Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Формирование донских казачьих сообществ и освоение дикого поля: природно-географические и социокультурные факторы
1. Проблема происхождения и становления донских казачьих сообществ в отечественной историографии 25
2. Формирование группы донских казаков. Роль фактора фронтира 42
3. Особенности освоения пространства Дикого поля 55
ГЛАВА II. Социокультурная динамика организации и развития мужских казачьих сообществ на дону
1. Принципы формирования и организации донских казачьих
сообществ 125
2. Потестарная структура мужских казачьих сообществ 203
ГЛАВА III. Социокультурный феномен мужских казачьих сообществ через призму фольклора
1. Образы народной колонизации в русском фольклоре 251
2. Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах 292
3. Статус и функции атамана в русском фольклоре 354
Заключение 418
Источники и литература 426
Список сокращений 491
- Формирование группы донских казаков. Роль фактора фронтира
- Особенности освоения пространства Дикого поля
- Потестарная структура мужских казачьих сообществ
- Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена той значимостью, которую приобретают локальные культурные традиции на фоне идущих в мире процессов глобализации, а также особой ролью, которую российское казачество играло в политических и социокультурных процессах страны.
Ускоренно развивающиеся процессы глобализации, внедрение информационных технологий ведут к тому, что культуры отдельных этносов и этнических групп оказываются включенными в мировые процессы. В современной России проблема сохранения и освоения этнических традиций может и должна решаться не только на общероссийском, но и на региональном уровне. Полиэтничность большинства регионов страны придает данной проблеме особую актуальность.
История и этнокультурная специфика донского казачества относятся к числу ярких и спорных тем в отечественной исторической науке, но особенно актуальной тема казачества стала в постперестроечное время, когда развернулось казачье «возрожденческое» движение.
Оно продолжается более 20 лет и связано со многими организационными и правовыми проблемами. Причем, проблемы эти возникают не только в среде казачества, но и имеют тенденцию к превращению в общероссийские. С начала 1990-х гг. в общественных и научных кругах стали остро обсуждаться вопросы, связанные с возрождением казачества, с формами его становления, с направлением развития. Ответы на эти вопросы потребовали новых научных разработок, но часть проблем остается не разрешенной до сих пор.
Современное "возрожденческое" казачье движение, выдвигающее все новые инициативы, до сих пор еще не вписано до конца в социокультурное и правовое поле Российского государства и представляет собой источник социального напряжения. Эта ситуация сложилась как следствие противоречивости самого казачьего "возрожденческого" движения, пытающегося реализовать как собственно этнические, так и сословно-корпоративные интересы, стремящегося, с одной стороны, сохранить автономный статус, а с другой – вписаться в политическую и социальную структуру российской государственной системы. Присущие современному казачьему движению противоречия формировались в период становления казачества как особой социокультурной группы. Именно поэтому представляется важным выяснить истоки тех организационных и культурных форм, которые пытается возродить казачество на современном этапе.
Степень разработанности проблемы. История изучения донского казачества насчитывает более двух веков. В XIX в. и в последующее время проблемами казачества занимались преимущественно историки. До настоящего времени нет ни одной работы, посвященной культурной специфике ранних казачьих сообществ. Однако историки составляли этнографические очерки в своих исторических исследованиях или предоставляли отдельные этнографические свидетельства. Именно историками XIX в. были скрупулезно собраны, опубликованы и прокомментированы письменные источники по ранней истории казачества. Здесь, необходимо назвать труды В.Д. Сухорукова, А. Ригельмана, В.Г. Дружинина, А.М. Савельева, Е.П. Савельева и др..
В исторических работах первой половины XIX в. были освещены проблемы происхождения казачьих сообществ на Дону, даны их общие оценки. Официальная историография, начиная с Н.М. Карамзина, оценивала их весьма не лестно, как «диких разбойников» и «испорченные силы русского народа». Параллельно с этим донские историки (А. Попов, В.М. Пудавов, Е.П. Савельев) разрабатывали версии о древнем и «благородном» происхождении донских казаков, выводя их корни от самых разных народов. В трудах этих исследователей формулировалась идея о казачестве как самостоятельном народе. Как правило, версии о происхождении донского казачества в трудах историков XIX в. не подкреплялись серьезной источниковой базой, но развернувшаяся дискуссия сопровождалась активной собирательской и исследовательской деятельностью, поиском и систематизацией казаковедами новых источников.
С середины XIX в. местные энтузиасты-краеведы исследовали станичные архивы, опрашивали старожилов, собирали казачий фольклор. С этого же времени донские периодические издания начали публикацию этих материалов (статьи Е. Ознобишина, И. Тимощенкова, И. Сулина, П. Никулина, И Краснова и др.). Наиболее ценным в этих публикациях было то, что авторы описывали элементы культуры, непосредственно их наблюдая, или же опираясь на сведения, почерпнутые от самих носителей традиции. Эти обстоятельства зачастую компенсировали отсутствие профессиональных этнографических навыков.
Активную деятельность по сбору архивных материалов, относящихся к истории и этнографии донского казачества, развернул Донской статистический комитет, основанный в 1839 г. На страницах изданий комитета (Сборник Областного Войска Донского статистического комитета и Труды Областного Войска Донского статистического комитета) публиковались статьи В. Ветчинкина, С. Робуша, А. Кириллова, И. Тимощенкова, С. Щелкунова и др., посвященные истории и этнографии донских казаков. Работа донских историков-краеведов была прервана в начале XX в., а возобновить ее удалось лишь в конце XX в.
Первая научная монография, вышедшая в 1885 г., принадлежит М.Н. Харузину. За эту работу он получил степень кандидата наук и был оставлен при Московском университете в должности секретаря отдела этнографии. Являясь юристом по образованию, одним из ведущих специалистов в области обычного права, Михаил Николаевич в своих работах не ограничивался рассмотрением лишь юридической стороны дела, а пытался нарисовать полную картину всего склада народной жизни. Этот труд был посвящен "неутомимому борцу за русское народное самосознание" И. С. Аксакову, к которому автор питал глубокое уважение, как к вождю славянофилов. Для нас большой интерес представляет также составленная им "Программа для собирания народных юридических обычаев" (1887), которая свидетельствует о первых попытках упорядочить методы исследований этнических субкультур.
В 20-х гг. XX в. профессор С.Г. Сватиков в статье «Вольные и служилые казачьи войска», подводя итог почти столетнему периоду исследования истории и культуры донских казаков, отмечал, что историки, как правило, рассматривали казачество на отдельных этапах его истории, не предпринимая широкомасштабных исследований (в широких хронологических рамках), в то же время, приоритетным всегда оставалось изучение взаимоотношений между Доном и Российским государством; проблема социокультурной специфики казачества оставалась тогда периферийной в отечественном казаковедении.
В последующие годы (в рамках советской историографии) проблемами раннего казачества занимались также преимущественно историки, не ставившие перед собой задачи выявления социокультурной специфики казачьих сообществ, и решавшие проблему происхождения казачества лишь на основе письменных источников. При этом они исходили из так называемой «миграционной теории», полагая, что казаки изначально были связаны с российской государственной системой, и в этом случае культура раннего казачества рассматривалась как логическое продолжение русской крестьянской традиции.
Говоря об исследованиях казачества в XX в., стоит отметить, что в это время рамки «казачьей проблематики» еще более сузились: исследователи ограничивались выявлением роли казаков в казачье-крестьянских войнах и восстаниях, а также во внешнеполитической деятельности Российского государства (охрана рубежей и войны). Переломные события начала XX в. наложили отпечаток как на судьбы казаков, так и на отечественное казаковедение: проблемы этнокультурной специфики казаков находились под негласным запретом, а история изучалась под определенным углом зрения. В течение этого времени этнографические исследования казачества были почти полностью свернуты.
Иначе обстояло дело с исследованием богатейшего донского фольклора. С конца 30-х гг. XX в. подвергнувшееся репрессиям казачество было частично восстановлено в своих правах, и у исследователей вновь появилась возможность обратиться к собирательской работе. В предвоенное время эту работу на Дону проводили А.П. Митрофанов и А.М. Листопадов. В послевоенное время исследованием фольклора казаков-некрасовцев стал заниматься Ф.В. Тумилевич. В 1960-70-х гг. фольклорные и диалектологические экспедиции на Дону проводили московские академические институты, затем к этой работе подключились вузы г.г. Ростова-на-Дону и Волгограда. Большой вклад в дальнейшее изучение донского фольклора был внесен А.М. Астаховой и Б.Н. Путиловым. Б.Н. Путилов стал одним из активных участников развернувшейся дискуссии об историзме русских былин, утверждая, что главный смысл и значимость песенных персонажей можно понять не через реально-биографические летописные сопоставления, а через соотнесение их с общеэпическими идеалами и эпической эстетикой, выражающими социально-нравственные нормы и представления среды, творившей эпос.
Параллельно продолжала развиваться историческая школа в изучении фольклора, представители которой (Б.А. Рыбаков, Р.С. Липец А.Н. Азбелев и др.) настаивали на необходимости определения той конкретной эпохи, которая породила данную форму эпоса. Итогом дискуссии стало утвердившееся в науке мнение о важности междисциплинарного подхода к изучению фольклора. Системный подход в исследованиях по фольклору привел к активному употреблению понятия «картина мира», соотносимого с фольклорным сознанием. Все эти концепции нашли впоследствии отражение в отечественной культурологии.
Особый вклад в изучение донского фольклора был сделан ростовской исследовательницей Т. С. Рудиченко. Особенно значимы для данного исследования являются ее работы, посвященные сравнительно-историческому изучению казачьего фольклора и ментальности казаков. Опыт реконструкции картины мира донских казаков на основе песенной казачьей традиции был предпринят Т.С. Рудиченко в книге «Донская казачья песня в историческом развитии».
В 1974 г. вышла книга Л.Б. Заседателевой «Терские казаки», которая стала первым в советской историографии этнографическим исследованием казаков-терцев. В работе также было дано общее видение проблемы культурной специфики казаков в целом, представлено подробнейшее исследование этимологии слова «казак» (в историческом развитии), а само казачество определено как этнографическая группа в составе русского народа. Вместе с тем, исследовательница показала то мощное воздействие, которое оказывала на культуру ранних казаков тюркская степная традиция.
В целом можно отметить, что официальная этнографическая наука второй половины XX в. шла вслед за историками-миграционистами, демонстрировала настороженное отношение к попыткам явно обозначить культурную специфику казаков, именуя их «локальной территориальной группой» в составе русского народа.
В постперестроечное время (с конца 1980-х и особенно в 90-е гг. XX в.) казачья тематика зазвучала в полный голос, исследователи как бы наверстывали упущенное. Происхождение казаков, специфика их культуры, проблемы расказачивания, коллективизации, участия казаков в гражданской и Отечественной войнах обсуждались на так называемых «казачьих» конференциях, на страницах газет, журналов и монографий. В 1980 г. появляются новые исследовательские работы по фольклору и этнографии донских казаков, в том числе и казаков-некрасовцев. Впоследствии этнографические исследования будут расширяться, но их нижняя хронологическая рамка достигнет лишь середины XIX в. (работы Н.А. Архипенко, Т.Ю. Власкиной, М.А. Рыбловой и др.).
Большая работа, проведенная этнографами и фольклористами по изучению традиционной культуры казачества России, нашла свое воплощение в двухтомном издании, осуществленном по инициативе краснодарских исследователей. В нем рассмотрены проблемы формирования отдельных групп казачества и их самосознания, говоры и диалекты, традиционные формы хозяйствования, поселения, жилища и одежда, традиционная обрядность, верования и пр. Работа, проделанная авторским коллективом, показала также, что традиционная культура казачества России (в том числе и донского) середины XIX - начала XX в. исследована в лучшей степени, чем культура более раннего периода.
Значительный вклад в изучение проблемы происхождения и ранней истории донского казачества в постперестроечное время был сделан такими исследователями, как Н.А. Мининков, С. И. Рябов и В.Н. Королев. В это время было защищено несколько диссертаций по проблемам средневекового казачества (С.В. Черницын, Н.А. Мининков, А.В. Сопов, О.Ю. Куц). Во всех перечисленных исследованиях поднимались вопросы этнокультурной/социокультурной специфики раннего казачества, но задача эта не решалась комплексно, не выявлялась собственно модель, положенная в основу вольных сообществ.
В конце XX в. появились работы, в которых авторы пытались определиться со стадиальной принадлежностью ранних казачьих сообществ. Н.И. Никитин и А.Л. Станиславский считали, что ранние казачьи сообщества архаичнее общественного устройства Российского государства . А.Ю. Дворниченко для определения типа общественного устройства ранних казаков использовал термин «параполис» (параполитейное государство). Н.А. Мининков считал прообразом социальной организации ранних казачьих общин Новгородскую республику. На чрезвычайной развитости политической системы донских казаков (вплоть до парламентско-президентской республики) настаивает А.В. Фалалеев.
Проблема «социальной природы» российского казачества вызвала интерес и у зарубежных авторов. Так, Э. Хобсбаум определял казаков XVI - XVII вв. как «social banditry», которые, будучи отвергнутыми государством, оставались в рамках крестьянского сообщества и воспринимались ими как герои. Как сообщество «крестьян и воинов» представлено казачество и в работе Ш. О’ Рурк, что противоречит хорошо известным фактам о том, что казачество на первых порах вообще не занималось земледелием и долгое время препятствовало развитию этой отрасли хозяйствования на Дону.
Российские историки Р.Г. Скрынников и А.Л. Станиславский пришли к мнению, что состав ранних казачьих общин был весьма пестрым в социальном отношении, но со временем на Дону стали преобладать представители служилых категорий населения России, хорошо знавшие военное дело. Этот вывод имел важнейшее значение в дальнейшей оценке культурной специфики казачьих сообществ, которые формировались на принципиально иной социокультурной основе, чем сообщества крестьян.
Наконец, в среде участников «казачьего движения» была вновь возрождена идея казаковедов XIX в. о древнем происхождении донского казачества и о последующем его развитии как самостоятельного этноса. Что касается представителей научного мира, то оценки «этничности» донских казаков некоторых из них сводились к идее о том, что донское казачество складывалось как этническая общность, но процесс этногенеза был искусственно прерван включением Вольного Дона в состав Российской империи. Они вводят такое понятие, как «прерванная этничность».
Настоящий прорыв в исследованиях социокультурной специфики раннего казачества произошел после того, как в казаковедении стало широко использоваться понятие «фронтира» – особой контактной зоны с не линейными, а «пористыми» границами. Теория фронтира нашла отражение в работах В. Макнейла, Т. Барретта, Б. Боука, используется Д.В. Сенем при изучении казачества Дона и Северного Кавказа. Эти разработки дали возможность расширить зону поиска для выявления специфики культурной модели ранних казаков. Если Р.Г. Скрынников и А.Л. Станиславский указали в направлении социального состава казачьих сообществ – не крестьян, а в первую очередь воинов, – то фактор фронтира определял эту специфику особыми условиями существования в напряженной контактной зоне – Диком поле.
Дикое поле – это не только фронтирная территория, это также зона постоянного противостояния и войны. Столь экстремальные условия существования также наложили свой отпечаток на формирующуюся здесь культурную модель донских казаков. В контексте этой мысли для нашей работы стали значимыми исследования в области антропологии экстремальных групп (советской зоны, российской армии, силовых предпринимательских структур и пр.), осуществленных в отечественной науке на рубеже XX-XXI вв..
В конечном счете, проанализировав основные направления в изучении культурной специфики раннего донского казачества, автор пришла к выводу о необходимости исследовать его как социокультурный феномен, формирование и развитие которого на начальном этапе определялось следующими факторами:
оно формировались преимущественно представителями воинских служилых категорий населения государств, расположенных по разные стороны Дикого поля;
ранние казачьи общины представляли собой мужские военизированные сообщества;
они формировались в специфических условиях фронтира, в маргинальном пространстве и в экстремальных условиях Дикого поля.
Объектом исследования являются мужские сообщества как ядро самобытной культуры донского казачества.
Предмет исследования – историческое развертывание социокультурной модели донского казачества XYI –первой трети XIX в.
Целью исследования стало выявление социокультурной специфики мужских военизированных казачьих сообществ на Дону со времени их зарождения до первой трети XIX в.
Для достижения этой цели были поставлены следующие задачи:
Выявить условия формирования мужских военизированных казачьих сообществ на Дону и определить роль фактора фронтира в становлении культурной модели донских казаков.
Охарактеризовать специфику способов и форм пространственного освоения мужскими казачьими сообществами Дикого поля и типичные для них представления о «своей» земле, выявить своеобразие традиционных поселений и жилищ.
Исследовать систему первичного производства, характерную для ранних казачьих сообществ.
Охарактеризовать принципы организации внутриобщинной жизни военизированных казачьих сообществ и особенности их религиозности.
Реконструировать систему знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались важнейшие нормы и принципы организации сообщества.
Исследовать функции и роли возрастных групп, как основу внутриобщинной организации мужских казачьих сообществ.
Выявить направления и специфику развития потестарной структуры ранних казачьих сообществ, определить соотношение между горизонтальными социальными связями и властной вертикалью.
Проанализировать отраженные в русском фольклоре образы народной колонизации, представления о воинской судьбе, основном жизненном предназначении казака-воина и способах его реализации в процессе формирования культурной модели казачьих сообществ.
Рассмотреть отраженные в фольклорных текстах образы и символы отдельных возрастных групп, представления об их статусе и функциях в воинских мужских сообществах.
Проанализировать характерные для казачества представления о власти и властных отношениях, отраженные в фольклоре.
Хронологические рамки исследования: XVI – первая треть XIX в. Столь широкий временной период обусловлен авторским стремлением показать не только процесс и механизм сложения социокультурной специфики ранних казачьих сообществ на Дону, но и проследить их в динамике, отметив основные тенденции социокультурных трансформаций. Осуществить это возможно лишь в относительно широких хронологических рамках. При этом применительно к XIX в. в работе подробно не исследуются те принципиально новые элементы, сформировавшиеся в казачьей среде в изменившихся условиях, а лишь показываются основные направления развития прежних элементов, лежавших в основе сложения донского казачества как группы. Автором рассматривались культурные элементы, характеризующие только мужские группы, которые в XVIII и XIX вв. существовали уже в рамках поземельной общины с ее сложной половозрастной структурой.
XVI в. установлен как нижняя хронологическая граница, потому что именно в это время появляются письменные свидетельства о донских казаках. Именно с этого времени донское казачество становится заметной, а затем и мощной силой на южных российских рубежах.
Верхний рубеж (первая треть XIX в.) определен тем, что в 1835 г. было издано “Положение об управлении Донского Войска”, в котором официально был закреплен итог длительного пути, завершившегося превращением казачества в замкнутое военно-служилое сословие. Сворачивание казачьей вольницы происходило долго и постепенно, и этот документ официально закрепил новое положение дел. Вольница полностью была поглощена Российским государством и в дальнейшем социокультурное развитие казачества осуществлялось под политическим диктатом государства, которое само было заинтересовано в сохранении многих традиционных устоев.
Методологическая основа исследования. В качестве методологической основы исследования был избран системный подход как наиболее полно отвечающий целям и задачам исследования. В диссертации также используются такие методы конкретно-исторических и культурологических исследований как компаративный анализ, применяемый для сравнения культурных характеристик развития казачества с русской культурой и культурой современных тюркских этносов; диахронический, позволяющий проследить развитие культуры мужских казачьих сообществ в хронологической последовательности.
Семиотический подход использовался в диссертационном исследовании для реконструкции системы знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались мужскими казачьими сообществами важнейшие нормы и принципы организации в сложных условиях Дикого поля. Эти реконструкции осуществлялись преимущественно на основе фольклорных источников, а потому позволяют исследовать эти структуры как бы «изнутри традиции», с позиции ее носителей.
Широко применялся в диссертационном исследовании и ретроспективный метод, позволяющий продвигаться от фактов и явлений, зафиксированных исследователями поздней казачьей традиции (XIX-XX вв.), от материалов авторских полевых исследований по изучению современной казачьей культуры, доступных проверке опытным путем, к реконструкциям элементов ранней культурной традиции.
Актуальной для данного исследования является теория культурной модели, разработанная зарубежными и отечественными авторами (Л. Козер, Л. Пай, Э. С. Маркарьян, С.В. Лурье). Диссертант опирается на концепцию С. В. Лурье об адаптационно-деятельностном механизме социокультурной модели, которому имманентно присущ внутренний функциональный конфликт.
Источниковая база. Использованные в диссертации источники по раннему периоду казачьих сообществ могут быть разделены на несколько основных видов:
1. Письменные источники, представленные делопроизводственной документацией. Первостепенными среди них являются те, что отражают взаимоотношения казаков и Московского государства. Это материалы текущего делопроизводства Посольского приказа. Они сосредоточены в нескольких фондах РГАДА: за XVII век (с 1613 г.) – в Донских делах (ф. 111), за XVI-XVII вв. – в Турецких (ф. 89), Крымских (ф. 123) и Ногайских (ф. 127) делах. Донские дела были опубликованы Археографической комиссией (под редакцией В.Г. Дружинина) в пятитомном сборнике, включившем в себя документы до 1662 г. Часть документов фонда № 111, отражающие события казачье-крестьянской войны 1670-1671 гг., были опубликованы в сборнике «Крестьянская война под предводительством Степана Разина».
Эти источники скрупулезно собраны и тщательно проанализированы отечественными историками: Д.В. Сухоруковым, В.Г. Дружининым, А.П. Пронштейном, Н.А. Мининковым, С.И. Рябовым и др. Однако историки почти не использовали в своих исследованиях материалы, связанные со станичным делопроизводством казаков. Источников, отражающих ранние этапы истории, почти нет (архив войска Донского за XVII век сгорел во время пожара 1744 г.), а более поздние – материалы станичных и хуторских архивов – публиковались в местных периодических изданиях донскими краеведами. Здесь можно отметить публикации И. Сулина, Х. Попова, И. Андреева, А.Леонова, С. Щелкунова, А. Кириллова. Эти источники отражали так называемую культуру повседневности, были связаны с казачьим бытом XVIII-XIX вв. и широко привлекаются в работе для выявления культурной специфики казачьих сообществ.
В диссертационном исследовании использовались также материалы, хранящиеся в архиве Санкт-Петербургского института истории РАН. Это документы Астраханской приказной палаты (Ф. 178) и Азовской приказной палаты (К. 238), дающие представление о деятельности «воровских казаков» и мерах, предпринимаемых Войском для борьбы с ними, а также о военных экспедициях донских казаков, о деятельности войскового круга и пр.
2. Письменные нарративные источники. Среди них наибольшую по объему информацию содержат повести донских казаков об азовских сидениях 1637-1641 гг. («Историческая», «Поэтическая», «Сказочная» и «Особая»). Это рассказ об осаде Азова, предпринятый самими казаками, отражающий взгляд «изнутри», а не снаружи, хотя, безусловно, и имеющий определенную политическую и идеологическую ангажированность.
В работе использовались также записки и мемуары русских и иностранных авторов, побывавших в разное время на Дону. Так, различного рода сведения (о казачьих городках, фортификационных сооружениях, способах ведения боя, разделе добычи и пр.) можно почерпнуть из сочинений И. Массы, Г. Котошихина, Э. Челеби, Л. Фабрициуса, А. Олеария, К. Крюйса и других. Эти источники требуют осторожного отношения к содержащимся в них сведениям: нередко в них предстают весьма искаженные или даже почти фантастические картины жизни казаков.
3. Устные (фольклорные) источники. Главные из них – песни и былины, получившие на Дону особую актуальность. Сбором и публикацией этих текстов впервые стал заниматься еще во второй половине XVIII в. исследователь русского фольклора М. Д. Чулков. Впоследствии эту работы продолжили Е.П. Савельев, П. Никулин, А. Пивоваров. В XX в. сбором и публикацией донского казачьего фольклора занимались А.М. Листопадов и Ф.В. Тумилевич. Кроме песен и былин эта группа источников представлена большим количеством легенд, преданий, заговоров и сказок, сбором и публикацией которых занимались Л.Н. Майков, Ф.В. Тумилевич, Л.С. Шептаев и другие ученые.
Кроме опубликованных фольклорных текстов широко привлекались и те, которые удалось обнаружить на страницах донской периодики, в архивах и записать в экспедициях. Помимо собственно донских фольклорных текстов в работе использовались также песни, легенды и предания, относящиеся к так называемым «разинскому» и «разбойному» циклам, которые выходят за пределы собственно «казачьего ареала». Они публиковались в трудах областных научных обществ и в фольклорных сборниках. Привлекались также тексты, созданные в крестьянской среде, имеющие непосредственное отношение к мужской субкультуре. Для аналогий широко привлекались фольклорные тексты, относящиеся к традициям запорожских терских и уральских казаков.
4. Этнографические источники. Они появляются лишь с середины XIX в. Собирается и публикуется большое количество сведений о донских поселениях, жилищах, обычаях и обрядах, войсковом праве благодаря энтузиазму местных краеведов, членов Донского статистического комитета. Эти источники получены либо методом, который в современной этнографии и социологии называется непосредственным наблюдением, либо путем опроса. Публикация этих источников осуществлялась на страницах обширной донской периодики (несколько десятков наименований) с середины XIX до начала XX вв. энтузиастами-краеведами и профессиональными исследователями Х. Поповым, С. Щелкуновым, Е. Кательниковым, И. Тимощенковым, П. Никулиным, А. Леоновым, Г. Шкрылевым, Г. Левитским и многими другими.
К этому же типу источников могут быть отнесены материалы, хранящиеся в архиве Императорского Русского Географического общества (ответы на анкеты в рамках программы «Этнографическое изучение русской народности»). Нами использовались материалы разрядов № 12 (Донская область), № 2 (Астраханская область), № 19 (Курская область), № 34 (Самарская область), № 36 (Саратовская область). Для исследования привлекались также материалы по этнографии восточных славян, публиковавшиеся в XIX - начале XX вв. на страницах центральной и региональной периодической печати.
В работе использованы также полевые материалы, собранные в 1983-2002 гг. этнографической экспедицией Волгоградского государственного университета, а также лично автором. За это время было обследовано более ста казачьих поселений на территории Волгоградской и Ростовской областей. В экспедициях были собраны источники, полученные методом непосредственного наблюдения и интервьюирования, они используются в работе для исторических и этнографических ретроспекций.
Анализ разных видов источников, приведенных в настоящей работе, позволяет всесторонне и более глубоко взглянуть на проблему культурной специфики ранних казачьих сообществ.
Научная новизна работы заключается в разработке нового концептуального подхода к культуре казачества как к социокультурному феномену и выявлении роли мужских сообществ донских казаков в его формировании.
Автору на основе фундаментального историографического обзора удалось показать несостоятельность ряда распространенных представлений о культуре казачества как культуре самостоятельного этнического образования.
Диссертант впервые вводит в научный оборот новые фольклорные источники и материалы, собранные автором в ходе научных экспедиций по Донскому краю.
В работе впервые в культурологическом плане раскрывается влияние природно-географического и историко-политического факторов (Дикое поле и ситуация фронтира) на генезис культуры казачества и показывается, что именно они предопределили ведущую роль мужских сообществ в формировании и развитии донской казачьей культуры.
Диссертант показал, что возникновение донского казачества начиналось с мужских военизированных сообществ, социокультурные нормы которых были противопоставлены нормам метрополии. Применительно к этой группе речь идет об особой социокультурной модели, принципы организации которой до настоящего времени оставались вне поля зрения ученых.
В диссертации рассмотрен в историко-культурологическом контексте процесс социокультурной эволюции мужских военизированных сообществ на Дону (принципов организации, системы ценностей и др.). Автор раскрыл сущность внутреннего функционального конфликта рассматриваемой культурной модели.
Социокультурный феномен мужских казачьих сообществ в исследовании анализируется не только на основе архивных письменных источников, но и на основе фольклорных текстов, что позволило автору соотнести знаковую систему, представленную в этих текстах, с реальными социальными структурами и рассмотреть их в динамике, т.е. решить задачу, до сих пор не предлагавшуюся в качестве научной проблемы.
Основные положения диссертации, выносимые на защиту:
Раннее донское казачество в XVI – XVII вв. формировалось как особая социальная группа из представителей разных этнических, социальных и конфессиональных групп, для которых определяющим был статус мужчины-воина – человека, порвавшего с прежней социальной и этнической средой.
Формирование социокультурной модели донских казаков происходило в специфических условиях контактной зоны (фронтира) восточнославянского земледельческого и тюркского кочевого миров, в экстремальных условиях Дикого поля.
В процессе адаптации казачьих сообществ к новой природной среде и к новым социальным условиям Дикого поля возрождались архаичные способы производства и системы жизнеобеспечения. Развитие производственной сферы имело догоняющий (по отношению к метрополии) характер.
Специфика культурной модели раннего казачества определялась тем, что его основой являлась мужская военизированная организация. Важнейшие ее характеристики: однородный половой состав, наличие системы возрастных групп, социального равенства, отказ от производящих сфер хозяйствования в пользу присваивающих (военные набеги и военная служба), коллективная собственность, военизированный уклад жизни, ограниченность семейно-брачной сферы жизни.
Потестарная структура донских казачьих сообществ выстраивалась на основе архаичных принципов и механизмов, основанных на нормах обычного права.
Суть внутреннего функционального конфликта, положенного в основу формирующейся в Диком поле культурной модели, составлял процесс воспроизводства архаики в условиях экстремального существования. С помощью этого механизма группой решалась важнейшая стратегическая задача: уходя с родной земли от нарастающего в метрополиях политического, социального и религиозного гнета и обретая статус изгоев, казаки создавали социокультурную модель, позволяющую им обрести новый статус «вольных людей» и «царских слуг», который был востребован оставленной родиной.
Метрополия и казачьи сообщества представляли собой единую систему. Идея служения родине – ключевая в казачьем фольклоре. Реконструируемый на основании фольклорных текстов архетип «ухода» служил своего рода идейной матрицей, на основе которой конструировалась социокультурная модель братств и выстраивались взаимоотношения с метрополией. Уход предполагал обязательное возвращение/служение, и эта идея отражена в казачьем фольклоре.
Представления о воинской судьбе, службе, власти, зафиксированные фольклорными текстами, реализовывались в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, определяя специфику культурной модели донских казаков, которая предстает как часть общерусской традиции.
Теоретическая и практическая значимость работы определяется тем, что в категориальном поле культурологии разработаны новые аспекты гендерных исследований специфических социокультурных групп. Использование наряду с письменными источниками этнографических и фольклорных материалов позволяет комплексно проследить развитие казачьей культуры. Введенные в научный оборот новые группы источников могут быть использованы в научных исследованиях по истории, этнографии, культурологии, регионоведению.
Практическая значимость исследования заключается в том, что ее материалы и выводы могут учитываться при разработке политической стратегии в области межэтнических отношений как на региональном, так и федеральном уровнях. Обращение к опыту прошлого может способствовать разрешению таких злободневных проблем современного казачества, как местное самоуправление в местах компактного проживания казаков, государственная служба, формы и способы землевладения, возрождение утраченных культурных традиций и пр.
Положения диссертации использовались для составления аналитических записок по вопросам современного казачьего «возрожденческого» движения, при анализе отдельных документов, разрабатываемых Комитетом по делам национальностей и казачества при Администрации Волгоградской области.
Материалы диссертации нашли применение при составлении лекционных курсов для студентов-регионоведов Волгоградского государственного университета; они могут быть использованы при разработке учебных и методических пособий по истории Отечества, культурологии, истории и культуре региона. Данные материалы могут быть востребованы в воспитательной и культурно-просветительской деятельности в студенческой среде, а также среди населения региона.
Апробация работы. Основные положения диссертации апробированы в публикациях и докладах на международных и республиканских конференциях: Дикаревских чтениях (Краснодар, 1997, 1998, 2000, 2001, 2002, 2003, 2005, 2006, 2007), Областных Волгоградских краеведческих чтениях (2002, 2003, 2006, 2008), 1-х Зеленинских чтениях (Санкт-Петербург, 2003), Вторых Санкт-Петербургских этнографических чтениях (2003), на научной конференции «Мужское» в традиционном и современном обществе» (Москва, 2003), Международной научно-практической конференции «Мужчина в традиционной культуре народов Поволжья» (Астрахань, 2003), на III, IV, VI, VII и IX Конгрессах этнографов и антропологов России, на Международной научной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия» (Волгоград, 2003), на конференциях, посвященных проблемам современного казачества (Тимошевск, 2006; Азов, 2006; Урюпинск 2007; Ростов-на- Дону, 2008, 2009) и др.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Объем работы 485 страниц, 952 наименования источников и литературы.
Формирование группы донских казаков. Роль фактора фронтира
Б.Д. Греков и А.Ю. Якубовский также считали, что донское казачество сформировалось на основе бродников, при этом они полагали, что происхождение последних определялось теми же причинами, что и уход русских крестьян за пределы Руси в XVI — XVII вв..Факт участия бродников во главе с Плоскиней на стороне татарских войск в битве на Калке исследователи объясняли их желанием «нанести удар соседним черниговским князьям и боярам,... энергично подчинявшим своей сеньориальной власти непосредственных производителей-земледельцев» [Греков, Якубовский 1950: 141]. Н.М. Волынкин указал на сходство между донскими казаками и бродниками, объясняя его «этническим родством бродников и русских», наличием в составе бродников «различных этнических элементов» (алано-ясы, тюрки). Подтверждение своей версии исследователь находил в наличии «кавказских элементов» в донской культуре (снаряжение коня, обычай ношения серьги, предания казаков, которые «уводят нас на Северный- Кавказ») [Волынкин 1949: 58-61].
Сторонники «бродницкой теории» относили время сложения- донского казачества к дотатарским временам, пытаясь доказать, что в,период господства Золотой Орды в Диком поле сохранялось, русское население. Однако никаких подтверждений выдвинутых теорий историческими источниками найти не удалось. Большинство советских историков считало, что- появление на Дону казачества связано со временем не ранее первой половины XVI в. Вслед за русскими учеными дореволюционного времени они связывали происхождение казачества с притоком на Дон русского населения, бежавшего от крепостного гнета [Пронштейн 1967: 167]. Советские ученые исследовали в комплексе причины этого постоянного бегства (социальные, экономические), отмечая и «заложенную в производственных основах феодального строя- тенденцию к земельной экспансии», к захвату новых территорий [Пронштейн 1967: 164], и возрастание численности населения, толкавшее на расширение запашки [Тихомиров 1962: 419], и усиление крепостнического гнета. Принимая во внимание хорошо известный факт о запрете на землепашество, установленный самими донскими казаками на своей территории, исследователи, тем не менее, само возникновение казачества связывали с земледельческими проблемами метрополии.
Однако накопленный материал с неизбежностью должен был привести к формулировке нескольких вопросов, связанных с определением социального состава первых казачьих сообществ. Если, согласно наиболее распространенной (официальной) точке зрения, они состояли из беглых крестьян-земледельцев, искавших «землицы подрайской», то почему они искали ее в Диком поле — крае постоянной и сплошной войны, где земледелие в течение долгого времени не было возможно в принципе, а казачьи сообщества препятствовали его развитию и тогда, когда для этого уже появились предпосылки? Как могли общины мирных земледельцев, привыкших держать в руках рукоять сохи или плуга, а отнюдь не меча или шашки, не только выживать в зоне войны, но и вести активные и весьма успешные военные действия, заставив считаться с собой правителей нескольких крупнейших государств, расположенных по разные стороны Дикого поля? К углубленному изучению социального состава уходящего на Дон населения отечественных историков в какой-то мере подтолкнули исследования Л.Н. Гумилева и А.А . Шенникова.
Л.Н. Гумилев продолжил развитие версии происхождения- казаков от бродников, считая последних потомками православных хазар, а время возникновения казачества определяя XIII в. Он считал, что бродники сохранились как этнос на Дону и после монголо-татарского нашествия, принимая впоследствии в свою среду выходцев из Руси, давая им «на первое время приют, выучку и безопасность от ногайских мурз и русских бояр» [Гумилев 1966: 178-179]. Теория Гумилева также не была подкреплена историческими свидетельствами, но он обратил внимание на то, что сообщества и бродников, и ранних казаков вряд ли были крестьянскими по своему составу. Выводы Л.Н. Гумилева развивал А.А. Шенников, считавший, что предками хоперской группы казаков (впоследствии — «верховых») были жители Червленого Яра, упоминавшегося в источниках XIV в. [Шенников 1987]. Червленый Яр, по его мнению, располагался между реками Дон, Хопер и Воронеж и представлял «сторожу», состоящую из русских и крещеных татар, несших здесь охранную службу. (Еще в XIX в. мнение о червленоярцах, как предшественниках казаков, высказал Ф. М. Стариков [Стариков 1891: 2-3]).
Существенные поправки в представления о социальном составе ранних казачьих сообществ сделали А.Л. Станиславский [Станиславский 1984] и Р.Г. Скрынников [Скрынников 1985: 141], указав, что эти сообщества состояли из представителей разных слоев населения, а не только беглых крестьян. Значительную группу среди беглецов, особенно во время правления Ивана Грозного, составляли представители служилого сословия, хорошо знавшие военное дело.
В целом применительно к советскому периоду в исследовании проблем казачества можно сказать, что в эти годы приоритетными были темы и сюжеты сугубо исторические. Проблемы этнокультурной специфики казачьих групп России не обсуждались, они практически пребывали под негласным полузапретом.
Ситуация резко изменилась в постперестроечное время, когда «казачья проблематика» зазвучала в полный голос, а горизонт исследований казаковедов широко распахнулся. В 80-90-х гг. XX в. появилось множество публикаций, связанных с осмыслением истории казачества, его роли в российской истории, исследовались многие «больные» и «трудные» проблемы казаковедения. В, публикациях двух последних десятилетий вновь предпринимались попытки определиться с этническими корнями казачества; отчетливо обозначились сторонники тюркского и восточнославянского происхождения донских казаков. Ростовские историки Н.А. Мининков и В.Н. Королев связывали донское казачество, в первую очередь, с восточнославянской этнической средой. Они считали возможным гипотетически допустить сам факт существования в Диком поле уже в «дотатарское» время этого восточнославянского (русского) субстрата. Он мог впоследствии стать основой для сложения уже в более позднее время собственно группы донских казаков (включавшей, конечно, и выходцев из других этносов и этнических групп),, но само происхождение донских сообществ исследователи относили ко времени не ранее конца XV-начала XVI в. [Мининков 1992; Королев 1999]
Особенности освоения пространства Дикого поля
Вполне в соответствии с общерусской традицией казаки начали освоение Дикого поля с водных магистралей. Эту особенность расселения русских подметил еще В.О. Ключевский, считавший, что «реки во многом начертали» программу русской истории. Лес пугал и настораживал, степь всегда манила своей широтой и возможностями, но вместе с тем, «была и вечной угрозой». Река же, по мнению историка, действовала на русского человека без всякой двусмысленности: «он оживал и жил с ней душа в душу». Но именно степь породила такой феномен русской истории, как казачество. По словам В.О. Ключевского, казак — это «исторический продукт степи» [Ключевский 1989: 82-85]. Однако истинными сынами степи казаки станут не сразу; пути, которыми будут идти они к Дикому полю — реки, главная из которых — Дон. Лихими всадниками казаки станут также лишь после того, как будут освоены ими кромки речных берегов. Не случайно, первоначально их называли - «люди в лодках». Авторы статистического описания Земли Войска Донского, составленного в 1822 г., писали, что все ранние казачьи поселения «без.исключения, стояли при больших реках: Доне, Донце, Хопру и Медведице, по удобности в тех местах промыслов, от коих казаки имели тогда пропитание и для лучшего защищения от неприятельских набегов» [Сухоруков 1891: 124].
До середины XIV в. на Дону не было постоянных поселений, а собиравшиеся казачьи ватаги по Дикому полю «гуляли», а не жили оседло. По всей видимости, они устраивали промысловые вылазки в летнее время, а на зиму возвращались в крепости пограничной черты. Первое упоминание о казачьих поселениях в Поле относится к 1549 г. В грамоте ногайского князя Юсуфа говорилось, что «разбойники русь эюивут на Дону», то есть уже живут постоянно, а не приходят время от времени [Савельев 1991: 218].
К концу XVI в. центром казачества станет городок Раздоры, расположенный на острове при впадении Северского Донца в Дон. Стоит обратить внимание на то обстоятельство, что, начав осваивать донские земли, казаки устраивают столицу не в центре своих владений (таким центром являлась выгодная во всех отношениях Переволока), не ближе к московским землям и засечной черте, а в низовье Дона, на опасной и отдаленной окраине. После Раздор центром донского казачества станет Черкасский городок, расположенный еще ниже, затем - ниже Черкасска (в 1593 г.) - будет основан
Монастырский городок. И, наконец, в, 1637 г. донцы захватывают Азов, сделав его практически своей столицей. Они удерживали завоеванную крепость 5 лет, не имея никакой поддержки от московского правительства, а вместо выгоды — лишь необходимость.отражения постоянных штурмов.
Как объяснить эту страстную тягу к. жизни «на острие»,- на грани, у опасной черты? Ю;М.. Лотман в эссе о Санкт-Петербурге писал, что это поселение эксцентрического типа, с особой семиотикой: Эксцентрическое поселение; символизирует землю, которую предстоит сделать своей территорией. Bv такой ситуации существующее,, имеющее признаки настоящего времени и «своего»,, оценивается отрицательно а имеющее появиться в будущем-и «чужое» получает высокую аксиологическую характеристику.. Далее исследователь отмечает, что концентрическое поселение тяготеет к замкнутости, выделению из окружения, которое;оценивается?как;враждебное, а. эксцентрическое - к разомкнутости, открытости и культурным; контактам [Лотман;2000: 321].
Применительно-к, казакам также нужно говорить характерном, для них эксцентрическом; типе расселения; Осваивая? в конце XV - начале XVT в. донские: земли, казаки, минуя; всю; середину подконтрольной им территории, устраивают свой; «центр» на; самому краю,. на границе; с Турцией:. Такова логика ; эксцентрического типа расселения;, соответствующая? психологическим особенностям людей фронтира, таковавообїце стратегия мужского1 поведения;— выходить, за рамки, обжитого осваивать» новые; земли, создавать, новые: структуры. Отсюда сформировавшиеся у казаков открытость для культурных. контактов;, двуязычие, культурные: взаимовлияния. В" итоге создавалась новая, семиосфера, в; которую полярные: стороны пограничьяс включались как равноправные. Казачьи поселения и жилища дают прекрасную возможность проследить,, как воплощались итоги постоянно- идущего в зоне пограничья процесса культурной диффузии и рожденияшовых культурных форм.
Первые: документальные свидетельства; о поселениях донских казаков в. Диком; поле; относятся к 40-м гг. ХШ века. В- «Продолжении Хронографа редакции? 1512: года» упоминается острога донских казаков вблизи Волго-Донской; Переволоки. Это свидетельство» относится к 1548 г. [Мининков; 1992: 108-109] : А в 1549т. князь,Юсуф, жалуясь на казаков, замечал, что они «в трех и четырех местах» поставили «городы» . Следующее упоминание о казачьих поселениях относится к 1556 г. Оно свидетельствует о том, что казаки начали осваивать к этому времени и волжские земли. Бежавший из Астрахани посол Ивана Грозного Л. Мансуров сообщал, что, поднимаясь вверх по Волге, он «пришел к казакам в Зимово». Н.А. Мининков считает, что слово Зимово не является названием городка, а означает название типа казачьего поселения — згшовье. Он приходит к выводу, что упоминание в грамотах середины XVI в. городков и зимовий можно расценивать как свидетельство превращения казаков в постоянное население Дона и Нижней Волги [Мининков 1992: 111].
В. некоторых документах начала XVII в. для обозначения казачьих поселений используется термин «юрт», особенно часто — в формуляре начального протокола царских грамот на Дон, где указывался адрес назначения: «...на Дон, в нижние и в верхние юрты, атаманам и казакам». Термин «юрт» также использовался для обозначения городка с небольшим числом жителей в нем11. Впоследствии юртом будут называться-земельные владения, отдельных станиц.
Таким образом, письменные источники дают возможность- выявить названия- самых ранних казачьих поселений - острога, зимовье, юрт, городок. Термином острога, по свидетельству В". Даля, назывался «частокол или полисадник из свай, вверху заостренных». Этот тип поселения отличался от городка тем, что «делался наскоро, из бревен стойком, им ограждалось небольшое войско или обносился осаждаемый город» [Даль 1881: 707].
Потестарная структура мужских казачьих сообществ
Мы уже отмечали значительную роль горизонтальных социальных связей в ранних казачьих общинах, которые, с одной стороны, опирались на принципы кровного родства, а с другой стороны, противостояли им. Воспроизведение «братских уз» предполагало немалые усилия, требовало поддержания мотивации к постоянной готовности придти на помощь, пожертвовать своими индивидуальными интересами (иногда жизнью) ради общих интересов братства. Но этой мотивации было явно недостаточно для того, чтобы сплотить в единое целое разнородное сообщество, состоящее из весьма активных, вооруженных людей, представляющих на первых порах самые разные социальные, этнические и конфессиональные группы. Поэтому братские связи и отношения требовали дополнения властными отношениями, которые воплощались (реально и символически) в форме «круга» - общего собрания всех членов сообщества, избиравшего должностных лиц.
Складывание и развитие потестарной структуры на Дону происходило так быстро, что дало некоторым исследователям основание считать, что у казачества уже к XVII в. появились устойчивые признаки государственности: «квазигосударства», «параполитейного государства». Несомненно то, что этому процессу во многом способствовал опыт государственности, приобретенный уходящими в Дикое поле еще в метрополии. Впрочем, при оценке уровня развития потестарной структуры у донских казаков разные исследователи высказывали зачастую полярные мнения. Так, В.Г. Дружинин писал о «совершенно неразвитых первобытных формах административного устройства казаков» [Дружинин 1889: 28], а современный исследователь А. В. Фалалеев считает, что, уже в XVII в. на Дону существовала республика с президентско-парламентской формой правления [Фалалеев 2006: 10].
Интересно, что само слово «казакование» (в народном лексиконе) напрямую связывалось именно с властными структурами. Принадлежность той или иной казачьей группы к Войску (то есть к широко понимаемому донскому братству) определялась тем, что группа эта признавала над собой право суда со стороны Войска. Казачьи земли по Дону с «запольными реками» носили название казачьего присуда. В случае неподчинения какой-то казачьей общины воле Войска последнее могло пригрозить: «... тому на низу в великом Донском Войску ни на кого ни в чем суда не будет» [Воинские повести 1949: 49]. Выражение «ни» в чем суда не будет» означало, что нарушившие войсковую дисциплину будут объявлены вне войскового закона. Примечательно в связи с этим свидетельство, относящееся ко времени Булавинского восстания о том, как «показачивались» прилегающие к- Войску российские уезды: «жители Тамбовского уезда склонялись к воровству, выбирали между собою атаманов, есаулов и расправу чинили по казачьей обыкности» [Савельев 1870: 57]. Заметим, что под воровством в то время-понималась в первую очередь, измена государству, что в данном контексте означает противопоставление неким сообществом государственным властным. структурам своих собственных.
Определение казачьих земель, как территорий казачьего присуда и понимание1 казакования, как права избирать должностных лиц и чинить расправу согласно казачьему обычаю, позволяют вычленить некий каркас, служащий основанием для формирующихся в Диком поле казачьих сообществ. Очевидно, что сами казаки признавали структурообразующими такие понятия, как «своя власть», «свой суд», право избирать тех, кто будет тебя ограничивать и наказывать в случае твоего несоответствия казачьей «обыкности». По-видимому, значимость этих категорий возрастала именно в условиях Дикого поля, характерными чертами которого было отсутствие регулирующих норм. Наконец, также не случайной оказывается и актуализация этих категорий именно мужскими сообществами. Показательно в связи с этим, что, например, в громаде лемков (Закарпатье), структура которой соответствовала словацким, чешским и польским братствам и выстраивалась на основе магдебургского права, выборного главу называли «рихтар» (от немецкого - судья ). В структуре власти он выступал посредником между громадой и панством, то есть государственной властью. Главный орган громады назывался «управа», в нее входили, кроме рихтара и старосты от 4 до 12 выборных «присяжников» [Лемковщіна 1988: 277].
Институты суда, «расправы» и власти относятся к определяющим факторам в сложении братских сообществ, разворачивающих новые структуры в условиях пограничья, но, что вкладывалось в понятие «своей власти», «своего суда» (правильного, праведного), какие представления скрывались за понятием «казачьей обыкности», правильного поведения (нормы) и неправильного (антинормы), - вопросы, пока остающиеся без ответа. Наконец, представляется интересным выяснить направление развития управленческих структур, посмотреть, как соотносились между собой горизонтальные социальные связи и властная вертикаль, отдельная личность и коллектив.
Опыт реконструкции механизма самоорганизации сообществ и сложения управленческих связей в условиях неопределенности или «семантической пустоты» предприняла Т.Б. Щепанская. Она пишет, что обязанности и права людей, выпавших из системы статусов и норм, неясны, а повлиять на них такими средствами, как давление общественного мнения, поощрение-наказание невозможно, в силу отсутствия привычного социального окружения. Странничество, столь характерное для русской общественной жизни — типичный пример такой ситуации. Именно на примере странников («странных лидеров»)-исследовательница показала, как происходит заполнение «пустоты» в процессе создания новой социальной структуры. Этот процесс осуществляется иррациональными способами, путем использования тайны, служащей, по сути, управляющим символом
Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах
Интересный пример, свидетельствующий одновременно и о значении в войске есаула, и о власти круга, приводит Н.А. Мининков. Он отмечает, что иногда роль войскового есаула существенно возрастала. Так было в июле 1622 г., когда в Монастырский городок прибыли из Москвы послы И. Кондырев и Т. Бормосов, а войсковой атаман оказался в это время в отлучке (в походе на Азовском море). Именно с есаулом пришлось вести переговоры послам, желавшим послать в Москву весть. Казаки же были в этом не заинтересованы: им очень не хотелось афишировать перед Москвой свои широкомасштабные действия против Азова. В итоге послам было сказано: «будет де без войскового ведома станицу к Москве пошлете, и войсковой де ясаул того не убережет, и ему де, ясаулу, от Войска быть в воде» [Мининков 1998: 253]48.
Примерно теми же функциями обладал и станичный есаул. Он также созывал казаков на круг, а если требовалось обсудить дело чрезвычайной важности (например, о немедленном выступлении в поход) - мчался по станичным улицам с развевающимся в руках знаменем («хоругвью»)49. Он также следил за соблюдением порядка на круге, а «за нарушение приличия и оскорбление святости круга» наказывал с помощью своего есаульского жезла, который во время церемонии не выпускал из рук [Тимощенков 1874: 141].
На общем кругу избирался и войсковой дъяк. Значительного политического влияния в Войске дъяк не имел, но занимать эту должность могли люди, не просто владевшие грамотностью, но и обладавшие определенным политическим опытом, знающие традиции, сложившиеся в донской войсковой канцелярии. От стиля и содержания переписки донцов с правителями соседних держав зависело очень многое, отсюда - и особая роль дъяков. Пожалуй, единственным из занимавших эту должность, имевшим действительно значительное политическое влияние был Ф. Порошин — автор знаменитой «Поэтической повести» об обороне Азова. Помимо желания увековечить подвиг донцов, это произведение имело еще одну цель — оказать влияние на московскую власть и земский собор, от которых зависело принятие решений об Азове. В качестве помощников дъяку на кругу избирались войсковые подъячие [Дружинин 1889: 31].
По свидетельству некоторых бытописателей казачества, атаманы, не переизбранные на новый срок, переходили на положение рядовых казаков. Иногда они получали почетные поручения возглавлять зимовые и легкие станицы в Москву. Исходя из известных представлений, характерных для архаических сообществ, логично предположить, что люди, прошедшие однажды через процедуру выборов в атаманы (то есть, по сути, через обряд и ), и после сложения с себя властных полномочий должны были восприниматься как изменившие свой первоначальный статус. Следовательно, они должны были составлять особую категорию или страту внутри братства. Действительно, согласно многим источникам, атаман, «отходивший свой срок» (снявший с себя полномочия добровольно или по решению круга) переходил в группу «старшин».
Старшины пользовались на Дону чрезвычайным авторитетом и, в какой-то мере, выступали символом донского суверенитета. Когда в 1678 г. правительство потребовало от Войска выдачи бывшего войскового атамана С. Лаврентьева, обвинявшегося в расколе, этому воспрепятствовало большинство казаков. Правительству пришлось затратить чрезвычайные усилия и принять чрезвычайные меры, чтобы добиться исполнения своего требования. Причина сопротивления казачества заключалась ни только в том, что среди казаков было много старообрядцев (в том же 1687 г. войско выдало Москве раскольничьего попа Самойлу), айв том, что казаки считали выдачу бывшего войскового атамана серьезным ударом по самостоятельности войска и традиционным правам казачества [Дружинин 1889: 159-160; Мининков 1998: 252].
Со временем все более значительную роль в создании вертикали власти на Дону будет играть войсковая старшина, поэтому далее мы попробуем разобраться с истоками формирования и статусом этой группы.
Некоторые исследователи считают, что традиция пожалования звания старшин бывшим атаманам сложилась на Дону не сразу. Первоначально это звание было только временным. В категорию старшин попадали все «начальствующие лица», избираемые, как известно, лишь на определенный срок: походные атаманы, есаулы, сотники. С образованием у казаков полков, в разряд старшин вошли и полковники. По окончании военного предприятия или по избранию других «начальников» прежние выходили из группы старшин [Леонов 1862]. Таким образом, в казачьем братстве существовала система,. препятствовавшая закреплению особых привилегий ни только за атаманом, но и за всеми должностными лицами.
Со временем сложилась традиция, когда звание старшин давалось кругом и должностным лицам, и рядовым казакам за особые заслуги. Причем, круг мог, как: присвоить! звание старшины, так и лишить, его в случае какой-либо провинности. Под. особыми заслугами понимались действия, направленные на благо всего братства, чаще всего — боевые подвиги.
Близкой по функциям и статусу к старшинам была группа/так называемых «почетных стариков».. В; эту категорию попадали избранные: кругом! старики., О критериях, по которым: их выбирали, ИСТОЧНИКИ; умалчивают, но не: исключено, что: в эту группу попадали те, кто прошел через так, наз.. «старческую инициацию» (см. гл. III). Е. Кательниковшрименительно к XVII! в;. писал о-- том,, что почетные: (или подписные) старики: были помощниками атамана и избирались кругом: «по голосам; десять лучших. людей». 0н» же перечисляет их основные функции: "1): в;случае опасности от неприятеля-., бежать по покосам и; полям: с знаменем,, чтоб; бросая: работу, собирались, все- в« осаду; 2) мирить, ссорящихся; 3) по общим делать штраф напоем; 4) знать очереди внарядах.на службы; 5) давать сказки.к отставке: и? 6) объявлять черни: виновных ві преступлениях и. ждать от ней; приговора к наказанию или прощения" [Кательников 1886: 19].
