Содержание к диссертации
Введение
Глава 1: Проблема модернизации в свете цивилизационно-дискретного развития России. Стр.12
1. Специфика российского культурно-исторического пути как цивилизационно-дискретного развития: постановка проблемы Стр. 12
2. «Цивилизации» и «субцивилизации» как элемент культурно-исторической дискретности. Стр. 18
3. Модернизация как процесс обновления и развития: типы модернизации. Стр. 34
Глава 2: Домодернизационный период: средневековые российские субцивилизации. Стр. 51
1: Киевская Русь - «русская Европа». Стр. 52
2: Эпоха раздробленности и «ордынская» эпоха - «переходный этап» в истории российской цивилизации. Стр. 58
3: Московская Русь (Московия) - «антиевропейский соблазн» русской истории. Стр. 66
Глава 3: Эпоха модернизации: петербургская субцивилизация. Стр. 78
1: Культурно-цивилизационное своеобразие старта российской модернизации. Стр. 79
2: Своеобразие и противоречивые результаты первой волны модернизации. Вторая волна модернизации: pro е contra. Стр. 90
3: Специфика третьей волны модернизации и проблема российского традиционализма. Стр. 104
4: Роль новой российской духовной и художественной культуры в осмыслении и корректировании процесса модернизации. Стр. 113
Глава 4: Эпоха модернизации: советская субцивилизация. Стр. 134
1. Становление и упрочение советской субцивилизации: противоречия четвёртой волны модернизации. Стр. 135
2: Кризис, последняя волна модернизации, крах субцивилизации. Стр. 155
Заключение. Стр. 177
- Специфика российского культурно-исторического пути как цивилизационно-дискретного развития: постановка проблемы
- Киевская Русь - «русская Европа».
- Культурно-цивилизационное своеобразие старта российской модернизации.
Введение к работе
Актуальность диссертационного исследования. Теория и история российской культуры стояла и стоит перед проблемой осмысления и научной типологизации российского исторического пути, а также создания прогностической методологии, позволяющей не только объяснять, но и до известной степени предсказывать развитие российской цивилизации. Это актуально, потому что современная Россия находится в состоянии полномасштабной структурной трансформации всех сторон своего цивилизационного и социокультурного существования.
Проблема исторического пути и сущности России как цивилизационного феномена является одной из стержневых и предметообразующих для русской философии. Несмотря на длительную традицию в осмыслении российского исторического пути и судьбы, поисков «русской идеи», способов самоидентификации России, единого и эффективного в современных условиях ответа на эти вопросы нет до сих пор. Более того - многолетняя, длящаяся не один век дискуссия о понимании закономерностей российской историко-культурной эволюции не только далека от разрешения, но и имеет тенденцию к обретению своего рода «второго дыхания; данная тематика обречена ещё долго оставаться актуальной для отечественной науки. Россия вновь ищет способы обновления не только экономики, государственных структур, общественных и политических институтов, но и всей системы ценностей, всех социокультурных основ своего бытия, как и способов жизни российского общества, адекватных реалиям современности. В свете вышесказанного обращение к проблеме исторического пути России, к способам объяснения и типологизации особенностей её культурно-цивилизационного развития и, в связи с этим - к проблематике модернизации России представляются актуальными.
Степень разработанности проблемы. Литература, посвященная проблематике российской историософии, чрезвычайно обширна. Прежде всего, это труды русских философов, создавших традицию осмысления особенностей культурно-исторического пути России (П. Н. Чаадаев, Н. Я. Данилевский, К. Д. Кавелин, Ю. Ф. Самарин, Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С. Н., Е. Н. и Н. С. Трубецкие, Г. П. Федотов, Г. Г. Шпет, В. Ф. Эрн). В советской и современной отечественной литературе эта линия продолжена в трудах таких исследователей, как М. К. Мамардашвили, Г. О. Батищев, М. К. Петров, Э. С. Маркарян, В. В. Налимов, А. Я. Гуревич, А. Д. Сахаров, Л. Н. Гумилёв, Ю. М. Лотман, Д. С. Лихачёв, о. А. В. Мень и другие. Среди историософской и культурологической традиции выявления специфики русского пути развития особо следует выделить спор западников и славянофилов и осмысление его в отечественной философской и культурологической литературе конца XX века, а также в трудах западных исследователей - таких, как Дж. Биллингтон, Ф. Бродель, Ч. Данинг, Н. Дэвис, А. Каппелер. Подключение зарубежных материалов особенно интересно и перспективно в научном отношении, так как зарубежные авторы были в значительной степени свободны от традиционных российских пристрастий и антипатий и в силу этого вносили свежую своеобразную (хотя подчас и дискуссионную) ноту в общую тональность научных высказываний по интересующей нас проблематике.
В литературе, связанной с осмыслением отечественной истории и культуры, особо важными для данного исследования явилась «цивилизационная» и «диалоговая» парадигмы культурологии (представленная в трудах Н. Данилевского, О. Шпенглера, А. Тойнби, П. А. Сорокина, К. Ясперса, М. Бубера, М. М. Бахтина, Л. Н. Гумилёва. М. К. Петрова, А. С. Ахиезера, А. Я. Гуреви-ча, Э. С. Маркаряна. А. И. Арнольдова, И. Н. Ионова, В. М. Межуева, Л. Н. Когана, Н. С. Злобина, М. С. Кагана, В. Е. Давидовича, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского).
Особый блок литературы связан с анализом феномена модернизации как западными авторами - классическими (К. Маркс, О. Конт, Ч. Кули, Э. Дюрк-
гейм, Ф. Теннис) и современными (Д. Лернер, Ш. Айзенштадт, У. Бек, 3. Бауман, У. Мур, Н. Смелзер, А. Инкелес, Д. Смит, А. Франк, С. Хантингтон, Ф. Кардозо, У. Ростоу, Дж. Гэлбрайт, Ю. Хабермас, А. Тоффлер, Д. Белл, Дж. Пламенатц, Р. Пенок, Э. Гриффис, С. Липсет, Г. Алмонд, Л. Пай, Э. Гидденс), так и отечественными (П. А. Сорокин, Б. С. Ерасов, Ю. Г. Ершов, Л. А. Закс, М. С. Каган, В. Е. Кемеров, Т. X. Керимов, В. И. Копалов, В. А. Лоскутов, В. М. Межуев, Н. Н. Моисеев, В. В. Скоробогацкий, М. Н. Эпштейн, Ю. В. Яко-вец).
Несмотря на разнообразную и обширную литературу по проблеме исторического пути России, многие вопросы остаются без ответа. В частности, таковым является вопрос: можно ли считать российскую культуру целостным и устойчивым образованием, или речь должна идти о различных дискретных российских цивилизациях? В работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Н. Н. Бердяев писал: «В истории мы видим пять разных России: Россию киевскую. Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, императорскую, и, наконец, новую советскую Россию» [19, с. 7] (впоследствии Бердяев гипотетически предсказал и появление новой, постсоветской России). Следовательно, по Бердяеву, в историко-культурной эволюции России преобладают дискретные характеристики. Если же признаётся цивилизационная дискретность российской культуры и социума, то каким образом соотносится единство и разнообразие русской культуры и истории? Наконец, нет ясности в вопросе связи характеристик цивилизации и процессов модернизации. Вопрос о сути модернизации и особенностях её осуществления тоже требует прояснения.
Все вышеозначенные вопросы и составляют проблемное поле диссертационного исследования.
Объект и предмет исследования. Объектом исследования является историко-культурный путь, пройденный российской цивилизацией. Предметом исследования выступают присущие ей специфические особенности дискретного развития посредством последовательно сменяющих друг друга «исто-
рических организмов» (Н. Данилевский), имеющих разную парадигму эволюции и разную семантику, а также сущность и содержание модернизацион-ных процессов в России: оба эти аспекта научного рассмотрения находятся в тесной связи друг с другом.
Основной целью представленной работы является рассмотрение культурно-исторического развития России как смены субцивилизаций и модерни-зационных волн. Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:
выявить цивилизационные особенности России;
понять взаимосвязь единства и субцивилизационной дискретности в культурно-историческом развитии России;
проанализировать сущность модернизации как способа обновления культуры и социума, а также типы модернизации;
на основе выявленной сути модернизации представить исторический путь России как смену домодернизационных и модернизационных эпох;
рассмотреть исторически сложившиеся субцивилизации как этапы культурно-исторического пути России, а также факторы, влияющие на формирование каждой из них;
раскрыть динамику модернизации и антимодернизации и воздействие последней на характер развития исторических, цивилизационных и социокультурных ситуаций в России.
Теоретическая основа диссертации определена предметной областью, целью и задачами исследования.
В определении особенностей русской культуры и исторического пути развития России значимыми явились работы Н. А. Бердяева (в особенности его идея «пяти России» и концепция катастрофичности русского пути), Н. Я. Данилевского, Б. П. Вышеславцева, И. А. Ильина, К. Д. Кавелина, Ф. А. Степуна, Е. Трубецкого, Г. П. Федотова, С. Л. Франка;
В понимании сути исторического процесса наибольшее значение имели труды авторов, разрабатывающих цивилизационные и диалоговые подхо-
ды - помимо вышеперечисленных, к ним можно добавить исследования таких авторов, как А. С. Ахиезер, Д. Г. Горин, Н. И. Горин, В. К. Кантор, Д. С. Лихачёв, Ю. М. Лотман, А. А. Нещадин, А. С. Панарин, Г. С. Померанц, Б. А. Успенский, А. Я. Флиер;
Также большое методологическое значение имели труды, в которых осуществлялась критика узости славянофильства как классиками отечественной философии (В. С. Соловьёв, Н. А. Бердяев, Ф. А. Степун, Г. П. Федотов), так и современными авторами (Л. А. Аннинский, Ю. Г. Ершов, А. Б. Зубов, А. А. Кара-Мурза, В. Е. Кемеров, И. М. Клямкин, В. В. Лапкин, В. А. Лоскутов, В. В. Скоробогацкий, А. И. Уткин, С. В. Цирель, И. Г. Яковенко, А. Л. Янов);
Существенный вклад в разработку проблемного поля внесли работы культурологов как отечественных (А. И. Арнольдова, А. С. Ахиезера, М. М. Бахтина, А. Я. Гуревича, В. Е. Давидовича, Н. С. Злобина, И. Н. Ионова, М. С. Кагана, Л. Н. Когана, Д. С. Лихачёва, Ю. М. Лотмана, Э. С. Маркаряна. В. М. Межуева, Б. А. Успенского, Л. А. Шумихиной), так и зарубежных (Ф. Боаса, Ф. Брентано, В. Вундта, Дж. Гершковича, К. Гиртца, У. Гуденау, Д. Деннета, Э. Кассирера, К. Клакхона, А. Кребера, Б. Малиновского, Дж. Мел-вила, Дж. Мердока, М. Мид, О. Оттенберга, С. Линкера, А. Радклифф-Брауна, М. Шелера, Л. Уайта, Й. Хейзинги);
Особое место в диссертации занимает проблема модернизации. Для её решения наиболее значимыми стали работы Ш. Айзенштадта, 3. Баумана, У. Бека, Н. Вернек Содре, Э. Гидденса, Д. Лернера, Н. Смелзера, С. Хантингтона;
Понимание современного этапа развития культуры и социума в России опирается на исследования классиков социологической мысли XX века, в работах которых разрабатываются проблемы системной организации социумов (в том числе - цивилизаций): Э. Гидденс, Н. Луман, Р. Мёртон, Т. Пар-сонс, П. Штомпка, а также авторов концепции символического интеракцио-низма (Г. Блумер, Дж. Г. Мид, Т. Партленд, Т. Шибутани).
Методологической основой работы являются:
дискретно-цивилизационный анализ исторического развития;
системный подход;
диалогово-культурологическая парадигма.
Научная новизна диссертации заключается в следующем:
культурно-историческое развитие России рассматривается в тесном единстве с проблемой модернизации, что позволило выделить в истории России домодернизационные и модернизационные эпохи;
впервые осуществлена попытка понять культурно-историческое развитие России как смену субцивилизаций, что позволило увидеть и единство, и многообразие (дискретность) российской цивилизации;
выявлено теоретическое многообразие понимания модернизации и определена специфика модернизационных процессов в культуре и истории России.
Положения, выносимые на защиту:
1). Культурно-историческое развитие России в концепции автора предстаёт как неоднократная радикальная трансформация русского культурно-исторического типа, является дискретным процессом смены субцивилизаций: киевской, «ордынской», московской, петербургской, советской, постсоветской. Между ними - при сохранении основных черт российской цивилизации - наблюдается ситуация частичного разрыва преемственности. Фундаментальную семантику отечественной цивилизации можно определить как сочетание единства и дискретности;
2). Субцивилизации - особые «исторические организации», являющиеся модификациями целостной цивилизации, наиболее крупный сегмент целостной цивилизации, отличающийся пространственно-временной, ценностно-духовной, культурно-материальной и социально-организационной спецификой, позволяющих выделить данный феномен из цивилизации в целом.
3). Историю России можно разделить на два больших этапа: домодерни-зационный (киевская, «ордынская» и московская субцивилизации) и модер-
низационный (петербургская и советская субцивилизации). Критерием принадлежности той или иной субцивилизации к каждому конкретному этапу служит традиционалистский или посттрадиционалистский характер данной субцивилизации;
4). Модернизация - процесс обновления, охватывающий всю совокупность материальных и духовных факторов человеческого бытия, имеющий характер поступательного позитивного развития, направленного на обогащение и усложнение культуры, социума, человека. Под модернизацией не могут быть понимаемы процессы регенеративного характера, упрощающие и при-митивизирующие социальные структуры и культуру; вместе с тем модерни-зационные процессы, наряду с достижениями, предполагают и потери в разных областях жизни;
5). На протяжении Нового и Новейшего времени все модернизации (в том числе российские) носили вестернизированный характер: поэтому имеет смысл говорить о вестернизации в той или иной степени как о неотъемлемом элементе самого модернизационного феномена в его реалиях последних нескольких столетий. Все состоявшиеся российские модернизации проходили в рамках догоняющего типа культуры и несли в себе характерные черты и матрицу развития последнего. Однако необходимо отнестись к этому факту как к историческому, но не как к абсолютно прогностическому: неизбежную вестернизацию можно рассматривать как фактологическую данность, сознавая, что в дальнейшем (и в принципе) картина может измениться - в «идеальном типе» модернизации вестернизация присутствовать не обязана;
6). В России модернизационный процесс происходит как последовательность волн модернизации - больших социокультурных процессов, находящихся применительно друг к другу в отношениях преемственности и в то же время предполагающих разрывы, отчего весь процесс носит дискретный характер.
Практическая значимость исследования состоит в том, что материалы диссертации, включая содержащиеся в ней теоретические выводы и положе-
ния, могут быть использованы в рамках учебного процесса при изучении и преподавании философии, истории Отечества и культурологи в высшей школе. Выводы и фактические данные, содержащиеся в диссертации, могут быть использованы и в ряде других учебных дисциплин гуманитарного характера (политология, социология, конфликтология). Кроме того, результаты данного диссертационного исследования могут иметь общеметодологическое значение для решения и прогнозирования современной социокультурной и политической проблематики.
Практическая апробация научной работы. Основные положения данной работы (в её различных аспектах) были изложены диссертантом на научно-теоретических конференциях (международных и всероссийских):
- научно-практическая конференция «Российская культура на рубеже пространств и времён» (Гуманитарный университет, г. Екатеринбург, 14-15. V. 1998).
научно-практическая конференция «Экономическая, правовая и духовная культура России на рубеже тысячелетий» (Гуманитарный университет, г. Екатеринбург, 20-21.V. 1999).
научно-практическая конференция «Ценности и социальные технологии демократического общества XXI века как цель высшего гуманитарного образования» (Гуманитарный университет, г. Екатеринбург, 22-23. V. 2000).
IV ежегодная научно-практическая конференция «Проблема нового гуманизма в мировом и российском контексте» (Гуманитарный университет, г. Екатеринбург, 17-18.V. 2001).
V ежегодная научно-практическая конференция «Глобализация: реальность, противоречия, перспективы» (Гуманитарный университет, г. Екатеринбург, 15. V. 2002).
Международная научно-практическая конференция «Коллизии свободы в постиндустриальном обществе» (Гуманитарный университет, Фонд Фридриха Науманна, г. Екатеринбург, 15-16. V. 2003).
- Международная научно-практическая конференция «Толерантность в
условиях цивилизации локальных войн. Тайм-аут или мораторий» (УрГУ, г.
Екатеринбург, 22-24.1. 2004).
VII международная научно-практическая конференция «Информационная эпоха: Мир - Россия - Урал» (Гуманитарный университет, Генеральное консульство США в Екатеринбурге, г. Екатеринбург, 12-13. V. 2004).
Всероссийская научно-теоретическая конференция «Социальные конфликты в России в XVII-XVIII вв.» (Научно-исследовательский институт гуманитарных дисциплин при правительстве Республики Мордовия, г. Саранск, 18-22.V. 2004).
Региональная научно-практическая конференция «Гражданская позиция, духовность и патриотизм молодежи - будущее России (Администрация города Тобольска, Комитет по образованию города Тобольска, Тобольский государственный историко-архитектурный музей-заповедник, Тобольская православная духовная семинария, Тобольский государственный педагогический институт им. Д.И.Менделеева, 19. IV. 2005).
Всероссийская научно-практическая конференция «Великая Война: Великая Победа и Великая Трагедия» (Администрация г. Екатеринбурга, Институт военной истории МО РФ, Центр военных и военно-исторических исследований Гуманитарного университета, УрГПУ, Муниципальный музей Памяти воинов-интернационалистов «Шурави», Свердловская областная общественная организация «Союз офицеров запаса», 23-24. IV, 2005).
VIII международная научно-практическая конференция «Между прошлым и будущим : социальные отношения, ценности и институты в изменяющейся России» (Гуманитарный университет, г. Екатеринбург, 17-18. . 2005).
Кроме того, работа была обсуждена на заседании кафедры социально-гуманитарных дисциплин Гуманитарного университета. Различные положения данного исследования отражены в 27 публикациях.
Структура диссертации определяется её целями и задачами. Работа состоит из введения, четырёх глав, включающих 12 параграфов, заключения и списка использованных источников и литературы. Содержание работы изложено на 182 страницах. Список литературы содержит 294 наименования.
Специфика российского культурно-исторического пути как цивилизационно-дискретного развития: постановка проблемы
«Историософское осмысление пути России - одна из постоянных тем и проблем русской мысли. Представляется, что в резко изменившейся жизненной ситуации наших дней эта традиция нуждается в продолжении и развитии. Уже недостаточен анализ историософских идей прошлого; необходим сегодняшний, рождённый сегодняшним положением дел анализ «русского пути»: слишком серьёзен и значителен пережитый и накопленный Россией опыт, чтобы не попытаться его заново осмыслить» [101, с. 13]. Эта констатация В. Кантора может послужить эпиграфом ко всему данному исследованию (и к рассматриваемой в нём проблематике), тем более что, по совершенно верному замечанию В. Копалова, все аспекты историософии «связаны с прогностической функцией философии истории, со стремлением обнаружить смысл истории и её отдалённые перспективы» [69, с. 305].
Существенной проблемой является тот неоднократно констатируемый в последнее время факт, что традиционные (особенно для советского и постсоветского социумов) историософские схемы чем дальше, тем больше оказываются трудноприменимыми для объяснения и осмысления исторического пути России (и не только России!). По отношению к российским реалиям данная проблематика стоит многократно более остро - по причинам особого социокультурного положения сегодняшней России, о котором точно выразился В. Кемеров: «Россия 90-х гг. нашего столетия (то есть, XX века - Д. С), вступив на путь реформации, оказывается перед своеобразным парадоксом. Она стремится включиться в постсовременный мир, отказывающийся от одномерных представлений об индустриальном, экономическом, техническом и научном развитии человечества. Вместе с тем, она не может опереться на твёрдую почву социальных и культурных форм, воспроизводящих общественную систему, то есть, на надёжную связанность её элементов во времени и пространстве, элементарную согласуемость действий и помыслов людей в их социальной жизни» [110, с. 213].
Такой диагноз представляется точным, однако можно сделать следующее, уточняющее дополнение. Отмеченный В. Кемеровым парадокс проистекает из того, что в современной России - едва ли не впервые за несколько столетий - имеет место полномасштабный цивилизационный и связанный с ним аксиологический кризис, коренящийся в потере Россией традиционного (для нескольких последних веков) имперского статуса. Можно констатировать совершенно определённо: современная (постсоветская) Россия ещё не обрела устойчивой самоидентификации (как в своё время высказался Н. Гоголь, «велико незнание России посреди России») [55, с. 5]. К тому же — и это уже неоднократно отмечено современными исследователями - состояние «посткоммунизма» (термин Б. Капустина) в принципе не даёт на сегодняшний день окончательной возможности идентифицировать современное социокультурное состояние в привычных и отработанных категориях [198 , с. 16].
Таким образом, на повестку дня выдвигается первая основная проблема, лежащая в основе данной работы - выяснение фундаментальных характеристик российской цивилизации. Очевидно, что «философия истории всегда представляет собой попытку универсального понимания истории, отыскание во внешнем многообразии и непохожести локальных культур, стран и народов единое основание исторического развития человечества» [202, с. 134]. Общеизвестно, что споры о месте российской цивилизации в этом самом «едином основании исторического развития человечества» и о имманентно присущей ей специфике составляют чуть ли не главную семантическую основу всей отечественной публицистики, общественных наук и (в значитель ной степени) литературы на протяжении последних 200 лет (а фактически ещё раньше — начиная, как минимум, с церковной реформы XVII в. При этом, однако, зачастую за кадром остаётся вопрос особой важности: о какой, собственно, российской цивилизации конкретно идёт речь? И это составляет первую узловую точку проблемы.
В своей известной работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Н. Бердяев произвёл констатацию, имеющую прямое отношение к интересующей нас проблеме. «В истории - сообщает философ - мы видим пять разных России: Россию киевскую. Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, императорскую, и, наконец, новую советскую Россию» [19, с. 7] (впоследствии Бердяев гипотетически предсказал и появление новой, постсоветской России)1. Позднее философ повторил свой прогноз в работе «Русская идея» [201, с. 449]. То есть, в нашей отечественной истории (и истории культуры) необходимо говорить не о единой, последовательно развивающейся цивилизационной линии (не только о ней - единая российская цивилизация, разумеется - реальность), а о нескольких последовательно сменяющих друг друга типах более дробного, нежели цивилизация, порядка. Иначе говоря, того плавного течения исторического процесса, которое обычно описывается в учебниках и традиционно ориентированных исследованиях, в реальности нет - вместо него имеет место неоднократная и радикальная трансформация основ отечественной цивилизации.
Киевская Русь - «русская Европа».
Даже самый беглый взгляд на Киевскую Русь как на субцивилизацию позволяет сделать вывод: в её лице мы видим сообщество, практически неотделимое в основных своих чертах от современной ей Европы (на это прямо указывал Г. Федотов)[245, т. 2, с. 279]. Сходство настолько демонстративно и совпадения так многочисленны, что имеются все основания причислить Киевскую Русь и её ближних и дальних европейских соседей к одному цивили-зационному и культурному типу: «Киевская Русь была органической частью единой в то время юной западной цивилизации»[227, с. 247] . Признаки сходства здесь можно сгруппировать следующим образом:
а). Геополитический фактор. По определению Ф. Броделя, «первоосновой цивилизации является пространство, которым определяется физиологические возможности и зачастую жёсткие границы её роста... Цивилизации представляют собой пространственные зоны... диктующие человеку условия его существования и, в свою очередь, преобразуемые его усилиями» [31, с. 608]. С этой позиции применительно к киевской субцивилизации можно отметить следующее. Хотя территориально Киевская Русь уже тогда была значительно больше многих европейских стран того времени, тем не менее, того гигантского дисбаланса, которым характеризуется соотношение территорий Московской Руси, Российской империи и СССР сравнительно с сопредельной Европой, в киевскую эпоху однозначно не было. Напомним: на момент становления (IX-X вв.) и расцвета (1-я половина XI в.) Киевская Русь контролировала территории современных Украины, Беларуси и некоторых западных и северозападных регионов России. При всей солидности своих владений Киевская держава вполне могла сравниться со многими тогдашними европейскими государствами (например, со «Священной Римской империей германской нации») и не выглядела в глазах европейцев тем «территориальным монстром», каким позднее смотрелись её преемники.
Такое геополитическое состояние страны влекло за собой весьма существенное последствие: была весьма высока потенция к интенсивному пути развития (а не к экстенсивному, что будет характерной особенностью всех последующих субцивилизаций Руси-России). То есть, вектор развития Киевской Руси в плане геополитическом потенциально совпадал с европейским.
б). Генезис и структура государства. Здесь ситуация, опять-таки максимально совпадающая с европейской. И в Европе, и в Киевской Руси мы видим характерную картину становления и структурирования государства из «полуварварского» состояния, конкретно - из состояния полного господства родовых, племенных и общинных отношений. О полном господстве родового начала в средневековой российской государственности подробно писали С. Соловьёв и В. Ключевский; из родовых отношений выводил русскую государственность К. Кавелин [98, с. 343-350]. Что характерно, К. Кавелин считал (совершенно справедливо) такое состояние старта государственности естественным и даже стандартным для любого сообщества: «этот начальный общественный тип играет большую или меньшую роль во всех мало развитых обществах» [98, с. 343-350]. Европа тогда тоже была «мало развитым обществом», и возникновение европейской государственности из господства кон кретного рода прекрасно прослеживается на примерах Франции, Германии, Польши, скандинавских стран. Ф. Энгельс - вслед за Л. Морганом - считал всякую государственность происходящей из родового строя (приводя примеры из истории Древней Греции, Рима и германских «варварских королевств»
- последние прямо указывают нам на средневековую Европу!).
Необходимо учитывать, что и в Европе, и в Киевской Руси в это время безраздельно господствовали отношения натурального товарообмена, совершенно не располагающие к центростремительным тенденциям в государственном строительстве (и очень располагающие к тенденциям центробежным
- то, что А. Ахиезер удачно назвал «локализмом») [7, с. 105]. Такое состоя ние государственных структур дало возможность многим исследователям (например, Ф. Гримберг - применительно к Киевской Руси) сделать парадоксальный вывод о «виртуальности» государства как института в эпоху раннего европейского средневековья. Речь идёт о том, что государственные структу ры существуют как бы номинально, но не де-факто: властная вертикаль прак тически или частично отсутствует, реально всё определяют архаические до государственные институты и традиции. Поэтому не только Киевская Русь, но и, скажем, империя Карла Великого были как бы «номинативны» по сути своей
- они существовали документально, но не воплощались практически. Применительно к Киеву это точно констатировал Дж. Биллингтон, отметив, что основой киевской цивилизации «была не столько территориально оформ ленная государственность, сколько цепочка укреплённых городов, объеди нённых не очень крепкими религиозными, экономическими и династически ми связями» [25, с. 34]. в). Юридический статус. Как известно, исторически первым зафиксированным кодексом законов на Руси была «Русская Правда» Ярослава Мудрого (XI в). Если сравнить её с предшествующими ей известными европейскими юридическими сводами - античными кодексами, византийским Кодексом Юстиниана, германскими «варварскими правдами» (например, с «Салической Правдой» короля Хлодвига), то картина окажется предельно отчётливой - все аналогии исключительно с Западной и Центральной Европой. Сходство с «варварскими правдами» - практически по всем пунктам: от названия (в обоих случаях - «Правда») до характера взысканий с виновных. Юридические ритуалы в «Русской Правде» и в европейских «варварских» кодексах также совпадают. Так что и здесь ситуация выглядит в значительной степени идентичной (о различиях - ниже); причина в том, что по характеру и генезису собственного социума Киевская Русь была несравненно ближе к западноевропейским сообществам, нежели к Византии.
г). Традиции свободы и самоуправления. В киевской субцивилизации имелись солидные (причём институционализированные) традиции демократического самоуправления, по целому ряду признаков совпадающие с европейскими аналогами. Эти традиции - и в Европе, и в Киевской Руси - восходили к временам «военной демократии» (то есть, являлись усовершенствованной модификацией догосударственных форм управления). Самым известным проявлением этого стала практика народных собраний в качестве высших органов, осуществляющих управленческие функции. Реалии отечественной истории послекиевских эпох неопровержимо свидетельствуют: традиции веча не были забыты даже на излёте московского периода русской истории. Если же вспомнить, что во многих странах Европы, особенно Северной, тинги (народные собрания) стали основой для формирования парламентаризма, то можно - с известной долей допущения - предположить, что веча в России вполне могли сыграть аналогичную роль. Это даже не виртуальность - достаточно вспомнить, что позднейшие Земские соборы во многих своих чертах воспроизводили некоторые моменты из практики веча.
Кроме того, определённым гарантом живучести демократических элементов в жизни Руси (особенно на местном уровне) была община - институт, продержавшийся в России до XX века и определявший в жизни российского социума невероятно много (на селе - практически всё). Русские историки-славянофилы видели в общине «основу русской государственности, определяющий для последующей русской истории фактор» (А. Ахиезер) [7, с. 94]. Если историки-славянофилы в чём-то и преувеличили, то только в стремлении видеть в общине непременную специфику России. На самом деле достаточно вспомнить факты, приведённые Ф. Энгельсом в «Происхождении семьи, частной собственности и государства, чтобы убедиться: общинная практика для Европы (эпохи «варварских королевств» - то есть, стадиального уровня, идентичного таковому для Киевской Руси) была нормой, а в странах Северной Европы - вообще наиболее близких по вектору развития к Руси, как будет показано ниже - те или иные формы общины просуществовали до Нового времени. И социальная роль данного института в Европе и на Руси была идентичной: посредством низовых традиций самоуправления сдерживались автократические и деспотические тенденции «сверху».
д). Культурное состояние. В своё время Ю. Лотман назвал средневековую культуру Руси «культурой взрыва», имея в виду невероятно быстрый разбег и взлёт духовной и художественной культуры только что принявшей христианство Киевской Руси (а затем - и определённый модус развития культуры в России вообще, о чём у нас речь пойдёт ниже). Духовной жизни русичей (и европейцев) на данном этапе их развития были присущи некоторые черты своего рода духовно-культурной маргинальное - в том смысле, что и те, и другие находились на стадии сложного, многофазового и небезболезненного перехода из одного цивилизационно-культурного состояния в другое. Парадигма культурной эволюции у обеих цивилизаций - Европы раннего средневековья и Киевской Руси - была во многом схожей, отсюда и схожие моменты внешних её проявлений. В обоих случаях можно констатировать бросающееся в глаза отсутствие «периода ученичества», почти «вертикальный взлёт» искусства и духовности, рождение шедевров без всяких следов «предварительной подготовки». Общим моментом является и причудливая амальгама элементов дохристианских и христианизирующихся элементов художественной реальности обеих культурных миров.
И ещё один характерный момент. «Взрывной» характер культурного развития и видимое отсутствие «наглядного ученичества» в обоих случаях во многом объясняется быстрым восприятием и «всасыванием» чужого опыта. По известной мысли Д. Лихачёва, явления культуры самостоятельны, они не всегда вписываются в общий процесс; они свободны, и как свободные легко воспринимают и творчески перерабатывают чужое, стороннее или просто старое. Именно такой была ситуация в Киеве эпохи ранней христианизации: все без исключения внешние формы проявления художественности были заимствованы древнерусской культурой из восточнохристианского мира. Более того: ситуация постоянного заимствования и переосмысления иностранных (по генезису) внешних форм и наполнение их вполне «отечественным» содержанием станет на долгие годы настоящим стереотипом эволюции русской культуры. Именно это имел в виду О. Шпенглер, когда писал о «псевдоморфозе» российской культуры: фактически то же самое имеет в виду и М. Эп-штейн, говоря о «постмодерном» (в широком смысле слова) характере российского духовного и художественного пространства - как бы постоянное «цитирование», но такое, в котором в качестве обязательного эстетического и даже философского элемента присутствует непременное переосмысление цитированного [288, с. 85-91]. В определённом смысле это есть общекультурная закономерность, не локальная для России.
Всё сказанное отнюдь не означает целого ряда моментов своеобразия и даже некоторой исключительности киевской культуры по сравнению с современной ей европейской. К таковым можно отнести следующие:
а). Отсутствие системы крепостного права. Этот социальный институт, скорыми темпами формирующийся в Европе (и полностью сложившийся там к моменту христианизации Руси), Киевской державе в своих классических формах был совершенно неизвестен. Исключая Б. Грекова, большинство исследователей (и в XIX, в XX вв.) придерживались и придерживаются точки зрения, согласно которой ощутимые формы крепостничества можно проследить на Руси только с московского периода российской истории (и то ближе к середине и 2-й половине последнего). б). Отсутствие феодализма как социальной и юридической системы. На эту тему существует достаточно большой разброс мнений среди исследователей - от категорического приговора Н. Устрялова, полностью отрицавшего феодальную систему применительно к средневековым реалиям Руси, до более компромиссной точки зрения Н. Павлова-Сильванского, назвавшего свой фундаментальный труд «Феодализм в России» (в самом названии - уже позиция). Однако все без исключения авторы сходятся в одном - «классического» европейского феодализма в России не было никогда. Наиболее «компромиссно» высказался А. Ахиезер: «Для этого (киевского - Д. С.) общества были характерны определённые тенденции формирования феодализма. Однако результат мало походил на европейский феодализм в его сочетанием вассалитета и феода, корпоративностью, формированием трёх уровней иерархии общества: массового слоя локальных сообществ (общин), слоя среднего уровня (собственников, устойчивых владельцев средств производства -земли, получающих за неё ренту и осуществляющих власть над нижним уровнем в своих регионах) и высшей власти (сакральной точки, воплощающей единство страны). Контуры этого порядка на Руси лишь просвечивались как некоторая возможность» [7, с. 107].
Культурно-цивилизационное своеобразие старта российской модернизации
Рубеж, разделяющий русское Средневековье и начало российского Нового времени, несколько расплывчат, но, в любом случае, историческая «точка бифуркации» приходится на XVII век: Даниил Андреев в своей мистиче-ско-«манихейской» историософии предельно чётко указал на XVII столетие как на «дату первой смены уицраоров» в отечественной истории. Причём, по Д. Андрееву, следующая подобная «смена» состоится уже в XX веке (конкретно, разумеется, во 2-м десятилетии века - здесь ни у одного историка или философа не будет ни малейших сомнений по поводу датировок!). То есть, именно в XVII веке закладывается «цивилизационная матрица» на весь так называемый «петербургский период» российской истории: это особенно важно отметить, поскольку чисто внешне, на уровне своего рода «первичного имиджа», Россия XVII века выглядела как «отреставрированное» Московское царство эпохи Рюриковичей. На самом деле сходство Московского государства до и после Смуты было чисто внешним: на уровне не только глубинном, но даже и символическом, знаковом, Москва Романовых была новым циви-лизационным феноменом, чьи внутренние ритмы существования и вектор развития не только не совпадали с таковыми у Москвы Рюриковичей, но подчас кардинально расходились между собой. В этом смысле, наверное, прав А. Буровский, назвавший российское государство в период между Смутным временем и образованием Российской империи «Новомосковским царством»: реально перед нами имеет место смена субцивилизации.
Причин такой трансформации несколько. С одной стороны, мы уже видели, что «модель Бердяева» вполне чётко срабатывала и в средневековых условиях: смена субцивилизаций в домодернизационный период всё так же сопровождалась скачкообразностью и хотя бы частичными разрывами преемственности. Списать это только на внешние событийные толчки (типа «татарского ига»), как мы уже убедились, не получается: такая парадигма развития была органически присуща российской цивилизации и коренилась в некоторых вышеописанных геополитических и ментальных характеристиках восточнославянского мира. Именно эта дискретность развития и есть та самая специфичность «особенного русского пути», о котором не утихают дискуссии на протяжении последних двух столетий. Но, с другой стороны, именно в XVII веке в дело вступили факторы чрезвычайно мощные и сильнодействующие, которые властно подтолкнули ситуацию в России в сторону не просто реформ, но полного и невероятно резкого цивилизационного обновления.
Очень показательно, что - вопреки традиционному для советской литературы представлению - все без исключения правительства Московского государства, начиная с 1645 год (вступление на престол Алексея Михайловича), придерживались реформистской линии; ни одного контрреформаторского правительства в Москве между Смутой и Петром I мы не наблюдаем1. Такое завидное постоянство в определении и отстаивании приоритетов стратегического развития страны требует объяснения. Ведь первые Романовы не могли не понимать, что идут по пути абсолютно неизведанному, проводят доверившуюся им страну через полосу весьма чувствительных испытаний и рискуют очень многим. Кроме того, старомосковская цивилизационная и ментальная специфика, с её полуязыческим обожествлением собственного опыта и сатанизацией чужого, непременно должна была проявиться в яростном сопротивлении любым попыткам реформирования2. Значит, для Романовых и для сравнительно небольшой интеллектуальной и аристократической прослойки, единственно бывшей социальной базой перемен, при принятии исторических решений должны были быть очень серьёзные мотивационные противовесы в пользу того рискованного и новаторского курса, который в конечном счёте был реализован. И такие причины были - и во внутрикуль-турной, и во внешнеполитической сферах.
Прежде всего, одним из наиболее ощутимых последствий Смутного времени стало катастрофическое разрушение основ народной нравственности, напрямую связанное с девальвацией идеи «Третьего Рима» (последний в Смуту пал в прямом и переносном смыслах слова). Обвал этических основ, сам по себе естественный в годы всеобщего бедствия, в данном конкретном случае имел «особо уважительную причину» - цивилизационный крах старой Московии, замеченный и прочувствованный буквально всеми без исключения. Перефразируя Достоевского, умонастроение россиян того времени можно выразить следующей максимой: «Если Третий Рим пал, то всё дозволено». Процессу обвального выхолащивания и обесценивания подверглась идея не только «Третьего Рима», но и «Святой Руси»: в стране возник и стремительно нарастал духовно-психологический вакуум. Природа, как известно, пустоты не терпит, а человеческая душа и психика - тем более, да ещё в столь тонкой и чувствительной области, как религиозно-идеологическая: под угрозой в масштабе страны оказался наиболее сущностный и потому укоренённый в подсознании императив смысла жизни. В подобных ситуациях внутренняя пустота всегда имеет тенденцию заполняться симулякрами - отсюда ужасавшее иностранцев поголовное пьянство, взрывы не всегда мотивированной жестокости, возрождение того, что К. Поппер назвал «древними трайбалистскими формами жизни» [196, с. 45], наконец, настоящая эпидемия эсхатологических ересей.
Переводя разговор в чисто теоретическое русло, можно констатировать следующее. Выше шла речь о типологии культурных конфликтов; даже самый беглый анализ показывает: в России после Смутного времени имели место все виды таких конфликтов. «Чуждое влияние» в полной мере проявилось во время Смуты (С. Платонов отмечал, как важнейший фактор, невероятную для предыдущей Московии широту контактов жителей тогдашней России с европейцами, повлёкшую за собой неизбежную переоценку ценностей и пересмотр незыблемых прежде приоритетов - этот же фактор приводил и к неконтролируемому усложнению в монистичной до этого системе социокодов); аномия выразилась в виде краха средневекового миросозерцания тогдашней Московии (в частности, как крах идеологемы «Третьего Рима», что вызвало вышеописанный духовно-ценностный кризис); наконец, культурный лаг выразился в резком разрыве насущных экономических и политических потребностей страны (в частности, диктуемых проблемами национальной безопасности) с традиционным мышлением и аксиологией.
Между тем именно стратегию выхода из кризиса разные группы духовной и политической элиты представляли по-разному, и на практике сложились три совершенно самостоятельных проекта решения исторической проблемы (фактически - три «идеальных типа»; Л. Гумилёв образно назвал их «путями», дав каждому из них имя его главного идеолога) [62, с. 264-265]. Представляем их последовательно:
