Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Телеология философско-исторической эвристики 12
1.1. Философия истории и стратегии холизма 12
1.2. Когнитивный минимализм как философско-исторический императив
1.3. Философско-исторический скептицизм: pro et contra 43
Глава 2. Философско-историческая рефлексия и социальная практика . 68
2.1. Праксеологическое измерение исторического сознания 68
2.2. Аберрации исторического сознания, их социальные последствия 96 и пути преодоления
2.3. Актуализация исторического опыта в социальном управлении . 125
Заключение 141
Библиография 144
- Философия истории и стратегии холизма
- Философско-исторический скептицизм: pro et contra
- Праксеологическое измерение исторического сознания
Введение к работе
Актуальность темы исследования. На протяжении всей своей истории развитие российского общества отличалось спонтанностью, хаотичностью, отсутствием четких ориентиров, а та нормативность, которая провозглашалась властной элитой, оказывалась в конечном итоге утопией, требующей, тем не менее, серьезной жертвенности. Детерминантой реализации подобного сценария стало отсутствие концептуальных основ, оптимизирующих практику социального управления, неподготовленность управленческих кадров, склонность к волюнтаризму и субъективизму. Одной из причин сложившейся ситуации явилось неумение «расшифровать» собственное историческое наследие, извлечь «уроки» из истории других народов, увидеть и осознать исторически заданную экономическую, социальную, политическую и культурную логику.
Таким образом, важнейшей задачей, стоящей перед современной российской элитой, видится всестороннее освоение опыта истории, его актуализация и создание на этой основе адекватных и эффективных деятельностных моделей. Выявление исторических ориентиров не только способно оптимизировать функционирование механизма управления, но и содействовать достижению самого широкого консенсуса в общественной жизни, имплицитно обращенного к исторически заданному, поскольку человек в первую очередь адаптируется к традиции, а уж затем к разного рода инновациям.
Обосновывая актуальность темы диссертационного исследования, автор считает необходимым обратить внимание и на более широкий аспект избранной им проблемы. Дело в том, что историческая проблематика актуальна априори, она не подвержена конъюнктурным колебаниям и не зависит от субъективных интеллектуальных предпочтений отдельных индивидов. Напротив, характер конкретно-исторической эмпирии способен скорее обострить данную проблему, но никак не снять её с повестки дня.
4 Любой социум на протяжении всего своего существования «привязан» к собственному прошлому, через которое он познает настоящее и стремится предугадать будущее.
Современная социальная философия столкнулась с дилеммой прорыва истории в праксеологическое пространство или её сохранения в теоретико-спекулятивном арьергарде. В этой связи необходимо выявление характера инструментальности конкретно-исторической эмпирии, а также её информативного потенциала.
Артикуляция прагматизма истории призвана предотвратить появление социального инфантилизма, выражающегося как в необоснованных патерналистских экспектациях, так и в беспочвенных пессимистических антиципациях. Одновременно, философско-историческая аналитика призвана стать преградой, выработать иммунитет против участия социума в контрпродуктивных проектах, воспрепятствовать реализации бессмысленных программ, якобы выдвигаемых самой историей.
Прагматизация истории невозможна и без обращения к самому широкому кругу теоретико-методологических проблем, таких как установление онтологического статуса социальной ретроспективы, диалектики традиции и новации, качественное совершенствование социальных исследований и т.п. Особо остро ощущается потребность в разработке современного концептуального аппарата и освоении новых методик социального управления. Речь должна идти о формировании принципиально новой социально-праксеологической парадигмы, в рамках которой были бы табуированы управленческие решения и директивы, построенные на ошибочных аналогиях, ложных параллелях или банальной исторической некомпетентности.
Необходимо радикально изменить ситуацию, при которой именно элита общества, её наиболее социально-мобильная часть оказывается в наибольшей оторванности от собственной истории, а, следовательно, и исторического опыта. Одновременно накапливается искаженная социальная
5
информация, которая, переводясь на язык практических решений,
продуцирует контрпродуктивную результативность. Формирующиеся
завышенные социальные притязания вызывают в обществе необоснованную
эйфорию, которая неизбежно сменяется социальной апатией,
результирующейся неоправданными пессимистическими ожиданиями.
Следует также устранить диспропорцию между темпами
общецивилизационного накопления информации и возможностями её
прикладного, технологического использования на региональном уровне. Не
будучи включенной в конкретный социокультурный контекст, не находя себе
целенаправленного конкретного применения, эта информация способна
деструктивно повлиять на исторически апробированные общественные
институты, нравы, традиции, нормы и идеалы. Увеличивающиеся объемы
социальной информации, даже адекватной самой по себе, но ошибочно
интерпретируемой, порождают своеобразную информационную
«инфляцию», делая бессмысленными долговременные социальные инвестиции, заставляя ограничиваться горизонтами дня сегодняшнего.
Таким образом, предпринятое исследование призвано способствовать разрешению целого ряда актуальнейших и сложнейших проблем, стоящих перед современным российским обществом.
Степень разработанности проблемы. Несмотря на то, что вопрос прагматизации исторического знания насчитывает длительную историю, он все ещё далек от своего разрешения.
Первые попытки поставить историю на службу обществу были предприняты ещё в античной философии и исторической науке. В последствии праксеологический подход к истории многократно повторялся, претерпевая при этом различные модификации.
Лучшему пониманию затронутой в диссертации проблематики послужила предложенная автором классификация, дифференцирующая представления об информативном потенциале истории. Так, к сторонникам холизма, настаивающим на максимально широком охвате исторической
ретроспективы, отнесены: Аврелий Августин, Дж. Вико, Ш. Монтескье, И. Гердер, И. Кант, И. Фихте, Г.Ф.В. Гегель, К. Маркс, О. Шпенглер, А. Тойнби, К. Ясперс, Л. Карсавин, Н. Бердяев, Н. Данилевский, К. Леонтьев и другие.
В свою очередь, информативный потенциал единичного в истории был раскрыт Г.Зиммелем, К. Гемпелем, Г.Х. фон Вригтом, В. Виндельбандом, Л.Ранке, Г.Риккертом, М.Хайдеггером, К.Поппером, К.В. Хвостовой, В.К.Финном.
Предметом специального исследования в диссертации стал философско-исторический скептицизм, сторонниками которого были Р. Декарт, Б. Спиноза, Г.В. Лейбниц, мыслители Просвещения Ф. Ницше, а также наши современники - П. Рикёр, Р. Нозик и многие постмодернисты.
Обосновывая тезис об использовании исторического наследия в социальной практике, диссертант обращался к трудам Л. Февра, Ц. Тодорова, Э. Гидденса, П. Джестера, Н. Кордса, В. Фурса, X. Патнэма, X. Арендт, П. Козловски, С.С. Неретиной, М.А. Кисселя, Н. С. Розова, В.Н. Межуева, А.Я. Гуревича, А. С. Панарина, М.А.Чешкова и многих других.
Серьезную методологическую помощь диссертанту оказали работы Р. Дж. Коллингвуда, Э. Нагеля, Ф. Броделя, Т. Шидера, Э. Питца, И. Берлина, П. Уинча, А. Игнатова, Б. Кроче, Э. Трельча. Также были использованы отдельные результаты, полученные вне собственно философско-исторического пространства такими философами как Ж.-Ф. Лиотар, Г.Райл, Т. Уэлдон, М. Мерло-Понти, У. Куайн, К. Стэнли, М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делёз.
Более полным представлениям об истории, существенно обогатившим её образ, послужили изыскания А. Данто, X. Уайта, У. Гейли, А. Лонча, Ф. Анкерсмита, П. Хаттона.
Однако даже при наличии столь значимых исследований, все они сохраняют достаточно специфическую направленность, далекую от тех задач, которые были сформулированы диссертантом. Исключением здесь является монография Р. Нойштадта и Э. Мэя «Современные размышления о
7 пользе истории для тех, кто принимает решения» (1999), не лишенная, впрочем, серьезных недостатков.
В любом случае, можно со всем основанием утверждать, что ни в отечественной, ни в зарубежной литературе не существует ни одной работы, способной стать полноценной предпосылкой использования исторического опыта в социальной практике. Подтверждением этому может служить отсутствие значимых примеров апелляции к истории со стороны субъектов управления.
Объектом данного исследования является историческое сознание в структуре общественного бытия.
Предметом исследования выступает праксеологический компонент исторического сознания.
Цель диссертационного исследования состоит во всестороннем обосновании возможностей и условий использования исторического опыта в процессе подготовки и принятия крупномасштабных управленческих решений. Подобная формулировка эвристического целеполагания обусловлена не только осознанием необходимости оптимизации деятельности властных структур, но и важностью получения сугубо теоретических результатов, значимых для современной социальной философии.
Реализация намеченной цели предполагает обязательное решение следующих основных задач:
рассмотреть информативные возможности реализации принципов холизма в процессе осмысления исторических реалий;
тематизировать информационный потенциал единичного в истории;
обозначить границы философско-исторического скептицизма;
исследовать праксеологические предпосылки, содержащиеся в историческом познании;
осуществить диагностику исторического сознания на предмет характера его аберрированности;
сформулировать универсальные принципы включения исторического опыта в практику социального управления;
обозначить перспективы дальнейшей разработки затронутой
проблематики.
Методологической основой диссертационного исследования является
совокупность эвристических процедур, включающая в себя философскую
рефлексию, логико-диалектический анализ, феноменологический и
герменевтический методы, а также подходы, используемые в аналитической
философии и качественной социологии. Диссертационная работа
предполагала конвергенцию социальной философии с эмпирическими
социальными науками, позволяющую получить дополнительные
познавательные возможности посредством специфических методов,
присущих последним. В их числе ретроспективный, историко-генетический,
сравнительно-исторический и историко-типологический методы. Для
решения стоящих перед ним задач диссертант опирался на идеи и концепты,
содержащиеся в трудах Ж.Бодрийяра, П.Козловски, Ю.Хабермаса, Р.Рорти, М.Хайдеггера, К.Гемпеля и других видных философов. Научная новизна работы состоит в следующем:
- разнородные и противоречивые философско-исторические воззрения
получили свою классификационную оформленность с
» праксеологических позиций;
исследована специфика философско-исторического холизма, что позволило выявить как его релевантные, так и иррелевантные составляющие;
- выявлен характер операциональное единичных исторических
феноменов;
«
изучены предпосылки философско-исторического скептицизма и предложена необходимая контраргументация;
доказана несостоятельность претензий на интеллектуальный монополизм ни одной из существующих философско-исторических
«
парадигм, чей общий эвристический потенциал может быть выявлен во взаимном оппонировании и взаимной дополнительности;
установлены формы, разновидности и детерминанты аберрированности исторического сознания;
историческое сознание получило свою репрезентацию в качестве
праксеологического ориентира;
- выявлены общие правила интеграции исторически заданного в
социально-праксеологический контекст.
Исходя из базовых пунктов новизны, на защиту выносятся следующие основные тезисы:
Философско-исторический холизм амбивалентен с точки зрения информационного обеспечения процесса социального управления. С одной стороны, холистские концептуализации более онтологичны, закономерны, устойчивы и содержательны. При этом ощутимым недостатком холистского подхода является артикулированная приверженность отвлеченным спекуляциям, догматизм и неприятие плюралистического понимания исторического процесса.
Если недостатком холизма является чрезмерная увлеченность абстрактным схематизмом, предельно эмансипированным от конкретно-исторической эмпирии, то актуализация когнитивного минимализма в
истории содержит в себе потенциальную опасность релятивизма,
отрицающего организованную конституирующим мотивом структуру исторического процесса в пользу хаотического нагромождения ряда событий. Последнее сужает эвристическое поле истории, препятствует получению стратегической информации, продуцирует эгалитаризм форм исторического бытия, допускающий индифферентные альтернативы, что отрицает саму возможность социальных предпочтений.
3. Предпосылкой продуктивного исследования истории должна
стать конвергенция холизма и партикуляризма, синтезирующая наиболее
10 релевантные составляющие обеих когнитивных стратегий, что придает историческому материалу как философичность, так и репрезентативность.
Вся существующая в настоящее время система аргументации, направленная на снижение эпистемологического статуса истории отличается незавершенностью и недостаточно обоснована. Несмотря на то, что история своим эвристическим потенциалом отличается от естественнонаучной эвристики, она, тем не менее, представляет собой особую интериоризированнную сферу, со своими креативными принципами и приоритетами, содержательно подвижную и информативную. Философски осмысленная историческая эмпирия создает предпосылки для разработки нормативных социальных проектов, способных оптимизировать различные сферы человеческого бытия.
Несмотря на радикализацию глобалистских тенденций, содержание исторического сознания продолжает сохранять не только свой детерминирующий потенциал, но и свою операциональность. Любые попытки «убежать» от истории также несостоятельны, как и стремление затормозить или искусственно ускорить её ход.
Аберрации исторического сознания, являющиеся серьезным препятствием на пути реализации процесса социального управления, вызываются многочисленными причинами, среди которых наиболее частыми
являются «исторический травматизм», исключающий историческую память;
институционально направляемые манипулятивные усилия; ошибочные оценки и самооценки; потеря социокультурной идентичности; естественная склонность к утопизму и прожектёрству; отрицание диалектической связи между прошлым, настоящим и будущим.
7. Важнейшей причиной издержек российских реформ стало
игнорирование опыта, накопленного отечественной и мировой историей, что
ставит вопрос о создании действенного механизма, препятствующего
необдуманным импровизациям властных структур. История, изъятая из
рефлексивного пространства философии, неизбежно будет продуцировать
разномасштабные социальные катастрофы, экзистенциональные фрустрации и персональные драмы, ответственность за которые несут не только представители политико-экономической элиты, но и все общество в целом в качестве основного участника исторического процесса.
Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования заключается в выявлении глубинных оснований, кризисных явлений в обществе, а также в разработке контрмер, препятствующих возникновению таковых. Предложены принципы реализации управленческой практики, коррелируемой с содержанием исторического сознания и исторического опыта.
Выводы и основные положения диссертации могут быть использованы в самых различных областях социальных исследований, составить базу подготовки и принятия крупномасштабных управленческих решений, лечь в основу учебных, специальных и факультативных курсов по философии и социологии.
Апробация работы. Основные положения, выводы работы обсуждались на 50-й юбилейной научно-методической конференции преподавателей, аспирантов и студентов Ставропольского государственного университета «Университетская наука - региону» (Ставрополь, 2004), 12-м годичном научном собрании Северо-Кавказского социального института (Ставрополь, 2005), ряде межвузовских и внутривузовских методологических семинарах. Материалы диссертации были включены в разработку спецкурса по социальной философии в Северо-Кавказском социальном институте. Диссертация принята к защите на заседании кафедры философии и культурологи СКСИ. Основные результаты исследования отражены в четырех научных статьях, общим объемом 2,3 п.л.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, содержащих шесть параграфов, заключения и библиографии.
Философия истории и стратегии холизма
Свою задачу прагматизации философско-исторических исследований автор связывает с первоначальным решением вопроса о характере и предмете соответствующей эвристики, о том какой подход к концептуализации ретроспективы социума наиболее информативен, а, следовательно, и операционален. Для этого предполагается последовательно рассмотреть аргументацию, заявленную сторонами, участвующими в дискуссии о понимании человеческой истории и директивности последней, начав анализ с теоретизирования, артикулирующего принцип холизма. Оговоримся сразу, что холизм используется нами в качестве ad hoc понятия и отнюдь не редуцируем к тому значению, которое вкладывал в него Я. Смэтс, введший последнее в философский вокабуляр. Холистское понимание исторического процесса необязательно рассматривает таковой как некое единое целое, он может быть репрезентирован и в качестве дискретного, лишённого континуальной внутренней логики (О. Шпенглер), но, тем не менее, только будучи взятым в единстве, он способен достичь искомой эксплицитности, являющейся необходимым условием его нормативности.
Говоря о генезисе холистской философско-исторической рефлексии, следует признать её истоки в библейской апокалиптике, выдвинувшей одну из первых версий общечеловеческой истории, содержащей недвусмысленное указание на требуемые поведенческие модели, обусловленные провиденциалистской контекстуальностью. Впоследствии принцип доэмпирического априоризма, в различных своих модификациях, широко применялся в самых разнообразных холистских дискурсивных практиках, одну из которых можно рассмотреть на примере философско-исторической рефлексии Аврелия Августина.
В своём известном апологетическом сочинении «О граде Божием», Августин осуществляет декодирование конкретно-исторической событийности, помещая её в априорную схему конвенционального эсхатологизма. При этом сингулярный факт истории ноуменален и лишён интеллегибельности, если он не коррелируется с общим схематизмом исторической процессуальности. Таким образом, стала возможна разработка общих критериев априорной оценки того или иного исторического явления. Общественная или личностная активность поощряется или оказывается табуированной в зависимости от вышеуказанной критериальности, поскольку даже очевидный эмпирический успех способен с необходимостью трансцендироваться в негативную результативность, в случае его антиномичности теологическим установкам. Социальный опыт эмансипирован от любой антиципативности как лишённой когнитивного потенциала в виду деструктивной природы «града земного», имманентной последнему. Эмпирическая история вне эсхатологической перспективы, лишь бессмысленная событийность, ограниченная узкими пространственно-временными рамками. Следовательно, прогностика, ориентированная на коррекцию существующих реалий и на предотвращение разрушительных сценариев дальнейшего хода истории попросту остаётся невостребованной, так как фатализм в любом случае неизбежен, поскольку смерть «это — общий удел всех, которые родились в эту жизнь».1
Новоевропейский парадигматический сдвиг, затронувший философско-историческое теоретизирование, продуцировал новую разновидность холизма, представленную, в частности, в трудах Дж. Вико. Последний решительно отвергает контрэмпирический априоризм августинианского толка, отдавая предпочтение рефлексии апостериорной эмпирики. Причём холистская доминанта у Вико предельно артикулирована и зафиксирована в континуальных концептуализациях. Интерпретация исторической ретроспективы в качестве институционального процесса, объективирующего этатистские структуры, нормы права, ценностный базис, коммуникативные формы и т. п., предопределяет максимальную эвристичность лишь целостного анализа темпорального континуума. Здесь следует предвосхитить возражение, связанное с дифференциацией Вико исторического пространства и выделением в нём имманентных периодов. Действительно, каждый временной интервал уникален, отмечен радикальными различиями во всех сферах социального бытия. Однако изъятый из исторического континуума, он перестаёт быть в должной мере информативным, схватывая статическое состояние того или иного исторического явления или процесса. Напротив, полномасштабный ретроспективный анализ демонстрирует генетику, динамику и диалектику актуально существующих социальных реалий, что открывает возможности для потенциальной прагматизации исторического нарратива. Когнитивная стратегия, содержащаяся в «Основании новой науки об общей природе нации» и основанная на компаративистике значительных объёмов эмпирического материала, позволяет обнаружить очевидные параллели и тождества в «естественном поступательном движении» от прошлого к настоящему. Именно холистской интерпретации истории у Вико мы обязаны появлению представлений об историческом законе и его детерминирующем влиянии. Тем самым спекулятивной прогностике, разрабатываемой, в частности, Августином была противопоставлена прогностическая процедура, апеллирующая к эмпирическим данным в качестве гаранта реализации прогнозируемых сценариев. Исторические аналогии дали основание рассматривать прошлое как продукт «вечных законов, соответственно которым движутся деяния всех наций в их возникновении, движении вперёд, упадке и конце...»1
Впрочем, продуктивному прогностическому подходу к истории при всех его несомненных достоинствах, выразившихся, прежде всего, в добротности эмпирического материала, а также в проблематизации закономерностей, указывающих на потенциальную эксплицируемость исследуемой ретроспективы, была присуща некоторая абстрактность прогностических выводов, ориентированных на явления планетарного и эпохального масштабов. Стала очевидна необходимость коррекции холистских принципов, предусматривающая, однако, сохранение верности императивам холизма и, в первую очередь, предельно широкому взгляду на историю. Подобную коррекцию удалось осуществить Монтескье, предложившему десубстанциализацию исторических законов, их локализацию и дифференциацию. Если у Вико законы истории действуют перманентно и в унисон, а результат их воздействия инвариантен, то у Монтескье они генетически отличны друг от друга (физические и моральные), действуют разнонаправлено, дискретно, обуславливая ту или иную ситуативную комбинаторику. Тем не менее, соответствующий анализ способен выявить диалектику и характер детерминации частными законами социальной реальности, упорядочить первичный хаос исторического процесса, установить латентные причины тех или иных событий.
Представления о логике, подчиняющие себе историческую процессуальность, наполнили холистскую интенциональность и выступили мощным стимулом исследования эвристического потенциала прошлого. Все без исключения известные версии холизма солидарны в констатации эксплицируемости истории, поэтому акцент, как представляется, должен быть сделан на анализе характера этой эксплицируемости, как обязательном условии продуктивного решения вопроса прагматики исторического нарратива.
Философско-исторический скептицизм: pro et contra
Дефиниция, определяющая историю как науку, изучающую прошлое, нуждается, на наш взгляд, в серьёзной корректуре. Данная дефиниция могла бы являться релевантной только в том случае, если бы прошлое выступало как определённый когнитивный инвариант, ограниченно интерпретируемый, свободный от субъективных оценок и представлений. Как правило, профессиональные историки, ориентированные на исследование конкретной исторической проблематики, склонны к абсолютизации объективизма базы своих разработок, вынося за рамки детерминанты нефактологического характера. Отсюда делается конвенциональный вывод о греко-римских истоках исторической науки, самокритичной в поисках объективной истины.
В свою очередь, мы склонны утверждать, что исторический инструментарий нацелен не только на реконструкцию фактографии, но и преследует более значимые цели, такие как, например, самоидентификация и самоориентация социума. Раз так, то генезис философско-исторической мысли следует искать в доантичный период в рамках формирования первичных мировоззренческих представлений.
Позволим себе не согласиться с Р.Дж. Коллингвудом, настаивавшим на введении понятия квазиистории, относящимся к различным мифологическим повествованиям. Действительно, миф связан с областью сакрального, он не является продуктом научного поиска, принципиально неверифицируем. Всё это так. Но, с другой стороны, миф, как и теоретическая история, наделён основными дискурсивными элементами исторического нарратива, включая в себя дифференциацию прошлого и настоящего, актуального и потенциального, универсального и акцидентального. Мы можем рассматривать миф как проекцию наличной социальной практики, которую он континуально легитимирует, создавая тем самым базу долговременного общественного консенсуса. Независимо от наличия конкретно-исторических коррелятов, историко-мифологический нарратив способен противостоять процессам, связанным с социальной энтропией, он упорядочивает коммуникативные связи и отношения, выстраивает иерархическую конструкцию. Вышесказанное оппонирует скептицизму Коллингвуда, отрицающему эвристическую ценность мифологии в качестве интенции ранних социумов на установление собственной идентичности, пусть даже и с привлечением фидеистических понятий и представлений. Коллингвуд излишне радикален, когда утверждает: «Миф ... вообще не касается действий людей. Он полностью очищен от человеческого элемента, а персонажами рассказа в нём выступают только боги». Скорее, речь может идти о нередуцируемости мифологического сознания исключительно к исторической ретроспективе, а о его более широкой обращённости, с необходимостью, включающей в себя внимание к истокам, наличному состоянию и перспективам социальной экзистенции.
Одновременно историческое повествование, включённое в рамки мифологического текста, в известной степени, тождественно любому способу репрезентации исторического материала. Универсальная схема нарратива содержит в себе факты, гипотетические суждения, способы аргументации, выводы и т.п., то есть, всё то, что мы наблюдаем в мифологии. Более того, можно констатировать значительный объём априорных утверждений, содержащихся во всех без исключения исторических исследованиях. Можно даже отметить известную формализацию мифолого-исторических построений, использующую специальные технические термины, кодифицирующие отдельные дискурсивные элементы. Так, по данным известного отечественного этнографа С.А. Токарева, австралийские аборигены используют специальную терминологию для обозначения исторической ретроспективы, проводя с её помощью демаркационную линию между реальностью настоящего и трансцендирующимся прошлым.
Уже в ранних примитивных мифах мы встречаемся с попыткой получения знаний антиципативного характера, что в последствии конституируется в многочисленные антиципативные модели и соответствующие представления.
Пожалуй, первую значительную антиципативную интуицию можно обнаружить в древневосточной апокалиптике, чей религиозно окрашенный историцизм артикулировал проблему смыслосодержания и эсхатологических перспектив всемирно-исторического процесса. Ранние антиципативные ожидания представляли собой определённую разновидность дескрипции, описывающей некий инвариант будущего.
Приведённое выше критическое высказывание в адрес скептицизма Коллингвуда, отнюдь не означает концептуальных разногласий диссертанта с этим учёным. Прежде всего, это касается тех оценок, которые высказывает Коллингвуд относительно представлений о человеке, как об объекте манипуляций со стороны племенных богов. Тем не менее, в центре мифолого-исторической эвристики находилось место и человеку. Антропологический контекст мифа позволял раскрыть многочисленные грани человеческой природы, проявляемые как в условиях ситуативной специфики, так и в рамках трансцендентно предписанного. Собственно вся мифологическая история есть история человекопознания с соответствующими приоритетами и гносеологическими смыслами.
Теперь пришло время рассмотреть, как и насколько успешно решалась проблема преодоления философско-исторического скептицизма в период античности. Этот аспект диссертации особенно важен уже в силу продекларированной античностью самоценности исторического знания.
Праксеологическое измерение исторического сознания
Отправной точкой наших рассуждений должен, как представляется, стать тот непреложный факт, что человек не может по своей воле выбирать общество или культуру, в которой он рождён. Это то, что социология называет предписанными факторами. Люди рождаются и социализируются в исторически сформировавшихся социальных условиях, интегрируются в существующую институциональную систему, чьё существование воспринимается как должное. В этом смысле социум является продуктом истории. Он формируется в ходе исторического процесса, продуцирующего социальную онтологию, включающую ценностную систему, поведенческие модели, деятельностные ориентиры, убеждения и предубеждения. Таким образом, история является судьбой, а не предметом свободного выбора.
Само по себе историческое сознание есть результат поливариантного влияния самых разнообразных детерминант в их взаимодействии. Стоит прислушаться к словам Л.Февра, заявившего о невозможности редуцировать человеческое сознание к простой формуле. «Человек, - пишет этот историк, -продукт и последствие тысяч и тысяч союзов, смешений, сплавов различных рас и кровей». 1 Возможность общественного самосознания оптимальным образом реагировать на социальную трансформацию и возникновение новых реалий, подвергать анализу сущность, масштабы и значимость происходящих изменений, а, соответственно, объективно оценивать глубину и остроту создаваемых данными изменениями проблем, а так же возможности и пути их решения, в определяющей степени зависят от состояния, содержания и степени развитости исторического сознания и чувства исторической темпоральности. Речь идёт об умении аналитически подходить к историческому процессу, видеть его сложность и многомерность, чувствовать диалектику дискретности и континуальности (взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего).
Исследование самых разнообразных форм социальной энтропии позволяет видеть их причину в неразвитости исторического сознания, порождающего ошибочные оценки и действия.
Если попытаться конкретизировать факт деформации исторического сознания, то таковой может проявляться в недифференцируемости ситуации прошлого и актуально существующего. Мы имеем ввиду неразвитость навыков анализа различных исторических ситуаций, понимания их сущностных характеристик, качественных сдвигов и изменений, внутренних противоречий и разнонаправленных тенденций.
Аберрации исторического сознания репрезентированы как модернизированным восприятием прошлого, так и архаизацией настоящего: прошлое экстраполируется в настоящее, а настоящее в прошлое. При этом оценка актуально существующего неизбежно оказывается искажённой в силу подмены аналитического эмоциональным отношением к истории.
Впрочем, присутствие чётко выраженного ценностного знака, закреплённого в историческом сознании, имеет безусловное социально-диагностическое значение. Он определяется, прежде всего, сегодняшним самочувствием социума, наличным состоянием субъекта, его эмоциями и переживаниями. Совершенно неслучайно П.Рикёр вводит понятие «справедливая память», то есть память об моральных императивах, направляющих процесс объективации справедливости в обществе. Тем самым социальная практика перемещается из сферы сущего, подчинённого законам обстоятельств и внешних условий, в сферу должного, где мыслящий субъект, преодолевая препятствия, обретает свою идентичность. Рикёровская «справедливая память» наряду с другими видами памяти формирует содержание исторического сознания. «Например, 20 век особенно отягощен памятью насилия и страдания, и этот опыт трудно выразить адекватным образом. Одной из задач истории является открытие новых перспектив рассмотрения проблем и событий».1 Тем самым доминанта «справедливой памяти» в историческом сознании расширяет сферу ориентиров и оценок. Праксеологический аспект исторического сознания состоит в возможности более объективного анализа исторических событий, общественных устройств, деятельности субъектов в истории.
В свою очередь, недостатком артикулированной эмоциональности исторического сознания может быть ослабленный иммунитет против разнообразных манипулятивных действий, предполагающих и идеологически тенденциозную интерпретацию истории. Историческому сознанию «навязывается» так называемая «дозволенная история» (П.Рикёр), институционально одобренное принудительное запоминание, осуществляемое в рамках мемориальных церемоний, ведущих к достижению искомой конвенциональности.
Одновременно, манипуляции историческим сознанием (злоупотребление памятью), выражающееся в особом ритуализме и мифотворчестве, усиливают склонность к резким маятникообразным колебаниям в отношении общества к самому себе, к своему прошлому и настоящему, создают для них дополнительные возможности. «Ставки памяти, - говорит Ц.Тодоров, - слишком высоки, чтобы отдать её на откуп энтузиазму или негодованию».2 При этом резкость, нервозность и даже истеризм колебаний массового сознания могут быть тем выше, чем ниже развитость исторического сознания и чувства истории. Напротив, спокойная и непредвзятая историческая рефлексия позволяет извлекать из истории уроки, а значит, противостоять фрустрациям, импульсивным зигзагам и перепадам общественных настроений.
