Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Художественный образ русской речи в романе и.а.гончарова "обломов" 30
1. И.А. Гончаров как национальный бытописатель 30
2. Русская речь как макрообраз в романе 39
3. Автор и читатель в романе 56
ГЛАВА II. "Американский образ речи" в романе у.д.хоуэллса "возвышение сайласа лэфема" 65
1. Становление творческих принципов У.Д.Хоуэллса 65
2. Американская речь как проблема 78
3. Повествователь в романе. Его роль и функции 93
ГЛАВА III. Перевод как воссоздание национального дискурса 101
1. Проблемы переводоведения в аспекте теории коммуникации 101
2. Проблемы воссоздания образа русской речи в англоязычном переводе романа И.А.Гончарова "Обломов"... 110
3. Проблемы воссоздания американской речи в русском переводе романа У.Д.Хоуэллса "Возвышение Сайласа Лэфема".
132
Заключение 147
Библиография
- Русская речь как макрообраз в романе
- Американская речь как проблема
- Повествователь в романе. Его роль и функции
- Проблемы воссоздания образа русской речи в англоязычном переводе романа И.А.Гончарова "Обломов"...
Введение к работе
1. Национальная идентичность как междисциплинарная проблема.
Национальная идентичность - проблема, находящаяся в центре внимания этнологов, культурологов, философов, социологов, историков, литераторов. То, что существует "национальный характер", т.е. что каждому народу (или этносу) присущ свой, отличный от других психологический склад, давно общепризнанно, но самоочевидность не мешает этому понятию оставаться в центре и научных дебатов, и публицистической полемики.
Попытки литературного описания характеров различных народов идут еще от Феофраста. Подобные этнографические описания уже в древнем мире считались не просто занимательным чтением, - они были систематизированы, что свидетельствует в первую очередь о том, что за ними признавалось своеобразное научное значение. В Римской империи они, к примеру, служили "пособием" для властей по вечно актуальному национальному вопросу, а также по внешней, приграничной политике, поскольку, изучая национальный характер, его психологические особенности, можно было сконструировать "модели поведения". На основании этих тщательно собранных сведений строилась и византийская дипломатия. В дальнейшем, вплоть до XX века исследования национального характера использовались и используются непосредственно в политических целях, но не только.
В современной гуманитарной науке понятие национального характера рассматривается как междисциплинарная проблема. Описать национальный характер, исходя из методологии какой-то одной науки, не представляется возможным, для этого необходима опора на опыт и сотрудничество ряда гуманитарных дисциплин. Одно из первых мест среди них (в этом отношении) занимает психологическая антропология, так называемая этнопсихология. Начиная с ранних, классических трудов (Ф. Боас, Р. Бенедикт, из российских ученых - Г.Г. Шлет, Л.С. Выготский), эта дисциплина исключительно динамично развивалась на протяжении XX века в сотрудничестве с историей, социологией, психологией и психоанализом, лингвистикой, семиотикой и культурологией. Сегодня опыт этнопсихологии становится бесценным подспорьем для ученых других специальностей, по мере возможности мы опираемся на него и в нашей работе.
В свете современных представлений национальный характер предстает, с одной стороны, как нечто, что можно выявить, объективировать и, следовательно, описать: мы интуитивно чувствуем, что есть некий комплекс психологических особенностей, присущих представителям одного этноса. Это "чувство" небеспочвенно, его рационализация, аналитическая рефлексия над ним - задача ученого гуманитария1. При этом становится достаточно 1 При описании своеобразия культуры мы во многом полагаемся на интуицию. Метод эмпатии (даже если он так не назывался) всегда был популярен и в чем-то неизбежен в гуманитарных науках. Элементы эмпатии являются необходимыми и историку, и социологу, и политологу, и искусствоведу, и этнографу, и литературоведу, и культурологу. По своей сути метод эмпатии субъективен, опыт, очевидно, что "национальный характер" представляет собой не органическое, самотождественное образование, а продукт мышления и риторики, т.е. культурный конструкт. Это проявляется в нередко подмечаемом контрасте между тем, как мыслят себя представители определенного этноса, и тем, как видят их представители других этносов, что несет в себе потенциальный конфликт. Полем формирования, во многом и средством оформления национального характера, выступает культурная традиция.
Согласно символической концепции культуры (в настоящее время - одно из ведущих направлений западной культурологии, полагающее в качестве отправного именно "конструктивистский" подход к культуре), культурные феномены являются символическими феноменами, следовательно, изучение культуры предполагает приобретенный с ее помощью, практически никогда не становится предметом фиксации и специального научного исследования, однако этот опыт помогает понимать тот материал, который является непосредственным объектом исследования.
При попытке объяснить "странности" в чужой культуре (то, что для нее наиболее индивидуально, как раз и будет выступать для исследователя-"аутсайдера" неожиданным и странным) мы естественно опираемся на вчувствование, усилие проникновения во внутреннюю логику других людей (стараясь в то же время абстрагироваться от собственной), интуитивное улавливание значений, которые они вкладывают в слова, и смыслов, которыми они оперируют. При изучении собственной культуры, как считают культурантропологи, метод эмпатии также применим, но это целесообразно только после определенного опыта изучения чужой культуры. интерпретацию символов и символических действий, которых в каждой культуре множество, хотя они могут и не осознаваться ее носителями как таковые.
В наиболее полном виде символическая концепция была изложена К. Гирцем в работе "Интерпретация культуры" (1970). Культура определяется в ней как "стратифицированная иерархия значимых структур", которая "состоит из действий, символов и знаков", включает действия, словесное выражение и вообще любые значимые объекты - то, посредством чего индивиды вступают друг с другом в коммуникацию, сообщают друг другу свой опыт, формируют общее видение мира и верования. Культурный анализ следует понимать как интерпретативное объяснение значений, воплощенных в символических формах. "Анализ, культуры, т.е. этнографическое описание, сделанное антропологами, - это интерпретация интерпретации, вторичная интерпретация мира, который постоянно описывается и интерпретируется людьми, которые его создают"2. Существование культуры - это процесс ее интерпретации, быть носителем культуры значит ее интерпретировать, описывать культуру (т.е. человеческое поведение во всех его проявлениях) значит производить вторичную интерпретацию.
Изучение культуры, по мнению того же К. Гирца, подобно чтению текста; изучая чужую культуру, исследователь стремится уловить ее смыслы и значения, используя при этом как интеллект, так и способность к самопереживанию, интуицию. Символический подход к анализу национальной культуры предполагает, что в разных культурных сообществах одни и те же действия индивидов могут иметь различное символическое значение, следовательно, ценностные 2 Geertz С. Works and lives: The anthropologist as auth. - Stanford (Cal.): Stanford univ. press. -1988.-p. 5. доминанты могут существенно отличаться друг от друга (и, как показывают наблюдения, отличаются). Этническую картину мира можно рассматривать как производную от этнических констант, с одной стороны, и ценностной ориентации - с другой. Под "этническими константами" понимаются устойчивые бессознательные комплексы, которые сложились в процессе адаптации человеческого коллектива (этноса) к окружающей природно-социальной среде и которые выполняют в данной этнической культуре роль основных механизмов, ответственных за психологическую адаптацию этноса к окружающей среде. Сами по себе этнические константы не имеют содержательного наполнения, а включают в себя "формальные" характеристики, т.е. представляют собой определенную и постоянную на протяжении всей жизни этноса форму упорядочивания опыта, которая в соответствии со сменой культурно-ценностных доминант народа в течение всей его истории может получать различное наполнение. Этнические константы образуют систему. Индивид воспринимает мир через призму "своей" системы этнических констант, соответственно, характер его действий специфичен для этнической культуры, к которой он (она) принадлежит.
При изучении этнических констант принципиальный интерес представляет сравнительный анализ различных этнических картин мира, различных систем ориентации и "обживання в нем".
Проблемы национальной идентификации ставятся и решаются людьми повседневно, на бытийном уровне. Представители того или иного этноса, идентифицируя себя в противоположность представителям других этносов, осуществляют культурологическую деятельность, конструируют свое национальное своеобразие. Весьма ярко национальное своеобразие проявляется в произведениях фольклора, где каждый этнос традиционно старается противопоставить себя другим. Роль искусства и литературы в процессе выработки национального самосознания не менее ответственна. Важно подчеркнуть, что литература не столько запечатлевает национальное своеобразие, сколько его моделирует. Черты национальной идентификации, будучи запечатлены в художественном произведении и признаны аудиторией (если речь идет о популярном или "классическом" произведении, аудитория которого "стремится" совпасть с элитой национально-культурного сообщества), становятся предметом более или менее интенсивной рефлексии, подражания, воспроизведения. Исследование рецепции и культурной функции художественного произведения - одно из приоритетных направлений в литературоведении последних десятилетий. Говоря словами У.М. Тодда, американского слависта, чей практический вклад в развитие этого направления заметен и весом, - "писатель не только творит мир, но и сам живет в мире, который воспринимает его творение как свое подобие" .
Американский культуролог Бенедикт Андерсон, автор нашумевшей книги "Воображаемое сообщество. Размышления о происхождении и распространении национализма" (1983), сформулировал в ней мысль, на сегодня в этнокультурологии ставшую, практически, общепринятой: национальное единство -продукт работы культурного воображения, главное различие между нациями не в том, что у них «объективно» различно, а в том, как они себя и свои различия представляют, "воображают": "Communities are to be distinguished, not by their falsity// genuineness, but by the style in 3 Тодц III У. M. Культура и общество в эпоху Пушкина. - С.-П. - 1996. - с. 137. which they are imagined" . Роль литературы и искусства в формировании "национального воображения" трудно переоценить, особенно и именно в последние два столетия - в контектсте нарастающей демократизации, "массовизации" культурных процессов.
В европейской культуре в целом проблема поиска национальной идентичности остро встает после Великой Французской Революции. XIX век остался в истории как "век национализма": век, когда европейские нации и народности начинают осознавать и активно отстаивать (в том числе и политическими средствами) каждая свое своеобразие, свою уникальность, неповторимость. В рамках данного исследования мы сосредоточим наше внимание на некоторых конкретных аспектах становления национального самосознания в XIX веке, с одной стороны, в России и, с другой стороны, в Соединенных Штатах Америки. Обе нации, обретаясь на периферии "западноевропейского мира", ощущают себя в этот период как "молодые", пребывающие в поиске собственного характера, лица, голоса. Представители обеих наций усиленно занимаются саморефлексией, при этом достигнутое осознание своей специфичности закрепляется в языке и через язык, а также художественную словесность.
Освоение этой старой, но не устаревшей проблематики с современных позиций, на языке современной гуманитарной культуры сегодня как никогда актуально. В науке последних десятилетий (и западной, и российской) отмечается повышенный интерес к проблемам нации, национализма, национального сознания, национального мышления. В центр значительного числа работ по данной проблематике выносится изучение национального дискурса, 4 Anderson В. Imagined communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. - L. -1983. - p. 35. поскольку очевидно, что культурно-специфический дискурс во многом является стержнем культуры. Он определяет и им определяется культурный облик нации.
2. Литература, речь, национальное самосознание,
М.М.Бахтин считал тесную взаимосвязь "изображенной и изображаемой речи" основной особенностью языка художественной прозы - "изображенная и изображаемая речь соотносятся друг с другом как две пересекающиеся плоскости"5. На пересечении этих двух плоскостей и существует художественная речь, а также "образ речи" (речь понимается Бахтиным как общение, взаимодействие, возникающее между адресантом и адресатом, в том числе между текстом и читателем).
Проблематику речевого взаимодействия в художественном произведении и посредством художественного произведения можно рассматривать в различных аспектах, в рамках разных дисциплин и даже в междисциплинарном поле, что весьма эффективно и вполне оправдано, поскольку "литературная стилистика здесь прямо совершает прыжок из области лингвистики в область эстетики, мировоззрения, политики и т.д."6. В рамках данной работы нас интересует "образ речи" в романах писателей середины XIX века, считавших себя реалистами и в силу этого "программно", сознательно и целенаправленно обращавшимися к живой речи в своих произведениях. Роль художественной литературы, в частности, жанра романа, в процессе конструирования национально-специфического дискурса невозможно переоценить. "Огромная популярность романов способствовала тому, что они приняли на себя ключевую роль в конституировании нации как воображаемого сообщества... Ее исполнение обеспечивается настойчивой претензией романа на 5 Бахтин М.М. Собрание сочинений, т. 5. - М.: Русские словари. - 1996. - с. 289. подробную и исчерпывающую репрезентацию повседневной жизни... Роман - своего рода окно, через которое можно наблюдать характеристики наций и народов. Но роман - это и нечто большее, чем отображение социальной истории, вершащейся помимо его, за его пределами. Чтение романа предполагает соучастие в социальной практике - оно дает читающему ощущение причастности к нации как воображаемому продукту консенсуса"7.
Как уже было сказано, язык и речь в этот период широко осознаются как основа национальной культуры, исток национального самосознания, критерий национальной (само)идентификации. "Нативистская" доминанта последовательно реализуется в рамках реалистического направления в искусстве, где провозглашается принцип радикальной близости искусства к действительности. Установка на образное освоение социальной жизни под знаком национального своеобразия наиболее очевидно реализуется и прослеживается на образно-тематическом уровне: фиксируются специфические реалии, присущие только данной культуре, разрабатывается художественная версия литературного героя как представителя нации.
В художественной литературе XIX века активно осваиваются этностереотипы (устойчивые мнения обобщающего характера, обязательно включающие в себя элемент оценки), носителем которых традиционно выступает национальный фольклор и язык в целом. В художественных произведениях этностереотипы предстают как предмет сознательной эстетизации, игры, саморефлексии, критики, анализа, дискуссии. 6 Бахтин М. М. Собрание сочинений, т. 5. - М.: Русские словари. -1996. - с. 294. 7 Cultural Institution of the Novel/ ed. D. Lymd, W.B. Warner. - Durham, N.C.: Duke University Press. - 1996. - p. 4.
В рамках данного исследования нас будут интересовать этностереотипы, относящиеся к сфере коммуникативного поведения. Будучи погруженным в определенную культурную среду, человек усваивает характерные для нее коммуникативные стереотипы, подобно тому, как овладевает и другими социальными навыками. Объектом описания и моделирования, как научного, так и художественного могут быть сделаны способы организации коммуникативных стратегий и жанровые речевые формы, которые в данном национально-культурном сообществе воспринимаются как типические, предпочтительные или ценностно маркированные. Результаты такого (уже заведомо субъективного) описания и моделирования, запечатленные в художественном "образе речи", в свою очередь могут стать предметом анализа, именно это мы и предлагаем сделать в данной работе.
Исходя из теории речевых жанров М.М. Бахтина, разговорная речь может служить и служит прообразом художественной формы, а эстетическое общение может рассматриваться как разновидность общения социального. Исследуя природу высказывания, Бахтин писал, что "эстетические закономерности как бы надстраиваются над закономерностями обыденной речи"8. Эстетическая функция речи при этом не противопоставляется социально-организующей, а сотрудничает с ней. В литературе речевое поведение, с одной стороны, отображается (примером непосредственного отображения являются включенные в ткань повествования диалоги персонажей), с другой стороны, художественное произведение само непосредственно участвует в речевом общении, может рассматриваться как частный способ принятого в данном социуме типа общения.
Волошинов В.Н. Слово в жизни и слово в поэзии // Звезда. -1926, № 6. - с. 249.
Подчеркнем, что, говоря о национально-специфическом дискурсе, мы имеем в виду не столько элементы "народной" речи (как наиболее очевидные, демонстративные знаки ее национальной принадлежности), сколько способы завершения высказывания, понимаемого как единица человеческого взаимодействия. Любое высказывание, замечает М.М. Бахтин, имеет адресата, и опирается на ситуацию, в которой оно актуализируется: "Всякое высказывание установлено на сообщение, на слушателя, на читателя, одним словом, на другого человека, на какую-то форму социального общения, какова бы она ни была"9. Завершение высказывания -"определяется трением слова о внешнюю среду и трением слова о чужое слово (других людей)" . Прагматика речи объемлет почти бесконечное количество модусов общения и, соответственно, завершения высказывания, но в рамках определенной культурной традиции (ее устойчивого контекста) некоторые из них получают особый вес и смысл, выделяются как привилегированные, что и позволяет рассматривать "культурно-специфический дискурс" как (разумеется, гипотетический, условный, но) эвристически полезный конструкт. В связи с этим еще и еще раз следует подчеркнуть: любое представление о том, как "разговаривают по-русски" (или по-французски, или по-японски и т.д.) обречено оставаться чьим-то представлением. Всякое обобщение такого рода, облечено ли оно в строго научную или в образно-художественную форму, является субъективным мнением, специфической редукцией многосложного культурного феномена - в данном случае, стихии национальной речи. Это мнение может быть, однако, более или менее авторитетно, более или менее 9 Медведев Н.Н. Формальный метод в литературоведении // Бахтин М.М. Тетралогия. - М.: Лабиринт. - 1998. - с. 209. 10 Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка // Бахтин М.М. Тетралогия. - М.: Лабиринт. - 1998. - с. 393. распространено и в силу этого более или менее социально (культурно) значимо.
Любое своеобразие, как известно, нагляднее всего осознается в сопоставлении. Проблема моделирования национального образа речи в нашем исследовании будет анализироваться в русле сопоставительного (не сравнительного!) анализа, на материале двух романов, вполне характерных как для определенного литературного направления и стиля (реализм XIX века), так и для национальных традиций - американской и русской, соответственно: "Возвышение Сайласа Лэфема" (1884) У.Д. Хоуэллса и "Обломов" (1859) И.А. Гончарова. Временная дистанция (25 лет) в данном случае не слишком существенна: принято считать, что американская литература "отставала" в своем временном развитии от европейской, проходя те же самые стадии. Куда существеннее для наших задач наличие осознанной "нативистской" установки у обоих авторов, которым смысл литературного творчества видится в отображении современной им социальной жизни в ее национальных формах. Именно этим оправдано сопоставление романов, прочтение их под углом отображения национального образа речи. Оба романиста, во многом вполне осознанно (о чем речь пойдет ниже), выступают как бы в качестве "экспертов" в этой области, предлагая каждый свою художественную модель принятого в национальном коллективе общения. И Гончаров, и Хоуэллс полагали, что реализм освобождает искусство и литературу от искусственных, чужеродных национальной (американской или русской) культуре клише.
И действительно: как отмечал современный исследователь культуры А.В. Михайлов, реалистическое слово по своей сути неформально и антириторично, оно осознается как проводник между действительностью, читателем и писателем: действительность отражается в слове, слово становится синонимом бытия. Слово в реалистическую эпоху, преодолевая само себя, претендует на непосредственное отражение действительности, истины. "Я люблю литературу как средство, которое дает мне возможность высказать все то, что я считаю за истину и за благо: если я не могу этого сказать, я литературу уже не ценю; смотреть на неё как на искусство не моя точка зрения"11, - так, весьма характерным образом, Н.С. Лесков высказал свое отношение к литературе и представление о назначении литературы. "Реалистическое слово, - обобщает А. В. Михайлов, - всегда жизненно насыщено, и это, пожалуй, его единственное определенное свойство. Оно не бывает по своей природе орнаментальным, украшательским"12.
Реалистическая литература XIX века не сводится к жанру романа, но неминуемо тяготеет к нему. Роман - всеобъемлющий жанр реалистической прозы, претендующий на универсальность, впитывающий в себя черты многих иных жанров. Он выступает, по словам А. В. Михайлова, как ""снятая" литературная история, ее итог"13. С таким же успехом роман XIX века можно рассматривать и как "снятую" историю культуры той страны, к которой принадлежит его автор. Вольно и невольно роман включает в себя самосознание, саморефлексию национальной культуры, а также оказывает на них обратное влияние. Происходит как бы двунаправленный процесс: роман и жизнь влияют друг на друга, определяя таким образом свое дальнейшее развитие, наблюдается как никогда интенсивная взаимопереходность искусства и жизни.
Одной из примет реалистической манеры письма является активное использование "референциальной иллюзии" (Р. Барт). В 11 Лесков Н.С. Собрание сочинений: в 11т., т. 8. - М: ГИХЛ. - 1958. - с. 628. 12 Михайлов А. В. Языки культуры. - М.: Языки культуры. - 1997. - с. 407. повествование все шире вводятся элементы непосредственного представления действия в противоположность рассказу о нем. "Весьма различные впечатления производит то, что совершается на наших глазах, и то, что нам рассказывают о свершившемся. Скупой рассказ о событиях производит впечатление слабое и не возбуждает наши чувства, - романист может избежать этого если сумеет превратить рассказ в действие"14. С приведенным выше высказыванием немецкого исследователя трудно не согласиться. Полнота передачи реальности усиливается впечатлением непосредственного присутствия при событии. Не удивительно, что всё большее место в романе XIX века отводится диалогу как средству для воспроизведения реальности. Автор как бы устраняется, позволяя своим персонажам говорить и действовать "самим". Заимствуя у драмы средства для воссоздания у читателя иллюзорного присутствия при происходящих событиях, роман превосходит драму полнотой образа действительности, который удается восстановить читателю.
Можно констатировать, что в реалистической прозе XIX века тенденция к сближению литературного языка с живой устной речью выражена повсеместно: даже в количественном отношении диалог занимает в ней заметно более значительное место, сравнительно с традиционным повествованием. Реалистический роман предоставляет небывалую свободу для выражения национальной речевой стихии: на его страницах как никогда богато воплощается социальное разноречие, "разговор" (прямая речь, диалог) обильно используется как средство создания иллюзии жизнеподобия и как средство художественной типизации. Перед художником слова встает в этот период относительно новая задача, а именно - создание развернутой 13 Михайлов А. В. Языки культуры. - М.: Языки культуры. - 1997. - с. 409. индивидуальной психологической характеристики персонажа и/ или социальной (в том числе национальной) среды. При этом разговорный язык не только используется как мощный экспрессивный ресурс, но и сам становится предметом рефлексии. Прямая речь, принадлежа одновременно социальному дискурсу (элементы которого мимически воспроизводит) и художественному целому романа, имеет "граничный", янусоподобный статус. В этом качестве она и будет нас интересовать в дальнейшем. 14 Blankenburg F. Von. Versuch fiber der Roman I Hrsg. Von E. Lammert/ Stuttgart. - 1965. - p. 494./ Цит. по Михайлов А. В. Языки культуры. -M.: Языки культуры. - 1997. - с. 422.
3. Характеристика материала и постановка задач исследования.
Написанные во второй половине XIX века романы И.А. Гончарова и У.Д. Хоуэллса "представительны" для описанной выше общей тенденции. При всей непохожести романы перекликаются тематически: в обоих густо, любовно выписаны стихии провинциального и городского быта. Оба романа представляют общество в процессе самопреобразования, модернизации. И для Америки, и для России прошлый век это время потрясений, когда меняются устойчивые стереотипы, на место старых ценностей приходят новые, на социальную и культурную арену выступает (в России - пытается выступить) средний класс и эти крайне неоднозначные процессы подвергаются рефлексии в произведениях обоих писателей. Оба озабочены по сути одним вопросом: как сохранить лучшее в своей культурной традиции, как не "потерять" себя и, в частности, своей национальной идентичности в вихре грядущих перемен. Оба писателя настроены патриотично, в какой-то степени консервативно, "охранительно" в отношении к сложившейся и господствующей культурной норме, что не мешает им отнестись к ней иронично (с сочувственной, как правило, иронией). Литературные судьбы И.А.Гончарова и У.Д.Хоуэллса тоже отчасти похожи. Ни тот, ни другой не принадлежат национальной культурной элите по рождению: У.Д. Хоуэллс - выходец из небогатой семьи со Среднего Запада, во многом - типичный self-made man; И.А. Гончаров -купеческий сын из российской глубинки, и оба с разной степенью остроты сознают свой "приемный" статус. И тот и другой достигли прижизненной славы, однако после их смерти интерес к их творчеству несколько снизился, хотя статус как национальных классиков не оспаривался никогда. Во второй половине нашего века (начиная с 1980х годов) внимание к их произведениям вновь заметно усиливается - в русле (как будет показано ниже, при обзоре критики) новых, культурологически ориентированных литературоведческих подходов.
Итак, в рамках данной работы на материале выбранных нами произведений нами ставится проблема художественного моделирования национального дискурса (создания "образа речи"). Нас интересует также проблема перевода художественного текста в аспекте воссоздания культурно-специфического дискурса оригинала. Эти две задачи не прямо, но необходимо друг с другом связаны. Проблема перевода художественного произведения неотрывна от проблем восприятия и интерпретации текста. Переводчик выступает не только в роли медиума-транслятора, но и интерпретатора. Его задача, в идеале, состоит в том, чтобы понять произведение лучше самого автора (герменевтический подход к произведению), а затем воссоздать оригинал в рамках иной культуры. Современные теории художественного перевода видят задачу переводчика не только в том, чтобы перевод состоялся на общеинформативном уровне, но, и в том, чтобы, при его посредстве, произведение выполняло в инокультурнои среде ту же эстетическую функцию, что и в контексте своей культуры, для читающих на родном языке.
Анализируя в данной работе романы И.А.Гончарова "Обломов" и У.Д.Хоуэллса "Возвышение Сайласа Лэфема", а также их переводы на английский и русский языки соответственно, мы предполагаем рассмотреть, во-первых, как в том и в другом романе выстраивается (на уровне речи персонажей) и реализуется (на уровне тактики общения повествователя с имплицитным читателем) "образ речи", в его подразумеваемой национальной специфичности, и, во-вторых, каким изменениям подвергается эта модель при переводе романа на другой язык, насколько эта - по нашему убеждению, немаловажная - характеристика учитывается и поддается трансляции в процессе перевода.
В своем исследовании мы пытаемся применить в конкретном литературоведческом анализе методологические подходы, предложенные М.М. Бахтиным, а также отдельные положения теории речевых актов (Дж. Остин, Дж. Серл), элементы конверсационного и дискурсивного анализа (Дж. Лич, Х.Сакс, Э.Гоффман), некоторые наработки относительно молодой науки - этнографии речи (Д.Хаймз, Р.Бауман, Дж.Шерцер).
В связи с этим предмет исследования может быть уточнен следующим образом: фактически, мы имеем дело с тремя типами речевых актов или тремя уровнями протекания дискурса: а) внутри произведения (между персонажами), б) посредством произведения (между автором/повествователем и читателем), в) посредством перевода (между носителями различных культур). Последнее направление исследований на сегодня наименее разработано, хотя, пожалуй, наиболее актуально. Переводной текст представляет собой вторичную знаковую систему по отношению к тексту на исходном языке, и является, следовательно, продуктом усложненной коммуникативной схемы. В привычной схеме "автор - текст -реципиент" появляется новое звено - "переводчик", которое вносит определенные изменения в механизм воздействия на реципиента, со своей стороны ориентируясь на его (воспитанника другой культуры) стереотипы и ожидания.
Несмотря на то, что на необходимость изучения национального дискурса - в том числе и на материале художественных текстов - указывали некоторые исследователи (например, еще М.М.Бахтин, работая в 1950х годах над статьей "Проблемы речевых жанров", формулировал задачу изучения "национального своеобразия речевых жанров, особенного первичных" ), в отечественном литературоведении специальных работ на эту тему нет. Западные литературоведы к этой проблематике подступили также относительно недавно. Во вступительной статье к книге "Диалог и критический дискурс. Язык, культура, критическая теория" (1997) М. Маковский пишет о том, что лингвистические принципы изучения речи заимствуются литературоведением: "...linguistic principles of conversation are transposed within literary discourse....literary studies have tended to leave such transposition unexamined - not because they pass over the speech phenomena within texts, but because there has never been a critical language adequate to the study of such essentially oral features....what should eventually become a poetics of conversation in literature - an inquiry into the literary enactment of oral modes"16.
Что касается изучения творчества И.А.Гончарова и У.Д.Хоуэллса, то подавляющее большинство имеющихся исследований (монографий и статей) сосредоточены на проблемно-содержательном разборе их произведений. Сама манера письма, соответственно, российского и американского классиков - дотошно, подчас гипнотически жизнеподобная - как бы приглашает «не замечать» в ней элементов формальной условности, трактовать художественный образ как непосредственное отражение жизненных, 15 Бахтин М М Собрание сочинений, т. 5. - М.: Русские словари. - 1997. - с. 268. социальных реалий. Несколько поколений исследователей склонны были с готовностью принимать это "приглашение", в результате чего в том и другом случае сложилась довольно богатая, но несколько односторонняя традиция (к которой в дальнейшем тексте диссертации мы будем апеллировать по разным конкретным поводам).
В последние двадцать лет наметилась новая волна интереса к творческому наследию И.А.Гончарова, хотя преодолеть инерцию сложившегося подхода, кажется, пока вполне не удалось. Д.П.Бак в обзоре появившихся в последние несколько лет работ, посвященных творческому и жизненному пути романиста, констатирует, что гончароведение нельзя считать "процветающей отраслью историко-литературной науки"17, сегодня предпринимаются лишь "первоначальные попытки разработать современные приемы анализа текстового и историко-культурного материала"18. И действительно, именно в последние годы, был впервые всерьез поставлен (интересующий и нас) вопрос о своеобразии художественной речи в произведениях И.А.Гончарова. Среди работ на эту тему особый интерес представляют диссертационные исследования Г.С.Юдиной и Н.И.Чирковой, а также книга Е.Г.Эткинда ""Внутренний человек" и внешняя речь", где разбору романов И.А.Гончарова посвящена IV глава.
Исследование Г.С.Юдиной "Функционально-смысловые типы речи как стилистико-синтаксическая основа романа И.А.Гончарова "Обломов" представляет собой лингвистический анализ романа "Обломов", основной задачей которого является "выработка общего подхода к стилистико-синтаксическому исследованию, связанному с 16 Dialogue and Critical Discourse. Language, Culture, Critical Theory. I ed. MMacovski. - Oxford U.P. - 1997.-p. 9. 17 Бак Д.П. Иван Гончаров в современных исследованиях // Новое литературное обозрение. - 1996, №17.-с. 368. 18 Там же, с. 367. ориентацией на функционально-смысловые типы речи", анализ "композиционной реализации языковых средств, главным образом синтаксических"19. Юдиной выделяются следующие функционально-смысловые типы речи в романе: 1) демонстрационный, связанный с пошаговым изображением описываемого, с детализацией и конкретизацией описываемого, с его показом; этот тип реализуется в диалоге; 2) информационный, представляющий собой суммарное рассказывание "о самых существенных событиях" и реализующийся в несобственно-прямой речи, и 3) сентенционный, представляющий собой "обобщение человеческого опыта, опирающееся на учет множества однородных ситуаций"21, который находит отражение в монологической собственно авторской речи. Итог исследования Г.С.Юдиной - вывод о том, что роман представляет собой комбинацию перечисленных выше функционально-композиционных типов речи.
Работа Н.И.Чирковой "Репрезентация диалога в художественном прозаическом тексте (на материале романов И.А.Гончарова "Обыкновенная история", "Обломов", "Обрыв")" предметом исследования имеет текстовую зону, объединяющую авторскую речь и диалог персонажей, т.е. столкновение диалогической устной речи персонажей и "книжной" природы ее репрезентации. Обе работы могли послужить нам лишь косвенным подспорьем, поскольку обе преследовали чисто лингвистические цели - учет формальных признаков текста - в отсутствие (почти полное!) попыток оценить их специфически художественную, а не общеречевую функциональность. 19 Юдина Г.С. Функционально-смысловые типы речи как стилистико-синтаксическая основа романа И.А.Гончарова "Обломов" (Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук). - Л. - 1982. - с. 2 - 3. 20 Там же, с. 4. 21 Там же, с. 4.
Особый интерес для нас представило исследование Е.Г.Эткинда (1998), в центре которого - исследование речи персонажей романа "Обломов". В своей книге Э.Г.Эткинд поставил задачей рассмотреть "истолкование художественной литературой "внутреннего человека"" через репрезентацию его "внешней" речи22. Ключевыми словами при характеристике способа общения, принятого на страницах романа "Обломов", оказываются "тотальное непонимание", "диалоги глухих". Исследователь приходит к выводу, что в своем романе И.А.Гончаров поднимает проблемы "трагического непонимания людьми друг друга", разобщенности речевых стратегий поведения, "одиночества, преодолеваемого любовью".
Эту точку зрения нельзя считать вполне оригинальной, имея в виду англоязычное исследование М. Эре "Обломов и его создатель. Жизнь и творчество Ивана Гончарова" (1973). Исследователь уделяет некоторое внимание проблематике языка и речи, и в частности приходит к выводу, что диалоги, представленные в романе "Обломов", являются свидетельством и образным воплощением тотального непонимания персонажами друг друга. С этой точкой зрения мы не можем согласиться и в главе III данной работы мы попытаемся обосновать свою.
Что касается Хоуэллса, то в отечественном литературоведении работ, посвященных его творчеству, совсем не много. Появившаяся в 1964 году статья А.А.Елистратовой "Вильям Дин Гоуэлс и Генри Джеймс (К вопросу об их роли в развитии критического реализма в литературе США)" посвящена анализу роли Хоуэллса в становлении и развитии американского литературного реализма. Исследовательница пишет, что одной из задач, которую ставили перед собой и Хоуэллс, и 22 Эткивд Е.Г. ""Внутренний человек" и внешняя речь". Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. - М.: Школа Языки русской культуры. - 1998. - с. 413.
Джеймс "было уяснить американцам их национальный характер и особенности их национальной жизни" . Диссертационное исследование С.К.Милославской - "Уильям Дин Хоуэллс и русская литература" (1975) - попытка проанализировать, какое влияние на становление Хоуэллса как писателя оказало знакомство (в переводе) с произведениями русских классиков XIX века. З.Д.Кравченко в работе "Особенности идейно-художественной эволюции У.Д.Хоуэллса до середины 80-х годов 19 в." (1980) видит своей целью проследить, как менялась художественная манера писателя от раннего творчества к зрелому. Интересующая нас проблематика ни в этой, ни в другой работе не затрагивалась. Вступительная статья Г.Злобина к вышедшему в 1990 году тому "Библиотеки США", где представлены два романа Хоуэллса - "Возвышение Сайласа Лэфема" и "Гость из Альтрурии", - носит скорее обзорно-публицистический, чем аналитический характер.
Из англоязычных исследований творчества Хоуэллса (их достаточно много, но почти все они обращаются к проблемам сюжета в романах Хоуэллса либо изучают эволюцию взглядов писателя и т.д.) отметим особо исследование Э.Неттелс "Язык, нация и социальные классы в хоуэллсовской Америке" (1988). Неттелс пишет, что персонажи Хоуэллса проявляют себе через речи, что ничто другое не заслуживает в романах Хоуллса столь пристального внимания, как речь: "In novel after novel Howells showed how characters reveal themselves and their social conditions by their speech" ,"...he recorded in his fiction the habits of speech of New England provincials, upper-class Bostonians, middle-class westerners, transplanted southerners, and German
Проблемы истории литературы США. - М. - 1964. - с. 205. Nettels Е. Language, Race, and Social Class in Howells's America. - Lexington. - 1988. - p. 3. and Irish immigrants" . Исследователь У.Манньер в статье "Возвышение Сайласа Лэфема: ретроспективное обсуждение как драматический прием" увидел в разноречии, так обильно представленном на страницах романов У.Д.Хоуэллса, отражение пестроты и социальной стратификации современного ему общества26. Р.Бриджмен, затронув творчество У.Д.Хоуэллса в своем фундаментальном исследовании "Просторечный стиль в американской литературе" (1968), назвал его "пионером в области исследования речи среднего класса .
Несмотря на кажущееся изобилие работ следует констатировать, что комментарии относительно языка, художественной речи И.А.Гончарова и У.Д.Хоуэллса относительно малочисленны и небогаты.
Данная работа состоит, помимо введения, из трех глав, заключения и библиографии. Глава I "Художественный образ русской речи в романе И.А. Гончарова "Обломов"" посвящена анализу русского "образа речи", как он представлен в произведении классика. В этой главе мы видим своей задачей раскрыть мировоззренческую подоплеку и конкретные черты "общения по-русски" как художественного "макро-образа", пронизывающего собой ткань знаменитого романа. Глава II "Американский образ речи в романе У.Д. Хоуэллса "Возвышение Сайласа Лэфема" сходным образом описывает модель "общения по-американски". В главе III "Перевод как воссоздание национально-специфического дискурса" анализу подвергаются переводы указанных выше романов. Нас интересуют 25 Nettels Е. Language, Race, and Social Class in Howells's America. - Lexington. - 1988. - p. 3. 26 Manierre W.R. The Rise of Silas Lapham: Retrospective Discussion as Dramatic Technique// W.D.Howells The Rise of Silas Lapham. An Authoritatian Text. Composition and Background. Contemtorary responses. Criticism./ ed. D.L.Cook. - N.Y. - 1982. - p. 438. 27 Bridgman R. The Colloquial Style in America. - N.Y.: Oxford U.P. - 1968. - p. 75. трансформации, которые претерпевает "изображенная речь" (ее целостный образ) в ситуации радикальной подмены речи "изображающей". В заключении подводятся результаты исследования, намечаются перспективы дальнейшего изучения темы.
Русская речь как макрообраз в романе
Как уже говорилось выше, одним из наиболее важных и интересных средств создания иллюзии жизнеподобия и одновременно художественной типизации в русском романе XIX века является речь персонажей. В письме к П.А. Валуеву от 6 июня 1877 года И.А. Гончаров писал, что читатель от прозы и особенно от воспроизведенных в ней разговоров ждет и жаждет "тех нечаянностей, игры, капризов, смелых и сильных оборотов, огня, того нервного трепетанья, каким кипит живая речь живого человека"51.
Гончаров с удивительной легкостью воспроизводит в романе русский разговорный язык, обильно используя просторечие, обращение к русскому культурному тезаурусу. Речь "обломовцев", включая и посетителей квартиры на Гороховой улице, подчиненная разговорному синтаксису, с его эллипсисами, соединительными союзами, перебоями и короткими предложениями, создает иллюзию "живой" речи. При передаче разговора на письме отсутствует, естественно, экспрессия интонаций голоса и физических жестов, но Гончаров преодолевает все эти препятствия, придает прямой речи персонажей большую выразительность. Изображенная и изображающая речь ("от автора") в романе, разумеется, различны, но в некоторых существенных моментах (в способе функционирования), как мы увидим, неожиданно подобны.
Описать специфику речи персонажей, с опорой лишь на четко выраженные формальные признаки, затруднительно и, вероятно, невозможно, вместе с тем ясно ощущается, что "обломовская" речь (т.е. речь коренных обломовцев, самого Обломова, приятелей, навещающих его в Петербурге, на Гороховой улице) имеет свой ярко выраженный стиль. Альтернативная стилистика также представлена в романе, но, как замечают, например, П. Вайль и А. Генис, звучит явно чуждо, чужеродно: "Все публицистические фрагменты, где голос рассказчика обращается напрямую к читателю, построены в том же рациональном ключе, с той же рассудительной интонацией, с которой говорит сам Штольц. Это - его эго, в котором слышен чужеземный синтаксис слишком правильной русской речи ("мой несравненный, но неповоротливый Обломов")" .
Непосредственно Обломовка описывается только в одной первой главе романа. Но в большинстве ситуаций общения, представленных на страницах романа, Обломов не только фигурирует как один из субъектов, но и "задает тон" в той мере, в какой остается собой (а центральная коллизия романа как раз и связана с вопросом: изменится ли Обломов? а если нет, может ли быть любим, каков он есть?). Перемещаясь в пространстве, главный герой везет с собой и воспроизводит в своем непосредственном окружении обломовскую атмосферу - то изначальное, корневое, из чего происходят его лучшие и худшие человеческие свойства. Не будет преувеличением сказать, что "разговор по-обломовски" - утрированный, подсвеченный иронией, но и окутанный атмосферой поэтического мифа -фигурирует в романе как художественная модель "разговора по-русски".
Большинство ситуаций общения в Обломовке комически отчуждены от какой-либо утилитарности, "пользы дела". Ярким примером нефункционального общения является бесконечный "разговор" старого Обломова с дворовыми. Оно вполне лишено всякого смысла и лишь призвано символизировать сопричастность, сопереживание хозяйственным заботам: "Эй, Игнашка? Чего несёшь, дурак? - спросит он идущего по двору человека. - Несу ножи точить в людскую, - отвечает тот, не взглянув на барина. - Ну неси, неси; да хорошенько, смотри, наточи!" (4:1 ІЗ)53; "Потом остановит бабу: - Эй, баба! Баба! Куда ходила? - В погреб, батюшка, - говорила она, останавливаясь, и, прикрыв глаза рукой, глядела на окно, - молока к столу достать. - Ну иди, иди! - отвечал барин. - Да смотри, не пролей молоко-то. - А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? -кричал потом. - Вот я тебе дам бегать! Уж я вижу, что это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!" (4:113). Обозначенный здесь мотив устойчиво присутствует в повествовании и в дальнейшем, трактуется в комическом, но порой и в лирическом ключе. Сами обломовцы рассматривают общение в основном и именно как символическое свидетельство взаимопроникновенности.
Общение в Обломовке - это принципиально общение "своих" (отметим вновь, что, обосновавшись на Гороховой улице, Обломов создает вокруг себя мини-Обломовку, - общение здесь протекает по тому же принципу, что и в усадьбе). Общение "своих" предполагает, что общающиеся между собой хорошо знают характер и привычки друг друга, имеют общие интересы, общих знакомых, их уклад жизни предопределен, ритуален, предсказуем вплоть до мелочей. Земная жизнь обломовцев подчинена, с одной стороны, природному годовому циклу (весна, лето, осень, зима - годовой цикл расцвета и увядания, - он проецируется и на любовные отношения
Американская речь как проблема
В романах Хоуэллса действие, как правило, развивается посредством диалога: персонажи "проговаривают" происходящие с ними события, а равно и уже произошедшие, и еще только ожидаемые. Действие само по себе не имеет особой значимости, оно важно лишь постольку, поскольку оказывается в центре восприятия персонажей, то есть подвергается обсуждению с разных точек зрения.
Введение прямой речи персонажей в контекст романа (Хоуэллс отмечал этот факт неоднократно) призвано драматизировать действие, придать повествованию живость, создать иллюзию того, что действие происходит "на самом деле", читатель выступает и его наблюдателем, и соучастником.
Можно без преувеличения сказать, что диалоги в романе движут сюжет. Все кульминационные сцены представлены и "обставлены" диалогами. В диалогах персонажи выражают собственную оценку ситуации, дают оценку другим персонажам и их действиям.
Попытки Хоуэллса воспроизвести подлинную речь персонажей были оценены уже его современниками, а также и более поздними критиками. Еще Г.Джеймс писал: "Не has an increasing tendency to tell his story altogether in conversation..." , а современный критик Ричард Бриджмен прямо назвал Хоуэллса "a real and successful pioneer in the . exploration of middle class speech" ("пионером в освоении речи среднего класса")82.
Что касается оценки этой особенности художественной манеры Хоуэллса, то тот же Джеймс писал о ней слегка раздраженно: "Не has an increasing tendency to tell his story altogether in conversations, so that a critical reader sometimes wishes, not that the dialogue might be supressed..., but that it might be distributed, interspaced with narrative and pictorial matter"83. Марк Твен, напротив, высоко оценил мастерство Хоуэллса именно в части владения диалогическим дискурсом. В 1906 году, характеризуя роль и значение диалогов в прозе Хоуэллса, он писал: "sometimes they convey a scene and its condition so well that I believe I could see the scene and get the spirit and meaning of the accompanying dialogue if some one would read merely the stage directions to me and leave out the talk"84.
Действие на страницах романа Хоуэллса, действительно, во многом подобно театральному действию, где основное - диалоги персонажей, а описание обстановки, интерьера, авторские характеристики персонажей, - лишь декорации, даже не самое необходимое условие для полноценного восприятия диалогов. Действие романа как бы разыгрывается на наших глазах.
Хоуэллс со всей ответственностью подходит к проблеме воспроизведения в романе социального разноречия. Вводя прямую речь персонажей в ткань романа, Хоуэллс - в комментариях повествователя - неизменно указывает на специфику их способа говорения, например, диалектные особенности речи Сайласа. Все, без исключения, представители семейства Лэфемов говорят на диалекте. В большей степени повествователь обращает внимание читателей на неправильности речи Сайласа Лэфема (особенно в первой главе романа - в сцене интервьюирования), а также его жены Персис. Неоднократные комментарии повествователя по поводу неправильности речи персонажей характеризуют их социальное происхождение: "he called it rud" (p. 875), "he said doos, of course" (p. 893). В речи персонажей часто воспроизводится фонетический вариант произношения: "I guess he aim in anything" (p. 885), "All right. You haint ever rode behind that mare yet" (p. 890), "Well, he aim a bad-looking fellow..." (p. 912) "I wonder what the Ongpeer style is?" (p. 898), акцентируется отклонение речи персонажей от грамматической нормы: "I m satisfied where we be" (p. 889), "...I want you should see me let her (the horse) out once" (p. 890), "It don t hold a candle to the water side of Beacon" (p. 910). В контрасте с речью Лэфемов подчеркивается утонченная, грамматически и фонетически безукоризненная, речь представителей семейства Кори, часто опосредованно - через обсуждение ими речи Лэфемов. Делясь своим впечатлением от первой встречи с полковником Лэфемом, Томас Кори говорит отцу: "How can you expect people who have been strictly devoted to business to be grammatical?" (p. 918). В свою очередь, обсуждая поведение Лэфема на ужине, Кори-старший признается жене, что больше всего его потрясло не поведение Лэфема, которое, по его словам было "прилично" ("well enough" (p. 1111)), а именно их речь - "their conversation was terrible" (p.llll). Речь Пенелопы, самой "образованной" из Лэфемов, описывается так: "Her talk was very unliterary and its effect hardly conscious" (p. 983).
Повествователь в романе. Его роль и функции
С индивидуализированностью речи в романе Хоуэллса связан в значительной степени эффект объективности повествования. Речь персонажей выступает их основной характеристикой, в процессе говорения происходит выяснение позиций, интерпретация и оценка событий.
Американский исследователь У.Манньер пишет, что в романе "Возвышение Сайласа Лэфема" можно увидеть языковую стратификацию общества, которая является отображением стратификации социальной: "Dramatic fragmentation reveals social fragmentation: a world at odds with itself, characterized by isolation, cross purposes, and misunderstanding" . Драматическая фрагментарность, дифференцированность - одна из основных характеристик действительности, по Хоуэллсу, проявляющаяся, в том числе, в способе адресования повествователя к подразумеваемому читателю (implied reader). Общение между повествователем и читателем, как и общение между персонажами, носит прагматическо-познавательный характер. Речь повествователя, ее способ организации, как бы приглашает читателя принять участие в обсуждении, сформулировать свое отношение к происходящему (в контексте романа важно не столько описанное событие, сколько следующее за ним обсуждение).
Обильное введение прямой речи в роман стирает границы между читателем и персонажем, всегда ощутимые в произведениях, где присутствует всезнающий повествователь, одна из непосредственных задач которого, - изъяснить и объяснить читателям действия персонажей.
В романе "Возвышение Сайласа Лэфема" объективный повествователь хотя и присутствует, но как бы "растворен" в повествовании, лишь изредка мы наталкиваемся на местоимение "I" и слышим "живой голос" рассказчика, обращенный непосредственно к нам, к читателям. Как правило, местоимением "I" сопровождаются риторические декларации общего характера, не имеющие прямого влияния на само повествование или его интерпретацию, например, "I do not know how it is that clergymen and physicians keep from telling their wives the secrets confided to them" (p. 1199). Повествователь допускает в контекст романа и личностные восклицания: "Heaven knows in what measure the passion of her soul was mixed with pride..." (p. 1069), "Heaven knows how they knew it" (p. 1017). Например, Сайласа Лэфема и его жену Персис повествователь с сочувствием называет "these poor outcasts of sorrow" (p.981). Высказываются суждения о проблемах семейной жизни: "The silken texture of the marriage tie bears a daily strain of wrong and insult which no other human relation can be subjected to without lesion..." (p. 904); о способах проведения лета в Бостоне или вне его: " if you go out of town early, it seems a very long summer when you come back in October; but if you stay, it passes swiftly, and seen foreshortened in its flight, seems scarcely a month s length" (p. 976) и т.д. Наконец роль повествователя в романе представлена монологическими пассажами, заключающими в себе обобщения человеческого опыта, жизненные наблюдения.
"If you go out of town early, it seems a long summer when you come back in October; but if you stay, it passes swiftly, and, seen foreshortened in its flight, seems scarcely a month s length" (p. 976); "The silken texture of the marriage tie bears a daily strain of wrong and insult to which no other human relation can be subjected without lesion; and sometimes the strength that knits society together might appear to the eye faltering faith the curse of those immediately bound by it" (p. 904); "If the husband and wife are blunt, outspoken people... they do not weight their words; if they are more refined, they weigh them very carefully, and know accurately just how far they will carry, and in what most sensitive spot they may be planted with most effect" (p. 904).
Таким образом повествователь не "возвышается" над текстом, а "погружен" в него, наравне с персонажами, а те, соответственно, "предоставлены сами себе". Они раскрываются не иначе, как посредством собственных поступков и их обсуждения. В авторской речи широко используется прием отстранения - в частности, широко применяются наречия, указывающие на субъективное восприятие, и заменяющие их обороты: perhaps, probably, as if, seemed, it is questionable if, must have88. Повествователь иногда позволяет себе отдельные замечания по ходу повествования, которые должны привлечь внимание читателя. Так, описывается сцена ужина у Кори, в связи с чем повествователь замечает: "Robert Chase, the painter, had not come, and James Bellingham was not there; so that the table really
Проблемы воссоздания образа русской речи в англоязычном переводе романа И.А.Гончарова "Обломов"...
Выше уже шла речь о том, что в XIX веке в России происходит осознание перевода как средства духовного общения народов. Уже в 1836 году в обзорной статье "Ничто о ничем", критикуя переводческий произвол "Библиотеки для чтения", В.Г.Белинский подчеркнул, что переводы делаются "для людей, или не знающих иностранных языков, или знающих, но не имеющих средств пользоваться иностранными книгами", а эти люди читают переводы "не дня одной забавы, даже и не для одного эстетического наслаждения, но и для образования себя, чтобы иметь понятие, что пишет тот или другой иностранный писатель и как пишет .
Художественный текст уже осознается как авторская "модель мира", погруженная в специфическую культурную среду, чему способствует передача специфически организованной речи в произведении.
В другой статье, 1838 года, Белинский указывал: "Близость к подлиннику состоит в передаче не буквы, а духа создания"94. Но, выдвинув это утверждение, Белинский затруднялся определить, как же следует передавать этот "дух". При этом он понимал, что между языками существуют различия: "Каждый язык имеет свои, одному ему принадлежащие средства, особенности и свойства, до такой степени, что для того, чтобы передать верно иной образ или фразу в переводе иногда их должно совершенно изменить. Соответствующий образ, так же как и соответствующая фраза, состоит не всегда в видимой соответственности слов: надо, чтобы внутренняя жизнь переводного выражения соответствовала внутренней жизни оригинального"95. Уязвимость такой трактовки перевода Белинский осознал позже.
Осознание самобытности литературы привело к тому, что в 40-е годы русские переводчики все чаще и сознательнее полагали своей задачей воссоздание национального колорита оригинала. О Гнедиче, переводчике "Илиады", Белинский писал, что тот "умел схватить в своем переводе отражение красок и аромата подлинника, умел уловить колорит греческого созерцания и сделать его фоном картины своего перевода"96. Высоко оценивая выполненный Я. К. Гротом перевод поэмы шведского поэта Тегнера "Фритиоф, скандинавский богатырь", Белинский подчеркивал, что переводчик "умел сохранить колорит скандинавской поэзии подлинника, и поэтому в его переводе, есть жизнь, а это уже великая заслуга в деле такого рода!"
Гончаров, со своей стороны и в отношении собственных текстов, на возможности перевода смотрел скептически именно потому, что исходил из убеждения, что впечатление национального колорита, неповторимости, достигается не только формально, но и функционально, т.е. не за счет специфических особенностей текста, которым можно и нужно подобрать эквивалент, но и за счет - куда более трудноуловимой - специфики дискурса - взаимодействия с читателем.
Национальная доминанта, как было отмечено выше, обладает исключительной важностью для Гончарова. Наряду с Гоголем и Островским, И.А. Гончаров причислял себя к числу "тесно 112 национальных живописцев быта и нравов русских", которые, по его твердому убеждению, "не могут быть переводимы на чужие языки без ущерба достоинству их сочинений. Ибо что вне этих картин и сцен быта скажем иностранцам нового и яркого самое создание их сочинений?" (8: 450). Наиболее непереводимой, по мнению Гончарова, оказывается именно драматическая составляющая прозы. Он отмечает, что драматическое произведение в целом хуже поддается переводу (сравнительно с повествовательской прозой). В письме к П.Б.Ганзену (1846 - 1930), датско-русскому литератору, переводчику и, что не менее важно, единомышленнику писателя, Гончаров поднимает проблемы перевода художественного произведения. Гончаров советует Ганзену "окончательно овладеть русским языком"98, "русскою разговорною речью"99, т.е. "духом нашего языка"100, для того, чтобы потом заняться переводом наисложнейшего для перевода жанра - драматических произведений. Гончаров с подозрением относится к переводам собственных произведений на другие языки: "не люблю, чтобы меня переводили" (8: 411) - как и вообще к способности одной национальной общности адекватно понять национальное своеобразие другой: "... все действующие лица в моих сочинениях, нравы, местность, колорит -слишком национальные, русские - и от того, казалось мне всегда, они будут мало понятны в чужих странах, мало знакомых... с русской жизнью!" (8: 258).
