Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Основные подходы к изучению политического дискурса 12
1.1. Особенности дискурсивного подхода к анализу языка политики и языка войны. Театральность политического дискурса 12
1.2. Когнитивный подход к изучению политического дискурса. Исследования ролевого представления участников войны в рамках метафорического сюжета «Сказка о справедливой войне»: Защитник, Агрессор, Жертва 31
1.3. Социолингвистический подход к изучению ролевого представления 38
Выводы к главе 1 43
Глава 2. Средства представления стороны Защитника в российском и американском политических дискурсах 45
2.1. Представление стороны Защитника в российском политическом дискурсе: семантика и способы ее вербализации 47
2.2. Лексико-грамматические способы выражения референта 56
2.3. Сторона Защитник в американском дискурсе: семантика и способы ее вербализации 66
2.4. Сторона Защитник в американском дискурсе: способы выражения референта 80
Выводы к главе II 86
Глава 3. Представление стороны Жертвы в российском и американском политических дискурсах 88
3.1 Жертва в российском политическом дискурсе: семантика и средства ее вербализации 89
3.2 Языковые способы представления референта 93
3.3 Средства вербализации образа невиновной и беззащитной Жертвы в американском политическом дискурсе 95
3.4 Способы вербализации референта 107
Выводы к главе III 110
Глава 4. Способы представления стороны Агрессора в российском и американском политических дискурсах 112
4.1 Способы языкового представления стороны Агрессора в российском политическом дискурсе 112
4.2. Лексико-грамматические способы выражения референта 121
4.3. Способы языкового представления стороны Агрессора в американском политическом дискурсе 127
4 4 Представление референта Агрессора в американском политическом дискурсе 137
Выводы к главе IV 142
Глава 5. Способы представления стран вне военного конфликта 144
Заключение 154
Библиография
- Когнитивный подход к изучению политического дискурса. Исследования ролевого представления участников войны в рамках метафорического сюжета «Сказка о справедливой войне»: Защитник, Агрессор, Жертва
- Лексико-грамматические способы выражения референта
- Средства вербализации образа невиновной и беззащитной Жертвы в американском политическом дискурсе
- Способы языкового представления стороны Агрессора в американском политическом дискурсе
Введение к работе
Актуальность работы определяется потребностью в изучении конкретных проявлений оппозиции «свой — чужой» с учетом опыта использования различных языков. Данная оппозиция проявляется особенно ярко во время военных конфликтов, что обусловило выбор темы диссертации. Актуальна и методика исследования, примененная в работе. В рамках дискурсивного подхода решается ряд практических задач, связанных с процессами порождения речи и ее понимания. Так, предложенный в работе анализ языковых единиц, выполняющих функцию интерпретации, позволяет слушающему выявить манипулятивные стратегии говорящего. Проведенное исследование позволяет также определить фактор адресата в политическом дискурсе, давая возможность оценить публичную речь в соответствии с ее прагматической эффективностью.
Описание языковых способов представления сторон конфликта в сопоставительном ракурсе с точки зрения интенций говорящего и с точки зрения фактора адресата до сих пор широко не представлено в отечественной лингвистике.
Лингвистические работы, посвященные военному конфликту, как правило, описывают материал в рамках концептуального подхода и, в частности, теории когнитивной метафоры. В исследованиях внимание традиционно уделяется метафорическому представлению участников войны. Так, достаточно подробно были изучены сферы-источники, которые актуализируются при метафорическом представлении участников конфликта, а также при номинации самих военных действий (в работах Э. В. Будаева, А. П. Чудинова, G. Goodnight, V. Kennedy, R. Kuusisto, J. Lule, R. Paris).
В данном исследовании используется терминология, принятая в рамках когнитивной теории метафоры (А. Н. Баранов, Э. В. Будаев, А. П. Чудинов, G. Lakoff, G. Goodnight, R. L. Ivie), в частности, используются номинации сторон военного конфликта, предложенные в работах Дж. Лакоффа: Агрессор, Защитник и Жертва. Исследованные в рамках когнитивной теории случаи непрямой номинации в данной диссертации объясняются с позиции дискурсивного подхода. В работе при систематизации языковых единиц учитываются как коммуникативные задачи говорящего, так и роль фоновых знаний в процессе восприятия речи (Н. Д. Арутюнова, В. Н. Бабаян, Т. Ван Дейк, Р. Водак, А. Ж. Греймас, В. З. Демьянков, Ю. Н. Караулов, В. Кинч, Ж. Курте, Г. Г. Молчанова, С. Г. Тер-Минасова, Е. И. Шейгал, Z. Harris, P. Seriot).
Представленный в диссертации подход, описывающий язык с точки зрения целеполагания говорящего, разрабатывался в трудах И. Г. Милославского, В. А. Белошапковой, Л. И. Богдановой и др. В диссертационном исследовании систематизируются языковые средства представления сторон военного конфликта, основанные на выявлении интенций говорящего.
Объектом исследования является политический дискурс, посвященный военным конфликтам.
Предметом диссертационного исследования являются характеристики языковых способов представления сторон военного конфликта в английском и русском политических дискурсах.
Гипотеза данного исследования состоит в следующем: в российском и американском политических дискурсах прослеживаются различия в тех средствах вербализации, которые способствуют реализации функции интерпретации. Такие различия в двух языках обусловлены фактором адресата и целями говорящего политического субъекта.
Цель исследования состоит в выявлении тех явных и неявных компонентов значения в описании участников войны, которые способствуют реализации не только когнитивной, но и интерпретирующей функции политического дискурса. Изучение компонентов значения включает также и описание языковых способов их представления в сопоставительном аспекте. Цель исследования предполагает решение следующих задач:
-
Сопоставительный анализ способов вербализации сторон военного конфликта.
-
Выявление влияния фактора адресата на выбор языковых способов представления сторон военного конфликта.
-
Исследование языковых способов реализации компонентов значения с учетом целеполагания говорящего политического субъекта.
-
Описание способов вербализации участников войны в мирное время, направленное на выявление изменений представления стран в условиях военного конфликта.
Материалом для настоящего диссертационного исследования послужили тексты выступлений первых лиц государства, посвященные описанию войны в Ираке, Ливии и Южной Осетии. Кроме того, в корпус проанализированных текстов входят различные жанры — это интервью, тексты пресс-конференций, федеральные послания, обращения к стране (Address to the Nation), официальные поздравления, статьи в официальном издании МИД РФ (в «Дипломатическом вестнике»). Всего в диссертационном исследовании обработано порядка 200 текстов на двух языках. Для описания семантики лексем, закрепленной в языке, в исследовании использовались данные толковых словарей («Большой толковый словарь русского литературного языка», «Толковый словарь русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой, «Словарь русского языка» изд. РАН, Oxford English Dictionary, Webster's Dictionary, Longman Dictionary of English language and Culture и др.).
Теоретической базой исследования стала теория дискурса, позволяющая учитывать цели и установки говорящего политического субъекта, а также влияние экстралингвистических знаний реципиента на процесс понимания. При описании изучаемого материала использовался как ономасиологический, так и традиционный семасиологический подход. Среди используемых методов анализа языкового материала выделяются:
-
Сопоставительный метод, учитывающий лингвокультурологические особенности.
-
Метод контекстуального анализа, позволяющий описывать значение единиц в рамках высказывания.
-
Метод семантических полей, позволяющий описать лексические особенности представления изучаемого материала.
Научная новизна диссертации заключается в выявлении языковых сходств и различий американского и российского политических дискурсов с учетом процессов создания и понимания речи. В ходе исследования удалось систематизировать различия в вербализации сторон конфликта в двух дискурсах и установить основные причины расхождений. В работе впервые представлено систематическое сопоставительное исследование описаний военных конфликтов в российском и американском политических дискурсах.
Теоретическая значимость работы состоит в том, что она вносит вклад в развитие политической лингвистики, теории дискурсивного анализа, в частности, тех аспектов, которые связаны с описанием языковых единиц с учетом целей говорящего и его идеологической позиции, фоновых знаний и коммуникативной компетентности реципиента, принятых оценок и стереотипов. В работе каждая языковая единица описана с позиции человека, производящего высказывание с определенной целью. Таким образом, работа развивает подход «от смысла к форме» (Л.В. Щерба, И.Г. Милославский и др.). Также в диссертации намечаются дальнейшие возможности исследования динамики изображения сторон военного конфликта, что позволит более четко разграничить объективную информацию и интерпретацию говорящего, ситуативно обусловленную войной.
Практическая значимость обусловлена тем, что материал исследования может помочь журналистам, спичрайтерам, референтам правильно выстраивать речь с учетом заданных целей. Результаты работы могут быть использованы для подготовки учебных материалов по сопоставительному языкознанию, политической лингвистике, культуре речи. Предложенный в диссертации анализ помогает выявить манипулятивные стратегии говорящего, интерпретирующую функцию, позицию говорящего, что особенно важно в процессе понимания и имеет ценность для читателя.
Структура работы отражает логику анализа, задачи и цели исследования. Диссертация включает пять глав, введение, заключение и библиографию. В первой главе дается представление о степени изученности материала и о теоретико-методологической основе исследования. Так как данная работа выполнена в рамках дискурсивного направления, в первой главе освещается теория дискурсивного подхода. Понятия, которые активно используются в данной работе: Агрессор, Защитник и Жертва, — в зависимости от разных лингвистических школ рассматриваются либо как ситуативно обусловленные роли, либо как сферы — источники метафор. В главе I описан ролевой подход к анализу языка, подходы, разрабатываемые в школе концептуальной метафоры, а также представлен обзор направлений, связанных с изучением политического дискурса. В главах II, III, IV последовательно раскрываются способы представления сторон военного конфликта: семантика создаваемого образа и способы ее вербализации, а также способы представления референта. В главе V делается попытка описания основных отличий в представлении стран в мирное время и во время войны. В Заключении подводятся итоги исследования и обозначаются перспективы изучения данного вопроса.
Когнитивный подход к изучению политического дискурса. Исследования ролевого представления участников войны в рамках метафорического сюжета «Сказка о справедливой войне»: Защитник, Агрессор, Жертва
Он крутился там как бобик, всё время говорил: «Давайте встретимся, давайте я в Сочи приеду»... Через некоторое время приехала наша близкая партнёрша Кондолиза Раис, после этого мальчика как подменили... [109]
С одной стороны, это сообщение могла получить и К. Райе, М. Саакашвили, но высказывание построено на основании того, что прямой адресат сообщения не они, этим объясняется номинация в 3 лице, а главное - тот отрицательный смысл, который прямо выражается по отношению к объектам высказывания. Если бы адресатом были они, то такое высказывание нарушало бы коммуникативный принцип Вежливости [Leech, 1983, с. 82].
Итак, при дискурсивном подходе процесс интерпретации адресатом необходимо учитывать при объяснении выбора того или иного языкового способа представления реальности. Изучение политического дискурса невозможно вне учета того, что говорящий строит высказывание для определенного адресата, для определенного народа с его собственным набором фоновых знаний, которые участвуют в процессе восприятия. Существует определенная типология знаний, влияющих на процессы понимания и интерпретации.
Ван Дейк, уделяющий большое внимание контекстуальным особенностям функционирования дискурса, выделяет восемь основных факторов (то, что называется в лингвистических работах контекстом), влияющих на понимание высказывания.
В данном диссертационном исследовании особое внимание уделяется знаниям из предыдущих текстов, знаниям о ситуации и знаниям о мире.
Так, дискурс, описывающий войну в Ираке, базируется на целой группе текстов, высказываний, описывающих другие события: описание теракта 11 сентября в значительной степени повлияло на описание войны в Ираке, что ярко проявилось на уровне отбора материала, на уровне языкового описания, в частности, при выборе лексического оформления (о чем будет сказано в соответствующей главе). Поэтому понимание дискурса, посвященного иракской войне, было бы неполным без учета текстов, связанных с терактом 11 сентября.
Таким образом, дискурс, с одной стороны, «обращен к прагматической ситуации, которая привлекается для определения ... коммуникативной адекватности (дискурса - Е.М.), для выяснения его импликаций и пресуппозиций, для его интерпретации» [Арутюнова, 1998]. Дискурс по своему определению связан с определенной ситуацией из реальной жизни, интерпретация и анализ дискурса, оценка его эффективности определяется именно конкретной жизненной ситуацией, конкретной аудиторией. Так, в данном исследовании изучается политичекий дискурс, эффективность которого определяется воздействием на адресатов сообщения и, в конечном счете, готовностью народа принять войну, оправдать военные действия.
С другой стороны, как указывает Н.Д.Арутюнова, дискурс связан с ментальными особенностями реципиента [Арутюнова, 1998]. Так, в процессе интерпретации значимую роль играет культурно обусловленная коммуникативная компетентность [Бергельсон, 2005; Hymes, 1972; Gudykunst, 1993]. ККК включает в себя: совокупность экстралингвистических знаний, знаний о принципах коммуникации. Говорящий выстраивает высказывание, с одной стороны, на основе собственной культурно обусловленной коммуникативной компетентности, с другой - с опорой на такую же компетентность адресата. Следовательно, фоновые знания адресата и говорящего влияют непосредственно на способ вербализации, эти имплицитные знания не входят в содержание высказывания, однако в значительной степени определяют коммуникативный успех высказывания [Бергельсон, 2005]. Роль культурно значимых смыслов возрастает в публицистических текстах, а дискурсах, ориентированных на массовую аудиторию. В нарративных жанрах медийного дискурса фактор адресата осложняется размытостью фигуры адресата [Бергельсон, 2005] - обращение к 14 миллионам отличается от обращения к 1 человеку. Несмотря на этот факт, роль социокультурных знаний в процессе порождения и восприятия речи в медиадискурсе крайне велика.
В связи с фактором социокультурных знаний С.Г. Тер-Минасова обращает внимание на явление «обманчивой эквивалентности» [Тер-Минасова, 2008, с. 145]: существуют слова в двух языках, которые согласно словарному определению, являются тождественными, однако в силу социокультурных коннотаций смысл лексем оказывается различным. Действительно, в политическом дискурсе Америки часто встречается лексема fellow: fellow citizens при обращении президента к народу, fellow human beings при номинации стороны Жертвы. Согласно американской лингвокультуре, эта лексема является емким знаком интеграции, знаком принадлежности к «своим», который на русский язык нельзя перевести словарным эквивалентом парень, человек. Как указывает С.Г. Тер-Минасова, эффективность общения определяется знанием коммуникативного поведения сообщества [Тер-Минасова, 2008, с. 167]. В каждом дискурсе представлены свои знаки интеграции, ориентации, которые обусловлены коммуникативной культурой членов общества.
Лексико-грамматические способы выражения референта
В роли Защитника в российском политическом дискурсе выступает российская сторона. Ключевой характеристикой образа Защитника является законность действий, именно эта ценность оправдывает все поступки Защитника. И именно по этому признаку противопоставляются образы Агрессора и образы Защитника. Действия россиян законны, в то время как действия Грузии нарушают основы законодательства.
В большинстве случаев идея легитимности выражена прямо, посредством слов ЛСГ «Закон» (мандат, Конституция, законность): 1. ...свой миротворческий мандат мы исполняли и будем исполнять. И если кто-то будет продолоісать посягать на наших граждан, наших миротворцев, то, конечно, мы будем отвечать так лее, как отвечапн... [104 2. ...все наши действия были абсолютно законны, они полностью укладываются в рамки международного права, в наши миротворческие обязательства... [65] 3. Только наши решительные действия, направленные на восстановление законности, Конституции, обеспечение прав граждан, на защиту их законных интересов и самой жизни, полоэ/сили, по сути дела, конец начавшемуся процессу распада государства (Путин о событиях в Чечне 1999 г.) [19] Аналогичных примеров множество, так, например, Медведев, говоря о событиях в Ю. Осетии, в 50% текстов возвращается к идее легитимности действий. А за первые четыре дня военных действия (с 8 по 12 августа) президент сделал 6 заявлений по поводу сложившейся ситуации, при этом 11 раз возвращаясь к идее легитимности.
Понятие закона характеризует действия стороны Защитника, поэтому необходимо понять, что означает закон в русском лингвокультурном пространстве. Закон сам по себе представляет ценность в различных культурах. В русском менталитете концепт Закон реализуется в трех сферах: закон юридический, закон нравственный, закон природы [Степанов, 1997]. Существование трех сфер, трех ипостасей закона зафиксировано в современном русском языке в словарной дефиниции слова закон. Так, первое значение - это «Нормативный акт, постановление высшего органа государственной власти, принятый в установленном порядке и имеющий юридическую силу» (ТСОШ). Это определение юридического закона, который актуален для российского политического языка. Второе значение слова закон - «Правило общественного поведения, являющееся общепринятым, обязательным, непреложным; обычай...(сложившиеся нравственные устои, нормы)» (ТСОШ). Это определение закона нравственного. В словарях даются и другие значения слова закон, однако они не актуальны для политического дискурса и для данного исследования. Вопрос о сущности нравственного закона крайне сложный, он является предметом рассмотрения не лингвистики, а других наук: философии, этики, богословия. Поэтому для данной работы не так важно дать определение нравственного закона. Достаточно ограничиться той дефиницией, которая дана в словарях.
Если анализировать различие в значениях, то очевидным является то, что субъекты закона юридического и закона нравственного разные. Так, закон юридический дается правительством, закон нравственный формируется словно сам по себе (на это указывает причастие с возвратным постфиксом -ся: «сложившиеся устои»). У закона юридического должен быть внешний субъект, законы нравственные не имеют четкого, ясного «творца».
Итак, для данной работы целесообразно, опираясь на зафиксированное в словарях различие между субъектами в двух значениях лексемы закон, провести следующее различие: 1) закон, который установлен какой-то внешней организацией (например, в приведенных примерах легитимность определяется Уставом Организации Объединённых Наций). Назовем это «внешним» законом (так как при упоминании такого вида закона будет присутствовать отсылка к внешнему арбитру). 2) закон, «творец» которого четко не зафиксирован, соответственно, возникает ситуация долга перед самим собой, субъект и объект закона частично совпадают. Назовем это «внутренним» законом (так как при упоминании такого вида закона внешние «судьи» не присутствуют).
Такое разделение законов существенно для русского лингвокультурного сознания: закон юридический, внешний не является высшей категорией, это лишь некая граница, предел. Об относительности (не абсолютности) закона юридического свидетельствуют и пословицы, в которых отражаются устоявшиеся представления народа: закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло; Не всякий прут по закону гнут; Нужда закона не знает; Закон - паутина: шмель проскочит, муха увязнет; Где закон, там и обида. Поэтому понятие юридического закона дополняется представлениями о законе совести, который не равен юридическому и ставится выше юридического закона [Степанов, 1997]. Именно эти два понятия - закон совести, правда, и закон юридический, легитимность - в полноте могут быть мерилом деятельности человека.
В российском политическом дискурсе в целях оправдания действий стороны Защитника актуализируются два понятия - закон нравственный и закон юридический. Различие в средствах их представления выражается в наличии или отсутствии указания на субъект закона. Так, когда подчеркивается легитимность, юридическая правота действий российской стороны есть прямая или косвенная отсылка на субъект закона: 1. Вы знаете, что Россия присутствовала и присутствует на территории Грузии на абсолютно законных началах, исполняя свою миротворческую миссию в соответствии с теми международными договоренностями, которые были достигнуты. [40] 2. все наши действия и в тот, и в последующий периоды основывались на строгом соблюдении норм международного права, того миротворческого мандата, который был у наших сил. [107] 3. В этой ситуации, для того чтобы защитить их интересы, для того чтобы создать возможность для их самоопределения, в соответствии с международным правом, в соответствии с Уставом ООН мы приняли такое решение. [59]
В каждом из приведенных примеров как источники закона упоминаются: миротворческий мандат, договоренности, международное право. Данные понятия объединяются тем, что все они являются результатом человеческой деятельности, это законы и предписания, установленные человеком. Субъектом закона является не Россия, не Грузия, не Осетия - ни один из непосредственных участников конфликта. Субъект закона - это международное сообщество -Организация Объединенных Наций, Европейский Союз. Именно эти субъекты международного права выступают в качестве косвенного арбитра всех действий. И для российского правительства важно сформировать образ нации-Защитника, который в глазах международных арбитров будет действовать легитимно. И легитимность Защитника в приведенных контекстах определяется не изнутри, а извне, посторонним субъектом, который выражен косвенно посредством использования понятий мандат, право, договоренности. Посредством косвенного упоминания субъекта происходит юридическое оправдание действий Защитника.
Средства вербализации образа невиновной и беззащитной Жертвы в американском политическом дискурсе
В ходе анализа удалось выявить семантическую константу образа Жертвы -это идея невинности. Однако, как отмечалось, идея невинности, беззащитности Жертвы не является константой в диахроническом плане. Так, в готских военных текстах такой компонент, как беззащитная Жертва, отсутствует [Будаев, 2007] . Однако в современном восприятии такие тексты выглядят аморально именно в силу отсутствия того, кого защищают - невинной Жертвы. Мораль войны в современном мире основана на идее защиты слабого и беззащитного. Поэтому идея беззащитности Жертвы возникает и русском, и в американском политических дискурсах: именно беззащитность Жертвы служит оправданием для ее защиты, в конечном итоге, оправданием для ведения войны.
Существуют средства вербализации идеи беззащитности, которые являются общими /для российского и американского политических дискурсов - это представление парода Жертвы посредством образа ребенка. В российских правительственных текстах, как и в американских (об этом будет более подробно сказано в соответствующей главе), устойчиво упоминаются пострадавшие дети, что выражается либо прямо посредством лексемы ребенок, либо косвенно через лексемы, которые на ассоциативном уровне связаны с образом ребенка:
1. Огонь велся и ведется из тяоїселого оруэюия, в том числе и по мирным граэ/сданским объектам, по школам, по детским садам. [32]
2. Разрушены, уничтооїсеньї дотла все детские сады, убито много детей. Разрушены все школы... сейчас по улице Октябрьской в подвале находится 50 человек — гражданских жителей. Різ них более половины — дети...\Ъ2\
3. Они погибли, заїцищая мирных людей и приняв на себя осколки и пули, несущие смерть старикам, женщинам и детям. [28]
4. А вот нынешних грузинских правителей, которые в одночасье просто стерли с лица земли десять осетинских деревень, которые танками давили детей и стариков, которые заживо сжигали в сараях мирных граждан, — вот этих деятелей, конечно, нужно взять под защиту. [100] В первом и втором примерах перечисляются объекты разрушения, при этом автор выделяет школы и детские сады, которые на уровне ассоциативного компонента значения соотносятся с ребенком. Очевидно, что разрушены не только эти здания, однако говорящим выделяется именно этот фрагмент реальности как наиболее подходящий для означенной цели - возбуждение жалости к невинной Жертве. В третьем и четвертом примерах говорится о смерти стариков, женщин и детей. Эти слова объединены одной общей фоновой семой, которая проявляется в данном контексте, - беззащитность , а следовательно, и невинность . Очевидно, что погибали и молодые мужчины, однако образ Жертвы строится на фрагментарном освещении действительности: выхватывается именно тот кусок, который отвечает основной коммуникативной цели. В отличие от американского образа Жертвы, в российском дискурсе практически отсутствует упоминание о тех ценностях, за которые борется или страдает Жертва. Ничего не говорится о свободе или демократии, о тюрьмах и заключениях. Идея невинности не дополняется ценностным содержанием, как это происходит в американском дискурсе.
Идея беззащитности Жертвы и сострадания становится самодовлеющей. Меняется соответственно и лексическое оформление образа Жертвы. В американском дискурсе преобладает абстрактная лексика (выражающая ценности), в то время как в русском языке образ Жертвы предельно конкретен. На сайте президента вывешиваются не все стенограммы заседаний. Однако при освящении событий в Южной Осетии доклады о положении беженцев и пострадавших были напечатаны. Образ осетинского народа, который создавался на официальном сайте Президента, был очень конкретен. Приведем только одну выдержку из доклада Т. Голиковой:
На сегодняшний день в лечебно-профилактических учреждениях республики Северная Осетия находятся 199 пострадавших, из них 165 человек — это раненые. 13 детей находятся в детской клинической больнице, одна девочка находится в госпитале —у нее пневмония, пока она не транспортабельна. [32]
При описании состояния Жертвы используются числительные, наименования конкретных болезней, что делает образ Жертвы очень конкретным. Потому что если бы Жертва описывалась исключительно через абстрактные ценности, в российской аудитории это было бы прагматически не адекватно. Стенограммы подобного рода, где положение беженцев и раненых описывается с точностью до цифр, на официальных сайтах Путина и Медведева представлены в большом количестве.
Соответственно этой стратегии представления Жертвы выстраивается и образ Защитника. Россияне оказывают предельно конкретную помощь, информация о которой доступна из официальных источников. Приведем выдержку из доклада С. Шойгу:
Для этого (помощи — Е.М.) подготовлены пункты емкостью на 11 тысяч человек. Плюс к этому 12 тысяч размещено у родственников. Непосредственно в республике имеется емкость на 800 человек плюс уже поставлен лагерь на 2 тысячи человек со всеми системами жизнеобеспечения.
Способы языкового представления стороны Агрессора в американском политическом дискурсе
В приведенных высказываниях субъект решений, действий единолично президент США. В последнем примере we означает не нацию в целом, как это обычно в политическом дискурсе, но членов правительства — министра обороны и президента. Таким образом, представление Защитника как нации в целом является специфическим атрибутом политического дискурса. Это обусловлено стратегической задачей политического дискурса — сплочением населения вокруг фигуры Защитника и готовностью поддержать военные действия. В мирное время такие задачи не являются первостепенными, поэтому изображение субъекта политических действий становится более суженным - это президент, правительство, то есть группа лиц, а не вся нация.
Также в зависимости от целей говорящего политического субъекта отличается и способ представления других стран. На примере Ирака и Ливии можно проследить, что меняется в изображении стран в условиях войны по сравнению с мирным временем. Так, при описании Ливии отсутствует характерное для политического дискурса разделение на правительство-Агрессора и невинных ливийцев. Лексемы Libya, Libyans обозначают совокупно самих ливийцев и правительство. Так, показательным для портрета Ливии является описание реакции Ливии на освобождение Абдельбассета Али аль-Меграхи в в2009 г., когда войну еще ничто не предвещало. Пресс-секретарь Роберт Гиббс говорит так:
В приведенных примерах наблюдается контаминация значений население Ливии и правительство Ливии . Так, в первом случае номинация Libya означает совокупно двух субъектов. Во втором высказывании Libyans означает не ливийцев, как следовало бы полагать исходя из словарного толкования, а именно правительство Ливии, что очевидно из смысла высказывания. В последнем приведенном примере the Libyans соотносится с двумя референтами -правительством и населением.
В условиях политического дискурса отмечается однозначное расхождение значений: Libya, Libyans означают только невиновных ливийцев, government означает только Агрессора-правительство. Это объясняется задачами политического дискурса, а именно ориентировочной функцией. В условиях войны реципиент должен четко понимать, кто есть Агрессор, а кто Жертва, поэтому этих субъектов выражают разными лексемами и разными способами. В мирное время такая задача не актуальна, поэтому на уровне номинации исторического субъекта (Libyans или government) наблюдается контаминация.
Особенности представления Ирака продиктованы непростыми отношениями Ирака и США: в 1998 г. Ирак отказался от сотрудничества с комиссией, которая следила за уничтожением массового оружия, что привело к военной операции под командованием США на территории Ирака. С 1998 по 2003 г. вооруженные инциденты постоянно происходили между силами США и Ираком. Поэтому даже вне войны отношения с Ираком были предельно напряженными подобно тому, как вне событий 2008 г. отношения России и Грузии были очень сложными, омраченными чередой дипломатических скандалов и санкций.
Однако, несмотря на напряженные отношения, существуют определенные расхождения в описании Ирака в условно называемое мирное время и во время войны. Эти расхождения аналогичны таким же, как и при описании Ливии: лексема Iraq обозначает недифференцированно и население, нацию, и правительство. Более того в некоторых высказывания Iraq синонимичен слову nation, хотя на самом деле речь идет о правительстве: /. Every world leader that comes to see me, I explain our concerns about a nation which is not conforming to agreements that it made in the past; ...a nation which has weapons of mass destruction and apparently is not afraid to use them [1 82] Каждому мировому лидеру, который ко мне приходил, я объяснял наши беспокойства по поводу страны, которая не согласовывает свои действия с договоренностями, достигнутыми в прошлом...по поводу страны, у которой есть оружие массового уничтожения и которая, несомненно, не боится использовать его.
Я не позволю такой стране, как Ирак угрожать нашему будущему развитием оружия массового уничтожения. Они достигли договоренностей о прекращении развития такого оружия, они должны выполнять обещания, согласовывать свои действия с договоренностями. В приведенных примерах анализ атрибутов лексемы Iraq доказывает, что настоящим референтом является правительство: только правительство может отдавать приказы о развитии оружия массового поражения, только правительство подтверждает, что не будет его развивать. Однако президент называет далее Iraq нацией, что означает, что на данном этапе в официальных речах еще не сформировалось образа иракцев-Жертвы, а есть только иракцы-носители постоянной угрозы.
Если сопоставлять описание войны в Осетии, Ираке и Ливии, а также тексты непосредственно предшествующие им, необходимо отметить, что представление стороны как Жертвы формируется позднее всего. В то время как Защитник и Агрессор выявляются раньше. Интересно в этом контексте исследование Э.В. Будаева, в ходе которого доказывается, что образ Жертвы совсем не всегда являлся необходимым основанием для оправдания войны [Будаев, 2007]. Образ Жертвы как повод для войны начинает формироваться уже с эпохой распространения христианства. На современном этапе можно на основании дискурсивного анализа вестей об Осетии, представленных в журнале «Дипломатический вестник», констатировать, что образ Жертвы появляется позднее, нежели Агрессора и Защитника.
Специфическими чертами политического дискурса и в России, и в Америке можно считать четкое противопоставление Агрессора, выраженного группой лиц, и Жертвы, представленной народом, что обусловлено ориентировочной функцией политического дискурса. В мирное время такое противопоставление отсутствует.
В российском политическом дискурсе, в отличие от американского, не происходит контаминации значений: тенденция такова, что Грузия означает нацию, братский народ, в то время как для правительства существуют особые обозначения, как-то: Тбилиси, режим, власти Тбилиси. В отличие от американского дискурса, где Libya и Libyans в мирное время может использоваться с отрицательной коннотацией, номинации Грузия и грузины, как правило, используются, когда описываются хорошие отношения России и Грузии.
Таким образом, выделяется ряд универсальных способов представления сторон военного конфликта и ряд национально специфических черт. Сопоставление описания одной и той же страны в мирное время и в условиях войны требует дальнейшего изучения. Перспективным также является изучение представления страны в разных войнах: например, Ирака во время войны в Персидском заливе и во время последней войны. Такое изучение позволяет зафиксировать не только динамику образа изучаемой страны, но и динамику отношений между странами и изменения в ценностной картине мира.
