Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Антиповедение в русской средневековой культуре . 25
1. Схема: антиповедение - гротеск. Концепция "антимира" 25
2. "Смеховая" сторона антимира: скоморошество 54
3. Православное юродство как антиповедение 70
4. Приемы "переворачиваемости" в отражении феноменов нормальности" 90
5. XVII век: тенденции в трансформации антимира 106
Глава 2. XVIH век. Гротеск и мета-нормативное поведение в "цитатной" культуре 118
1. Петровская модернизация как "перевертывание" антимира . 118
2. Мета-нормативное поведение под знаком псевдофеноменальности 129
3. Мета-нормативное поведение под знаком скуки 143
4. Мета-нормативное поведение под знаком экстраординарности 160
5. Мета-нормативное поведение в нигилизме 181
Глава 3. Гротеск и мета-нормативное поведение в культуре России XVIII - начала XX вв 198
1. Мета-нормативное поведение в городской культуре XVIII - XIX вв 198
2. Мета-нормативное поведение в крестьянской культуре XVIII - XIX вв 219
3. СИ- лубка к "Бубновому валету": гротеск и мета-нормативность в культуре "примитива" 237
4. "Эстетизм наизнанку"; футуризм и театры-кабаре 1910-х гг... 255
Заключение 283
Список литературы 294
- Православное юродство как антиповедение
- Петровская модернизация как "перевертывание" антимира .
- Мета-нормативное поведение в городской культуре XVIII - XIX вв
Введение к работе
Мета-нормативное поведение ("гротескное" поведение) представляет собой особую форму поведения, для которого характерен выход за пределы норм, признаваемых общественным сознанием в качестве "стереотипа", а также норм, предписываемых и рекомендуемых системой официальной (продуцируемой религиозно-конфессиональными или правящими властными структурами) идеологии в виде поведенческого эталона в том случае, если данный эталон реально усвоен обществом в качестве ориентира программы культурного действия и поступка. Понятно, что подобное совпадение - что считать "должным" в практике повседневной жизни - достигается редко. В таком случае акты мета-нормативного поведения нацеливаются на нарушение именно нормы "стереотипизированной". Действия по модели "мета-нормативности" не предполагают императива массового подражания, но воспроизводят ее по типу "антитезы", утверждающей оппозиционность к норме общепринятой. Факт подобного противопоставления есть сущностный, характерологический признак указанного типа поведения.
Мета-нормативным поведением создается иной тип нормы, которая может быть как сниженной, так и завышенной в отношении общепризнанной, но в любом случае она обладает меньшим статусом субстанциальности в сравнении с нормой "обычной", присутствие которой непременно требуется создателю мета-нормативных поведенческих акций в качестве контраста, благодаря которому данный тип поведения делается осуществимым.
Для прояснения смысла понятия представляется целесообразным конкретизировать его содержание на примере соотнесенности с понятием "контркультура". В современной социологии и культурологии под "контркультурой" (термин введен американским социологом Т.Роззаком в 1960-х гг.) или "альтернативной" культурой понимается тип культуры, в котором образы жизни и ценности отличаются от принятых в составе основной (гос подствующей) культуре и который может отрицать ее главные убеждения, идеалы и институты1. Контркультурную тенденцию локальные комплексы ценностей получают при обретении ими статуса определенной целостности, универсальности, в результате чего они становятся способными к выходу за пределы собственной культурной среды и начинают влиять на ценностные и практические установки широких социальных общностей .
Основное, что требуется выделить из приведенных характеристик, -это субстанциональность ценностей ("норм") контркультуры, т.е. их относительная независимость от норм и культурных ценностей культуры доминирующей, в силу чего они и получают возможность конкуренции с ней. Целостность и универсальность подобных комплексов норм формирует обособленный базис, позволяющий выстраивать на его основе упорядоченную систему жизненного поведения (например, культура "хиппи" или нормы поведения уголовного мира), не требующую постоянной координации с нормами жизни прочей социальной массы. Что же касается "мета-нормативных" поведенческих форм, то они не только не претендуют на замещение норм господствующей культуры, но, будучи зависимыми от них, становятся осуществимыми лишь в их присутствии, без чего они просто утрачивают смысл (в частности, свойства "контрастности" или "контрарности").
Закономерен вопрос: почему "мета-нормативное поведение", а не просто "ненормативное" поведение или не "антиповедение" (термин, уже используемый в трудах Б.А.Успенского)? Главное в том, мета-нормативное поведение обладает собственной особенной спецификой. Оно предполагает не только нарушение общепринятых норм, но нарушение демонстративное, публично манифестируемое (тайный, никем не видимый акт нарушения нормы мета-нормативным поведением не является, как, очевидно, и не может относиться к поведению вообще: если, по самому общему определению, поведение есть "внешне заметный ответ организма животного либо человека на воздействие окружающей среды"3, то применительно к поведению в культуре аналогичная "заметность" выражается в его наглядности, открытости для общественного восприятия), что резко усиливает эмфазу перехода нормативных границ. Смысл всего действа концентрируется не вокруг нарушения конкретной нормы, а вокруг собственно самого факта нарушения (подобное нарушение способно иметь и пародийный, и игровой характер, как например, в скоморошестве или чудачестве).
Демонстративность, акцентированность определяет и другую специфическую черту подобного типа поведения, превращающую его в "мета", -экстремалшм. Это означает, что из всего интервала действий, находящихся в полосе, разделяющей область нормы и того, что условно можно именовать его абсолютной противоположностью, творец мета-нормативности выбирает то, что по возможности максимально удалено от нормы, контрастно с ней. В противном случае простой выход за ее пределы ("не норма") оказывается не способен (или в недостаточной мере способен) выделить субъекта поведения и его действия из окружающей социальной среды. Учитывая сказанное, под "мета-нормой" в тексте исследования будет пониматься такой вариант выхода за "норму", масштаб которого определяется субъектом именно в его ориентации на демонстративность и "экстремализм". При этом, важно подчеркнуть, следование мета-норме поведения вовсе не означает отрыва от норм общепринятых, мета-норма не утверждается в качестве самостоятельной и от них обособленной. Лишь в дальнейшем, при условии ее устойчивой повторяемости, она способна внедриться в сферу норм "обычных", "стереотипных" но тогда и поведение, в структуру которого ранее вписывалась данная мета-норма, перестанет считаться "мета-нормативным".
Необходимо также отметить, что указать такой тип поведения, который в строгом смысле слова был бы точной диаметральной противоположностью норме и только поэтому получал бы право квалифицироваться в качестве "анти"- поведения, не всегда возможно (иногда просто невозможно). Если же данная возможность предоставляется, то лишь в приложении к тем фактам поведения в культуре» которые в своей структуре обладают достаточно отчетливо выявляемой двойственностью, схемой оппозиционности. В первую очередь это относиться к тому периоду русской истории, когда ее культура строилась на принципах "бинарности" или "дуальности" (Древняя Русь, Средневековье, XVII, отчасти XVIII вв). Таким образом, приставка "мета" приобретается не за счет приближения к некоей абстрактной точке подобной "противоположности", а за счет сознательной нацеленности инициатора подобного рода действий на максимум удаленности от общепринятой нормы поступка, что предполагает вариативность актов нарушения данной нормы (поскольку в различных условиях, зависимости от обстоятельств ситуации степень приближения к данному максимуму также оказывается различной). В силу указанных причин появляется потребность в предложении расширенной трактовки содержания понятия "антиповедения", которое и должно отразить понятие поведения "мета-нормативного" (в отношении чего "антиповедение" выступает его частным случаем).
В самом широком аспекте мета-нормативное поведение может интерпретироваться через понятия "упорядоченности" (организации) и "хаотиза-ции" (дезупорядоченности), отражающие процессы, находящиеся в основании механизма культурной эволюции. Если культура представляет собой организованную упорядоченную целостность (в формулировке Ю.М.Лотмана, культура, в самом широком смысле, есть "ненаследственная память коллектива, выражающаяся в определенной системе запретов и предписаний"4), то хаос — это "другое" культуры, ее внешняя альтернативность. Хаос с необходимостью имманентен культуре, поскольку в ее структуре постоянно присутствуют элементы, нацеленные как на удержание ее наличного состояния, стабильности, так и на ее дестабилизацию. С этой точки зрения мета-нормативное поведение относится к разряду элементов "дестабилизирующих". Оппозиция полюсов "традиция" (консерватизм) — "новация" (прогрессивность) получает конкретизацию в противостоянии официальной идеоло гии, государственных предписаний (квалифицируемых в качестве программы "должного"), общественных стереотипов мышления, поведения и — поведения "мета".
Важнейшая отличительная особенность мета-нормативного поведения - его "публичность", т.е. в своем объеме жестов, речи, действий оно изначально рассчитано на зрителя, на сообщение. Иными словами, оно является театрализованным действом, развертывающимся внутри самой жизни, что допускает его эстетическую оценку.
Возможность эстетического подхода к рассмотрению данного феномена обусловлена его творческим, созидательным характером. Сущность мета-нормативного поведенческого творчества проявляется не только в плане выражения театрализованности, но и в более широком аспекте - как создание способа специфического, "нестандартного" образа социального действия, в своем комплексе составляющего устойчивый, антитетический к нормативной культуре, полюс ("антимир"). Мета-норма не есть просто "антинорма", зеркально перевернутая схема, это - "другая" норма (в данном смысле важна ее легитимность, допустимость обществом, без чего она была бы немедленно подавлена), публичная демонстрация которой раздвигает границы нормы стереотипизированной, придавая ей черты вариабельности, за счет чего расширяется диапазон общественной свободы. Именно поэтому можно сказать, что мета-нормативность поведения "создается", "творится", "разыгрывается", композиционно выстраивается, ориентируясь в своей роли на социальный резонанс.
Эстетико-культурным отражением хаотических феноменов выступает гротескная образность. Согласно концепции М.М. Бахтина, "Гротескный образ характеризует явление в состоянии его изменения, незавершённой ещё метаморфозы, в стадии смерти и рождения, роста и становления. ... Другая ... черта его - амбивалентность: в нём в той или иной форме даны (или намечены) оба полюса изменения - и старое, и новое, и умирающее, и рождающееся, и начало, и конец метаморфозы" . В эстетической интерпретации черты гротескной образности (амбивалентность, переходность, "причудливость", хаотизация нормы восприятия) оправданно могут быть спроецированы на стихию мета-нормативного поведения, которое при этом оказывается частным случаем гротеска, представленного сферой социального действия (следует отметить, что свою теорию гротеска Бахтин разрабатывает на материале народного карнавала, т.е. именно на почве праздничного поведения, а не собственно фактов художественной культуры). В данной связи тот или иной способ реализации мета-нормы поведения (его "архетип") представляется сопряженным с определенным гротескным типом (комический, трагический, абсурдистский), вбирающим в себя его характеристики. Гротеск и мета-нормативность - понятия эквивалентные. Гротеск может трактоваться как мета-нормативное поведение (нарушение принятой нормы художественного восприятия), выраженное художественным языком (т.е. применительно к области художественного творчества), а мета-нормативное поведение, в свою очередь, - как гротеск, проявленный в сфере социально-коммуникативного действия (общественного поведения), обладающего эсте-тизированным характером. По данной причине мета-нормативное поведение способно синонимически именоваться "гротескным" поведением.
Мета-нормативное поведение перманентно пребывает в системе культуры, "растворяясь" в ней в своих "микро" и "макропроявлениях". На "микроуровне" оно осуществляется в форме спорадического акта, совершаемого отдельным индивидом (или малой группой лиц), и не оказывает ощутимого влияния на фактор стабильности наличного порядка (в подобной ситуации мета-нормативность обычно выступает под маской комики или чудачества). "Макроуровень" представляет собой крупномасштабное действие, кардинально разрушающее сложившийся порядок, опрокидывающее традиционные мировоззренческие установки, меняющее, аналогично карнавалу, мес тами "низы" и "верхи" (например, культурная революция, инспирированная Петром I).
Область локализации мета-нормативного поведения чрезвычайно широка. Оно находит свое проявление в практике досуга и развлечений, светской и народной жизни, повседневной и праздничной культуре, в пределе -любой ее сфере, языковой и акциальной. Вместе с тем, будучи отражением определенного отношения к миру, его социально-культурному устройству, исследуемый поведенческий феномен способен получать и более "профессиональное", сугубо художественное воплощение, выступая иллюстративным дополнением к какой-либо эстетической или культурологической концепции.
В предлагаемом исследовании к рассмотрению привлечен исторический материал эпохи Древней Руси, русского Средневековья и Нового времени. Разумеется, это не означает, что указанный тип поведения оказывается присущим только данному хронологическому периоду. Ход развития культуры дает основания считать мета-нормативное поведение постоянным спутником всей ее истории (и не только отечественной), включая современность. Можно даже говорить о закономерности (по крайней мере, тенденции) сохранения некоей константы объема мета-нормативного поведения применительно к тому или иному культурному состоянию: чем более жестким является отношение власти к подвластному ей обществу, тем в большей степени право на подобный тип поведения узурпируется представителями властных структур (что условно можно обозначить как фактор "обращаемости" мета-нормативного поведения).
Избранный для исследования хронологический период (от крещения Руси до революции 1917г.) представляет собой крупнейший этап линии эволюционирования гротеска (и "гротескного" поведения), отражающий путь прохождения от неосознанного его использования (в плане невычлененности как особого, уникального из прочего арсенала художественных средств и специфической образности) до стадии его глубокого теоретического осмысления отечественными деятелями искусства (например, в статье В. Мейерхольда "Балаган" 1914г., в практическом же отношении привлечению внимания к гротеску и сопряженной с ним мета-нормы поведения в первых десятилетиях XX в. немало способствовали футуристы), в силу чего он уже в качестве самостоятельного приема и средства художественной выразительности переносится в его область.
В содержательном аспекте период XI -начала XX вв. можно подразделить на два этапа: этап развития русской культуры под эгидой религиозной идеологии и этап доминирования начал светскости (имеется в виду культура городская, поскольку в крестьянской жизни элементы православной религиозности оставались традиционно сильными вплоть до 1917 г.), что позволяет рассматривать особенности мета-нормативного поведения, изменения его функциональной значимости в различных культурных типах. Возможность завершить данное исследование 1917 годом предоставляет тот факт, что события Октябрьской революции во многом явились подобием ситуации "кар-навализации" культуры, меняющей местами "низы" и "верхи", имевшей место во времена культурной революции эпохи Петра I. Основными аналогиями здесь выступают: ориентация новой власти на расширение общественных свобод, с одной стороны, и претензии на допустимость проницаемости для ее же взгляда всех областей социального и культурного бытия (что в дальнейшем вело к усилению начал тоталитаризма), с другой. В прямом смысле "карнавализируется" повседневная жизнь как в петровскую, так и в послеоктябрьскую эпоху и в обоих случаях с одной и той же прагматической целью - способствования установлению и закреплению нового социокультурного порядка. Примерно одинаковым оказалось и отношение властей к феномену мета-нормативного поведения - его ассимиляция новой культурой в качестве одного из средств в деле реализации насущных идеологических задач, либо его элиминирование из общественной структуры.
Повторяемость культурных фактов обуславливает повторяемость ситуации положения и функций мета-нормативного поведения в сфере социума (речь, конечно, не может идти о полном совпадении, приемы актуализации данного типа поведения в каждом случае имели свою специфику).
Выбор для исследовательского анализа столь обширного временного отрезка порождает определенные трудности. Главным образом они связаны с тем, что рамки операционального использования понятия "мета-нормативности" в масштабе крупного хронологического периода способны в большей или меньшей степени корректироваться, так что фиксация этого понятия по предложенной в тексте диссертации формуле предполагает только выражение его сущностных характеристик (в первую очередь, демонстративности и экстремализма, остающихся инвариантами). Однако возникновение указанной проблемы оправдывается возможностью решения одной из ключевых задач исследования - выявить и показать постоянство (и необходимость) пребывания в культуре данного феномена.
Отмеченные выше обстоятельства: широкая распространенность мета-нормативного поведения в культуре, его способность оказывать существенное влияние на происходящие в ее структуре процессы, по-своему корректировать направление их развития, оптимизировать баланс упорядоченности и дезорганизации, порядка и хаоса, - при том, что данный феномен к настоящему времени фактически не изучен, - объясняют актуальность темы диссертации.
Несмотря на высокую степень значимости мета-нормативного поведения в культуре, работ, касающихся данной проблематики, почти не существует. Вероятной причиной объяснения этому является новизна понятия, его недостаточная теоретическая проработанность, что затрудняет возможности его операционального использования и обуславливает нечеткость границ сферы его применения. Проводятся изыскания по проблемам девиантности, формам отклоняющегося поведения в психологии и социологии, исследует ся тематика маргинализации, взаимоотношений "Своего" и "Другого" в философии, но собственно проблема мета-нормативности поведения остается слабоизученной.
Из круга смежных мета-нормативному поведению понятий следует выделить понятие "аномия" (от греч. anomos - "беззаконие", "безнорм-ность"), введённое в конце XIX в. Э. Дюркгеймом (в работах "О разделении общественного труда", "Самоубийство"). Формальная причина аномических настроений заключается в расхождении имеющихся в обществе культурно-экономических интересов и возможностями их удовлетворения. В ходе социального развития обостряются процессы индивидуализации, ослабевает коллективный надзор за исполнением моральных заповедей, в результате возрастает степень свободы личности от традиций и стереотипов поведения, увеличивается диапазон выбора способов действия. Аномия создаёт предпосылки общественного беспорядка, поскольку провоцирует рост отклоняющегося и разрушительного поведения в общественной среде6 (продолжая логику подобного рассуждения следует признать, что по мере перехода от традиционных типов общественной организации к демократическим, расширения индивидуальной свободы основания для проявления аномии будут только укрепляться).
В теории последователя Дюркгейма Р.К. Мертона поводом возникновения аномии служит отсутствие для индивида возможности добиться навязываемых ему обществом целей легализованными тем же обществом средствами. В качестве выхода из ситуации избирается либо конформизм, либо действия, отвергающие "узаконенные" средства, или сами цели, что порождает "отклоняющееся" поведение (уход от мира, мятеж и проч.)7.
В современной социологии под "аномией" понимается такое "состояние общества или личного отношения к обществу, в котором имеется слабый консенсус, недостаток веры в ценности или цели, а также утрата эффектив ности нормативных или нравственных рамок, регулирующих коллективную (индивидуальную) жизнь" .
"Аномия" в своём абсолютном значении не тождественна понятию "мета-нормативности". Во-первых, потому что ее трактовка (в современной версии) допускает в свое определение равнодушие, негативную пассивность членов общества по поводу этических норм9, в то время как мета-нормативное поведение всегда предполагает активность. Во-вторых, аномия, по теории родоначальников термина, характерна для периодов этического "безвременья", т.е. когда общество ещё не в состоянии установить твёрдые нормативные границы. Актуализация же мета-нормативного поведения наблюдается именно в ситуации "избыточной" нормативности, представляя реакцию на давление жёсткого порядка.
Близким по содержанию, даже синонимичным "мета-нормативному поведению" может показаться понятие "девиации", используемое в психологии и социологии. Однако, это далеко не так. "Девиация" определяется как "социальное поведение, отклоняющееся от считающегося "нормальным" или социально приемлемого в обществе, либо в социальном контексте. Хотя девиация охватывает и преступное поведение, её сфера намного шире"10. Главным образом "девиация" не отражает сути понятия "мета-нормативности" в силу своей неконкретности (оно включает в себя и преступление, что не предполагается мета-нормой) и, кроме того, девиантные действия специально не ориентированы на нарушение общественной нормы (это происходит лишь в качестве спонтанного акта, сопровождающего имеющие иную цель поступки), не содержит сознательной "перевернутости". Главное же, что следует из приведенного определения, девиантное поведение относится к социальной (более широкой) сфере человеческих отношений. Из этого следует, что оно более "свободно" от подчинения нормам культуры, которые могут вовсе и не являться для него субстанциальной основой, заменяясь подчинением необходимости (аналогично тому, как, например, поведение в экономической области обуславливается прежде всего потребностями производства). Мотивацией девиантных действий могут выступать патологии личности, психические отклонения, пристрастие к наркотикам, бессознательное подражание референтной группе и т.д. Мета-нормативное поведение же, как отмечалось выше, в своей интенции к нарушению культурной нормы, оказывается всегда связанным именно с культурной нормой и без нее оно невозможно. По данной причине мета-нормативное поведение целесообразно относить к поведению культурному (пусть и весьма специфическому).
Следует также обратить внимание на разработанность таких существенных в плане конкретизации термина "мета-нормативное поведение" понятий как "хаос" и "антимир".
В области учёного знания на протяжении всего огромного периода его существования (включая классическую науку и вплоть до XX столетия) отношение к феноменам хаотического оставалось сугубо негативным. Хаос отождествлялся с источником дезорганизации, внесения беспорядка (флук-туационных изменений), нарушения принципов стабильности и нормы в существовании систем, "случайности" и потому игнорировался в качестве специального предмета исследования. Наличие хаоса, безусловно, признавалось, но — в статусе "неистинного" бытия, аналогично пониманию существования "сатанинского" мира в средневековой православной традиции. Научный интерес к проблемам хаотического в связи с изучением процессов самоорганизации упорядоченных систем возник лишь в XX в. ("Тектология" А. Богданова, техническая кибернетика, теория информационных систем, физическая школа Г. Хакена, математическая школа В.И. Арнольда и Р. Тома, эволюционная концепция развития Э. Янча и др.). Ведущей научной отраслью, центрирующей внимание на механизмах упорядочивания и дезупоря-дочивания систем, ключевыми понятиями которой явились "порядок" и "хаос", выступила синергетика, родившаяся на рубеже 1970-1980 гг. С этого момента постепенно стала изменяться оценочная и эпистемологическая трактовка хаотического, проясняется его созидательная, конструктивная роль в процессе мироорганизации, равно как и понимание неизбежности и необходимости присутствия его элементов в общей картине миропорядка. К его трактовке делается вполне применимой характеристика Ю.М. Лотмана в отношении "сферы непредсказуемости", являющейся "сложным динамическим резервуаром в любых процессах развития"11.
Поскольку в основании фундамента синергетики оказались, главным образом, естественные науки, в настоящее время особую важность приобрели разработки, использующие элементы синергетической методологии, культурологического (в целом - гуманитарного) направления, в которых понятие хаоса и порядка приемлемы не в меньшей, если не в большей мере. Исходя из концепции существования "диссипативных" (стремящихся к упорядоченности) и "нестационарных" (эволюционирующих) структур, определенные фазисы в развитии культуры могут быть истолкованы либо в качестве "становящегося" (инновационного, тяготеющего к упрочению внутренних структурных связей и стабильности), либо "ставшего" (консервативного, нуждающегося в радикальных трансформациях). Хаотическое присутствует в обоих случаях: в первом — преимущественно в форме наличия и воздействия фрагментов предшествующей культуры, во втором — в оболочке новаторских, антитрадиционалистских тенденций. Степень разработанности проблемы.
В качестве базы для общего осмысления культурной ситуации рассматриваемого в диссертации хронологического периода, характеристики происходящих в нем процессов, послужили труды М.М.Бахтина, В.С.Жидкова, Д.С.Лихачева, Ю.М.Лотмана, Б.Н.Миронова, А.М.Панченко, К.Б.Соколова, Б.А.Успенского, Ф.И.Буслаева и др. Из числа зарубежных исследователей следует отметить работы Р.Барта, Ж.Бодрийяра, В.Кайзера, мемуарные материалы С.Гербертштейна, А.Олеария, М. дэ Кюстина и ряд
других. В числе использованных работ культурологического направления также необходимо упомянуть исследования С.Н. Иконниковой, А.Л. Казина, М.С. Кагана, В.Д. Лелеко, Ю.М. Шора и др. Что же касается постановки и конкретизации более частных проблем, то их освещению и решению способствовали подходы нижеследующих авторов.
Термин "антимир" употребляется в работах Д.С. Лихачева, Ю.М. Лот-мана, Б.А. Успенского и др. К настоящему времени он превратился в устойчивое понятие, фигурирующее в содержании ряда научных изданий 2.
В интерпретации Лихачёва антимир (в древнерусской культуре) связывается со смеховым миром и представляет собой мир нарушенных отношений, мир "нелепостей", "кромешный", "недействительный", "противоположный нормальному". В нём разрушена повседневная знаковая система, господствует "свобода от условностей"13. Оказываясь зависимым от мира "нормы", "смеховой мир" несамостоятелен, это "теневой" мир, в комическом, пародийном виде отражающий существующие в данное время воззрения на действительность.
В исследованиях Лотмана термин "антимир" расшифровывается через понятие семантической границы (порядка и хаоса), деление мира на "мы" и "они". Если "внутренний" (т.е. свой, освоенный) мир являет собой Космос, то по другую его сторону располагается антимир, хаос, "внеструктурное иконическое пространство, обитаемое чудовищами, инфернальными силами или людьми, которые с ним связаны"14. Антимир практически отождествляется с хаосом, причём его привязка к смеху вовсе не обязательна. Важным является замечание исследователя, касающееся признания неизбежности присутствия компонентов хаоса в культуре: "...всякая культура создаёт не только свой тип организации, но и свой тип внешней "дезорганизации": (следует подчеркнуть, что необходимость сосуществования противоборствующих сил в структуре социума отмечали философы А. Тюрго, М.-Ж. Кондорсе, Т. де Шарден, а в числе современных, например, Ж. Бодрийяр и многие другие).
Значительная масса имеющихся на сегодняшний день работ, затрагивающих содержания понятия, именуемого в контексте данного исследования "мета-нормативным поведением", касается его языковой области. В сборнике "Антимир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература" (М, 1996) рассматривается вербальная мета-нормативность, связанная с употреблением ненормативной (обеденной) лексики в литературе (прозе и поэзии), народном фольклоре, присутствие "кощунственности" в обиходе литературных кружков и обществ ("Арзамас", "Беседа любителей российской словесности" и др.). Условия возникновения кощунственности в бытовом и литературном языке анализируются в трудах Д.С. Лихачева, В.М. Живова, A.M. Панченко, Н.И. Толстого, Б.А. Успенского. Применительно к материалу современности ситуация выхода "за норму" исследуется в сборниках "Русская альтернативная поэзия XX века" (М., 1989), "Русская альтернативная поэтика" (М., 1990).
Акциальная сторона мета-нормативного поведения, представленная феноменом православного юродства, детально проработана в трудах С.А.Иванова (Византийское юродство. - М., 1994), A.M. Панченко (Лихачев Д.С, Панченко A.M., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. - Л., 1984). Однако, данный феномен при этом не рассматривается с позиций противопоставления его содержания соответствующему культурному образцу, оце-ниваясь с точки зрения эстетико-культурологической (Панченко) или религиозно-культурологической (Иванов). В работах иеромонаха Иоанна (Колог-ривова), Ю. Ковалевского, Г.П. Федотова и др. юродство освещается агио-графически, как историческое и религиозное явление.
Мета-нормативное поведение часто находит свою реализацию под оболочкой поведения праздничного - карнавального, маскарадного, ярмарочного. В указанном аспекте многие его элементы могут быть воссозданы по материалам исследований Н. Зоркой, А.Ф. Некрыловой, посвященных ярмарочной культуре, сборников "Развлекательная культура России XVIII-XIX вв" (СПб., 2000), "Маска и маскарад в русской культуре XVIII-XX веков" (М., 2000), "Урбанизация и развлекательная культура" (М, 1991) и др. Особо следует выделить исследования К.Г. Богемской, Д.А. Ровинского, Б.М. Соколова, анализирующие культуру русского лубка, а также А.С. Фа-минцина, касающиеся темы скоморошества.
Генетическим прототипом понятия "мета-нормативное поведение" в рамках данного диссертационного исследования послужило понятие "антиповедение", введенное в оборот языка в трудах Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского. Акцентированное выражение оно получает в работе Успенского "Антиповедение в культуре древней Руси" (1985), где раскрывается его сущность и дается классификация антиповеденческих типов (сакрализованное, символическое, дидактическое). Данное понятие используется исследователем лишь в приложении к древней (а фактически - средневековой) русской культуре. Кроме того, схема антиповедения, по предложенному определению, выстраивается по принципу "наоборот", модели строгой "зеркальной" обращаемости в отношении норм общепринятых, что также допускает возможность корректировки.
В целостности объема своего понятия фактор мета-нормативного поведения не рассматривается в существующем корпусе научно-исследовательского материала. Имеющиеся работы исторического или культурологического направления обладают свойством описательности, освещаются различные стороны, компоненты мета-нормативности в сакральной, праздничной, бытовой отраслях культуры, однако, отсутствие в данном случае устойчивого понятия, способного центрировать вокруг себя его внешние, производные феномены, делает подобные описания фрагментарными. Та же описательность характерна и для определения, предложенного Успенским, поскольку в его трактовке указанный тип поведения представляется частным случаем в общей линии социальных действий, присущим лишь отдель ному периоду русской культуры. По этой причине подлинная культурологическая значимость и универсализм понятия остаются совершенно не раскрытыми.
Ввиду сказанного, в качестве основной цели диссертационного исследования выдвигается выработка базовой теоретической концепции, углубляющей сущность понятия "мета-нормативное поведение" ("гротескное" поведение), позволяющей прояснить и конкретизировать его значение и место в механизме культурного развития, благодаря чему становится возможным определить действительные масштабы его использования.
Достижению поставленной цели служит решение следующих задач:
- формулирование определения "мета-нормативного поведения", дающего возможность его расширенного применения к фактам исторической и современной культуры;
- конкретизация коррелятивной связи понятий "хаос" и "организация" в их экстраполяции на сферу культуры;
- координация отношений между феноменом мета-нормативного поведения и гротеском как способом его художественного отражения;
- анализ культурно-исторических условий, стимулирующих акты мета-нормативного поведения на примере русской культуры;
- выявление инвариантных структур в линии трансформации мета- нормативного поведения, моделирующих основные формы его реализации ("архетипов");
- рассмотрение эстетического и семиотического аспекта в мета-нормативном поведении;
- изучение специфики проявления мета-нормативности в среде художественной культуры;
- исследование функций мета-нормативного поведения в бытовой и событийной (праздничной), светской и народной областях культуры. Мета-нормативное поведение - сложный социальный феномен, он
может включаться в поле научного интереса со стороны культурологии, этики, эстетики, психологии, истории. В контексте настоящего исследования он помещается в сферу взаимодействия такой оппозиционной пары понятий как "хаос" и "организация". Выше говорилось о театрализации как об одной из характерологических черт поведенческой мета-нормативности. Если же данное поведение театрализованно, то оно дает основания его рассмотрения и с семиотических позиций. По этой причине анализ данного явления предполагает несколько проекционных уровней: синергетический: соотнесение хаоса и организации (порядка); семиотический: смысл (понимание) - абсурдизация (непонимание); культурологический: "свое" - "чужое" ("иное"), норма - мета-нормативность; эстетический: комизм, трагизм и ряд других категорий. Таким образом, методологическим основанием исследования выступает комплексный эстетико-культурологическии подход с элементами синергетического и семиотического анализа.
Объект исследования: русская культура периода XI - началаХХ вв. Предмет исследования: мета-нормативное поведение и формы его реализации в русской культуре.
Научная новизна результатов исследования: на базе комплексного подхода к изучению феномена мета-нормативного поведения вырабатывается его новое определение, допускающее универсальность в применении к фактам культуры; дается оценка мета-нормативному поведению как фактору, отражающему хаотическое начало в структуре социальной организации, хаотическое при этом трактуется как пространство реализации дополнительных возможностей свободы социального поведения; доказывается необходимость и неизбежность существования мета-нормативных поведенческих форм, их постоянного присутствия в системе культуры; обосновывается творческая, новаторская роль мета-нормативного поведения, выступающего средством, стимулирующим процессы культурного обновления; конкретизируется ситуация, в рамках которой социальная потребность в подобного рода поведении становится наиболее острой; выявляются устойчивые схемы, по аналогу которых производится моделирование основных форм мета-нормативного поведения ("архетипов"), прослеживается хронологическая линия их видоизменения в зависимости от изменения социо-культурных условий; устанавливается взаимосвязь между типами мета-нормативного поведение и гротескной образностью как способом его художественного выражения; с позиций концепции мета-нормативного поведения дается новая интерпретация ряду явлений русской культуры. Научно-практическая значимость работы: материалы диссертационного исследования предоставляют возможность нового, углубленного понимания фактов (исторических и современных), связанных с явлением выхода за пределы общепринятой нормы поведения ("стереотипа"), и могут быть использованы в практике чтения учебных курсов по истории русской культуры, философской антропологии, этики, эстетики.
Положения, выносимые на защиту:
I. В практике культурной жизни существует специфический тип поведения, ориентированного на «мета-норму», т.е. максимально возможный в конкретной ситуации отход от общепринятых поведенческих норм («экс-тремализм»), осуществляемый публично, с расчетом на общественный эффект («демонстративность»). Данный тип поведения при этом не связан ни с психическими нарушениями личности субъекта, ни с выходом за пределы
действий, которые могли бы быть квалифицированы как «преступление».
2. Мета-нормативное поведение в комплексе своих проявлений образует устойчивую оппозицию, альтернативу «нормативной» культуре и в этом качестве оно постоянно (в более или менее активной форме) присутствует в целостной системе культуры.
3. Будучи публичным и демонстративным, мета-нормативное поведение обладает отчетливо выраженным театрализованным характером. К нему вполне применим (наряду прочими - синергетическим, семиотическим) порядок эстетической интерпретации.
4. В плане эстетической оценки мета-нормативное поведение допускает использование ряда категорий - комического, трагического, безобразного, иронического и т.д. Однако категорией, наиболее адекватно отражающей его эстетическую сущность, является категория гротескного.
5. Общие признаки, роднящие гротескную образную выразительность и акты мета-нормативного поведения, заключаются в следующем. В самом широком толковании гротеск, как прием, соединяющий в едином образе противоречивые, гетерогенные качества (умирающее - рождающееся, старое - новое, свое - чужое, прекрасное — безобразное, в пределе - бытие и небытие, и что в комплексе составляет основу для его трактовки как «причудливого» или «странного») может быть представлен в качестве художественного средства отражения аспекта хаотического, присутствующего в культуре и в сфере человеческого бытия. Поскольку в системе культуры непременно сосуществуют и элементы организации, и элементы дезорганизации, мета- нормативное поведение может рассматриваться как элемент «дезорганизации», т.е. того, что ориентировано на подрыв культурной стабильности и нормативности, иначе говоря, оно также относится к сфере проявления хао- тизации. Оно также сочетает в себе противоречивые компоненты старого и нового, понятного и непонятного, дозволенного и недозволенного, «нормативного» и «ненормативного». То, что гротеском отображается в области художественного творчества, мета-нормативным поведением воспроизводится в реальной жизни.
6. Гротеск может быть подразделен по трем основным типам: комический, трагический и абсурдистский. Мета-нормативное («гротескное») поведение реализует данные гротескные типы посредством практических акций. Мета-нормативное поведение обладает устойчивой схематикой воспроизводства (разумеется, в определенных модификациях), также в своей типологизации имеющей троякое основание (скоморох, юродивый, нигилист - «архетипы» мета-нормативного поведения).
7. Главной мотивацией, побуждающей к реализации актов мета- нормативного поведения, является противодействие тотальной упорядоченности, чрезмерной «заорганизованности», регламентированности (что, естественно, способно оцениваться и субъективно) культуры. В подобном случае данный тип поведения порождается потребностью отношения к бытию как сфере осуществления свободы, а в практическом плане - как реализации права на пользование свободой.
Апробация работы. Диссертация обсуждалась на кафедре этики и эстетики философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета и была рекомендована к защите. Содержание диссертации отражено в монографии, текстах ряда статей и тезисов научных конференций.
Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы.
Православное юродство как антиповедение
Юродство является одной из наиболее парадоксальных и вместе с тем типичных для русской средневековой культуры (оно было известно Византии, отчасти европейской культуре, но, в сравнении с русской культурой, имело весьма незначительное распространение) формой антиповедения. При всём максимализме иных практик духовной аскезы, например, затворничества или столпничества, в них не содержалось ничего, что церковь не могла бы рекомендовать мирянину. Юродство же не только не могло быть рекомендовано православным духовенством, но и почти всегда находилось с его стороны под особым подозрением, а с XVIII века практически прекращается его канонизация и оно подпадает под запрет (с тех времён известны лишь одиночные, спорадические случаи канонизации).
Историческими корнями данный феномен уходит достаточно глубоко; его непосредственный источник - юродство византийское (насчитывающее всего шесть имён юродивых), прототипом которого, в свою очередь, можно считать греческий кинизм. Духовным же его источником являются широко известные на русской почве "Патерики" Скитский и Алфавитный, "Луг Духовный", "Лавсаик" и "Лествица" преподобного Иоанна Мосха, имевшие хождение в православных монастырях ещё до XV столетия78. Религиозную санкцию юродства его апологеты усматривали также в некоторых положениях Нового Завета (главным образом, в апостольских посланиях).
Юродство - крайний, наиболее экстремальный вид религиозного подвижничества. Основа его - "русская любовь к Кресту", особое почитание страданий, перенесённых за православную веру, а также "ощущение страшной виновности души перед Богом, не позволяющее ей пользоваться всеми благами мира сего и побуждающее её страдать и распинаться со Христом"79. В юродстве выразилось бескомпромиссное стремление русской души к Абсолюту, оно синтезировало в себе самые сокровенные стремления русского человека .
Наряду с этим, юродство, безусловно, принадлежит миру антиповедения, поведения с отчётливо выраженными чертами гротеска. Но считать его принадлежащим собственно антимиру, миру смеховой культуры нельзя, его антимир специфический, порождённый не "анти", а сверхрелигиозностью, сверхнормативностью. Это как бы "третий" (в отношении бинар-ности) мир русской национальной культуры. Его черты: парадоксализм, мистичность, совмещение несовместимого, игра, разрушение нормы. Юродивый дистанцирует себя как от собственно мира, так и от антимира, оба они сливаются для него в одно целое, в равной степени противостоящее истине -миру божественному, небесному, единственно олицетворяющему собой подлинный порядок.
Первые случаи юродства отмечены на Руси очень рано (Йсаакий Пе-черский, дата смерти - 1090 г.), однако время широкого распространения и утверждения этого вида подвижничества приходится на XIV - первую половину XVII столетий, пик подъёма - XVI век. Из известных 247 имен юродивых русской церковью канонизировано 36 (в Европе за период с VII по XVI век канонизировано лишь четверо), что свидетельствует о необычайной популярности их в народной и церковной среде. Н.Фёдоров охарактеризовал политический режим того времени (XVI век) как "абсолютизм, смягчённый юродством"81.
Одной из причин, по которой юродство стало русским национальным явлением, послужила склонность русского народа к таинственному и чудес-ному , а то, что поведение юрода представляет собой загадку, требует дешифровки, - факт бесспорный. Парадоксальность и необычность выражена во всём его облике и поведении: речи, жестикуляции, действиях, отношениях с толпой.
А.М.Панченко следующим образом раскрывает сущность данного феномена православия: "Пассивная часть его, обращенная на себя, - это аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти, подкреплённое буквальным толкованием некоторых мест Нового Завета: "Аще кто хощет ко мне ити, да отвержется себе" (Мтф.ХІУ, 24,25). Активная сторона юродства заключается в обязанности "ругаться миру", т.е. жить в миру, среди людей, обличая пороки и грехи сильных и слабых и не обращая внимания на общественные приличия"83.
Выход юродивого за рамки мира и антимира, мира "вообще", подразумевает утверждение им нового, сакрального миропространства, в которое он себя и помещает, и которое он строит по праву наличия своей индивидуальной связи с высшим миром. Религиозная экзальтированность изымает его из обстановки обыденного социального окружения и ставит в оппозицию повседневному миру условностей. В этом "посюстороннем" мире места для юрода нет. Всем своим поведением подвижник демонстрирует принадлежность иной сфере бытия, он - "не от мира сего". Он маргинален миру, что подтверждается и выбором места обычного пребывания - церковная паперть, "нулевая" полоса, граница между мирским и церковным. В отношении существующего мира культуры юродское поведение выглядит "перевёрнутым" и кощунственным, но, по сути, оно таковым не является. Напротив, с точки зрения юрода, сам мир представляется отошедшим от изначальных православных установок и ценностей, и в этом смысле - "опрокинутым", а-нормальным. Разоблачение неправды, самодовольства мира есть основная цель подвижника (впрочем, соотношение приоритетов "активной" и "пассивной" сторон служения имело свою эволюцию, "активная" сторона выдвинулась на первый план лишь по мере укрепления института юродства). Не просто несогласие с миром (в этом случае оказалась бы достаточной проповедническая деятельность, которая, впрочем, не получила распространения на Руси из-за опасений ересей), а подчеркнуто "перевёрнутое" в отношении к нему поведение, с тем, чтобы дать понять - не юрод нарушает норму, а сам мир ненормален до противоположности божественной истине.
Именно область крайностей, экстрем ал изм является точкой приложения активности подвижника; компромиссы, этическое примирение ему незнакомы. Его поведение держится на крайностях и парадоксе, разоблачении всего, традиционно считающегося неприкосновенным и даже священным, -это не только разрушение знаковой системы, но обращение её в собственный антипод (Василий Блаженный швыряет камни в дома добродетельных людей и целует стены ("углы") домов, где творятся "кощуны", разбивает чудотворный образ Божией Матери, на доске которого, под святым изображением скрывалось изображение чёрта ). Если для антимира смеховои культуры было характерно сознание своей неподлинности, условности в отношении к миру нормативному, что и представляло возможность для самоосмеивания, то юродивый действует "всерьёз", вменяя вину самому "нормальному" миру, выступающему для него хаосом перевёрнутых связей и соотношений как реальность, а не искусственное игровое воспроизведение. Фигура юрода не комична, а трагична, ибо под угрозу попадает реальный смысл, но не конституированный в качестве условности, объекта смеховои игры. Поэтому и "театр" юродивого разыгрывается в самой жизни, функция исполнителя роли и сама роль сливаются.
Петровская модернизация как "перевертывание" антимира
С момента вступления на монарший престол Петра І в российской истории начинается эпоха Нового времени, завершившаяся в 1917 году. В культурном отношении это был этап коренных трансформаций в бытовом, государственном, социальном укладах, превративших Россию в крупнейшую державу, способной поддерживать "экспорт" национальных культурных фактов за пределы страны. Что же касается первых десятилетий XVIII в., то Россия настраивалась на их прием, но не на передачу. Петровские преобразования открыли дорогу мощному притоку культурной информации из Западной Европы, прежде всего Голландии, Германии, Англии, Италии. Происходит процесс "европеизации" России, по темпу и радикализму вполне сравнимый с явлением культурной революции. "...Отрицается почти все, что было создано за семь столетий, протекших со времен Владимира Святого ... . Анафеме предается и событийная культура и культура обиходная, вся национальная топика и аксиоматика. Притом цель этого отрицания - не эволюция ... , но забвение, всеобщая замена"1. Наблюдается углубление стратификации общества, ставшей причиной раскола ранее относительно однородной русской культуры по полюсам: дворянская и народно-крестьянская (подразделяющаяся в свою очередь на фольклорную и религиозную). Усиливающаяся социальная поляризация уже к концу столетия привела почти к полной нетождественности данных типов культур, ситуации взаимонепонимания их представителей.
"Европеизация" России для Петра I не была самоцелью. Обмирщение, секуляризация, составляющая сущность производимых изменений, прежде всего имела целью устранить принцип множественности источников власти, разделенной между царем, Боярской Думой и Церковью, что служило одной из причин хаотизации сферы государственного управления, провоцировало бунты и смуту. Предшествующее "бунташное" столетие, с его войнами и социальной нестабильностью ясно показало, что период средневекового спокойствия исчерпал себя и требуется иная концепция строительства высшей власти. Таким образом, петровская реформа власти не являлась просто "голландским заимствованием", это был "вопль земли", еще не залечившей раны "бунташного века"2.
Можно утверждать, что "европеизация" России имела установкой не столько (по крайней мере, не только) догнать Европу в культурном отношении, сколько укрепление порядка, борьбу с хаосом внутри страны. Следствием этого выступило единоличное сосредоточение высших полномочий власти в лице правящей персоны монарха, нагнетание элементов тоталитаризма, порождающего самодержавный произвол почти на всех уровнях жизни.
Изменяется и сама концепция государственной власти. Если до XVIII в. царское правление опиралось на религиозные основания (отсюда ее ориентация на традицию и обычай), то с Петра ее легитимизация рационализируется, так что координации со стариной уже не требовалось. Святая Русь превращается в Россию, т.е. государство светское. Это означало, что в понимании реформаторов реальность сама по себе перестала служить воплощением божественной гармонии и благодати, открывался путь человеческой инициативе и историческому творчеству. Небесный, трансцендентный мир настолько сблизился с земным, что божественной воле, трактуемой в форме "превратностей судьбы", можно делать вызов .
Петровские преобразования проводились столь стремительно и масштабно, что порождали другую крайность. В целях укрепления порядка и модернизации государственной жизни выпускалось такое обилие всевозможных правительственных распоряжений и регламентации, в котором малопросвещенному уму, придерживающемуся традиционных правил и обычаев, разобраться оказывалось далеко не просто. Борьба с хаосом сопровождалась всплеском иного рода хаотизации: издавались предписания по строительству домов, обработке земли, указывалось из какого материала делать обувь и одежду, по какой модели сколачивать гроб и т.д. .
Новая форма высшего правления соединялась с идеей тотальности: взор власти предположительно должен был пронизывать и контролировать любую область культуры и социальной жизни. При Петре вводится паспортизация, институт полиции и каторжная система, запрещается нищенство. Учреждается наводящий всеобщий ужас Преображенский приказ (во главе с Ф.Ю. Ромодановским), подавлявший попытки инакомыслия и недовольства. Большое распространение (и поощрение) получает доносительство (вплоть до нарушения тайны исповеди). Возросла жесткость законов: так, в сравнении с Уложением 1649 года предусматривающего смертную казнь в шестидесяти случаях преступлений, "Воинские артикулы" 1715 года предписывали высшую меру наказания по двумстам их видам. В глазах государства преступник уже переставал считаться человеком, он становился "телом" - инструментом для устрашения окружающих. Многочисленность казней, свершаемых публично (среди них -сожжение, колесование, повешение за ребра, насаживание на кол, четвертование и т.д.) превращало их в привычку, чудовищное, но "нормальное" для повседневного восприятия зрелище, внушающее мысль и о неизбежности смерти, и о том, что на месте казнимого легко может оказаться сам наблюдатель.
"Тоталитаризация" жизни, осуществляемая в рамках "установления порядка", привела к тому, что в России практически не оставалось свободных сословий. Для дворян предусматривалась бессрочная военная или гражданская служба, уклонение от которой наказывалось кнутом, вырыванием ноздрей, ссылкой на каторгу и т.д., применялись телесные наказания плетью или палкой. Не лучшим было положение духовенства. Показательно, что даже распоряжение правом на смерть не было "собственностью" индивида. По "Морскому уставу" 1720 г. в случае самоубийства предписывалось: "кто захочет сам себя убить и его в этом застанут, того повесить на районе, а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет"5.
Мета-нормативное поведение в городской культуре XVIII - XIX вв
Городская фольклорная культура России начинает отсчет своей собственной истории (независимой от крестьянских ее аналогов) приблизительно с рубежа XVII - XVIII столетий. Ее предпосылкой (в том числе психологической) явилась ломка традиционных жизненных укладов, привычных форм поведения, ритуалов и обычаев, интенсивно происходящая в это время в слободах, посадах, самом городе. В итоге в душе народа, сталкивавшегося с новыми нормами жизни, рождался дискомфорт, эмоциональное напряжение, которое и получало разрядку в сфере фольклора, самостоятельность которого являлась еще и средством самоидентификации горожанина1. Социальная база городского фольклора была разнообразна: ремесленники, ушедшие в города крестьяне, служащие невысоких рангов, торговцы, купечество.
С начала XVIII в. наблюдается заметная дифференциация быта города и деревни, коснувшаяся и отрасли развлечений. Для крестьянства характерным оставалось следование обычаю и традиции, город же переориентируется на новые, в частности, завезенные из Европы модели. Состав потребителей развлечений, некогда бывший достаточно однородным, расслаивается, приводя к постепенной дивергенции культур. Перемещенные в среду города деревенские празднества быстро утрачивают свое ритуально-магическое содержание, превращаясь в фактор увеселения. Вместе с тем исчезает сакральная функция смеха, перевернутого поведения; буффонада, брань и площадная речь используются преимущественно в сатирическом (а не мировоззренческом) контексте как средство осуждения не справедливости жизни. Особенно размежевание городской и деревенской культур усиливается после 1785 г. (издания "Жалованной грамоты дворянству и городам"), возникает "градское" общество со своей специфической ментальностью, независимостью от традиций, индивидуализмом и самостоятельностью мысли." К концу столетия складывается и общество "провинциальное", основу которого хотя и составляли дворянские корпорации, но по своим культурным запросам оно оказывалось весьма близким комплексу вкусов среднестатического горожанина. Во второй половине XVIII в. происходит разделение и в сфере искусства - по критериям "высокого" и "низкого", а народного-на "городское" и "крестьянское".
По мнению Б.М. Соколова, городская культура представляла собой "третий", "отщепенческий" культурный слой, находящийся в пространстве между культурой дворянства и крестьянства. Отсюда его маргинализм и неустойчивость; он тяготеет к социальному "верху", на который ориентируется, будучи, тем не менее, порождением крестьянской культурной среды. Этим объясняется изначальная маргинальность городской культуры, смешение в ней и европейских заимствований и народных традиций.3
Городской фольклор оказался тесно связанным с ярмарочной культурой, для которой XVIII в. также стал отправной точкой развития (к 1830 г. в стране действовало около 1700 ярмарок4). Ярмарка воспроизводила атмосферу всенародного праздника по духу близкого карнавалу, в ее пространство включались трактиры, кабаки, центры увеселений, в нем находили свое место и торговцы, и праздный люд, бродяги, воры, нищие. Характеризуя специфику русского праздничного действа, исследователь Н.А.Хренов пишет: "В какой-то степени праздничное время с его безудержным разгулом и весельем в православной цивилизации представляло преодоление, пусть временное, жесткой зависимости от судьбы, отождествлявшейся в христианском мире с божьим промыслом. Это значит, что где-то на заднем плане праздничного веселья продолжают свое действие независящие от человека иррациональные силы, его судьба .. ...праздничное поведение русского человека с присущим ему разгулом представляет мир, контрастный по отношению к повседневному поведению. И этот контраст имеет мифологическую основу, иначе говоря, потребность по Фрейду, стихии выражения Эроса, что применительно к нашей проблематике символизирует веселье и разгул, оказывается оборотной стороной потребности в Танатосе. Фиксируемая исследователями балагана смеховая стихия народа включает нас в танатологическую стихию..."3
Ярмарка являлась основным средством реализации городской фольклорной культуры, квинтэссенцией же ярмарочных зрелищ выступал балаган. Балаганы традиционно устраивались на площадях, временно становящимися "сакральным" местом в отношении прочего пространства города (первый балаган был открыт в Москве в 1765 г. бесплатно, что связывалось с установкой власти на легализацию городских народных гуляний с целью уравнять в праве на них представителей всех сословий). Балаган олицетворял центр праздничного веселья и служил комплексным воплощением многих видов искусств: театра, пантомимы, клоунады и проч. Композиционный принцип балаганного, и в целом, ярмарочного зрелища - типично гротескный: соединить в одном явлении (по крайней мере, месте) известное, знакомое и необычное, экзотическое (причем последнее нередко достигалось путем открытого обмана и жульничества). В результате беззастенчивого смешивания своего и чужого образовались оксюморонные сочетания типа того, что можно было увидеть на вывеске: "Русский театр живых картин, танцов и фокусов китайца Невиданному и экзотическому отдавалось естественное предпочтение. Демонстрировались великаны, сатиры, бородатые женщины, лилипуты, женщины-рыбы. В балаганах Санкт-Петербурга в 1870-90-х гг. на все 201 общее обозрение выставлялись теленок о двух головах, мумия "египетского царя-фараона", дикарь с острова Цейлон, поедающий живых голубей, человек, пьющий керосин и закусывающий рюмкой, "дама-паук", "девочка-сирена" с русалочьим хвостом и многое другое. Иными словами, объектами показа служили артефакты той самой "кунсткамерной культуры", основы которой закладывались Петром I, но в перевернутой форме: обычное подавалось как необычное (петровский принцип предполагал обратное), страшное обращалось в веселое. Случалось и так, что из всего обещанного ярмарочной рекламой, зритель видел лишь небольшую его часть или же вовсе не то, о чем сообщалось. Однако и эти мистификации, "одурачивания" и обман соответствовали общему настрою ярмарочной стихии с ее нелепостью, алогизмом и абсурдизацией. Так, к примеру, газета "Северная пчела" (от 28 февр. 1834 г.) рекламировала балаганные трюки Лемана (одного из первых содержателей петербургских балаганов): "Леман .. . покажет вам чертей, скелеты, ад, пожар, убийства, но он добр по природе и потому если убьет кого-нибудь, то через минуту опять воскресит..."7
