Содержание к диссертации
Введение
1. Понятие (политической) риторики 4
1.1 Искусство или наука, предмет или метод? 4
1.2 К теории «убеждающей коммуникации». 10
1.3 Политика и политическая речь. 17
2. Функция политической риторики. 26
2.1 Политическая риторика в аспекте свободы и демократии. 26
2.2 Политическая риторика и истина. 33
2.3. Политическая риторика как средство управления и власти. 50
3. Методологические проблемы. 65
3.1 К проблеме риторического анализа политических речей. 65
3.2 Методика исследования. 95
3.2.1 Теоретические основы контент-анализа. 95
3.2.2 Понятие контент-анализа. 97
3.2.3 Эмпирические данные в контент-анализе 99
3.2.4 Границы и возможности контент-анализа. 102
3.2.5 Компьютерный контент-анализ (ККА) и риторический 104 анализ.
3.2.6 Методика сбора данных для компонентного анализа. 105
4. Политическая риторика Перестройки. 109
4.1 Политическая риторика в России и Советском Союзе до 109 Перестройки
4.2 Новая политическая риторика (1987-1990) 119
4.2.1 Рабочая гипотеза и предварительный анализ 119
4.2.2 Материал для компонентного анализа 126
4.2.3 Речи Горбачева, Ельцина и Лигачева 133
4.2.3.1 Статистические наблюдения 133
4.2.3.2 Семантические наблюдения 139
4.2.3.2.1 Неомарксистское направление (Горбачев) 139
4.2.3.2.2 Демократическо-реформисткое направление (Ельцин) 148
4.2.3.2.3 Консервативно-догматическое направление (Лигачев) 152
4.2.3.3 Сводный анализ 155
5. Перспективы 181
Литература и источники 191
- Искусство или наука, предмет или метод?
- Политическая риторика и истина.
- Эмпирические данные в контент-анализе
Введение к работе
«Миллионы людей сидевших возле телевизора, ощущали правду и боль его тихих, непреклонных слов, постоянно прерываемых председательствующим. Немая речь Сахарова приобрела значение символа — символа, который помогает людям разогнуть спину и вселяет надежду на победу добра и разума» А. Мигдаль, Академик Академии наук СССР, Литературная газета, 19.12.90
Риторика имеет тысячелетние традиции. О ней, как свидетельствуют источники, размышляли уже во времена Аристотеля. Большинство авторов прошлого обращались преимущественно к эстетическим аспектам устной и письменной речи, будь то литературная риторика или же гомилетика (церковное красноречие). Лишь в двадцатом веке были открыты новые области исследования, такие как коммерческая риторика (риторика рекламы), связанная с маркетингом и конкурентной борьбой, а также новые аспекты политической риторики, связанные с политической борьбой за симпатии избирателей и за сознание людей.
Осознание того факта, что кроме профессиональной компетентности важным фактором делового успеха является также красноречие, уже давно на Западе побудило носителей решений в экономике обучать теоретической и практической риторике свои управленческие кадры. Если выдающиеся политики и партийные лидеры осознают важную функцию политической риторики, то в социальных науках рефлексии подобного уровня долгое время не отмечалось. Лишь в последние годы возрос интерес к исследованию риторики и семантики политической коммуникации.
Политическая риторика включает в себя понятие «политика». Под ней, как правило, понимают комплекс специфических мер, направленных на сохранение народонаселения государства и управление им. Таким образом, политика предполагает всестороннюю власть, т.е. направленную вовнутрь и вовне, и необходимую для того, чтобы установить определенное право и порядок, а также для того, чтобы противостоять чуждому праву и порядку. В данной работе политическая риторика понимается как метод достижения политических преимуществ (политического превосходства) путем воздействия на человеческое сознание и, следовательно, рассматривается как неизбежное средство политики. Для риторики как инструмента общественно-научного познания основополагающим является анализ условий, как политической власти, так и конкретных форм проявления механизмов и намерений сознательного вербального управления социальным сознанием с целью вскрыть, описать и объяснить их для того, чтобы сделать возможной иммунизацию сознания от манипуляции. Таким образом, важнейшим предметом данного анализа является процесс формирования политической воли.
Понимаемая таким образом риторика возникает и процветает в условиях демократии (античная Греция, Рим, Англия, США). Но и диктаторы нуждаются в риторике, понимаемой, однако, отнюдь не как свободный словесный поединок и инструмент для формирования решений. Так как диктаторские режимы основываются, как правило, на принуждении, оправдании и прославлении, то в условиях диктатуры риторика принимает извращенные формы и сводится к демагогической апологетике и одурачиванию, претендующим на истину.
Обращение к устному слову как средству политики тесно связано с лингвистическими исследованиями использования языка в политической сфере. Пожалуй, первые современные исследования относятся к сороковым годам, когда в США в годы войны были предприняты попытки провести объективный анализ материалов немецкой пропаганды, и, используя определенные методы (контент-анализ), установить коммуникативное намерение того или иного текста. Особенно интенсивно исследования языка политики проводились после Второй мировой войны, что было вызвано интересом к использованию языка во времена Третьего Рейха, а также к функции языка и политической коммуникации в тоталитарных системах, в целом.
О политической риторике в России или в Советском Союзе опубликовано сравнительно мало материалов. Политическое красноречие в определенные периоды российской или советской истории частично освещается в специальной литературе, однако отсутствует специфический, сконцентрированный и систематический анализ форм проявления политической речи и ее функций в Советском Союзе со времен Октябрьской революции. Отсюда исследовательский интерес автора к этой проблематики.
Духовная жизнь в России во время революции и гражданской войны была чрезвычайно активной. Бурные дискуссии по политическим проблемам проводились на всех партийных и государственных уровнях. Политическая элита подвергалась неограниченной, зачастую ожесточенной критике. Ярким примером того периода служат дебаты по поводу подписания Брест-Литовского мирного договора в 1918 году. С бюрократизацией политической жизни партийной номенклатурой, которая занялась устранением оппозиции, ситуация резко изменилась. Запрет оппозиции завершился запретом думать и говорить иначе, чем авторитарное руководство, которое возомнило себя идеологической истиной в последней инстанции. Прецедент вокруг Брест-Литовского мирного договора является вершиной публичных политических дуэлей, которая в советском государстве будет вновь достигнута лишь во время Перестройки.
Разгоревшиеся в 1987 году на Октябрьском пленуме ЦК КПСС и обострившиеся публичные разногласия между Ельциным и Лигачевым положили начало сложному и противоречивому процессу в политической жизни Советского Союза. Они открыли новую фазу в развитии страны: процесс формирование общественного мнения, т.е. феномена, в том понимании, в котором он существует в западной традиции, в Советском Союзе до тех пор не бывалого.
Во время процесса Перестройки наблюдалась все возрастающая эмансипация населения, что привело к росту политической активности. Сам факт такой перемены является чертой, способствующей процессу реформ. С другой стороны, массовые демонстрации зачастую становились также и формой легализации экстремизма. Массовое сознание было временами посредством искусной манипуляции так радикализировано, что провоцировались акты насилия (Средняя Азия, Кавказ).
Задача данной работы заключалась в исследовании социальной функции устной речи в этом сложном процессе, а именно, с целью установить, как применялись и воспринимались новые политические понятия (ценности) в публичной политической речи, были ли эти речи, по выражению Гердера «костылями, на которых народ ковылял, когда не мог ходить»? То есть, формировали ли политические речи общественное мнение?
С процессом Перестройки в российской истории возникла редкая возможность свободно выражать свое мнение и говорить в истинном смысле этого слова. Поначалу робкая, эвфемистическая критика руководства (первые Конгрессы народных депутатов) со временем вылились в мощный водоворот критических, отчасти и мазохистских дискуссий, вплоть до «духовного эксгибиционизма» (если давать авторскую оценку), которые существенно определили ход Перестройки.
Искусство или наука, предмет или метод?
Источники сообщают, что риторика возникла приблизительно в 465 г. до н. э. на Сицилии после изгнания тиранов. Формой ее рождения было судебное красноречие, а предмет заключался в отстаивании противоборствующих интересов средствами языка. Позднее Аристотель расширил понятие «риторика». Он различал речи о спорном предмете (совещательная речь, судебное красноречие) и речи о бесспорном предмете (орнаментальная речь) (1989,20 и ел.). В античном мире риторику связывали с софистикой. Софисты (учителя премудрости) действовали в Афинах в 5 столетии в качестве учителей ораторского искусства.
«...двойственно они подходили к тому, что являлось необходимым, дух или тело, к одним - словом, к другим - делом, то утешителями тех, кого несправедливо коснулось несчастье, то, как укротители тех, кому несправедливо привалило счастье, то преисполненные жесткости во благо общине, то переполняемые страстями в интересах порядка, через разум духа, укрощая неразумность плоти, применяя насилие против насильников, проявляя порядочность в отношении порядочных, бесстрашие против бесстрашных, боязливость в ужасающих ситуациях». (Gorgias, 1952, 285-286)
Новая политическая система античной демократии, в которой государственные решения принимались голосованием, а последнее - основывалось на публичных прениях, вызвала потребность в умении говорить хорошо и убедительно. Научить этому и брались софисты, которые в те времена сосредоточивались в Афинах. Они уверяли, что сумеют превратить любое бесперспективное дело в выигрышное. Выражаясь современным языком, тем самым они предвосхитили нынешнюю проблематику политической рекламы и влияния средств массовой информации. (Adomeit 1982,3)
Представителей народа (демоса) избирали или определяли путем жребия на короткий срок. Эти деятели получали лишь незначительную компенсацию расходов или суточные. В связи с краткосрочным пребыванием в должности и запретом на переизбрание чиновничья карьера и статус были исключены. Выполнение функциональных обязанностей носило характер временной работы, которой не отдавались полностью, и поэтому доходы носили скорее характер приработка. Высокие политические, а также военные посты, напротив, требовали полной отдачи сил, однако их занимали исключительно состоятельные люди и эти должности являлись скорее почетными. Высокий статус имели также финансовые чиновники. Но реальным влиянием на политику обладал демагог. В Афинах времен Перикла он, как правило, формально занимал руководящий военный пост. Но его реальная власть основывалась не на законе или должности, а на личном влиянии и доверии демоса. То есть она была не только нелегитимной, но даже и незаконной. (Weber 1956, 791) Другими словами софисты обучали тому, как построить такое доверие или как им злоупотреблять в своих целях. Это означало, кроме прочего, говорить необходимое в нужный момент или же, наоборот, молчать, делать что-либо или, напротив, бездействовать. (Gorgias 1952,285-286) Для Горгия, наряду с Протагором, пожалуй, самого известного софиста слово являлось "величайшим повелителем". "Внешне невелико, невидимо, вызывает удивительные деяния: может снять страх и озабоченность, вызвать радость, усилить сострадание." (1985,28) Речь, убедившая душу, вынуждает любого, убедив его, подчиниться сказанному, сочувствовать. (Там же, 29)
И не случайно риторику когда-то оценивающе характеризовали как «блудницу искусств», поскольку она может быть для всех чем угодно. В зависимости от цели и намерения, ее используют в благих или неблаговидных целях. В руках беспринципного дельца, риторика может быть «жрицей любви в интересах его благосостояния». В руках политического демагога она может быть «госпожой». В руках религиозных фанатиков она может быть «Дамой Заблуждения». (Cronkhite 1974,275)
Таким образом, риторика может войти в конфликт с этикой. Согласно точке зрения Cronkhite, если риторика включает исследование рациональной основы веры в общество, воспитывает индивидуальную свободу выбора и взаимозависит от нее, то неизбежно является высокоморальной. Если лучшим средством борьбы против софистского оратора является софистская риторика, то средством против оболванивания и совращения (в чем постоянно упрекают риторику) становится осознание необходимости риторической компетенции. (Там же, 262).
Чем же является риторика, теорией или искусством, какой у нее предмет, если он вообще существует? В литературе различают следующие понятия: "rhetorica" или "rhetorica docens", под которым понимают теорию или искусство речи. Под понятием "oratoria" или "rhetorica utens" понимают практику речи. Во времена Цицерона под риторикой понимали "ars bene dicendi", т.е. искусство красивой (совершенной) речи (Kopperschmidt 1972, 14). Аристотель рассматривал ее не как инструмент (определенную технику) убеждения, а скорее когнитивно, как определенный способ познания: способность распознать, что в том или ином предмете можно выделить в качестве убеждающих оснований (Kopperschmidt 1973,121).
Если грамматика отвечает за правильность речи, а логика за ее смысловое содержание, тогда владение языком, речью (elocutio) есть сфера риторики (Bryant 1974, 197). Так как риторика обычно имеет дело с материей неизвестности во благо широкой аудитории, то следует признать, что вероятность лежит не только в ее основе, но и в ее методе (Там же, 200). Риторика не должна заниматься очевидными проблемами, а делать все возможное, когда необходимо решение серьезных. (Там же, 211). Bryant даже готов утверждать, что все виды человеческой деятельности являются сферой риторики ("all interhuman activity is the field of rhetorics"). (Там же, 200). Таким образом, риторика не является ни методом, ни предметом. Но если риторика не имеет определенного предмета, в этом случае «нет предметов, находящихся не ее периферии». Ораторское искусство отличается от других «инструментальных наук» не научной демонстрацией, а тем, что, главное ее занятие - это информированное мнение (Там же, 202). Следовательно, риторика - это метод найти наиболее лучший выход в неразрешимых вопросах. Риторика, главным образом, занимается отношением идей к мыслям, чувствам, мотивам и поведению человека. «Она скорее действует, чем существует» ("It does rather than it is"). Она является скорее методом, чем предметом. Она преимущественно создает условие, а не раскрывает и проверяет его. Риторика -это способ социального исследования, и, соответственно, исследования общественного поведения. Сама она - скорее метод, чем предмет. Она скорее создает условие, чем его распознает или подвергает проверке. Риторика является своего рода социальным исследованием или исследованием социального поведения. (Там же, 203,210,227)
Политическая риторика и истина
В силу ряда причин, среди которых, впрочем, значительную роль играет и платоновский конфликт между истиной и видимостью, еще у риторов древнего мира были сложные отношения с философами, а именно пока не пришли к убеждению, что допускается лишь доказательство, базирующееся на очевидности: за рамками опыта и логической дедукции, которые лишь одни в состоянии давать решение проблем, разум некомпетентен (Dubois 1974, 21-22).
Сегодня риторику рассматривают как дисциплину, «чья главная задача — перенос»: партийное изложение фактов, которые постепенно становятся очевидными в бесконечном диспуте, на который накладывают свой отпечаток диалог, возражение и противоречие. (Jens 1983, 14). Тем самым проблема относительности речи и контрречи становится очевидной. Сама риторика не обладает истиной:
«Она старается прояснить ее в речи и в ответной речи: там нет ни одного высказывания, которое претендовало бы на то, чтобы быть истиной в последней инстанции. Красноречие - никогда не излишне об этом сказать -предполагает свободу, открытость, незавершенность, временность». (Там же 21-22).
Bryant придерживается сравнимой точки зрения: риторика существует, потому что мир однозначности не является уделом человека. Она существует, потому что мир человеческих проблем является миром, в котором должно быть пространство для свободы. Альтернативой для этого является информированное (общественное) мнение, т.е. максимально приближение к знанию, которое делает возможными внешние условия свободного принятия решения. «Искусство, или наука, или метод, в чьем пространстве это реализуется, и есть риторика» (1974,203). Adomeit считает политическую речь одной из разновидностей оправдательной речи, которая противоречит принципу философского исследования. Поэтому она может служить не только истине, она ориентирована на производимый эффект и зависит от одобрения: «немного оперы, сказок, речи глашатого, гипноза; отсюда актерское искусство, обращения к чувствам, лесть, умение вызвать негодование». (1982, 122) Подобное высказывал также и Gorgias (Горгий) (род. 427 г. до Рождества Христова в Афинах): «О сколько и скольких и в скольких делах убедили, и будут всегда убеждать, в неправде используя речи искусство!» (1985,29).
Как известно, для софистов, чьим, пожалуй, самым выдающимся представителем был Горгий, истина не существовала. По мнению софистов, человек жил в мире представлений, которые можно формировать через целенаправленное убеждение посредством слова. Поэтому красноречие рассматривали как искусство, при этом широко понимая поэзию. Убеждающая сила софистической речи относительно ее воздействия была для Gorgias сравнима с поэтическим эффектом. Общее в поэзии и искусстве - это эмоциональное воздействие на реципиента, что относится и к риторическому феномену. Поэтому красноречие рассматривали как своего рода искусство, а именно «ораторское искусство». Gorgias, который считается первым учителем ораторского искусства и софистом, придерживался той зрения, что с помощью риторических приемов можно отстоять любое утверждение или же опровергнуть его (что известно сегодня под понятием «эристика»). Этим он вступил в конфликт с философскими поборниками истины (Сократ, Платон). (Plett 1973, 7). Платон настаивал на том, что «желание убедить» означает «говорить правду», в то время как «желание уговорить» означает, говорить слушателям то, что они воспринимают как истинное. Сократ, напротив, утверждал, что оратор (ритор) должен знать и представлять истинное и справедливое, и что он не имеет право убеждать в несправедливом. (Volzing 1979, 130, 132).
Рассматривая проблему отношения истинного знания и ложных представлений, вызываемых ораторским усилием, ля иллюстрации ссылаются на дошедшие до нас и многократно обсуждавшиеся в литературе разногласия между Горгием и Сократом, состоявшейся в форме открытой дискуссии, в ходе которой Сократ ставит под сомнение апологетику риторики как универсального искусства и универсальной власти, и даже саркастически высмеивает своего оппонента.
Сократ обвиняет риторику в том, что она действует, лишь заставляя верить, не содействуя познанию, в том, что оратор уговаривает массы, а не убеждает их посредством строгой логики. Тем самым контрагенты касаются одной из самых важных функций риторики и политического красноречия, так как они затрагивают важный фактор, а именно реципиента (аудиторию) в качестве «резонатора» для политического оратора, без которого едва ли какой-либо оратор сможет «заставить звучать свою политическую песню». (Adomeit, там же, 15). Горгий придерживается той точки зрения, что решения в политике должны приниматься специалистами, так как от этого зависит безопасность государства. Тем не менее, специалистов назначает на должности народное собрание (античная демократия). Однако сделать свой выбор народ побуждает именно оратор. Поэтому красноречие - это искусство борьбы, оно должно обучать и нападению, и защите. Оратор, таким образом, подобен учителю фехтования и преподавателю борьбы и бокса.
Горгий иллюстрирует эту мысль следующим примером: он предлагает Сократу подумать о том, кого в открытой дискуссии перед общиной избрали бы врачом -врача или оратора, если бы это зависело от красноречия? По мнению Горгия, успех сопутствовал бы оратору. Однако отсюда Сократ заключает, что для настоящего успеха политической речи необходимо, чтобы ни слушатели, ни аудитория ничего в этом не понимали в языке, и тут же делает следующее заключение: для красноречия не обязательно знать суть дела, оно должно владеть лишь определенными искусными приемами и эффектно их использовать. (Adomeit, там же 16-17). На политическом уровне это означало бы, что политическое мышление разоблачило бы себя как противоположность философского, так как политический оратор не охотно дает себя опровергать, он стремится выиграть дело всеми имеющимися в его распоряжении средствами, не взирая на то, соответствуют ли его идеи и содержание мыслей истине. Поэтому в политическом столкновении не следует ожидать, что контрагенты, осознав свои ошибки, открыто признают это:
«Кто видел когда-либо политика в ходе (важной) телевизионной дискуссии, который признает, что ошибся в том или ином пункте? Даже, если его убедят возражения противника, он не может этого признать, чтобы не прослыть болваном или перевертышем. Поэтому он отправляется на телевизионные дебаты не с намерением убедить своего противника или позволить тому убедить себя, а затем, чтобы убедительно представить телезрителю самого себя и программу своей партии». (V6lzing, 23).
В противоположность риторику, философ, по мнению Сократа, охотно позволяет себя опровергать, так как все же лучше самому освобождаться от зла, чем освобождать от него других. Поэтому риторика является не искусством, а лишь сноровкой, самой большой тайной которой является лесть и только тень искусства управления государством. Воздействие политического оратора направлено, по мнению Сократа, на кажущееся благополучие, ложное удовлетворение: «гражданин вскоре будет оплачивать по счетам, подобно гурману, который больше ценит своего повара, чем своего врача». На это Горгий возражает, что для государственного деятеля недостаточно иметь желание добиться лучшего и многое уметь. Он должен прийти к власти, удержаться во власти и укрепиться в ней. Ораторское искусство -это часть необходимой технологии, которая важнее, чем добрая воля и высокое умение. Только успех играет роль. Этические соображения здесь неуместны. (Adomeit, 17-19).
Наглядный пример противопоставления медицины и кулинарии, который появляется в споре указанных оппонентов, весьма важен для понимания отношения «риторика -истина», так как этот пример является, в конечном счете, отражением отношения истинного и ложного знания. Симулирование знания по отношению к душе есть, по мнению Сократа, удовлетворение алогичной части души, которое ведет к ее дезорганизации и, следовательно, к человеческому несчастью. (Ср. Kopperschmidt 1972,25).
Эмпирические данные в контент-анализе
Данные, полученные таким путем, образуют посредническую инстанцию, которая делает возможным систематическое и интерсубъективно перепроверяемое сопоставление модели с реальным миром. Но как эмпирический метод контент-анализ должен открыто предъявлять как свой теоретический конструкт, так и указать на фрагмент реальности, который с ним умозрительно связан. Тогда он становится объективным как научный исследовательский процесс, а именно не через отказ от осознанной манипуляции, а посредством неограниченного открытого предъявления способа сбора и обработки данных, что позволяет их реконструировать и критиковать. (Friih 1981,21) Не тексты (речи), а кодировки (зарегистрированные признаки объекта) образуют эмпирические данные. Комбинации или образцы знаков рассматриваются как идентификаторы реальности. Под таким углом зрения они становятся феноменами, конструирующими реальность (дефиниторами реальности). Процесс речи рассматривается как последовательное производство дефиниторов (форма социального действия). (Deichsel 1975, 38-39) Аналитик имеет дело с материальной оболочкой знака, как воспринимаемой через сенсорику манифестацией определенного содержания и интенции. Его задача заключается в том, чтобы оперировать ими так, чтобы охватить заключенные в них значения. Нередко посредством таких конструкций значений намереваются делать выводы о целях сообщения. (Frtih 981,43-44)
Как раз проблема обоснованности кодировок таких Definitoren является одной из главных трудностей контент-анализа. Трудностей не возникало бы, если бы искомые признаки объекта ограничивались бы твердыми идентификаторами. Но, как правило, анализ нацелен не на формальные свойства, а на значения (содержания и интенции) сообщений. Значения, однако, не являются объективным, воспринимаемыми явлениями сенсорикой феноменами. Их приписывают скорее в процессе производства и рецепции, воспринимаемых знаковых моделей. Таким образом, объект заключается не только в физически данном носителе знака, а коррелирует с языковой компетенцией реципиента, как бы это назвал Хомский. (ср. Fruh 1981,90, 104)
Поэтому собственно цель контент-анализа заключается в колировке больших массивов текстов. Это означает, что нечисловое содержание должно систематически трансформироваться в числовые знаки. Последовательности знаков вначале кодируются особенно при машинном контент-анализе по априорно определенной схеме категорий без принятия во внимание контекста. Частота появления отдельных слов, наборов слов и категорий подсчитывается и анализируется статистическими методами (например корреляционным анализом). Слова в этом случае представляют операциональные определения (дефиниции) категорий. Созданный таким образом и ориентированный на тот или иной исследовательский интерес, список слов (на профессиональном жаргоне «глоссарий») имеет для этого метода центральное значение. (Kuckartz 1988, 105)
После долгих дискуссий в литературе авторы в принципе сходятся во мнении, что кодируемыми являются теоретически все смысловые аспекты, которые, можно интерсубъективно описать, а именно, что различные люди в принципе схоже интерпретируют одни и те же последовательности знаков. Проблема же заключается в операционной дефиниции кодируемых содержаний, так от этого зависит качество данных. Другими словами, здесь аналитик сталкивается с проблемой достоверности и надежности данных. (Fruh 1981, 73, 106) Кодировка формальных индикаторов, сама по себе не представляющая проблему, предполагает, однако, что им соответствовали ли однозначные и свободные от контекста значения. Но это не так. Формальные и семантические структуры в большинстве случаев не совпадают. (Kuckartz 1988, 106) Что касается достоверности, то аналитик должен отдавать себе отчет в том, измеряется ли методическим инструментарием то, что должно быть измерено, или охватывается еще нечто из-за недостаточного теоретического осмысления проблемы? Надежность касается точности методического инструментария и корректности его применения. Критерием для надежности является воспроизводимость результатов контент-анализа. Однако, это мало, что говорит о качестве анализа, ибо с большой достоверностью можно измерить и нечто абсурдное. Поэтому в качестве основного ориентира рекомендуется увеличение достоверности за счет надежности, разумеется, если коэффициент надежности не приближается к случайному распределению. (Friih 1981, 106-107, 116, 181)
Анализ содержания осуществляется чаще всего посредством априорно созданной, эмпирически постоянно поверяемой и модифицируемой категориальной системы, в соответствии с которой, единицы материала кодируются в том или ином проблемном измерении. Эта категориальная система, обусловленная спецификой исследовательского интереса, охватывает лишь определенные части материала (редукция). Категориальная система сама по себе является процессом декодирования, поскольку предполагает развитую языковую компетенцию аналитика. (Friedrichs 1973, 316-317) По этой причине Fruh настаивает, что контент-анализ является также и квалитативным методом регистрации объективных признаков. С другой стороны, были разработаны методы, которые способны интерсубъективно и перепроверяемо редуцировать признаки текста до необходимого числа, позволяющего адекватно объяснять контекст. В таком случае с помощью статистических методов измеряются и интерпретируются распределения или структуры распределения таких признаков. (Ztill 1991, 13-14)
Под «измеряются» при этом понимают не простое присвоение числовых символов объектам или событиям по каким-то правилам, а отображение эмпирического соотношения в числовом релятиве, допускающем такие отношения как «больше-меньше» и т.д. Замеряя, контент-анализ охватывает эмпирические структуры, которые отображаются в числовых структурах. Даже номинальная классификация (например, нумерация футболистов, речей и т.п.) хоть и создает структуру, числовой характер она приобретает лишь через квантитативные свойства (соотношения) через квантитативные свойства отображения (чаще всего частотность). (Frtih 1981,25 и ел., 35-36)
