей австрийского социал-демократического движения.
Таким образом, репрезентативная источниковая база диссертации позволяет решить поставленные в ней задачи.
Научная новизна диссертации состоит в следующем:
1. Представлена многомерная картина настроений военнослужащих австро-венгерской армии в августе 1914 г., эволюционировавших в последующие военные годы.
2. Доказано, что не официальная пропаганда, а насилие неизбежно сопряженное с войной, было решающим фактором дегуманизации ценностных представлений и поведения военнослужащих австро-венгерской армии.
3. Установлено, что субъективный, человеческий фактор в австро-венгерской армии формировался не только и не столько буквой устава и других армейских норм, сколько стилем взаимоотношений командиров и подчиненных им военнослужащих.
4. Диссертант пришел к заключению, что в австрийском судопроизводстве действовал примат военной целесообразности по отношению к собственно правовым нормам. Тем не менее, в отличие от других исследователей автор приходит к выводу, что чрезвычайные меры, принятые австрийским правительством во внутриполитической сфере для успешного ведения войны, нельзя считать свидетельством установлением военной диктатуры.
5. Показано, что военная цензура являлась, как было уже установлено в историографии, не только главным средством пресечения «запрещенных» сведений, но и важным источником информации для властных структур о военных, социальных и политических событиях.
6. Изучение австрийского оккупационного режима во время Первой мировой войны выявило наряду с его уже известной репрессивной составляющей неоднозначный характер взаимоотношений между военнослужащими и гражданским населением.
7. Впервые предпринят историко-социологический анализ личного состава военнослужащих-девиантов по целому ряду параметров.
8. Исследование лежавших в основе дезертирства в австро-венгерской армии мотивационных механизмов позволило существенно дополнить изученный в советской историографии политический и идеологический факторы протестного поведения причинами, коренившимися в психологическом состоянии беглецов и в условиях воинской службы.
9. Значительно скорректирован утвердившийся в советской историографии тезис о беспощадном характере военного судопроизводства Австро-Венгрии. Уточненные выводы сделаны посредством привлечения новых источников и применения микроисторического анализа.
10. Введен в научный оборот значительный источниковый материал, собранный в австрийских архивах. Применены для его обработки методы количественного анализа.
В диссертации представлено решение научной проблемы, связанной с выяснением форм и мотивов девиантного поведения военнослужащих во время Первой мировой войны на материале австро-венгерской армии и анализом деятельности армейского карательного аппарата, направленной на профилактику и пресечение девиаций.
Положения, выносимые на защиту:
1. Питательной средой для резко возросших в годы первого глобального конфликта социально-политических девиаций военнослужащих австро-венгерской армии, по сравнению с мирным временем, служил многогранный фронтовой опыт, обусловивший «обвал» их верноподданнических настроений.
2. Крайне суровый характер военно-уголовного законодательства Австрийской империи 1855 г., остававшегося в силе с незначительными изменениями на протяжении Первой мировой войны, вступал в противоречие с концепцией «солдата-гражданина».
3. В годы Первой мировой войны судейский корпус австро-венгерской армии был тесно интегрирован в военные институты посредством служебной субординации и, как правило, ставил широко толковавшиеся «интересы вооруженных сил» выше собственно юридических норм.
4. Деятельность гигантского цензурного аппарата, направленная на изъятие запрещенных к разглашению сведений из сообщений периодической печати, корреспонденции военнослужащих австро-венгерской армии и военнопленных ставила своей целью обеспечение информационной безопасности в условиях военного конфликта.
5. В коллективном портрете армейских девиантов отчетливо проступают социально-демографические черты. Подавляющее большинство попавших под следствие военнослужащих составляла холостая и не владевшая имуществом молодежь, занятая до войны в сельском хозяйстве.
6. Мотивация дезертирства коренилась не только и не столько в политических убеждениях, сколько в психологическом состоянии беглецов и в условиях воинской службы.
7. Классификация иных форм протеста военнослужащих предусматривает выделение таких ключевых критериев, как активное (нарушение должностной субординации, мятеж) и пассивно-конформистское (умышленное членовредительство) воинское неповиновение, а также – применительно к «активным» правонарушениям различение их лоялистской или деструктивной природы.
8. Карательная линия армейского правосудия носила избирательный характер, коснувшись главным образом участников коллективных солдатских выступлений, угрожавших государственному существованию Габсбургской империи. В уголовном же преследовании остальных воинских правонарушений, включая дезертирство, репрессивный аппарат, учитывавший острый кадровый голод в армии и поставленный перед сложной проблемой сохранения ее боеспособности, проявлял известную долю умеренности.
Практическая значимость исследования определяется тем, что содержащиеся в нем оценки и выводы, богатый фактический материал могут быть использованы при подготовке обобщающих трудов по истории Первой мировой войны и Австро-Венгрии, при разработке лекционных курсов и учебных пособий по Новой истории, спецкурсов по военно-исторической антропологии. Положения и выводы диссертации могут найти применение в армейской профилактической и воспитательной работе. В диссертации решается научная проблема, имеющая важное политико-практическое и культурное значение.
Апробация результатов работы. В 2000, 2005 и 2008 гг. научные проекты по теме диссертации получали грантовую поддержку Министерства науки, образования и культуры и Стипендиального фонда Австрийской Республики. Основные положения диссертации были апробированы на международных и всероссийских конференциях, состоявшихся в Тамбове (2002-2012 гг.), Тольятти (2007 г.), Пятигорске (2009 г.), Рязани (2010 г.) и Москве (2010 г.). Выводы диссертационного исследования нашли отражение в двух рецензированных монографиях и других публикациях автора, общим объемом 38,81 п.л., в том числе в журналах, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ. Положения диссертации были апробированы в рамках ведущегося автором в Тамбовском государственном университете имени Г.Р. Державина специального семинара «Психология зарубежных фронтовиков Первой и Второй мировых войн» и подготовленной по этой теме учебно-методической разработки для студентов, обучающихся по специальности «история» и в магистратуре по направлению подготовки «история».
Структура диссертации обусловлена целевой установкой и характером решаемых в ней исследовательских задач. Диссертация состоит из введения, пяти глав, разделенных на параграфы, заключения, списка использованных источников и литературы и приложений.
«Военное воодушевление 1914 г.»: мифы и действительность
До начала 1990-х гг. в западной историографии считался общепринятым тезис о так называемом «военном воодушевлении 1914 г.» . Под его влиянием якобы все без исключения социальные группы вступивших в Первую мировую войну европейских обществ слились в едином патриотическом порыве. Устоявшаяся оценка общественных настроений в начале войны как спонтанно возникшего «народного единства» объективно вела к игнорированию других типов гражданского поведения. Отмеченная историографическая традиция, беря свое начало в призывах официальной пропаганды военных лет, способствовала формированию социально безликого образа «защитника Родины». Лишь в 1990-х гг., стали достоянием гласности многочисленные факты неприятия войны гражданским населением и массовые случаи отказа от воинской службы, прежде замалчивавшиеся в западной исторической науке.
С первых дней войны габсбургское государство сделало ставку на актуализацию имперских ценностей. Мобилизация общественного мнения в Австро-Венгрии в пользу войны успешно осуществлялась с помощью периодической печати. Ее флагман - либеральная «Neue Freie Presse» опубликовала 1 августа 1914 г. пасторское послание главы полевого викариата епископа Э. Билика, адресованное военнослужащим. В нем вставшие под знамена Габсбургов солдаты и офицеры призывались к беззаветной любви к родине, верности трону и презрению к смерти8.
Апелляция высшего католического иерарха к необходимости встать на защиту традиционного символа Габсбургской монархии, олицетворяемого персоной императора Франца-Иосифа I, по утверждению пропаганды, нашла горячий отклик в массах. Ведь задолго до начала Первой мировой войны в обществе Австро-Венгрии сложился мощный императорский культ, главным атрибутом которого были бесчисленные портреты монарха, помещавшиеся на почтовых открытках, стаканах, чашках и других повседневных предметах. Всеобщее почитание императора достигло своей кульминации в ноябре 1908 г., когда широко отмечался 60-летний юбилей его бессменного правления . В том же номере венской газеты была опубликована статья, рассказывавшая о перешагнувшем социальные границы ликовании подданных империи, горячо приветствовавших объявление всеобщей мобилизации. В статье, в частности, утверждалось, что призывные пункты осаждались тысячами мужчин, заявки от которых поступали не только лично, но и почтой и телеграфом . Идею национального единства и социального партнерства подхватила социал-демократическая пресса, отозвавшись серией материалов о неожиданных встречах на фронте работников и хозяев одной фирмы, «семейном подряде», выражавшемся в одновременном поступлении на военную службу отца и сына, бесстрашном поведении денщиков, выносивших с поля боя раненых офицеров".
Соответствовала ли картина всеобщего воодушевления, царившая в те дни и месяцы, реальному положению дел Выясняя отношение мобилизованных в начале войны, следует констатировать, что милитаристские настроения, искусно раздувавшиеся официальной пропагандой, охватили многих рекрутов. Так, двери вагонов, в которых солдаты доставлялись на фронт, пестрели надписями и рисунками, имевшими уничижительный характер для антимилитаристов: «Погоди, Николай, мы спустим с тебя штаны!», «Петр, приготовься отправиться к праотцам», «Сербия должна умереть!», «Яд для сербов», « Русских, французов и сербов мы разобьем вдребезги» . Для подъема боевого духа солдат нередко использовалась игра слов. На фотографии, запечатлевшей ландвер (ополчение) города Линца перед отправкой на фронт в 1914 г. один из солдат держит плакат, адресованный России: «Как от порошка от клопов, будут плясать у нас русские»13.
Вместе с тем спектр настроений австрийских военнослужащих перед отправкой на фронт, был намного шире, чем господствовавшие в печати патриотические штампы. Австрийский историк Ф. Энгель-Яноши, полностью разделяя официальную трактовку военного конфликта как необходимой акции возмездия по отношению к «сербским преступникам», подчеркивал решающее значение психологического фактора: «Приключение влекло, риск, неизвестность, переживание товарищества «один за всех». Я хотел на войну, в свободную большую жизнь, прочь от всех бытовых удобств в Венском Арсенале в то время, когда другие умирали за нас. Действительно сильного монархического чувства я у нас не заметил»14.
Офицер Г. Голлер, анализируя причины массовости добровольческого движения, отмечал, что в глазах записавшихся в армию молодых людей война ассоциировалась с пока еще незнакомым аттракционом, излучавшим особое очарование. По мнению автора воспоминаний, добровольцы явно недооценивали связанную со смертью и кровью негативную ее сторону15. Офицер К. Поппер обоснованно связывал приподнятое настроение, царившее у окружавших его на боевом марше солдат, скорее с радостью от участия в больших маневрах, нежели с пробудившимся у них патриотизмом16.
Успешному проведению всеобщей мобилизации способствовало широко распространенное убеждение в кратковременном характере предстоящей военной кампании. Эта мысль, активно пропагандировавшаяся австрийским генеральным штабом, отчеканилась в сознании отправлявшихся на фронт рекрутов: «До рождества мы будем дома!»17. Будущий писатель - антифашист Э. Э. Киш на просьбу своей матери захватить лишнюю пару белья ответил, что он отправляется не на тридцатилетнюю войну . В довоенном обществе еще не пошатнулась вера в торжество здравого смысла, не допускающего самоуничтожения, неизбежного в случае затягивания боевых действий. Германский корреспондент А. Голичер весной 1915 г. стал свидетелем разговора между вернувшимися с русского фронта ранеными форарльбергскими егерями, главной темой которого были мобилизационные настроения августа 1914 г. В умах военнослужащих, вставших под знамена Габсбургов, царило тогда убеждение, что война продлится недолго, самое большее четыре недели. Выход войны за эти временные рамки представлялся военнослужащим безумием, чреватым крахом мировой цивилизации19.
Глубокий анализ «настроений 1914 г.», предпринятый в 1990-е гг. в германской историографии, убедительно свидетельствует о противоречивом характере восприятия начала Первой мировой войн мобилизованными и гражданским населением, в котором ненависть к врагу и уверенность в скорой победе тесно переплетались со страхом за дальнейшую судьбу призванных родственников20. Большинство современных исследователей, локализуя «военное воодушевление 1914 г.» буржуазными кварталами крупных европейских городов, подчеркивают, что в других городских районах и в сельской округе царили чувства подавленности и тревоги. Так, Б. Циман, реконструируя военный опыт баварских солдат в Первой мировой войне, приводит сведения о наполненных женскими рыданиями сценах прощания с рекрутами при отправке их на фронт. Националистическая мотивация войны и навязывавшийся официальной пропагандой образ врага совершенно не разделялись обоснованно испытывавшими тревогу за судьбу будущего урожая зажиточными слоями сельского общества .
Схожую позицию разделяет историк из Инсбрука К. Айстерер обоснованно считающий несколько преувеличенным масштаб патриотических настроений австрийском обществе. По данным автора, описание военного воодушевления ограничивается официальной литературой тех лет и воспоминаниями офицеров. Тщательно изучив переписку императорских егерей, считавшихся элитной группой в Габсбургской армии, он установил, что нередко в тирольских семьях царила подавленность, вызванная началом войны22.
Публикация документов тирольского земельного архива, предпринятая в 2006 г. его сотрудником О. Юбереггером, проливает свет на целую палитру настроений, царивших в Тироле в первые месяцы Первой мировой войны. В них наряду с милитаристской эйфорией изначально присутствовали не только социальная апатия, но и активное неприятие развязанной правящими кругами Габсбургской империи бойни. Уже 2 августа 1914 г. учитель народной школы А. Лейбрехт из Шваца в разговоре со своим мобилизованным коллегой заявил, что .«в войне Австрии с Сербией прав сербский народ, поскольку он был принужден к ней политикой Австрии и сражается за свою свободу... Сначала следует проучить тех, кто вызвал войну... Немецкий народ достиг своего исторического пика и поэтому должен, подобно грекам и римлянам, погибнуть, освободив место другим нациям»23.
Цензурные мероприятия в Австро-Венгрии
За соблюдением норм чрезвычайного законодательства было призвано следить управление военной охраны61 (далее - УВО), начавшее свою работу 27 июля 1914 г. Компетенция УВО распространялась на представленные в австрийском рейхсрате провинции и территорию Боснии-Герцеговины. В венгерской половине Монархии полномочия указанного ведомства ограничивались сферой деятельности «общих министерств». Главой УВО был назначен фельдмаршал-лейтенант Л. фон Понтемальгера. Личный состав ведомства комплектовался из сотрудников генерального штаба и негодных к фронтовой службе (выздоравливавших) строевых офицеров62. Кроме того, в помощь военному персоналу каждое министерство направляло своих уполномоченных, которые участвовали в разработке чрезвычайных распоряжений в своей сфере, утверждая их от его имени. Деятельность чрезвычайного военного органа состояла в своевременной обработке поступавших к нему запросов от центральных учреждений, армейского командования и местных властей. При этом министерства получали все необходимые сведения через откомандированных в состав УВО доверенных лиц63. К компетенции УВО относились предотвращение сбора и разглашения сведений, касающихся проведения военных мероприятий, в прессе и почтовой корреспонденции; консультирование относительно трактовки и применения чрезвычайных распоряжений; недопущение предназначенной к опубликованию официальной информации о приготовлениях, направленных против государства и армии; прием отзывов и предложений, способных облегчить реализацию чрезвычайных распоряжений. Деятельность УВО была также сконцентрирована на пресечении шпионажа, способствуя тем самым разгрузке аппарата военной контрразведки .
В венгерской половине монархии за исполнением чрезвычайных распоряжений следила образованная 24 июля 1914 г. при министерстве национальной обороны комиссия военной охраны (далее - КВО), сформированная из представителей нескольких ведомств. Во главе ее встал государственный секретарь Л. Каратсон фон Иванда. Полномочия австрийского и венгерского чрезвычайных органов были трудно сопоставимы, поскольку собиравшаяся на свои заседания комиссия в Будапеште не могла в отличие от ее венского аналога издавать собственных распоряжений. Существенно различалась компетенция обоих ведомств и в других вопросах. Так, участвовавшие в заседаниях КВО представители венгерских министерств не пользовались статусом доверенных лиц по той причине, что все необходимые меры, направленные на поддержание режима военного времени, принимались непосредственно на высшем ведомственном уровне. Основное внимание венгерской комиссии было сосредоточено на проблемах, связанных с цензурой печатной продукции, борьбой со шпионажем, контролем над почтовым и телеграфным сообщением, делами военнопленных и интернированных, обращением национальной и иностранных валют, мониторингом национальных движений и состоянием пропагандистской работы в тылу.
Для обеспечения надежной коммуникации между Веной и Будапештом министерство национальной обороны откомандировало в столицу империи офицера связи, полномочия которого первоначально осуществлял подполковник Р. Николих. Позднее на этом посту его сменил майор Б. Баркоши-Клопш. Указанным представителям военной администрации вменялось в обязанность бесперебойное обеспечение венгерской стороны информацией, касающейся различных аспектов режима чрезвычайного положения 5. Уже в первые дни войны стало ясно, что инстанции, призванные следить за его неукоснительным соблюдением, по-разному истолковали предоставленный им объем полномочий. Со всей очевидностью отмеченное обстоятельство проявилось в расширении военной юрисдикции на территории Цислейтании, примеру которой отказалось последовать венгерское правительство И. Тисы.
Современная австрийская исследовательница Т. Шеер, подробно проанализировавшая деятельность обеих чрезвычайных инстанций в годы Первой мировой войны, подчеркивает различия в свойственной им практике цензуры периодических изданий. Венгерские власти первоначально воздерживались от предварительной проверки выходившей на территории Королевства периодики, рассматривая цензурные мероприятия своего рода наказанием, применявшимся в отношении слишком ретивых газетчиков. Так, Вену привело в крайнее изумление поступившее из Будапешта 16 августа 1914 г. известие о том, что местная администрация прибегла к предварительной цензуре журнала «Pesti Naplo». Австрийская сторона априори исходила из повсеместно применявшегося принципа заблаговременной цензуры печатных изданий.
Либерализм кабинета И. Тисы, серьезно не покушавшегося на свободу печати, вызвал вполне предсказуемое недовольство военного министерства Австро-Венгрии, глава которого А. фон Кробатин настойчиво добивался введения предварительной цензуры для всей издававшейся в Венгрии периодики66. Со своей стороны, представители КВО твердо стояли на том, что они лишь следовали указаниям своего правительства обеспечить прессе достаточную свободу рук, по возможности направляя ее деятельность в нужное для кабинета русло. Венгерская, сторона упорно сопротивлялась давлению со стороны Штубенринг (неофициальное название военного министерства. - В.М.), который настаивал на ужесточении режима цензуры. Будапешт же не считал предосудительным беспрепятственное обнародование в прессе правдивых сведений, не угрожавших военным интересам и не сеявших паники среди гражданского населения.
Серьезные разногласия, возникавшие между Веной и Будапештом относительно методов поддержания режима чрезвычайного положения, не мешали венгерской стороне самостоятельно выступать с инициативой ограничительных мер, опережая реакцию имперской столицы. Так, 5 ноября 1914 г. КВО незамедлительно информировала своих венских коллег о политике армейского командования Темешвара в области городской телефонной связи, слишком широкий список абонентов которой, по сложившемуся у венгерской стороны убеждению, создавал непосредственную угрозу интересам вооруженных сил. На смену либеральному курсу в отношении цензуры печати, проводившемуся в Транслейтании, со временем пришла более жесткая позиция. Вена, уступая настоятельным требованиям Будапешта, 15 апреля 1917г. обязала земельные правительства, наместничества и прокуратуры в австрийской половине империи передавать в редакции периодических изданий подробный список запрещенных к опубликованию сведений. Разработка соответствующих указаний органам австрийской печати велась отделом цензуры УВО при активном участии офицера связи Б. Баркоши-Клопша67.
Наряду с созданием обоих чрезвычайных органов инструкция 1909 г. на случай всеобщей мобилизации предусматривала учреждение военной пресс-квартиры, которая начала свою работу под руководством полковника М. фон Гоэна 28 июля 1914 г . Подчиняясь непосредственно начальнику генерального штаба, она служила высшим органом, консультировавшим УВО и его аналог в Будапеште по вопросам цензуры прессы. С помощью экспертов военной пресс-квартиры был уточнен список сведений, запрещенных к опубликованию. К ним относилась информация о вражеской армии, на основе которой общественность Австро-Венгрии могла судить об операциях собственных и союзных с ними вооруженных сил. Дававшиеся в печать фронтовые сводки обязательно снабжались штампом «одобрено военной пресс-квартирой» или «одобрено пресс-бюро военного министерства». Под уголовную ответственность подпадали оскорбления и насмешки по адресу вооруженных сил. В том же духе могли быть истолкованы неправильные данные, искажение фактов и неточные формулировки, способные возбудить ненависть и презрение к армии. Тираж периодического издания подлежал при этом конфискации69.
Непосредственно армейская бюрократия принимала все необходимые меры для предотвращения утечки в печать предназначенной для служебного пользования информации. Сошлемся на обнаруженный нами в Венском военном архиве приказ по 5- ой австрийской армии, вышедший 11 июля 1915 г. за подписью ее командующего - генерала пехоты С. Бороевича фон Бойны. В нем среди прочего отмечалось, что «...многие представленные Верховному командованию и, само собой разумеется, задержанные цензурой статьи военных корреспондентов содержали совершенно недопустимые сведения о назначении и устройстве всех укреплений в Южном Тироле...» .
Территориальная принадлежность и национально-конфессиональный состав военнослужащих
При анализе регионального происхождения и национальной принадлежности армейских правонарушителей (табл. № 8) бросается в глаза, что 68% военнослужащих, оказавшихся под следствием представляли венгерскую часть Габсбургской монархии (Транслейтанию), включая пользовавшуюся ограниченной автономией Хорватию-Славонию.
По мнению зарубежных исследователей, широкое представительство венгров среди военнослужащих-девиантов могло быть связано с двумя причинами. Во-первых, они как жители равнинных районов могли испытывать большие трудности в адаптации к условиям горной войны. Второе объяснение заключается в том, что венгры вопреки традиционному причислению их к разряду господствующих наций, нередко считали себя незаслуженно дискриминируемыми по отношению к другим народам Габсбургской империи, прежде всего к чехам и австрийским немцам . На долю Венгерского королевства (без Хорватии-Славонии) падало 60% подследственных. Среди них численно преобладали мадьяры, составлявшие 60% (214 человек). При этом необходимо учитывать, что данная этническая группа включала так называемых «статистических мадьяр», первоначально имевших другую национальность, но при проведении переписи населения 1910 г. причисленных к ним из-за различных причин: ассимиляционных устремлений, напряженного национального климата и прямого вмешательства венгерских чиновников в ее результаты53.
Вторые позиции занимали румыны, которые насчитывали 18% (63 человека). Удельный вес немцев, проживавших главным образом в Трансильванском Зибенбюргене, составлял 11% (39 девиантов). За ними следуют воеводинские сербы - 7% (24 человека), евреи - 3% (10 человек) и словаки - 1% (6 человек). Последняя цифра подтверждает скорее тот факт, что в австро-венгерской армии они по политическим соображениям зачастую заявляли о своей принадлежности к мадьярам54. Один человек представлял хорватскую нацию.
Территориальное распределение подследственных по комитатам Венгрии (табл. № 9) обнаруживает, несмотря на очевидный перевес уроженцев столичного округа Пешт, включая г. Будапешт, весомое представительство (108 человек, или 30%) административных единиц северозападной (Верхней Венгрии) южной и юго-восточной частей Королевства со смешанным мадьяро-сербским (словацким, румынским, немецким) населением. Относительно высокая доля выходцев из южной и юго-восточной Венгрии, объясняется в первую очередь проведением первоочередной мобилизации призывных возрастов из районов Венгрии с преимущественно сельскохозяйственным населением55, в то время как представители аналогичных демографических групп, занятых в военной промышленности наиболее индустриально развитых районов Австрии, а также Чехии и Моравии, как правило, освобождались от призыва56.
В этой связи следует учесть два обстоятельства. В то время когда активно включавшиеся в капиталистическое развитие страны народы (немцы, словаки и евреи) по-преимуществу выбирали путь добровольной ассимиляции с господствовавшим мадьярским этносом, твердо державшиеся своих религиозных традиций и главным образом крестьянского образа жизни румыны, сербы и русины сохранили свою национальную идентичность . Их попытки добиться во время Первой мировой войны более точного указания национальной принадлежности отличившихся в боях воинских частей вызвали единодушный протест влиятельных политиков и прессы, стоявших на платформе «единой венгерской нации» .
Не следует забывать о том, что дважды, в 1914 и 1916 гг. на территорию Венгрии вторгались сербские и румынские войска, приход которых горячо приветствовался их единоверцами. Так, сербское население Сремского комитата активно поддержало армию короля Петра, оказав ей всяческое содействие59. Судя по отчету, представленному в апреле 1915 г. директором почтовой службы премьер-министру Венгрии И.Тисе, численность дезертировавших румын и сербов значительно превосходила их процентную долю в населении страны60. По сведениям, заимствованным из румынских источников, уже в 1915 г. 10 тысяч перебравшихся под защиту Бухареста трансильванских румын были готовы сражаться против Австро-Венгрии61.
Данные о конфессиональном составе правонарушителей, помещенные в таблице № 10, свидетельствуют о том, что численно преобладали военнослужащие католического вероисповедания, насчитывавшие во всех национальных группах 176 человек (49%). С различными течениями в протестантизме главным образом с кальвинизмом и лютеранством, идентифицировали себя 59 человек (17%). Православие исповедовали 57 человек (16%). К униатской церкви принадлежали 55 человек (15%). В иудейской конфессии состояли 10 человек (3%)). Обращает на себя внимание то, что конфессиональная принадлежность корреспондировала с этнической. Так, полученная нами цифра в 77% католиков среди мадьярского населения в целом соответствует данным переписи 1910 г., согласно которым в католической церкви состояли 58,7% представителей указанной этнической группы. Доля немцев-католиков среди девиантов, составлявшая 87%, заметно превышала их представительство в довоенном конфессиональном составе, насчитывавшее 66,6%62.
Обостренным конфессиональным чувством отличались воеводинские сербы, у которых оно было неразделимо с этническим самосознанием. Религиозная принадлежность венгерских немцев была генетически связана как с протестантским вероисповеданием первой волны осевших в Зибенбюргене колонистов, так и с католицизмом переселившихся только в XVIII в. швабов . Разумеется, приведенные данные о религиозном составе венгерских девиантов нельзя интерпретировать как свидетельство их конфессиональной замкнутости в рамках армейского коллектива. В начале XX в. границы между конфессиями стали подвижными, резко увеличилось количество переходов из одного вероисповедания в другое. Так, в первое десятилетие XX в. в лоно католической церкви из других конфессий влились 12000 новых прихожан. Другим важным показателем, характеризующим состояние межконфессиональных отношений в предвоенной Венгрии, служат смешанные браки, составлявшие накануне Первой мировой войны 13% от общего количества бракосочетаний. Говоря о конфессиональных противоречиях как потенциальном источнике национальных конфликтов, П. Ханак категорически не согласен с преувеличением их роли. По его мнению, они были способны внести раскол лишь в ряды высших слоев общества, слабо влияя на поведение широких народных масс, давно живших в ситуации конфессионального смешения .
По данным переписи 1910 г., население Хорватии - Славонии насчитывало 2621954 человек и отличалось менее пестрым национальным составом: 63% были хорватами, а 26% сербами65. В отличие от Венгрии, где мадьяры, обладавшие относительным численным перевесом, жили веками по соседству с представителями других наций, численность сербов, составлявших в 1860 - 1870 -х гг. в гражданской Хорватии около 10%), значительно возросла после демилитаризации Военной границы в 1881 г6 .
Данные о процентном соотношении указанных наций в контингенте армейских девиантов заметно отличались от зафиксированных результатами переписи 1910 г. сведений: 87,5% (49 человек) принадлежали к хорватской нации, а 12,5% (7 человек) к сербской. Анализ территориальной принадлежности хорватских военнослужащих - девиантов показывает, что 62,5%) (35 человек) проживали в населенных пунктах, насчитывавших до 5000; 21,4% (12 человек) - от 5000 до 10000; 16% (9 человек) - свыше 10000 жителей, причем 67%) (6 человек) были уроженцами столичного Загреба67.
Ускоренному социально-экономическому развитию и полноценному строительству национальной культуры существенно препятствовала административная раздробленность хорватских земель. Хотя Февральский патент 1861 г. закрепил за населенной по преимуществу хорватами Далмацией статус австрийской коронной земли, Венгрия, подписавшая в 1868 г. Нагодбу с Хорватии-Славонией, добивалась реинкорпарации Далмации в состав Транслейтании. Вена, опасавшаяся чрезмерного усиления Венгрии за счет объединения Хорватии-Славонии с Далмацией стремилась не допустить возрождения Триединого королевства и всячески поощряла автономистские силы в указанной провинции68.
Иные формы неповиновения и протеста военнослужащих
Исследования российских и зарубежных ученых свидетельствуют, что модели поведения военнослужащих в экстремальной обстановке отличались разнообразием, часто идя вразрез с «запрограммированным» воєнно -политическим руководством стандартом верноподданнического этоса. Сдвиги в их умонастроениях привели к «обвалу» патриотических ценностей164. Для многонациональной Австро-Венгерской империи участие в Первой мировой войне обернулось государственной катастрофой165.
Формы солдатского протеста в годы Первой мировой войны могут быть классифицированы в зависимости от степени конфронтации «отказников» с военной машиной. Действия, которые были направлены на открытый выход из повиновения (нарушение субординации, мятеж) угрожали авторитету командной власти, посягая на незыблемость принципа военной дисциплины .
Путь в вооруженные силы начинался с призывного участка. Процесс консолидации западноевропейских наций, развернувшийся в конце XVIII-начале XIX в., сопрягался с введением всеобщей воинской повинности. В казармы шагнула успешно апробированная в годы Французской революции конца XVIII в. концепция «солдата - гражданина». Гражданско-правовой статус личности предусматривал не только гарантированные ей свободы, но и широкий круг обязанностей. К их числу наряду с уплатой налогов относилась служба в вооруженных силах . В эпоху дуализма она тесно увязывалась с избирательным правом мужчин, хотя последнее приобрело всеобщий характер в Австрии только в 1907 г., а в Венгрии - по окончании Первой мировой войны168. На протяжении XIX в. мужественность осмыслялась через призму постепенно входивших в повседневный обиход воинских добродетелей, а медицинское освидетельствование служило при этом своего рода обрядом инициации подрастающего поколения. Признанных годными к несению воинской службы юношей повсюду чествовали с музыкой и угощениями . С помощью унификации идеала подготовленного к воинской службе мужчины в вооруженных силах Австро-Венгрии осуществлялась политика «культурного империализма». Подчеркивалась цивилизаторская миссия армейских структур по отношению к призывникам - выходцам из экономически отсталых восточных и юго-восточных окраин Монархии170.
Результаты научного проекта «Армия и мужественность в Габсбургской монархии (1868 - 1914/18)», разрабатывавшегося австрийским исследователем К. Хэммерле в Венском университете, убедительно свидетельствуют о наличии диаметрально противоположного отношения среди немецкоязычных призывников Богемии, Моравии и коронных земель Австрии к перспективе воинской службы. Признанная негодной к ее несению молодежь зачастую не скрывала своей радости по этому поводу, связывая предстоящий призыв с неизбежной потерей рабочего места. Успешно же прошедшие медицинское освидетельствование юноши возлагали на службу в армии свои карьерные перспективы. Концепция вооруженных сил как «школы народа», активно внедрявшаяся в сознание рекрутов, перечеркивалась терпевшимися ими оскорблениями и издевательствами со стороны старослужащих. Степень усвоения военными гражданско-правовых ценностей напрямую зависела от их возраста и национально-конфессиональной принадлежности. Немаловажную роль для успешной социализации новобранцев играли род войск и статус армейского коллектива. Так, служба в кавалерийских и артиллерийских частях считалась гораздо престижнее, нежели в пехоте. В свою очередь в рамках каждого рода войск имелись заслужившие хорошую репутацию воинские формирования с богатыми традициями. С началом Первой мировой войны под влиянием милитаристской эйфории и вступивших в силу цензурных ограничений идеализируемая ранее взаимосвязь между мужественностью и воинской службой приобрела по настоящему гегемониальный статус .
Последовавшая вслед за объявлением войны Сербии всеобщая мобилизация застала немало австрийских подданных за границей. К их числу принадлежал рядовой 6-го пехотного полка Л. Рауский, дезертировавший в сентябре 1913 г. в Сербию. Он быстро освоился на новом месте жительства, получив должность бухгалтера на мыловаренной фирме Месаровича и Иовановича в Белграде, приносившую ему неплохое жалованье. В мае 1914 г. Л. Рауский вступил в брак с сербской девушкой. С началом войны он окончательно разочаровался в новой родине, поспешив под габсбургские знамена, но был интернирован сербскими властями как австро-венгерский подданный. Получив долгожданную свободу после военного разгрома Сербии в конце 1915 г., Л. Рауский добровольно явился в комендатуру австрийских оккупационных сил в Вучитине172.
Проживавший в Бухаресте австро-венгерский военнообязанный Я. Вентила, перешел под юрисдикцию «общей» армии после поражения вооруженных сил Румынии в конце 1916 - начале 1917 гг. и фактического выхода ее из войны. Подозреваемому помимо уклонения от призыва инкриминировались государственная измена и преступление против «военной мощи государства». Вскоре выяснилось, что проходивший в 1905 г. воинскую службу в 12-м гаубичном полку Я. Вентила тогда же был комиссован из вооруженных сил после перенесенного им перелома руки. Все выдвинутые против подозреваемого обвинения были сняты .
Следует отметить, что подданные Австро-Венгрии, вопреки значительному ужесточению режима пересечения государственной границы в военное время, довольно часто посещали медицинские учреждения и прославленные курорты в соседней Германии. Признанный годным к воинской службе, несмотря на имевшиеся у него заболевания сердца и легких, ландштурмист 13-го пехотного полка И. Пинкус 21 марта 1917 г. по совету своего лечащего врача в пульмонологической клинике Красного Креста в Гоэнлихине отправился для 2-х недельного наблюдения, а затем и лечения в санаторий Ильменау. Явившись 10 апреля 1917 г. в австрийское генеральное консульство в Берлине, Пинкус письменно поставил в известность военные власти о том, что из-за болезни он не может своевременно прибыть в предписанное ему место службы174.
Объективные трудности возникали при проведении всеобщей мобилизации в расположенных вблизи от вражеских границ населенных пунктах. Многие из них вскоре перешли под контроль противника, целиком исключая организацию мобилизационных мероприятий. Оказавшись на временно оккупированной территории, австро-венгерские военнообязанные часто по недоразумению считались «уклонистами». Такого рода казус произошел с С. Тешевичем, незадолго до начала войны комиссованного из вооруженных сил. Еще до вручения ему повестки о призыве на военную службу в боснийский Калиновик вступила черногорская армия, угнавшая часть местного населения на свою территорию.
В числе депортированных, размещенных в с. Ясеница, находился С. Тешевич вместе со своей матерью. Черногорцы широко использовали труд насильственно перемещенных лиц в сельском хозяйстве. Когда С. Тешевич томился в неволе, австрийские власти необоснованно приписали ему уклонение от воинской службы и государственную измену. После военного разгрома Черногории в 1916 г. Тешевич был помещен в специальный лагерь в Шопроне, где в течение трех месяцев проходил проверку благонадежности. Сыграла свою роль военная инвалидность, снявшая подозрения в коллаборационизме . По иронии судьбы к числу «уклонистов» необоснованно отнесли галицийского русина Ф. Брошака, служившего до войны в полиции округа Гусятин. Всю ответственность за неявку резервиста на призывной пункт в крепости Перемышль в августе 1914 г. взял на себя жандармский вахмистр Р. Паш, распорядившийся направить Ф. Брошака для контроля над проведением мобилизационных мероприятий в округе. Вскоре русские войска начали осаду Перемышля, сделав невозможным призыв самого Ф. Брошака. Он, благополучно пережив краткосрочный период оккупации, добровольно зарегистрировался в местной жандармерии и был призван на военную службу176.
Объективный анализ судебных актов позволяет констатировать, что «уклонисты» руководствовались и национально-политическими соображениями. Не дожидаясь вручения повестки, румын Н. Буня, прошедший в конце декабря 1915 г. медицинское освидетельствование, в мае 1916 г. самовольно покинул расположенное вблизи от румынской границы с. Петрилла. При вступлении румынских войск на венгерскую территорию в августе 1916 г. обвиняемый приветствовал их как освободителей. Судя по материалам следствия, Н. Буня вызвался показать соплеменникам дорогу к дому лесника, утверждая, что там прячется местный нотариус. Румынские солдаты обыскали дом, но никого не нашли. До своего ареста в январе 1917 г. после изгнания оккупантов, обвиняемый скрывался в окрестных лесах вместе с единомышленниками Г. Грецой и С. Рурой. В сентябре 1917 г. уголовное дело было прекращено за гибелью в бою призванного на воинскую службу обвиняемого .
Основные проблемы, возникавшие на пути своевременного призыва проживавших на территории империи австрийских военнообязанных, были связаны с отмечавшимися накануне Первой мировой войны серьезными упущениями в работе медицинских комиссий и гражданских органов управления. Призванный зимой 1912 г. на военные сборы резервист 56-го пехотного полка И. Яворский тяжело заболел, нуждаясь в длительном лечении. Медицинская комиссия при краковском гарнизонном госпитале была уполномочена рассмотреть ходатайство о комиссовании из вооруженных сил, поступившее от перенесшего тяжелое заболевание военного. Поскольку И. Яворский не был устно проинформирован о вынесенном на заседании военно-врачебной комиссии решении, он обратился за необходимым разъяснением в канцелярию госпиталя. Там его заверили в том, что он будет повторно вызван для получения требуемых документов вместе с оставленным в канцелярии военным билетом. Так и не дождавшись обещанных бумаг до лета 1914 г., обвиняемый пришел к выводу, что он освобожден от воинской службы.
