Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Проблемы лингвистической аксиоматики в связи с изучением фонетического яруса языка 24
1. Проблемы лингвистической аксиоматики 24
2. Доморфологический этап фонологии 40
Глава II. Сегментные единицы в речевом потоке и в речи 60
1. Соотношение семантического и асемантического ярусов языка 60
2. Слог как минимальная единица членения речевого потока 65
3. Звук речи и звук языка 74
Глава III. Сегментные единицы фонетического яруса языка 102
1. Дифференциаторы и синтагмо-фонемы 102
2. Проблема дифференциальных признаков 119
3. Типы признаковых структур 135
4. Синтагмо-фонема и парадигмо-фонема 155
5. Парадигмо-фонема и морфонема 168
6. Уровневое устройство фонетического яруса языка 173
Глава IV. Система дифференциаторов русского языка (в позиции «согласный - гласный -i-согласный») 175
1. Вычленение в языке минимальных слогов 178
2. Вычленение в языке слогов со структурой «согласный + гласный» (СГ) 191
3. Вычленение в языке слогов со структурой «гласный + согласный» (ГС) и установление соответствий между согласными конца и начала слога 214
Глава V. Фонологическая интерпретация русского вокализма 223
1. Русский ударный вокализм 223
2. Русский безударный вокализм в первой позиции после твердых согласных 243
3. Русский безударный вокализм после твердых согласных во второй позиции 269
4. Русский безударный вокализм после мягких согласных 275
5. Русский безударный вокализм в начале слова и слога 278
6. Гласные дифференциаторы русского языка 284
7. Гласные синтагмо-фонемы русского языка 295
8. Гласные парадигмо-фонемы русского языка 319
Глава VI. Аффриката ц в современном русском языке и его истории 323
1. О статусе звука [ц] и фонемы /ц/ в русском литературном языке 323
2. Изменение сочетания тс в истории русского языка 356
Глава VII. Сладкоязычие в русских говорах 407
1. Сладкоязычие в синхронном аспекте 408
2. Происхождение и утрата сладкоязычия 416
Заключение 429
Библиография 434
Приложение I. О позиции в фонологии и за ее пределами 460
- Проблемы лингвистической аксиоматики
- Синтагмо-фонема и парадигмо-фонема
- Русский безударный вокализм в начале слова и слога
- Происхождение и утрата сладкоязычия
Введение к работе
В последние десятилетия теоретическое осмысление фонологической системы русского языка в синхронии и диахронии не обогащалось принципиально новыми идеями. Расцвет отечественной и зарубежной фонологии, относящийся к 60-70-м гг. XX столетия, не получил полноценного продолжения в исследованиях последующих лет. Теоретическое осмысление фонологических проблем замерло на уровне блестящих работ, написанных Е. Д. Поливановым, Н. С. Трубецким, Р. О. Якобсоном, А. Мартине, А. А. Реформатским, В. Н. Сидоровым, П. С. Кузнецовым, Р. И. Аванесовым, М. В. Пановым, В. К. Журавлевым и некоторыми другими.
В последние годы интерес к фонологии постепенно возрождается, что связано с появлением исследований Л. Л. Касаткина, Д. Д. Беляева, И. Г. Добродомова, Г. М. Богомазова, С. В. Князева, М. Л. Каленчук, С. В. Кодзасова и некоторых других. Несмотря на целую серию чрезвычайно ценных для развития российской фонологии работ, приходится констатировать, что фонология для современных лингвистов уже не является той наукой-эталоном, какой она была еще совсем недавно не только для лингвистов, но и для представителей смежных гуманитарных наук.
Актуальность данного исследования заключается в том, что в нем предлагается синтез уже высказанных фонологических идей и намечаются новые пути развития фонологии. Излагаемые в работе взгляды призваны доказать, что об исчерпанности фонологии говорить пока рано, что и в XXI в. фонология остается важной частью лингвистики. В целом наше исследование можно считать продолжением изысканий, начатых М. В. Пановым в «Русской фонетике» (1967), но так и не получивших завершения как в его работах, так и в трудах его последователей.
Объектом нашего исследования является фонетическая природа русского языка в синхронии и диахронии, предметом - система уровней звукового яруса русского языка, а также само выделение этих уровней.
Целью исследования является описание фонетического яруса русского языка как многоуровневой структуры в синхронии и диахронии. Задачи исследования:
выявить соотношение фонологии и фонетики;
описать проблемы лингвистической аксиоматики в связи с исследованием фонетического яруса языка:
рассмотреть соотношение семантического и асемантического ярусов языка в их взаимосвязи;
представить уровневое строение фонетического яруса языка;
выявить единицы каждого из фонетических уровней языка;
описать систему дифференциаторов русского языка;
интерпретировать фонетическую систему вокализма современного русского языка с позиций многоуровневой фонологии;
описать функционирование фонемы /ц/ в синхронии и диахронии;
описать историю сладкоязычия в русских говорах;
описать типологию и характер позиций в фонологии и за ее пределами.
Новизна предлагаемой работы заключается в уточнении целого ряда идей, связанных с описанием фонетики русского языка как многоуровневой системы. В то же время очевидно, что глубинно новизна работы не может определяться количеством уровней, выделяемых исследователем. Появление уровней - следствие общих подходов. Поэтому новизна работы определяется теми положениями, которые хотелось бы оговорить в качестве наиболее принципиальных для данного исследования:
-
-
Крайне важным для современной фонологии (и лингвистики в целом) является создание аксиоматики с целью построения относительно непротиворечивой фонологической теории, учитывающей лучшие достижения фонологии последних десятилетий.
-
Фонетика и фонология представляют собой органическое целое, их разделение, оправданное в некоторых случаях практически, не имеет теоретических оснований. Теоретические основания имеет только собственно фонология, которая при своем построении не должна упустить ни одного признака звуковых единиц.
-
Построение фонологии должно начинаться с выявления общей аксиоматики лингвистики, которая предполагает разграничение речевого потока, языка и речи.
-
Изучение соотношения понятий речевого потока, речи и языка приводит к необходимости сформулировать аксиомы, касающиеся общего устройства языка.
-
Наиболее адекватно фонологическая система языка может быть представлена как многоуровневая. Предлагается выделение следующих единиц: слог (минимальная единица речевого потока), звук речи первого рода, звук речи второго рода (единицы речи), звук языка (единица языка, отвечающая за установление связи между языком и речью), дифференциатор, синтагмо- фонема, парадигмо-фонема и морфонема (единицы языка).
-
Первичной единицей фонологического яруса является дифференциатор, важнейшее свойство которого - отличие от других дифференциаторов.
-
В основе строения русского вокализма лежат две градуальные оппозиции: по степени подъема и по степени лабиализации.
-
Общие подходы, обусловленные принципами многоуровневой фонологии, позволяют по-новому поставить целый ряд фонологических вопросов (в частности, вопрос о фонологическом статусе [ц], описание сладкоязычия и др.).
-
Противопоставление синхронии и диахронии, сыгравшее важную роль в становлении лингвистики XX в., сегодня становится препятствием на пути к принятию фонологически обоснованных решений.
10. Понятие позиции является важнейшим при описании всех уровней языка, особое значение оно имеет при описании фонетического яруса языка. В связи с этим необходимо разграничивать: а) единицу, находящуюся в позиции; б) то, что образует позицию; в) характер воздействия позиции на единицу.
Научная новизна любого исследования заключается не только в предложении новых идей, но и в актуализации тех научных знаний, которые ученый считает наиболее важными для развития его науки на современном этапе. Главное в предлагаемой модели многоуровневой фонологии состоит не в количестве выделяемых уровней, а в стремлении дать единые основания для фонетики и фонологии. По нашему мнению, фонема существует во всем ряде выделяемых единиц: слог, звук речи первого рода, звук речи второго рода, звук языка, дифференциатор, синтагмо-фонема, парадигмо-фонема и морфонема. Все это вместе - фонема на разных уровнях ее реализации. Очень важной особенностью предлагаемой концепции является ее способность обнаруживать новые объекты исследования в фонетике русского языка. Так, значительное место в предлагаемой работе уделено функционированию аффрикаты ц. В первоначальные планы не входило исследование этого вопроса. Сам материал подтолкнул к тому, чтобы разобраться с тем, как в русском языке соотносятся ц и тс.
Материалом исследования послужила сама фонетическая система русского языка в синхронии и диахронии, а также работы наших предшественников, посвященные рассматриваемым в работе проблемам. С целью решения конкретных задач осуществлялись фонетические эксперименты, организовывалось анкетирование. Полученные результаты использовались в качестве материала для исследования.
В процессе работы были использованы следующие методы исследования: сравнительно-исторический, экспериментально-фонетический, статистический, сопоставительный, историко-филологический.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что в ней предлагается новая фонологическая концепция, опирающаяся на основные достижения фонологии прошлого.
Практическая значимость работы обусловлена возможностью использования полученных результатов в практике вузовского преподавания лингвистических курсов: фонетики русского языка, теории языка, исторической грамматики и русской диалектологии.
Апробация работы. Результаты исследования докладывались на конференциях разных уровней, важнейшие из которых следующие: Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения (Новгород, 1999); Русский язык: исторические судьбы и современность: Международный конгресс исследователей русского языка (Москва, 2001); Фонетика сегодня: актуальные проблемы и университетское образование (Москва, 2003); Культура русской звучащей речи: традиции и современность (Москва, 2004); Актуальные проблемы русской диалектологии (Москва, 2006); Русский язык: исторические судьбы и современность: III Международный конгресс исследователей русского языка (Москва, 2007); Фонетика сегодня: V международная научная конференция (Москва, 2007); Славянские языки и культуры в современном мире: Международная конференция (М., 2009); Русско-словенские дни на философском факультете Университета в Любляне: Международная конференция (Любляна, 2009); Актуальные проблемы русской диалектологии и исследования старообрядчества: Международная конференция (Москва, 2009); Русский язык: исторические судьбы и современность: IV Международный конгресс исследователей русского языка (Москва, апрель 2010); Фонетика сегодня: VI Международная научная конференция (Москва, 8-10 октября 2010). Фрагменты исследований докладывались также на кафедре русского языка СевероВосточного государственного университета (ежегодно в течение последних десяти лет), на кафедре общего языкознания Московского педагогического государственного университета (2004, 2005, 2006, 2007, 2008, 2009), на ученом совете Института русского языка им. В. В. Виноградова (2006).
Структура исследования. Данная работа состоит из введения, семи глав, заключения, списка цитируемой литературы и приложения.
Проблемы лингвистической аксиоматики
Проблема аксиоматики языкознания разработана недостаточно полно. если не сказать поверхностно. Это связано с тем, что каждому исследователю язык предложен как непосредственная данность, которая уже сама по себе отвлекает от вопросов аксиоматики.
Вопрос об аксиоматике лингвистики и, в частности, фонетики и фонологии был поставлен П. С. Кузнецовым в статье «Об основных положениях фонологии» (1959). Многие из сформулированных им проблем остаются актуальными и сегодня. «Для языкознания должна быть разработана своя аксиоматика, т. е. сформулированы основные определения и положения, принимаемые без доказательств, с тем, чтобы все последующие доказательства опирались именно на эти определения и положения, чтобы в дальнейшем рассуждении не вводилось таких положений, которые не были сформулированы вначале, как бы самоочевидны они ни казались... Проще всего такая система аксиом может быть разработана для фонетики и фонологии»1.
С целью построения лингвистической аксиоматики П.С.Кузнецов предложил определить набор метапонятий, то есть таких понятий, которые являются первичными и не могут быть определены с помощью других понятий. «Раньше, чем формулировать определения и аксиомы какой бы то ни было области (в нашем случае фонологии), необходимо определить, какие понятия являются для нас исходными, или, иначе говоря, метапонятиями»2.
При этом- он не ставил задачи дать исчерпывающего списка метапонятии лингвистики в целом. В статье он выделил такие метапонятия, как языки и» диалекты, слова, значения слов, морфемы, разграничение языка и речи. Не со всем в этом списке можно согласиться. Так, если язык — это действительно первичное метапонятие, то уже диалект может получить» истолкование с помощью, уже введенных метапонятии. Наверное, первыми метапонятиями все-таки должны быть язык и речь.
М. В. Панов «любил повторять слова Г. Г. Шпега о том, что «язык надо изучать, как шкаф». Любопытно то, что в-работах Г. F. Шпета не удалось обнаружить соответствующего высказывания, ссылки М. В. Панов не дал. Можно предполагать, что в этом случае мы имеем дело с тем, что М. В. Панов свои мысли приписал уважаемому им философу. Нечто похожее произошло с так называемым «законом Бодуэна де Куртенэ» о сокращении числа гласных и увеличении числа согласных в славянских языках. Этот закон был сформулирован самим М. В. Пановым, но со ссылкой на И. А. Бодуэна де Куртенэ, в работах которого формулировка этого закона отсутствует.1 Можно предположить также то, что М. В. Панов узнал о высказывании Г. Г. Шпета устным путем от одного из своих учителей.
К приведенным словам Г. Г. Шпета М. В. Панов в своем учебнике предложил такой комментарий: «Парадоксальная форма высказывания не должна скрыть от нас глубокого содержания этих слов: языкознание имеет свой объективный предмет, который нельзя растворить в изучении речевого сознания говорящего, в его психологии, который требует, чтобы к нему относились как к реальной данности; имеющей свои (не психологические, а языковые) законы»2. Следовательно, М. В. Панов предлагал объективировать изучение языка, преодолеть давление языка на волю самого исследователя относиться к языку как к чему-то внешнему, как к шкафу. Сделать это крайне трудно, так как язык - это такой шкаф, который располагается внутри нас. Внутри нас располагается многое, например, печень, сердце, почки. Но язык располагается в нас не как почки. Его в нас нельзя обнаружить так, как мы можем обнаружить почки. Он внутри нас, но не имеет материальной природы. По крайней мере, такой, как почки.
В то же время язык — это едва ли не самое главное в нас. «Отключение» языка «отключает» нас от сознания. Без языка человек перестает быть человеком, даже если все другие биологические параметры остаются в норме. Поэтому, стараясь рассмотреть в себе язык, мы похожи на человека, который без зеркала пытается изучить свое собственное лицо. Обычно мы рассматриваем мир с помощью глаз, но в этом случае глаза нам помочь не могут, придется доверять каким-то другим органам чувств, в первую очередь осязанию. Схожую ситуацию имеем с языком. Язык - это наше главное орудие познания окружающего мира. Прав был Л. Ельмслев, когда писал: «...невнимание к языку вызывается самой природой языка, который прежде всего является средством познания, а не его целью. Только искусственно можно направить ищущий луч света на само средство познания»1. Л. Ельмслев также писал о том, что лингвистика зачастую предпочитает изучать язык в его отражениях в других областях приложения интеллектуальных усилий человека. «Так, физическое и физиологическое описание звуков речи легко вырождается в чистую физику или чистую физиологию, а психологическое и логическое описание знаков (слов и предложений) - в чистую психологию, логику и онтологию, в результате чего исходный лингвистический пункт выпадает из поля зрения»2.
При построении лингвистической аксиоматики важна мысль Л. Ельмслева о том, что «единственно, что дается исследователю языка в качестве исходного пункта... так это текст в своей нерасчлененной и абсолютной целостности» .
Эта целостность представляет собой еще даже не речь, а речевой поток. Действительно, речь - это конкретные высказывания, построенные по законам определенного языка, а речевой поток - это высказывания на той стадии восприятия, когда законы языка нам еще неизвестны. Поэтому речевой поток — это звуковая последовательность, еще не познанная исследователем, в какой-то мере лишенная смысла. Этот смысл как раз и должен быть получен как результат исследования. Речевой поток - это шкаф на том этапе его изучения, когда мы не знаем, для чего этот предмет предназначен и даже не информированы о том, является ли этот предмет шкафом. Интересно, что словосочетание речевой поток используется в лингвистической литературе, но употребляющие его не считают нужным давать определение этому понятию. Интуитивно предполагается, что сам метафорический образ, положенный в основу этого сочетания, является достаточным основанием для понимания термина.
Шкаф - это нечто материальное, поэтому у него есть вес, размеры, объем. Об этих параметрах мы узнаем с помощью соответствующих приборов: весы, линейка. Можно ли так исследовать речевой поток? Можно. Для этого тоже существуют особые приборы. Мы можем узнать длительность конкретного речевого потока, его громкость, выявить формантные структуры выбранных наугад фрагментов и т. п. Однако такой подход не поможет нам «пробиться» к языку, то есть к тем законам, которые организуют этот речевой поток. Следовательно, язык не совсем шкаф. Это такой шкаф, который нуждается в особом инструменте познания. И этот инструмент — человек. Именно в этом и состоит вся сложность изучения языка. Обычно инструменты служат для того, чтобы объективировать наши знания: размеры шкафа я могу оценить и «на глазок», но линейка даст более точные данные. Кажется, с речевым потоком дело обстоит как раз наоборот: инструменты нам чем-то могут помочь, но главное о речевом потоке мы узнаем именно «на глазок», точнее — «на слушок». Изучение речевого потока как такового, вне его восприятия человеком, может привести нас к какому угодно знанию, но не знанию языка.
Следовательно, на начальном этапе исследования нам надо различать: речевой поток, речь и язык. Проблеме разграничения языка и речи посвящена большая литература. Принято считать, что в впервые подробно это противопоставление описал Ф. де Соссюр. До него схожие идеи высказывали В. фон Гумбольдт и А. А. Потебня. Позднее большой вклад в учение о разграничении языка и речи внесли такие лингвисты, как Л. В. Щерба, Н. С. Трубецкой, А. А. Реформатский, Ю. С. Степанов и многие другие1. ,
Речевой поток — высказывания «в своей нерасчлененной и абсолютной целостности» (Л. Ельмслев), это речь до того, как она познана. Речевой поток исключительно материален, он имеет только план выражения.
Речь - это высказывания, построенные по законам соответствующего языка, то есть речевой поток, наделенный смыслом, то есть после того, как он познан. Речь устанавливает сиюминутную и индивидуальную связь между материальным речевым потоком и идеальным языком.
Язык - это законы, по которым строится речь. Язык - явление идеальное.
Синтагмо-фонема и парадигмо-фонема
Впервые понятие фонемы в отечественной лингвистической традиции было предложено И. А. Бодуэном де Куртенэ в 1870 году в работе «О древнепольском языке до XIV столетия». Впоследствии учение о фонеме было развито в целом ряде его трудов2. Научное наследие И. А. Бодуэна де Куртенэ было настолько разнообразным, что позволило сформироваться на его основе разным фонологическим школам, которые в его трудах находили подтверждение правильности своих идей3.
Исторически первой была ленинградская фонема, получившая всесторонне описания в работах Л. В. Щербы. Многими лингвистами начала века учение о фонеме было принято весьма скептически. Так, В. А. Богородицкий в примечании к одной из своих работ писал: «Не лишне упомянуть, что читатель не встретит в моей заметке входящего за последнее время в большую моду термина «фонема», чуть ли не становящегося «фетишем», который заслоняет собою природу, побуждая на место последней подставлять «термин» и подыскивать к нему реальное содержание... при этом не ставится вопрос, необходимо ли диктуется этот самый термин действительностью и почему «фонема» так легко принимает разное истолкование, и даже не является ли она подчас мифическим существом» .
Несколько позднее формируется учение о фонеме Пражской и Московской фонологических школ. Далее какое-то время сторонники разных фонологических школ азартно ищут ошибки в исходных построениях оппонентов и... убеждаются в том, что ошибок нет, а есть только следствия из основных посылок. Осознавая право на существование разных подходов к фонеме, лингвисты стали пытаться синтезировать достижения разных школ. Первым, вероятно, был А. А. Реформатский, который в статье «Проблема фонемы в американской лингвистике» (1941) ввел понятие дифференциального признака в учение Московской фонологической школы. Сделал он это столь органично, что не сразу было осознано, что изначально учение о дифференциальных признаках вообще чуждо основным постулатам Московской фонологической школы. Высокую оценку эта статья А. А. Реформатского получила впоследствии у В. К. Журавлева, который писал: «Как-то незаметно, тихо и без рекламы синтез основных фонологических концепций осуществил А. А. Реформатский. Его анализ состояния фонологии в зарубежном языкознании, сделанный в 1938 г., был опубликован лишь в 1941 г., за несколько дней до начала войны; может быть, поэтому он не имел в свое время надлежащего резонанса. Оставаясь на позициях МФШ, Реформатский синтезировал собственно московскую и пражскую концепции, учтя и достижения американских фонетистов и фонологов»1.
Позднее, в 1945 году, в «Очерке грамматики русского литературного языка» Р. И. Аванесов и В. Н. Сидоров ничего не говорят о признаковой структуре фонемы, что еще раз свидетельствует о том, что МФШ на тот момент вполне могла обходиться без этого понятия, которое было привнесено из учения ПФШ.
Отсутствует понятие дифференциального признака и в первом издании учебника «Введение в языковедение» (1947) А. А. Реформатского; очевидно, на тот момент он еще не пришел к однозначному выводу относительно того, насколько учение о дифференциальных признаках органично для той фонологической школы, которую он развивал вместе со своими коллегами. В более поздних изданиях учебника учение о дифференциальных признаках входит как составная часть общего учения о фонеме, но в целом смотрится в нем неорганично.
Поэтому можно сказать, что именно А. А. Реформатский первым вступил на путь синтеза ПФШ и МФШ, хотя позднее другим исследователям, решавшим те же проблемы несколько иначе, он отказывал в этом праве.
Отношение к дифференциальным признакам активно обсуждалось в ходе дискуссии о фонеме на страницах «Известий Академии наук СССР. Отделение литературы и языка» (1952-1953). В дискуссии приняли участие почти все ведущие фонологи того времени.
Р. И. Аванесов в монографии «Фонетика современного русского литературного языка» (1956) и в статье «О трех типах научно-лингвистических транскрипций» предложил различать два уровня: фонемы и фонемного ряда. Пражская фонема (в терминологии Р. И. Аванесова -ленинградская) получала статус фонемы, а бывшая фонема поднималась до статуса фонемного ряда. Позднее такой подход был принят во многих работах, включая так называемые академические грамматики 70 и 80 (автор фонетических разделов в этих изданиях - С. Н. Дмитренко). Конечно, обозначенные идеи получили распространение только в рамках МФШ.
Следующая масштабная попытка синтезировать достижения Пражской и Московской фонологических школ была предпринята в «Русской фонетике» М. В. Панова, который в качестве магистрального для фонологии (и языка в целом) избрал деление на синтагматику и парадигматику. Вследствие такого подхода у него получилось два ряда фонем. В конечном итоге М. В. Панов пришел к выводу, что обе фонемы имеют право на существование. Одни он назвал синтагмо-фонемами (пражские), другие -парадигмо-фонемами (московские). Существует мнение, что М. В. Панов позднее отказался от различения этих видов фонем. При этом ссылаются на то, что в «Русской фонетике» 1967 года разграничение синтагмо- и парадигмо-фонем есть, а в учебнике по фонетике 1979 года оно отсутствует. Это недоразумение. М. В. Панов никогда не держался за термины, поэтому в учебнике для студентов он не стал вводить слова, которые были придуманы им и использовались только в его работах. Но на уровне понятий он и в этой работе противопоставляет два фонологических решения. Верен себе остался М. В. Панов и в последней своей фундаментальной работе. Речь идет о «Позиционной морфологии русского языка». Здесь опять-таки главным для него остается разграничение синтагматики и парадигматики, а какие при этом используются термины - вопрос уже второстепенный.
После долгих размышлений автор данной работы пришел к выводу, что неслучайно1 многие серьезные лингвисты второй половины XX века стремились ввести в оборот два типа фонем (против чего столь страстно выступал А. А. Реформатский). У фонетических единиц - две основные функции: различать.и отождествлять. Пражская школа делал упор на первом, московская - на втором. Р. И. Аванесов и М. В. Панов пытались синтезировать достижения каждой школы, но делали это по-разному. Р. И. Аванесов «подчинил» пражские фонемы московским: его фонемный ряд (= московские фонемы) состоит из фонем, сильных и слабых (—пражские фонемы). М. В. Панов пришел к выводу, что эти два ряда относительно автономны. Решение М. В. Панова более изящно, однако у него в этом отношении не оказалось последователей, а теория Р. И. Аванесова получила продолжение в других работах. Правда, надо признать, что ничего существенного последователи Р. И. Аванесова к его теории не добавили. При том, что я являюсь учеником М. В. Панова, тем не менее, один из побудительных стимулов к написанию этой работы - дать новое истолкование тому, что М. В. Панов противопоставил в виде синтагматики и парадигматики. В этом отношении я следую своему другому учителю -Владимиру Константиновичу Журавлеву. .
В своеобразной форме разграничение синтагмо-фонологии и парадигмо-фонологии проведено в работе Е. Ф. Кирова «Фонология языка»1. В этом исследовании различаются квантовая, парадигматическая, синтагматическая и коммуникативная фонологии. При разграничении разных фонологии Е. Ф. Киров не развивает идеи М. В. Панова, а исходит из других концептуальных предпосылок.
Русский безударный вокализм в начале слова и слога
Чрезвычайно интересна позиция безударного слога в начале слова. В ударной позиции в начале слова было 5 или 6 единиц. Особенность системы заключалась в том, что звук [и] был единственным гласным переднего ряда и что звук [ы] имел употребление в крайне ограниченном круге слов. Если оставить пока вопрос об употреблении [ы] в этой позиции, то систему гласных можно представить следующим образом:
Примеры употребления гласных для этой системы:
[у]: [у]дав - [у]гар - [у-]тюг - [у]ломать
[и]: [н]глсг- [и]скать - [п]іцу - [и]того"
[э]: [э\кзотака — [э]кватор - по[э]тёсса, [э]кспёрт — ду[э-]ляит — [з\гог(ст
[а]: [а]ббат — [а]бхазы - [а]вария — [духота - [а]рать - [а]вца —
[а]вангард
Представленный тип произношения опирается на орфоэпическую традицию. Нет сомнений относительно употребления звуков [у], [и] и [а]. Иногда на месте [а] произносят [ъ] ([ъ]вангард), что считается орфоэпической ошибкой, но такое употребление не вносит изменения в количественный состав противопоставленных единиц, поэтому фонологически бессодержательно. Употребление [э] рекомендуют орфоэпические руководства: «В словах иноязычного происхождения на месте буквы э не только под ударением, но также обычно и в безударных слогах в начале слова и после гласных следует произносить гласный, более или менее близкий к [э]. Этот звук может несколько склоняться к [и], но должен произноситься не как [и] или [э], а как [е] или [еи] (последний гласный, в особенности перед мягкими согласными): [е]венк, [е]вакуация, [е]волюция, [е]вристика, [е]вфемизм...»\ И далее: «Произношение слов иноязычного происхождения с начальным [и] в безударном слоге имеет просторечную окраску, и его следует избегать в литературном языке» .
Произношение гласного на месте буквы э в иноязычных словах сегодня далеко.не очевидно. Так, Л. Л. Касаткин полагает, что употребление того или иного гласного зависит от степени освоенности слова: «В словах, сохраняющих книжно-литературный характер, произносится [э]: [э]вёнк, [э]вентуальный, [э\квилибрист, [э]кзистенциональный, \э\ксгумация, [э]мбрион, [э]ссе, аст[э\роид, корд[э]балет, тенд[э]р, андант[э]. В иноязычных словах, полностью освоенных русским языком, в начале слова обычно произносится [иэ]: \у \волюция, [и кзамен, [п кономика, [иммигрант, [иэ]таж...»\ Напомним, что Л.Л.Касаткин считает, что звук [иэ] произносится и в словах типа игла, играть и др. Следовательно, речь фактически идет о том, что произношение начальных гласных в словах игла и этаж совпадает.
Понятно, что степень освоенности слова — критерий в целом подвижный. Так, в Магаданской области, где проживают эвены, само слово эвен (равно как и эвенк) вполне освоено, следовательно, и не носит книжно-литературного характера.
О распространенности нового типа произношения говорит и такой курьезный пример, рассказанный работниками библиотеки Северо Восточного государственного университета (г. Магадан). Студент долго что то ищет в каталоге, а потом обращается к библиотекарям с претензией, что не может найти никакой литературы по экономике. Взволнованные работники библиотеки просят показать, с каким каталогом работал студент-экономист.
Тот подводит их к каталогу на букву //! При всей своей анекдотичности эта история свидетельствует о том, что в речи младшего поколения освоение заимствований с начальным э уже зашло настолько далеко, что многие из молодых людей даже на уровне пассива не владеют нормой, при которой начальный [э] противопоставлен другим единицам.
Произношение с начальным [и] в словах типа этаж: орфоэпическими руководствами однозначно оценивается как просторечное. Это с одной стороны. С другой стороны, сегодня начальные гласные в словах типа игла и этаж: явно склонны к неразличению. Нет единства мнений, в каком именно звуке происходит это неразличение. Л. Л. Касаткин считает, что это звук [иэ]. О происходящей нейтрализации он пишет: «В связи с этим возникает нейтрализация /э/ и /и/ в безударных слогах в начале слова: одинаково произносится из кадра вышла и эскадра вышла, и край передвинули и экран передвинули...» . Любопытное мнение отмечено в «Русской грамматике», в целом чрезвычайно консервативной в орфоэпическом отношении. В качестве нормативного указывается произношение [ыэ]/паж, [ыэ]тажи.
С целью выяснения того, какой же именно гласный произносится в этой позиции в заимствованных словах, было проведено анкетирование, на результаты которого мы уже ссылались. Воспроизведем фрагмент анкеты, касающийся этих слов.
Какой гласный произносится в первом предударном слоге в словах: экватор [ ], поэтесса [ ], дуэлянт [ ], этаж [ ].
Если гласный везде одинаковый, то напишите его тут [ ].
Только один анкетируемый написал, что в этих словах произносится [и]. Все другие этого звука избегали, были предложены следующие варианты: [э], [эы], [ыэ], [иэ], [эы] и даже [ы]. Очевидно, что произношение более или менее чистого [и] в этих словах до сих пор расценивается как просторечное. Получается, что произношение начальных звуков в словах игла и этаж связаны с разными зонами рассеивания их реализации. Это может быть представлено в следующей схеме:
Овалами обозначены зоны реализации фонем /и/ и /э/ в начале слога в безударной позиции. Они могут быть противопоставлены (произношение [и]гла - [э]таж или [и ]гяа - [ьу]таж), а могут совпадать (произношение [иэ]гш - [иэ]таж). Количество вариантов больше, чем обозначено нами, именно поэтому реализации описываемых начальных гласных столь сложно воспринимаются.
Общая тенденция такова, что в этой позиции /и/ все менее будет походить на [и], а /э/ на [э]. Далее будут усиливаться нейтрализации /и/ и /э/ в зоне средне-верхнего подъема. При этом, кажется, постепенно предпочтение будет отдаваться менее переднерядному гласному, то есть [ы ]. В настоящее время варианты [ил]таж и [ы ]таж находятся в свободном варьировании.
Следовательно, без большого насилия над фактами в русском литературном языке мы можем постулировать систему, которая предполагает противопоставлении трех гласных.
В таком случае употребление гласных принимает такой вид
Примеры употребления гласных для этой системы:
[у]; [у]дяв - [у]гар - [у]тюг - [у]дома"ть
[и]: [пэ]гла- [иэ]скать - [uJ-]iqy - [пятого - [и кзотика - [иэ]кватор — по[иэ]тесса - [иэ]ксперт - ду[иэ ]лянт - [иэ]гоист
[а]: [а]ббат - [а]бхазы - [а]вария - \a\xoma — [а\рать - [а]вца [а]вангард
Звук [ы] - крайне редкий гость в начале русских слов. Кажется, вопрос о его реализации в безударной позиции в начале слова даже не обсуждался. Долгое время исследовательские усилия были сосредоточены на том, чтобы подобрать необходимое количество примеров с начальной буквой ы с целью обсуждения статуса/ы/ без обращения внимания на отношение этой единицы к ударению. В упоминаемой ранее статье А. А. Бурыкина значительное количество собранных им примеров относится именно к безударной позиции1. То, что все слова входят в подсистему редких слов, не может вызывать никаких сомнений. В подсистемах малочастотных слов могут существовать самые удивительные фонетические неожиданности, поэтому вполне можно признать, что в словах Ыныкчанский, Ыгыатта, Ыибёи, Ымсон, ысыах и др. произносится именно [ы]. Однако при выходе за пределы особой фонетической системы эти слова будут произноситься иначе. Так, в безударной позиции все гласные русского языка утрачивают полновесную артикуляцию, что у гласных верхнего подъема приводит к тому, что они смещаются в сторону верхне-среднего подъема. Для [ы] это смещение в сторону артикуляции [ыэ] или [ыъ]. Но эта зона уже осваивается фонемами /и/ и /э/, поэтому [ы] неизбежно должен попасть в зону нейтрализации. Даже если в речи говорящего (сторонника самостоятельности /ы/) начальный безударный [ы] будет сохраняться, то мало шансов, что слушающий будет готов услышать этот звук.
Происхождение и утрата сладкоязычия
Сладкоязычие настолько неожиданное явление в русском языке, что трудно представить его возникновение без иноязычного влияния. Важно только установить, что это было за влияние и какие основания для его формирования могли быть в фонетической системе русского языка.
Сладкоязычие не могло охватить одновременно 5 фонем. Не может вызывать сомнений то, что его формирование происходило поэтапно. Оно -результат сложного взаимодействия внутренних и внешних факторов. Нельзя безоговорочно согласиться с мнением Р. И. Аванесова о том, что «сладкоязычие», безусловно, представляет собой черту иноязычного говорения и образовалось на почве перехода от местных языков к русскому».1 Ни юкагирский, ни чукотский, ни эвенский, ни якутский языки не знают нейтрализации I, г, j в таком виде, в каком это наблюдается при сладкоязычии. Кроме того, следует принять во внимание указание В. Г. Богораза на то, что к сладкоязычию более склонны как раз те, кто в наибольшей степени может быть признан непосредственными потомками русских заселыциков края. Следовательно, начало сладкоязычию надо искать в русском языке. Этот тип речи развился внутри русского языка, а не является следствием неполного усвоения русской фонетики представителями северных народов.
Рассмотрим происхождение сладкоязычия сначала преимущественно со стороны внутренних факторов, а потом обратимся к рассмотрению внешних условий, которые могли способствовать его развитию. Сибирские говоры знают три явления, которые при определенном стечении обстоятельств могли дать толчок к развитию сладкоязычия. Во-первых, это [1] невеляризованное , во-вторых, [р] раскатистое, в-третьих, общее ослабление противопоставления согласных по твердости - мягкости.
Все три явления достаточно широко распространены в говорах Сибири, в том числе и Крайнего Северо-Востока. В частности, на раскатистое [р] особое внимание обращал А. М. Селищев, писавший, что [р] в говорах Сибири «более раскатисто, а раскаты его более энергичны, чем в произношении обычного великорусского р» . Появление [р] раскатистого в сибирских говорах традиционно связывают с иноязычным влиянием.
Все названые выше черты могли быть в речи русских, появившихся в низовьях Колымы во второй половине XVII в. Думается, что начало сладкоязычия - в изменениях в паре боковых сонантов. Замена оппозиции л + л — I +л привела к тому, что контраст между твердыми и мягкими в этой паре был ослаблен. Увеличение контраста было возможно только за счет усиления палатализации [л ], которое в результате сблизилось с артикуляцией [j] и в конечном итоге совпало с ним. Типологически сходный процесс наблюдается в истории венгерского языка, в котором [Г] изменился в Ц]. Строго говоря, обратный процесс знает история праславянского языка. Обычно изменения губных с j графически интерпретируют как /?{/ — ;;;/ , но вполне возможно интерпретировать этот процесс и как j — Г в позиции после губного.
О том, что именно мягкий [л ] первым вступил в отношения нейтрализации с [j] свидетельствует и указание В. Г. Богораза на то, что «глагольная форма прошедшего времени с окончанием -ёлъ многими сохраняется» [с. 6]. Следовательно, в этом случае морфология смогла оказать сдерживающее влияние на развитие сладкоязычия. Редкий случай
Эту разновидность [1] часто называют европейским, однако для говоров, расположенных за тысячи километров от Европы, такое употребление вряд ли уместно. неперехода мягкого [л ] в [j] наблюдается в позиции после губного [м]: «л после м сохраняется: помлить, сумл кваться, камлея, комлякъ, темлякъ, и его превращают в й только наиболее картавые люди, произнося помнить, сумніваться и т.д.» [с. 6]. В первых двух примерах [л ] по происхождению из [н ] в результате прогрессивной диссимиляции. Очевидно, что этот процесс происходил позднее, чем в говоре развилось сладкоязычие. В. Г. Богораз зафиксировал сладкоязычие на том этапе, когда оно уже не являлось безысключительным фонетическим процессом. Примеры помлить, сумл Рваться показывают, что [н ] в определенных фонетических условиях занимало «освободившееся» в результате сладкоязычия фонетическое пространство [л ]. Слова камлея, комлякъ, темлякъ -заимствования, первые два из чукотского, последнее - предположительно из тюркских языков.
По мнению В. К. Журавлева, в венгерском языке на фоне развитой категории твердости - мягкости «сделан серьезный шаг в сторону корреляции по мягкости путем создания особой коррелятивной пары (j : I)...».2 Этот путь был невозможен в русском говоре Сибири в силу того, что как раз категория твердости -мягкости в целом в этих говорах оказалась ослабленной. Невеляризованный [1] плохо справлялся с обозначением твердого согласного, поэтому также со временем был вовлечен в процесс нейтрализации: / х л х j — j.
В результате дрожащий [р] оказался единственным плавным в системе говора. Его раскатистая артикуляция также была благоприятной почвой для возможных изменений. Известно указание О. Брока в отношении того, что мягкостную артикуляцию [р ] поддерживать нелегко: «Упомянутое дорсальное поднятие средних языковых частей при г двигает невольно весь передний язык вперед. Под влиянием этого обстоятельства боковые края языка упираются в верхние десны на большем пространстве, чем при г «твердом»; другими словами, уменьшается вибрирующая часть языкового кончика (курсив наш - А.С.), бьющего в f приблизительно о нижний край десны резцов. Уже при таком образовании становится, по крайней мере для нерусского, труднее развивать ясные раскаты (курсив наш - А.С.). Маленький объем вибрирующей «крышки», по-видимому, требует несколько более сильного выдыхательного давления, чтобы развивать вибрирующие движения. Не потому ли «мягкое г» в славянских языках показывает большую склонность исчезать, переходя то в «г твердое», то в сочетание rj, чем, напр., «мягкие» I, п?»1. Естественно, что мягкостную артикуляцию раскатистого [р ] поддерживать еще труднее, чем обычного. В принципе для [р ] было три пути: 1) сохранение мягкостной артикуляции; 2) отвердение; 3) переход в [j]. Судя по примерам В.Г. Богораза, все три пути были представлены в говорах Нижнеколымска и Походска. Магистральным путем на определенном этапе развития говора оказался третий, что с неизбежностью вовлекало в нейтрализацию и [р] твердый, так как мягкий [р ], пока выбирал магистральный путь своего изменения, часто вторгался в зону [р] твердого.
Согласно нашим реконструкциям, можем представить пути формирования полного сладкоязычия в следующем виде
Р. О. Якобсон в работе «Принципы исторической фонологии» относит сладкоязычие к числу явлений, сформировавшихся с целью удовлетворения эстетических потребностей. «Например, русский диалект Колымы характеризуется тенденцией к замене фонем г, 1 и особенно палатализованных г , Г фонемой j. Это произношение обозначается там термином сладкогласие ; исследователь этого диалекта отмечает, что большинство жителей Колымы может без особого труда правильно произнести г", Г, но считает такое произношение некрасивым». Представление о красоте того или иного произношения не могут развиться вдруг — это всегда результат действия каких-то других более сложных процессов.
Похожие диссертации на Модель многоуровневой фонологии русского языка
-
