Лингвокультурологические аспекты плановых международных языков :На фоне этнических языков Мельников Александр Сергеевич

Содержание к диссертации

Введение

1. Предпосылки появления культурно значимой функции у плановых международных языков апостериорного типа и некоторые ее конкретные проявления в эсперанто 40

1.1. Наиболее общие предпосылки культурно значимой функции плановых международных языков 59

1.2. Культурно значимая функция эсперанто, основанная на особенностях его проективной структуры и реального функционирования 92

2. Людическая коммуникация и игра слов как средство культурно значимой функции плановых международных языков 137

2.0. Введение 137

2.1. Феномены и процессы в языке эсперанто, используемые для людическои коммуникации 175

2.2. Лексико-грамматические предпосылки игры слов и людическои коммуникации 188

2.2.1. Игра слов и людическая коммуникация, основанные на паронимии188

2.2.1.1. «Анатомия» паронимов, используемых в игре слов и людическои коммуникации 192

2.2.1.2. Типы сходства с точки зрения морфологических свойств обыгрываемых паронимов 194

2.2.1.3. Типы сходства с точки зрения компактности обыгрываемых единиц 201

2.2.2. Игра слов и людическая коммуникация, основанные на омонимии и полисемии : 227

2.2.3. Игра слов и людическая коммуникация, основанные на полисемии и амфиболии, обусловленной эллипсисом 239

2.2.3. Клише и лингвокультуремы как основа людическои коммуникации на эсперанто 244

2.2.4. Игра слов и людическая коммуникация, основанные на намеренно неверном использовании синонимов и антонимов 254

2.3. Словообразовательные предпосылки игры слов и людическои коммуникации 257

2.4. Синтаксические предпосылки игры слов и людическои коммуникации 258

2.5. Лексико-грамматические и синтаксические преобразования, используемые для игры слов и людической коммуникации 260

2.6. Предпосылки игры слов и людической коммуникации на уровне дискурса 261

2.7. Специфика игры слов, людической коммуникации и шуток на эсперанто 265

3. Языковая личность типичного «носителя планового международного языка» и интертекстуальность в культуре социума эсперантистов 271

3.1. Особенности языковой личности типичного эсперантиста 293

3.2. Языковая личность типичного эсперантиста и интертекстуальность в культуре социума эсперантистов 330

4. Элементы специфической культуры квазиэтноса эсперантистов и их отражение в языке и речи 360

4.0. Введение 360

4.1. Реалии в этнических языках и в эсперанто 375

4.2. Тематика фоновых знаний типичного эсперантиста 393

4.2.1. Знания об истории и современности эсперанто-движения 393

4.2.2. Знания из области эсперантской литературы и литературоведения .434

4.2.3. Знания из области СМИ на эсперанто 465

4.2.4. (Около)лингвистические знания, связанные с языком эсперанто 470

4.2.5. Знания из области интерлингвистики 486

4.2.6. Знания о выдающихся преподавателях эсперанто и наиболее успешных методах преподавания эсперанто 490

4.2.7. Знания о символах эсперанто-движения 492

4.3. Способы отражения специфической культуры социума эсперантистов в языке и дискурсах на эсперанто 509

4.4. Источники и механизм образования эсперантонимов 522

5. Заключение 530

• Наиболее общие предпосылки культурно значимой функции плановых международных языков
• Феномены и процессы в языке эсперанто, используемые для людическои коммуникации
• Особенности языковой личности типичного эсперантиста
• (Около)лингвистические знания, связанные с языком эсперанто

Введение к работе

Настоящий труд посвящен возможностям плановых международных языков, в первую очередь языка эсперанто, создавать, сохранять и передавать культурные ценности в процессе меэюкулътурнои коммуникации. Он включает рассмотрение лингвистических и экстралингвистических предпосылок возникновения культурно значимой функции языка, общих для всех языков и характерных только для ПМЯов (и конкретно Эо), а также изучение языкового оформления культурно значимых феноменов, процессов, ценностей и т. д. культуры на ПМЯе. В работе прослежено возникновение особой культуры Эистов, определен круг специфических фоновых знаний социума Эистов и выявлены языковые средства фиксации этого нового типа культуры. Поскольку культурно значимая функция языка обычно связывается с художественным творчеством как одним из существеннейших ее проявлений, особое внимание уделено тропеическим средствам Эо, ассоциативным связям и коннотациям в речи на нем, а также людической коммуникации, включая игру слов как ее частный случай, являющейся важнейшим структурным элементом лингвокреативной деятельности. Проанализирована также специфика языковой личности так называемого типичного Эиста.

Обсуждаемая тема актуальна в двух аспектах — собственно научном и прикладном. Говоря о первом, современные исследователи, в частности, Ю. Н. Караулов, отмечают, что в языкознании в течение последних 30 лет идет постоянное расширение семантической составляющей анализа «от изучения значения слов и словосочетаний — до исследования значения предложений, семантических полей и целых текстов. То есть расширение идет в направлении от значения к знанию» (здесь и далее выделено нами; иные случаи оговорены специально. — А. М.), что дает возможность «говорить теперь о функционировании наряду с когнитивной психологией, также когнитивной лингвистики» [Караулов, Красильникова 1989: 3-4; см. также: Gardner 1985]. Кроме того, вследствие возрастания интенсивности международных контактов и процесса глобализации , все большее внимание привлекают проблемы межкулътурной коммуникации. В свою очередь, как когнитивный, так и транс- или интерэтнический аспекты общения связаны с решением проблемы соотношения культуры и языка. С одной стороны, как отмечал еще Г. О. Винокур, «... язык есть условие и продукт человеческой культуры, и поэтому всякое изучение языка неизбежно имеет своим предметом самое культуру [...]. Конкретная история каждой отдельной культуры так же мало похожа на все остальные, как мало похож на остальные и созданный данной культурой язык» [Винокур 1959: 210].

Поэтому «Всякий языковед, изучающий язык данной культуры, тем самым, хочет он этого или нет, непременно становится исследователем той культуры, к продуктам которой принадлежит избранный им язык» [там же: 211].

Одновременно проблема «язык и культура» «обретает новое дыхание и в связи с известным движением в области методик преподавания иностранных языков, внутри которой наблюдается серьезный, концептуальный поворот от атомарного подхода к отдельным явлениям культуры изучаемого языка, преимущественно в лексике и фразеологии данного языка — к проблематике этнолингвистики и вырастающей на ее основе лингвокультурологии, а также к современной концепции диалога культур » [Бельчиков 1999: 201].

Для последней существенно, что «Язык является не только средством выражения культуры, но и в известном смысле ее существенной, органической частью, поэтому овладение любым языком, особенно в условиях повседневных контактов с другой этнической общностью, означает обычно и приобщение к ее культуре» [Никольский 1986: 93].

Все это привело к возникновению и развитию новой филологической дисциплины — лингвокультурологии, которая изучает культурные ценности и нормы, исследует коммуникативные процессы порождения и восприятия речи,

опыт языковой личности и национальный менталитет, дает системное описание языковой «картины мира», изучает взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в его функционировании, отражает этот процесс как целостную структуру единиц в единстве их языкового и внеязыкового (культурного) содержания [см.: Воробьев 1999: 125-126; Воробьев 1997; Стол 2000].

В рамках лингвокультурологического подхода изучается, в частности, взаимоотношение языка и культуры, в том числе в рамках проблем межкультурной коммуникации (О. Р. Бондаренко, Д. Б. Гудков, А. А. Залевская, В. В. Красных, Е. Ф. Тарасов), формы отражения культуры в языке (В. И. Карасик, В. И. Шаховский, Р. Водак), язык как код культуры (В. М. Савицкий), специфика вербального моделирования мира в разных национальных культурах (Г. Д. Гачев, В. А. Звегинцев, В. Н. Телия), речевое отражение этнического поведения (Ю. А. Сорокин), особенности национальной личности, проявляющиеся в языке, национальные социокультурные стереотипы речевого общения и культурно-обусловленные сценарии (А. Вежбицкая, В. В. Воробьев, Ю. Е. Прохоров, Н. В Уфимцева), национальные особенности языковой личности, языкового сознания и менталитета народа, отраженного в языке и прецедентных текстах (Ю. Н. Караулов, А. А. Леонтьев), концептосфера (Д. С. Лихачев), культурные концепты (Ю. С. Степанов), теория прецедентных текстов (Н. Д. Бурви-кова, И. В. Захаренко, В. Г. Костомаров). Для лингвокультурологии характерен многоаспектный подход к решению проблемы «язык и общество», к описанию национальной языковой личности, к анализу «текста в контексте», т. е. к сочетанию социолингвистики с анализом дискурса (Р. Водак, Э. Лассан) [ср.: Кули-нич 2000: 3-4].

Наконец, в рамках лингвокультурологического аспекта межкультурной коммуникации важнейшее значение имеет конкретный язык общения. В. И. Ко-духов относит вопрос о международном языке к числу наиболее важных задач, поставленных историческими событиями перед языкознанием [см.: Кодухов 1974: 13], а В. П. Григорьев считает одной из актуальнейших проблем, стоящих перед Россией, формулирование интерлингвистических перспектив русского языка, вспомогательных международных языков, «клуба мировых языков» и единого языка будущего [см.: Григорьев 1990: 70-76]. О том, что рационализация человеческого общения, сознательное воздействие на естественные человеческие языки, проблемы языка отдаленного будущего и современного МЯа стоят в числе наиболее важных социолингвистических проблеем, писали и многие другие (см., напр.: [Ахманова 1977: 37; Бондалетов 1987: 17-18; Якубинский 1986: 72 и ел.]). Почему это действительно важно? Один ответ понятен без особых комментариев — это необходимость тесного общения культур и народов. Но вот другой аспект — на каком языке следует вести культурный обмен — адекватно осознается далеко не всеми.

Обратимся для начала к ситуации в области международной коммуникА-ции. До сегодняшнего дня «официально признанными» средствами (т. е. теми, которые используются для транснациональных контактов на уровне субъектов международного права в рамках межгосударственных отношений и в межправительственных организациях, во время официальных визитов и международных мероприятий и т. д. со статусом официальной государственности) были и являются этнические языки. Каковы преимущества и недостатки этого явления? К первым относится функциональная развитость этнического языка (и, следовательно, богатство языковых форм обеспечения этих функций), а также его устойчивый базис — соответствующий этнос и государство, обладающие материальными и властными ресурсами для продвижения своего языка. Но эти же факторы являются и недостатками.

С точки зрения чисто лингвистической «международный» английский или русский языки не в устах его носителей претерпевают определенную трансформацию в сторону упрощения (фактически пиджинизации и креоли-зации за счет непроизвольного исключения нелогичностей и сложностей), которое достигает такого масштаба, что правильным (по нормам, соблюдаемым самими носителями) языком пользуется лишь незначительная часть общего количества говорящих. Возникают этнолингвистически обусловленные интер-феролекты. (О вариантах полиэтнического английского языка см., напр.: [Домашнее 1988: 103-104; Социальный контекст 1985]). Из этой же сферы и неко-торые проблемы евролингвистики . Об интерференционном варианте/диалекте (П)МЯа специально мы говорили в работе [Мельников 1990в: 121-126], в которой предложили и свой термин интерференциолект (новая форма, интер-феролект, кажется нам более удачной).

Однако гораздо важнее культурно-политическая и экономическая составляющие. Язык неразрывно связан с культурой и этносом, а последний с экономикой. А потому он — не только средство общения и неотъемлемый элемент культуры, но и социально-политическое орудие. Упомянем лишь два аспекта последствий применения неавтохтонного языка: 1) внутри полиэтнического государства; 2) в международном общении. В первом случае нежелательным последствием является закрепление социального (а, следовательно, и экономического) неравенства внутри страны. Ср.: «Одной из причин, объясняющих прочность позиций западноевропейского языка [...], является заинтересованность высших элитарных и образованных кругов в его сохранении и, следовательно, в обеспечении своего привилегированного положения» [Никольский 1986: 45]. «Арабизация высшего образования в Ливане встречает решительное сопротивление, прежде всего со стороны реакционных кругов, которые [...] усматривают во французском языке важнейшее средство для сохранения привилегий выходцев из имущих классов на получение высшего образования» [Шагаль 1987: 188].

Обсуждение этой проблемы не входит в задачи нашего исследования. Но мы поговорим подробнее о последствиях применения неавтохтонного языка в международном общении, поскольку это касается языковой политики любого государства.

Если бы в международном общении более или менее равноправно участвовали все языки, то культурно-политическое влияние (и экономические последствия для соответствующего государства и его граждан) каждого уравновешива 2 См., напр.: [Eurolinguistik 1999; Global eurolinguistics 2001; Reiter 1995: 30-39]. лось бы всеми другими. Но реальное положение дел совершенно иное. Процесс глобализации объективно требует сокращения средств общения до минимально возможного — одного языка, а культурного разнообразия — до единой планетарной культуры. При этом последняя преподносится как устранение распрей и национальных предрассудков, а на самом деле «мыслится как растворение локальных, национальных общностей и создание космополитических ценностей по американскому образцу» [Каграманов 1985: 74-75]. Почему именно американскому? В статье «Американская культура штурмует мир» (опубликована в газете «US News and World Report», 1977, June, 27. P. 54) ее автор утверждает, что эта культура все энергичней захватывает различные регионы земного шара, чему способствует «распространенность английского языка, активная позиция правительства, которое выступает заказчиком [экспортных] культурных мероприятий, и, наконец, жизненная сила американской культуры» [Каграманов 1985: 38]. Обратим внимание, что распространенность английского языка автор поставил на первое место, а «жизненную силу» на последнее. В своей книге «Английский язык как глобальный» [Кристал 2001] Д. Кристал довольно подробно рассмотрел объективные предпосылки нынешнего статуса английского языка в мире, при этом деликатно обойдя молчанием целенаправленные усилия правительств Британии и США по распространению, а иногда и навязыванию их родного языка. И это неслучайно. И цель этой книги, и усилия англоговорящих стран и элиты, владеющей английским языком, вольно или невольно направлены на придании ему «высшей власти» в области международного общения.

Каковы все же предпосылки и последствия нынешнего положения английского языка как приоритетного средства официального транснационального общения? Прежде всего они связаны с экономикой. Как известно, после первой мировой войны США из передовой в социально-политическом отношении страны превращаются в промышленно-технического лидера. Успехи в научно-технической революции закрепляют, по крайней мере на время, передовые позиции и в других областях. Возникает культ американского «массового искус ства». Растет престиж английского языка. Страна (точнее, ее правящие круги) пытается навязать свое видение мира всей планете.

Как говорил министр культуры Франции Жак Ланг, народы подвергаются воздействию стандартизированных программ, которые «нивелируют национальные культуры и пропагандируют, навязывают нам определенную модель жизни [...], хотя этот финансовый и интеллектуальный империализм [...] не направлен на захват чужих территорий, он захватывает сознание людей [...]. Речь идет, по существу, о своеобразной форме вмешательства во внутренние дела государства, или, точнее говоря, о наиболее опасной форме вмешательства — об интервенции в сознание граждан других стран» [цит. по: Каграманов 1985: 49-50].

Если в 1960-е гг. американизм воспринимался его противниками в Западной Европе как внешняя угроза, то в 1980-х гг. — как внутренняя. «Быт, нравы, даже язык несут на себе глубокий отпечаток заокеанских влияний [...]. Экспансия заокеанской массовой культуры не только угрожает культурной самобытности западных европейцев. Она существенно облегчает американское политическое, военное и экономическое проникновение в западной части нашего континента (а теперь уже и во всем мире. — А. М.)» [там же: 4-7].

Одним из объективных показателей способностей одной нации к пониманию другой является уровень изучения иностранных языков. По признанию самих американцев, в этой области США находятся в бедственном положении прежде всего из-за американизации мира [см.: там же: 45]. Иными словами, США не столько равноправно участвуют в международном культурном обмене, сколько навязывают всему миру свою культуру, а через нее и свои ценности, получая, кстати сказать, огромные экономические выгоды за счет уменьшения потребности в изучении иностранных языков.

Однако всякий процесс имеет две стороны, а на всякое действие есть противодействие. Как отмечает В. Г. Гак, «в Западной Европе тенденции к экономической и политической интеграции парадоксальным образом сочетаются с тенденциями к культурно-языковой диверсификации»,существенную роль в которых «сыграло расширение демократических и гуманитарных воззрений» [Гак 1989: 104]. Говоря об аналогичных процессах интеграции и дезинтеграции в применении к русскому языку и финно-угорским народам России, А. Г. Красильников отмечал, что глобализационным тенденциям в информационном обществе противостоят имманентные тенденции диверсификации информационных услуг, возникающие под давлением потребностей национального, регионального, локального или индивидуального масштаба, а «Активное и массовое использование индивидами иноэтнической информационной среды осознается этносом как нежелательная перспектива полного растворения в более сильной в информационном плане культуре».

При этом «Перспектива выживания (этнических культур. — А. М.) будет определяться усилиями, предпринимаемыми обществом сегодня» [Красильников 2000: 41-42].

Хотя роль английского языка в официальных международных связях Европы неуклонно растет, одновременно в международных организациях провозглашается принцип равноправия всех языков. И сейчас Европа стоит перед выбором: либо отказаться от демократического принципа, либо менять существующее положение и лишать английский язык его привилегий. Отметим в этой связи, что Германия бойкотировала в 1999 и 2001 гг. некоторые мероприятия Европейского Союза из-за отказа их организаторов обеспечить перевод на немецкий язык (см.: [Esperanto aktuell: 2001, 1, 13]).

Аналогичная дилемма (слепо приспосабливаться к сложившейся ситуации путем улучшения преподавания иностранных языков или последовательно, медленно, но неуклонно менять установившийся порядок) стоит перед Россией, Белоруссией, Украиной и др. странами. Фактически это важнейший вопрос языковой политики. Для принятия решения необходимо рассмотреть основные теоретические возможности и фактическое состояние дел в области международной коммуникации.

До сих пор мы не затронули еще одну важную составляющую межкультурной коммуникации — психологическую. Неродной этнический язык всегда остается для его пользователя иностранным, а сам коммуникант — чужаком.

Вклад иностранца в неродной для него язык оценивается лишь как отклонение от нормы (мы называем это интерферолектом). Иначе в случае с ПМЯом, когда его пользователь является полноправным членом соответствующего языкового (и культурного) коллектива, участвующего в косвенной нормализации и развитии ПМЯа. Важно также, что говорящий на иностранном языке всегда испытывает в той или иной степени чувство неполноценности, поскольку он не может так же свободно выразить свою мысль, как его собеседник, пользующийся своим родным языком. При общении на ПМЯе (или на этническом языке, неродном для обоих собеседников) описываемая фрустрация исчезает. Показательно, что свыше 43% опрошенных Эфонов отметили большую уверенность в себе при пользовании Эо, чем иностранным языком, а еще около 30% заявили даже, что в Эо они чувствуют себя так же уверенно, как в родном языке, или же несколько меньше [Rasic 1994: 162].

Выше мы говорили о так называемом официальном общении. Но существует и принципиально иная форма — народная дипломатия : неформальное непосредственное общение граждан в рамках личных и международных встреч самого разного толка, в неправительственных международных организациях, культурные контакты через посредство периодики, книг, радио и искусства с вербальным компонентом (пение, театр и т. п.). В этой сфере наряду с этническими языками применяются и плановые международные языки (ПМЯи). Причем этот (второй) путь имеет более чем столетнюю историю и в реальном мире представлен достаточно массово. Как пишет А. Мартине: «Не так давно представление какого-либо языка как искусственного было бы чем-то самым худшим из того, что можно было бы о нем сказать [...]. В более близкие времена языковое планирование стало модным, по меньшей мере, в некоторых кругах [...]. Будучи ребенком, я испытал то, что сегодня мы называем языковыми контактами и что убедило меня в тщетности большей части критики, направленной против плановых языков [...], я пришел к заключению, что в международных контактах языковая коммуникация намного легче и полезнее, если она происходит на языке, который не является родным ни для одного из собеседников [...]. Как сказал мне немецкий идист [...], Эсперанто — он срабатыва-ет/работает (it works)! » [Martinet 1989: 3-5].

Не случайно проблемой ПМЯа занимались многие крупнейшие лингвисты. К вопросам интерлингвистики обращались Р. Раек и Г. Шухардт. Н. С. Трубецкой рассматривал проблемы идеальной фонологической системы ПМЯа [Trubetzkoy 1939; рус. перевод: Трубецкой 1987: 15-28]. О. Есперсен писал на интерлингвистические темы [Jespersen 1931; 1962] и дал в 1931 г. определение интерлингвистики. Он же вместе с И. А. Бодуэном де Куртенэ был вице-председателем Делегации по принятию международного вспомогательного языка (1901-1910 гг.; подробнее о Делегации см.: [Кузнецов 19826: 13-14]), сам стал автором ПМЯа Novial и председательствовал в 1930 г. на конференции Ассоциации международного вспомогательного языка — International Auxiliary Language Association (IALA). В рамках последней впервые в истории лингвистики произошел широкий обмен мнениями, в котором приняли участие Ш. Бал-ли, А. Сеше, С. Карцевский, У. Коллинсон, А. Дебруннер, Э. Герман, О. Функе и др. Под непосредственным воздействием этой конференции проблемы интерлингвистики были включены в повестку дня II Международного лингвистического конгресса (Женева, 1931 г.) [см.: Кузнецов 19826: 17]. Ф. де Соссюр и А. Мейе принимали Эо не как теоретическую возможность, а как реально существующий факт [Meillet 1928: 268]. И. А. Бодуэн де Куртенэ, как и У. Коллинсон, был убежденным сторонником идеи международного языка вообще и Эо в частности [см.: Бодуэн де Куртенэ 1907: 139-140; 1908: 144-160; Григорьев 1960а: 53-66; Кузнецов 19826: 18; Planschprachen 1976: 59-110]. Активное участие в разработке интерлингвистических идей принял А. Мартине, возглавлявший в 1946-1948 гг. IALA [см.: Кузнецов 19826: 18; Martinet 1946: 44]. Треть исследования Э. Вюстера [Wuster 1931], заложившего фундамент новой научной дисциплины — общей терминологии, посвящена ПМЯу. Этот же автор, владевший Эо, ввел в обиход термины эсперантология (далее — Элогия) [Wuster 1978: 209] и плановый международный язык. (О вкладе Вюстера в терминологию и Элогию см., напр.: [Blanke 1994; 1997b: 315-334].) Другой известный терминолог, Э. К. Дрезен, до сталинских репрессий возглавлял Союз Эистов советских республик. Из наших современников о возможностях Эо как языка межкультурного общения писали: известный специалист в области семиотики У. Эко (см. его книгу «В поисках совершенного языка» на итальянском языке [Eco 1994b] и Эо [Есо 1996], а также его мысли в документе [Есо 1994а]), специалист в области языковой политики Т. Скутнабб-Кангас (см., напр., ее труд «Геноцид языков в системе образования — или всемирное разнообразие и права человека?» [Skutnabb-Kangas 2000]). Об «экологических нишах» для ПМЯов в рамках «лингвистической экологии», о «лингвофагии», которой призван противостоять ПМЯ, о возможной судьбе ПМЯов говорили С. Н. Кузнецов, Г. А. Цыхун, А. Чити-Бателли и др. [Кузнецов 1988: 70; Цыхун 1988: 71; van Themaat 1985, 26-27; Communication 1987]. Разным аспектам интерлингвистики и Элогии посвящены книги, вышедшие в 1980-х гг. по материалам докторских диссертаций, защищенных в Америке, Англии, ГДР, Италии, Франции и др. странах (см.: [Ari 1983; Blanke 1985; Forster 1982; Hagler 1971; Lo Jacomo 1981]), статьи в журнале «Вопросы языкознания» [Ахманова, Бокарев 1956: 65-78; Дуличенко 1995а: 111-122; 19956: 39-55, Исаев: 1987: 83-94].

Проблемы ПМЯа трижды выносились на основные форумы языковедов — международные конгрессы лингвистов. В 1931 г. интерлингвистическую тематику обсуждали О. Есперсен, Э. Сепир, А. Мейе и др., в 1948 г. — А. Мартине и др., а в 1987 г. работал «Круглый стол по интерлингвистике и плановым языкам». Причем, если на предыдущих конгрессах языковеды спорили о принципах построения ПМЯа, то в 1987 г. упор был сделан на осмысление 100-летней практики реального функционирования единственного проекта ПМЯа, выдержавшего испытание временем, — эсперанто.

Существенно, что в последнее время работа Эистов начала привлекать интерес специалистов в области языковой политики. Так, в рамках 81-го Всемирного конгресса Эистов (UKE), состоявшегося в Праге в 1996 г., была проведена серия семинаров по языковым проблемам международного общения: о языковой политике и языковой демократии, роли и месте языков в системе интернационального и транснационального воспитания. Кроме ученых-эсперанто-логов и эсперантистов, в них приняли участие: автор книги «Языковой империализм» , известный исследователь этой проблемы Р. Филлипсон, ранее работавший помощником Генерального секретаря ООН; представители и специалисты из ООН, Европейского бюро по использованию языков минимального распространения, рабочей группы по проблемам языка Европейского сообщества, Международной академии по юридическим вопросам в области языка, Транснациональной радикальной партии, Европейского парламента и др. Все они высоко оценили возможности Эо в этой сфере, о чем говорят следующие их высказывания: «И в будущем вы можете рассчитывать на поддержку ЮНЕСКО» (глава сектора образовательных и воспитательных программ Дж. Пот); «Если в предстоящие годы слово Эсперанто снова зазвучит в дискуссиях, я больше не буду испытывать желания смеяться, потому что поняла серьезность этого феномена» (М.-Ж. де Сен Робер, руководитель секции терминологии и технических документов Женевского отделения ООН); «Хотя я много читал об Эо раньше, возможность оказаться непосредственным свидетелем его функционирования стала самым убедительным доводом» (Р. Филлипсон, Роскильдский университет, Дания) [Esperanto: 1996, 9, 154].

Решено продолжить совместную работу.

Наиболее известными советскими и русскими интерлингвистами были или являются профессора Е. А. Бокарев (1904-1971; Институт языкознания АН СССР/РАН), В. П. Григорьев (Институт русского языка АН СССР/РАН), А. Д. Дуличенко (Тартуский университет), С. Н. Кузнецов (МГУ). См., напр., их принципиально важные труды: [Ахманова, Бокарев 1956: 65-78; Бокарев 1928: 129-135; 1976: 12-20; 1982; Григорьев 19606: 3-7; 1966а: 37-46; 19666: 49-52; 1976: 12-20; Дуличенко 1982: 69-93; 1983а: 89-121; 19836; 1986: 32-44; 1988а: 3-23; 19886: 35-40; 1988в: 3-7; 1990; 1995а, 19956; Кузнецов 1982а: 15-37; 19826; 1982в; 1984; 1987].

Огромную поддержку интерлингвистическим начинаниям оказывал член Международной академии эсперанто и Академий наук Венгрии, Финляндии и

Эстонской ССР П. А. Аристэ. При его содействии А. Д. Дуличенко начал в 1982 г. выпуск сборников «Interlinguistica Tartuensis» [Interlinguistica Tartuensis 1-7] в серии «Ученых записок Тартуского государственного университета», посвященных исключительно интерлингвистике.

При рассмотрении ПМЯов важен не только сугубо лингвистический аспект. Многие интерлингвисты, в том числе X. Тонкий, подчеркивали, что происхождение МЯа связано больше, чем только с идеей языка [Esperanto: 1986, 2, 23-24]. Это — вопрос языковой политики и мировоззрения в целом. Не случайно в докладе рабочей группы Министерства просвещения Финляндии говорится, что «преимущества Эо, особенно легкость овладения им, его нейтральность в международных отношениях и его значение в воспитании интернационализма неоспоримы» [Esperanto: 1984, 6, 102].

Именно то, что Эо является носителем интернационалистских идеалов, привело к запрету на его преподавание в Португалии времен Салазара [см.: Port 1975: 2]. В целом история преследований идеи Эо как нейтрального средства международного общения и Эистов как ее носителей включает прецеденты из десятка стран, а самые значительные из них относятся к фашистской Германии и сталинскому СССР, ибо, как сказано С. Н. Кузнецовым в послесловии к книге немецкого политолога У. Линса «Опасный язык», содержащей более 500 страниц описаний «войны против Эо»,

«Эо получает ярлык опасного со стороны тоталитарных режимов» (перевод с Эо из:

[Kuznecov 1990: 546]).

По мнению И. Сердахеи, изучение Эо способствует мышлению в масштабах планеты [см.: Szerdahelyi 1976b: 12], которое (мышление) строится на основе интеграции, исходящей из реальной общности человечества, но с учетом культурных и языковых различий, которые на уровне этноса должны быть сохранены. Сопоставим это с «глобалистской» интерпретацией, предполагающей их полное стирание и уподобление одной, «высшей» (= американской) культуре при поощрении процесса лингвофагии.

Таким образом, актуальность исследования определяется как общетеоретическими задачами прояснения механизмов взаимодействия языка и культуры, так и его прикладным аспектом, связанным с проблемой расширения и углубления культурных контактов не только между странами и организациями (через их официальных представителей), но и частными гражданами разных национальностей, с языковой политикой, проблемами обучения иностранным языкам, вопросами переводческой деятельности и художественного/публицистического творчества, с раскрытием скрытых механизмов воздействия на адресата и повышения эффективности речевой коммуникации. Исходя из всего сказанного, мы и формулируем цель нашей работы — определение теоретических и практических возможностей создания и передачи культурных ценностей на ПМЯах и прежде всего на языке эсперанто как на самом функционально развитом и проверенном более чем 100-летней практикой применения в интеркультурной коммуникации. Учитывая, что в мире существует 4-6 тыс. языков, а в регулярном и массовом международном общении используется не более 50, получается, что «искусственный» Эо вошел в престижный 1 % идиом транснациональной коммуникации, обойдя в этой функции 99% (!) этнических языков. Кавычки в предшествующем предложении объясняются тем, что Эо строится не на априорных теоретических построениях, а на элементах реально существующих этнических языков. И в этом смысле он уподобим человеку, зачатому в пробирке (а таких на Земле уже не меньше десятков тысяч). В обоих случаях нетрадиционен лишь способ возникновения. Дальнейшее же развитие аналогично так называемому естественному.

Материалом исследования в нашей работе стали как теоретические работы русских и зарубежных интерлингвистов и языковедов др. профилей, так и (в первую очередь) письменные и устные тексты на ПМЯах (главным образом, на Эо) как публицистического и беллетристического, так и бытового характера, включая эпистолярный жанр и общение в интернете, а также искусства с вербальным компонентом (песни, пьесы и т. п.). В процессе работы в поле нашего зрения попали тексты объемом более 10 тыс. страниц, произведенные ПМЯ-фо-нами, которые представляют примерно 100 родных этнических языков.

Приступая к данной работе, мы поставили перед собой в качестве основной цели выявление реального наличия или отсутствия культурно значимой функции ПМЯов, а также причин (не)возможности создания, хранения и передачи культуры на ПМЯах. В этой связи мы предлагаем свое решение следующих задач:

• проанализировать тексты на ПМЯах с целью обнаружения в них культурно значимого компонента, вскрыть (не)пригодность ПМЯов для художественного творчества и людической коммуникации;

• если культурно значимый компонент имеется, выделить наиболее важные внутриязыковые и экстралингвистические предпосылки возникновения культурно значимой функции ПМЯа и установить наличие/отсутствие практической реализации этих предпосылок, а также причину этого;

• определить наличие/отсутствие специальных фоновых знаний пользователей ПМЯа;

• в случае их наличия проанализировать тематику этих знаний и способы отражения в языке;

• исследовать ЯЛ типичного пользователя ПМЯа, установить ее главные особенности, обусловленные принадлежностью к социуму пользователей ПМЯа.

При проведении данного исследования использовались следующие методы: синхронный (со структурным подходом к языку) и диахронный анализ ПМЯ, компаративный и экспериментальный методы. Мы учитывали также мнение О. Есперсена о корректности сравнения ПМЯ с этническими только в сфере межнациональной (добавим: межкулътурнои) коммуникации. Ведь (разовьем мысль Есперсена), во-первых, для обслуживания каждого конкретного этноса соответствующий этнический язык всегда приспособлен лучше (хотя бы в силу того, что именно он является орудием и составной частью культуры данного этноса), а во-вторых, ПМЯ предназначены для оптимизации только международного общения.

Лингвокультурологический подход к ПМЯам — это новое направление в интерлингвистике. Во-первых, лингвокультурология — это вообще сравнительно новая наука. Еще в 1977 г. А. А. Леонтьев писал, что национально-культурная специфика речевого поведения (а это важнейшая составляющая лингвокультурологии) «до самого последнего времени почти не привлекала внимание ученых, хотя накоплено огромное количество фактов и наблюдений в этой области. За исключением книги Ю. В. Бромлея [Бромлей 1973] и цикла работ американских исследователей, возглавляемых Д. Хаймсом [Hymes 1972], по этнографии коммуникации , нам неизвестны попытки дать комплексное теоретическое освещение этой проблематики» [Леонтьев 1977: 5]. Во-вторых, сама интерлингвистика как наука возникла лишь в XX в. В СССР, напр., первый сборник, посвященный интерлингвистике, вышел в свет в 1976 г. [Проблемы интерлингвистики 1976]. Первая научная серия начала издаваться с 1982 г. [Interlinguistica Tartuensis, 1982 — ]. Первые учебные пособия по основам интерлингвистики для студентов советских вузов появились в 1982 г., а первая монография «Теоретические основы интерлингвистики» — только к столетию Эо, т. е. в 1987 г. [Кузнецов 1982а, 19826, 1987]. Научное же культурологическое объяснение феномену Эо в русскоязычной науке представлено только кандидатской диссертацией Ю. А. Дмитриевской-Нильссон «Международное Э-движение как субъект межкультурной коммуникации», защищенной в 2000 г. в Санкт-Петербурге [Дмитриевская-Нильссон 2000]. В-третьих, для серьезного изучения проблемы необходим большой фактический и теоретический материал. В момент своего появления ПМЯа еще не является языком в функциональном смысле. За ним нет социальной базы (пользующихся им людей), соответствующего объема текстов, осознанных особенностей культуры и т. д. А без этого любые теории могут существовать только в терминах априорности и вероятно сти, умозрительно и бездоказательно. Однако после социализации ИМЯ «обрастает» всеми необходимыми атрибутами. Накапливается корпус живых фактических текстов, делаются попытки их интерпретации, изучаются носители (точнее — пользователи, поскольку понятие носитель языка применимо к ПМЯ-фонам с определенной долей осторожности), возникает специфическая культура и попытки ее описания (см., напр.: [Tisljar 1998]). На все это требуется время. В случае с эсперанто на это ушло около ста лет.

За эти годы на Эо опубликованы десятки тысяч книг, вышло более 10 тыс. периодических изданий [см., напр., каталоги: IEMW-katalogo-1; -2], образовались тысячи объединений (от клубов до международных организаций), прошли тысячи конгрессов и других международных встреч с Эо в качестве рабочего языка, появились социологические исследования Эского социума [см., напр.: Wood 1979: 433-450; Rasic 1994]. В известной библиографии лингвистической литературы, издаваемой американской Ассоциацией современных языков/Modern Language Association [Bibliography] имеется специальная рубрика «Вспомогательные языки. Международные языки» («Auxiliary languages. International languages»), В 1971-1992 гг. там зафиксировано 3.724 труда, посвященного интерлингвистике и эсперантологии, в 1993-1995 гг. — еще 1.074 наименования. Кроме того, в разделе «Литература на ПМЯах» ежегодно регистрируется 30-70 наименований (см.: [Blanke 1998: 24-25]). Это показывает значительный рост числа публикаций в 1990-е гг.

В библиографии MLA учитываются материалы, касающиеся любых ПМЯов. В 1990-1992 гг., напр., там зафиксированы работы по изучению Ido, Glosa, Interlingua, Idiom Neutral, Jazu, Kolingo, Loglan, Unitario, UniSpik, Uropi, Volapuk. Но, как справедливо утверждает немецкий интерлингвист Д. Бланке, по количеству, качеству и преемственности научных трудов дисциплин, подобных эсперантологии (напр., идо-, интерлингва-, волапюкологии и т. д.), в интерлингвистике нет [Blanke 1995, 15; Blanke 1998: 14-15, 26]. В связи с этим се з Термин введен, по-видимому, А. Д. Дуличенко и означает переход из лингвопроекта в средство коммуникации определенного социума (пользователей данного ПМЯ). годня с полной уверенностью можно говорить лишь о единственной отрасли частной интерлингвистики — эсперантологии.

Как было показано выше, научное освоение интерлингвистики и Элогии проходит все более активно. Тем не менее имеется явный недостаток трудов по взаимосвязи культуры и ПМЯов. До сих пор исследовались лишь его частные случаи. Так, спорадически и достаточно бессистемно (по отношению к теме «лингвокультурологический аспект ПМЯов») разрабатывались вопросы художественного творчества на Эо (главным образом, частные проблемы). Американская исследовательница М. Хаглер, напр., дала в своей диссертации по компаративному литературоведению обзор Э-литературы и провела сравнительный анализ переводов [Hagler 1971]. Во времена СССР Д. Г. Лукьянец в своей кандидатской диссертации провела лингвистический анализ выразительных средств поэтической речи на материале Эо и французского языка [Лукьянец 1983]. (См. также: [Лукьянец 1982: 189-194].) Обзор других трудов, посвященных исследованию Э-литературы (включая публикации в «World Literature» и «New Princeton Encyclopedia of Poetry and Poetics»), приведен в [Nuessel 2000: 67, 69]. Вопросы перевода на Эо активно разрабатывались в связи с реализацией проекта «DLT» (с конечной целью — разработать алгоритмы машинного перевода с любого языка на любой другой через Эо); подробное описание проекта изложено в [Papegaaij 1986; Papegaaij, Sadler, Witkam 1986: 432-434; Schubert 1986; 1987]. M. - Т. Ллоанси исследовала в своей диссертации игру слов на Эо классика этого жанра Р. Шварца/R. Schwartz [Lloancy 1985], С. Фид-лер и автор настоящего исследования рассмотрели другие аспекты ЛКи на Эо [Fiedler 2001: 585-602; Melnikov 1989: 71-101]. Основы Э-поэзии изложены в классических трудах К. Калочая, Г. Варингьена и Р. Бернара (К. Kalocsay, G. Waringhien, R. Bernard) «Путеводитель по Парнасу» [Kalocsay, Waringhien, Bernard 1984], риторики — в столь же классической книге И. Лапенна (I. Lapen-па) «Риторика» [Lapenna 1971]. Русский интерлингвист Л. Н. Мясников написал кандидатскую диссертацию, а немецкая исследовательница С. Фидлер — докторскую (хабилитационную) по проблемам фразеологии Эо [Мясников 1989; Fiedler 1999; Fiedler 2002]. Первый труд, посвященной подробному компаративному анализу и систематизации специфических ФЗй Эфонов (по сравнению с этническими аналогами), а также путям их выражения лингвистическими средствами, был написан автором данной работы в 1992 г. [Melnikov 1992]. В последнее время лингвокультурологическому аспекту Эо полностью или частично были посвящены 12-я и 19-я международные Элогические конференции (Брайтон, 1989 г.; Прага, 1996 г.). Материалы последней напечатаны в [Aktoj 2001]. В Будапештском университете им. Э. Лоранда в 1997 г. состоялась международная конференция, посвященная 30-летию включения в учебные планы вуза специальности «Элогия». Все доклады группировались по темам: «Эская культура», «Эо — язык и литература», «Преподавание Эо», «История Э-движения» (тексты см. в книге [Memorlibro 1998]). Появился ряд публикаций по вопросам Э-культуры и в ряде специальных сборников [Studoj 1987; 2001]. Однако труда, в котором были бы выявлены главные интра- и экстралингвистические предпосылки возникновения культурно значимой, в том числе эстетической и эмотивной, функции ПМЯа, проведен анализ людической коммуникации как средства художественного творчества и игры слов, систематизированы элементы специфической культуры Эского квазиэтноса, его фоновые знания и способы фиксации специфически Эских культурных ингредиентов в лексике и текстах (дискурсах), выявлена специфика языковой личности так называемого типичного Эиста, — такого труда до сих пор не было ни в отечественной, ни в зарубежной науке.

В работе впервые вскрыты интра- и экстралингвистические причины того, что апостериорный ПМЯ (через длительно существующее и общественно-, а также креативно-активное движение в его поддержку) способен не только передавать и сохранять культурные ценности, созданные разными этносами, но и породить собственную, нигде ранее не отмеченную культуру. (Креативной мы называем здесь любую творческую деятельность в области, содержащей вер бальный компонент: публицистика, беллетристика, ораторское искусство, песенное творчество и т. д., но не создание проектов новых ПМЯов). Впервые рассмотрен тот аспект ПМЯа, который стал исходным пунктом появления новой культуры. Намеренно упрощая и деформируя истинную картину, можно сказать, что язык породил культуру. (На самом деле, конечно, проект ПМЯа и гуманистические идеи, в нем заложенные, собрали первых Эистов и породили общественное движение, которое затем сформировало собственную культуру.) Впервые дана характеристика языковой личности так называемого типичного Эиста, показаны языковые способы «перебрасывания мостов» между ЯЛью как представителя своего этноса, человечества в целом (точнее, его «цивилизованной части») и представителя специфической Э-культуры. Последнее имеет существенное значение при рассмотрении проблем межкультурной коммуникации и выработке рекомендаций по ее оптимизации.

Мы рассматривали все аспекты ПМЯа, связанные с языком и речью (внутрисистемные и речевые), цель которых — создать или передать культурно значимые артефакты, включая моральные ценности и другие нематериальные продукты культуры, а также пробудить любые эмоции у реципиента или передать эстетические и эмоциональные переживания продуцента речи.

Прежде чем непосредственно перейти к теме нашей работы, уточним некоторые понятия и термины, которыми мы будем пользоваться. При этом мы будем опираться на работы [Кузнецов 19826: 61-62; 1990а: 196-197; 19906: 200-201].

Международные языки (МЯи) — это языки, предназначенные для международного культурного общения и достаточно регулярно используемые в этих целях. Они могут различаться происхождением: это «природные» или спланированные человеком (на самом деле все МЯи испытывают на себе ту или иную степень вмешательства человека с помощью грамматик, словарей и т. п.), имеющие приоритетность тех или иных функций МЯа (орудие познания или коммуникации), характеризующиеся связями со своими источниками (априорные/апостериорные, натуралистические/автономные) и т. п. Плановыми международными языками (ПМЯами) (ср. фр. langue plani-fiee, англ. planned language, нем. Plansprache, итал. lingua pianificate, дат. plan-sprog, голл. plantaal, словац. pldnovy jazyk, эсперантск. planlingvo; lingua pianificate на языке интерлингва) мы будем называть неспециализированные языки общего назначения, возникшие искусственным путем как вспомогательное средство исключительно для международного/межкультурного общения. При этом мы не будем различать проекты и собственно языки, называя и те и другие ПМЯами (за исключением тех случаев, когда разница между проектом и языком важна для целей нашего исследования).

Вообще говоря, рассматриваемый термин не совсем удачен. Слово плановый полисемично. И потенциально одинаково возможны как минимум две очень разные трактовки: планирование системы языка в процессе работы над проектом и планомерное сознательное вмешательство в язык в процессе его функционирования. История интерлингвистики показала, что в реальности применялись оба подхода. Во время работы над проектом плановость (т. е. сознательный выбор лексики и установление грамматических правил) просто неизбежна. Но попытки «руководить» языком и после его «выхода в массы» (социализации, о чем см. ниже) тоже имели место. В качестве «хозяина» пытался выступать автор языка (напр., создатель волапюка Й. Шлейер; см.: [Кузнецов 1987, 92-93]) или специально уполномоченный на это языковой институт. Так, перед Академией волапюка стояла задача пополнения и совершенствования грамматики и словаря этого языка, что в результате привело к появлению нового языка — идиом-неутраля (см.: [Кузнецов 19826: 10-12]). В качестве особого случая планирования, т. е. сознательного вмешательства, можно указать на многочисленные попытки «улучшить» уже существующие проекты. Рекордсменом среди поставщиков «сырья» для этих экзерсисов стал эсперанто. Так, из 188 проектов ПМЯа, появившихся в 1945-1990 гг. и исследованных нами (по кн.: [Дуличенко 1990]), 30 были созданы на базе или с учетом Эо или реформированного Эо — идо. «Естественный отбор» среди ПМЯов (всего их около тысячи, см.: [там же]) закончился тем, что лишь Эо продержался пять поколений и довел сферу своего использования до сопоставимой с этническими языками межнационального общения. Многие исследователи объясняют этот относительный успех среди прочего тем, что автор Эо отказался от всех прав на свое детище и передал функции надзора за ним специально созданному Lingva Komitato ( Языковой комитет ), преобразованному затем в Akademio de Esperanto ( Академия эсперанто ), причем в их задачи входило не навязывание априорных языковых форм и схем, а анализ уже употребляемых и конвенциональное разрешение однозначно неразрешимых проблем. Названные институты занимались и занимаются лексикографией: уточняют значения, расширяют так называемый официальный (т. е. рекомендованный, «освященный») вокабуляр языка. Они же дают комментарии относительно правил словообразования, других объективно неоднозначных проблем грамматики. Напр., о моделях производства сложных слов и о новых аффиксах, по проблеме «-atal-ita», разрешимой только конвенциально, и т. п.

Итак, говоря о сравнительно успешном ПМЯе, мы неизбежно должны оглядываться на Эо. Последний же является истинно плановым (т. е. идущим от нормализаторов к живой речи, а не наоборот) только в своей проективной стадии. Вся последующая эволюция Эо проходила естественным путем (см. на эту тему, напр., диссертацию Ф. Ло Жакомо «Свобода и авторитарность в эволюции эсперанто» [Lo Jacomo 1981]). Нормализация, причем довольно ограниченная, базировалась главным образом на том, как фактически говорят носители этого языка, а не на том, как они должны говорить, по мнению академиков (членов Академии Эо). При таком понимании плановости ПМЯи типа Эо либо являются лишь проектами ПМЯа, но никак не языками (в проективной стадии), либо языками, но никак не плановыми в значении произвольно изменяемых, сознательно регулируемых какими бы то ни было авторитетами сверху в соответствии со своими априорными предпочтениями (в стадии социализации). Почему же не столь удачный термин ИМЯ получил такое широкое хождение? Да зо потому, что его главный соперник на этом поприще оказался еще менее подходящим: термин искусственный язык не только вызывает априорную негативную аксиологическую реакцию (подсознательно человек считает все естественное выше, лучше искусственного), но и неверен по существу: ведь языки типа Эо действительно искусственны только по способу возникновения, но в несравнимо меньшей мере по способу существования (по крайней мере, в части возможности произвольного регулирования ПМЯа столь же мало управляемы, сколь и их «естественные» эквиваленты).

Социализованными ПМЯами мы будем называть только те ПМЯи, которые стали использоваться некоторым социумом. Объективно определить минимум количества пользующихся тем или иным ПМЯом, необходимый для отнесения этого ПМЯа к социализованным, невозможно, как, впрочем, и узнать количество людей, фактически владеющих любым этническим языком (не изучающих или изучавших, а свободно им пользующихся). Это тем более проблематично для ПМЯа. Ведь ни в одной стране мира во время переписи граждане не отвечают на вопрос о знании ПМЯа, а если бы и отвечали, самооценка была бы субъективной. Кроме того, понятие «владение языком» слишком неопределенно. Опираться надо на конкретные способности — читать и переводить со словарем или без словаря (причем с указанием, в каких конкретно тематических сферах), уметь понимать на слух иностранную речь и т. п. Так как ПМЯи воплощаются прежде всего в письменной форме и только после этого в устной, мы будем исходить из косвенных показателей и считать реализованными те проекты ПМЯа, на которых имеются (или выходили) периодические печатные издания и книги (исключая учебники и словари).

Апостериорными мы будем называть ПМЯи, созданные на базе этнических, априорными — без опоры на них (это разного рода философские и логические языки: сольресоль, ро и др.). Все социализованные ПМЯи относятся к апостериорным. Апостериорные языки конструируются по двум противоположным моделям — натуралистической и схематической {автономной). Ос зі новное отличие первой от второй состоит в правилах сочетания морфем, при котором ПМЯи, построенные по принципам натурализма, воспроизводят правила языков-источников, а схематические/автономные следуют собственным правилам сочетания морфем. Примером ПМЯа первого типа является интерлингва, под которым мы подразумеваем только тот вариант ПМЯа с этим названием (а всего их два), который создан «Ассоциацией международного вспомогательного языка» (АМВЯ/ НАЛА; см. о ней [Кузнецов 19826: 16-18]). Эсперанто же — язык автономного типа.

В нашем исследовании мы будем иметь в виду не проекты ПМЯа, а только социализованные МЯи «общего предназначения» (и ныне здравствующие, и уже ушедшие из употребления): волапюк, идо, окциденталь- интерлингве, эсперанто, интерлингва. При этом учтем, что движение волапюкистов умерло. Микроскопическое количество окциденталистов не представляет какой-либо организованной силы. Последователи интерлингва имеют свою инфраструктуру, выпускают периодику и книги, собираются на ежегодные конференции. Нечто подобное характеризует и идистов. Чтобы понять численное соотношение пользователей этими ПМЯами и Эо, достаточно проанализировать следующие факты. На главный форум Эистов (ежегодный всемирный конгресс) собирается обычно 1,5-3 тыс. участников. В самых больших съездах, проходивших в бывших соцстранах (что облегчало участие в них представителей Восточной Европы как с точки зрения материальных возможностей, так и с учетом последствий «железного занавеса»), участвовало 4.834 чел. (Будапешт, 1983 г.), 5.946 чел. (Варшава, 1987 г.; юбилейный конгресс, посвященный столетию Эо). В конгрессах идистов и интерлингваистов принимает участие 15-50 чел. Кроме UKE в конце XX в. ежегодно проводились сотни других мероприятий международного характера с Эо в качестве рабочего языка (многие из них с традицией в десятки лет). Сведений о чем-либо подобном на других ПМЯах мы не встретили.

По данным Т. Карлеваро, за период 1946-1998 гг. на идо было издано около 20 книг, не считая учебников и словарей [Carlevaro 1999]. На Эо, кроме учебно-информационной литературы, ежегодно выходит в свет 150-200 наименований. В каталоге книжной службы интерлингва за 2001 г. содержались сведения о 104 наименованиях учебной литературы и 95 других книгах и брошюрах на языке интерлингва [см.: Bibliographia 2001]. В каталоге Всеобщей Эсперанто-ассоциации (Universala Esperanto-Asocio/UEA) за 2001 г. — около 4.000 позиций [см.: Katalogo 2001]. На языке Эо имеется до 400 периодических изданий. На идо нам известны всего 4, на языке интерлингва — 8. Но эсперанто — не только самый распространенный ПМЯ. Он еще и единственный ПМЯ с функциональной матрицей (см. с. 34 и ел.), сопоставимой с таковыми этнических МЯов. Д. Бланке выделяет 19 стадий социализации ПМЯа, высшие из которых — развитие элементов собственной культуры и билингвизм (родной этнический и ПМЯ) детей [Blanke 1989, 69-70]. И то, и другое присуще только Эо. Остальные ПМЯи достигли максимум девятой стадии.

В связи с этим наше исследование основывается в первую очередь на изучении текстов именно Эо. Аналогично тому, как в исследованиях этнических языков оперируют категорией «среднего русского, англичанина и т. п. — СПЭ, т. е. среднего представителя этноса», мы будем пользоваться термином типичный эсперантист (ТЭ). Однако, если СПЭ представляет собой наиболее частый тип носителя языка, то к ТЭам относятся элитарные (с точки зрения их уровня владения Э-культурой) Эфоны, на которых в первую очередь и рассчитаны произведения создателей культуры на Эо. Не будем забывать о некоторых существенных различиях между ПМЯ- и этнофонами. Последние владеют своим этническим языком от рождения или, во всяком случае, пользуются главным образом этим языком. Следовательно, данный язык является для этно-фонов первичным, мажоритарным (как по времени пользования им и объему употребления, так и по значимости). Зачастую он становится и единственным постоянно употребляемым языком общения этнофона. Для ПМЯ-фонов характерно нечто совсем иное. ПМЯ для них вторичен {миноритарен) и никогда не бывает единственным. Немногочисленные исключения составляет использо 33 вание Эо в семье, где супруги не владеют другим общим языком, кроме ПМЯа, а также в работе штаб-квартиры UEA, сотрудники которой обычно представляют не менее десятка родных языков (и только один из них, общий для всех, это — Эо). На упомянутом ПМЯе ведется вся внутренняя документация UEA и происходит основная часть контактов с членами этой организации. Но и в обоих только что приведенных случаях ПМЯ не является единственным языком общения, поскольку как членам Эских семей, так и сотрудникам UEA приходится общаться и с окружающими их этнофонами, не владеющими Эо.

Еще один принципиально важный момент был отмечен О. Есперсеном [см.: Jespersen 1931: 57-67], который призывал сравнивать ПМЯи с этническими только в одной сфере — межнациональной (добавим — межкультурной) коммуникации, поскольку: а) для обслуживания каждого конкретного этноса соответствующий этнический язык всегда более приспособлен (хотя бы в силу того, что именно он является орудием и составной частью культуры этого этноса); б) ПМЯ предназначен для оптимизации только международного общения.

Кроме названных общепринятых терминов, мы будем пользоваться еще тремя, вводимыми (или особо интерпретируемыми) нами: 1) жтерферизм (конкретное проявление интерферолекта в речи/дискурсе); 2) интерферо-лект — вариант языка полиэтнического употребления, обусловленный интерференцией родного (или другого доминирующего) языка; 3) эсперантоним — слово, обозначающее реалию Э-культуры4. М. Дживое в своей книге «Esperanonimoj» назвал эсперантонимами Эские антонимы, синонимы, омонимы, паронимы и игру слов [Givoje 1973]. Мы находим такое содержание термина неудачным и относим к эсперантонимам только специфические лексемы (включая клише), которые отражают особенности Э-социума, движения и культуры. Некоторые образцы подобных слов и словосочетаний содержатся в списке эспе-рантонимов в приложении к диссертации.

4 А. Д. Дуличенко считает предпочтительным термин «эсперантизм» (по аналогии с германизмами, полонизмами и т. п.), который, возможно и введен в русскоязычной литературе именно им (см.: [Дуличенко 1987: 39]). Выше мы заявили о том, что из всех ПМЯов только Эо получил реализацию практически во всех сферах человеческого общения. Подкрепим это представлением функциональной матрицы Эо в виде следующей таблицы (подробные комментарии к матрице содержатся в приложении 1):

Сфера применения Эсперанто применяется (+) или нет (-); краткий комментарий

Периодическая печать + (выходит с 1885 г.; за всю историю появилось более 10 тыс. названий на Эо; в последние годы выходит около 400)

Радио + (Э-программы появились на радио в 1922 г.; в последние десятилетия эсперантская речь звучит в эфире ежедневно)

Художественная литература + (десятки тысяч наименований художественных произведений всех жанров, в переводе и оригинале на Эо)

Другая литература (за исключением беллетристики) + (более 10 тыс. наименований практически из всех сфер человеческой деятельнос-ти — от технической до сексуальной)

Преподавание в школах/вузах + (преподавание в школах/вузах в качестве иностранного языка в полусотне стран мира)

Религия + (издается обширная религиозная литература и периодика, работают специализированные религиозные объединения Эистов, проходят богослужения на Эо).

Туризм, включая отраслевые кон-грессы и др., специальные встречи + (в 1980-х гг. практически не было ни одного дня без какой-либо международной встречи Эистов; после известных событий конца 1980-х - начала 1990-х гг., приведших, в частности, к материальным проблемам в бывшем соцлагере, интенсивность встреч упала, но есть признаки ее нового оживления; работает международная организация Эистов Esperantotur)

Театр и кино + (в последние десятилетия действовали профессиональные и самодеятельные театры на Эо в 10 странах, проходили международные фестивали театров, в т. ч. кукольных; имеются десятки документальных фильмов на Эо, кино/видеозаписи спектаклей на Эо, есть прецеденты дубляжа художественных фильмов, короткометражки, снятые на Эо)

Песенное творчество + (представлено исполнителями всех континентов, звучит в передачах Э-редакций отделов иновещания, распространяется в записях на кассеты и компактдис-ки)

Наука + (имеется периодика и литература, действуют международные организации ученых-эсперантистов, на некоторых ученых форумах Эо употребляется в качестве рабочего языка)

Рабочий язык международных организаций + (Эо пользуются десятки международных организаций Эистов, объединенных профессиями, убеждениями, увлечениями)

Дипломатия и межгосударственные отношения + (имеются переводы дипломатической литературы, прецеденты протокольного общения, использования Эо дипломатами в своей работе)

Язык общения в Интернете + (существует около 200 так называемых рассылок интернета на Эо, около 10 тыс. сайтов, посвященных Эо, так называемые чаты и проч.)

Язык семейного общения + (существуют тысячи семей, в которых на Эо происходит регулярное общение; сформировался феномен так называемых «эсперантистов от рождения», родственники которых разговаривают с ними на Эо с младенческого возраста)

В качестве символа + (есть немало прецедентов использования Эо в качестве символа вненационализма, всечеловечности, языка будущего и т. п. в текстах на др. языках)

О методологии изучения культурно значимой функции ПМЯа и аргументах против самой возможности такой функции

Как известно, языки международного общения (ЯМОя) могут использоваться в различных сферах. В. Г. Костомаров, напр., выделяет ЯМОя утилитарного предназначения (торговые, бытовые, военные цели) и те, что призваны обслуживать культуру, науку, религию [Костомаров 1975: 240]. Для нашего исследования эта дихотомия не подходит. Ведь для прагматических и научных целей ведущую роль играет коммуникативно-информативная функция языка, для культуры, искусства, религии — КЗФ. В первом случае важна не столько форма, сколько содержание, во втором — то и другое немыслимо по отдельности. КЗФ неразрывно связана с амфиболией (искусство — это недоговоренность, многозначность), информационная же предполагает максимальную мо-носемию и точность. Таким образом, для разных сфер применения требуются приоритеты разных функций и феноменов ЯМОя. Поэтому мы поделим все ЯМОя на две группы: 1) способные выполнять КЗФю и 2) неспособные к этому. Первая группа может быть поделена еще на две: 1) уже реализовавшие эту способность и 2) пока не реализовавшие. В данном труде мы будем касаться только способных выполнять указанную функцию и реализовавших ее.

Многие авторитетные лингвисты, не занимавшиеся, правда, вплотную проблемами интерлингвистики (К. Бругман, А. Мейе и др.), полагали, что судьба ПМЯа — обслуживать только повседневное общение, науку и технику [см., напр.: Кузнецов 1982а, 27]. Так, А. Мейе писал: «Искусственный язык весьма пригоден для простого и непосредственного выражения фактов и мыслей, которые не имеют чрезмерно тонких оттенков, но он по самой своей природе не способен выразить себя в литературе. И если бы он обрел выразительный и идиома 37 тический характер традиционного языка, он потерял бы основные качества, составляющие смысл его существования» [Meillet 1919: 17; цит. по: Кузнецов 1984: 75].

А. А. Реформатский считал, что языки типа Эо «существуют вне стилистики» [см.: Реформатский 1967: 523]. В 1956 г. О. С. Ахманова и Е. А. Бокарев (видимо, по инициативе Бокарева) констатировали, что «Эо в состоянии удовлетворительно передать не только содержание оригинала, но и его художественные особенности, поскольку выразительные возможности этого языка довольно велики, даже в отношении фразеологизмов» [Ахманова, Бокарев 1956: 70].

Но в 1980 г. та же О. С. Ахманова и В. Я. Задорнова (похоже, по инициативе последней) лишили Эо «поползновений на красоту» [Ахманова, Задорнова 1980:10-11].

Интерлингвисты А. Гоуд и Ш. Бакони тоже считали невозможной эстетическую функцию ПМЯов автономного типа, которые, якобы, слишком далеки от этнических. Но тот же Гоуд признавал наличие довольно обширной литературы на Эо [см.: Gode 1983: 57; Bakonyi 1978: 18]. Доводами в пользу «внекуль-турности и внеэстетичности» ПМЯа типа Эо служили, якобы, имеющее место отсутствие (и вообще принципиальная невозможность) стилистических характеристик, выразительных слов и оборотов, вековых традиций ПМЯ-фонов. А. А. Реформатский дополнял эти аргументы отсутствием у ПМЯа общенародной основы и живого развития [см.: Реформатский 1967: 524].

На первый взгляд, вышеприведенные утверждения не могут быть неверными. Ведь ПМЯ действительно несопоставимо моложе их этнических собратьев; стилистическое расслоение в их проективной стадии обычно не закладывается; выразительные слова и обороты типа паремиологических средств и др. клише не (или почти не) разрабатываются; соответствующего этноса нет... Но, мысля таким образом, мы совершаем несколько принципиальных методологических ошибок. Мы забываем, что язык — 1) это не теоретический проект, а его фактическая реализация; 2) не застывшее проявление, а не останавливающийся процесс. Значит, необходимо сопоставлять ожидания авторов проекта ПМЯа (и их априорные описания языка) с реальным воплощением проекта (зачастую не 38 предвиденным). В случае с Эо, напр., не планировалось создания особой Э-культуры, знание которой требуется современному ТЭу для адекватного восприятия культурно значимых текстов — прежде всего литературного и публицистического направления, но зачастую и речи обычного ТЭа, содержащей игру слов, аллюзии и т. п. (Подробнее см. ниже и в: [Melnikov 1985: 97-160; 1992; 2001а: 603-627; 2001b: 33-46].) Кроме того, необходимо учитывать динамику языкового процесса (в том же Эо стилевое расслоение возникло только в результате роста Эского социума и накопления текстов). И, наконец, нельзя забывать, что любой язык (в т. ч. и ПМЯ) — это система систем, каждая из которых относительно автономна в своем развитии и оптимум которой зачастую противоречит оптимуму других подсистем языка. Исходя из этих предпосылок, единственно верным подходом может стать исследование современного состояния и направлений эволюции ПМЯа на основе его текстов (дискурсов) раннего и более поздних периодов социализации.

Когда говорят о невозможности культурно значимой функции ПМЯа, прежде всего имеют в виду неспособность этого языка служить средством создания художественных произведений, т. е. его эстетическую и эмоциональную функцию. В связи с этим мы будем рассматривать все проявления ПМЯа (внутрисистемные или речевые), цель которых — пробудить любые эмоции у реципиента или передать эстетические и эмоциональные переживания продуцента речи. Наше исследование строится на рассмотрении художественных и публицистических текстов, а также произведений искусства с вербальным ингредиентом (напр., песен или карикатур с текстом), но обращается и к так называемым бытовым текстам. В результате мы обнаруживаем, что на всех устоявшихся со-циализованных ПМЯах обязательно появляются литературные произведения — сначала переводы, затем оригиналы. Так, в каталоге книжной службы Всемирного Союза языка интерлингва за 1999 г. наука представлена несколькими философскими произведениями единственного автора, некоторым количеством интерлингвистических публикаций, книгой по демографии и брошюрой о ре 39 тортах. Зато в разделе беллетристики — более 30 произведений (проза, поэзия, драма в переводе и оригинале), кроме того — анекдоты, легенды и некоторые др. произведения (в т. ч. религиозные и эзотерические) [см.: Bibliographia 1999].

В некоторых ПМЯах упомянутая тенденция противоречит требованиям его идеологов. Так, один из теоретиков идистской реформы, Р. Лоренц, резко осуждал создание беллетристики на ПМЯах, приписывая им (в том числе и идо) только утилитарные функции [см.: Кутюра и др. 1910: 22]. О том, что литература вовсе не является необходимой для реально функционирующего ПМЯа писал идистскии журнал «Progreso». Создавать художественные произведения на идо было бы профанацией — утверждал «отец» идо Л. де Бофрон [см.: Progreso: 1993, 1, 728; 1994, 1-4, 17]. Несмотря на это, идо развивался так же, как все другие социализованные проекты ПМЯов. Подавляющее большинство книг, изданных на идо в 1946-1998 гг., — беллетристика [см.: Carlevaro 1999]. Аналогично, замышлявшаяся в качестве доминантной прагматическая функция Эо на первом этапе уступила свое первенство КЗФи [см.: Кузнецов 1984, 74-79]. Более того, задуманная как основная, «посредствующая функция появилась не только позднее экспрессивно-эстетической, но и в значительной мере на базе последней» [Кузнецов 1987, 48]. Для объяснения этого мы должны найти объективные интра- и экстралингвистические предпосылки КЗФи ПМЯа, а затем проанализировать внутрисистемные каузальные связи «язык — культурно-эстетически коннотированный вербальный текст» конкретных ПМЯов и роль субъективного экстралингвистического фактора.

Диссертация состоит из введения, основной части (главы «Предпосылки появления КЗФ у ПМЯ апостериорного типа и некоторые ее конкретные проявления в Эо», «Людическая коммуникация и игра слов как средство КЗФ ПМЯ», «Языковая личность типичного носителя ПМЯ и интертекстуальность в культуре социума Эистов», «Элементы специфической культуры квазиэтноса Эи-стов и их отражение в языке и речи») и заключения.

Наиболее общие предпосылки культурно значимой функции плановых международных языков

По мнению В. А. В. ван Темаата, чтобы быть носителем культуры (это подразумевает не только передачу, сохранение, но и создание новых культурных ценностей), ИМЯ должен отвечать трем условиям: 1) лингвистическому (структурные внутриязыковые возможности); 2) макрокулътурному (корни, база — в современном обществе, в частности, соотнесенность с нынешними этническими культурами); 3) микрокультурному (собственная среда, стимулирующая развитие культуры на ПМЯе) [см.: van Themaat 1984: 2-А]. Считаем существенным добавить и: антропологическому (в это понятие мы включим психологические и другие качества человека, включая его характеристики как языковой личности). Все вышеуказанные предпосылки в Эо имеются.

Макро- и микрокультурные предпосылки. Э-язычная диаспора являет собой достаточно многочисленный социум, представленный не менее чем в 120 странах мира всех континентов и сотнями родных этнических языков (ведь мо-нокультурные/-язычные государства — скорее исключение, чем правило). Как мы уже показали выше (с. 34 и далее), этот социум активно стимулирует создание специфической культуры на Эо, поощряя книгоиздание, периодическую печать, песенное и театральное творчество. С мировой (макро-) культурой Эфоны связаны как их одновременной принадлежностью к культуре родного этноса, так и «международными (главным образом, европейскими) компонентами» любой культуры неизолированной просвещенной нации. Мы имеем в виду Библию, Античный мир, глобализационные элементы современной культуры (в том числе классические цитаты) и т. д. Продуктивны и внутриязыковые системные возможности Э-о для создания культурных (эстетических) ценностей с вербальным компонентом.

Общелингвистические и антропологические предпосылки КЗФи ПМЯа. В первую очередь к ним относится отсутствие четких границ между «языком только повседневного, коммерческого и научно-технического общения» и «языком культуры и эмоций», потенциальная полифункциональность языка. Говоря о невозможности культурозначимой функции ПМЯов, зачастую подразумевают, что на них нельзя создавать прежде всего беллетристику и вообще чего бы то ни было эстетически и эмоционально окрашенного, хотя психология научного творчества, напр., показывает, что даже в точных науках первоначальный импульс к рождению гипотезы — эстетический (см.: [Лихачев 1981], цит. по: [Харченко 1989: 8]). Соответствует ли истине предполагаемая полная автономность языков «только повседневного, коммерческого и научно-технического общения» и «культуры и эмоций»? Конечно, нет. Во-первых, «Во всяком художественном произведении следует различать эмоции, вызываемые материалом, и эмоции, вызываемые формой; эти два ряда эмоций находятся друг с другом в постоянном диалектическом противоречии; они направлены в противоположные стороны и содержат в себе аффект, развивающийся в двух противоположных направлениях, который в завершительной точке, как бы в коротком замыкании, находит свое уничтожение » [Крупник 1999: 8].

И если в эмоциях, вызываемых формой, еще можно было бы сомневаться, то эмоции, вызываемые материалом, принципиально возмоэ/сны на любом языке, даже таком, который «лишен поползновений на красоту». Возьмем для примера строки А. Кусич из ее книги «Игры без игрушек?» (Ana Kusic. «Ludoj sen ludiloj?»), написанной в оригинале на Эо: En vintra mateno / varma, odora somero / — taso da mentoteo. // En malplena / postkesto, / slosita forgeso. // Plengorge / el ebria poso / kantas botelo. // Supersutita tombo per trancitaj flo-roj estas duobla morto [Monato: 1998, 7/8, 29] Зимним утром — I теплое, пахнущее лето: / чашка мятного чая. // В пустом почтовом ящике — / запертое забвение. // Во все горло / из пьяного кармана / поет бутылка. // Могила, забросанная срезанными цветами — двойная смерть .

По сути, это текст, написанный языком повседневного общения: здесь нет специфических только для художественной литературы языковых средств. Подобные тексты легко переводимы на другие языки, потому что главное в них — сами наблюдения (материал). Однако вряд ли можно оспаривать то, что приведенные строки принадлежат поэзии.

Во-вторых, как отмечает вслед за Ю. М. Лотманом П. Дашгупто, все культуры, включая бесписьменные, создают собственную литературу. Все типичные члены общества способны распознавать стихи и т. п. как тексты соответствующих жанров, а безлитературный язык не укладывается в сознание индивида [см.: Dasgupto 1998: 92].

В-третьих, важен аксиологический критерий. Личность и ее язык очень тесно связаны. Если язык не имеет высокого статуса в глазах других этнофонов и самих носителей, это вызывает у последних фрустрацию. Язык же, который нельзя использовать в эстетических целях, считается примитивным, недоразвитым. Социопсихологическим следствием этого может стать языковое отчуждение, а у некоторых развиться то, что американнские лингвисты называют self-hatred [ср.: Гак 1989: 107]. Хотя в упомянутой работе речь идет о малом этническом языке, это наблюдение верно и для ПМЯов, которые для всех ПМЯ-фонов являются малыми.

В-четвертых, четкую границу между изящным и обыденным в любом этническом языке «общего коммуникативного предназначения» провести невозможно. Обсуждая наличие потенциального художественного начала в языке как таковом, Ю. М. Лотман говорит о двух возможных точках отсчета. Можно представить себе язык как машину передачи информации (тогда поэтический язык — это «странный уголок» языковой системы). А можно рассматривать творческую функцию языка как его универсальное свойство (в таком случае поэтический язык окажется его наиболее представительной демонстрацией). И далее ученый пишет: «Если академик А. Н. Колмогоров еще в начале 1960-х годов показал, что на искусственных языках нельзя писать стихов, то Р. О. Якобсон [Якобсон 1983] убедительно продемонстрировал потенциальный иконизм и, следовательно, наличие художественного аспекта в естественных языках, подтвердив тем самым мысль Потебни о том, что вся сфера языка принадлежит искусству» [Лотман 1999: 20-21]. Отметим, что по своим функциям, коммуникативным и эволюционным характеристикам Эо является естественным языком полуискусственного (он ведь создан путем упорядочивания элементов естественных языков) происхождения.

Феномены и процессы в языке эсперанто, используемые для людическои коммуникации

Подробнее модель коммуникации мы разберем ниже. А сейчас — о слегка отличном аспекте этой же проблемы. ЛКя (включая игру слов в узком смысле этого слова) неразрывно связана с психолингвистическими механизмами продуцирования и перцепции текста, а такэюе с источниками ошибок/ не{до)понимания, возможными в процессе коммуникации.

Важное место на этапе замысла в модели порождения текста занимает учет оптимальной семантической наполненности текста [см.: Белянин 2001: 67], намеренное нарушение которого часто используется в ЛКи и ИС.

При перцепции же текста важно, что этот процесс не является простой «консумацией» готового материала. Во-первых, это — активный творческий процесс, во время которого реципиент не пассивно ждет информацию и не складирует ее в неизменном виде, а применяет психологический механизм вероятностного прогнозирования для построения собственной гипотезы относительно того, что ему предстоит услышать/прочитать (какую фонему/графе-му/морфему/лексему/фразеологему/фразу/какой текст в целом) [см., напр.: Белянин 2001: 57-58]. Во-вторых, как показали эксперименты, реципиенты текста обычно не запоминают (в терминах Н. Хомского) ни поверхностную, ни глубинную синтаксическую структуру, а строят собственную ментальную модель (и текста, и соответствующей экстралингвистической реальности), которая вплетается в общую картину мира, присущую данному реципиенту текста [см., напр.: Гловинская 1998: 15]. Для прочного, глубокого усвоения получаемого текста реципиент «договаривает» то, что, по его мнению, имел в виду (на что намекал, что подразумевал и т. п.) создатель текста. Кроме того, реципиент по-своему проясняет как весь текст, так и его отдельные составляющие. На уровне лексики это может привести, кроме всего прочего, к так наз. ложной/народной этимологии, которая «приводит в соответствие» форму и содержание языкового знака, безусловно, помогая запомнить отдельные слова. Большую роль в процессе запоминания играет также аналогия.

Ошибки в процессе коммуникации могут быть намеренными и случайными. В ЛКи часто используются намеренные «ошибки», маскируемые под случайные (описки, оговорки и соответственно «очитки и ослышки», неверное понимание, интерпретацию и т. п.). В качестве предлога для обоснования ИС и ЛКи может служить и «неправильная» языковая личность участника речевого акта (напр., иностранец, неграмотный, ребенок, пьяный и т. д.).

После только что намеченного психологического каркаса коммуникации нам следует очень кратко, но затрагивая все ее стороны, проанализировать модель коммуникации. Начнем с кода, т. е. в нашем случае языка. Как известно, всякий письменный язык обладает собственной, значительно отличающейся от других, структурой, но в любом случае, кроме письменной формы, у него есть и устная, и в любом случае всю систему языка можно разбить на несколько уровней. А на любом уровне языка можно обнаружить предпосылки для ЛКи.

I. Антиномия устной и письменной речи делает невозможным абсолютно адекватный «перевод» одной формы в другую, что может использоваться в ИС и ЛКи. В устной речи обычно не передаются отличия, связанные с употреблением различных шрифтов (обычный, курсив и т. п.), величиной букв, включая заглавные и прописные, зачастую не принято озвучивать кавычки, дефисы и др. Практически отсутствуют нелексические средства передачи типа интонации и других просодических элементов, нет специального знака, указывающего на границу морфемы. Вышеупомянутые различия устной и письменной речи ха 178 рактерны для всех имеющих письменность языков общей коммуникации. Особенности каждого отдельного из них дают собственные конкретные предпосылки для ЛКи. Напр., в Эо описанные особенности языков способствуют неоднозначности определения морфемного состава слова и возникновению омографов/омофонов. В том же направлении действуют процессы и явления речи, приводящие к нарушению фонетического принципа Эской орфографии (заявленного как фонетический), что, в свою очередь, делает возможным появление разного вида омонимов и омонимоидов.

II. Фонетические/орфографические предпосылки. В каждом языке имеется ограниченное количество фонем, графем и их комбинаций. Многие из них похожи на «собратьев» из других языков. Все это вместе взятое приводит к возможности возникновения паронимов и омонимов как исключительно среди «автохтонных» лексем, так и среди «автохтонных» и «варваризмов».

III. Лексико-грамматические предпосылки:

1. Лексические предпосылки: в каждом языке существует языковая и «дискурсная» омонимия и полисемия, паронимия, фразеология (для наших целей мы предпочли бы говорить о клише, поскольку в ЛКи широко применяются не только идиомы, но и клише другого рода: паремии, цитаты и т. п.), синонимия, антонимия; в каждом живом языке имеются также «слова с культурным ингредиентом», которые понятны только языковой личности с соответствующими ФЗями; эта личность иерархизирует семы отдельных лексем (как в процессе производства, так и восприятия речи), а слова вызывают специфические ассоциации в зависимости от культурного фона языковой личности.

2. Предпосылки, связанные со словообразованием. Одной из главных причин возможности ЛКи, относящихся к области словообразования, является интегрирование смысла морфем вместо их суммирования (а в словосочетаниях и клише — интегрирование смысла составляющих его лексем). Только что сказанное следует, в частности, из того, что в дериватах и сложных словах эксплицитно показываются только морфемы {«что составляет смысл»), но не характер связи между ними {«каким образом взаимодействуют морфемы») и не то, какие именно семы данной морфемы актуализируются в каждом конкретном случае/слове; все это вместе делает возможным «неправильный» (произвольный, окказиональный, идио-) анализ/синтез слов или словосочетаний. Напр., как замечает Т. Д. Брайнина, создание окказиональных омонимов может определяться заменой объективного признака номинации субъективным или наоборот. Так, слово летучка с субъективным признаком-сравнением обычно означает очень быстрое рабочее собрание (как бы на лету ) . Но писатель Саша Соколов интерпретировал его как образование с объективным признаком номинации ( нечто, обладающее способностью летать ) и употребил его для обозначения летучей мыши. В соответствии с тем же принципом, но в обратном направлении (от объективного признака к сравнению) он интерпретировал слово трясогузка как тележку [Брайнина 1996: 281]. Большую роль в определении значения сложного слова и деривата играет порядок расположения морфем. Отсюда потенциальная (и действительно реализованная) возможность ЛКи путем изменения обычного порядка следования морфем.

3. Лексико-синтаксические предпосылки, основанные на различии авто-нимного, предикативного и номинативного использования слов и выражений: «Любое языковое выражение может обозначать само себя, функционируя при этом в значении существительного , т. е. занимая синтаксическую позицию имени [...] далеко не всегда автонимное употребление специально маркируется в письменном тексте (напр., кавычками), а в устной речи автонимные употребления внешне вообще никак не выделены. В силу этого возможно замаскированное автонимное употребление языковых знаков, которое может служить источником многочисленных загадок, парадоксов, языковой игры» [Булы-гина/Шмелев 1997: 426].

Особенности языковой личности типичного эсперантиста

Каковы составляющие и особенности языкового сознания ТЭа! Во первых, оно всегда противоречиво. Каждый ТЭ является одновременно носителем языкового сознания социума Эистов и своего этноса. Кроме того, вследствие антиномии социального и индивидуального характера культуры [Гудков 2000: 11] каждый ТЭ представляет не только культуру социума, но и свою собственную. Этнические представления о мире как в области лексической дискретизации экстралингвистических реалий, так и в смысле иерархии ценностей, регулятивов поведения, включая языковой этикет, художественные пристрастия и т. п., зачастую не совпадают с принятыми в Э-культуре. Поэтому в ТЭе всегда латентно присутствуют и скрыто или явно борются, по меньшей мере, два языковых сознания, а, следовательно, и две языковых личности. Эти личности представляют как бы две маски ТЭа, которые он почти автоматически меняет в зависимости от контекста (участников коммуникативного акта или понимаемого в самом широком смысле текста). Но эти «маски» на самом деле не являются абсолютно независимыми друг от друга. Как показало наше исследование, нередки случаи своего рода интерференции. Каковы главные составляющие названного явления в применении к ТЭу?

Прежде всего не совпадает внутриязыковая дискретизация экстралингвистической реальности, предлагаемая мажоритарным для ТЭа языком (обычно родным или наиболее часто и долго употребляемым) и Эо. У. Вейн-рейх пишет: «Если бы потребовалось охарактеризовать в нескольких словах те универсальные семанти-ческие свойства языков, по поводу которых мнения лингвистов более или менее совпадают, то пришлось бы, по-видимому, ограничиться двумя следующими утверждениями.

Семантическое членение ( картирование ) действительности тем или иным языком является, вообще говоря, произвольным, и семантическая карта какого-то одного языка отлична от семантических карт всех прочих языков» [Вейнрейх 1970: 163].

А неогумбольдтианцы Л. Витгенштейн, Л. Вайсгербер, Э. Касирер, Й. Трир, П. Хартман и др. полагали, что понятия — это не отражение объективной действительности, а продукты символического познания, т. е. познания, обусловленного языковыми знаками, символами. Разумеется, ученые имели в виду этнические языки. Но сохраняется ли приведенное положение и по отношению к ПМЯам? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к проблемам определения конкретных границ семантики референтов, отраженных лексемами ПМЯа апостериорного типа. Логика говорит, что теоретически приоритет мо-э/сет отдаваться значению: 1) существующему в языке, из которого данная форма заимствована; 2) соответствующему историческому этимону слова; 3) значению, вытекающему из собственной системы организации семантических полей ПМЯа.

В первом случае нас ожидают следующие проблемы. Во-первых, в каждом этническом языке-источнике лексемы ПМЯа имеются собственные семантические поля. Мы как бы вырываем из этих полей отдельные «куски». В то же время в ПМЯах «обломки» должны составить цельную систему. Однако без специальной обработки исходного материала это просто невозможно, так как «семантические куски» взяты из разных языков и не «подогнаны друг к другу». Во-вторых, при манипуляциях с международными словами (а большинство авторов лингвопроектов стремится к включению в свою систему именно их) следует учитывать семантику данного слова во всех языках, где имеется аналогичная форма с хотя бы частично совпадающим содержанием. Но в том-то и дело, что полное соответствие семантики слов, имеющих сходную форму в нескольких языках, встречается очень редко. Поэтому лингвисты IALA считали международными по семантике лишь те слова, которые имели аналогичное значение (при сходстве форм), по крайней мере, в трех контрольных языках. Отсюда слово planger, напр., в словаре интерлингвы не приводится, хотя близкие фор 295 мы этого слова имеются в итальянском, испанском, французском, архаичном и диалектном английском (соответственно piangere, planir, plaindre, to plain), но в каждом из них исходное латинское значение развивалось сугубо индивидуально. А вот значение фразеологизма planger se de, имеющего семантические соответствия в трех контрольных языках, в словарь попало [Gode 1951: XXXIX-XI]. В-третьих, из этнических языков напрямую не выводимы значения слов ПМЯа, описывающие реалии соответствующего социума.

Возможности определения значения лексем ПМЯов через значение их исторического этимона также небезупречны. Обсуждая эту проблему, А. Гоуд приводит примеры слов, имевших в латыни один и тот же прототип, но постепенно утерявших очевидную континуальность полярных значений. В таких случаях он предлагает рассматривать соответствующие лексические ряды не как представителей одной семьи, а как совершенно не связанные между собой группы, основной корень которых отличается и по форме, и по содержанию (напр., causa, cosa из латин, causa) [Gode 1951: XXXIV-XXXV]. Таким образом, А. Гоуд опирается не на историческое значение этимона, а на его нынешнее значение в этнических контрольных языках. X. Джейкоб также считал, что историческое происхождение слова не имеет большого значения. В доказательство этого он приводит списки слов, взятых Р. Берже из окциденталя: generar, generator, generation, generativ. Для неспециалистов, говорит X. Джейкоб, многие из этих слов воспринимаются совершенно независимо друг от друга [Jacob 1947: 96] (напр., генератор и поколение ), а раз так, продолжим мы, и раз ПМЯ предназначен не только для специалистов-лингвистов, то по принципу легкости ПМЯа историческое значение этимона не может играть решающей роли при определении семантики слов ПМЯа. Легкость опознания и воспроизведения при этом не увеличивается, а вот омонимия может расти.

(Около)лингвистические знания, связанные с языком эсперанто

ТЭ обладает не только знаниями о грамматике Эо, но и группой других сведений, касающихся языка Эо. Так, не случайно появление рис. 16, подпись к которому гласит: Почему я не делал словарь 100 лет назад, когда слов было всего 800... Сама идея такого рисунка могла придти в голову только ТЭу, знакомому с эволюцией лексикона Эо, зафиксированного в главных словарях языка: от примерно 900 корней в 1887 г. до примерно 17000 в 2002 г. Разумеется, этим данная группа ФЗй не ограничивается. Рассмотрим ее подробнее.

Знания, касающиеся главных «законодательных» документов языка Эо, известных учебников Эо. Основными, авторитетными в области языка Эо трудами, стали следующие издания: «La Unua Libro» ( Первая книга ; она же: Л. Л. Заменгоф. Предисловие и полный учебник. — Варшава, 1887), «La Funda-mento de Esperanto» ( Основы Эо ; далее сокращенно «Fundamento»), «Plena llu-strita Vortaro de Esperanto»/PIV — Полный иллюстрированный словарь Эо и дополнение к нему, их предшественники «Plena Vortaro de Esperanto»/PV — Полный словарь Эо и дополнение к нему), «Plena Analiza Gramatiko de Espe-ranto»/PAG — Полная аналитическая грамматика Эо /PAG и ее предшественница «Plena Gramatiko de Esperanto» ( Полная грамматика Эо ).

Эти произведения в имплицитной или эксплицитной форме часто встречаются в текстах на Эо, напр.: Zamenhofa balado. // Kiam li antau sepdek jaroj / V Unuan Libron ekkaresis [...] [Ora duopo: 154] — Заменгофовская баллада. Когда он 70 лет назад / Нежно держал в руках Первую Книгу [...] 471 О какой книге идет речь? Почему Л. Заменгоф держал ее с особым чувством? Для неЭистов это абсолютно неясно. А ТЭ по названию книги и в соответствии со своими знаниями об истории создания Эо легко объяснит состояние Majstro: он держал в руках свое выстраданное, рожденное в муках детище, на которое возлагал огромные надежды.

Особую роль в судьбе Эо играет «Fundamento». Это своего рода библия Эо. Не случайно Д. Кверке пишет: Mi preferas пе trakti la fundamenton kiel sanktan skribajon [#] — Я предпочитаю не относиться к Fundamento , как к Священному Писанию .

Почему вообще возникло это сравнение? Для обеспечения преемственности Эо Л. 3. объявил, что все, что в нее включено, должно оставаться правильным всегда. Это не значит, что невозможны никакие новшества, но в любом случае то, что содержится в рассматриваемой книге, никогда не должно признаваться ошибочным. Статус «Fundamento» описывается эсперантонимом «Netusebla Fundamento {de Esperanto)», т. е. Неприкосновенные основы (Эо)\ Упомянутая «святость» «Fundamento», понятная только ТЭам с рассматриваемыми ФЗями, объясняет многие неясные для посторонних места Эских текстов, напр.: Kaj mijuras sur la Fundamento [Schwartz, Verdkata testamento: 81]; Oni ordonis al mijuri кип la mono sur la Fundamento [LNLR: 1960, 29, 183] — И я клянусь на Fundamento ; Мне приказали поклясться с рукой на Fundamento . Кому могло придти в голову клясться на каком-то «Fundamento»? Описываемый эпизод — это нечто серьезное или юмористическое? Правильная оценка прагматики (а зачастую и референции) доступна только ТЭам: это, конечно же, шутка об Эистах. В следующем фрагменте без ФЗй невозможно понять разницу между значением слов, единственное отличие которых заключается в написании одной и той же первой буквы как заглавной и как строчной: mi kredas pri la fundamenta kaj Fundamenta stabileco de nia vivanta lingvo [Camacho-Inter net] — я верю в основательную и соответствующую Fundamento стабильность нашего живого языка . 472 Производное fundamentisto ( фундаменталист ) от «Fundamento» в Эском контексте означает не совсем то, что в других культурах. Там имеются в виду какие-либо экстремисты, в Э-культуре — некритичные сторонники «Fundamento», традиционалисты, которые преувеличивают принцип «святости» этой книги, автоматически не приемлют любые новшества в языке, не предусмотренные в «Fundamento», ср.: La cefa grupo de mallaiidantoj, Rikardo Sulco kaj kompanio, konsistigita de fundamentisto] kaj integristoj, nenion kontribuis, valoran ай ne, al nia originala beletra prozo [Camacho-Inter-net] — Главная группа ругающих, Рикардо Шульцо и компания, составленная из фундаменталистов и интегристов, не внесла никакого вклада, хоть ценного, хоть нет, в нашу прозаическую беллетристику, написанную в оригинале на Эо . Особенность прилагательного fundamento, (т. е. соответствующий Fundamento , как в Fundamento и т. д.) состоит в том, что оно становится оценочным. Это не просто «как где-то», это образец для подражания, гарантия высшего качества, правильности, неусложненности и т. п., ср.: La stilo de Degenkamp estas Mara kaj plej ofte fundamenta [Courtinat 1966: 68] — Стиль Де-генкампа ясен и, чаще всего, фундаментален (= безупречен. — А. М.) ; Absurda, пе aplikebla kaj ne-fundamenta principol [Esperanto: 1984, 2, 29] — Абсурдный, неприменимый и не-фундаменталъный (= не поддерживающийся «Fundamento», ложный. — А. М.) принцип! ; Lian stilon de milda satiristo karakterizas flueco, klareco kaj fundamenteco [HdE: 1983, 5, 1] — Его стиль мягкого сатирика характеризует легкость, ясность и фундаментальность (= правильность, образцовость. — А. М.) ; Felice, la ciujara UK ne apartenas al la Fundamento [HdE: 1983, 14, 4] — К счастью, ежегодный UKE не принадлежит к Fundamento . Какая связь между конгрессом Эистов и сводом непоколебимых образцов и правил языка Эо? Что имеет в виду автор этого высказывания? Ассоциации ТЭа таковы: в «Fundamento» ничего нельзя менять, а в конгрессах — можно. И коль скоро речь в тексте идет о перегрузке руководителей Э-движения во время UKE, делаем вывод: надо их разгрузить. НеТЭу эти ассоциации и рассуждения недоступны. 473 Юмористический эффект следующих высказываний основывается на тех же ФЗях: Vesper е mi promenadis sur la Bulvardo de la Fundamento ...ай sur la avenuo de la Akademio [Kanguruo, Kiel (mal)venkigi Esperanton?: 13] — Вечером я гулял по бульвару Fundamento 1 ... или по проспекту Академии (Эо. — А. М.) ; Katedralo de Sankta Netusebleco [Beaucaire, El la vivo de bervala sentaugulo: 44] — Собор Святой Неприкосновенности . Всякий ТЭ знает, что таких названий в настоящей жизни нет, поэтому у него возникает эффект столкновения реальности с вымыслом. Кроме того, ассоциации ТЭов во втором примере таковы: святая невинность - неприкасаемость «Fundamento» - нереальность названия собора. Аналогичные ассоциации появляются и при перцепции следующего отрывка, в котором описывается «ересь президента Академии Эо»: Си vi audisl Vu є beloze el la huso de la superega gardanto de la Fundamental Sub la sankta tegmento de la templo konsekrita al la Dekses Regulojl [Beaucaire, El la vivo de bervala sentaugulo: 37] — Вы слышали? Vu e beloze (на языке идо — Вы красивы . — А. М.) из уст высшего хранителя Fundamento ! Под святой крышей храма Шестнадцати Правил] Здесь в качестве «святыни» упомянута одна из важнейших составных частей «Fundamento» — 16 «неприкосновенных» правил Эо. Роль другой детали (реплики на идо) также понятна только ТЭам: в результате идистского раскола 1907-1908 гг. за идо закрепилась роль противника Эо, поэтому «правоверный» Эист (а тем более президент Академии Эо) не имеет морального права поддерживать этот язык, а тем более пользоваться им.