Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Материальная культура русских в традиционной языковой картине мира: семантико-семиотический аспект 14
1.1. Языковая картина мира в свете этнолингвистики и семиотики. паремия как источник этнолингвистической информации 15
1. Языковая картина мира 15
2. Фольклор ка к источник этнолингвистической информации 20
3. О связи этнолингвистики и семиотики 24
4. Вещь как объект изучения этнолингвистики и семиотики. Понятие «семиотического статуса» вещи 27
1.2. Семантико-семиотические функции компонентов-наименований «орудие труда» и «предмет домашней утвари» в контексте паремий 32
1. Наименование вещи ка к знак самой вещи 33
2. Наименование предмета ка к знак реалии (бытовой, исторической, обрядовой) 49
3. Наименование ка к знак представлений о предмете (ка к символ) 53
3.1. Наименование предмета как символ работы 54
3.2. Категориальная отнесенность предметов 57
3.3. Предмет как символ человека 66
3.4. Наименование предмета как репрезентант ключевых идей русской языковой картины мира 74
4. Компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней утвари» в рамках системных отношений русского языка 79
ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ 1 88
ГЛАВА 2. Семантико-синтаксические функции компонентов-наименований «орудие труда» и «предмет домашей утвари» в контексте паремий 90
2.1. Паремия как лингвистическая единица 90
1. Паремия как единица язы ка 90
2. Композиционное строение паремии в свете структурно-семантического синтаксиса 97
2.1. Паремия как единица синтаксиса 97
2.2. Компонентный состав паремий с позиции структурно-семантического членения предложения 99
2.2. Семантико-синтаксические роли компонентов-наименований «орудие труда» и «предмет домашней утвари» в контексте паремий 106
1. Компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней утвари» в семантико-синтаксической функции суб ъект а 108
2. Компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней утвари» в семантико-синтаксической функции объекта 127
3. Компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней утвари» в семантико-синтаксической функции предиката и сирконстанта 139
ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ 2 152
ГЛАВА 3. Традиционная бытовая культура в восприятии современного носителя языка 154
3.1. Эксперимент в языкознании: понятие, история возникновения, разновидности 154
1. Понятие эксперимента. Его роль в лингвистике, психолингвистике и этнолингвистике 154
2. Виды лингвистического э ксперимента, используемые в работе 158
2.1. Методика ассоциативного эксперимента 159
2.2. Метод семантического дифференциала 166
3.2. Традиционная русская культура в современной языковой картине мира. результаты эксперимента 169
1. Обоснование эксперимента 170
1.1. Обоснование выбора респондентов 170
1.2. Обоснование выбора экспериментальных методик 171
1.3. Обоснование выбора материала для эксперимента 173
2. Лексемы «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари» в ассоциативном семантическом поле современных носителей языка 175
3. Актуализация бинарных характеристик предметов традиционного крестьянского быта в языковом со знании современных носителей языка 215
4. Бытование лексем тематических групп «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари» в поле устойчивых выражений современного русского языка 229
Выводы по главе 3 240
Заключение 244
Список использованной литературы 248
- Вещь как объект изучения этнолингвистики и семиотики. Понятие «семиотического статуса» вещи
- Компонентный состав паремий с позиции структурно-семантического членения предложения
- Понятие эксперимента. Его роль в лингвистике, психолингвистике и этнолингвистике
- Бытование лексем тематических групп «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари» в поле устойчивых выражений современного русского языка
Введение к работе
Реферируемое диссертационное исследование выполнено в рамках этнолингвистического направления языкознания и посвящено изучению языкового отражения традиционного быта русского народа в паремиях.
Вопрос о связи языка и народа – один из ключевых на протяжении всего существования науки о языке. Одним из первых вопрос о связи между этносом и его языком поставил В. Гумбольдт. Его идеи были продолжены в трудах исследователей – представителей неогумбольдтианства, среди которых работы американских ученых, развивающих гипотезу Сепира-Уорфа. Именно в трудах американских антропологов первой половины XХ века – Ф. Боаса, Э. Сепира, Б. Уорфа – зародилось собственно этнолингвистическое направление языкознания.
Основы этнолингвистики в России заложили А.Н. Афанасьев (1826-1871), Д.К. Зеленин (1878-1954), Е.Ф. Карский (1861-1931), А.А. Потебня (1835-1891), А.И. Соболевский (1857-1929) и др.
Однако в славянской лингвистике данное направление получило широкое развитие сравнительно недавно – в конце 70-х – начале 80-х годов прошлого века. У ее истоков стояли такие этнолингвисты, как Н.И. и С.М. Толстые – основатели Московской этнолингвистической школы, и Е. Бартьминский – основатель Люблинской этнолингвистической школы. В настоящее время свой вклад в развитие этнолингвистики вносят С.М. Толстая, Е.Е. Левкиевская, А.С. Герд, С.Ю. Неклюдов, М.И. Исаев, Е.Л. Березович, С.М. Белякова, С.Е. Никитина и др.
Когда мы говорим о связи языка и народа, то в первую очередь
подразумеваем связь языка с культурой этого народа – материальной и
духовной. Наша работа посвящена изучению традиционной бытовой
культуры русских в ее языковом отражении в сознании носителей языка в
двух временных срезах: дореволюционном и современном. Поскольку
данные временные срезы разделяет промежуток почти в сто лет, мы считаем
важным проследить, какие изменения претерпело языковое восприятие традиционной русской бытовой культуры за это время.
В современном российском обществе имеют место две противоположные, но при этом взаимообусловленные тенденции. С одной стороны, идет процесс интеграции России в мировое и, в частности, западноевропейское общественно-политическое и экономическое пространство, что, в свою очередь, приводит к широкому заимствованию русской культурой элементов так называемой «западной» культуры. С другой стороны, как реакция на «засилье» западных культурных ценностей, среди отдельных групп населения пробуждается интерес к исконной русской культуре, к своим корням.
Все это делает актуальными исследования, посвященные изучению традиционной русской культуры, в том числе – сквозь призму ее языкового отражения. Актуальность настоящей работы связана с тем, что в ней комплексно исследуется как традиционное восприятие исконного русского быта, зафиксированное в паремиях, так и современный контекст его языкового осмысления. Полученные результаты важны и для реконструкции традиционной картины мира, и для изучения ее современных трансформаций.
Итак, целью нашей работы является исследование своеобразия языкового отражения традиционного быта русского народа в паремиях, а также выявление изменений, которые это отражение претерпело с течением лет.
Для реализации указанной цели были поставлены следующие задачи:
-
Сформировать научно-теоретическую базу исследования.
-
Произвести сбор материала, отражающего два временных среза: дореволюционный – паремии, содержащие компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней утвари»; и современный – ассоциативные поля, возникающие вокруг лексем
тематических групп «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари» в сознании носителей языка.
-
Проанализировать входящие в состав паремий компоненты-наименования в семантико-семиотическом аспекте: с точки зрения их знаковых функций, а также с позиции системных отношений (парадигматических и синтагматических связей) между ними, получающих актуализацию в контексте пословиц и поговорок.
-
Исследовать входящие в состав паремий компоненты-наименования в семантико-синтаксическом аспекте: выявить их синтаксические функции, а также роль этих функций в отражении языкового восприятия предметов, названных анализируемыми лексемами.
-
Изучить лексический состав полученных в ходе эксперимента ассоциативных полей и определить, какие характеристики названных исследуемыми лексемами предметов актуальны для современных носителей языка и существует ли отнесенность их к выявленным в процессе работы над пословичным материалом бинарным оппозициям.
-
Выяснить, насколько широко анализируемые лексемы представлены в контексте устойчивых выражений современного русского языка и какие виды реакций (устойчивых выражений) преобладают в ходе эксперимента с разными лексемами-стимулами.
-
Сопоставить данные, полученные в результате анализа материала двух временных срезов, и выяснить, какие изменения претерпело языковое восприятие предметов традиционной русской культуры за прошедшее столетие, какие черты языковой картины мира были утрачены, какие – актуализированы.
Исходя из поставленных цели и задач, которые, в частности, предполагают изучение языкового материала в двух временных срезах, мы использовали два основных источника информации: во-первых, это словари
пословиц и поговорок (В.И. Даль «Пословицы русского народа»1, В.П. Жуков «Словарь русских пословиц и поговорок»2, В.И. Зимин «Пословицы и поговорки русского народа: большой объяснительный словарь»3, В.М. Мокиенко «Школьный словарь живых русских пословиц»4), а, во-вторых, данные ассоциативного эксперимента. Оба указанных источника позволили нам получить культурно маркированный материал, являющийся ярким отражением языкового сознания: в первом случае – представителя традиционной культуры, во втором – современной.
Итак, материалом для первых двух глав настоящей работы послужили паремии, содержащие в своем составе компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней утвари». По отношению к паремиям материал для третьей главы исследования – ассоциативные семантические поля – является вторичным, так как схема его получения была такова: из пословиц и поговорок были извлечены лексемы-наименования, которые затем были предложены информантам с целью выявления ассоциативных реакций.
Объектом исследования в нашей работе стали лексемы двух лексико-тематических групп, называющих две важные сферы материальной культуры русских, – «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари». Данные лексемы в количестве 164 единиц были выделены на основе их функционирования в контексте 1230 паремий (из них 1040 – из словаря В.И. Даля и 190 – из других источников). Выбор пословиц и поговорок в качестве ключевого материала, на котором преимущественно и основано наше исследование, был обусловлен особым семиотическим статусом, который указанные лексемы приобретают в составе паремиологических единиц.
1 Даль, В.И. Пословицы русского народа / В.И. Даль. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1997. - 614 с.
2 Жуков, В.П. Словарь русских пословиц и поговорок / В.П. Жуков. - М.: Рус. яз., 2000. - 544 с.
3 Зимин, В.И. Пословицы и поговорки русского народа: большой объяснительный словарь / В.А. Зимин,
А.С. Спирин. - Ростов н/Д.: Феникс, 2008. - 590 с.
4 Мокиенко, В.М. Школьный словарь живых русских пословиц / В.М. Мокиенко. - СПб.: Издательский дом
«Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. - 352 с.
Предмет нашего исследования – ментальные представления о названных анализируемыми лексемами артефактах, получающие актуализацию в контексте паремий и ассоциативных семантических полей.
Основным методом нашего исследования стал описательный метод. Данный метод включает в себя различные конкретные методики и приемы лингвистического анализа. В частности, нами были использованы метод компонентного анализа, метод контекстного анализа, метод лингвокультурологического комментария, а также прием количественного изучения (количественных подсчетов), приемы наблюдения, интерпретации, классификации, сравнения, систематизации. Для сбора материала мы использовали метод сплошной выборки. Для получения источника материала в третьей главе нашего исследования нами были применены экспериментальные методы: в частности, метод свободного и заданного ассоциативного эксперимента и метод семантического дифференциала Ч. Осгуда, подробно описанные в 2 теоретической части Главы 3.
Методологической основой и теоретической базой нашего диссертационного исследования послужили постулаты Московской этнолингвистической школы, теория структурной паремиологии Г.Л. Пермякова и теория семантического синтаксиса (развиваемая, в частности, в работах Г.А. Золотовой, Т.В. Шмелевой и др. современных синтаксистов), а также методология экспериментальной лингвистики.
Научную новизну работы обусловили следующие аспекты.
Во-первых, новизной характеризуется анализируемый материал, который отражает два хронологических культурно-языковых среза: паремии с компонентами-наименованиями «орудие труда» и «предмет домашней утвари», ранее не привлекавшиеся для исследований подобного рода, и ассоциативные поля, полученные в результате представления указанных наименований в качестве стимулов в серии лингвистических экспериментов.
Во-вторых, сопоставительный анализ полученных данных,
относящихся к разным временным срезам, позволяет выявить изменения,
которые претерпело языковое отражение традиционной материальной культуры (на примере сфер «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари»), и сделать ряд выводов, касающихся корректировки фокуса восприятия наименований предметов.
В-третьих, в работе впервые применен комплексный анализ функций, которые компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней утвари» выполняют в контексте паремий, включающий в себя исследование семантических, семиотических и синтаксических особенностей функционирования указанных компонентов в составе пословиц и поговорок.
Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется тем, что полученные в ходе работы результаты вносят определенный вклад в изучение языкового отражения традиционной русской бытовой культуры в синхроническом и диахроническом аспектах. Кроме того, разработанная методика комплексного анализа компонентов-наименований «орудие труда» и «предмет домашней утвари» может быть использована при анализе других культурно значимых составляющих устойчивых выражений.
Практическая значимость работы заключается в том, что полученные в результате исследования данные могут быть применены при разработке теоретических и практических курсов, а также спецкурсов по этнолингвистике, лингвокультурологии и психолингвистике. Результаты ассоциативного эксперимента могут быть учтены при составлении ассоциативных словарей, а результаты анализа значений компонентов-наименований «орудие труда» и «предмет домашней утвари» в контексте паремий – при подготовке различных глоссариев по константам русской культуры.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Паремия, будучи фольклорным жанром, представляет собой
семиотически нагруженный контекст, функционируя в котором
компоненты-наименования «орудие труда» и «предмет домашней
утвари» приобретают высокий семиотический статус, позволяющий им выступать в качестве знака самой вещи, реалий, а также связанных с данной вещью ментальных представлений.
-
Между компонентами-наименованиями могут возникать системные отношения, которые реализуют себя как в контексте одной пословицы, так и в поле ряда пословиц. Анализируемые лексемы способны входить в двух- (реже – трех-) частные оппозиции, отражающие категориальное членение мира человеческим сознанием, в частности: небесное/земное/инфернальное, мужское/женское, свое/чужое, старое/новое и т.д.
-
Анализ компонентов-наименований с точки зрения их синтаксических функций в контексте паремий показал, что в пословицах и поговорках указанные лексемы могут занимать все семантико-синтаксические позиции – субъекта, объекта, предиката и сирконстанта, что кардинальным образом отличает их от немаркированного, повседневного языкового употребления.
-
Выбор той или иной синтаксической позиции зачастую обусловлен не столько лексическим (денотативным, словарным) значением лексемы, сколько ее языковыми коннотациями – оценкой и отношением говорящего (в нашем случае – оценкой и отношением, свойственными традиционному языковому сознанию).
-
В современном языковом сознании сохраняется определенная доля представлений о названных анализируемыми лексемами предметах. В частности, это касается сферы их использования, соотнесенности с другими предметами, функционирующими в данной сфере, а также связанных с предметами мифологических представлений. В то же время утрачивается сакральное (знаковое) восприятие бытовых предметов и категориальное деление мира, свойственные традиционному сознанию.
6. Языковое сознание современного носителя языка присваивает наименованиям различных бытовых предметов культурную маркированность, что подтверждается широтой ассоциативного поля устойчивых выражений, данных в качестве реакций на анализируемые лексемы.
Работа была апробирована на Международной научной конференции «Экология языка на перекрёстке наук» (г. Тюмень, 17-19 ноября 2011 года; г. Тюмень, 17-19 ноября 2012 года), Международной школе-конференции «Фольклористика и культурная антропология сегодня» (Москва – Переславль-Залесский, 27 апреля – 2 мая 2012 года), Международной научной конференции «Православие и российская культура: прошлое и современность» (Тобольск – Тюмень, 24-25 мая 2012 года), а также на заседаниях кафедры общего языкознания Тюменского государственного университета.
Основное содержание диссертации отражено в 12 публикациях, в том числе в 3 публикациях в рецензируемых изданиях, рекомендуемых ВАК.
Цель и задачи исследования, а также специфика материала обусловили следующую структуру работы. Диссертация общим объемом 247 (290) страниц состоит из Введения, трех глав, каждая из которых включает теоретическую и практическую части, Заключения, Списка использованной литературы из 272 наименований и пяти приложений.
Вещь как объект изучения этнолингвистики и семиотики. Понятие «семиотического статуса» вещи
С самого начала существования такой науки, как этнография, а позднее – и этнолингвистика, вещь как конкретное проявление материальной культуры народа была объектом пристального и детального изучения.
По словам С.М. Беляковой, «артефакт в этноязыковой традиции может быть рассмотрен в нескольких аспектах: как знак в акте семиозиса, как эстетическая ценность, элемент народной материальной культуры, необходимый бытовой предмет … , овеществленная память, объект сравнения (сопоставления)» [40, c.119].
Символическое наполнение вещи, ее знаковое содержание стало активно изучаться в связи с развитием семиотики во второй половине XX века. Причем это касается не только и не столько так называемых «ритуальных» вещей, чей сакральный статус никогда не подвергался сомнению. Речь в данном случае идет о бытовых вещах, используемых в повседневной жизни любого народа. В первую очередь к таким вещам можно отнести орудия труда и предметы домашней утвари.
В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона находим следующее определение «орудия»: «Орудие – всякий предмет, которым пользуется человек для придания силы и ловкости своим рукам и который он приготовляет себе искусственно, для известных целей и видов деятельности» [6, т.43, с. 201]. Таким образом, под «орудием труда» понимается любое приспособление, специально изготовленное человеком для использования его в трудовой деятельности, например, сельскохозяйственной, связанной с изготовлением тканей, предметов домашнего обихода и других орудий труда, и т.п.
Что касается такого понятия, как «утварь», то в толковом словаре С.И. Ожегова читаем следующее определение: «Утварь – предметы, принадлежность какого-нибудь обихода» [11, с. 840]. Еще одно определение, более конкретное, дает монография «Русские»: «Утварь – предмет повседневного обихода, приспособления и посуда для хранения продуктов и приготовления пищи» [178, с. 397]. В настоящей работе в понятие «предметы домашней утвари», помимо наименований посуды, мы также включили и наименования других предметов повседневного бытового обихода – в частности, емкостей для хранения вещей, приспособлений для вешания одежды, принадлежностей для мытья и т.п.
Как замечает в своей статье «Семиотические аспекты функционирования вещей» А.К. Байбурин, «культурная значимость и ценность архаической и традиционной вещи была существенно выше современной. … Вещи были «задействованы» не только в практическом отношении, но и активно использовались в игре смыслов наряду с другими элементами культуры. … Здесь отсутствует та специализация знаковых систем, то разделение на мир знаков и мир вещей, которые так характерны для современного общества. Здесь вещи всегда суть знаки, но и знаки суть вещи» [28, c.70-71].
Об этом же пишет в своей книге «Язык и метод. К современной философии языка» Ю.С. Степанов: «Мы уже знаем, что в культуре нет ни чисто материальных, ни чисто духовных явлений, те и другие идут парами. … Топор как вещь предполагает топор как концепт, концепт топора» [189, c.604].
«Принципиальная амбивалентность», т.е. единство символического и практического плана существования вещей, как отмечает исследователь, «побудила» его «сформулировать понятие семиотического статуса вещей, необходимое для более адекватного описания функционирования вещей в культурах различных типов» [28, c.71]. Семиотический статус вещей отражает соотношение между «вещностью» и «знаковостью» (утилитарными и символическими функциями) конкретной вещи в конкретных условиях использования: чем выше знаковость – тем выше семиотический статус, и наоборот.
В связи с представлением о семиотическом статусе вещей А.К. Байбурин выделяет три основных зоны на «шкале семиотичности»:
1. Верхняя часть шкалы – вещи с постоянно высоким семиотическим статусом (к их числу относятся маски, амулеты, украшения и т.п.). Их вещность, утилитарность стремится к нулю.
2. Нижняя часть шкалы – вещи с постоянно низким семиотическим статусом. Об этой группе автор считает возможным говорить лишь применительно к современной культуре. 3. Вся остальная часть шкалы – основная группа вещей, которые могут быть использованы и как вещи, и как знаки [28, c.73].
Функционируя в качестве знака, вещь также обладает некоторой двойственностью. А.Л. Топорков, отмечая в своей статье «Символика и ритуальные функции предметов материальной культуры» свойство ритуального предмета обращаться одной стороной к «своему» миру, а другой – к «чужому» (человеку – природе и т.д.), называет это свойство «семантической двунаправленностью» [226, c.95].
Это позволяет предмету выступать в качестве «медиатора», посредника между различными, зачастую оппозитивными мирами [226, с.96].
Одним из свойств, отличающих отношение к вещи в традиционной культуре от ее статуса в современном обществе, является, по словам С.М. Беляковой, «меньший разрыв между человеком – производителем вещи и человеком – ее пользователем. В современной культуре вещь в большей степени отчуждена и гораздо менее долговечна» [40, c.119].
В традиционном обществе существовало и особое отношение к изготовлению вещей. Как пишет в своей статье А.К. Байбурин, создавая вещь из определенного (также наделенного сакральным значением) материала, выполняя при этом ряд условий, напрямую не обуславливающих материальное качество вещи и не имеющих, с современной точки зрения, влияния на конечный результат, человек уподоблялся творцу-демиургу. В то же время вещь выступала по отношению к человеку как субъект, между ними возникали отношения «Я – Ты» [28, c.64-69].
Кроме того, как вслед за П.Г. Богатыревым отмечает А.К. Байбурин, «всякая вещь в народном быту обладает целым пучком функций: практической, сословной, эстетической, магической, функцией региональной принадлежности и некоторыми другими» [28, с.79]. Структура и иерархия функций перестраивается в зависимости от ситуации использования вещи. Байбурин также выделяет две формы функционирования вещей – обыденную и ритуальную: «в первом случае вещь функционирует как текст, во втором – как символ» [28, с.80].
Компонентный состав паремий с позиции структурно-семантического членения предложения
Как отмечают авторы учебника по современному русскому языку, «традиционный идеал синтаксического описания в XIX в. и в первой половине ХХ в. не предполагал обращения к смысловой стороне предложения» [199, c.676]. По меткому замечанию Н.Д. Арутюновой, «будучи разделом грамматики, синтаксис старался не выходить за пределы собственно грамматических категорий» [23, c.5]. Возникновение семантического синтаксиса было обусловлено невозможностью традиционного, морфолого-грамматического, синтаксиса в полной мере объяснить связь и соотношение между языковой структурой и выражаемым ею внеязыковым содержанием. Как отмечает в своей работе «Коммуникативные аспекты русского синтаксиса» Г.А. Золотова, «сама возможность и высокая степень вероятности различных синтаксических характеристик одних и тех же конструкций подтверждает неадекватность системы членов предложения и их критериев синтаксической действительности» [89, c.23]. В основу семантического синтаксиса, таким образом, полагается связь между внеязыковым содержанием и его языковым воплощением. Активное развитие теорий семантического синтаксиса приходится на вторую половину ХХ века. По словам Н.Д. Арутюновой, «этому способствовало и наступление нового периода во взаимоотношениях лингвистики с логикой, относящейся с обостренным вниманием к содержанию предложения – пропозиции, и общий поворот к смысловой стороне языка и речи, и обращение к прагматическому компоненту речевой деятельности, и концепция предложения как языкового знака, обладающего собственным означаемым» [23, c.5-6].
По словам Т.В. Шмелевой, «семантический синтаксис … рождался, отталкиваясь от формального, в попытках интерпретировать различие или сходство, специфику или универсальность фрагментов формального аспекта синтаксиса» [255, c.3].
Основные положения теории семантического синтаксиса были сформулированы в работах Ш. Балли, Л. Теньера, Э. Бенвениста, А. Вежбицкой, Н.Ю. Шведовой, Ю.Д. Апресяна, В.Г. Гака, Е.В. Падучевой, Н.Д. Арутюновой, Г.А. Золотовой, Т.В. Шмелевой и др.
В настоящей работе мы остановим свое внимание не на всех аспектах семантического синтаксиса, а лишь на тех, которые связаны с темой нашего исследования. В первую очередь, нас интересует структурно-семантическое строение предложения и, в частности, отдельные его компоненты. Исходя из реальной ситуации коммуникации, в которой всегда о некотором предмете (субъекте) сообщается некоторая информация (предикативный признак), синтаксисты вводят в теорию предложения понятия синтаксического субъекта и предиката. По словам Г.А. Золотовой, «предикативность, характеризующая каждое предложение, и означает предикативное отношение между структурными опорами мысли предложения – субъектом и предикатом, выражающееся в языковых категориях времени, модальности и лица. … Семантико-синтаксическая структура предложения … реализует план связи предложения с действительностью и одновременно конкретизирует план связи с мышлением, выражая не вообще субъект и предикат мысли, а его содержательно-формальные разновидности» [89, c.24-25].
Одним из основоположников теории структурного синтаксиса и разработчиком «актантной» теории является Люсьен Терьер. В своей работе «Основы структурного синтаксиса» он сравнил предложение, центром которого является «глагольный узел», с «маленькой драмой», где «обязательно имеется действие, а чаще всего также действующие лица и обстоятельства» [214, c.117]. В соответствии со своей аллегорией «маленькой драмы» Теньер вводит понятия глагола, актантов и сирконстантов, соответствующих «действию», «актерам» и «обстоятельствам» [214, c.117].
Теньер отвергает логическое противопоставление субъекта и предиката в традиционной грамматике. Согласно его теории, «трудно поставить на один уровень субъект, который часто состоит лишь из одного слова и может не иметь полного выражения, и предикат, который обязательно должен быть выраженным и включает чаще всего больше компонентов, чем субъект» [214, с.119]. По мнению Л. Теньера, «противопоставление субъекта предикату мешает увидеть структурное равновесие в предложении, поскольку оно ведет к изоляции одного из актантов в качестве субъекта и к исключению других актантов, которые вместе с глаголом и всеми сирконстантами отнесены к предикату. Такой подход означает, что одному из членов предложения придается несоразмерная значимость, не оправданная ни одним строго лингвистическим фактом» [214, с.119-200].
Интересно также утверждение Л. Теньера о том, что «в простом предложении центральным узлом не обязательно должен быть глагол. Но уж если в предложении имеется глагол, он всегда центр этого предложения» [214, с.118]. Теньер отмечает, что «подобно тому, как глагол управляет рядом зависимых элементов – актантов и сирконстантов, так и эти подчиненные глаголу элементы в свою очередь управляют словами разных категорий» [214, с.157], образуя в свою очередь, в противоположность глагольному, субстантивные, адъективные, наречные узлы.
Так, «любой субстантивный узел может образовать предложение, при условии, если он не подчинен синтаксической единице более высокого порядка, а именно глаголу, актантом которого он в таком случае является. При отсутствии глагола вполне достаточно субстантивного узла для образования предложения, которое называется субстантивным» [214, с.192]. Вообще, согласно концепции Теньера, «всегда именно синтаксический элемент, занимающий наиболее высокую позицию, автоматически становится центром предложения, подобно тому, как у военных командование принимает наиболее высокий чин, из чего не обязательно следует, что для этого действительно нужен такой чин» [214, с.200].
Понятие эксперимента. Его роль в лингвистике, психолингвистике и этнолингвистике
В двух предыдущих главах мы сделали акцент на восприятии исконно русской бытовой культуры традиционным языковым сознанием. Данный вид сознания нашел свое воплощение в пословицах и поговорках, которые, по единогласному мнению исследователей, являются языковой актуализацией народной мудрости.
Однако нам показалось недостаточным рассмотреть анализируемые нами тематические группы лексем «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари» лишь в аспекте их традиционного восприятия. Мы предположили, что, несмотря на то, что некоторые из называемых ими предметов устарели и уже не используется в повседневной жизни русского человека, они по-прежнему играют важную роль в создании языковой картины мира, актуализируя те или иные особенности восприятия как традиционного, так и современного народного быта.
Если в двух предыдущих главах мы имели дело с пословичным языковым материалом, то для написания третьей главы нам пришлось прибегнуть к данным современного (живого) русского языка, полученным нами в ходе лингвистического эксперимента. И прежде чем перейти непосредственно к анализу материала, мы бы хотели остановить внимание на некоторых аспектах теории экспериментальной лингвистики.
Понятие эксперимента. Его роль в лингвистике, психолингвистике и этнолингвистике
Общенаучное определение эксперимента находим в «Философском словаре»: «Эксперимент (лат. experimentum – проба, опыт) – исследование каких-либо явлений путем активного воздействия на них при помощи создания новых условий, соответствующих целям исследования, или же через изменение течения процесса в нужном направлении» [15].
Эксперимент давно известен как метод исследования в естественных науках. Однако как метод гуманитарных наук эксперимент получает свое развитие лишь в XX веке.
Р.М. Фрумкина, один из авторов «Лингвистического энциклопедического словаря», в соответствующей словарной статье выделяет три основных этапа в истории применения эксперимента в отечественном языкознании [240, c.591].
Первый период был связан с активным освоением экспериментальных методов в фонетике (труды В.А. Богородицкого, А.И. Томсона, Л.В. Щербы, М.И. Матусевич).
На втором этапе произошло осознание экспериментальных методов в языкознании как важнейшего способа получения данных о живом языке вообще, включая его морфологию, синтаксис, семантику, а также проблемы языковой нормы, языковых контактов, патологии речевого развития и пр.
В этом ключе одним из первых вопрос об эксперименте в языкознании поставил Л.В. Щерба в своей статье 1931 года «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании». Подчеркивая важность именно экспериментального изучения живых языков, он, в частности, пишет: «Исследователь живых языков … тоже должен исходить из так или иначе понятого языкового материала. Но, построив из фактов этого материала некую отвлеченную систему, необходимо проверять ее на новых фактах, т.е. смотреть, отвечают ли выводимые из нее факты действительности. Таким образом, в языкознание вводится принцип эксперимента» [257, c.31-32].
Защищая свою теорию, Л.В. Щерба также указывает на необходимость покончить «с весьма распространенной боязнью, что при таком методе будет исследоваться «индивидуальная речевая система», а не языковая система. … Ведь индивидуальная речевая система является лишь конкретным проявлением языковой системы, а потому исследование первой для познания второй вполне законно и требует лишь поправки в виде сравнительного исследования ряда таких «индивидуальных языковых систем»» [257, с.34].
В.П. Белянин в своем учебнике «Психолингвистика» отмечает, что для Л.В. Щербы было характерно достаточно узкое понимание роли эксперимента в языкознании – «как проверки положений нормативной языковой системы фактами живого языка» [41, c.202]. Однако даже если следовать этому пониманию, необходимо «признать вслед за ученым, что лингвистическое знание дает возможность понимания человеческого сознания» [41, c.202].
И, наконец, третий период в применении эксперимента в языкознании стал продолжением и реализацией идей Л.В. Щербы. При этом произошло «углубление методологической рефлексии о специфике экспериментальных методов в языкознании по сравнению с экспериментальными методами в других науках» [240, c.591].
В этот период эксперимент начинает играть важную роль в так называемой теории речевой деятельности. В частности, на преимущества экспериментального изучения речевой деятельности указывает отечественный психолингвист Л.В. Сахарный. Так, он отмечает: «При изучении нормальной спонтанной речи традиционными методами исследователь выступает в роли пассивного наблюдателя, которому дан для исследования уже готовый текст, в эксперименте же он становится активным участником деятельности испытуемого, может влиять на ход и характер эксперимента. Моделируя ситуации, исследователь может изучать гораздо более тонкие речевые механизмы, чем при анализе уже готовых, случайных образом порожденных текстов» [184, c.88].
Так что же подразумевается под экспериментом в лингвистике (психолингвистике) в современной науке? В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (2002) читаем следующее определение: «Экспериментальные методы в языкознании – методы, позволяющие изучать факты языка в условиях, управляемых и контролируемых исследователем. … Объектом экспериментальных методов является человек – носитель языка, порождающий тексты, воспринимающий тексты и выступающий как информант для исследователя» [240, c.590-591]. В связи с этим в экспериментальной лингвистике сложилась своя система понятий, где объект (носитель языка, информант, испытуемый) в ходе различных экспериментальных методик (на них мы остановим свое внимание чуть ниже) воспринимает тексты-стимулы – и в ответ на эти стимулы порождает тексты-реакции, которые и представляют интерес для исследователя. Эксперимент – это краеугольный камень психолингвистики. По справедливому замечанию Л.В. Сахарного, «психолингвистика – это прежде всего экспериментальная наука» [184, c.88]. На это же указывает и А.А. Леонтьев: «В сущности, психолингвистика и есть не что иное, как экспериментальная лингвистика» [197, c.5]. Несмотря на большие возможности, которые открывает перед учеными использование экспериментальных методов, многие лингвисты заявляли и заявляют об их несостоятельности. Перечень основных возражений, которые обычно вызывает эксперимент у «традиционалистов», а также контраргументы на эти возражения, представил Л.В. Сахарный [184, c.88-90]. Так, под сомнение ставится возможность выявления в ходе эксперимента реальных языковых правил. Кроме того, критике подвергается сама ситуация эксперимента в силу своей искусственности и нехарактерности для нормального естественного функционирования языка в речи. С другой стороны, указывается на ограниченность возможностей экспериментальных методик по сравнению с традиционными методами изучения живой спонтанной речи. Опровергая эти замечания, Л.В. Сахарный приводит следующие контраргументы. Во-первых, экспериментальные методики дают исследователю речевой материал, а иначе чем через речь изучать язык 158 невозможно, следовательно, в ходе эксперимента вполне могут быть обнаружены собственно языковые закономерности. Во-вторых, хотя ситуации в эксперименте и бывают искусственными (что, конечно, нужно иметь в виду), принципиальные особенности речевой деятельности, выявляемые в эксперименте, характерны для речевой деятельности и в других, неэкспериментальных, ситуациях. И, наконец, в-третьих, эксперимент не является единственно возможным методом психолингвистического исследования, и психолингвистика не отрицает ни материала, ни метода наблюдения, которыми располагает традиционная лингвистика [184, с.88-89].
Бытование лексем тематических групп «Орудие труда» и «Предмет домашней утвари» в поле устойчивых выражений современного русского языка
С третьим, заключительным, заданием нашего эксперимента справились 170 испытуемых. Напомним, что респондентам в ходе выполнения этого задания было необходимо записать какое-либо устойчивое выражение со словом-стимулом (всего их было 17). Мы не стали ограничивать наших испытуемых рамками паремий (пословиц, поговорок, фразеологизмов), указав, что они также могут записать строчку из стихотворения или песни или любое другое кажущееся им устойчивым выражение.
Расширив, таким образом, круг устойчивых выражений, мы получили следующие виды реакций:
1. Паремии (в самом широком понимании). К ним мы отнесли пословицы, поговорки, фразеологизмы, в том числе усеченные или не совсем точно воспроизведенные, а также современные пословицы и поговорки, в том числе шуточные. Данный вид реакций в случае с большинством стимулов оказался основным.
2. Приметы. К данному виду мы отнесли различного рода выражения, связанные с суеверными представлениями о том или ином предмете.
3. Детский фольклор: считалки, загадки и т.п.
4. Строчки из стихотворения, песни, рекламы, фильма (в частности, телевизионного сериала).
5. Сказки (народные и авторские). К этому виду мы отнесли сказочные фразы и заголовки, в составе которых содержится лексема-стимул.
В ряде случаев (например, в случае с лексемами коса и горшок) испытуемые приводили устойчивые выражения, в которых раскрывалось значение лексемы, отличное от того, которое анализируем мы. Так, лексема коса воспринималась как женская прическа, а горшок – как туалет. Данные реакции составили примерно половину всех реакций на указанные лексемы. Однако поскольку они не входят в изучаемый нами круг понятий, мы не будем отдельно останавливать на них внимание.
Рассмотрим каждую из лексем-стимулов по порядку.
Лексема-стимул т оп ор в общей сложности, во всех группах испытуемых, дала 120 реакций, из них основную часть составили реакции типа Каша из топора и различные ее трансформации, например, Каши из топора не сваришь, Топор кашу сварил и др. Реакций такого типа было дано 84. Собственно пословичных изречений было дано 23 (из них 14 разных), среди них, например, такие: Что написано пером, то не вырубишь топором (6), Плавает как топор (1), Зарыть топор войны (2) и др.
Кроме того, среди реакций на данный стимул можно отметить фразу из детского сериала «Ералаш» Наточил я свой топор, головшек полон двор (8), строчку из стихотворения Н. Некрасова В лесу раздавался топор дровосека (2), а также элемент детского фольклора – Топор, топор, сиди как вор и не выглядывай во двор (1).
Лексема-стимул нож также отмечена большим количеством разнообразных ответов – в общей сложности их было дано 104. Собственно пословичных реакций на данную лексему было дано 77 (при этом 15 – разных), из них наиболее частотными были паремии Нож в спину (29), Ножом по сердцу (14), Как нож сквозь масло (8); кроме того были даны и такие устойчивые выражения, как Острый как нож (3), Без ножа зарезал (2), Тому, кому ты доверяешь, ты даешь нож в руки и др.
Кроме того, лексема-стимул нож отмечена стихотворными и песенными реакциями, в частности – Цветок и нож (название песни группы ВиаГра) (6), В руке его блистает нож, ну что ж… (У. Шекспир «Лукреция»), Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души (В. Высоцкий); а также реакцией-считалкой – Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана (6), реакцией-приметой – Не ешь с ножа – злым будешь (6) и современной каламбурной поговоркой – В здоровом теле здор овый нож.
Лексема-стимул ложка, на которую было дано в общей сложности 116 ответов, представлена в основном двумя пословичными реакциями: во-первых, пословицей Дорога ложка к обеду с различными модификациями типа Ложка дорога к обеду, Хороша ложка к обеду, Ложка уместна к столу и т.п. – данный вид представлен 40 реакциями; а, во-вторых, пословицей Ложка дгтя в бочке мда также с разными трансформациями: В каждой бочке есть ложка дгтя, Ложка дгтя бочку мда портит и др. – в общей сложности таких реакций 47. Среди других реакций-паремий, общее количество которых вместе с названными выше составило 107 (из них – 9 оригинальных), можно отметить следующие: Большой ложке рот радуется, Ложкой по лбу (7), Один с сошкой, семеро с ложкой (2) и др.
Кроме того, указанная лексема представлена и другими видами реакций: строчками из песен – Антошка, Антошка, готовь к обеду ложку (7) и Ложкой снег мешая; из детского стихотворения (автор – В. Берестов) – А у нас есть ложка, волшебная немножко; а также приметой – Примета – упала ложка.
В общей сложности на лексему-стимул горшок было дано 69 реакций, из них 35 связаны с пониманием лексемы горшок как туалетного (детского) горшка. Собственно пословичных изречений с лексемой горшок в исконном понимании немного – их всего 8 (из них оригинальных – 4), в частности: Хоть горшком меня назови, только в печь не ставь (5), Горшок – угодник, Горшки побили, Битый горшок.
В то же время данная лексема представлена большим количеством «сказочных» ассоциаций, которые связаны, во-первых, с образом горшка с маслицем из сказки про Красную Шапочку – таких реакций 3, например: Отнеси бабушке пирожки и горшочек масла, Горшочек масла; во-вторых, с образом горшка с мдом из рассказа про Винни-Пуха – таких реакций 7, в частности: Горшочек меда, Вот горшок пустой, он предмет простой, он никуда не денется; и, в-третьих, с образом горшка с кашей из сказки «Горшочек каши» – таких реакций 10, в том числе: Горшочек с кашей, Горшочек, вари!
Лексема-стимул иголка представлена большим количеством ответов (в общей сложности их 132), среди которых преобладают пословичные во главе с пословицей Искать иголку в стоге сена и ее модификациями (в частности, Иголка в стогу сена, В стоге сена иголку не найдешь и др.), которые представлены 104 реакциями. Среди других реакций-паремий можно отметить пословицы Куда иголка, туда и нитка (с модификациями) (14 реакций), Иголка мала, а весь мир одевает, С иголочки одета, Язык как иголка и некоторые другие.
Кроме того, реакции на данную лексему представлены также строчкой из песни – Прошлась по коже иголка, иголочка… (М. Шуфутинский), а также ассоциациями с образом иглы, на конце которой смерть Кощея Бессмертного, в таких примерах, как Смерть Кощея на конце иглы, А в яйце том иголка, Смерть Кощея в игле.
На лексему-стимул ведр о было дано относительно небольшое количество реакций (в общей сложности их 57), причем основу их составляют реакции-приметы типа Встретить бабу с пустыми вдрами – к несчастью с различными модификациями, например: Баба с п устым ведром, Баба с полными вдрами – к удаче!, Примета – с пустым ведром и т.п. Всего таких реакций 29.
Среди пословичных реакций на данную лексему можно отметить следующие: Льт (Дождь) как из ведра (12), Гремит как ведро с гвоздями (вместе с разными вариантами данная поговорка представлена 8 реакциями), Грех с орех, ядро с ведро.
Единичными примерами представлены строчки из стихотворения Светланы Сухаревой – Ведро дождя плеснуло в мир безмолвный, пригоршня звзд примолкших задрожала и из стихотворения Н. Рубцова – Матушка возьмт ведро, молча принест воды.
Надо отметить, что реакции-приметы в случае с лексемой-стимулом ведро в основном были характерны для молодых испытуемых (в возрасте от 15 до 23 лет), в то время как взрослая часть респондентов чаще давала пословичные реакции.
Лексема-стимул г воздь также представлена небольшим количеством ответов – в общей сложности их 51. В основном это пословичные реакции, в частности, фразеологизмы Гвоздь программы (31), За бить гвоздь (в значении наплевать на что-либо) (2); поговорки Гремит как ведро с гвоздями (2), Гвоздь забить не может, пословицы Гвоздь забить не море переплыть, Не забив гвоздя, избы не построишь, а также современные пословицы – На работе ты не гость, унеси хотя бы гвоздь, Ты здесь хозяин, а не гость – на стройке нужен каждый гвоздь. Всего таких реакций 47, их них оригинальных – 14.
Кроме того, лексема гвоздь вызывает реакцию в виде загадки – Два кольца, два конца, посередине гвоздик, а также строчку (ставшую крылатым выражением в современном языке) из баллады Н. Тихонова – Гвозди бы делать из этих людей.
