Роман о расчете с прошлым в литературе ГДР (идейно-художественная эволюция) Карпов Анатолий Никифорович

Содержание к диссертации

Введение

Первая глава. Становление проблемы расчета с прошлым в демократической немецкой литературе 1945-1949 гг с.18

Вторая глава. На подступах к всеобъемлющему расчету с прошлым /1950-1956/ с.55

Третья глава. Судьбы "непотерянного поколения" и роман о расчете с прошлым в литературе ГДР конца 50-х и в 60-е годы с.85

Четвертая глава. Новые тенденции и жанрово-стилевое своеобразие трактовки проблемы расчета с прошлым в романе ГДР 70-х годов с. 136

Заключение с.173

Библиография с.1

• Становление проблемы расчета с прошлым в демократической немецкой литературе 1945-1949 гг
• На подступах к всеобъемлющему расчету с прошлым /1950-1956/
• Судьбы "непотерянного поколения" и роман о расчете с прошлым в литературе ГДР конца 50-х и в 60-е годы
• Новые тенденции и жанрово-стилевое своеобразие трактовки проблемы расчета с прошлым в романе ГДР 70-х годов

Введение к работе

В 1985 году все прогрессивное человечество будет отмечать выдающееся событие - 40-летие нашей великой Победы над гитлеровским фашизмом, развязавшим кровопролитнейшую из войн в истории. Возвращаясь к событиям трагического прошлого, вглядываясь в тревожные симптомы настоящего, народы стремятся извлечь уроки из теперь уже ставшей историей борьбы против фашизма, чтобы не допустить подобного варварства в будущем, устранить угрозу ядерной катастрофы.

Происходит /правда, по-разному/ этот процесс "расчета с прошлым" и в общественной жизни, в сознании граждан и в литературах обоих немецких государств - ГДР и ФРГ. И так же, как все трудящиеся ГДР, все большая часть населения ФРГ проникается сознанием того, что прошлое должно быть не бесплодным бременем, а предостерегающим призывом к тому, чтобы искать более обнадеживающие пути в будущее.

Но силы международной реакции не сложили оружие. В ряде стран активизируются крайне правые, фашистские и милитаристские организации, ведется проповедь человеконенавистнической идеологии неофашизма. В экономически развитых капиталистических государствах -и прежде всего в США - до опасных пределов растет влияние военно-промышленного комплекса, оказывающего пагубное воздействие на политику этих империалистических государств, выступающих в "крестовый поход" против мира социализма. "Империалисты и их пособники, - отмечалось в Отчетном докладе ЦК КПСС ХХУІ съезду партии, - систематически проводят враждебные кампании против социалистических стран. Они чернят и извращают все, что происходит в этих странах. Для них самое главное -отвратить людей от социализма.

События последнего времени еще и еще раз подтверждают: наши т. /J — классовые противники учатся на своих поражениях. Они действуют против стран социализма все более изощренно и коварно"/8, 9/.

Именно из империалистического стана "вечно вчерашние" тщатся возродить атмосферу "холодной войны", внушить бредовую идею о преемственности установки на "ограниченную ядерную войну", о том, что "есть вещи поважнее, чем мир". Во всем этом различим почерк неофашизма, поднимающего свою голову гидры в условиях нынешнего этапа обострения общего кризиса империализма и коренного изменения соотношения сил в мире в пользу социализма и общественного прогресса.

Общеизвестно, насколько имманентно всем неофашистским концепциям человека и культуры присущи антигуманизм, расизм, милитаризм. В отличие от прежних откровенных претензий на мировое господство неофашисты раздувают антикоммунистические версии о "красном империализме", Ь "социал-империализме", грубо извращая политику мирного сосуществования и внешнюю политику СССР, стремятся сорвать разрядку международной напряженности. Поэтому столь необходимы в современных условиях политическая и идеологическая бдительность, умение вовремя обнаружить новые повороты в методах неофашизма, наступательная тактика и решительные действия. Кроме того, анализ сегодняшних проявлений фашизма убеждает нас в том, что борьба с неофашизмом в наши дни не может вестись успешно без учета опыта прошлого.

Исключительно велика роль в идеологических битвах современности, в разоблачении нацеленности империализма на войну лучших произведений художественной литературы, ибо "если и в наше время литература будет культивировать тайны, то это значит, что она помогает создавать тайны, из которых родятся войны"/14, 172/.

Поэтому столь актуальными и злободневными являются и ныне те произведения писателей-гуманистов и антифашистов, в которых - 5 -беспощадно разоблачается преступный характер фашизма и милитаризма, развязавших антисоциалистическую по своему характеру вторую мировую войну. "Подобно тому, как в 20-ые и 30-ые годы писатели-антифашисты, предупреждая мир о новой военной угрозе, опирались в своих книгах на горький опыт первой мировой войны, так и наши современники, задумываясь о будущем человечества, осмысляют опыт прошлого, давнего и недавнего: прошлое и будущее неразъединимы. И это, к счастью, относится не только к советской литературе. Когда Герман Кант в романе "Остановка в пути" описывает путь мальчишки-несмышленыша, на которого напялили фашистскую форму, трудный путь от слепого подчинения к сознательному неприятию идеологии насилия и рабства, он пишет для тех, кто стоит перед выбором сегодня, сейчас..." /75, 4/.

Среди произведений такого плана, наряду с лучшими образцами советской и мировой литературы, почетное место принадлежит художественному наследию писателей ГДР, особенно много сделавших в деле освобождения миллионов немцев от пут фашистской идеологии. Лучшие из их произведений были вдохновлены благородной идеей осознания причин, по которым Германия оказалась во власти фашистского чудовища. "Если мы не оглянемся в прошлое, не вскроем и не преодолеем все те ошибки и слабости, которые сделали возможным нацистское господство и вызвали величайшую национальную трагедию, то это роковым образом повлияет на судьбу нашего отечества и преградит Германии путь в будущее", - так говорилось в Манифесте немецкого "Культурбунда", принятом в июле 1945 года, и слова эти стали своеобразным политико-нравственным императивом для тех немецких писателей, которые стремились тогда и стремятся сейчас произвести бескомпромиссный "расчет с прошлым" /9, 86/.

Объектом исследования в предлагаемой диссертационной работе является та многочисленная группа антивоенных романов, созданных писателями ГДР в I945-I98I гг., в которых на многообразном фоне событий второй мировой войны художественными средствами раскрывается одна из жизненно важных для немцев обоих немецких государств проблем - проблема "расчета с прошлым", преодоления прошлого. В наиболее общем виде она связана с изображением трудного процесса прозрения немецкого солдата на фронтах второй мировой войны, развязанной фашизмом. Процесс этот - явление сложное и противоречивое, не поддающееся унификации и однозначной трактовке, так же, как и чрезвычайно многообразны в жанровом, структурном и стилевом отношении произведения писателей ГДР его воспроизводящие.

Процесс освоения проблемам "расчета с прошлым" в литературе ГДР не был также и явлением гомогенным. Так, если на начальном этапе "первой волны антивоенной литературы ГДР /1945-1949/ появились такие произведения, которые, не отличаясь принципиально от трактовки аналогичных проблем в литературе западных зон оккупации, характеризовали войну как "пляску смерти" объятого неистовством мира /книги Т.Пливье, Г.Холмстена, К.Хубалека/, то уже в первой половине 50-х годов стала преобладать тенденция к изображению войны лишь в качестве того исторического фона, на котором совершалась стремительная и упрощенно-прямолинейная эволюция их героев /произведения Р.Вайса, Э.Леста, Г.Э.Зигриста, К.Тюрке, Г.Шиллинга и др./. "Вторая волна" этой литературы /вторая половина 50-х и 60-ые годы/ тоже не была однородной. Сначала появились романы и повести, в которых внимание было сосредоточено на постижении сложной диалектической взаимосвязи больших исторических событий и индивидуально окрашенного процесса прозрения, представленного преимущественно фрагментарно /Г.Тюрк, Х.Безелер, Р.Гросс, Э.Гю-нтер, В.М.Мюллер и др./, а затем заговорило т.н. "поколение Хо-льта", вознамерившееся осуществить свой "расчет с прошлым", основываясь на убеждении в том, что II мировая война была исторически поворотным пунктом не только в их индивидуальной судьбе, но и в судьбах мира. Произведения этого периода отмечены стремлением к возможно более полному воспроизведению всех этапов процесса прозрения и "расчета с прошлым", дальнейшим углублением психологизма и творческим использованием традиций "романа воспитания" /В.Нойхауз, Д.Нолль, Р.Шмаль, М.В.Шульц и др./.

Конец 60-х и начало 70-х годов стали периодом стагнации, переосмысления исторической взаимосвязи прошлого и настоящего, накопления творческого потенциала для нового и плодотворного продвижения вперед в освоении проблематики "расчета с прошлым", что и подготовило к середине 70-х годов возникновение новой, "третьей волны" антивоенной литературы в ГДР, продолжающейся и в настоящее время /романы и повести Г.Канта, К.Вольф, М.В.Шульца/.

Вышеизложенное объясняет, почему с целью обстоятельного исследования эволюции проблемы "расчета с прошлым" в антивоенном романе ГДР на каждом из указанных этапов возникает необходимость обращения к анализу не только произведений, значительных в идейно-художественном плане, но и тех, которые таковыми не являются, но составляют живую ткань историко-литературного процесса, помогают воссоздать особенности каждого из его этапов, ориентированных на достижение конкретных идеологических и эстетических целей,

При этом мы исходим также из принципиально важного ленинского положения о том, что "опыт войны, как и опыт всякого кризиса в истории, всякого великого бедствия и всякого перелома в жизни человека, отупляет и надламывает одних, но зато просвещает и закаляет других, причем в общем и целом, в истории всего ~ 8 - мира, число и сила этих последних оказывалась, за исключением отдельных случаев упадка и гибели того или иного государства, больше, чем первых"/5, 220/.

В качестве аргументов, объясняющих выбор темы исследования, можно привести следующие:

Во-первых, проблема "расчета с прошлым" в силу своей новизны в качестве объекта монографического исследования представляет серьезный историко-литературный интерес: она интерпретируется в ряде значительных антивоенных произведений литературы ГДР 50-х -70-х годов и поэтому с ней тесно связан сам процесс становления и развития демократической и социалистической литературы ГДР вообще и ведущих ее эпических жанров в частности.

Во-вторых, проблема эта была и остается чрезвычайно актуальной для решения вопросов внутренней и внешнеполитической ориентации в обоих немецких государствах. И если трудящиеся ГДР сознательно и бесповоротно определили свои социально-политические идеалы и ориентиры, то многие проблемы "непреодоленного прошлого" остаются злободневными для их собратьев по классу в ФРГ. Как отмечала К.Вольф, "мы, литераторы социалистической Германии, ни на минуту не должны забывать, что каждая строка наших книг адресована и западногерманским читателям - как сегодняшним, так и будущим"/215, 29/.

В-третьих, сам процесс становления и развития в ГДР литературы о "расчете с прошлым" нуждается в обстоятельном научном рассмотрении в силу того обстоятельства, что он полно и глубоко отразил те принципиально новые и перспективные тенденции, которые проявились в антивоенной прозе 60-70-х годов. В этом плане наше исследование ориентировано на требование, прозвучавшее на УІІ съезде писателей ГДР о "давно перезревшей необходимости историко-литературного описания процесса, который привел не больше и не меньше как к полному изменению литературной сцены" /112, 36/.

В-четвертых, существенное значение имеет то обстоятельство, что проблема "расчета с прошлым" занимает одно из центральных мест в потоке литературы о войне обоих немецких государств. И если писатели ФРГ эту тему лишь затрагивают или удовлетворяются ее половинчатым или спорным решением, а в отдельных случаях пытаются тщательно закамуфлировать ее существо из идеологических соображений, то романисты ГДР стремятся найти пути ее бескомпромиссного и всестороннего решения. Поэтому можно вполне обоснованно утверждать, что проблема "расчета с прошлым" и круг вопросов, с ней связанных, являются своеобразным водоразделом между литературами о войне обоих немецких государств, и в этом своем качестве она заслуживает тщательного и всестороннего изучения.

И, наконец, в-пятых, угрожающий рост количества милитаристских писаний на Западе, рассчитанный на нагнетание военной истерии и настроений безысходности, вынуждает нас вновь возвращаться к трагическому опыту не столь далекого прошлого, трезво его оценивать; и поскольку писателям ГДР уже удалось обстоятельно осветить трудный путь прозрения миллионов своих соотечественников, то исследование их творческих достижений способствовало бы упрочению убеждения в том, что люди могут не только затевать войны, но и воздвигать непреодолимые преграды на их пути.

Композиционной основой нашего исследования является историко-хронологический принцип, ибо основные повороты и наиболее существенные моменты развития антивоенной темы в литературе ГДР тесно связаны с теми социально-политическими и нравственными проблемами, которые характеризовали общественную жизнь Германской Демократической Республики этого периода /I945-I98I/.

Что же касается временных рамок исследуемой проблемы, то отметим, что мы исходим из убеждения, что литература демократичес- кой Германии родилась не вместе с провозглашением ГДР 7 октября 1949 года, - это был бы чисто формальный подход, - а была подготовлена всем духовным и общественно-политическим развитием в восточной зоне оккупации Германии в первые послевоенные годы, начиная, естественно, с 1945 года. Кроме того, именно с 1945 года берет свое начало на территории будущей ГДР процесс социального и идеологического расчета с прошлым, действенно поддерживаемый СВАТ. Например, здесь наряду с социально-политическими и экономическими мероприятиями уже 8 сентября 1945 года был издан приказ Ш 39 Советской военной администрации "О конфискации нацистской и милитаристской литературы с целью быстрейшего искоренения нацистских идей и милитаризма", сыгравший важную роль в деле становления проблемы расчета с прошлым в демократической немецкой литературе 1945-49 гг. Нельзя недооценивать также и всей значимости для молодой литературы демократической Германии творческих достижений немецкой пролетарско-революционной литературы 20-30-х годов /Й.Р.Бехер, В.Бредель, Б.Ласк, Л.Ренн, Э.Э.Киш, К.Грюнберг/, т.к. именно"из недр- этого литературного движения, которое в такой же мере, как и движение политическое, является движением революционных масс, появились произведения, которые способны пробуждать дремлющих и которые подчеркивают и воодушевляют классово-сознательных борцов" /81, I/.

Особо следует подчеркнуть важную роль в процессе становления демократической культуры на территории будущей ГДР, принадлежащую лучшим произведениям советской литературы.

Что же касается степени изученности проблемы расчета с прошлым, то отметим, что она еще не становилась объектом монографического исследования ни в работах отечественных литературоведов-германистов, ни в исследованиях ученых ГДР.

И если даже рассматривать ее в более общем плане, то следу- - II - ет констатировать, что ни у нас в стране, ни в литературоведении ГДР пока что не созданы работы, которые раскрывали бы тему второй мировой войны в романе ГДР. В то же время отметим, что аналогичного плана исследования, посвященные литературе ФРГ, уже продолжительное время существуют /назовем только работы А.Карельского /44/, И.Фрадкина /73/, Д.Калнини /43/, Г.П.Карла /ИЗ/, Г.Брюдигама /89/, Г.Цвойдрака /90/, Г.Берглунда /84/, К.Гиршловой /106/. Трактовке проблем второй мировой войны в творчестве прогрессивных писателей ФРГ посвящено немало страниц в фундаментальном исследовании "История литературы ФРГ" /42/.

Однако, как свидетельствуют факты, проблема "расчета с прошлым" отнюдь не превратилась лишь в объект исторического интереса и не может считаться исчерпанной ни в социальной действительности, ни в литературе боннского государства.

Литературоведы Германской Демократической Республики стремятся всесторонне и глубоко исследовать весь комплекс проблем, связанных с трактовкой событий второй мировой войны в литературе. Среди основополагающих в плане нашего исследования работ отметим небольшую книгу "Молодые писатели в ГДР", в которой была сформулирована боевая программа действий для молодых писателей, решивших осуществить "расчет с прошлым": "Кто вместе с народной массой поддался всеобщему ослеплению, кто вместе с лучшей частью народа все-таки нашел обратный путь к правде, тот может, если он писатель, конечно, лучше всех описать, как происходило "рождение нового человека" /109, 7/.

Как видим, тема "расчета с прошлым", преодоления прошлого органически сочеталась с темой строительства новой жизни, рождения нового общества и нового человека. В понимании этой нерасторжимости прошлого, настоящего и будущего уже тогда коренился залог оптимистической трактовки трудного процесса "расчета с прошлым" в творчестве писателей демократической Германии.

Большой фактический материал и глубоко продуманная концеп-туальность отличают работу Юргена Бонка, в которой содержится очерк истории молодой прозы ГДР, включающий монографические портреты Г.Отто, Х.Безелера, Д.Нолля, Р.Шмаля, М.В.Шульца, - писателей, в чьем творчестве проблема "расчета с прошлым" стала доминирующей. Автор подчеркивает, что он не ставил своей задачей исследовать путь прозы ГДР, начиная с 1945 года, а сконцентрировал свои усилия на том, чтобы представить творческий портрет молодого писательского поколения и некоторые новые имена и "привлечь внимание к проблемам того развития, которое было связано с усилиями по преодолению недавнего прошлого" /85, 159/.

Аналогичная концепция отличает и работу талантливой исследовательницы из ГДР Зигрид Тепельман /138/, которая стремится исследовать в диалектическом единстве изображение в прозе ГДР процессов, корнями своими уходящих в толщу поворотных событий второй мировой войны и связанных со всем ходом нового развития и социалистических преобразований на немецкой земле.

Тема второй мировой войны как важная часть литературного процесса в ГДР в 50-60-ые годы - под таким углом зрения анализируется ряд наиболее значительных произведений антивоенной прозы республики в "Истории немецкой литературы" /101/, созданной учеными ГДР.

Анализ основных проблем антивоенных произведений Ф.сйомана, Д.Нолля, М.В.Шульца и ряда других авторов дан в очерковых портретах об этих писателях, вошедших в двухтомник, составленный авторским коллективом под руководством Г.Ю.Гердтса /117/ и в аналогичного плана издание, опубликованное в ССОР /63/.

Кроме того, существует большое количество литературно-критических и публицистических работ А.Антковьяка, И.Дирсен, Г.Цво- - ІЗ - йдрака, В.Ильберга, В.Йохо, Г.Канта, Г.Коха, В.Лемана, Г.Лоренца, Х.Плавиуса, С.Шленштедт, Э.Штриттматтер и многих других, в которых рассматриваются отдельные произведения литературы ГДР с антивоенной тематикой или же частные аспекты большой темы второй мировой войны в творческой интерпретации писателей ГДР.

Нельзя обойти молчанием и ту литературно-критическую продукцию, которая создается в ФРГ и посвящена исследованию проблемы "Вторая мировая война в литературе ГДР". Так, например, Сабина Брандт в своих статьях, опубликованных на страницах западногерманского Официоза "FRANKFURTER АЪШЕМЕШЕ ZEITUNG ", игнорируя политические реальности и упражняясь в откровенном антисоветизме, создает явно окарикатуренный творческий портрет Д.Нолля и ряда других писатели ГДР "поколения Хольта" /87 и 182/. Искусственно выпячивая политические проблемы романа-дилогии "Приключения Вернера Хольта", стремясь отыскать в нем черты, сближающие его с трилогией Г.Г.Кирста "08/15", возведенной С.Брандт в ранг "эпоса о войне в литературе ФРГ", она нарочито обходит молчанием вопрос о социальной заостренности и ан-тимилитаристкой направленности романа Д.Нолля.

В поверхностно-схематичной и крайне тенденциозной работе М.Бена /83/ предпринята попытка охарактеризовать восприятие прозы ГДР в ФРГ в 60-е годы, отталкиваясь от аналогичной во многом интерпретации этих проблем в работах Г.П.Андерле /78/ и других западногерманских исследователей. М.Бен фальсифицирует пафос творчества многих крупнейших мастеров литературы ГДР, в первую очередь А.Зегерс и Ф.Фюмана, с чьими именами связаны важные достижения антивоенной прозы ГДР. Даже в отношении романа А.Зегерс "Мертвые остаются молодыми", находящегося у истоков "первой волны" антивоенной литературы ГДР, М.Бен ограничивается предвзято-тенденциозным замечанием: "А.Зегерс, для которой коммунизм занял место религии, не достигает здесь высоты своих ранних произведений /83, 18/. Трафарет этот распространяется и на Ш.Фюмана, обвиняемого в том, что он "в новой идеологии тщится обрести эрзац национал-социалистской общности" /83, 18/.Иначе как. клеветническими эти высказывания не назовешь.

В кривом зеркале антисоциалистической боннской идеологии видит литературный процесс в ГДР К.Франке, который в своем объемистом и претендующем на объективность труде пытается обвинить таких зрелых и самобытных писателей-антимилитаристов, как М.В. Шульц, Ф.Фюман и К.Мундшток в подражании образцам хемингуэевс-кой и мейлеровской прозы /98, 327/, в стилистических заимствованиях у А.Цвейга и Г.Белля /98, 334/.

Принципиальное значение для понимания особенностей западногерманской точки зрения на антивоенную прозу ГДР имеет сверхтенденциозная публикация, принадлежащая перу Ганса Штерна, в которой с помощью недобросовестных: натяжек и подтасовок выносится приговор всей антивоенной литературе ГДР, создаваемой "поколением Хольта".Г.Штерн вопреки фактам и очевидным художественным достоинствам романа утверждает, что "Приключения Вернера Хольта" - роман "рыхлый", состоящий из "цепи эпизодов, напоминающих документальное повествование" и что "было бы заведомым преувеличением назвать этот роман даже хорошим репортажем", что "язык романа ни на йоту не возвышается над средним уровнем", что в нем "есть положительные герои, но мало позитивного", а сам Д.Нолль и писатели ГДР "поколения Хольта" - это "приспособленцы, делающие карьеру" /187, 30-31/.

Объективистское и с серьезными изъянами истолкование творчества таких признанных авторов антивоенной прозы, как Д.Нолль, М.В.Шульц, Г. де Бройн, Ф.Фюман, дано в небезынтересной по своему материалу работе французского исследователя Клода Прево /122/

Американский литературовед П.Деметц вообще обошел молчанием сам факт существования мощного потока антивоенной литературы в Германской Демократической Республике /92/.

В книге английского исследователя Г.М.Вэйдсона из обширного перечня антивоенных романов, созданных писателями ГДР, нашлось место только для поверхностной характеристики "Приключений Вер-нера Хольта" /140, 137-138/.

Таким образом, в высшей степени необъективная и тенденциозная критика антивоенных романов писателей ГДР в ФРГ и других странах Запада требует, чтобы в этот вопрос была внесена необходимая ясность, и мы в последующем изложении будем вынуждены неоднократно обращаться к существу и некоторым аспектам этой проблемы. Подчеркнем также, что отзывы об антивоенных произведениях писателей ГДР, принадлежащие исследователям США, Англии, Франции, ФРГ, Швейцарии, Австрии и других капиталистических стран, естественно, осмысливаются в нашей работе в свете принципов, определенных в Постановлении ЦК КПСС "О литературно-художественной критике" и требующих активности и последовательной принципиальности "в борьбе с различного рода немарксистскими взглядами на литературу и искусство, ревизионистскими эстетическими концепциями" /7, 481/.

Существенный вклад в изучение антивоенной и антифашистской литературы ГДР вносит отечественная германистика, в особенности, начиная со второй половины 50-х годов.

Одной из первых публикаций в СССР, в которой была предпринята попытка систематизации и целенаправленного проблемного ана лиза антивоенной темы в литературе Германской Демократической Республики, стала работа Д.В.Затонского /33/, получившая свое развитие в целом ряде его же исследований более позднего периода /35-38/. Примечательно, что именно в этих работах аргументи- рованно показана объективно существующая плодотворная связь антивоєнного романа в литературе ГДР с антимилитаристской традицией немецкой литературы /Э.М.Ремарк, Л.Ренн, А.Цвейг/, а также с проблематикой нравственно-философского поиска в романе социалистического реализма последних десятилетий.

В отечественном литературоведении впервые к проблеме "расчета с прошлым", основываясь на глубоком анализе первого тома "Приключений Вернера Хольта" и романа Г.Отто "Ложь", а также произведений Ф.Фюмана и К.Мундштока, обратился П.М.Топер, проницательно отметивший появление в литературе ГДР ряда произведений с принципиально новой и важной проблематикой, дававшей писателям возможность "показать перелом, который произошел в' сознании миллионов немцев под воздействием разгрома гитлеризма /68, 290/.

Отдельные аспекты этой большой темы освещены в работах Н.Банниковой, Р.Дарвиной, Е.Книпович, Н.Кудина, Н.Лейтес, И.Млечи-ной, Т.Мотылевой, М.Мудесити, Р.Самарина, С.Тураева, Т.Николаевой, Ж.Фоминой,

Существует также ряд интересных по материалу и частным наблюдениям предисловий и послесловий к изданиям лучших романов о расчете с прошлым на русском языке.

Такова в общих чертах история исследуемого вопроса в отечественной и обоих немецких государств германистике. Более конкретно весь этот круг проблем рассматривается в предлагаемом исследовании.

Целью нашей диссертационной работы является всесторонний иде йно-эстетический анализ романов о расчете с прошлым в литературе ГДР І945-І98І годов, включающий в себя историю формирования проблематики расчета с прошлым в литературе демократической Германии, вычленение основных этапов ее развития, установление - 17 ~ особенностей эволюции и жанрово-стилевого своеобразия ее воплощения на каждом из этапов, необходимые сопоставления с трактовкой сходной проблематики в литературе ФРГ, а также определение места и роли романов о расчете с прошлым в общем потоке успешно развивающейся литературы социалистического реализма в ГДР и их вклада в развитие реализма на современном этапе. При этом мы исходим из того соображения, что проблема расчета с прошлым -как одна из тематических ветвей литературного процесса в ГДР -не только включена в процесс общественного развития, но и оказывает на него специфически опосредствованное и заметное воздейс твие, что вполне согласуется не только с общественной функцией произведения литературы, но и с мнением о том, что помимо своей зависимости от общеисторических законов "литературное развитие обладает также и своими особыми, специфическими или внутренними закономерностями, имманентными природе литературно-художественного сознания, т.е. содержит элемент саморазвития" /40,19/.

В диссертации уделено должное внимание как различным политико-идеологическим аспектам исследуемой проблемы, так и вопросам теоретико-литературного плана / содержательная наполненность понятия "военный роман", особенности эволюции повествовательных форм в романе о расчете с прошлым, проблема взаимодействия эпического и психологического начал в произведениях исследуемой проблематики, своеобразие эволюции жанровой формы "романа воспитания" применительно к основным явлениям в литературном процессе расчета с прошлым в Германской Демократической Республике.

Диссертация состоит из введения, четырех глав и заключения. По теме исследования нами собран и проанализирован большой фактический материал, в значительной своей части вошедший в библиографию, прилагаемую к настоящей работе. - ±o -

СТАНОВЛЕНИЕ ПРОШЕМЫ "РАСЧЁТА С ПРОШЛЫМ В ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1945-1949 гг.

Развязанная германским империализмом вторая мировая война явилась величайшим бедствием для человечества. В полной мере-испытал её трагические последствия и немецкий народ. Восемь миллионов убитых, резкое сокращение производства, духовная опустошённость, нужда и хаос- таковы были для немецкого народа последствия господства кровавого нацистского режима.

Однако ни фашистские зверства, ни огромный ущерб, понесённый народами во второй мировой войне, не могли остановить проЯ грессивного развития человечества. В результате разгрома гитлеровского рейха в ряде -.стран Центральной и Восточной Европы возник народно-демократический,а затем социалистический строй, родилось;первое в истории Германии миролюбивое рабоче-крестьянское государство. Даже такой реакционный лидер капиталистического мира, как президент США Г.Трумен, вынужден был признать решающую роль СССР в разгроме фашизма: "Мы высоко ценим великолепный вклад, внесённый могучим Советским Союзом в дело цивилизации и; свободы. Вы продемонстрировали способность свободолюбивого и в высшей степени храброго .-народа сокрушить злые силы варварства, как бы мошны они ни были"/16,228/.

После окончания войны перед разделённой на зоны оккупации Германией со всей остротой встал вопрос, по какому пути пойдёт её историческое развитие. И хотя в 1945 году фашистский рейх был разгромлен, насаждавшаяся в течение длительного времени идеология милитаризма, шовинизма и,наконец, нацизма не могла быть разом вытравлена из сознания миллионов немцев. Как отмечал известный писатель ГДР Эрик Нойч, в те годы, когда несколько тысяч коммунистов вернулись из эмиграции и вступили на землю Германии, "они увидели не только самые что ни на есть натуральные развалины, но - и это главное - увидели духовное и моральное одичание своих соотечественников" /61, 40/.

Многие передовые деятели немецкой культуры оценивали ситуацию как катастрофическую: "Народ агонизировал. И это была горькая правда. Ядом отчаяния было парализовано буквально все: ужасы ночных бомбежек и боев смешивались со вдолбленным страхом перед коммунистами и просыпающимся ощущением собственной вины во всем, что случилось с Германией" /22, 14/.

Наиболее прогрессивные силы немецкой литературы оказались в Восточной Германии, где последовательно и неуклонно проводилась программа антифашистского, демократического обновления и куда вернулась "самая активная и наиболее передовая группа немецких писателей, находившихся в эмиграции... В чемоданах вернувшихся были книги, созданные и изданные в эмиграции, совершенно неизвестные до того времени немецкому читателю. И это был весьма солидный фундамент, на котором могла формироваться новая литература, литература ГДР" /71, 267/. Огромным событием программного значения в культурном обновлении Германии стала премьера драмы Лессинга "Натан Мудрый", состоявшаяся в Берлинском Немецком театре 7 сентября 1945 года: "Это было то, чего требовало время... К этой драме потянулись теперь люди, которых постигло почти неописуемое горе. Чтобы выслушать завещание Лессинга, они шли многие мили, часами шагая по только что протаптываемым тропам через ту самую пустыню, которую их собственная история оставила им summa summarum в наследство. Вот теперь, только теперь они, очутившись в глухих дебрях, были готовы внять этому завещанию. Оно хватало их за душу. Они созрели, чтобы заново воспринять эту Песнь песней гуманизма как непреложный завет, отк- рыть ему доступ к сердцу... То были первые мученические шаги к нравственному возрождению¹¹ /141, П5-П6/.

Деятельность различных антифашистских и демократических организаций, активистов "Культурбунда" /основан в июле 1945 года как Союз деятелей культуры по демократическому обновлению Германии/, ССНМ /создан в июне 1946 года/ и особенно СЕПГ /создана на Объединительном съезде КПГ и СДЇЇ¹ 21-22 апреля 1946 года/ приводила к тому, что все большее число представителей интеллигенции и рабочего класса, у которых в годы фашизма не хватало мужества противостоять нацистскому обману и террору, присоединялось к тем немногим "активистам первого часа", чью стойкость и убеждения не сломило фашистское варварство. Все эти организации играли важную роль в борьбе с остатками нацистской, реваншистской, расистской и милитаристской идеологии, в борьбе за возрождение и дальнейшее развитие гуманистической немецкой культуры и литературы.

Существенную поддеркку демократическим силам оказала Советская военная администрация, создававшая все необходимые условия для деятельности этих сил. СВАТ приложила немало усилий, чтобы сделать достоянием широких кругов немецкой общественности лучшие достижения не только буржуазно-демократической и гуманистической немецкой культуры и литературы, но и литературы социалистической: "По изданным в первые же месяцы после окончания войны книгам М.Шолохова, А.Макаренко, Н.Островского, поэзии В.Маяковского, произведениям И.Эренбурга и А.Фадеева, А.Твардовского и Е.Шварца, песням М.Исаковского немецкие читатели зачастую впервые знакомились с миром социализма и теми, кто его создавал. Кни' ги. советских писателей помогали понять подлинный характер фашизма. Немецкая молодежь, прошедшая через горькое разочарование, в героях этих книг находила примеры поведения, достойные челове- ка" /41, II/.

Большую роль в деле консолидации всех демократических творческих сил на востоке Германии сыграл Первый съезд немецких писателей /1947/. На съезде развернулась острая дискуссия по вопросу об отношении писателей к строительству антифашистско-демокра-тической Германии и резко обозначилось наличие разногласий между прогрессивной и реакционной частью делегатов. Однако после дискуссии съезд принял Манифест, в котором призывал немецкий народ к борьбе за мир, против опасных симптомов реставрации фашизма на западе Германии. Выступивший на съезде Э.Вайнерт сказал: "Народ требует от него /писателя.-А.К./, чтобы он не метался между линиями фронта, а занял определенную позицию" /116, 123/.

Как видно из публикаций тех лет /например, из материалов органа "Культурбунда" - журнала "Aufbau " W6, 7 за 1946 и №8, 9 и II за 1947 год/, особенно много внимания уделялось вопросам приобретения идеологической ясности немецкой молодежью. Позже во многих произведениях будет детально и многократно изображено, как сложно и с какими трудностями выросшая в фашистской Германии молодежь становилась на ноги в демократической Германии, как она, пройдя первоначально процесс дезиллюзионирования, приходила впоследствии к "расчету с прошлым". Но для писателей, создававших эти произведения, существовало немало проблем творческого плана. Ведь даже те из них, чье творчество в прошлом было направлено против интересов господствовавшего класса, теперь, в новой послевоенной действительности должны были поставить свой талант на службу интересам господствующей власти рабочих и крестьян, что требовало обстоятельного знания исторической революционной перспективы и личной причастности к грандиозным социальным переменам. Можно предположить, насколько возрастали эти трудности для той группы молодых писателей, которые не только выросли в уело- виях фашистской диктатуры, но и принимали участие в войне как солдаты гитлеровской армии /кстати отметим, что такая ситуация молодых писателей явилась одной из причин существования т.н. "временной дистанции" для появления массовых публикаций о второй мировой войне в литературе демократической Германии/. Один из "активистов первого часа" писал: "Духовное и моральное разложение и смятение в головах людей были тяжелым препятствием для строительства нового. Необходимо было внести свет в эту тьму, раскрыть правду и призвать немецкий народ к духовному возрождению, к новой жизни... В особенности же вопрошало о причинах происшедшего, об исторической правде молодое поколение, искавшее духовные ценности и смысл жизни" /21, 7/.

Таким образом, можно констатировать, что историческая заслуга тех писателей Восточной Германии, которых сблизило общее стремление произвести расчет с фашизмом и войной сразу же после разгрома гитлеризма, состояла в их вкладе в демократическое обновление немецкой культуры и всего общества на основе союза рабочего класса со всеми теми, кто был готов к честному сотрудничеству. Пленум ЦК КПГ в феврале 1946 года утвердил выполнение этой задачи как важнейшую цель партии в области культуры на бли жайший период. Исходя из этого, можно с полным правом утверждать, что "расчет с судьбой немецкого народа под властью империализма и фашизма и преодоление фашистской идеологии в сознании людей явились главной темой /разрядка наша. - А.К./ национальной литературы в этой фазе развития" /134, 745/.

Хорст Хаазе также утверждает, что вопросы, связанные с преодолением нацистского прошлого и его наследия, "особенно настоятельно вставали в этот период /1945-1949. - А.К./ перед теми молодыми писателями, которые провели войну в фашистском вермахте" /102, 173/.

Аналогичное утверждение о том, что "расчет с прошлым" становится важнейшей темой литературы уже на территории будущей ГДР, Х.Хаазе высказывает и в более поздней своей работе, заявляя: "Расчет с фашизмом и империалистической войной представлял собой самую жгучую проблему, стоявшую перед литературой в первые послевоенные годы" /41, 15/. Сходная же мысль выражена и в работе советских исследователей: "Годы с 1945 по 1955 - не только в поэзии, но и в литературе ГДР в целом - можно назвать временем решительной борьбы с фашистским прошлым, с идеологией нацизма" /41, 381/. Эти высказывания и проведенный нами анализ литературной практики и критики 1945-1949 годов дают нам все основания, чтобы аргументированно оспорить правомерность широко бытующего в отечественной германистике мнения, что только лишь "в середине 50-х годов в литературе ГДР начала возникать новая и важнейшая для нее тема - "расчет с прошлым" /41, 33/. Еще более далеко, во вторую половину 50-х годов, относят начало разработки этой темы в литературе ГДР М.П.Мудесити /60, 103/, В.М. Тимофеева /67, 101/, Е.Штриттматтер /135, 140/.

Убедительным подтверждением нашей точки зрения являются также и сами произведения о "расчете с прошлым", созданные на территории восточной Германии в 1945-1949 /Т.Пливье, Г.Райн, К.Ху-балек, Г.Холмстен, Г.Шпрангер, И.-Р.Бехер, А.Зегерс/ и в 1950-1955 годах /Р.Вайс, Г.Вендт, К.Давид, Г.Э.Зигрист, Э.Лест, К. Тюрке, Г.Шиллинг, Ф.Фюман и др./ в литературе ГДР. И, как покажет дальнейший анализ, во второй половине 50-х годов мы имеем дело отнюдь не с началом литературного "расчета с прошлым", а уже с т.н. "второй волной" в подъеме антивоенной литературы этой тематики, о чем подробно будет сказано в третьей главе настоящей работы. Сейчас же ограничимся указанием на то, что такое мнение разделяется и другими исследователями. Так, например, Л.Вацлавек - 24 -пишет: "Во второй половине 50-х годов возникла новая, сильная волна литературы /разрядка наша.-А.К./, посвященной войне и воздействию нацизма на мышление немецких людей" /145, 180/.

Заключая характеристику общественно-политической и духовной ситуации, в которой делала свои первые шаги демократическая литература на территории будущей ГДР, мы должны особо подчеркнуть роль СЕПГ, ее теоретических документов и практических мероприятий, направленных на развитие творческой инициативы писателей и деятелей культуры. Так, например, в решении Президиума ЦК СЕПГ от 28 января 1949 года "Мероприятия по культурному строительству в рамках двухлетнего плана" ставились задачи по повышению воспитательной роли литературы, призванной глубоко и всесторонне раскрыть антисоциалистический характер и движущие силы развязанной фашизмом войны, социальную сущность нацистской идеологии и тем самым способствовать воспитанию у всех честных немцев чувства ненависти к новой войне, прочно закрепив в их сознании горькие уроки войны минувшей.

Об этом же настойчиво заботились и те писатели-антифашисты, которые давно уже встали на путь борьбы с "коричневой чумой": И.-Р.Бехер, В.Бредель, Э.Вайнерт, С.Хермлш и др.

В первые годы после разгрома фашизма на путь расчета с ним раньше других вступили самые оперативные лирические жанры, причем процесс этот достаточно активно протекал в эти годы и в западных зонах оккупации. И рано умерший /в 1947 году/ певец "поколения возвратившихся" В.Борхерт и такие субъективно честные поэты, как Э.Лангессер, И.Лангнер, Р.Хагельштанге тоже причаст-ны к формированию литературы "расчета с прошлым", правда, общественно значимая актуализация их творчества была кратковременной, ибо уже в их произведениях начала 50-х годов отчетливо проявились черты экзистенциалистской опустошенности и конформизма.

Но на территории будущей ГДР поэтическая муза последовательно и бескомпромиссно включилась в процесс "выкорчевывания" нацистских идеологических пережитков. Так, И.-Р.Бехер в своем венке сонетов "Погибшим во второй мировой войне" /1948/ стремился показать, что уроки недавнего исторического прошлого Германии не должны быть забыты. Помимо социалистической антифашисткой поэзии Э.Вайнерта, Л.Нюрнберга, М.Цтшеринга и С.Хермлина, внесшей свою весомую лепту в становление литературы о "расчете с прошлым", уже в первые годы после образования ГДР зазвучали поэтические голоса тех, кто был причастен к исторической вине Германии и стремился осмыслить трагедию своего поколения: У.Бергер, й.Бобровский, В.Вернер, Г.Дайке, Й.Герлах, Х.Прайслер, Ф.іюман, Г.Цибулка и др.

Не остались в стороне от этого важного процесса и прозаические жанры. Уже в течение 1945-1949 годов на территории будущей ГДР было создано немало произведений, вдохновленных благородными идеями борьбы против фашизма и милитаризма, представляющих собой первые попытки эпического повествования о горестном и болезненном процессе "утраты иллюзий" теми, кто в годы втор^ой мировой войны сражался на неправой стороне. Подчеркнем, что это были не просто попытки воспроизведения на исторически новом материале процесса дезиллюзионирования, восходящего еще к традициям антивоенной литературы 20-30-х годов, но именно попытки "расчета с прошлым". В качестве первых откликов на трагедию недавнего прошлого немецкого народа следует назвать не только произведения, созданные в эмиграции, но и появившиеся из-под пера тех, кто был участником гитлеровской авантюры. Большинство произведений этих авторов относится к той значительной по своему объему группе "Kriegsbucher ", которые впоследствии получили собирательное название "романы о разрыве пелены лжи" и уже в силу этого обстоятельства представляют собой определенную типологическую общность, подчеркнутую в этих произведениях очевидной связью характеров и обстоятельств. В этой тематически породненной группе произведений связь характеров и обстоятельств проявляется самым непосредственным образом, т.к. тленно обстоятельства здесь оказываются в роли "преобразователя" характеров. Особо же следует подчеркнуть однотипность этих обстоятельств, что и приводит зачастую к однозначной эволюции характеров, столь отчетливо выраженной в антивоенной немецкой прозе 1945-1949 гг.

Разумеется, для молодых писателей эта тематика представлялась исключительно трудной, но существенным подспорьем, наряду с другими моментами, было то, что в отличие от своих молодых коллег по перу на западе Германии, молодые писатели восточной Германии начинали не с нуля, а могли опереться на устойчивую и плодотворную традицию творчества писателей-антифашистов старшего поколения, среди которых в первую очередь следует назвать А.Зегерс, Г.Манна, Т.Манна, Л.Ренна, А.Цвейга, И.-Р.Бехера.

Своеобразным "романическим обрамлением" исследуемой проблемы в 1945-1949 годах стали романы И.-Р.Бехера "Прощание. Первая часть немецкой трагедии" /1940/ и А.Зегерс "Мертвые остаются молодыми" /1949/. Оба писателя происходили из буржуазной среды, оба пришли к принятию марксистско-ленинского мировоззрения, правда, разными путями, и антифашистская и антивоенная тема стала одной из ведущих в их творчестве.

Замысел романа "Прощание", создававшегося еще в годы гитлеровской диктатуры, совершенно осознанно включал в себя и историческую перспективу тех дней, когда фашизм в Германии будет ' Хотя роман и написан в 1940 году, но был неизвестен в Германии до 1945 года. - 27 -уничтожен: "Бехер прекрасно понимал, что борьба с фашизмом предстоит длительная, упорная, и был убежден, что фашистской идеологии надо противопоставлять литературу серьезного художествен -ного уровня, долговременного действия, й что особенно важно -обращаться к молодежи, чтобы вырывать ее из-под влияния нацистских демагогов" /150, 16/.

В этом романе Бехер И.Р. смог поставить и разрешить проблему формирования "социальной совести" человека под влиянием событий несправедливой империалистической войны, причем сделал это психологически достоверно, акцентируя внимание читателя прежде всего на моментах субъективного плана, включая и автобиографические элементы. Но значение этого романа гораздо шире его временных рамок и глубже проблематики, ограниченной рамками семейства Гастлей. "Прощание" - это роман об исторических корнях и социальных источниках гитлеровского фашизма. Тот шовинистический угар, которым была отравлена кайзеровская Германия, тот мертвящий дух прусского верноподданничествд и милитаристского образа мыслей, который проникал во все поры немецкого общества и способствовал формированию идеологии "сверхчеловека" и ницшеанской вседозволенности, - все это, увиденное в романе проницательным взором художника, привело, как известно, к диктатуре "коричневорубашечников". Герой Бехера делает свой выбор в пользу тех сил, которые противостоят стихии войны и человеконенавистничества: "Я не собираюсь идти на войну. В вашей войне я не участвую. Я не пойду на войну несправедливую, беечестную..." /213, 596/.

И если в "Прощании" мысль о "переменах" ассоциировалась со смутными представлениями об "иных", тех, которые не стоят "навытяжку", то в драме "Зимняя битва", написанной Бехером в 1942 году, а затем основательно переработанной и впервые дошедшей до немецкого читателя лишь в 1945 году, после разгрома фашизма в войне, - уже предстают персонифицированными те колоссальные социальные перемены, которые стали явью в социалистической советской действительности. Новая сценическая редакция драмы, появившаяся в 1945 году, "приобрела важное значение в политическом воспитании в ГДР при идеологическом расчете с фашизмом" /152, II9-I20/.

Слово-понятие "перемена", неоднократно встречавшееся уже в романе "Прощание", играет в драме особую роль, видоизменяясь в "инобытие" /Anderssein /, "другие", "жить по-другому" и т.д. В драме этот Anderssein - мотив становится своеобразной направляющей мировоззренческой эволюции Нолля и Гердера, фронтовых друзей, переживающих процесс "выламывания" из преступной среды "возлюбивших войну". Стремление Нолля "стать иным", духовно переродиться настолько глубоко коренится в его правильном понимании двойственного характера этой преступной войны, что впоследствии, уже после дезертирства, это становится толчком к принципиально новому шагу в "расчете с прошлым". Нолль ведь не просто дезертир, противник войны, но и человек, решивший сражаться за правое дело на стороне тех, кто олицетворяет "другой" мир. Так впервые в немецкой литературе Бехер запечатлел не просто эпит-зод дезертирства, но переход на другую сторону, вызванный идейными соображениями, заставляющими героя драмы обратить оружие против тех, кто ничего не понял и продолжал оставаться фанатичным и послушным исполнителем преступных приказов. А в образе Гердера драматургу удалось воплотить один из распространенных в позднейшей немецкой литературе в второй мировой войне мотивов - мотив запоздалого прозрения и расплаты за него /Ср.: Гре-бер в романе Ремарка "Время жить и время умирать", Герхард в романе Рихтера "Не убий!" и др./.

Драма Брехта полемически противостояла сочинениям тех немецких драматургов, которые выводили на сцену героев опустошенных и изверившихся, бравирующих своим всеобъемлющим нигилизмом. Таковы, например, герои пьесы Г.Гертца "Петер Киве" /1946/, Г.Зауэра "Сигнал - Сталинград" /1946/, Г.Шмиттхеннера "Любой из нас" /1947/.

Романический же "расчет с прошлым" был продолжен Бодо Узе, который в 1944 году завершил свою работу над "Лейтенантом Бертрамом". Летчику Бертраму, воплощающему черты гитлеровского офицерства в романе противопоставлены образы борцов за социальную справедливость, в которых писатель видел и пытался показать силы для будущего возрождения Германии. Молодой герой романа /Бертраму 24 года/ на своем горьком опыте проходит весь тот нелегкий путь "расчета с прошлым", который суждено будет пройти его литературным собратьям Хольту и Хагедорну, Радлову и Хельгерту. С глубокой прозорливостью об этом аспекте романа Узе писал А.Абуш: "Колеблющийся герой романа лейтенант Бертрам олицетворяет собой ту группу немецких офицеров, для которых местом обретения утраченного "я" и местом духовного перерождения станет позднее не земля Испании, а битва в Сталинградском котле"/І9, ІОІ/.

Шея в виду избранный для исследования аспект освещения событий второй мировой войны в романе ГДР, мы считаем необходимым подчеркнуть те особенности романа Б.Узе "Лейтенант Бертрам", которые находятся у истоков дальнейшей плодотворной традиции.

Во-первых, сам выбор героя, молодого двадцатичетырехлетнего человека, еще не сделавшего решающего выбора в своей жизни, но уже жестоко и подло обманутого нацистской демагогией, тлетворное влияние которой долго еще будет отравлять сознание героя, убеждающегося в том, что политика и милитаризм связаны теснейшим образом. - ЗО -

Во-вторых, Бертрам - ищущий герой, и глубоко нравственный и человечный пафос его исканий будет подхвачен и развит в антивоенных романах писателей ГДР, производящих "расчет с прошлым" уже в новых исторических условиях, й точно так же, как "прыжком из лжи в правду" /298, 390/ станет прыжок с неба на землю лейтенанта Бертрама, настойчиво будут продираться к горькой правде сквозь "наркоз величественной лиш" многие герои романов конца 40-х и 50-х годов.

В-третьих, Б.Узе не облегчает своей задачи, не упрощает ее: он не пытается форсировать процесс прозрения своего героя при помощи благородных примеров борьбы испанских и немецких патриотов, а предоставляет своему герою "капля за каплей выдавливать из себя раба", расставаясь с былыми иллюзиями и фанатизмом.

И, наконец, в-четвертых, в романе Б.Узе обстоятельно разработан прием т.н. "контрольного образа", образа "друга-врага", выполняющий важную идейно-композиционную функцию. У Б.Узе это образ фанатика войны, нравственно убогого и вместе с тем притязающего на мнимую значительность Хартенека. Аналогичного плана фигуры появятся затем в романах Д.Нолля /Вольцов/, М.В.Шульца /Залигер /, Г.Хофе /Дернберг/, В.Нойхауза /Мух/ и др. Более того, даже финальные эпизоды повествования, связанные с использованием "контрольного образа", впоследствии будут неоднократно повторены в одном и том же ключе. Вспомним, например, эпизод, когда выбросившегося с парашютом в тыл к республиканцам Бертрама пытается расстрелять в воздухе его "друг-враг" Хартенек. Нечто подобное произойдет и в эпизоде "Заключительного аккорда" I тома "Приключений Вернера Хольта", правда, здесь уже сам Хольт открывает огонь по эсэсовцам и своему "другу-врагу" Вольцову.

Отметим также, что в романе Б.Узе берет свое начало та трактовка социальной характеристики героя, которая почти безраздель- - ЗІ - но возобладает в позднейших произведениях на эту тему. Герой романа представлен не только как жертва своих заблуждений и, в конечном итоге, как жертва системы фашизма в целом, но и как непосредственный носитель захватнических идей этой системы, полностью несущий бремя вины и ответственности за свою "преступную веру".

К сожалению, положительные персонажи романа /Гайн Зоммер-ванд, старый Кунтце, сержант Ковальски/ изображены схематично, без всесторонних жизненных связей и характеристик.

Таким образом, роману "Лейтенант Бертрам" принадлежит особое место в антивоенной литературе восточной зоны оккупации, т.к. в нем разрабатывалась тема исключительной для Германии того времени актуальности и героем его стал "немец, не понявший смысл исторических событий, избравший неправильный жизненный путь, но в конце концов нашедший свое место в борьбе прогрессивных общественных сил'7117-2, 360/.

В какой-то мере появление в восточной зоне оккупации в 1945 году романа только что возвратившегося из СССР Т.Пливье было неожиданностью, ибо слишком свежи еще были события, даже не ставшие воспоминаниями, чтобы обратиться к проблеме "расчета с прошлым", ставшей доминирующей в романе "Сталинград"/265/.

Общеизвестно, что романы-хроники о значительных исторических событиях возникают на расстоянии довольно продолжительной временной дистанции, необходимой для накопления материалов, документов, их творческой обработки, для сбора достаточного, количества личных свидетельств и т.д. Иногда такая хроника выдается за эпопею, как произошло и с романом Т.Пливье, но по большей части такие преждевременные попытки создать эпопею или масштабный роман-хронику бывают обречены на провал из-за их односторонности, поверхностности и хаотичности "неотстоявшегося" материала и из-за объективной невозможности подать всесторонне и глубоко общественный смысл тех событий, которые могут быть постигнуты только в долговременном историческом контексте.

В романе явственно ощутим недостаток исторического "взгляда сверху", что объясняется не только отсутствием необходимой временной дистанции, но и неустойчивостью мировоззренческой позиции писателя, который так и не смог за нагромождением крови, страданий и смертей разглядеть "двойственный характер второй мировой войны, бывшей не только империалистическим разбойничьим походом, но и антиимпериалистической освободительной войной со стороны Советского Союза"/Ю1, 172/.

Отличительной чертой романа-хроники Т.Пливье является стремление к фактографической точности. Картины боев имеют реальную привязку к географическим и тактическим пунктам, дивизии и полки выступают под своими номерами, ряд офицеров и генералов выведен под своими фамилиями - Роске,Шмидт,Штайнле и др./20,442-443/.

С точки зрения жанрового своеобразия засилье документальности в романе Т.Пливье свидетельствовало о сознательной устремленности автора к созданию произведения, которое бы уподоблялось свидетельству очевидца, и, конечно же, не имело ничего общего с той функцией документа в художественном произведении, что расценивается некоторыми буржуазными исследователями как подтверждение того, что роман-хроника идет на смену традиционной романической структуре в современной прозе.

Кроме того, роман "Сталинград" достаточно полно выражал преобладавшую в книгах первых послевоенных лет тенденцию, в соответствии с которой движущим рьиагом повествования являлось воссоздание исторического, т.е. социально-политического самоопределения человека. Причем и конфликт в этом случае был обнаженно-социаль- ным, что приводило - в свою очередь - к главенствующей в повествовании роли эпического начала во всей его полноте. Так, например, в романе мелькают документальные данные о потерях, о работе переправы и аэродромов, о снабжении, о госпиталях и о жизни шта-бскв, цитируются многочисленные военные документы, приводятся биографические данные многих персонажей. Рядом с вполне реальными фигурами здесь живут и действуют персонажи вымышленные или полувымышленные, дополняющие авторскую "коллекцию образов", предстающих без всяких видимых связей друг с другом и объединенных только общностью фронтовой судьбы. Текучесть и фрагментарность изображаемых событий, последствия стремления к максимально широкой хронике армии и ее частей - все это привело к исключению даже поверхностных сюжетных отношений между персонажами романа. Правда, в нескольких эпизодах все-таки просматривается попытка создания такого рода отношений, но и тут они даны лишь в первом, эскизном приближении и без дальнейшего развития. Лишь две сюжетные линии сохраняются на всем протяжении повествования, но и они зачастую поглощаются подробными описаниями и сменяются беглым перечнем эпизодов, вновь неожиданно возникая. Первая линия связана с образами фронтовых друзей - рядового Гимпфа и унтер-офицера штрафного батальона Гнотке. На первых страницах романа они заняты рытьем могил для погребения убитых немецких солдат. Гнотке - человек из простонародья, многократно ученый "уму-разуму" и потому склонный к безверию и скепсису, горьким филиппикам. Но все же в нем сохраняется подлинная человечность и твердая решимость выстоять в аду войны да еще и протащить за собой друга, во всем ему помогая и пытаясь вывести из состояния полнейшей душевной апатии. Гимпф, напротив, человек пассивный, у него угасла воля к жизни и он лишь обреченно дожидается развязки,покорно и безучастно следуя за Гнотке.

И лишь в конце романа выясняется, что на совести у Гимпфа смерть русских, которых он застрелил по приказу во время "марша смерти" пленных, конвоируемых из вяземского в смоленский лагерь. Его гибель в момент краха всей армии Паулюса является символическим выражением мести судьбы за преступления одиночки и за общую вину Германии. Гимпф умирает в момент, когда, находясь на рубеже жизни и смерти, его друг Гнотке, презрев свой скепсис, принимает решение и вливается в колонну военнопленных, движимый желанием не только выжить, но и подготовить себя для участия в созидании новой Германии, свободной от фашизма.

Во второй сюжетной линии вновь фигурирует Гнотке, но на этот раз его партнером является персонаж совершенно иного плана. Речь идет о полковнике Вильсхофене, произведенном в обстановке всеобщей паники и неразберихи в генералы. Линия эта последовательно выдержана лишь в заключительных эпизодах романа, в то время как раньше она развивалась лишь от случая к случаю. Нивелирующее социальные различия влияние ситуации краха, по-видимому, способствовало сближению этих столь далеко отстоящих персонажей на завершающем отрезке повествования.

Вильсхофен - образцовый солдат и командир, реалистически оценивающий положение отрезанной и окруженной армии. Он обличает преступную шайку фюрера, его бездарных генералов, но... послушно выполняет их приказы. Его внутренний демократизм лишь в последние мгновения выражается открыто: он сидит с Гнотке и умирающим Гимпфом возле костра, под мостом, по которому тянутся колонны пленных. Именно Вильсхофен склоняет Гнотке к мысли выжить во что бы то ни стало, спастись в плену, чтобы в будущем получить возможность трудиться для оздоровления и демократизации Германии.

Завершается роман картиной длинной колонны пленных, медленно движущейся вглубь бескрайней заснеженной степи и оставляющей за собой широкую утоптанную дорогу. Вильсхофен и Гнотке вливаются в эту колонну, их следы исчезают среди множества других: "Это были следы людей, шагавших рядом"/265, 376/.

Как видим, сила этого романа отнюдь не в искусном построении сюжета, детальной разработанности сюжетных линий - эта сторона у Т.Пливье откровенно слаба. Да и сами образы у него зачастую напоминают иллюстрации к общим переживаниям и не отличаются глубиной индивидуализации. Дело в том, что даже в образах Гнотке и Вильс-хофена явственно ощутим налет публицистичности. Сильной стороной романа Т.Пливье являются описания, нередко воскрешающие в памяти близкие по духу картины из романа Э.Золя "Разгром" /например, когда мина попала в глубокую яму, заполненную трупами/. Эсхатологический и фаталистический взгляд доминирует не только в батальных зарисовках, но и в концепции войны Т.Пливье-романиста: "То была агония армии. И этот хрип смерти, сковывающей своей бесчувственностью, затухающим сознанием и прогрессирующим параличей, еще и продувался насквозь леденящими ночами восточных степей, мерцая изредка в диких снежных буранах, бурей проносясь в грохоте ракетных залпов. Армия разлагалась, жизненно важные центры этого большого организма были оглушены, его связки больше не функционировали, его члены были парализованы. На улицах Сталинграда, в балках и по степи, как поленья дров, были разбросаны трупы и, как на пнях срубленных березок, вырастал на них снег"/265, 207/.

С натуралистической тщательностью выписанные детали и предельная отвлеченность в трактовке конкретных проблем, связанных с раЗ-"громом гитлеровской армии под Сталинградом, пафос исступленной ненависти к войне и сухие, отдающие протокольностью записи, - вот та противоречивая, восходящая к традициям Ремарка и Олдингтона манера повествования, которую избрал Т.Пливье. Более того, иногда у него проскальзывают оценки, которые в логическом своем завершении вообще должны были приводить к снятию вопроса о виновниках войны, поскольку она изображается в ряде эпизодов романа как некая не подверженная никаким законам иррациональная стихия, как "болезнь", "эпидемия" и т.д. Мировоззренческая эклектика Т.Пливье значительно снижала обличительный пафос романа, как снижала его и используемая Т.Пливье "закрытость" художественного времени, приводившая к ограничению всего изображенного тем событийным контекстом, который соотнесен лишь с поражением немецкой армии под Сталинградом. Ведь, как известно, "время произведения может быть "закрытым", замкнутым в себе, совершающимся только в пределах сюжета, не связанным с событиями, совершающимися вне пределов произведения, с временем историческим. С другой стороны, время произведения может быть "открытым", включенным в более широкий поток времени, развивающимся на фоне точно определенной исторической эпохи. "Открытое" время произведения предполагает наличие других событий, совершающихся одновременно за пределами сюжета произве-дения"/53, 238/.

Отсутствие временной "открытости" еще более усиливало трагедийное звучание романа, окрашивало его в тона экзистенциалистской абсурдности и фатализма, приводило к внесоциальной трактовке феномена второй мировой войны, что позволило даже историкам литературы из ФРГ, обратившимся к анализу трилогии Т.Пливье в целом /она состоит из романов "Москва", "Сталинград", "Берлин"/, констатировать, что в подобных, претендующих на эпичность изображениях войны "уже недостаточно дешевого пацифизма и одной лишь голой ненависти против бесчеловечности й бессмысленности происшедшего" /93, 70/.

Конечно, Т.Пливье писал по горячим следам событий и для него многое тонуло в дыму и пламени боев, а многое виделось в слишком общем и анонимном плане, когда индивидуальные судьбы нивелировались всеобщей стихией войны. Поэтому глубоко права К.Гиршлова, когда, подводя итоги первому этапу литературы о войне, созданной немецкими писателями, а, значит, и романам типа "Сталинграда" Т. Пливье, пишет: "После произведений о войне должны быть созданы произведения о человеке на войне, в которых коллективная судьба дополнялась бы судьбой индивидуальной, а анонимность - личной от-ветственностыо"/106, 196/.

О том, насколько значительную роль в творческих достижениях писателя играет его праильная и бескомпромиссная идеологическая позиция, свидетельствует и повесть В.Бределя "Зондерфюрер", впервые опубликованная в Москве еще в 1943 году, а затем переизданная в 1947 году. В.Бредель также воспроизводит "сталинградский этап" немецкой трагедии, рисуя картину разложения немецко-фашистских войск под Сталинградом и разгул низменных и животных инстинктов в среде гитлеровского воинства. Офицеры Оцхаузен, Байерле, фон Кейтен и сам командующий изображены как люди, лишенные чести, мародерствующие и обманом заставляющие солдат умирать за дело, в которое сами уже не верят. Так, например, Байерле, этот "садист" и "мерзкий тип из разведотдела", в следующих словах выражает свою "жизненную философию": "Надо уметь вовремя спрятать голову. Я, знаете, не самоубийца, как эти юнцы, которые, заслышав стрельбу, бросаются вперед, словно угорелые"/221, 231/.

Не лишенная и некоторых недостатков /черно-белое видение характеров, поверхностность характеристик основных персонажей/, эта повесть В.Бределя показывала в истинном свете лицо офицерского корпуса вермахта, разоблачала миф о "солдате долга" и "фронтовом товариществе", объективно выполняя важную просветительскую и пропагандистскую роль, ибо помогала увидеть правду тем, кто уже испытал первые разочарования и готов был вступить на путь последо- вательного расчета с идеологией фашизма и милитаризма.

В 1947 году появилась небольшая повесть Клауса Хубалека "Наши молодые годы", посвященная, по словам Л.Ренна, "изображению бедствий молодого человека, ввергнутого в войну и убежденного в том, что нужно что-то сделать, но не знающего как"/297, 401/. Писателя интересует прежде всего личность юноши-рассказчика и его друга' Курта, в чьих образах олицетворена фронтовая судьба К.Хубалека и его поколения. Отрывочные дневниковые записи охватывают период с 15 февраля 1943 по б мая 1945 года. Уже сам выбор хронологических рамок действия и основных эпизодов повествования показателен: автор сосредоточивает внимание на том отрезке войны, когда уже явственно обозначился перелом в ходе военных действий, когда были уже Москва и Сталинград, но большинство тех, кто попадал на фронт прямо со школьной скамьи или через части "флакхельфе-ров", все еще продолжало фанатично верить, что сражаются они "за великую Германию". Заканчивается повествование в один из последних дней войны, что тоже показательно: для оставшегося в живых героя-рассказчика будущая послевоенная жизнь видится в непроглядном тумане лжи и собственных ошибок. Можно сказать, что книга К. Хубалека представляла собой как бы "первый набросок, дающий в эскизном изображении важнейшие ситуационные и мировоззренческие мотивы, которые будут характерны для более поздних книг о войне с героями этого поколения, поколения Хольта"/138, 107/.

Вчерашние школьники, оказавшиеся в солдатских шинелях, основательно усвоили весь арсенал идеологической отравы фашизма. Так же, как и "маленький лейтенант Дитрих", они благоговели перед напыщенной загадочностью гитлеровского девиза "Идея моей чести - верность!", стремились поскорее избавиться от надоевшей муштры, грезили о военных приключениях. Но в буднях войны быстро рассеиваются их иллюзии. Вот, например, Курт размышляет: "Я часто вспоминаю школу. Нет, не так, как ты думаешь... Мы учили стихи о том, что умирать нужно за что-то великое, за бога, за короля, за... Да, в большинстве случаев умирают за отечество. В курсе истории мы тоже только и слышали что о битвах, о войнах, о смерти. Всегда только о смерти, всегда о смерти за отечество. Почему нам никогда не говорили о том, ради чего стоит жить?" /249, 42/.

Когда процесс прозрения вступает в заключительную фазу, герои Хубалека решаются не просто дезертировать, а перейти на сторону Красной Армии. Но Курт был сражен случайной пулей на нейтральной полосе, а рассказчик, воспользовавшись еще остающимся ночным мраком и дождем, возвращается к "своим", которые стали теперь для него чужими: "Где-то там, далеко, лежит Курт... А здесь находятся те, чей выстрел его погубил. И тогда я беру автомат. Медленно вста-^: ~вляю магазин, заряжаю и снимаю с предохранителя. Всматриваюсь туда воспаленными глазами. Там лежат убийцы Курта. Мне не удается хорошенько их разглядеть. Но палец мой неумолимо сгибается -и застучали выстрелы"/249, 51/. Этот выстрел "немца по немцам", о котором мы уже упоминали при рассмотрении романа Б.Узе, тоже вписывается в довольно продолжительную традицию его использования в произведениях о "расчете с прошлым".

Обратившись к используемой Ремарком и Барбюсом форме фрагментарного повествования о войне, К.Хубалек добивается весьма удачного отображения смятенного сознания своего героя и своего поколения, чьи "молодые годы" пришлись на жестокое время "утраты иллюзий". А сам факт отсутствия последовательного ряда сюжетных подробностей делает повествование более целеустремленным и динамичным, придает ему - так же как и дневниковая форма - живость и непосредственность доподлинной жизненной исповеди. В своем предисловии к этой повести Людвиг Ренн писал о том, что автор "показывает ситуацию, в которой находились почти все солдаты его возра- ста. Полагаем, что чтение этого дневника сможет облегчить кое-кому размышления о том, чего автор не решился затронуть, но что им приходиться носить с собой, как камень..."/249, 7/. Правда, жанр дневника, принадлежащего солдату-подростку, исключил возможность эпической экспозиции и предопределил суженность и "приземленность" точки зрения повествователя.

С этим произведением перекликается повесть Г.Холмстена /246/, отмеченная чертами репортажа, что требовало не просто рассказа очевидца, но и воссоздания в аналитической полноте всей картины боя. К сожалению, аналитический элемент в структуре повести Г.Холмстена практически ускользает, а его место занимают декларативность и риторика. Вообще жанрово-композиционный тип повести-репортажа характеризуется ослабленностью сюжетного развития, что в повести Г.Холмстена в какой-то мере компенсировалось "однособыти-йной" емкостью и описательной насыщенностью, "провоцирующей" соскальзывание к риторике.

В "Предмостном укреплении" Г.Холмстена преобладает пафос возмущения войной и ее отрицания, но в то же время автор избегает всего, что помогло бы его герою увидеть социальную основу происходящего. Это авторское намерение декларировано и в эпиграфе: "Правда!Горькая правда!"/Дантон/.

Повесть Г.Холмстена содержала прямую перекличку с романом "Сталинград", поскольку ее героям война тоже виделась некоей истребительной и бессмысленной стихией, чудовищной вакханалией метафизических сил, подавляющей масштабами зла. Таков, например, эпизод бомбежки: "Дерево, сталь и мясо мелькают в воздухе. Крики боли, проклятия, человеческие стоны и ржание лошадей. Доводилось ли вам хоть однажды услышать ржание раненной, разорванной на куски лошади? Это даже не ржание, а почти человеческий крик, пронзительный и жалкий, как визг женщины"/246, 191/.

Так, постепенно нагнетая эмоциональный пафос и максимально объективизируя повествование, Г.Холмстен совершенно неправомерно реабилитирует и "страдания" немецких солдат, приближаясь к типично экзистенциалистской постановке вопроса о "всеобщей вине", в которой вина каждого растворяется до неразличимых пределов. В этой связи хотелось бы отметить в высшей мере справедливое высказывание П.Топера о том, что "читая некоторые романы о второй мировой войне, можно подумать, что гитлеровская армия состояла из нескольких закоренелых преступников и тех, кто с самого начала, по соображению человечности, был противником фашистского режима /.../. Герои их проходят по нашей земле усталыми наблюдателями, а не участниками событий, и эта усталость, душевная подавленность помогает писателям рисовать их "чистыми" и одновременно пассивными по отношению к окружающей их преступной среде. При таком изображении снимается вопрос об осознании происходящего героем книги, о поисках путей борьбы с социальным злом"/69, 291/.

Примечательно., что книги К.Хубалека, Г.Холмстена и других молодых авторов, несмотря на определенную перекличку с литературой "потерянного поколения", все же имели и существенные отличия. Отличались они в первую очередь тем, что рекруты кайзеровской армии, несмотря на горечь разочарований, муштру казарм и грязь окопов, все же сохраняли под сукном солдатских шинелей свою индивидуальность, в то время как в книгах о "поколении Хольта" мы видим преимущественно результат бездушной машинерии нацистского воспитания, видим молодежь, испытавшую влияние "гитлерюгенда", прошедшую школу "пимпфов" и т.д. Для этой молодежи существовал только один мир, мир нацистских идей, и когда он начал рушиться, то для них это ассоциировалось с "концом света", апокалипсисом.

Особенно отчетливо настроения растерянности и опустошенности проявились в романах молодых писателей, опубликованных в западных зонах оккупации. Наиболее показательными в этом отношении примерами могут служить романы Юргена Ленца "Годен к гарнизонной службе Отечеству"/254/ и Вальтера Кольбенгофа "Из плоти и крови на-шей"/253/, появившиеся в те же годы, что и повести Хубалека и Холмстена. В обоих романах заметно стремление их авторов "произвести критический расчет со лживыми нацистскими идеалами, превратившими молодых людей в убийц"/297-1, 482/, Но обоим романистам удалось лишь красноречиво передать следствия, но не причины загубленной судьбы молодого поколения, а присущий им привкус экзистенциалистской обреченности и бессмысленности, фрагментарная и экспрессивная манера письма, подчеркнутый натурализм описаний лишь усиливали впечатление безысходности.

Отметим также, что все эти произведения молодых авторов писались по "горячим следам событий" и, естественно, ограничивались поэтому описанием одного из "кусков" войны, что приводило к временной сжатости, одноплановости и подчеркнутой композиционной завершенности, к использованию лишь довольно беглых элементов психологического анализа. Накладывало это обстоятельство неизгладимый отпечаток и на жанровую специфику этих произведений: роман-репортаж Т.Пливье, повесть-дневник К.Хубалека, повесть-репортаж Г.Холмстена. Эффект авторского присутствия, черты документальности, попытка рассмотреть на фрагментарном и сюжетно-узком материале и некоторые "всеобщие проблемы" войны - вот что отчетливо проявлялось в этих повествовательных формах.

Критическое, хотя и довольно одностороннее и неглубокое изображение последних дней войны, связанное с проблемой дезиллюзиони-рования и "расчета с прошлым", дано в романе Х.Райна "Конец Бер-лина"/2б8/ - 1947 и в повести В.Йохо "Свирель"/1948/.

В центре романа Райна - судьба солдата-дезертира Иоахима Лас-сена, студента-музыканта в прошлом и члена подпольной группы сей- час, в ситуации "без пяти двенадцать" /действие романа охватывает период с 14 апреля по 2 мая 1945 года/. Основной интерес повествования сосредоточен на деятельности двух групп Сопротивления, среди участников которого врач Беттхер, профсоюзный деятель коммунист Виганд, часовщик Шретер, католический теолог Грабнер и др. И хотя некоторые исследователи считают, что роман Х.Райна "превосходит "Сталинград" Т.Пливье своими художественными качест-вами"/238, 320/, представляется, что он не лишен и многих весьма существенных недостатков.

Во-первых, образы романа в весьма незначительной степени индивидуализированы,- все они даны в статичном состоянии, их мысли и чувства дифференцированы недостаточно и слишком декларативны.

Во-вторых, повествование композиционно рыхло и многословно /роман занимает около 700 страниц/.

В-третьих, в романе слишком много условности и неправдоподобия: конспирация среди подпольщиков отсутствует, но борются они практически без жертв, а попавшую в гестапо фрау Виганд совершенно неопытный Лассен освобождает без особых затруднений. И, наконец, процесс "расчета с прошлым" Иоахима Лассена дан искусственно упрощенным и выпрямленным, он не отмечен серьезной внутренней борьбой и протекает сверхбыстрыми темпами, что, конечно же, делает его и малоубедительным. Среди достоинств этого романа следует назвать художественно впечатляющие характеристики отрицательных персонажей, а также актуализированную манеру повествования /ситуация "imperfekt " изображена развивающейся в "Prasens "/.

Роман Гюнтера Шпрангера "Смерть между битвами"/279/ тоже относится к литературе "расчета с прошлым" и в нем автор пытается "предостеречь молодое поколение от новой катастрофы", рассказывая о судьбе молодого человека, прошедшего через процесс дезиллю-зионирования и твердо решившего произвести до конца свой "расчет с прошлым".

История прозрения юноши Ганса Кирхнера прослеживается в романе в течение довольно продолжительного времени /1940-1947/, что в общем-то не характерно для исследуемой группы романов этого периода. Друг Ганса ефрейтор Клаус Унгер отпустил пленного, за что был приговорен военно-полевым судом к расстрелу. Ганс по приказу обер-лейтенанта Корнелиуса назначен в команду по расстрелу Ун-гера. Дальше следует штрафной батальон, ранение, лазарет, плен и работа на строительстве дорог "в большом городе на Урале". Обо всем этом говорится скороговоркой, а весь интерес повествования сосредоточен на рефлексиях и воспоминаниях Ганса, осложненных его заботами о сестре Марго и ее дочери Ингрид и трудным процессом вживания в новую послевоенную жизнь. Многократно переживает Ганс эпизод расстрела Клауса и неизменно приходит к выводу, что вина его подспудна, иррациональна, что им повелевал страх и инстинкт послушания: "Бездумно сжимал я спусковой крючок. Я был, как машина, приводимая в действие установками Геббельса...Внутренний голос требовал: Ты не смеешь выстрелить! Ты не смеешь! Но слова лей-:'тенанта были сильнее"/279, 201/.

В романе такие много декларативности, явственно ощутим публицистический налет: "Но жизнь продолжается. До сих пор я был знаком лишь с ее теневой стороной, а поэтому будет справедливо, если теперь перейду на солнечную. Мы должны строить совсем новую Германию, это гигантская, но в то же время и прекрасная задача" /279, 254/.

Таким образом, в романах и повестях Т.Пливье, К.Хубалека, Г. Холмстена, Х.Райна, Г.Шпрангера, не основывающихся на эстетике социалистического реализма, "расчет с прошлым" мыслится большей частью как разрыв с фашистским прошлым, а реальная демократическая и социалистическая перспектива лишь декларирована, т.е. этим авторам так и не удалось "преобразовать собственные переживания в литературную концепцию, в соответствии с которой вторая мировая война и ее исход воспринимались бы как исторически поворотный пункт"/І0І, 171/.

Кроме того, для упоминавшихся произведений характерно аргументированное самой природой материала обращение к сочетанию анализа социального и психологического. Конечно, социальный анализ в этой группе произведений явно преобладает, что выплывало также из социального по своему характеру их конфликта и из того обстоятельства, что в тот период и сами авторы видели в войне сквозь призму собственного опыта лишь "пляску смерти" старого мира, запечатленную в картинах хаоса, тьмы, гибели, даже если в их книгах и декларировались новые мировоззренческие идеалы. Субъективные возможности молодых авторов явно отставали от объективных требований: "Большинство тех авторов, которые ощутили острое желание писать о войне, исходя из собственного горького опыта, сами принадлежали к людям, в чьих головах остались последствия войны и фашизма. Многие из них выросли в фашистской Германии и после демагогической муштры в гитлерюгенде стали солдатами. Между объективными требованиями к литературному отображениго войны и субъективными возможностями авторов, принимавших в ней участие на стороне фашизма, непосредственно после войны образовалась широкая пропасть, которая могла быть устранена лишь полным преображением этих авторов"/138, 92/. й хотя книги этих писателей по ряду признаков существенно отличались друг от друга, все же именно они в основном и определяли т.н. "первую волну" антивоенной литературы , состоявшую преимущественно из описаний лично пережитого, дневников и зарисовок репортажного характера, отчетов и свидетельств, выполненных к тому же на довольно скромном профессиональном уровне. Вне всякого сомнения, книгам этим не доставало эпического размаха, полноты и глубины в изображении конфликтов, ясного понимания социальной перспективы, но они явились красноречивыми человеческими документами, свидетельствами далеко не простой мировоззренческой эволюции, характерной для миллионов немцев того времени.

Наиболее успешно приняли участие в литературном "расчете с прошлым" в этот период писатели социалистического реализма: И.Р. Бехер, Э.Вайнерт, А.Зегерс, Э.Клаудиус, В.Бредель. Лучшее произведение А.Зегерс - роман "Мертвые остаются молодыми"/1949/ создавался еще в эмиграции. В этой книге она осуществила то, что на Первом съезде немецких писателей в 1947 году было названо ею "новой возможностью" для писателей Германии, освобожденной от фашизма: "Писатель может теперь направить свою волшебную лампу, свой талант на ту точку, которая сейчас важнее всего как общественное явление. Он может осветить эту точку так ярко, что его соотечественники, его потрясенный и потерявший веру народ вольно или невольно увидят то, что для них важнее всего"/132, 42/.

Этой "точкой" и был расчет с фашизмом и милитаризмом и анализ социальных причин из возникновения, приведших к "немецкой трагедии". Этой "точкой" был также и вопрос о силах, которые могли бы возглавить борьбу за новую, лучшую жизнь. В противоположность произведениям писателей западных зон оккупации, изображавшим приход Гитлера к власти как непостижимое явление "метафизического плана", роман А.Зегерс, охватывающий период с 1919 по 1943 год во всей его эпической целостности, не просто акцентировал внимание на узловых моментах немецкой истории этих лет, но и показывал всю сложную и не всегда видимую механику действия тех реакционных сил, которые в первую очередь и были повинны в происшедшем. Роман этот также стал своеобразным творческим итогом становления и развития антивоенной и антифашистской литературы на востоке Германии в течение первых послевоенных лет. В сложный переломный для немецкого народа 1949 год чрезвычайно важен был уже сам факт последовательного изложения немецкой истории I9I9-I943 годов, предпринятый писательницей в романе.

Критика уделила этому произведению много внимания, в том числе обстоятельно исследована и его антивоенная направленность /См.: 194/. Пожалуй, единственное расхождение во мнениях литературоведов об этом романе вызвала интерпретация писательницей образа одного из молодых героев романа - Ганса, сына расстрелянного контрреволюционерами спартаковца Эрвина. В мирной жизни Ганс вел нелегальную работу, рисковал и проявил немало мужества. Однако на фронте Ганс - один из миллионов солдат гитлеровской армии. Удивляясь немыслимоети совершаемого, убивая то, за что "готов был тысячу раз умереть", Ганс фактически является послушным исполнителем преступных приказов. Критика не раз отмечала /193, 176 и ел./, что образ Ганса в конце романа становится неубедительным, в нем появляется налет двойственности. Все то, что Ганс вынужден совершать на фронте, пусть даже и повинуясь приказам своих командиров, никак не вяжется ни с его революционными идеалами, ни с его сюше-тно-композиционной ролью в повествовании, посвященном преемственности неумирающих традиций революционной борьбы. П.Топер, например, склонен считать, что двойственность Ганса проистекает из стремления писательницы "ставить жгучие проблемы немецкой жизни, создавая ситуацию обобщенного, почти символического плана, а трудно представить себе действительность, которая бы меньше подходила для создания единого символа, чем история немецкого народа в середине нашего века" /69, 297/.

Проблемы вины и раздвоенность сознания, трудный и противоречивый путь к прозрению и расчету с прошлым, поиски путей выхода из тупика, характерные для миллионов немцев, вынужденных покорно выполнять преступные приказы, - обо всем этом с беспощадной правдивостью и принципиальностью говорит А.Зегерс. Именно с проблемой вины и расчета с прошлым связана противоречивость Ганса как героя, в конце концов все же принимающего эстафету праведной борьбы.

Таким образом, в этот ответственный период именно А.Зегерс, представляющая литературу социалистического реализма на востоке Германии, смогла показать пример понимания всей ответственности вставших перед деятелями культуры новых задач, а ее роман-эпопея стал вершинным достижением литературы расчета с прошлым 1945-1949 гг.

Вообще же в этот период жанровая структура расчета с прошлым была зафиксирована преимущественно не в чисто романной и эпически широкой форме, а в той ее разновидности, которая тяготеет к хронике, дневнику, репортажу, т.е. к различным жанровым модификациям "литературы факта".

Наша характеристика становления антивоенной литературы и проблемы расчета с прошлым в ней была бы заведомо неполной, односторонней, если бы мы не указали и на те основные тенденции в изображении этой проблематики, которые имели место в литературе западных зон оккупации.

Тема второй мировой войны, воплотившаяся в потоке "военных романов", стала заметным фактом литературной жизни и в западных зонах оккупации, но обнаруживала иные тенденции по сравнению с ее интерпретацией, утвердившейся на востоке Германии, где неизменно ощущалось стремление осмыслить войну как исходный пункт больших перемен в жизни общества.

Эта концепция в изображении войны выгодно отличалась от ведущих концепций антивоенной литературы ФРГ, в подавляющей массе своей так и застывшей на позициях стихийно-бессознательного и пацифистского отрицания войны в "военных книгах" первых послевоенных лет. И если авторам книг о войне в ГДР их мировоззренческое поступательное развитие, продиктованное революционным переустройством общества, не только обеспечивало динамично развивающиеся и имеющие оптимистическую социальную перспективу сюжеты да и самих авторов подвигало на путь перемен, то в западных зонах оккупации в 1945-1949 годах и в первые годы существования ФРГ антивоенная литература, несмотря на расширение своей проблематики, глубины и актуальности общественно-критического пафоса и даже свое в известных пределах поступательное развитие, все же не могла обеспечить своим авторам не только вовлечения в револю-ционизацию общественных условий, но и практически изъяла из их романов элементы перемен, социального выбора и расчета с преступным фашистским прошлым во имя справедливого и демократического будущего.

О промилитаристской же литературе о войне, не упраздненной сразу же после войны в рамках мероприятий по денацификации /уже в 1950 году в ФРГ начали публиковаться такие известные авторы "коричневой эпохи", как В.Боймельбург, Г.Гриш, Э.Э.Двингер, П.Эт-тингхофер и нашли своих последователей такие барды неофашизма, как Й.М.Бауэр, Г.Конзалик, Р.Штальман/, а также о мутном потоке "солдатских романов" и дешевых "военных романов", созданных "вечно вчерашними", нет никакой необходимости говорить обстоятельно, ибо это явление во многом находится, собственно, за пределами настоящей литературы /Кроме того, этот вопрос подробно исследован в книге Г.Брюдигама. См.: 89/.

Конечно, было бы непростительным упрощенчеством считать всю антивоенную литературу ФРГ явлением однородным, исходя только из мировоззренчески-политического ее содержания. Ведь даже те авторы, которые вначале разделяли позиции, отстаиваемые, скажем,

В.Борхертом, впоследствии эволюционировали достаточно различным образом. И даже в творчестве Г.Белля, чья критика милитаризма и по сей день остается одной из самых острых и оказывает заметное влияние нфтображение войны в творчестве его соотечественников, проявляется качественно иная концепция в видении войны, чем у авторов из ГДР. Нравственная исходная позиция Г.Белля в первые послевоенные годы смыкалась с борхертовской, дополняясь, однако, не столь уж существенными элементами активного католицизма, и это нашло отражение и в его творчестве тех лет /Ср.: мотив "марионетки", "звонких голосов" и т.д./. И хотя критика войны у Г.Белля, как и у В.Борхерта, вначале была безоглядной и основательной, конкретные виновники войны все же как-то терялись за картинами, рисующими чудовищные "будни" войны. Но есть и определенные точки, сближения Борхерта и Белля с позицией писателей ГДР в том, что в их произведениях обнаруживается тенденция к "увязыванию" военного прошлого и современности, правда, писатели ГДР, естественно, апеллируют к современности, принципиально отличной и от военной, и от довоенной действительности. Для западногерманских писателей II мировая война так и не стала "неслыханным обострением классовых противоречий"/В.Й.Ленин/, как не стала и исходным пунктом поступательного социального развития, периодом революционных преобразований, хотя и стала кульминационным пунктом бессмысленной и убийственной жизни, которая вновь все возвращает "на круги своя", модифицированная чисто внешне и ничуть не изменившаяся содержательно. Вспомним, что именно Борхерт был тем западным немцем, который впервые с ужасом для себя констатировал: "Все как прежде. И нищие - выходцы из тех же самых кругов"/214,61/. Поэтому оптимистический мотив справедливой социальной перспективы, присущий лучшим романам и повестям писателей восточной Германии и ГДР впоследствии, не только не стал постоянной приметой - 51 -антивоенных книг Г.Белля, М.Грегора, Г.Ледига, К.Л.Опица, но и сменился мотивом обреченности, бессмысленности, страха. Так, например, даже самый радикальный из антивоенных романистов ФРГ Г.Белль настойчиво возвращается в своем творчестве к мотиву страха, придавая ему особенное мировоззренческое значение. Как явствует из его ответов на вопросы анкеты 1957 года, он видит в освобождении мира от страха первоочередную задачу христианства, носителем заповедей которого он желал бы видеть свое творчество: "Христианский мир должен быть миром без страха, а наш мир не может считаться христианским, поскольку страх в нем не уменьшается, а возрастает, причем это не обычный страх перед смертью, а страх перед жизнью и людьми, перед властями и обстоятельствами, страх перед голодом и страданиями, страх перед войной"/86, 157/.

Обращаясь к сопоставлению антивоенных произведений, созданных в первые послевоенные годы да и в последующий период тоже в литературах ГДР и ФРГ, мы приходим к выводу, что уже сами концепции личности и общества, столь отчетливо противостоящие друг другу в книгах писателей этих стран о войне, в значительной мере и являются той структурной доминантой, которая определяет не только сю-жетно-фабульный уровень, но и общие жанровые особенности, трансформируясь в каждом отдельном случае в специфические художественные эквиваленты. Так, например, в основу подавляющего большинства "военных романов" в ФРГ положена определенная концепция человека, которая является не только сугубо индивидуалистической по своей сути, но и во многом предопределяет облик этих ройанов. Человек в них представлен как "песчинка в вихре вселенского тайфуна" /Г.фон дер Вринг/, его возможности противостоять жестокости судьбы мизерны, а стихия империалистической войны всемогуща. Масштабы чинимого войной зла и человеческие возможности противостоять ему совершенно несоизмеримы и поэтому как-то сам собой усколь' зает из поля авторского зрения вопрос о личной вине и ответственности его героя за соучастие в преступлениях фашизма в минувшей войне. А такая концепция героя предопределяет и многие структурные особенности большинства западногерманских книг о войне, изображающих ее только в тех скромных пределах, которые дано было постичь смятенному сознанию героя-индивидуалиста.

Таким образом, можем констатировать, что авторы "военных романов" в ФРГ практически восприняли только разоблачительный пафос лучших книг о войне, созданных писателями "потерянного поколения", сосредоточив свое внимание на разрушительной власти милитаризма, в то время как их коллеги по перу в ГДР не только выносят приговор войне и преступному режиму ее развязавшему, но и возвещают благодатные перемены в жизни бывших "пролетариев битвы" /А.Барбюс/, ставших хозяевами собственной судьбы на востоке Германии.

Очевидно следует уточнить и саму постановку вопроса о "военном романе" как таковом и определить содержательные границы этого понятия. При этом мы исходим из того, что исследуемая тематическая группа романов о II мировой войне /'kriegsbucher ", "военных романов"/ включает в себя произведения, которые справедливо называются антивоенными. Но все же нам представляется безосновательным говорить о "военном романе" как особой жанровой разновидности, хотя понятие "военный роман" /иногда даже в терминологическом значении/ давно уже бытует в литературоведении. И хотя мы полагаем, что терминологическое употребление понятия "военный роман" является сомнительным, вместе с тем у нас нет возражений против его использования в качестве рабочего термина с конкретизированным в каждом случае наполнением. Прав поэтому С.Бэлза, заявляющий, что "все более условными становятся привычные термины "военная проза", "военный роман", "военная повесть", ибо все - 58 -чаще в произведениях о войне затрагиваются вопросы, одинаково важные и для мира"/30, 214/, Это же вполне подтверждается и высказыванием в аналогичном плане П.Тонера, справедливо полагающего, что "жанр "военного романа" понятие весьма условное и тем менее правомочное, чем глубже и последовательнее реализм писате-ля"/69, 354/.

Применительно же к литературе ГДР понятие "военный роман" вообще нуждается в серьезной корректировке, т.к. в результате объективной и субъективной вины немецкого народа понятие это приобрело слишком общий характер. И если в литературах ФРГ, Англии, США и других западных стран понятие это используется для обозначения литературы, воспевающей подвиг "солдат удачи" и похождения "диких гусей" в джунглях Юго-Восточной Азии или на маленькой Гренаде, равно как и "подвиги" их собратьев по черному ремеслу убийства на фронтах II мировой войны, то в литературе ГДР употребление этого понятия отнюдь не предполагает картин героизма немецкого солдата на гитлеровской войне, т.к. и был-то этот солдат отнюдь не героем, а в лучшем случае неправедной жертвой, послушным исполнителем преступных приказов. Поэтому в основе антивоенных книг ГДР лежит их гуманистический пафос, предполагающий возвращение "обладателю немецкой души прямой походки человека". Именно это и составляет ядро произведений Ф.Фюмана, Д.Нолля, Р.Шмаля, М.В.Шульца, Г.Хофе и других писателей, которые пишут о прошлой войне с позиций ее участника и "соучастника".

В то время, как основное содержание большинства советских "военных романов" составляют драматические человеческие судьбы и поведение человека на войне или в годы войны в т.н. "ситуации выбора", что связано также и с изображением подвига во имя Отчизны, изображение событий минувшей войны у большинства авторов ГДР является лишь первым и необходимым этапом для создания произведений - 54 -о "выпрямлении" и становлении Личности, Человека, а изображение картин империалистической войны закономерно перерастает в изображение непростой послевоенной действительности, в рамках которой прозревший и "временно приспособленный для мира" /В.Борхерт/ солдат гитлеровской армии становится строителем нового мира. Этим и определяется важнейшее качественное отличие "военного романа" ГДр от "Kriegsbiicher »₉ создаваемых писателями ФРГ. Поэтому было бы правомерным применительно к "военным романам", создаваемым в ГДР, употреблять более емкий и точный термин-определение: "романы о войне и преображении", что дополнительно вносило бы и необходимую идеологическую ясность в понимание этой непростой для литературы ГДР проблемы. й если, как мы видели, в 1945-1949 годах тема войны в литературе на востоке Германии интерпретировалась главным образом как тема антимилитаристская и антифашистская, то в будущем она уже не ограничивается этими пределами, но во все большей мере повествует о том "комплексе мировоззренческих и моральных проблем, который связан с превращением последователя Гитлера в активного борца за мир и социализм, за господство рабочего класса"/138, 98/, а ее героем становится человек "мыслящий, ищущий, изменяющийся, даже если рамки изображенного были замкнуты полем боя и армейской средой"/69, 354/.

Таким образом, в I945-1949 гг. литература демократической Германии уже вплотную занялась исследованием болезненного процесса "расчета с прошлым". Но молодой литературе провозглашенной в 1949 году ГДР предстоял еще ответственный этап установления новых связей с нарождающейся новой действительностью, что и предопределило своеобразие трактовки проблемы "расчета с прошлым" в 1950-1956 гг.

Становление проблемы расчета с прошлым в демократической немецкой литературе 1945-1949 гг

Развязанная германским империализмом вторая мировая война явилась величайшим бедствием для человечества. В полной мере-испытал её трагические последствия и немецкий народ. Восемь миллионов убитых, резкое сокращение производства, духовная опустошённость, нужда и хаос- таковы были для немецкого народа последствия господства кровавого нацистского режима.

Однако ни фашистские зверства, ни огромный ущерб, понесённый народами во второй мировой войне, не могли остановить проЯ грессивного развития человечества. В результате разгрома гитлеровского рейха в ряде -.стран Центральной и Восточной Европы возник народно-демократический,а затем социалистический строй, родилось;первое в истории Германии миролюбивое рабоче-крестьянское государство. Даже такой реакционный лидер капиталистического мира, как президент США Г.Трумен, вынужден был признать решающую роль СССР в разгроме фашизма: "Мы высоко ценим великолепный вклад, внесённый могучим Советским Союзом в дело цивилизации и; свободы. Вы продемонстрировали способность свободолюбивого и в высшей степени храброго .-народа сокрушить злые силы варварства, как бы мошны они ни были"/16,228/.

После окончания войны перед разделённой на зоны оккупации Германией со всей остротой встал вопрос, по какому пути пойдёт её историческое развитие. И хотя в 1945 году фашистский рейх был разгромлен, насаждавшаяся в течение длительного времени идеология милитаризма, шовинизма и,наконец, нацизма не могла быть разом вытравлена из сознания миллионов немцев.

На подступах к всеобъемлющему расчету с прошлым /1950-1956/

Провозглашение 7 октября 1949 года Германской Демократической Республики поставило немецкую литературу перед новыми ответственными задачами. Второй съезд писателей ГДР, состоявшийся в июле 1950 года, обсудил задачи, выдвинутые перед литературой новыми общественными условиями, отметив при этом, что молодая литература ГДР не поспевает за ходом исторического развития. Новые социальные процессы, которыми жила Республика, огромные сдвиги в сознании трудящихся масс ГДР не находили еще должного отклика и полномасштабного отражения в творчестве писателей, многие из которых по-прежнему были заняты уроками прошлого и не спешили переключиться на новую проблематику. Выступивший на съезде Б.Узе, отметив известные успехи передовой немецкой лирики, горячо откликавшейся на все новые явления жизни /стихи Бехера, Вай-нерта, Кубы, Фюмана, Хухеля/, констатировал также серьезное отставание повествовательных жанров, больше отмеченных усилиями в постановке проблем, чем в изображении действительности. Трудящийся, деятельный, творчески активный человек стоит в центре внимания общества и разве не является естественным, что ему должно принадлежать и центральное место в литературе? - таково было требование времени, глубоко воспринятое всеми участниками съезда, справедливо оценившими и те немногие произведения, авторы которых уже нащупывали путь к решению новых творческих задач: "50 дней" В.Бределя, "О трудном начале" Э.Клаудиуса, "Борьба за медь" С.Хер-млина, "Золотом льется сталь" К.Грюнберга, очерки и новеллы О.Готше, Н.Лангера, П.Виппа, Г.Гауптмана и др.

Судьбы "непотерянного поколения" и роман о расчете с прошлым в литературе ГДР конца 50-х и в 60-е годы

Тенденция к созданию социалистической немецкой культуры была закреплена во второй половине 50-х годов в ходе дальнейших социалистических преобразований и развития революционных процессов, осуществлявшихся в ГДР. Одним из итогов этого развития стало формирование национальной культуры, как части мировой, международной культуры социализма. Но все же и на Третьей конференции СЕПГ /1956/, и на специальной конференции СЕПГ по вопросам культуры /1957/ не только констатировалось повышение марксистского идейного уровня творческой интеллигенции, но и отмечалось, что молодой литературе ГДР пока что не удалось постичь и художественно воплотить все то, что связано с человеческим и психологическим комплексом "война", и лишь немногим писателям удалось проникнуть в своих произведениях в психологию рядового гражданина Германии, испытавшего разностороннее и глубокое воздействие нацистской идеологии.

В октябре 1957 года Союз немецких писателей созвал творческую конференцию в г.Потсдаме, всецело посвященную выяснению вопросов и проблем, связанных с принципами изображения событий второй мировой войны и их конкретным художественным воплощением в литературах обоих немецких государств. Так, например, отмечалось, что многие молодые авторы ГДР /К.Давид, Э.Гюнтер, Р.Гросс, В.Штайн берг и др./ предпочитали изображать персонажей с несколько "вый прямленной" биографией, наделяя своих героев значительной мировоззренческой "форой", что сказалось в обеднении изображаемых конфликтов, их однообразии, надуманности. Тенденция к возможно более полной литературной "репродукции", основанная на принципе "именно так это было в действительности", тоже нуждалась в пересмотре, ибо она мало помогала автору в том, чтобы представить не только достоверными, но и типичными изображаемые процессы и явления, а читателям - разглядеть "прошлое данного человека, лежащее вне событий войны и смысл которого лишь дополнительно проверялся в этой битве, разглядеть также и будущее этого человека, сама возможность и направленность которого тоже решалась в этой битве"/Ш, 127/.

Новые тенденции и жанрово-стилевое своеобразие трактовки проблемы расчета с прошлым в романе ГДР 70-х годов

Начало 70-х годов в литературе Германской Демократической Республики было отмечено появлением ряда значительных произведений и усилением воспитательной роли литературы в жизни социалистического общества. Как отмечалось в Приветствии ЦК СЕПГ УІІ съезду писателей ГДР /ноябрь 1973/ "своими произведениями писатели на деле доказали, что они являются соратниками в наших рядах, участниками строительства социалистического общества, В мыслях, делах и чувствах нашего народа литература, проникнутая идеями реализма, народности и партийности, занимает важное мес-то"/128, 12/.

Передовая общественность разделяла то мнение, что к началу 70-х годов литература стала не просто шире видеть, но и шире мыслить, глубже проникать в собственную историю, что в ней утвердилось "новое самосознание, новоприобретенное представление литературы о самой себе, о своих возможностях и задачах, о своем месте в социалистическом обществе"/П2, 29/.

К началу 70-х годов относятся и довольно успешные поиски тех новых форм, которые бы соответствовали изменению ведущих аспектов концептуальной направленности литературного творчества, а также все более частое использование форм, которые "пытаются охватить жизнь как в малом, так и в большом, без помощи испытанных приемов, планов и схем развития сюжета, а лишь через посредство образов, побуждающих к раздумью, вызывающих поначалу лишь смутные чувства"/52, 106/.

Уже в первые годы этого десятилетия в антивоенной литературе ГДР утверждается тенденция к росту удельного веса нравственно-этической и мировоззренческой насыщенности, что предопределило усиление внутренней интеллектуальной и психологической акцен-тированности повествования.

Похожие диссертации на Роман о расчете с прошлым в литературе ГДР (идейно-художественная эволюция)

Роман Клеменса Егентано "Годви" и эволюция немецкого романтического романаОреховс, Иварс Борисович

Эволюция жанра романа в позднем творчестве Германа БрохаЕрохин, Александр Владимирович

Романы Элис Уокер : Творческая эволюцияМагдеева, Альбина Рясимовна

Эволюция художественного психологизма во французском романе XVII-XIX веков (от М. де Лафайет до Стендаля)Забабурова, Нина Владимировна

Идейно-художественная эволюция темы гражданской войны в американском романеПасько, Людмила Валентиновна

Английский политический роман XIX века (проблемы генезиса и эволюции)Проскурнин, Борис Михайлович

Поэтика французского романа нового времени (к проблеме генезиса, становления и эволюции жанра)Бондарев, Александр Петрович

Романы Синклера Льюиса 30-40-х гг. ХХ в. : Эволюция проблематики, своеобразие жанра и стиляМазирка, Ирина Олеговна

Жанровая эволюция романов Мюриэл СпаркШлянникова, Мария Валериевна

Жанрово-стилевая эволюция мемуарного романа в творчестве А.-Ф. Прево ("Мемуары и приключения знатного человека, удалившегося от света"; "Мемуары благовоспитанного человека")Жилова Алла Хаутиевна