Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Теоретико-методологические основы исследования 25
1. Политическая философия российского консерватизма XIX – первой половины XX века: основные концепты и проблемы 25
2. Гендерный подход как методология анализа политических теорий 48
ГЛАВА 2. Гендерные аспекты в концепции самодержавия российских консерваторов XIX – первой половины XX века 70
1. Концепт «самодержавие» в российской консервативной мысли 70
2. Сущность и принципы модели «отеческого правления» 95
3. Специфика легитимации женского правления 119
ГЛАВА 3. Концептуальные основания конструирования публичной сферы в политической философии российского консерватизма xix–первой половины XX века 147
1. Гендерные аспекты политического языка российских консерваторов XIX – первой половины XX века 147
2. Модели мужественности в теоретическом конструировании политики 173
ГЛАВА 4. Теоретическое конструирование приватной сферы в концепциях российских консерваторов XIX – первой половины XX века 200
1. Мировоззренческие основы консервативной трактовки природы и социального назначения женщин 200
2. Семья в политической философии российского консерватизма 222
3. Модели женственности в политической философии российских консерваторов XIX – первой половины XX века 242
ГЛАВА 5. «Женский вопрос» в политической философии российского консерватизма XIX – первой половины XX века 272
1. Концептуализация «женского вопроса» в трудах российских консерваторов XIX – начала XX века 272
2. Критика проекта «женской эмансипации» в политической философии российских консерваторов-эмигрантов XX века 295
Заключение 315
Список литературы 327
- Гендерный подход как методология анализа политических теорий
- Сущность и принципы модели «отеческого правления»
- Гендерные аспекты политического языка российских консерваторов XIX – первой половины XX века
- Модели женственности в политической философии российских консерваторов XIX – первой половины XX века
Гендерный подход как методология анализа политических теорий
Практически все исследователи консерватизма отмечают методологические трудности в его определении, связывая это с многогранностью самого феномена1. Консерватизм рассматривается и как тип мировоззрения, и как определённая идеология, и как стиль мышления, и как общественно-политическая практика. Эксперты отмечают, что консерватизм дефинируется с помощью негативных определений, противопоставляется различным течениям радикализма в политике. Учёные предлагают содержательный и ситуативный подходы к выявлению сущности консерватизма, соответственно выделяя его ценностное содержание и подчёркивая направленность данного течения на сохранение status quo2. «Консерватизм – это сохранение и преумножение материальных и духовных ценностей человечества от гибели… Пафос консерватизма – в обнаружении тех духовных основ, на которых только и может прочно и уверенно держаться тот или иной общественный строй или иное государство», – определяет сущность данного течения общественно-политической мысли В.И. Шамшурин3. В этой интерпретации консерватизма исследователь отметил его главное методологическое основание: представление об обусловленности политических
1 Галкин А.А. Консерватизм: вчера и сегодня // Власть. 2000. № 2. С. 37; Карипов Б.Н. Консерватизм: понятие, генезис, сущность и особенности // Вестник МГУ. Сер. 12. Полит. науки. 2009. № 11. С. 102; Тяпин И.Н. Философско-исторические идеи российского политического консерватизма XIX – начала XX в.: дис. … д–ра филос. наук. СПб., 2009. С. 3.
2 Чернавский М.Ю. Два подхода к определению консерватизма // Традиционализм и консерватизм на юге России: Южнороссийское научное обозрение. 2002. Вып. 9. URL: http://conservatism.narod.ru (дата обращения – 02.10.2011).
3 Консерватизм в России (круглый стол) // Социс. 1993. № 1. С. 43, 59. институций культурным фундаментом общества. Политическая философия консерватизма имеет широкое проблемное поле, выходящее за границы узкоинституционального понимания политики, включающее анализ вопросов, связанных с культурно-духовным развитием страны.
Прежде чем обратиться к политической философии российского консерватизма XIX – первой половины XX в., рассмотрим причины его появления, основные этапы развития и сущностные черты.
Исследователи считают, что консервативная традиция имеет глубокие исторические корни. В.А. Гусев видит истоки русского консерватизма («предконсерватизма») в текстах митрополита Илариона (XI в.)1. Американский исследователь Р. Пайпс относит генезис консерватизма к XVI в., полагая, что он является господствующим направлением в российской политической мысли на протяжении всей её истории2. Большинство учёных связывает возникновение российского консерватизма с первыми десятилетиями XIX в., с деятельностью А.С. Шишкова и Н.М. Карамзина3, с творчеством славянофилов4. Исследователи рассматривают российский консерватизм как ответ на вызов событий конца XVIII в. – начала XIX в.: Великой французской революции, реформ Александра I, экспансии Наполеона I, Отечественной войны 1812 г.5 Рецепция Россией новых европейских принципов социального бытия породила защитную реакцию
Воронеж, 2004. Ч. 1. С. 27; Пивоваров Ю.С. Русская политическая мысль как предпосылка русской политической науки. URL: http://politconcept.sfedu.ru/2009.3/06.pdf (дата обращения – 01.10.2011). традиционной русской культуры со стороны консервативного лагеря российской политической мысли. «Россия же существует около 1000 лет и не в образе дикой Орды, но в виде государства великого, а нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто бы мы недавно вышли из темных лесов американских! Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой», – писал Н.М. Карамзин в «Записке»1.
Социальной группой, сформулировавшей ядро консервативных ценностей, по мнению исследователей, явилась обладавшая «психологией душевладельцев»2 земельная аристократия, выразившая исторический пессимизм по поводу происходивших в Европе и России событий. Однако вопрос о социально классовой природе консерватизма в политической науке решался неоднозначно. Ю.М. Лотман точно подметил, что одна и та же дворянская среда породила людей с противоположными взглядами – декабристов и консерваторов3. Э.А. Попов утверждал, что консерватизм в России не был идеологией определенных социальных классов общества: «Русский дореволюционный консерватизм исторически был связан с дворянским сословием, однако дворянство следует рассматривать как интеллектуальный слой, в рамках которого происходило формирование различных идеологических систем. Для русского консерватизма… классовый фактор не являлся определяющим. Более важным значением, чем классово-эгоистичные интересы, обладали социокультурные традиции. Консервативные симпатии определялись преимущественно принадлежностью к слою носителей традиционной культуры»4.
Сущность и принципы модели «отеческого правления»
Так же как и Карамзин, С.С. Уваров придерживался мнения, что российское государство может иметь только одну форму – самодержавие. Рассуждая о новом блеске благополучного царствования «возлюбленного монарха и новой прочности существующего порядка», Уваров показывает, что в «краеугольном начале оного находится для нас, русских, источник всех тех умственных сил, служащих не к разрушению, не к беспорядку, не к вольнодумству политическому и религиозному, а к созиданию и утверждению отечественного блага на незыблемом подножии самодержавия твердого, просвещенного, человеколюбивого»3. Отвергая парламентаризм, партийность и прочие элементы либеральной политической модернизации, мыслитель рассматривал монархов как «орудия Высочайшей воли, единственно пекущейся о благе общем»4. Особую роль Уваров отводит монарху в деле просвещения5. А. Зорин считает, что Уваров был одушевлён исключительно амбициозным проектом постепенного изменения общества через институты народного просвещения без репрессий6. Аналогичной позиции придерживается и С. Удалов, показывая в своём исследовании, что Уваров искал компромисс в отношениях между властью и обществом, стремился не навязывать, а по возможности внушать идеи, угодные правительству, склоняя общество на свою сторону7. Мыслитель показал, что любое изменение форм
В работах П.А. Вяземского отчётливо прослеживается тенденция сочетания критики государственных структур с апологетикой самодержавной власти. Анализируя творчество князя Вяземского, согласимся с мнением П.В. Акульшина, что под предлагаемой им конституцией князь понимал не ограничение монархической власти, а юридическое упорядочивание отдельных элементов государственного управления1. Монархический принцип, гарантировавший сохранение общественно-политической стабильности в России, под сомнение Вяземским не ставился. Личности императоров были выведены мыслителем из поля критики. В произведении «По поводу записок графа Зенфта» Вяземский оправдывал Александра I, который хотел быть преобразователем, но внешние обстоятельства (завоевательное и ненасытное властолюбие Наполеона, конгрессы) не позволили ему продолжить начатые реформы. «Все это отвлекало Государя от домашнего очага и домашнего хозяйства», – писал Вяземский2.
В общественно-политических взглядах славянофилов исследователи отмечают определённую двойственность – сочетание политической оппозиционности с откровенно монархическими убеждениями3. В.А. Гусев указывает, что самодержавие рассматривалось славянофилами как фактор служебный, призванный обеспечивать органичное развитие самобытной народной культуры4.
И.В. Киреевский определял бытие российского государства в тесной связи с персоной царя: «Я не отделяю в моих мыслях понятие о русском Царе от понятия о России… Ибо то, что составляет благо России, не может не составлять главной
И.С. Аксаков указывал, что «русский народ, образуя русское государство, признал за последним, в лице царя, полную свободу правительственного действия, неограниченную свободу государственной власти»3. По мнению мыслителя, народ отказался «от всяких властолюбивых притязаний», потому что «эта форма, как бы ни были велики ее несовершенства, представляется ему наилучшим залогом внутреннего мира»4. Стремление русского народа к неограниченному самодержавию И.С. Аксаков объяснял «непреложным историческим инстинктом»5. Рассуждая в духе Карамзина, мыслитель писал: «Полновластный Царь не властен лишь в одном: в отречении от своего полновластия, что, заменив основное начало русского государственного строя западноевропейскою конституцией, он стал бы отступником от народного исторического пути, изменником Русской земли, предателем своего народа»6. Опираясь на теорию своего брата «земля и государство», И.С. Аксаков определил «коренной русский тип государства» как земский: «Кто произнес: “самодержавие”, тот вместе с тем произнес уже и “земщина”, так как оба эти начала не только не находятся между собою в антагонизме, но одно подразумевает другое»7.
Из всех представителей славянофильского течения Ю.Ф. Самарин являлся самым последовательным защитником российского самодержавия: «Принцип монархический – великое дело нашей истории. Она вся есть не что иное, как развитие этого принципа»8.
Гендерные аспекты политического языка российских консерваторов XIX – первой половины XX века
Своего пола, которая вступалась за несчастных, за самых винных; искала всегда возможности простить, миловать…»1. Общее смягчение российского самодержавия при Екатерине автор оттенял сравнением императрицы с Петром I: «Чтобы утвердить славу мужественного, смелого, грозного Петра, должна чрез сорок лет после Его царствовать Екатерина; чтобы предуготовить славу кроткой, человеколюбивой, просвещенной (курсив мой. – Н.К.) Екатерины, долженствовал царствовать Петр…», – писал Карамзин2.
Осуждавший деспотизм власти мыслитель указывал, что Екатерина «уважила в подданном сан человека, нравственного существа, созданного для счастия в гражданской жизни», она «преломила обвитый молниями жезл страха» и «взяла масличную ветвь любви»3, обустроив Россию законами. Правотворческую активность императрицы Карамзин рассматривал как новую страницу в российской истории. Цитируя её Наказ, он писал: «Сим учреждением даём ему опыт Нашего чистосердечия, великой доверенности и прямой материнской любви, ожидая со стороны любезных подданных благодарности и послушания»4. В произведении сравнение императрицы с матерью встречается 13 раз: «мать народа», «мать отечества», «прамать» и т. д. «С Екатериною воссели на престол кроткая мудрость, божественная любовь к славе (источник всех дел великих), неутомимая деятельность, знание человеческого сердца… ревностное желание… просветить народ, образовать Россию, утвердить её счастие на столпах незыблемых… купить бессмертие делами Матери Отечества»5, – полагал Карамзин. Анализируя «Слово» и другие тексты рубежа XVIII–XIX вв., российский философ О.В. Рябов приходит к выводу, что в конструировании нового для национальной культуры идеала правителя-женщины используются черты образа Богородицы, выражающего традиционные представления о сущности и функциях материнского начала1.
Карамзин на конкретных примерах раскрывал заботу Екатерины о подданных, превозносил её политику в области образования и социального призрения: «Мать подданных благотворила полезными учреждениями. … Она вводила сиротские дома, училища для мещан, медицинские учреждения, поддерживала таланты»2. Как глашатай эпохи Просвещения, он высоко оценивал стремление Екатерины делать ставку не на силу, а на образование подданных, направить их воспитание на любовь к отечеству и монарху. Среди проводимых Екатериной мероприятий в области образования Карамзин уделял особое внимание учреждению в России Института благородных девиц: «…Монархиня, уверенная, что благонравие нежного пола в высшем состоянии имеет сильное влияние на государственное благонравие (курсив мой. – Н.К.), основала, под собственным Её надзиранием, Дом воспитания для двухсот благородных девиц, чтобы сделать их образцом женских достоинств. … Нравственность есть главный предмет; но и разум обогащается всеми знаниями, всеми идеями, нужными для того любезного существа, которое должно быть прелестию света, сокровищем супруга и первым наставником детей»3. Сам факт признания влияния женщин на политику для мыслителя начала XIX в. был новым в российской политической культуре. Женщины принимали на себя новые обязанности – воспитывать будущих подданных в духе национальной культуры, патриотизма. Материнство обосновывалось в рамках политического дискурса как общественно-полезная и гражданская функция для женщин высшего сословия. На Западе данный феномен получил название «республиканское материнство»4 и вписался в идеологию разделенных сфер (приватную и публичную). Согласно этой идеологии предполагалось, что участие женщин в жизни общества должно ограничиваться домом и семьей. Но в условиях складывавшихся национальных государств республиканское материнство способствовало удовлетворению потребности общества в формировании гражданского самосознания будущих поколений граждан. Перекладывая эту задачу на плечи женщин, Карамзин стоял у истоков возникновения нового понимания женского гражданства. Связывая положение женщин с интересами целого, пропагандируя развитие женского образования, он использовал обновленную модель женственности как ресурс культурной модернизации политической системы.
Несмотря на отмеченную мягкость правления Екатерины, Карамзин хвалил все её задумки, направленные на укрепление монархической власти. Он приводил в тексте собственную аргументацию императрицы, которая обосновывала целесообразность самодержавного образа правления применительно к России следующим образом: «Только единая, нераздельная, державная воля может блюсти порядок и согласие между частями столь многосложными и различными… только она может иметь сие быстрое, свободное исполнение, необходимое для пресечения всех возможных беспорядков… Предмет Самодержавия… есть не то, чтобы отнять у людей естественную свободу, но чтобы действия их направить к величайшему благу»1.
Тема взаимной любви Екатерины и народа пронизывает всё произведение Карамзина: «Следуя уставам Монархини, мы следовали гласу Неба и, повинуясь, не знали принуждения. Она прелестными качествами души Своей украшала власть Державную. Благоговея пред Обладательницею народов, сердца Россиян обожали Екатерину, и лучезарные добродетели Монархини соединялись в Ней с пленительною любезностию человека»2. Автор демонстрировал на примерах неустанную заботу Екатерины о различных группах населения. В частности, он перечислял дарованные
Модели женственности в политической философии российских консерваторов XIX – первой половины XX века
В первом обозначенном нами смысле русского мужика как представителя этноса наиболее важным, по Леонтьеву, является сохранение им русской культуры. Он полагал, что можно разделить русское общество на две половины: народную, которая ничего кроме своего русского не знала, и космополитическую, которая своего русского почти вовсе не знала1. Мыслитель считал, что «в нашем простом народе отчасти скрыт, отчасти уже ясен наш национальный характер»2. В отличие многих мыслителей XIX в. он отмечал положительный эффект от жёсткой разделённости высшего и низших сословий в России, так как это, с его точки зрения, и позволило сохранить русскую культуру в мужике: «Прежнее сословное отдаление сознательной части нашего общества от наивной его части принесло ту пользу, что сохранило простой народ в большой неприкосновенности… Удалённый от высшего сословия, нисколько не сходный с ним ни в обычаях, ни в одежде, ни в интересах, страдавший нередко от самовластия помещиков и неправосудия чиновных властей, народ наш встречался с европеизированным дворянином как соотечественником только на поле битвы и в православной церкви»3.
Характеризуя русского мужика, мыслитель противопоставлял его представителям других этносов бинарной парой «Свой–Чужой». Описание последнего Леонтьев насыщал обилием негативных коннотаций, рельефно манифестирующих превосходство и чистоту «своего» идеального образа: «русский мужик очень развит, особенно в некоторых губерниях. Он умен, тонок, предприимчив; в нем много поэтического и музыкального чувства; местами он неопрятен, но местами очень чист и всегда молодец. Он умеет изворачиваться в таких обстоятельствах, в которых растеряются грамотные, но тупые французские или немецкие поселяне… Великоросс может все, что может другой славянин; но он сверх того способен на многое, на что ни другой славянин, ни грек или француз, ни другие европейцы не способны!»4.
К.Н. Леонтьев в работе «Грамотность и народность» привёл в пример знаковые для него случаи, в которых русский мужик рассматривался как символ русской нации и русской культуры. В первом случае речь шла об итальянском карнавале, в котором участвовала колесница с комической группой, изображавшей борцов «Восточного вопроса»: турок был в своей классической одежде, англичанин был в образе матроса; француз – в виде парижского франта, а «русский в виде мужика»1. Во втором случае автор описывал и комментировал события, произошедшие на Всемирной промышленной выставке в Лондоне в 1862 г.: иностранцам понравилась русская утварь – мужицкие миски2.
Рассматривая русского мужика как представителя демоса, Леонтьев акцентировал внимание на его месте в системе властных отношений. В своих произведениях он представил русского мужика как носителя особенной политической, а более точно, аполитичной культуры. По мнению мыслителя, русский мужик гораздо глубже, чем представители других классов, понимал сущность власти: «Мужик наш, освобождённый Государем от вековых условий необходимого в свое время крепостного права… адресов не пишет, альбомов не заказывает, праздников “государственных” и “национальных” не празднует… он повинуется не только с виду, но и по идее. Он молится в церкви за Царя и Его Семью. Он не играет в мелкую оппозицию, он не “либеральничает”, не суется судить и рядить обо всем… Он благодарен – и молится… Он, по прекрасному выражению нашего великого романиста Л. Толстого, говорит и верит, что “Александр Николаевич всех нас обдумывает”!»3. По мнению мыслителя, особый пиетет русского мужика к монархии распространялся и на бюрократический аппарат: «Губернатора мужик готов даже любить за то только, что он Царский губернатор»
Описанная патриархально-подданническая культура русского мужика отличала его от представителей других классов, прежде всего от части космополитического дворянства и интеллигенции, отражая иерархию маскулинностей. Если маскулинность представителей высших и низших выстраивалась, прежде всего, через связь с самодержавием – дворянство состояло на службе у государя, крестьянство несло повинности и сохраняло традиционную русскую культуру, то интеллигенция являлась носителем негативных антиэтатистских, с точки зрения Леонтьева, установок: «В этой “интеллигенции” господствует полный индивидуализм интересов и собственности; она либеральна, тревожна и растеряна»1. Тем самым Леонтьев маргинализировал маскулинность интеллигенции, расположив её ниже маскулинностей дворян и крестьян. Лишенные связи с государством и национальной культурой мужчины-интеллигенты превращались у Леонтьева в предателей Родины, против которых он вёл борьбу на публицистическом поприще.
Политическая культура русского мужика, по мнению автора, была ориентирована на поддержку самодержавия и имела в себе «больше охранительной твёрдости, больше верности преданиям, больше даже государственного инстинкта, чем в тех общественных слоях наших, которым предоставлена полная свобода беднеть, богатеть, продавать и покупать личную собственность, менять место оседлости и так далее»2. Негативно оценивая заражённую «либеральной испорченностью» российскую элиту, он приветствовал безграмотность и стихийную мощь мужицкого мировоззрения: «Мужик, например, не только молясь в Церкви, но даже и сидя в кабаке, уже тем умён и хорош, что он в прогресс не верит (т. е. в прогресс благоденственный и вечный). Он, когда ему случается подумать о чем-нибудь другом, кроме хозяйства, податей и водки, думает, что “все мы под Богом” и “все от Бога!”»3.
