Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Обзор литературы и источников
1 Фольклорная нарратология
1.1 Городской фольклор
1.2 Современная городская устная проза - - -
1.3. Источники
Глава 2. Синтактика устного рассказа
2.1 Основные термины нарратологии
2.2 Событие vs норма —-
2.3 Причинно-следственный способ связывания событий ----
2.4 "Незаконченные" сюжеты
2.5 "Героецентрический" способ связывания событий
Глава 3. Семантика устного рассказа
3.1 Точки стереотипности в тексте
3.2 Связка в причинно-следственных текстах
3.3 Связка и семантические границы в "героецснтрических" текстах
3.4 Пространство и время в устных рассказах
3.4.1 Пространство и время в причинно-следственных текстах: личный и общественный хронотоп
3.4.2 Пространство и время в "героецентрических" текстах
Глава 4. Прагматика устного рассказа
4.1 Основные аспекты прагматического анализа
4.2 Говорящий ----^
4.2.1 Отношение говорящего к тому, что он сообщает или о степени достоверности устного рассказа НО
4.2.2 Статус рассказчика и типы речевого поведения
4.3 Слушающий -----
4.4 Отношение между участниками коммуникации и ситуация общения--—^^
4.5 Функции устного рассказа -----
Глава 5. Квазифольклорные нарративы в массовой прессе .
5.1 Структура газетных статей
5.2 Синтактика рассказов
5.3 Семантика рассказов
5.4 Прагматика: визуальный ряд, названия, текст
Заключение
Приложения
- Фольклорная нарратология
- Основные термины нарратологии
- Точки стереотипности в тексте
- Основные аспекты прагматического анализа
Введение к работе
0.1. Устный рассказ в межличностной коммуникации ...нам так и хочется, так необходимо рассказывать одно и то же снова и снова. В первый раз, как,/.../узнаешь, что живое прошлое невозвратимо, начинаешь лихорадочно собирать осколки, оттиски бывшего на настоящем, приводить их в порядок, ближе всего соответствующий исчезнувшему живому. /.../ Отныне ничего к этому уже не прибавится, только толкования и стилизации. Анатолий Найман Устный рассказ во всем разнообразии своих проявлений —случаи, страшные и смешные истории, семейные предания, байки о знакомых и знаменитостях, рассказы о необъяснимых происшествиях, пересказы и толкования снов, чудеса, слухи, толки и даже сплетни — составляет существенную часть речевой повседневности современного горожанина. Будучи устными, эти рассказы суть акты непосредственной межличностной коммуникации, передачи сообщения face to face. Авторы уникальной в своем роде фонохрестоматии "Русский речевой портрет", составленной из "переведенных в письменную форму магнитофонных записей непринужденной устной речи" наших современников, М.В. Китайгородская и Н.Н. Розанова замечают, что "большинство представленных текстов относится к жанру рассказа" (Китайгородская, Розанова 1995, 3). То, что устный рассказ есть существенная часть речевой повседневности, подтверждают и данные "Русского ассоциативного словаря". Словарные статьи рассказывать, вспоминать включают поименования разнообразных повествовательных форм: сказка, байка, история, случай, сон, рассказ, анекдот, новости (РАС 1994а; РАС 1994b; РАС 1996).
Коммуникация протекает в некотором культурном, физическом, психологическом и пр. контекстах. Б.М. Гаспаров назвал три основных фактора, "присутствие которых в устной речи является обязательным или, по крайней мере, отсутствие оказывается значимым": вербальный, мелодический и визуальный. Кроме них он предло жил учитывать второстепенные факторы, способные влиять на создание и понимание устного сообщения — кинетический (перемещение говорящего и слушающего), спа-циальный (расстояние между коммуникантами), тактильный (соприкосновения), па-рафонетический (смех, плач, вздохи) (Гаспаров 1978, 89). Таким образом, устное общение есть синкретический акт, и кроме упомянутых факторов речи при изучении, его форм следует принимать во внимание и широкий контекст коммуникации. Начиная разговор, люди принимают в расчет все, что они узнают о собеседнике: его социальный статус, мировоззренческие позиции, имущественный ценз, эстетические пристрастия. "Встречают по одежке, а провожают по уму". Восприятие собеседника, от внешних качеств ("одежки") до внутренних ("ума"), происходит в процессе коммуникации. Между встречей и проводами и происходит общение, чаще всего вербальное, эксплицирующее "ум". 0.2. Общее знание и его трансляция Рассказчику, желающему разделить благоприобретенный или заимствованный опыт с собеседником через высказывание, даны механизмы коммуникации в языке и традиции. Без владения навыками создания и понимания текста в рамках этих систем коммуникация обречена на неудачу. Важность этих навыков для полноценного общения становится особенно заметной при разговорах с иностранцами. Сложности в коммуникации у собеседников, в разной степени владеющих языком и являющихся носителями различных языковых ментальностей, вызывают не только игра слов, каламбуры, анекдоты, но и простые "житейские" истории. Так, американская антрополог Н. Райе, описывает свое недоумение по поводу ламентаций (сетований) о полной разрухе, безраздельно царивших в разговорах людей в России-перестроечного времени:
Мое усвоение русских разговорных жанров предполагало отказ от базовых позиций, идей в отношении к жизни, которые пронизывали американские разговорные жанры, но которых не было в русских.
Так, один из привычных мне американских жанров речи можно назвать "практическим решением проблем ". Например, в разговоре о дефиците продовольствия (очень популярная тема, в то время дефицит становился все острее и ост рее), я принялась задавать вопросы об устройстве советской системы распределения продовольствия, считая, что это может быть небесполезно — представить (хотя бы приблизительно), как ее можно было бы улучшить. Тут же мне дали понять, что мои вопросы неуместны. Казалось, им было гораздо интереснее делиться друг с другом впечатлениями по поводу все более страшных цен па еду и рассказами о том, как трудно стало купить хоть что-нибудь. Мой жанр не просто не соответствовал им — па самом деле, он им противоречил... (Ries 1993, 36).
Отражение национальных характеров в языке наглядно демонстрируется на уровне лексической и синтаксической семантики А. Вежбицкой: от разницы в восприятии полутонов цвета до диаметрально противоположных сценариев "того, как думать", "того, как хотеть" в разных культурах (Вежбицкая 1997). С одноіі стороны, "чужак" не может разделить пресуппозиции текста, с другой, может увидеть "общее" там, где его не замечают свои. Так, преодолев конфликт с самою собой и своими друзьями, Н. Райе среди русских нарративов постсоветского времени услышала стереотипные ламентации (жалобы на жизнь) и рассказы "о героических покупках", которых мы, совершающие эти "героические покупки", не замечали, а считали объективизацией жизни (Reis 1997, 83— 126). Навыки коммуникации формируются под влиянием стереотипных моделей - в первую очередь языковых и культурных.
Понимание может состояться только тогда, когда собеседник готов к восприятию текста, стыковка смыслов происходит при наличии "предмнения" и "предрассудка" (которые, в терминологии М. Хайдеггера и Г.-Г. Гадамера, есть плод причастности толкователя предшествующему культурно-историческому опыту, традиции). "Знание есть припоминание" (Платон "Федр"). "Каждый исторически образующийся коллектив - народ, класс, союз, город, деревня и т.д. - по-своему воспринимает, воображает, оценивает, любит и ненавидит объективно текущую обстановку, условия своего бытия, само это бытие — и именно в этом его отношении ко всему, что объективно есть, выражается его "дух", или "душа" или "характер", в реальном смысле" (Шпет 1989, 479). "Душа", характер проявляется в высказываниях людей, которые объединены общим семантическим кодом.
Фольклор сообщества является одним из субстратов общего знания. Фольклор относится к тем системам, в которых общее для порождения текста играет роль более важную, чем индивидуальное. "Как информационный парадокс"2 фольклорный текст максимально предсказуем и минимально оригинален. Его задача состоит не в акте передачи информации как таковой, а в адаптации нового факта к общему знанию, которое есть необсуждаемая конвенция о мироустройстве, пространственно-временных концептах, причинно-следственных отношениях, о том, что "хорошо и плохо" и как должно быть. В доиндустриальном обществе фольклор был основным каналом трансляции общего знания. В современной культуре приоритеты истины переданы в область науки и права. При этом общее знание стало транслироваться не только устным и отчасти письменным образом ("классическая" стадия фольклора), но и при помощи развитой системы массовой (печатной и электронной) информации (СМИ), унифицированных образовательных программ, здравоохранения, юридических актов и т.д. В современном обществе оно стало более закрытым и дифференцированным: отдельными областями знания ведают специалисты, которые оберегают его от вторжения дилетантов. "Если в традиционной культуре фольклор "обслуживал" всю (...) систему в целом, то в культуре современной он благополучно делит свои функции с другими культурными формами: эстрадой, рекламой, телевидением, модой, вплоть до авторского искусства" (Адоньева 2000b, 3). "Мифологическое" мышление продолжает мирно сосуществовать с историческим (научным), и "речь может идти лишь о доминировании определенных культурных моделей или о субъективной ориентации на них культуры как целого" (Лотман, Успенский 1992,75).
Так, например, подготовка к экзаменам учеников средней школы и студентов предусматривает вполне "логичные" действия, такие как чтение книг, конспектов и законное получение положительных результатов за счет работы на семинарах или "незаконное" — при помощи взяток. Однако "экзамен все равно лотерея", поэтому в сообществе учащихся бытует целая система экзаменационных примет и ритуалов ("ловля халявы")3, направленных на программирование кризисной ситуации испытуемым и на благополучный исход. Поскольку экзамен это противоборство неравноправных сторон, то младший и слабый прибегает к магическим средствам для страховки, в то время как старший и сильный олицетворяет "закон" и власть. Критической, по сути, ситуация является только для одной стороны. Ситуация повышенной неопределенности вынуждает экзаменуемых обращаться к магическим приемам.
Официальные и неофициальные формы трансмиссии и бытования общего знания (рациональные, научно-практические методы и иррациональные, мифологические) часто вступают в комплиментарные отношения. Примером такого взаимодействия может служить описанный Е.А. Белоусовой современный городской родильный обряд, в котором врач и роженица отчасти находятся в противостоянии как инициирующий и инициируемый, но вместе они выдерживают испытание, исход которого не предрешен ими. Двойственность ситуации вызывает избыточные для решения сугубо медицинских задач действия. Например, "сохранившийся в наши дни обычай "выкупать" ребенка из роддома" Е.А.Белоусовой рассматривается как одни из этапов социализации новорожденного: "Родители ребенка благодарят медиков за помощь в родах, но под помощью здесь следует понимать не столько использование собственно медицинских техник при родовспоможении, сколько социально и культурно значимые действия, направленные на введение в социум двух новых членов — ребенка и женщины в новом для нее статусе матери" (Белоусова 1999, 18).
Насыщенный обрядами календарный цикл также испытывает разнонаправленное влияние официально навязываемой государством идеологии и адаптирующих эти идеи сил традиции. Любопытный синтез изначально непримиримых идеологических установок представляет собой современный праздничный календарь: "День Октябрьской социалистической революции, установленный изначально как праздник начала, ориентированный на будущее и получивший эпитет "великий", включается в годовой круг праздников и становится днем календаря. Ежегодная повторяемость праздника создает новую временную ориентацию, праздник обрастает системой примет, вырабатываются приемы его отмечания, никак не связанные с исторической мотивацией праздника, но соотносимые с его местом в годовом календарном цикле. При такой интерпретации праздника становится вполне естественной и видится закономерной его дальнейшая трансформация в осенний праздник, Праздник Осени, что и происходит в наши дни" (Овчинникова 1998, 85 — 86). Сопоставление О. Овчинниковой традиционного и современного календарей, приводит ее к выводу: "... по какой бы модели современный праздник не строился, он сохраняет связь с традиционной культурой гораздо в большей степени, чем это может показаться на первый взгляд, и чем осознают эту связь сами репрезентаторы культуры" (Овчинникова 1998, 87).
Таким образом, фольклор в современном обществе продолжает оставаться одной из активно действующих форм трансляции общего знания с широкой зона социального охвата.
0.3 Устный рассказ как фольклор
Устный рассказ представляет собой одну из активно бытующих форм "изустно передаваемой традиции" (Finnegan 1992, 11). Объектом исследования являются устные нарративы, бытующие среди жителей современного российского города. Наблюдения и нарастающий объем публикуемого, записываемого материала свидетельствует о том, что современные горожане ничуть не меньше традиционных крестьян оперируют неверифицируемой с научно-практической точки зрения, но действенной информацией, сама информативность которой небесспорна.
В диссертации исследуются устные нарративы, бытующие в ситуации фатпче-ской межличностной коммуникации. Материалу не задавались жанровые ограниче ния: фиксировались былички, предания, легенды, чудеса, байки, случаи. Основными параметрами интересующих меня нарративных текстов была их фольклорность: т.е. стереотипность формы и содержания. В более широкое поле исследования входят письменные/печатные тексты, которые не просто фиксируют устную речь, но имитируют ее, либо используют ее матрицы.
Материал исследования отвечает общепринятым критериям фольклорных текстов — безавторства, повторяемости, стереотипности, вариативности.
Пересказывая чью-то историю со ссылкой на авторитет или рассказывая свою, рассказчик никак не обозначает се авторство, поскольку идея авторства не распространяется на область общего, тривиального знания. Ссылка на источник есть показатель достоверности или нестрогой достоверности текста (см. Главу 4). "Согласно Потебне, давшему справедливую характеристику фольклорной сферы, сам создатель не имеет здесь оснований рассматривать свое произведение как свое, произведения других авторов того же круга как чужие", — отмечали П.Г. Богатырев и P.O. Якобсон относительно традиционного фольклора (Богатырев, Якобсон 1971, 375). В современных устных рассказах концепт авторства также не проявляется, хотя современная культура хорошо с ним знакома. Всякий грамотный человек (а таких большинство) умеет авторство обозначить (начиная с обучения детей декламации стихотворений) или проигнорировать (цитирование без ссылки на источник). Сознательное авторство (в отличие от других форм называния своего статуса по отношению к тексту — например, свидетеля, адресанта письма) вступает в силу только в наивной литературе. Наоборот, в традиции письменного фольклора пользователи обозначают принадлежность текста, но не авторство. Владелица альбома оберегает собственность: "Кто возьмет альбом без спросу, тот останется без носу" (Головин 1998, 302, № 1). Пишущие - свой дар: "На память Гале. Милой Галечке от Стаей Замятиной" (Головин 1998, 359), "На последней страничке альбома Оставлю я подпись свою, Чтоб милая девочка Галя Не забыла подругу свою. Кто писал, тебе известно, А другим неинтересно. Секрет на сто лет. Кто заглянет, У того нос завянет" (Головин 1998, 311). Устные рассказы повторяемы с различной частотой. Так, например, семейное предание обычно вспоминается старшими к случаю во время общих застолий. Зачины семейных историй — "Однажды я слышал, как мама рассказывала о моих далеких предках...", "Существует семейная легенда...", "Мой дедушка (по маминой линии) рассказывал мне, что...", "Эту историю бабушка рассказала моей маме, мама мне, а я хотела бы рассказать ее своим детям" (Разумова 1998, 625-635) — маркируют повторяемость мемората. Для группы близких социальных связей4 эти тексты весьма устойчивы. В коллективе дальних социальных связей (региональной или общенациональной традиции) они считаются "разовыми", поскольку записи подобных текстов обычно однократны. В отношении традиционных мифологических рассказов Б.Н. Путилов предупреждал, что "лишь при самом поверхностном взгляде рассказы эти воспринимаются как "единичные", "исключительные" истории" (Путилов 1987, 7). Важен не масштаб распространенности, а сам факт повторяемости (или возможности повторяемости) текста. Такая возможность зависит от принятия или непринятия текста цензурой коллектива: если текст соответствует общей картине мира коллектива, он может быть воспроизведен (Богатырев 1971, 405). Оценка текста как разового связана с точкой зрения собирателя: раз удалось записать только один вариант рассказа, значит он - разовый. Получив один рассказ от информанта, у собирателя есть возможность услышать другой вариант только от следующего (повтор одного и того же рассказа информантом воспринимается как нарушение правил экономии речевых средств и не поощряется, как правило, самим собирателем).
Оборотной стороной повторяемости фольклорного текста является его вариативность и изменчивость. Неизменные в вербальном отношении тексты не входят в область фольклористического интереса. Устных неизменных текстов чрезвычайно мало: молитвы, клятвы и присяги. Все эти тексты маркированы культурой и имеют возведенный в ранг закона для определенного социального института печатный инвариант. Они суть институциональные акции, а не форма межличностного общения: чтение вслух "Символа веры" во время службы, произнесение текста воинской присяги.
Вариативность есть результат специфического механизма создания/бытования текста в фольклоре: "...фольклорное произведение внелично и существует только потенциально, это только комплекс известных норм и импульсов, канва актуальной традиции, которую исполнители расцвечивают узорами индивидуального творчества" (Богатырев, Якобсон 1971, 374). Вариация может происходить по вектору прптя-жательности — место и время действия связываются с личным хронотопом рассказчика, что, в свою очередь, может служить приданию достоверности рассказу, повышению авторитета рассказчика и пр.. Характер пространственно-временных отношений в устных рассказах рассматривается во 2 главе диссертации.
Повторяемость и вариативность — это "материальные" параметры фольклорных текстов. Безавторство - условное обозначение не личной, а коллективной природы этих текстов. Стереотипность обеспечивается за счет общего языка традиции, ее семантических кодов. Стереотипность - проявление в тексте того общего знания, через которое и интерпретируются события текста.
"В разговорном дискурсе говорящий сам принадлежит тому реальному миру, о котором он говорит; между тем автор художественного текста сам не принадлежит миру создаваемого им текста" (Падучева 1996, 201). Действительно, характер взаимоотношения рассказчика-повестователя-автора и текста коренным образом отличаются в речи, фольклоре и литературе. В частности, на характере этих отношений сказывается "разный подход к истинности сообщения в тексте: правда "факта" и правда "общего смысла"" (Неклюдов 1995b, 668). Также СЮ. Неклюдов замечает, что денотатом архаического текста является некая "квази-действительность", вера в ее реальное существование составляет основу наррации. Лишь разрушение связей текста с областью актуальных верований, представлений, превращает денотат текста в "пустой", а нарратив в художественное творчество. Современные фольклорные тексты подобно архаическим апеллируют к области общих представлений о "действительности". Как в конкретных текстах каждый говорящий решает вопрос о достоверности излагаемого им, я остановлюсь при прагматическом анализе текста в Главе 4.
Цель моей работы — описание феномена современного городского устного рассказа. Не менее чем носителям архаического мифологического мышления, современным людям необходимо аккумулировать свой жизненный опыт, свои знания о мире в том виде и форме, которые им привиты культурной традицией (вслед за Ю.М. Лотманом мы понимаем традицию как "сумму общих знаний, передаваемых негенетическим путем").
Фольклорные нарративные тексты будут рассмотрены в трех аспектах:
1. Синтактика. Как рассказывают. Каковы основные матрицы рассказывания и последовательность изложения устных историй
2. Семантика: что рассказывают и о чем рассказывают. Как транслируется содержание рассказа.
3. Прагматика: зачем рассказывают. Установки говорящего, реакция слушателя, ситуация рассказывания (участники, их позиции, форма времяпрепровождения). Внутри- и внетекстовые показатели прагматических целей и эффекта.
Таким образом, в результате анализа текстов на разных уровнях (структурном, семантическом, прагматическом) станет возможным создание целостного представления о феномене современного городского нарратива.
Фольклорная нарратология
Нарративом называется изложение событий в определенной последовательности (Бремон 1972). Наличие событийного ряда отличает нарративы от других форм дискурса. Обращение к тексту как к нарративу предопределяет метод его изучения -нарратологию. В русской научной традиции нарратология как самостоятельная дисциплина оформилась в рамках структурно-семиотического метода, в котором приоритетным является изучение текста в синхронном аспекте . В основании нарратоло-гического анализа лежат представления: 1. о коммуникативной природе высказывания (в том числе и художественного); 2. о повествовании как о продукте определенной вторичной моделирующей системы со своим набором кодов и матриц.
Большинство фольклорных текстов (от заговоров и былин до баллад и девических рассказов) имеют нарративную форму. Каковы бы ни были конкретные характеристики событий текстов (внешние по отношению к человеку или внутренние — героические или лирические, статические или динамические, и пр.), в них что-то происходит. Даже в заговоре при всей перформативности, действенности высказывания внутренние состояния клиента и магический императив заговаривающего облекаются в форму нарратива: Стою благословись, Пойду перекрестясь Ко быстрой реке. Во быстрой реке есть рыба Съедуга, Съедает у младенца (имярек) Грыжу- И і іде игу. Испускается грыжа - Инд вига Вниз по кровям, По долгим пальцам, По острым ногтям (Традиционная русская магия 1993, 99).
Как и всякое высказывание, нарратив представляет собой изложение событийного ряда (структурно-семиотический аспект), имеющее семантику (не равную сумме языковых значений слов, входящих в него) и осуществляющее предписанные ему задачи (прагматический аспект).
Традиционно в фольклористике наиболее "чистой" формой нарратива считается волшебная сказка. Отчасти этому способствует стертость перформативного значения сказочного текста при его очевидной выделенности в речи и специфической поэтике.
На русском материале основы фольклорной сказочной нарратологии были заложены собранием "Русских народных сказок" А.Н.Афанасьева. Стройная последовательность публикации сказок в этом сборнике, принципы которой не были оговорены публикатором , позволила В.Я. Проппу, взявшему их для досужего изучения, заметить крайнюю похожесть одной волшебной сказки на другую: "Помню, как, окончив университет, в Павловске, на даче, репетитором в еврейской семье, я взял Афанасьева. Открыл № 50 и стал читать этот номер и следующие. И сразу открылось: композиция всех сюжетов одна и та же" (Пропп 1995, 338). В результате морфологического анализа В.Я.Пропп определил волшебную сказку как "подчиненный 7-ми персонажной схеме /.../ рассказ, построенный на правильном чередовании приведенных функций в различных видах, при отсутствии некоторых из них для каждого рассказа и при повторении других" (Пропп 1928: 108). Функция как нарративная единица в исследовании В.Я. Проппа есть "поступок действующего лица, определенный с точки зрения его значимости для хода действия". Таким образом, нарративная структура волшебной сказки характеризуется ограниченным набором предикатов и действователей, и последовательностью событий, определенной движением героя от инициальной ситуации недостачи к финальной ее ликвидации. Такое, героецентри-ческое, понимание сюжета легло в основу общей нарратологии . Предложенная В.Я. Проппом структура основана на парадигматическом соположении сказочных текстов разных сюжетов. Результаты синхронного изучения, представленные в "Морфологии сказки", определили порядок диахронического изучения в "Исторических корнях волшебной сказки" обрядового, мифологического, социального контекста и генезиса жанра.
Любопытным фактом истории науки является диалог идей К.Леви-Строса и В. Проппа, которые с разных сторон шли к одной цели: поиску глубинной семантики и генезиса мифов и сказки. Но если для В.Я. Проппа в основании лежал морфологический (структурный) анализ сказки, то К. Лсви-Строс проецировал общие семантические оппозиции данной культуры на мифологический текст. "Предположим, что настоящие составляющие единицы мифа представляют собой не отдельные отношения, а пучки отношений и что только в результате комбинаций таких пучков составляющие единицы приобретают функциональную значимость" (Леви-Строс 1985, 188). Противоречие исходной пары оппозиций разрешаются в тексте мифа посредством персонажа-медиатора. Жизненность мифа обеспечивается за счет того, что окончательно снять реально существующее противоречие невозможно: "Если справедливо предположение, что цель мифа - дать логическую модель для разрешения некоего противоречия (что невозможно, если противоречие реально), то мы будем иметь теоретически бесконечное число слоев, причем каждый будет несколько отличаться от предыдущего" (Леви-Строс 1988, 206).
Основные термины нарратологии
В этом разделе я остановлюсь на определении и различении нескольких важных для последующих рассуждений терминов — дискурс, рассказ, парратив, сюжет. Все они аппелируют к субстанции текста, обладающего качествами связности, целостности и завершенности24.
Р. Барт определил дискурс (discours) "как любой конечный отрезок речи, представляющий собой некоторое единство с точки зрения содержания, передаваемый со вторичными коммуникативными целями и имеющий соответствующую этим целям внутреннюю организацию, причем связанный с иными культурными факторами, нежели те, которые относятся к собственно языку" (Барт 1978, 443 — 444). Определение дискурса, введенное структуралистами, обозначает как способ и правила организации речевой деятельности (в этом он сближается с понятием стиля), так и сам процесс речи и его результат (текст) (Современное зарубежное литературоведение 1996,45 — 46).
Рассказ (нарратив) отличается от дискурса наличием событийной канвы23. Я использую определение К.Бремона: рассказ — "такое изложение последовательности интересных с точки зрения человека событий, которое создавало бы единство действия" (Бремон 1972, 112).
Рассказом, таким образом, называется нарратив, имеющий сюжет. Согласно Ю.М. Лотману "движение сюжета, событие — это пересечение той запрещающей границы, которую утверждает бессюжетная структура" (Лотман 1970, 288). Сюжет не может состояться без героя, нарушающего границу: пересечение границы есть результат активного поведения героя-действователя. О действователях, реализующих движение фабулы, говорит и Б.В. Томашевский при определении фабулы: "Обычно развитие фабулы ведется путем введения в повествование нескольких лиц ("персонажей", "героев"), связанных между собой интересами или иными связями (например, родством)" (Томашевский 1996, 180). Для движения сюжета в фольклорном тексте, недостаточно однократного нарушения границы героем, необходимо возвращение его "из-за границы" с "прибылью" (повышением в социальном статусе ("А дурак сделался королем и царствовал долго и милостиво" (Аф. № 216)), приобретением богатства: Начал Садко выгружать со черленых со кораблей Именьеце — бессчетную золотую казну. Как повыгрузил со черленых кораблей, Состроил церкву соборную Миколе Можайскому.
Не стал больше ездить Садко на сине море, Стал поживать Садко во Нове-граде26, замужеством/женитьбой ("Ну, дальше что и рассказывать: известное дело -купеческий сын женился на Марфиде-царевне и сделался после царем" (Аф. № 252), приобретением знания). Существенное различие сюжетных и бессюжетных форм было определено Ю.М. Лотманом: миф (как полюс бессюжетности) "говорит обо мне", "новость", анекдот "повествуют о другом" (Лотман 1992, 226). Сюжет, в узком смысле, — это повествование в 3-м лице о другом27, под которым подразумевается активный действователь, могущий преодолеть семантическую границу. Во всяком случае так выглядит "героецентрический" полюс сюжетности.
Более широкое понятие сюжета применяется к описанию способа представления событий в тексте. Ю.М. Лотман в статье "Происхождение сюжета в типологическом освещении" говорит, что "выделение событий - дискретных единиц сюжета -и наделение их определенным смыслом, с одной стороны, а также определенной временной, причинно-следственной и какой-либо иной упорядоченностью, с другой, составляет сущность сюжета" (Лотман 1992, 242). Б.В. Томашевский в разделе "Тематика" своей "Теории литературы" использует для обозначения связанности событий в жизни и в тексте два понятия: фабулы и сюжета. Хронологическую связь событий он называет фабулой, сюжетом - представление этих событий в тексте (Томашевский 1996, 180-182).
Цитируемые авторы подразумевают в качестве конечного продукта подобного связывания вымышленное повествование, в то время как операции "связывания" вполне применимы и к достоверному, структурированному из жизненного материала повествованию (устный рассказ, биография). Недавно опубликованный критический анализ философии нарративной формы А.А. Олейникова основан на материале исторического (историографического) дискурса, достоверного по своей установке. Поэтика этого дискурса изучалась, в частности, Х.Уайтом . "Историку противостоит настоящий хаос уже состоявшихся событий, из которых он должен выбирать элементы для своего рассказа. ... Он создает его, включая одни события и исключая другие, выделяя одни и затемняя третьи. Этот процесс исключения, выделения, подчинения проводится им ради создания рассказа определенного рода. Это и означает, что он "осюжетивает" свой рассказ" (H.White цит. по: Олейников 1999, 12). Сюжет в таком общем смысле есть N-ная степень рефлексии над действительностью, а не композиционный прием.
Точки стереотипности в тексте
Точка зрения, или мировоззрения, определяет семантику текста. Изучение ментальных стереотипов (в рамках фольклористики, психологии, антропологии, этнографии, социальной истории) возможно только при наличии материализации этих стереотипов. Имея дело с материальными формами (вещественными или словесными), исследователи пытаются вывести субстрат, лежащий в основе семантики объекта. Методики выявления этих субстратов, как и качества объектов применения методик, в гуманитарном знании разнообразны.
Психоаналитик Э. Берн выявлял в человеческих взаимоотношениях индивидуальные игры и роли каждого из участников по тем действиям, которые они совершают ("Гость-разиня", "Трудовой отпуск" и пр.). При этом использовались как рассказы пациентов, так и наблюдения врача над поведением пациента.
В когнитологии для анализа ситуаций общения применяются фреймовые и сценарные матрицы. "Это общее "знание" не является аморфным, оно организовано в концептуальные системы. Их можно описать в терминах фреймов. Фреймы не являются произвольно выделяемыми "кусками" знания. Во-первых, они являются единицами, организованными "вокруг" некоторого концепта. Но и в противоположность простому набору ассоциаций эти единицы содержат основную, типическую и потенциально возможную информацию, которая ассоциирована с тем или иным концептом. /.../ Именно концептуальные фреймы (можно назвать их и "сценариями") определенным образом организуют наше поведение и позволяют правильно интепретировать поведение других людей, что проявляется, в частности, в таких формах поведения, как расчеты чеками или покупки товаров в магазинах" (ван Дейк 1989а, 17). Сценарный анализ высказываний обнаруживает прагматические цели коммуникации. Он основан на анализе контекстных рамок высказывания.
Другой подход к обнаружению locus communis используется в филологических дисциплинах, в том числе и фольклористике. Внимание при этом подходе сосредоточено на самом тексте, поэтому обнаруживается точка, в которую проецируется общее знание внутри фольклорного текста.
Практика фольклористического анализа текста использует в качестве наиболее подходящего инструмента "мотив". Как уже отмечалось, бытование мотива сродни проявлениям слова в языке и речи. Оно имеет, с одной стороны, словарное значение, т.е. общее описание возможностей его употребления, с другой, — его конкретное использование в речи в уникальном значении. Тот факт, что мотив в фольклорном про изведении есть реализация типовой ситуации, имеющей гораздо более широкое значение, позволяет манипулировать этой единицей как в синхронии, так и в диахронии. Недаром изучение семантики мотива — одна из наиболее продуктивных фольклористических методик41. Анализ конкретного текста (в том числе и текстов несказочной прозы) редко обходится без операций с мотивами.
В указателях быличек и бывальщин мотивы названы по мифологическим персонажам42. Процитирую, например, указатель В.П. Зиновьева: "А I 1 д Леший показывается людям в образе человека огромного роста: встречается в лесу (в поле), тащит (разбивает в щепки) бревна; плюет под ноги - на этом месте образуется огромная яма"; "Г III 1а Покойник ходит после смерти, приходит домой, навещает родных: ходит по дому (по двору), разговаривает с родными, садится за стол, ложится с женой, помогает по хозяйству; моет (кормит, причесывает, гладит) детей; в доме, где недавно умер человек, слышатся шаги (шорох, стук в дверь); из дома умершего слышится голос (плач)" и пр. (Зиновьев 1987, 305 - 320). Указатели мотивов описывают систему верований (пантеон демонологических существ), объясняющую "прорывы нечисти" в мир людей. Таким образом, под мотивом применительно к несказочной прозе чаще всего понимается именно объект веры и верований (хозяева и духи стихий и места). Наличие функциональных двойников традиционных демонологических персонажей позволило фольклористам обратить внимание и на современные устные рассказы. В предисловии к публикации туристских рассказов, которые "с некоторой доли условности можно определить как демонологические", К.Э Шумов признается: "Демонологическая проза туристов во многом повторяет сюжеты и мотивы традиционной крестьянской былички. Значительная часть полностью укладывается в сетку указателей сюжетов-мотивов былички" (Шумов 1996, 18).
Как уже отмечалось, в ситуации ослабевания верований в традиционных мифологических персонажей несказочная проза не исчезает, модифицируются объекты веры и верований. В современном обществе действуют иные мифы. Т.Б. Щспанская предприняла исследование социальной структуры хппповской системы на основе символического кода сообщества. Ее целью было "проследить связи символа (его интерпретаций, реакций на него) со структурой сообщества", и наоборот: "зависимость структуры соотношений в сообществе от значений, заложенных в его символике" (Щепанская 1993, 9). В основе жизнедеятельности сообщества лежит коммуникация его участников. Коммуникация эта протекает не просто в некотором знаковом поле, но и в трехмерной (означающее, означаемое и, в терминах этого исследования, символ) сфере общего знания. "Символ - оболочка, в которую упаковывается "своя" информация; в таком виде она отличима от чужой" (Щепанская 1993, 28). Как и мотив символ полисемантичен: "возможны не одна, а множество разных интерпретаций, а следовательно и реакций" (Щепанская 1993, 97). Идентификация и интерпретация символа зависит от позиции интерпретатора: для чужих он — антинорма, для знающих — обозначение группировки, для своих - норма, для личности - энергия (Щепанская 1993, 100). Символ реализуется в одежде, телесном, поведенческом, музыкальном, вербальном кодах, но, главное, он есть их идеологическая, мировоззренческая основа. Символ - то общее, на что присягают, рассказывая "телеги" (специфический системный прозаический жанр). "Рассказ о конкретном случает в дороге обобщен почти до притчи. Характерная черта телег — подчеркивание специфически хип-культурной атрибутики. Сюжетообразующая ситуация — контакт с "чужими": поначалу они, как правило, враждебны и непонимающн. Здесь срабатывает хип-культурная атрибутика (курсив мой — И.В.), с помощью которой герой преобразует окружение в дружественное или, во всяком случае, приемлемое" (Щепанская 1999, 40). Символ, имеющий визуальные и прочие формы, в молодежной субкультуре используется как "знамя полка" - в борьбе с "материнской" культурой за отстаивание своих ценностей.
Основные аспекты прагматического анализа
На значимость последнего компонента из аналитической триады "синтактика-семантика-прагматика" указывали исследователи, имеющие дело с целым высказыванием (вне зависимости от его конкретной вербальной формы - разговорной, литературной, фольклорной). Так, на включении ситуации исполнения как одного из уровней рассмотрения в общий анализ текста настаивали, хотя и с разных мстодологических позиций, Р.Барт , В.Я. Пропп и М.М. Бахтин. Знаменитое определение речевых жанров последнего основывается на коммуникативных характеристиках: функции и условиях речевого общения, целевых установках и замысле говорящего, ответной реакции слушателя54. К сожалению, принципы анализа речевых жанров не реализовались в практике литературоведческого анализа55.
Детально постулаты прагматики текста были разработаны в лингвистике. Фундаментом лингвистической прагматики служит обоснование речевого высказывания как действия Дж. Остином. "Осуществление какого-то акта в ходе говорения в противоположность действию самого говорения" было названо Дж. Остином осуществлением "иллокутивного" акта (Остин 1986, 87). Осуществление иллокутивных намерений говорящего "часто, и даже обычно, оказывает определенное последующее воздействие на чувства, мысли и действия аудитории, говорящего и др. лиц", что определено Остином как "перлокутивный эффект" высказывания (Остин 1986, 88). В прагматике была разработана система анализа высказывания в разных аспектах: адресата и адресанта сообщения, их отношений и ситуации общения56.
Перформативность (действенность) фольклорного высказывания бесспорна: в причитаниях оплакивают судьбу, смиряясь с нею; заговаривая, лечат; напевая колыбельную, успокаивают младенца. В отличие от этих жанров прагматика устного расска за не столь очевидна. Интересно было бы выявить ее социальную, коммуникативную значимость. Коммуникативные цели устного рассказа могут быть выявлены как из данных самого текста, так и из контекста.
Со времен "Немецкой мифологии" Я. Гримма принято, что существует проза, "в которую люди верят", и эта проза называется несказочной в противоположность сказке. Недостоверность и вымышленность сказки сомнению не подвергается: в ней "время подчеркнуто внеисторично ("некогда"), а место действия неопределенно" (Новик 1996, 39). Концовки сказок также подчеркивают их "ложь": "Да и сказка вся, да больше врать нельзя" (Лутовинова 1993, 50).
Где же кроется механизм веры в рассказ?
В фольклористике для классификации текстов народной прозы используются несколько пар дифференциальных признаков: достоверное/недостоверное (вымышленное), реальное/фантастическое. Об опасности логической ошибки при смешении этих пар и, главное, точек зрения предупреждает Е.С. Новик: "Подмена оппозиции достоверность-вымысел оппозицией реальность/фантастика лишает всю классификацию почвы, поскольку содержание текста с точки зрения носителей фольклора оказывается при этом искаженным, а для исследователя недоступным" (Новик 1986, 38). Оппозиция реальное/фантастическое есть результат проекции исследовательской оценки событий и установки текста. Но перед фольклористом не стоит задача определить, было или не было то, о чем говорит рассказ — реально оно или фантастично, нужно понять, верит ли в него рассказчик или нет. Чтобы определить, достоверен ли текст, важно выявить "систему координат" веры рассказчика. Е.С. Новик отмечает, что "до тех пор, пока повествование, как бы прихотливо не варьировалась его фабула, увязано с этнографическим контекстом, например, с системой актуальных верований, оно не превращается в сказку с присущей ей установкой на вымысел" (Новик 1996, 38).
Данные "Русского ассоциативного словаря" позволяют утверждать, что носители традиции, современные горожане, отчетливо делят повествовательные формы по критерию правдивости/ложности (достовсрности/вымышлснности). По материалам словаря анекдот, байки, сплетня связаны в речевой практике носителей языка с враками, пустым, брехней, в то время как стимулы история, случай, сон, рассказ не вызывают таких реакций57. Реакции на слова второй группы предполагают знание, данное в опыте, пережитое, достоверное (история: о жизни, былое, прошлое). Из этого следует, что корпус устных рассказов неоднороден с точки зрения его пользователей. Однако проверить конкретный текст на достоверность/вымышленность по ассоциативным рядам далеко не всегда возможно.
