Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Семантико-мотивационные поля «типичных» числительных первого десятка 22
1.1 Три 22
1.2. Четыре 30
1.3. Пять, шесть 34
1.4. Семь 38
1.5. Восемь 53
1.6. Девять 53
Глава 2. Семантико-мотивационные поля «атипичных» числительных первого десятка 65
2.1. Один 65
2.2. Первый 74
2.3. Два (оба, пара) 78
2.4. Второй 91
2.5. Половина, полтора 97
Глава 3. Принципы организации семантико-мотивационных полей числительных 105
3.1. Тематические группы обозначений объектов счета 105
3.2. Семантика числовой аномалии 126
Глава 4. Числительное как культурно-языковой факт: Этнолингвистические этюды 133
4.1. Двужильный 133
4.2. Двоезубые, двоеволосые, двоеглазые 136
4.3. Свмерить и семенить 139
4.4. Двенадцать напрасных смертей 142
4.5. Считать сорок лысых 144
4.6. Пятая колонна и пятая графа 154
Заключение 158
Библиография 163
Сокращения
Введение к работе
Настоящая работа выполнена в рамках этнолингвистики - раздела языкознания, направленного на изучение языка в его взаимоотношении с культурой народа, языка как «архиватора» данных о традиционной картине мира. В современной славистике и русистике этнолингвистическое направление связано с именами Т. А. Агапкиной, Н. П. Антропова, Е. Бартминского, М. Белетич, О. В. Беловой, Е. Л. Березович, Т. Н. Бунчук, А. В. Гуры, Л. П. Дроновой, Т. В. Володиной, М. В. Жуйковой, А. Ф. Журавлева, Г. И. Кабаковой, Н. И. Коноваловой, Д. Младеновой, А. Б. Мороза, С. Е. Никитиной, И. А. Подюкова, И. И. Русиновой, М. Э. Рут, И. А. Седаковой, Н. И. Толстого, С. М. Толстой, А. Т. Хроленко, О. А. Черепановой, А. В. Юдина, Е. И. Якушкиной и мн. др.
В настоящее время этнолингвистические исследования ведутся и на кафедре русского языка и общего языкознания Уральского государственного университета. Из трудов, появившихся в последние два десятилетия, можно назвать работы Е. Л. Березович, К. С. Верхотуровой, Ю. Б. Воронцовой, М. А. Ереминой, Ю. А. Кривощаповой, Т. В. Леонтьевой, В. В. Липиной, К. В. Пьянковой, И. В. Родионовой, М. Э. Рут, Л. А. Феоктистовой и др., в которых дано семантико-мотивационное описание различных групп русской диалектной и ономастической лексики с привлечением культурного фона и инославянских языковых параллелей. В рамках этой школы выполнено и настоящее исследование.
Объект изучения в настоящей работе - диалектные и литературные лексические единицы русского языка, в состав которых входят числовые компоненты, имеющие вторичные (по отношению к семантике конкретного количества) значения.
Закрепленная в языке типичная процедура счета предполагает точную количественную атрибуцию объектов, основная цель ее - помещение предмета в числовой ряд и определение его места в этом ряду, ср. такие свободные словосочетания, как считать до десяти, семь столов, девятый человек, в которых числительное выступает в своем основном значении и указывает на конкретное количество. Однако в составе лексем и устойчивых сочетаний числовой компонент может наделяться вторичной семантикой, ср. литер. в двух шагах 'близко', семь потов сошло 'затрачено много усилий кем-л. для выполнения, осуществления чего-л.', диал. костр. семибатечник 'незаконнорожденный ребенок', перм. девятый зуб 'о дальней родне'. В процессах семантической деривации на базе числительных отражаются наивные представления носителя языка о счетной процедуре (кто считает, что считают, что есть «много» и «мало» в отношении к конкретным счетным предметам и т. п.).
Положенный в основу диссертации лексический материал обладает несомненной ценностью в качестве объекта этнолингвистического исследования. Будучи инструментом категоризации мира, число проявляет в языке не только свою математическую, но и культурно-символическую сущность, выступая во вторичной (по отношению к своему изначальному значению и назначению) функции.
Вторичная семантика числительных и символика числа в славянской и мировой культуре уже привлекали внимание исследователей (В. Айрапетян, Вяч. Вс. Иванов, В. Б. Колосова, С. Небжеговска-Бартминска, С. П. Праведников, Л. Раденкович, И. А. Седакова, С. М. Толстая, В. Н. Топоров и др.). В работах В. Н. Топорова прослеживается генезис представлений об элементах числового ряда в различных индоевропейских традициях, определяется символический спектр ряда чисел с опорой на его функционирование в мифопоэтиче-ских и религиозных системах разных народов; число рассматривается как структурирующее и систематизирующее начало текста (как фольклорного, так и литературного). Труды С. М. Толстой посвящены исследованию культурных смыслов, которыми наделяются число и счет в славянской традиции: освещается широкий круг вопросов, касающихся этнокультурной специфики способов и инструментов счета, определяется состав числовых элементов, значимых для традиционной славянской картины мира, характеризуется роль числовых моделей в фольклорных текстах.
Несмотря на наличие столь значительных трудов, посвященных символизации числа, в отечественной лингвистике не предпринималось систематического изучения русской лексики с числовым компонентом (с особым вниманием к народным говорам) в свете семантико-мотивационных процессов. Это обстоятельство, а также значимость изучения представлений о числе и счете, выраженных в языке, для реконструкции русской языковой картины мира, - аргументы в пользу актуальности настоящей работы.
Этнолингвистическое исследование предполагает одинаково пристальное внимание как к семантике, так и к мотивации языковых единиц: извлечение этнолингвистической информации о слове осуществляется через выявление логики развития значения, определение импульсов и механизмов, лежащих в основе семантических процессов (С. М. Толстая). Исходя их этого, предметом нашего исследования являются семантические и мотивационные особенности русской лексики с числовым компонентом.
Цель исследования - этнолингвистическая характеристика семантико-мотивационных особенностей лексики с числовым компонентом в русском языке. Обозначенная цель предполагает решение следующих задач: 1) определение круга лексических и фразеологических единиц русского языка, образованных на базе числительных от одного до девяти, а также половина и полтора, в составе которых числовой компонент не имеет первичного количественного значения; 2) характеристика семантико-мотивационных особен-
ностей лексики, производной от каждого из указанных числительных; 3) выяснение закономерностей сочетаемости числовых компонентов с лексемами различных тематических сфер в составе сложных слов или фразеологизмов (с опорой на внутреннюю форму слова или буквальное значение фразеологизма); 4) выявление отношений лексической системности, возникающих между лексемами и фразеологизмами с различными числовыми компонентами; 5) поиск смысловых и мотивационных параллелей для лексики с числовым компонентом во внеязыковой сфере (фольклор, ритуал, верования); 6) осуществление семантической реконструкции «темных» с мотивационной точки зрения фактов русской лексики и фразеологии (главным образом диалектной), включающей числовой компонент.
Материал исследования извлекался прежде всего из диалектных источников. Из всего многообразия словарей русских говоров предпочтение отдавалось наиболее представительным и охватывающим различные диалектные зоны: Словарь русских народных говоров, Словарь русских говоров Среднего Урала, Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей, Архангельский областной словарь, Псковский областной словарь и др. (всего 36 словарей). Из этих источников материал извлекался путем фронтальной выборки. К анализу были привлечены также неопубликованные данные, собранные участниками Топонимической экспедиции Уральского государственного университета в ходе полевой работы на Русском Севере и в Костромской области. В 5 полевых выездах (в 2004-2009 гг.) принимал участие автор настоящей работы.
Поскольку не вся изучаемая лексика является диалектной, а немалая ее часть входит в общенародный лексический фонд, то для пополнения и верификации номинативных моделей, функционирующих в диалектах, привлекались к рассмотрению данные русского литературного языка (Словарь русского языка, Словарь современного русского литературного языка, Фразеологический словарь русского языка).
К анализу был привлечен также вспомогательный массив материала -инославянские (польские) языковые единицы, которые использовались в работе для сопоставления с русскими данными. В силу того, что числительные принадлежат к одному из наиболее архаичных пластов языка, трудно ожидать больших расхождений в лексических процессах с участием числительных, происходящих в родственных языках и родственных культурных традициях. В нашем случае польский языковой материал чаще способствует подтверждению и расширению существующих в русском языке смыслов; случаи выявления специфичных элементов во вторичной семантике польских числительных довольно редки.
Для анализа материала используются методы семантико-мотивационной реконструкции, ономасиологический анализ и анализ контекстной семантики. Комплексный этнолингвистический подход к описанию лексических единиц предполагает также выявление семантико-мотивационных параллелей
для лексики с числовым компонентом в инославянском (в нашем случае польском) языковом материале и во внеязыковой сфере (фольклор, ритуал, верования).
Научная новизна исследования определяется тем, что русская народная лексика и фразеология с числовым компонентом впервые стала объектом комплексного этнолингвистического анализа. В научный оборот вводится объемный лексический и фразеологический материал- в том числе из неопубликованных полевых источников; осуществляется семантическая реконструкция некоторых «темных» фактов русской диалектной лексики и фразеологии, включающей числовой компонент.
Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что в ней разработана методика этнолингвистического анализа отношений семантической мотивированности, применение которой позволило выявить культурно-специфические закономерности семантического развития обширной группы русской диалектной и литературной лексики, включающей числовой компонент.
Практическая значимость исследования определяется возможностью применения представленного языкового материала и полученных результатов в учебных курсах по лексикологии и этнолингвистике, спецкурсах по контрастивной семантике и ономасиологии.
Апробация работы. Основные положения настоящего исследования были изложены в докладах на международном научном симпозиуме «Славянские языки и культуры в современном мире» (Москва, 2009), международной научной конференции «Этнолингвистика. Ономастика. Этимология» (Екатеринбург, 2009), международной научной конференции «Русская речь в современных парадигмах лингвистики» (Псков, 2010), международной научной конференции «Актуальные проблемы полонистики» (Минск, 2008), межвузовской конференция молодых ученых «Слово в традиционной и современной культуре» (Екатеринбург, 2008, 2010). Всего по теме исследования опубликовано 13 работ.
Положения, выносимые на защиту:
Слова и фразеологизмы, которые связаны отношениями семантической мотивированности с числительными, образуют семантико-мотивационные поля. Числовой компонент в составе лексики поля не имеет конкретного количественного значения, а реализует вторичные значения обобщенного количества или качества.
Народные представления о числах, отраженные в лексике русских говоров и литературного языка, отличаются избирательностью. Вторичной семантикой наделяются не все обозначения чисел первого десятка. Наиболее активными носителями вторичной семантики являются числительные два, три, семь и девять. Такая избирательность во многом определяется функциями числа как знака символического языка культуры.
Чтобы осуществить семантико-мотивационную интерпретацию лексики с числовым компонентом, следует реконструировать для каждой исследуемой единицы ситуацию счета. Различаются типовая ситуация, определяемая эмпирической реальностью (полученными из опыта представлениями о количественной норме), и культурная ситуация, заданная априорным культурным прецедентом («магической» символикой чисел и др.).
В значениях лексем и фразеологизмов с числовым компонентом представлены следующие семантические доминанты: «обобщенное количество», «числовая аномалия», «интенсивность проявления признака/действия».
Характер народных представлений о числе, отраженных в языке и народной культуре, задается объектами счета. Соответственно семантика числового компонента определяется значениями, с которыми он соединяется в составе сложного слова или фразеологизма. Тематическая классификация обозначений объектов счета показывает, что наиболее широко и разнообразно числовые компоненты представлены в тематических группах «Соматика человека», «Родственные отношения», «Болезни», «Религия и мифология».
Внутри исследуемого семантико-мотивационного макрополя выделяются ряды лексем и фразеологизмов, связанных отношениями синонимии и антонимии.
Комплексный этнолингвистический подход к исследуемому материалу позволил осуществить семантическую реконструкцию некоторых «темных» лексем и фразеологизмов (литер, двужильный 'крепкий, сильный, выносливый', диал. костр. двоезубый 'о человеке, у которого один ряд зубов находит на другой', костр. семерить 'о погоде: быть неустойчивой, переменчивой', влг. считать сорок лысых 'название обрядового действия, направленного на улучшение погодных условий' и др.).
Структура работы. Работа включает введение, 4 главы и заключение. Общий объем работы ... страниц, из которых ... страниц составляет основной текст.
Три
Вторичная семантика числительного три во многом обусловлены представлением о количественном показателе 3 как о первом «полноценном» члене числового ряда. Число 3 обладает усложненной структурой 2 + 1 или 1 + 1 + 1, что делает его функционально значимым в практике счета. В народной традиции оно символизирует завершенность и полноту последовательности, имеющей начало, середину и конец [Толстая 2001, 43]. В христианской традиции эти смыслы воплощаются прежде всего в представлении о божественном триединстве Отца, Сына и Святого Духа, отсюда культурная значимость троичности и ее функционирование в различных религиозных практиках.
Исследователи указывают на то, что представление о числе 3 в мировой культуре связано с идеей объединения противоположностей. Достигается это объединение либо за счет «вставки» промежуточных звеньев, либо за счет слияния элементов оппозиции в некую новую сущность [Иванов 1999, 518]. Оба действия сводятся к формуле 2+1=3. Такая троичность проявляется в мифологеме мирового древа (крона - небо, ствол - земля, корни - подземный мир), в упомянутом выше образе божественной триады (например, в христианской традиции) и т. п. Реализация этого представления явлена в фольклорных текстах (например, в сказочном сюжете о трех братьях: старший — умный, младший — глупый, средний - нечто «промежуточное»).
Обращаясь к инославянским культурным фактам, следует упомянуть о распространенном в Польше и в западных регионах России счете тройками1, который, как правило, применялся к ограниченному кругу конкретных объектов - в основном это были яйца, овощи и снопы [Moszyiiski 1934, 103]. Восприятие трехэлементной совокупности как самостоятельной счетной единицы также способствует появлению у числительного три семантики целостности и нормативности .
Закономерно предполагать, что в языке культурные смыслы числительного три будут значительно редуцированы и важна будет, с одной стороны, идея утроения как интенсификации свойств того или иного объекта, а с другой - восприятие трех элементов как количественной аномалии (в тех случаях, когда три функционирует в сфере, соматики).
СЕМАНТИЧЕСКИЙ СПЕКТР
Типовая ситуация счета
Обобщенное количество. Одновременному развитию у числового компонента три значений большого и малого количества способствует представление о 3 как о первом «полноценном» элементе числового ряда. С одной стороны, утроение воспринимается как значительное увеличение, с другой - трехэлементный числовой ряд мыслится как наименьший из возможных: литер, в трех соснах заблудиться запутаться в простой ситуации , диал. яросл. жить три бани осталось (кому) жить осталось немного, недолго (буквально - три недели) - об очень старом или больном человеке [ЯОС 4, 48], орл. три волосы о редких волосах на голове , о редких всходах сельскохозяйственных культур [СОГ 1, 77], трем свиньям щей не разлить о неграмотном, недалеком человеке [СРГК 5, 418], коми-перм. три да два не знать ничего не знать [СРГКПО, 108], смол, трёх не знать находиться в крайнем невежестве [СОС, 916] , жарг. мол. (шутл.) три недели после тифа о короткой женской стрижке [БСРП, 431], литер, от горшка два {три) вершка очень низкий, низкого роста, маленький (о человеке) [ФС, 61]2. В последнем случае количественный показатель сочетается с малыми единицами измерения и приобретает семантику аномального роста.
Семантика малочисленности появляется также, когда перед нами «дефектный» числовой ряд: новг. два полных, третий не целый мало (людей) [НОС 2, 76].
Числительное три, функционируя в лексике финансовой сферы, получает общий семантический оттенок малого количества, который затем осмысляется как признак дешевизны: литер, трехкопеечный очень дешевый [Академик]. Далее мелкая монета осмысляется как нечто незначительное и потому ненужное, ср. просторен, вставить свои три копейки вмешиваться в чужие дела со своим мнением, давать ненужные советы : «Вы здесь как я, просто чтобы вставить свои три копейки, или кто-то реально людям помогает?» [Ответы] .
В сочетании с лексемами, номинирующими предметы большого размера, числительное три развивает семантику «много»: литер, с три короба очень много (наговорить, пообещать, наврать и т. п.) [ФС, 208], диал. карел, в три ряда много, в большом количестве (о пище) : «А едят в три ряда» [СРГК 5, 606] (возможно, подрядом понимается перемена блюд). Семантическая доминанта множества проявляется у числительного три также в сочетании с номинациями из сферы народной демонологии: олон., том. с три лешего очень много [СРНГ 17, 33]. В сочетании с обозначениями крупных единиц измерения три указывает на аномально высокий рост человека: жарг. мол. три метра дранки о худощавом человеке очень маленького роста , три метра колючей проволоки о человеке высокого роста , три (два) метра сухостоя о человеке высокого роста , триметра красоты о девушке высокого роста [БСРП, 399].
Обобщенное количество + интенсивность. Семантика множества, спроецированная на вертикальное («глубоко») или горизонтальное («далеко») пространство, также приобретает оттенок интенсивности, ср. перм. видеть за три версты {за три сажени в землю) уметь предугадать ход событий [Прокошева, 50], сиб. в три колена землю мёрзлую видит о знающем, проницательном человеке [СРГС 2, 204], арх. видеть на три {на два) аршина под землёй {в землю) отличаться большой проницательностью [АОС 4, 90], дон. под три черты очень далеко [СРДГ 3, 192], влг. под три холеры очень далеко [КСГРС].
Представление о числовом ряде как о «качественно» окрашенной последовательности, начальные элементы которой (особенно первый) мыслятся более значимыми, чем следующие, далее реализуется в выражениях типа новосиб. третье колено дальние родственники [СРНГ 14, 124].
Три появляется также при обозначении мер расстояния (оксюморонное сочетание «тройки» с лексемами, обозначающими элементы пространства дома, рождает комический эффект), ср. польск. литер, (устар.) trzy mile za piec pojechac (на три мили за печь поехать) никуда (не поехать) [SJPD 9, 328] (ср. сходное рус. поехать с печи на полати [ЛЗА] -здесь тот же смысл выражается без участия числительного).
Интенсивность. Три как показатель значительного количества может приобретать семантику интенсивности, указывая на особую силу проявления какого-либо признака или действия, ср. литер, втридорога (купить что-либо) очень дорого , диал. арх. в три дуги согнуться очень сильно согнуться [АОС 12, 340], перм. хоть в три молота куй не мешает никакой шум [Прокошева, 169], литер, есть за троих много есть к работать за троих много работать , диал. перм. в три косы интенсивно, с большим напряжением : «Я сёдне в три косы косила, за троих работушку отвела» [Прокошева, 178]2. Приведенная дефиниция представляется неточной. Судя по контексту, выражение в три косы можно применить только к действию кошения .
Аномалия. В сочетании с соматическими обозначениями три воплощает идею избытка, которую можно изобразить в виде ранее представленной формулы (общей для всех случаев такого рода) N + 1, где N - норма [Айрапетян 2001, 125]. В эту группу входят обозначения физических повреждений (западнополесск. тригуб человек с рассеченной верхней губой [Аркушин 2, 208]), а также эвфемистические обозначения (жарг. мол. третья нога мужской половой орган [БСРП, 438]4).
Три как количество, противопоставленное парности, участвует в описании социальных взаимоотношений: литер, третий незаинтересованный в конфликте между сторонами, беспристрастный [Ожегов, 703], третий лишний говорится тогда, когда дело касается только двоих , диал. б. м. третъячитъ промышлять посредничеством, вмешиваться в чужие дела [Даль 4, 431] . Коннотация негативной аномалии {третий лишний, третъячитъ) рождается через представление о парных отношениях как нормативных. Третий же элемент осознается как лишний, нарушающий интимность и потому нежелательный . Сходную идею транслирует паремия две собаки дерутся — третья не приставай, в которой числовые компоненты два и три выступают в качестве контекстуальных антонимов. Ср. также польск. польск. литер, gdzie siq dwoch bije, tarn trzeci korzysta (где двоих бьют, там для третьего польза) [SJPD 9, 328] и т. п.
Два (оба, пара)
Число 2 является центром и одновременно исходным пунктом, из которого развиваются представления о количестве. Наличие идеи единичности еще не предполагает количественного мышления, поскольку число имеет структуру. 2 уже можно считать .количественным образованием, поскольку 2 = 1+1. Однако и 2 еще не является «полноценным» числом в силу явной выводимости из противопоставления «некто/нечто -другое» [МНМ 2, 630; Айрапетян 2001, 256].
В мировой культурной традиции 1 и 2 являются абстрактными аналогами для двух типов объектов действительности. Если обозначение 1 соответствует объектам, которые существуют в состоянии целостности (например, Бог, космос), то 2 соответствует объектам, членимым на две части (чаще всего эти части представляют собой бинарные оппозиции): мужское и женское, небо и земля, день и ночь и т. п. [МНМ 1, 630; Иванов 1999,506-518].
Говоря о славянской народной культуре, следует указать на особую смысловую нагруженность идеи двоичности. По мысли С. М. Толстой, изначальной и более типичной является оценка числа два, а также двоичности, удвоения, повторения «как опасных категорий, соотносящихся с областью "нечистого", неправедного, злого, демонического, потустороннего и т. п. ... Все отклонения от данного правила, т.е. обратное распределение оценок, касаются тех случаев, когда двоичность (а затем и четность) оценивается с каких-либо иных позиций. Если в основе отрицательного отношения к удвоению лежит идея защиты уникальности предмета, явления, события, поступка и т. д., а отрицание четности вытекает из представления о парности как полностью завершенном, исчерпанном ... количестве, то положительное отношение находит свою мотивировку в восприятии удвоения как продуктивного соединения, как восполнения неполноты, преодоления незавершенности». Отсюда— положительные смыслы, которыми нагружается двоичность в контексте свадьбы, гаданий о замужестве и т. п. [Толстая 2006, 343, 348].
В настоящем разделе будут рассмотрены лексемы два, оба и пара, обладающие общей семантикой двоичности и обозначаемые одним и тем же числовым знаком - 2, на основе чего мы определили их в одну группу. Однако думается, что семантическое развитие каждого из этих обозначений во многом зависит от изначального, этимологически заданного смысла.
Нейтральным «ядром» данной лексической группы можно считать числительное два, в котором восстанавливается и.-е. основа d(u)ud/ d(u)uoi два [ЭССЯ 5, 186]. В Словаре современного русского литературного языкА два определяется как число, состоящее из двух единиц , название цифры 2 [ССРЛЯ 3, 567—568]. На современном этапе лексема два, как и прочие числительные, абстрагировалась от связи с конкретными предметами и напрямую соотносима с 2 как математическим знаком и элементом абстрактного числового ряда. Гласное начало в слове оба, по версии Этимологического словаря славянских языков, восходит к указательному местоимению е// о или оп-( ап-) (ср. лат. ambo, греч. а/лсроо); -b(h)- толкуется как падежный формант, сохранившийся в славянских языках в местоименном склонении (ср. себе, тебе). Возможно, -b(h)-является основным выразителем идеи «ambo» (т. е. «тот и другой»). Также высказывается предположение, что оба - вторичное свернутое образование на базе oba dbva [ЭССЯ 26, 86-87]. Этимологически заданная семантика оба/ оЬа сохраняется на современном этапе как в русском, так и в польском языках: тот и другой из двух названных или известных предметов [ССРЛЯ 8, 11—12; НПРС, 277]. В польском литературном языке, в отличие от русского, продолжает использоваться синонимичная форма obydwa.
Можно заметить, что оба, по сравнению с два, изначально обладает более узкой семантикой: в значении этого слова, наряду с основной семой количества, четко выделяется сема близости на основе сходства. Если два указывает на количественную совокупность как таковую, то оба подчеркивает тояадественность предметов в каком-либо отношении.
В свою очередь, napalpara- одно из редких количественных обозначений, представляющих собой заимствование и восходящее к лат. par равный, пара . В Словаре . русского языка XI-XVII вв. лексема пара определяется как два предмета, соответствующие один другому, составляющие комплект , мужской костюм (брюки и пиджак или сюртук, фрак) [СлРЯ XI-XVII вв. 14, 150]. Словарь Даля определяет пару как два предмета, почему-либо взятые вместе, заодно [Даль 3, 17]. В обоих словарях приводится устойчивое сочетание пара платья фрак или сюртук с брюками [Там же]. Очевидно, лексема пара находится в наибольшем отдалении от абстрактного понятия числового ряда, и потому ее значения развиваются в тесной связи с конкретными предметными сущностями. Длинный ряд таких значений приводится в Словаре современного русского литературного языка: два однородных или одинаковых предмета,. употребляемые вместе и составляющие одно целое или комплект, гарнитур , мужской костюм (брюки и пиджак или сюртук, фрак) , две лошади, запряженные в экипаж, повозку и т. п.; вид запряжки в две лошади , два находящихся вместе, делающих что-либо вместе существа, двое как нечто целое , (разг.) о двух подходящих друг к другу существах; такой, который подходит к другому по каким-либо качествам, в каком-либо отношении и др. [ССРЛЯ 9, 145]. Таким образом, пара предполагает существование двух предметов как некоего единства, целого. Это целое можно разъять, но его элементы будут несостоятельны в своей единичности.
При рассмотрении тематических сфер и коннотативного спектра числовых обозначений двоичности мы постараемся учесть семантические особенности каждого из них, а также выявить отраженные в языке культурные смыслы, связанные с числительным два.
СЕМАНТИЧЕСКИЙ СПЕКТР
Типовая ситуация счета
Обобщенное количество. В тех случаях, когда совокупность из двух элементов мыслится как достаточная, на первый план выходит семантика целостности, которая задается через представление о парных отношениях как о норме, ср. прикам., ряз., курск. двое надвое вдвоем , один на один, без свидетелей [БСРП, 175], сиб. ходить по двойке дружить [ФСРГС, 197]. Сюда же относятся паремии, описывающие сферу человеческих взаимоотношений через оппозицию «два —три», тождественную оппозиции «целостность— избыточность»: б. м. двое дерутся, третий не мешайся!; две собаки дерутся (грызутся), третья не суйся; для двоих готово, а троих не накормишь; до двух раз прощают, а в третий бьют [Даль 1,416].
Представление о двух как о совокупности «равноправных» объектов обыгрывается в выражении б.м. я думал, идут двое, ан мужик с бабой [Там же, 417]; кроме того, представление о качественной «неполноценности» второго человека препятствует его включению в совокупность.
Целостность может также осмысляться как объединение противоположностей: литер, палка о двух концах говорится о чем-либо, что может кончиться и хорошо, и плохо [Ожегов, 421 ] .
Думается, что особенно приспособленными для выражения идеи целостности на основе сходства являются лексемы оба и пара, ср. литер, обоюдный взаимный, общий для обеих сторон [ССРЛЯ 8, 348], литер, два сапога пара о двух людях вполне сходных, подходящих друг другу, в особенности по своим недостаткам , а также паремии диал. б. м. две дороги - обе врозь; Ерема в воду, Фома ко дну: оба упрямы, со дна не бывали; два Демида, да оба не видят [Академик] и т. п.; диал. б. м. парочка, баран да ярочка; парочка: свинья да ярочка\ [Даль 3, 17]. В последней паремии представлено ироническое осмысление идеи подобия.
Лексема два, называющая наименьшую количественную совокупность, часто функционирует как обозначение неопределенно малого количества: диал. арх. два некоторое небольшое количество чего-нибудь : «Там рыжик-два плавает да картофина — и работай целый день» [АОС 10, 291], диал. пек. (шутл.) два ничего очень мало : «Теперь и жить-то осталось два ничего» [ПОС, 34], диал. новг. двумя пальцами забрать нечего очень мало , новг. две капли дворянской крови о человеке, который кичится своим благородным происхождением [НОС 2, 76], литер, в двух словах очень коротко [ФС, 465] , двух слов связать не моэ/сет плохо передает свои мысли [Ожегов, 612] , литер, в двух шагах близко 5, арх. два лаптя о небольшом расстоянии [СГРС 3, 178], диал. новг. от зе ни две пядени о человеке маленького роста [НОС 3, 96], диал. карел, две кости вместе о физически слабом человеке или животном [СРГК 2, 444], диал. читин. от колоска до колоска два вершка о плохом урожае зерновых [Пащенко, 89], диал. новг. от крышки две шишки тот, кто незаслуженно ставит себя выше других, важничает [НОС 4, 161].
Тематические группы обозначений объектов счета
В ходе описания семантико-мотивационных полей отдельных числительных было заметно, что числовые компоненты тяготеют к сочетаемости с определенными группами лексики. Так, например, числительное два наиболее активно сочетается с номинациями «одинарных» частей тела человека, что приводит к возникновению семантики аномалии. Кроме того, в составе некоторых лексем и устойчивых сочетаний наблюдается взаимозаменяемость (дублетность) числовых компонентов (случаи типа девясил, двусил, стосил) или же смысловое противопоставление числительных внутри устойчивого сочетания (характерное большей частью для паремий, ср. семь раз отмерь, один отрежь), что позволяет говорить о существовании системных отношений между числовыми компонентами лексем и идиом.
Итак, в данной части работы предлагается несколько иной ракурс обзора лексики с числовым компонентом: при анализе внутренней формы лексем и буквального значения фразеологизмов мы постараемся проследить, какие объекты выделяются в диалектной и общенародной языковой традиции как актуальные для пересчитывания и в составе каких лексем и устойчивых сочетаний числовой компонент получает обобщенно-количественное («много - мало») или неколичественное (качественное) значение. В параграфе представлены наиболее активные номинативные модели с участием числового компонента, а также выявлены системные отношения между лексемами и фразеологизмами с числовым компонентом. Основные виды таких системных отношений мы условно определяем как номинативную «синонимию» (случаи типа двужильный, трехжилъный и семижильный крепкий, сильный, выносливый : числовые компоненты варьируют без изменения значения лексемы) и номинативную «антонимию» (в этом случае во внутренней форме слов или фразеологизмов наблюдается противопоставление числовых показателей, ср. две собаки дерутся - третья не суйся).
Каждая из выделяемых групп сопровождается списком числовых компонентов, которые внутри нее встречаются. Рассматриваются также некоторые числительные, для которых в работе не были отведены отдельные параграфы, — прежде всего, это числительные двенадцать, сорок и сто. Слова и фразеологизмы с этими числовыми компонентами могут входить в отношения номинативной синонимии и антонимии с лексикой, образованной от числительных первого десятка. Материал, подаваемый внутри тематической группы, сопровождается следующими комментариями: характер и степень представленности числового компонента в составе лексики и фразеологии данной тематической сферы; случаи номинативной синонимии/антонимии лексики с числовым компонентом в данной тематической сфере; значения, которые приобретает числовой компонент в сочетании с лексемами той или иной тематической группы.
Поскольку материал, представленный в параграфе, большей частью дублирует материал первой и второй глав, то диалектные контексты и ссылки на словари в ряде случаев не повторяются.
Для удобства чтения приведем рубрики следующей далее классификации тематических сфер:
1. Человек
1.1. Соматика и физиология
1.2. Возраст
1.3. Родственные отношения
1.4. Жизненные явления и ситуации
1.4.1. Счастье/удача
1.4.2. Несчастье/неудача
1.5. Болезнь
1.6. Смерть
2. Быт
2.1. Дом
2.2. Пища
2.3. Обувь
2.4. Гигиена
2.5. Бытовые емкости
3. Труд
3.1. Орудия труда
3.2. Детали механизма
4. Культура
4.1. Религия и мифология
4.2. Язык и речь
5. Экономические отношения
6. Пространство
6.1. Реальное пространство
6.1.1. Населенные пункты
6.1.2. Ландшафтные объекты
6.1.3. Меры длины
6.2. Ирреальное пространство
7. Время
8. Природа
8.1. Животные
8.1.1. Соматика животных
8.2. Растения
8.3. Погодные явления
1. Человек: половина, полтора, три/трое/третий, семь
В соединении с лексемой человек числительное полтора раскрывает заложенную в нем коннотацию ущербно малого количества, ср. литер, полтора человека о малом количестве людей . В сочетании с антропонимами полтора развивает семантику аномально большого размера: горьк. полторы Татьяны о толстой неповоротливой женщине ; амур., брян. полтора Ивана, полтора Степана, полторы Матрены об очень высоком человеке .
В пределах этой тематической сферы наиболее активно проявляют себя числительные три и семь.
Числительное три (в собирательное форме трое) встречается в эллиптических сочетаниях, в которых лексема человек/люди опускается (семантика множества, переходящая в интенсивность): литер, есть за троих много есть , литер, работать за троих много работать . Ср. также выражение сообразить на троих распить втроем бутылку алкоголя , где три приобретает значение идеальной числовой совокупности. Функционируя в пределах оппозиции «норма — аномалия», когда за эталон межличностных отношений принимаются отношения в паре, порядковое числительное третий получает семантику нежелательной избыточности, ср. литер, третий лишний говорится тогда, когда дело касается только двоих .
Семь (в собирательной форме семеро) также функционирует в эллиптических сочетаниях и наделяется, как правило, «чистой» семантикой множества: ср. литер, семеро с ложкой о большом количестве людей, которых нужно накормить , диал. б. м. семеро понять не могут (кого-л.) о человеке с невнятной речью , перм. семеро под коленки высокий ; семеро одну соломинку подымают, б. м. один рубит, б. м. семеры в кулаки трубят; семеро капралов над одним рядовым. Отметим, что в приведенных паремиях задана номинативная антонимия числительных один и семь (соответствующая оппозиции «много - мало»).
1.1. Соматика и физиология: один, первый, два, второй, три/третий, четыре, пять, семь, девять, сорок, сто.
Числительное один в соединении с номинациями парных органов и частей тела приобретает семантику аномального количества: общенар. лихо одноглазое в восточнославянской мифологии - дух зла, несчастья, олицетворение горя , диал. казан. одноглазиха по мифологическим представлениям - одноглазое существо, одноглазка , кубан. одноглазка тюрьма , литер, одним ухом не полностью, без подробностей (о чем-л. услышанном) 1, диал. перм. одной ногой непрочно [Прокошева, 238]. Кроме того, в сочетании с соматическими обозначениями числительное один может одновременно получать семантику аномалии и интенсивности, ср. диал. новг. с одные ноги бегает часто, постоянно [СРНГ 23, 24], том. на одной ножке очень быстро [СРНГ 23, 23] .
Числительное первый в сочетании с соматической лексикой получает семантику непосредственной близости к говорящему, ср. литер, из первых рук (узнать, получить сведения) из первоисточника, непосредственно откуда-н. [Ожегов, 597]. Номинативная антонимия числовых компонентов наблюдается при сопоставлении словосочетаний из первых рук и из вторых (третьих) рук не непосредственно от кого-н. [Ожегов, 597] . В свою очередь, числительные второй и третий внутри приведенного сочетания синонимичны.
Считать сорок лысых
Магическая практика, о которой пойдет речь, распространена в рамках славянской народной традиции, а также имеет некоторые неславянские аналоги. Инвариантным языковым воплощением этой практики является формула считать сорок лысых (мужчин). Целью данной процедуры является улучшение погодных условий. Приведем некоторые контексты, записанные сотрудниками Топонимической экспедиции Уральского государственного университета в 2005 г. в Кадуйском районе Вологодской области: «Когда морозы зимой и долго морозит, надо сорок плешивых мужиков насчитать»; «Когда морозит долго — так сорок плешанов надо насчитать»; «Когда зимой холодно, то, чтобы потеплело, надо, говорят, сорок плешивых сосчитать. Тогда и потеплеет»; «Ой, надоел холод - считайте сорок плешивых. А где ж наберёшь сорок-то плешивых? Тепло чтоб было плешине, так, может, поэтому»; «Зимой морозы — дак надо сорок плешивых мужиков сосчитать, морозы-те смягчают. А где взять столько в деревне? Плешивы-то больше попы были, не мужики»; «Сорок плешивых надо сосчитать весной. Теплее будет. Это в марте-апреле считали, когда рассаду садили»; «Чтоб мягкая погода была, сорок плешивых мужиков сосчитай. А почему сорок? Это какое-то святое» и т. п.
С опорой на представленные контексты мы можем выделить структурные элементы ситуации «пересчета плешивых» (речь пока идет о кадуйской локальной традиции): а) действие - счет; б) объект действия - «плешивые мужики»; в) числовой показатель (количество объектов) - 40; г) цель действия - улучшение погодных условий; д) время действия - зима/начало весны. Далее, наблюдая функционирование данного лингвокультурного знака на славянском фоне и привлекая некоторые параллели, принадлежащие иным культурным традициям, мы постараемся выявить смысловое наполнение числового показателя 40 и механизм влияния «плешивых мужиков» на погодные условия, а также проследить варьирование выделенных нами элементов ситуации в рамках различных традиций.
Некоторые кадуйские информанты соотносят время, когда следует пересчитывать сорок плешивых, с православным праздником Сорока мучеников, отмечаемым 22 марта (9 марта по ст. ст.): «Когда морозит долго — сорок плешивых насчитать. Сорок плешивых насчитают - морозы перестанут. Сорок морозов считают до Егория от Сорока мучеников. Если от Сорока мучеников не прошло сорок морозов, значит, летом морозы будут»; «Сорока-то мучеников есть. Говорят, после того сорок морозов. Так чтоб их не было, считали сорок плешивых мужиков» [КСГРС]. Такое соотнесение поддерживается также номинацией, образованной от хрононима Сорок мучеников, ср. влг. сорокомученик сороковой мороз в году : «Бабки-то которые сорокомученик считают, в этом-то году ещё два мороза до него осталось» [Там же].
Число 40, заявленное в самом названии праздника, имеет некоторую магическую коннотацию, которая проявляется в различных манипуляциях с рядом из сорока предметов (в основном это выпечка). Так, например, в русской традиции ко дню Сорока мучеников принято печь сорок жаворонков (булочки в форме жаворонков), галушек или шариков. Этой выпечкой кормят домочадцев, чтобы обеспечить семье благополучный сельскохозяйственный год, или же выбрасывают ее за окошко, «прикармливая» и «задабривая» мороз, чтоб он поскорее закончился [Даль 4, 275]. Ср. также полесскую обрядность: «Як празник Сорок-святые, кажуць, трэба сорок палок перэкинуць через хату (до сонца), шоб яец набраць богато»; «Сорока гуляюць вясною. У еты дзень я пяку сорак панпушак и трэба, коб усе их зъела адна баба. Хлопцы кладуць калоду, наверх дошку, и дзеуки скачуць, пудбиваюць адзин другога. Хто панпушки еу, а хто клау да пасеуной, коб у поле узяць» [Толстая 2005, 231-232]. На территории бывшей Югославии бытовало поверье о том, что съеденные в этот день 40 зерен вареной пшеницы, мед, вареная крапива, цветки кизила, чеснок, а также выпитые 40 рюмок водки или вина и посеянные 40 корней принесут здоровье, счастье и хороший урожай. С этой же целью жгли костры, через которые взрослые перепрыгивали, а детей переносили, мазали лица сажей, окуривали скот. В каждом доме пекли по 40 маленьких калачей {младпчгфи и кравсу чгфи) разной формы, смазанных медом и украшенных изображениями веток кизила, ткацкого челнока. Считалось, что это печенье влияет на рождаемость [Календарные обычаи 1977, 254]. Сходные традиции встречаются и у неславянских народов: так, румынские женщины перед началом посадки били 40 поклонов, пекли 40 калачиков и печений (последние имели антропоморфную форму или форму голубя, пчелы) [Там же, 301].
Примечательно, что названные действия направлены на «зазывание» весны или же имеют продуцирующий смысл. В связи с этим можно провести параллель с калужским обрядом греть весну (основным содержанием которого является разведение костра и исполнение весенних закличек). Вероятно, данный обычай опирается на представление о том, что в один из ранневесенних праздников в землю попадает частичка небесного огня, от которого она начинает согреваться [Агапкина 1999, 10]. Так, по представлениям родопских болгар, в день Сорока мучеников в землю втыкаются 140 разогретых вертелов и столько же холодных вылезают наружу. Такое восприятие весенних изменений в природе вписывается в мифологему небесного оплодотворения земли [Агапкина 2002, 113-114].
Идея «небесного» влияния на погоду отражена и в христианском предании о сорока святых: чтобы заставить 40 воинов-христиан отречься от веры, их сначала заключили в темницу, а потом приговорили к побитию камнями; камни летели мимо;-тогда воинов раздели и поставили на лед Севастийского озера; но вскоре Господь послал им спасение: лед растаял, вода в озере стала теплой, и над головой каждого появился нимб; утром было приказано всех казнить, а тела сжечь на костре и бросить в озеро [Излагается по: Белова 2004, 86; Громова 2005, 57-58]. Данный сюжет достаточно актуален для восточнославянской культурной традиции. Ср., например, текст, записанный в Карелии: «Сорок мучеников рубили и бросали в воду, а они выходили. Так ни одного и не смогли убить. Чёрт плюнул и пошёл прочь. [Христос тоже был среди них:] Исус стоял и его рубили» (таким образом, Христос становится одним из сорока мучеников) [Излагается по: Белова 2004, 86-87]. Ср. также белорусский текст, который включает новые сюжетные элементы: «Сорок сватые, это сватять их. Сорокосватые, йих Бог послау на воду, гдэ лид замэрзаэ, оны босы стоелы. Адын каже: "Я пойду, я нэ выдэржу", — так вин пошоу у контору. А той с канторы вылез и пошоу туды на лид стау. Сорок Сватые это сватять их. Бо воны, значыть, на лёду стоелы. Сорок чоловика. То и называють — сорокосватые» [Там же, 86-87]. В приведенном рассказе отражен один из вариантов церковного предания, в котором упоминается баня («контора»), затопленная на берегу для тех, кто отречется, и происходит замена единственного вероотступника человеком из числа стражников.
Некоторые смысловые пересечения с сорока плешивыми наблюдаются в ритуале «согревания покойников», который осуществляется в холодное время года (зимой или ранней весной). Основу его составляет разведение поминального костра. Возможно, данный ритуал мотивирован представлением о лютом холоде, царящем в преисподней1.
Итак, мы можем предполагать, что пересчитывание сорока плешивых, если приурочивать его ко дню Сорока мучеников и квалифицировать как составную часть весенней обрядности, имеет двунаправленный характер: с одной стороны, данное действие нацелено на улучшение погоды (и в этом отношении сопоставимо с обрядами, имеющими продуцирующий смысл), с другой - поддерживает память о сорока святых (в чем проявляется его близость к ритуальному «согреванию покойников»). Ср. в полесской традиции: «На Сарака безпрэменна трэба скакаць на дошцы, штоб нагрэцса за тьгх бедненьких мучэнникау, што не маюты як нагрэцса померзли на сьмерць» [Толстая 2005, 232]. Специфика описанного нами кадуйского обычая заключается в том, что вместо «реального» действия (разведение костра, подпрыгивание на доске) или вербальной формулы, выражающей основной смысл праздника, выполняется «ментальная» операция (пересчитывание). Процедура счета в данном случае наделяется контролирующей и охранной функциями. Контролируя объект, который способен влиять на положение вещей в той или иной сфере жизни, человек «страхует» себя от возможных негативных событий .
«Земное» воплощение сорока мучеников в виде «плешивых мужиков» допускает различные интерпретации. Опираясь на ряд коннотаций, которыми наделяется лысина/плешь в восточнославянской традиции (они описаны в работе Т. В. Володиной, см. [Володина 2001]), мы можем предложить несколько версий.
