Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Риск как предмет социологического анализа 16
1. Возможности классических социологический теорий для исследования рисков 16
2. Современные западные теории социальных рисков: Э. Гидденс, У. Бек, М. Дуглас, Н. Луман и их критики 38
ГЛАВА 2. Проблемы социокультурной динамики рисков в условиях глобализации 79
1. Неолиберальная модель управления социальными рисками 79
2. Изменения характера и понимания рисков в условиях перехода от индустриализма к постиндустриализму 101
3. Классификация социальных рисков в условиях глобализации 111
ГЛАВА 3. Социальные и социально психологические основы отношений к рискам 126
1. Факторы формирования готовности личности к поведению адекватному риску 126
2. Социально-психологические механизмы принятия решения в контексте восприятия риска 136
Заключение 156
Библиография
- Современные западные теории социальных рисков: Э. Гидденс, У. Бек, М. Дуглас, Н. Луман и их критики
- Изменения характера и понимания рисков в условиях перехода от индустриализма к постиндустриализму
- Классификация социальных рисков в условиях глобализации
- Социально-психологические механизмы принятия решения в контексте восприятия риска
Современные западные теории социальных рисков: Э. Гидденс, У. Бек, М. Дуглас, Н. Луман и их критики
Парсонс в качестве альтернативы власти как средства для поддержания порядка в обществе видит иные факторы. По его мнению, главным фактором поддержания порядка являются взаимопроникновения социальных объектов, культурных норм и личностей индивидов. «Возможно, наиболее известным примером взаимопроникновения может служить интернетизация социальных объектов и культурных норм в личности индивида. Другим примером является приобретаемое путем обучения содержание опыта, которое систематизируется и хранится в аппарате памяти индивида»51. В этом случае осуществляется добровольное принятие людьми норм и ценностей общества, все большая ориентация их выборов в процессе действий на аффективную нейтральность, специфичность, универсализм, достижение, ориентацию на себя в противоположность аффективности, диффузности, партикуляризма, аскрипции, ориентации на коллектив, что характерно для традиционных обществ. Из этого следует, что индивид современного общества на основе активной мотивации своих действий сам конструирует свое настоящее, соответственно, свое отношение к рискам, а не просто руководствуется традициями, социальными практиками прошлых поколений. Тогда может возникнуть качественно иной порядок, основанный на динамичном равновесии структур, их функций, которые лигитимизированы согласованными ценностными приверженностями его членов52.
Теория Парсонса, будучи примененной к российским реалиям, позволяет пролить свет на некоторые стороны как нынешней дезинтеграции страны, так и функциональных патологий, имевших место в разные периоды её развития. Особая масштабность нынешней дезинтеграции не в последнюю очередь вызвана поспешно-непродуманным разрушением в начале 90-х годов прежних структур, их функциональности, особенно управленческой вертикали. В то же время новые, только что утверждавшиеся экономические и политические структуры не могли предложить общую для всех нормативно-ценностную парадигму, а потому не обеспечивали лояльность значительного числа членов общества. В итоге в российском обществе пока не сложились структурно-функциональные предпосылки, которые могут гарантировать самодостаточность общества: «Общество может быть самодостаточным, - замечает социолог, - в той мере, в какой оно может «полагаться» на то, что деяния его членов будут служить адекватным «вкладом» в его социетальное функционирование» .
Ситуация для России осложняется и тем, что переход от властно-силового порядка к порядку, основанному на культурной легитимизации5 , не может осуществиться быстро, ибо для этого требуются принципиально новые для структурно-функциональные связи, консенсус членов общества по поводу ценностной ориентации их собственного общества. Этим в значительной степени обусловлены риски дезорганизации и дисфункций, связанные с отсутствием взаимопроникновения новых институтов нашего общества и общественного сознания россиян, которое расколото в отношении ценностных приверженностей. Минимизация этих рисков станет возможной, если и элита, и рядовое население достигнут определенного уровня консенсуса по поводу ценностной ориентации нашего общества.
Р. Мертон предпринял попытку ещё более усовершенствовать неклассическую методологию, сделать её практически работающей для анализа связей между эмпирическим и теоретическим уровнями исследования. В этой связи социолог, в частности, предложил анализ взаимовлияния социальной структуры и индивидов через призму двух взаимосвязанных переменных: 1) какие существуют цели, определяемые культурой и 2) каковы законные, институциональные средства достижения этих целей, которые индивиды могут выбрать. Противоречия между целями и средствами, их характер и острота, влияют на то, принимают ли люди общественные цели и используют ли они нормативные или незаконные средства для их достижения. При этом возникают риски как для социальных структур, так и для самих индивидов.
Учитывая различное отношение индивидов к общественным целям и средствам, Р. Мертон выделил пять типов наиболее характерного поведения - конформность, инновация, ритуализм, ретритизм, мятеж. Рассмотрим их через призму адаптации россиян к современным социокультурным реалиям вообще и рискам в особенности.
Конформность, как тип приспособления индивидов к социальным условиям, распространена в обществе, в котором степень стабильности высока. Имеет место соответствие поведенческих моделей, как культурным целям, так и институционализированным средствам; степень социальных рисков в таком обществе относительно стабильна. В России лишь сравнительно небольшая часть населения сегодня способна принять одобряемые культурой демократические и рыночные цели. При этом речь идет не о том, чтобы декларировать их принятие, а о том, насколько люди на поведенческом уровне ориентированы руководствоваться институциональными средства их достижения. Инновация «вызывается значительным акцентированием цели-успеха и заключается в использовании институционально запрещаемых, но часто бывающих эффективными средств достижения богатства и власти, или хотя бы их подобия»5 . Данный тип поведения вызывает установку на готовность рисковать, вырабатывая инновационные методы достижения цели. Он весьма характерен для современной России и конкретно проявляется в использовании, хотя и эффективных, но институционально запрещаемых средств достижения богатств и власти. Для понимания динамики социальных рисков важно не только констатировать, что далеко не все факты правонарушений выявляются правоохранительными органами, но выявлять латентные функции непоследовательной борьбы властей с преступностью, а также отношения общества к девиантному поведению. «Если бы общественное сознание не принимало мошенников, их было бы намного меньше»5 , - отмечает Мертон. Добавляя при этом, что особенно актуально для современной России: основная причина подобной ситуации не столько в личных пороках, сколько в «болезни» социальной структуры общества, что сужает каналы институциональных средств для достижения целей, свертывает возможности обретения новых социальных статусов, исполнения ролей, необходимых для участия в демократической жизни и вхождения в рыночные отношения.
Изменения характера и понимания рисков в условиях перехода от индустриализма к постиндустриализму
У. Бек и М. Дуглас выдвигают на первый план социальные и культурные аспекты понятия «опасность». Однако их мнения разделяются, когда речь заходит об оценке «реальности» противоречивых интерпретаций понятия риска. Кроме того, их разделяет неодинаковость суждений о природе политических общественных рисков. Так, М. Дуглас и ее коллеги считают, что концепция экологических катастроф идеально подходит для теории «жизненного пути», поскольку выделяет специфические проблемы социальной солидарности. Если достаточно большое число людей склонно верить в приближение экологического апокалипсиса, то, согласно М. Дуглас, происходит это скорее не потому, что люди осознают увеличение опасности, а потому, что они опасаются находящейся у власти элиты и крупных корпораций. Дуглас полагает, что восприятие экологической катастрофы связано с кризисом социальной солидарности, произошедшим из-за углубления процесса глобализации капиталистической экономики, способствовавшей тому, что некоторые социальные группы стали более уязвимыми". В этой связи риск экологической катастрофы может быть использован как повод обвинения «Они», которые будут определены как угроза в отношении «Мы», «нашего» стиля жизни. Согласно интерпретации культурного значения риска, следует ожидать апокалиптического сценария, спровоцированного экологическим движением. Она обращает внимание на то, что пока глобальная экологическая катастрофа является реальной перспективой, ни один не может быть уверен, что риски, с которыми она сталкивается, не спровоцируют ее. Поэтому, когда нужно выбрать, во что верить, необходимо понимать, что это - прагматическое решение.
Однако Бек соглашается с Дуглас в том, что пока риск экологической катастрофы существует, мы живем в «эпоху спекуляций», так как кто-то рано или поздно все-таки столкнется фактически с таким сценарием развития событий. Он также соглашается с относительностью культурного восприятия риска. Кроме того, когда нужно оценить «реальность» рисков, мы сталкиваемся, подчеркивает Бек, с тем, что «никто в одиночку не может установить иерархию вероятности и рациональности, но должен узнать, как, например, в случае с восприятием риска, что «рациональность» возникает в виде социального понятия; сначала ей верят, потом сомневаются, затем пересматривают и уже потом вовсе отбрасывают»100.
Нельзя не отметить весомый вклад Бека в аналитический анализ культурного различия между досовременными опасностями и теми, что связаны с рисками индустриального общества. Бедствия, подобные тем, что произошли в Чернобыле или Бхопале, служат предупреждением об угрозах, о серьезности сложившейся ситуации. Тогда как правительства и промышленность продолжают эксплуатировать рискованные технологии, создается лишь видимость безопасности. Подобные действия могут только способствовать увеличению вероятности крупномасштабной катастрофе. Он идет еще дальше, предполагая, что приближение «эры бедствий», «риска», желание опасностей проявляют себя как революционные силы. В то время как аналитики, разделяющие позиции Дуглас, остаются идеологически «слепы к Апокалипсису», наблюдая приближение к «эре бедствий».
Исследования У. Бека, как следует из рассмотренных положений, в большей степени посвящены анализу влияния особого вида «сознания» на культуру и политику индустриального общества. Несмотря на то, что в настоящее время существуют политические расхождения по поводу общественных масштабов риска, он предполагает, что все большее количество людей реально озабочено исторической возможностью угрозы экономического апокалипсиса. Кроме того, его теория ставит своей целью дать ответ на вопрос, что означает для общества угроза самоуничтожения. Проведенные на Западе в конце 90-х годов прошлого столетия опросы общественного мнения подтверждают, что большое количество людей осознает подобные проблемы101.
Критика, высказываемая рядом социологов в отношении Бека, касается степени недооценки им противоречивости зрительского отношения к информации о рисках телевидения и прессы. Как им представляется, Бек неполно представил значимость социальных процессов, на основе которых возможно обсуждать будущее общества с точки зрения рисков. Кроме того, эмпирическое исследование показывает, что профессиональное понимание риска заложено в эволюционный культурный процесс, который не поддается классификации в рамках статичных абстракций. Следует также указать на то, что Бек, равно как и Дуглас не предприняли попыток рассмотреть обоснованность своих теорий в отношении накопленных данных эмпирического исследования осознания риска, предлагая преимущественно политическую интерпретацию значимости проблемы риска для текущего периода . Действительно, удивительно то, что ни Бек, ни Дуглас не предпринимают особенных усилий для того, чтобы рассмотреть верность своих теорий, рассматривая их относительно огромного количества социальных исследований, проведенных в области рисков за последние 20 лет. Подобное исследование может быть использовано для того, чтобы на поверхность вышло предположение о том, что эти теории находятся более на стадии полемики, нежели детализации выдвинутых концепций социальной действительности, где люди создают свои интерпретации понятий «опасность» и «риск».
Классификация социальных рисков в условиях глобализации
С ключевым элементом либерализма традиционно ассоциируется достаточно высокий уровень общей и профессиональной культуры политической деятельности, нравственное неприятие насилия во всех его проявлениях, готовность к многоходовым маневрам с целью приобретения союзников довольно широкого спектра политических оттенков (за исключением экстремистских) и, самое главное, настойчивое отстаивание прав и свобод личности. Совокупность приведенных характеристик снискала либералам во всех странах мира довольно широкую и устойчивую популярность, что вынуждало политиков экстремистского толка, как правых, так и левых, клеймить их как представителей соглашательского, лишенного внутренней силы течения. Либерализм, вместе с тем, реализовывал себя наиболее полно в условиях действенного обеспечения правовых гарантий, закрепленных конституцией, или как массовое движение за обретение национального суверенитета, преследующее цели утверждения подобных гарантий после достижения независимости.
У либерализма в европейской политической истории достаточно прочные социально-психологические корни основательности, респектабельности, компетентности, сохранения нравственным нормам и идеалам. В европейской политической культуре за либералами закрепились позиции, как правило, правоцентристского толка, что не исключало, разумеется, в случае прихода их к власти, проведения политики социальных реформ. При этом, как правило, либерально ориентированные политики выступали инициаторами новых подходов к избирательному праву, образованию, здравоохранению, социальному страхованию и т.д., расширявших круг граждан, имеющих доступ к этим благам современной цивилизации. Так, социальные программы помощи новорожденным в Швеции предусматривают бесплатное предоставление детского питания, одежды и санитарно-гигиенических средств (памперсы и т.д.) по факту рождения ребенка в этой стране, независимо от благосостояния и юридического статуса его родителей. Нетрудно обрушить огонь критики на тот факт, что безработные родители получать те же комплекты, что и родители-миллионеры. Соблазн лишить миллионеров этого вида социальной заботы государства, несомненно, велик. Но шведское законодательство и практика функционирования учреждений охраны интересов детей, ставит на первый план именно беззащитного ребенка и ориентирует свои усилия, прежде всего, по его адресу.
Длительное время в постсоветской России существовала, правда, в редуцированной форме, сходная практика. Детский врач выписывал питание, необходимое ребенку, и оно до определенного возраста практически бесплатно предоставлялось ему. У нас в стране скорее декларировались, чем реализовывались либеральные идеалы. Снижение качества бесплатного обучения в российских школах сделало крайне проблематичным освоение их выпускниками полноценных программ среднего профессионального и высшего образования, рассчитанных на обеспечение конкурентоспособности россиян на рынках Западной Европы и Северной Америки по профилю их сертификатов и дипломов. Как следствие, это еще более стимулирует отставание страны от внедрения мировых достижений научно-технической и информационной революции в массовое производство, в систему образования, здравоохранения и культуры. Таким образом, политика российских реформаторов-неолибералов стала одним из факторов повышения степени риска социальной жизни в стране.
В целом неолиберализм пытается противопоставить мир общественных проблем, заслуживающих внимания централизованного государства, сфере частных интересов и процессов. Однако строгое разделение этих двух сфер возможно лишь на уровне абстрактно-теоретического описания. Например, является ли поддержка благосостояния семьи, особенно неполной, исключительно предметом забот ее взрослых членов и хаотических усилий филантропов? Или же поощрение усилий ее старших членов родить больше детей и полноценно воспитать их в нравственном, общеобразовательном, физическом и профессиональном планах предполагает определенную координацию усилий, как членов самой семьи, так и институциональных структур?
Между тем, беззащитность детей, оставшихся без отца или матери, предполагает компенсирующее участие в их воспитании специалистов психологических служб: без их участия велики риски проявлений девиантного поведения. Аналогично, беспомощность инвалидов, престарелых, бездомных и многочисленных категорий безработных может быть скомпенсирована не только наличием у них в распоряжении определенных денежных сумм, достаточных для удовлетворения элементарных потребностей, но и функционированием общественных программ, позволяющим достойно организовать их повседневную жизнь. По существу, острие неолиберальной критики направлено против государственных программ, как чересчур дорогих и малоэффективных.
Социально-психологические механизмы принятия решения в контексте восприятия риска
С другой стороны, на выбор поведения в ситуациях риска оказывают заметное влияние приверженность к тем или иным ценностным установкам. Это относится, в первую очередь, к характеристикам перспектив технологического и научного прогресса, которые воспринимаются общественным сознанием с повышенным доверием, обусловленным бурными процессами современной научно-технической и информационной революции. Психология технологического оптимизма окрашивает, как правило, в розовые тона «прорыв в неизвестное», хотя все знают, что он несет не только очевидные плюсы, но и негативные последствия. Более или менее реалистическое восприятие последних осуществляется лишь при переходе на позиции технологического пессимизма. Это демонстрирует значение не только содержания, но и формы информации о рисках.
Таким образом, поведение в условиях риска отдельных индивидов и их групп всегда встречает более или менее широкий контекст иррациональных проявлений в тех же самым условиях и вынуждено корректировать себя с учетом давления этой стихии, не поддающейся однозначному прогнозированию. Оно получит более высокие шансы выигрыша в случае проявления хладнокровия, выдержки, взвешенной осмотрительности. Правда, если действия на основании этих качеств не повлекут за собой дополнительные опасности - потери драгоценного времени, и тем более не поставят рационально ориентирующихся индивидов перед качественно новой рисковой ситуацией, к которой они совершенно не готовы, что означает для них драму. Предотвратить ее было возможно лишь при условии заблаговременного предусмотрения возможности возникновения качественно новой рисковой ситуации, подготовки соответствующих ресурсов и структур оперативного управления ими в ситуации быстро надвигающегося цейтнота. Во всех случаях второй сценарий предполагает построение полного спектра как благоприятных, так и неблагоприятных вариантов развития ситуации и обеспечение информационно-волевых и материально-ресурсных возможностей адекватного реагирования на каждую из возможных альтернатив действия.
Ф. Найт определяет опасность как существование, но неопределенность негативных событий, а риск как действие (или бездействие) в ситуациях, когда имеется относительно точная информация о возможном наступлении опасных событий и степени вероятности каждого из них (или каждого типа опасностей). Риск усиливается, когда при наличии информации об абстрактной, формальной или реальной возможности опасности, решения принимаются без опоры на эту информации и учета ее. Иногда такие решения основываются лишь на внутренних состояниях личности (или группы) и выступают для внешнего наблюдателя информации как необоснованные и спонтанные.
Так, военно-политический заговор, предательство лидеров силовых структур, успешное применение принципиально нового вида оружия (атомная бомбардировка авиацией США гг. Хиросима и Нагасаки в августе 1945 г.) могут радикально изменить соотношение сил в высшем руководстве властными структурами или парализовать его волю к продолжению борьбы.
Нередко, однако, принятие решений, не опирающихся на всю полноту уже имеющейся информации, демонстрирует внутренний раскол общества, конфликты интересов и целей политики, проводимой противостоящими друг другу группировками элит. Представления об «обществе риска», сложившиеся в 1980-х годах внесли свои поправки в картину динамики общественной жизни. Параллельно возникла ситуация своеобразных «гонок» между ростом объема достоверной информации и количеством времени, необходимого для ее переработки.
Ф. Найт указывает, что следует четко разделить точное знание физико-химико-биологических состояний изучаемых объектов и приблизительные оценки этих и иных состояний социальных объектов (на основе которых и принимаются решения в повседневной жизни). Отсюда - значение внимания к психологическим основам подобных оценок, основная функция которых, по определению, давать максимально адекватное соответствие развертывающимся в обществе процессам и их тенденциям. «Трудности установления связи между утверждениями велики даже в том случае, - писал Ф. Найт, - если эта связь универсальна; они настолько велики, что попытки установления этой связи с определенной степенью точности предпринимаются лишь в особых случаях, когда важность вопроса оправдывает дорогостоящие исследования в лабораторных и «полевых» условиях». Там же, где эта связь носит вероятностный характер, доказательство ее устойчивости является несравненно более сложным, поскольку возникает дополнительная проблема определения частоты ее проявления. Мы должны оценить не только факторы, связи между которыми и последствия которых известны, но также и степень устойчивости связи между (оцененными) факторами (непосредственно воспринимаемыми свойствами и способами поведения объектов) и выведенными из них факторами, с которыми должны соотноситься наши действия в данном конкретном случае. Мы должны оценить действующие в интересующей нас ситуации факторы, а также вероятность возникновения каких-либо последствий влияния этих факторов, если это влияние достаточно существенно»
