Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. КВАНТИТАТИВНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА АНГЛИИСКОГО И РУССКОГО ЛЕКСИКОНОВ МЕМУАРНЫХ КНИГ В. НАБОКОВА
1. Общая характеристика лексиконов 28
2. Частеречное соотношение лексических доминант 33
3. Доминанты предметного мира 34
3.1. Класс «Человек» 3 5
3.2. Класс «Живой мир» 40
3.3. Класс «Неживой мир» 41
4. Доминанты признакового мира 46
4.1. Прилагательные, обозначающие качественный 46 признак
4.2. Прилагательные со значением относительного 50 признака
4.3. Прилагательные со значением принадлежности 52
5. Доминанты процессуального мира 53
5.1. Класс «Действия и деятельность» 53
5.2. Класс «Бытие, состояние, качество» 54
5.3. Класс «Отношение» 56
6. Доминантные наречные модификаторы билингва 57
7. Доминанты количественного мира 59
ГЛАВА II. СООТНОШЕНИЕ КОНЦЕПТОСФЕР В ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА БИЛИНГВА
1. Характеристика лексических репрезентантов концептосферы«время» в исходном и автопереводном текстах мемуаров 66
1.1. Лексико-семантическая группа «Части суток» 68
1.1.1. Подгруппа «утро» 71
1.1.2. Подгруппа «день» 73
1.1.3. Подгруппа «вечер» 81
1.1.4. Подгруппа «сумерки» 84
1.1.5. Подгруппа «ночь» 86
1.2. Лексико-семантическая группа «Дни недели» 90
1.3. Лексико-семантическая группа «Месяцы года» 94
1.3.1.August-август 95
1.3.2. January - январь 97
1.3.3. March-март 98
1.4. Лексико-семантическая группа «Времена года» 100
1.4.1. Подгруппа «зима»
1.4.2. Подгруппа «осень»
2. Своеобразие репрезентации концептосферы «родство» в русском и английском лексиконах В. Набокова
ГЛАВА III. РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ДОМИНИРУЮЩЕЙ КОНЦЕПТОСФЕРЫ В АЗНОЯЗЫЧНЫХ ЛЕКСИКОНАХ В. НАБОКОВА (НА ПРИМЕРЕ КОНЦЕПТОСФЕРЫ «ЦВЕТ»)
1. Феномен цветовосприятия в лингвистических исследованиях 124
2. Цветонаименования в двуязычном мировидении В. Набокова 133
3. Корреляция разноязычных цветоконцептов в идиолекте билингва
4. Колоративы-композиты в "Speak, Memory" и "Других берегах" В. Набокова
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 172
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 176
ПРИЛОЖЕНИЯ 198
- Общая характеристика лексиконов
- Характеристика лексических репрезентантов концептосферы«время» в исходном и автопереводном текстах мемуаров
- Феномен цветовосприятия в лингвистических исследованиях
Введение к работе
1. Языковая личность и проблемы художественного билингвизма
В конце XX в. языкознание сосредоточивает основное внимание на семантике, изучение которой невозможно в отрыве от «человеческого фактора». Язык скроен по мерке человека и потому должен изучаться по этой мерке, необходимо выявить, каким предстает человек и этнос в языковой единице, языковых построениях, в самом строе языка, который им создан и которым он пользуется [Караулов 1995: 64]. Ядром антропонимической лингвистики является «языковая личность», системообразующее понятие для описания национального языка. На его основе возможно достичь нового обобщения знаний о конкретном языке, преломляя его через структуру языковой личности. Под языковой личностью понимается любой носитель языка, а способ представления (изучения и описания) языковой личности предполагает воссоздание ее структуры на основе производимых и воспринимаемых ею текстов [Караулов 1998: 671].
Приоритет разработки и использования понятия и термина «языковая личность» принадлежит российским лингвистам, но мысль о том, что существование и функционирование языка целесообразно рассматривать в связи с его носителем-человеком, всегда была присуща языкознанию. В XIX столетии обобщенное понимание языковой личности как представителя рода homo sapiens, умеющего соединять мысль со звуком и использовать результат этой деятельности духа для общения, находим в работах В. фон Гумбольдта, который описывал язык как «орган внутреннего-бытия человека», как выразитель духа и характера нации [Гумбольдт 1985: 373]. По словам И. А. Бодуэна де Куртенэ, «человеческий язык, человеческая речь существует только в «душе» человека, а основная жизнь языка заключается в ассоциации представлений в самых различных направлениях» (цит. по [Караулов 1998: 671]).
А. А. Шахматов заявлял, что «реальное бытие имеет язык каждого отдельного индивидуума» [Шахматов 1941: 215]. Собственно термин «языковая личность» впервые был применен В. В. Виноградовым в работе «О языке художественной прозы» (1930). В настоящее время изучением этой проблемы занимаются А. А. Акишина, Ю. Н. Караулов, В. Г. Костомаров, К. Ф. Седов, Н. И. Формановская и др.
Определение понятия - процесс долговременный и сложный. Само понятие языковой личности начал разрабатывать Г. И. Богин: «языковая личность» - это «человек, рассматриваемый с точки зрения его готовности производить речевые поступки, создавать и принимать произведения речи» [Богин 1984: 4]. Ю.Н.Караулов ввел это понятие в широкий научный обиход, понимая языковую личность как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произ: ведений (текстов)» [Караулов 1987: 27]. Каждая языковая личность уникальна, имеет собственное когнитивное пространство, обладает своими знаниями языка и использует его с индивидуальными особенностями. Учитывая это, в структуре языковой личности возможно вычленить инвариантный национальный компонент. Языковая личность не может существовать вообще, она неизменно национальна, всегда принадлежит определенному лингвокультур-ному сообществу. Языковая личность - понятие обобщающее, широкое и многоуровневое, являющееся продуктом длительного исторического развития, что дает жизнь одновременному существованию всевозможных его трактовок. Под языковой личностью понимается:
«личность, реконструированная в основных своих чертах на базе языковых средств» [Караулов 1987: 37];
«субъект, способный осуществлять речевую деятельность, оперируя интегральными смысловыми образованиями» [Клюканов 1990: 73];
«совокупность отличительных качеств личности, обнаруживающихся в ее коммуникативном поведении и обеспечивающих личности коммуникативную индивидуальность» [Беспамятнова 1994: 10];
«обобщенный образ носителя культурно-языковых и коммуника-тивно-деятельностных ценностей, знаний, установок и поведенческих реакций» [Карасик 1996: 3];
«закрепленный преимущественно в лексической системе базовый национально-культурный прототип носителя определенного естественного языка» [Воркачев 1997: 37].
Ю. Н. Караулов считает, что исследование языковой личности как лингвистического объекта возможно с трех позиций. Первая - психолингвистическая - связана с изучением психологии языка, речи и речевой деятельности в нормальном и измененных состояниях. Вторая - лингводидактическая - базируется на анализе процессов научения языку и языковом онтогенезе. Третий путь - филологический - наиболее близок нам в данной работе, т. к. подводит исследователя к объекту языковой личности на основе изучения языка художественной литературы, точнее, непосредственно созданных конкретным носителем текстов, анализ которых предоставляет сведения о личности как об индивидууме со своим характером, интересами, предпочтениями и установками.
Значимый статус языковой личности в современной лингвистике опре
деляют разнообразные подходы к ее изучению: полилектная (многочеловече
ская) и идиолектная (частночеловеческая) личности (В. П. Нерознак), этно-
семантическая личность (С. Г. Воркачев), элитарная языковая личность
(О. Б. Сиротинина, Т. В. Кочеткова), семиологическая личность
(А. Г. Баранов), русская языковая личность (Ю. Н. Караулов), языковая и речевая личность (Ю. Е. Прохоров, Л. П. Клобукова), языковая личность западной и восточной культур (Т. Н. Снитко), словарная языковая личность
(В. И. Карасик), эмоциональная языковая личность (В. И. Шаховский) и т. д. [Маслова2001: 120].
Трехуровневая структура языковой личности, определенная Ю. Н. Карауловым, включает вербально-семантический, лингво-когнитивный и мотивационный (прагматический) пласты, взаимообусловленные и связанные между собой [Караулов 1987]. Переход от одного уровня к другому сопряжен с дополнительной экстралингвистической информацией. Кроме того, наличие «устойчивости и непостоянства языковой личности, испытывающей воздействие различного рода фактов, еще более усложняет структуру языковой личности» [Лютикова 1999: 9].
Языковая личность - это многослойная и многокомпонентная парадигма речевых личностей. В свою очередь, речевая личность - это языковая личность «в парадигме реального общения, в деятельности. Именно на уровне речевой личности проявляются как национально-культурная специфика языковой личности, так и национально-культурная специфика самого общения» [Маслова 2001: 119]. В.С.Соловьев считал общество «расширенной личностью», а личность - «сжатым обществом» [Соловьев 1988]. Закономерно, что каждая языковая личность формируется на основе присвоения отдельным индивидом языкового богатства, созданного его предшественниками.
Каждой культуре свойствен строго индивидуальный способ видеть и познавать природу [Шпенглер 1998]. Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и концептуализации мира [Апресян 1995]. Следовательно, каждый язык имеет особую, неповторимую картину мира, и языковая личность организует содержание высказывания в соответствии с этой картиной. «Индивидуальное в языковой личности формируется через внутреннее отношение к языку, через становление личностных языковых смыслов» [Маслова 2001: 120]. Эти смыслы и определяют субъективные варианты ценностного отношения к языку, но этот процесс не односторонен:
каждая языковая личность, в свою очередь, формирует языковые традиции нации. «Язык конкретной личности состоит в большей степени из общего языка и в меньшей - из индивидуальных языковых особенностей» [Маслова 2001: 120]. Поэтому очевидно, что исследование художественного текста как формы реализации языковой личности невозможно без обращения к автору, без учета его идейно-эстетической позиции и особенностей отбора средств национального языка для выражения этой позиции. Перефразируя Фердинанда де Соссюра, можно утверждать, что за каждым текстом стоит языковая личность. «Организующим центром произведения остается творческая личность писателя - автора эстетически трансформирующего и варьирующего средства языка, пользующегося им как тончайшим инструментом в выражении своих взглядов и оценок» [Леденева 2001: 37].
Появление понятия «языковая личность» в теории изучения поэтического языка не случайно, подчеркивает Е. В. Красильникова, так как «в художественной литературе существует индивидуальное авторство, автор индивидуализирован в сознании читателя, поскольку он создает индивидуальный стиль» [Красильникова 1989: 8]. Внимание, уделяемое вопросам индивидуального языкового творчества, растет, поэтому сегодня в центре внимания специалистов находится соотношение таких терминов описания, как идиолект, идиостилъ, образ автора, автор текста, речевой портрет и др. В частности, понятия «идиолекта» и «идиостиля» неодинаково определяются исследователями и вследствие этого попадают в разные ряды соотношений с понятиями «языка», «текста», «языковой личности».
В русском языкознании понятия «идиолект — идиостиль» ассоциируют с именем В. А. Виноградова, который определяет идиолект как «совокупность формальных и стилистических особенностей, свойственных речи отдельного носителя данного языка» [Виноградов 1990: 171]. По мнению ученого, идиолект можно рассматривать в широком и узком смыслах. В широком смысле на первое место выходит изучение системы языка через изучение
*>
идиолектов: «реализация данного языка в устах индивида, т. е. совокупность текстов, порождаемых говорящим и исследуемых лингвистом с целью изучения системы языка» [Виноградов 1990: 171]. В узком смысле понятие «идиолекта» не разводится с понятием «идиостиля» («специфические речевые особенности данного носителя языка»), оба термина изучаются в поэтике, где основное внимание уделяется «соотношению общих и индивидуальных характеристик речи» » [Виноградов 1990: 171].
Идею целостного описания творческой языковой личности развивали в своих работах Р. О. Якобсон, Ю. Н. Тынянов, М. М. Бахтин, В. М. Жирмунский и др. В настоящее время проблема соотношения понятий «языковая личность», «идиолект», «идиостиль» отражается в трудах современных лингвистов [Диброва 1996; Лютикова 1999; Леденева 2001; Большакова 2003 и др.]. Несмотря на внимание ученых к данному вопросу, общепринятого определения терминов не существует. Так, Г. Н. Большаковой идиолект понимается как индивидуальная манифестация языка этнического, а единицами идиолекта являются единицы языковой системы как манифестанты индивидуальной языковой картины мира. Идиостиль, в свою очередь, определяется как результат текстопорождающей и эстетической деятельности писателя, способ выражения содержания текста, поэтому единицы идиостиля - это единицы идиолекта, играющие конструктивную роль в выражении авторских интенций [Большакова 2003: 281].
Более полную характеристику обоим понятиям дает В. В. Леденева: «Отношение писателя к отбору средств, репрезентирующих его художественную индивидуальность и особенности мировидения, наглядно и в полной мере отражается в его художественном пространстве, которое формируется средствами идиолекта - индивидуализированной «версии» общенародного языка, сохраняемой текстами»; «идиостиль - это индивидуально устанавливаемая языковой личностью система отношений к разнообразным способам авторепрезентации средствами идиолекта» [Леденева 2001: 40]. По мнению
В. В. Леденевой, идиостиль обнаруживает себя и в предпочтении традиционной или расширяющей валентные связи слов синтагматики, в пристрастии к определенным сцеплениям, в тяготении к отдельным типам сочетаемости, управления формами, т. е. в приемах соединения слов. Предпочтительное использование каких-либо приемов создания образа (тропов и фигур) - также несомненный признак идиостиля [Леденева 2001: 40].
Понятия идиостиля и идиолекта либо не разграничивают вообще, либо они разграничены нечетко (см: [Золян 1986,1990]). Исследователи отмечают, что «вопрос о системной организованности и иерархической зависимости конституентов идиолекта/идиостиля сложен. Если считать идиолект фазой формирования идиостиля, то... первый нельзя назвать ни устойчивым, ни стабильным, ни сознательно замкнутым, а системные связи внутри него приходится рассматривать как лишь до известной степени реализованные потенции. Идиостиль по существу обладает большей системностью, иерархической организованностью, ограниченной упорядоченностью элементов» [Очерки 1990: 57]. Авторы-составители «Экспериментального системного толкового словаря стилистических терминов» выстраивают обратную зависимость [Никитина 1996: 78—79]. В нашей работе понятие идиолект используется в широком смысле (реализация конкретного языка в речи индивида); идиолект и идиостиль употребляются как синонимы по причине неустойчивости системы терминов.
Изучение словаря носителя языка есть надежный путь к пониманию языковой личности. Языковая личность реализуется в активном словаре - совокупности лексических единиц, которые говорящий использует в речи, - и в пассивном словаре, состоящем из лексем, которые понятны носителю языка, но не употребляются им в спонтанной речи. Наряду с этими существует понятие «актуализированный лексикон», под которым понимаются все слова, использованные носителем языка в определенное время или в определенном тексте (текстах). «Актуализированный лексикон представляет вербальную
"сеть" индивидуальной картины мира, явленной в художественном произведении, группе произведений и во всем творчестве того или иного автора» [Праведников 2000: 5]. Актуализированный словарь выступает в двух основных версиях: словнике лексем и их частотном списке. Предположительно, изменения в мировидении языковой индивидуальности обязательно приводят к количественным и качественным изменениям в ее словарном запасе.
Определяющим элементом картины мира является концепт. Термин концепт получил широкое распространение в современной лингвистике, но однозначного толкования он не имеет, так как наличествуют разные подходы к изучению сущности концепта: когнитивный (С. А Аскольдов, Е. С. Кубрякова), психолингвистический (А. А. Залевская, А. А. Леонтьев, А. Р. Лурия), лингвокультурологический (Н. А. Арутюнова, В. В. Колесов, Ю. С. Степанов, Ф. Ф. Фархутдинова) и др. Вслед за 3. Д. Поповой и И. А. Стерниным мы понимаем концепт как глобальную смысловую единицу, квант структурируемого знания [Язык и национальное сознание 2002]. Совокупность концептов, объединенных на базе того или иного признака, образует концептосферу Изучая индивидуально-авторскую концептосферу на основании художественного текста, можно определять своеобразие национальной концептосферы.
Особенный интерес с точки зрения составления и сопоставления словарей языковой личности, исследования концептосферы отдельного автора и целого народа имеет двуязычное творчество одного писателя. Билингвизм в художественной литературе встречается нередко, что можно объяснить взаимным духовным притяжением культур. Известно, что писали по-французски А. Пушкин и М. Лермонтов, Г. Гейне, А. Суинберн, О. Уайлд, по-немецки А. Толстой и М. Цветаева, по-английски И. Бродский и Дж. Конрад, по-русски Ч. Айтматов, В. Быков, Ф. Искандер, Ч. Гусейнов и др.
В данной работе мы обращаемся к билингвальной языковой личности писателя Владимира Владимировича Набокова.
Случай В. Набокова в мировой литературе уникальный. Получив хорошее гуманитарное образование в России и в Англии, Набоков завоевал писательское имя - В. Сирин, - находясь в вынужденной эмиграции в Германии. Его русскоязычные произведения того периода («Защита Лужина», «Король, дама, валет», «Дар» и др.) были высоко оценены признанными мастерами, в том числе И. Буниным. В 1940 году объективные обстоятельства заставляют Набокова переехать еще дальше от России, в США. Разрыв писателя с родиной усиливался разрывом с русским языком. Как сам автор говорит в предисловии к русскому изданию «Других берегов» (1954г.), совершенно владея с младенчества английским и французским, он перешел бы для нужд сочинительства с русского на иностранный без труда. Но до Америки он пи-' сал по-русски двадцать лет и «наложил собственный отпечаток» на русский язык как на посредника между ним - писателем - и читателями. Потому переходя на другой язык, он отказывался не от общего языка, а от «индивидуального, кровного» наречия. «Долголетняя привычка выражаться по-своему не позволяла довольствоваться на новоизбранном языке трафаретами, - и чудовищные трудности предстоявшего перевоплощения, и ужас расставания с живым, ручным существом ввергли меня сначала в состояние, о котором нет надобности распространяться; скажу только, что ни один стоящий на определенном уровне писатель его не испытывал до меня» [Набоков 1989: 362].
Десять лет спустя в телеинтервью Роберту Хьюзу Набоков сравнивает свой полный переход от русской прозы к английской с обучением «простейшим приемам обращения с предметами после потери семи или восьми пальцев во время взрыва» [Набоков 2002: 169]. С трудом привыкая к новому статусу, социально-культурному и психологическому климату Америки, Набоков воспринимал как трагедию отказ «от природной речи», от «ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного <...> русского слога» [Набо-
ков 1990: 274-275], мучительно переживал перевоплощение своей Музы, все еще настроенной на «музыкально недоговоренный русский лад», тогда как ей упорно «навязывался другой лад, английский и обстоятельный». Первоначально «английский лад» писателя порой резал слух и редакторам, и критикам. Так, Кэтрин Уайт, редактор журнала «Нью-Йоркер», где Набоков публиковал первые англоязычные рассказы и стихотворения, считала набоков-ский английский слишком искусственным и «книжным», полностью заимствованным из Оксфордского словаря. В апреле 1945г., редактируя рассказ «Double Talk» («Двойственная речь»), позже переименованный в «Conversation Piece, 1945» («Образчик разговора, 1945»), она отозвалась о нем как о «весьма затянутом и весьма плохо написанном, хотя и забавном и печальном произведении Набокова», который не позволяет ей «ничего исправлять, разве что одно-два слова, из боязни», что она «обратит все это. в английский язык...» [Sciff 1999: 119]. А в 1942 году обозреватель из литературного приложения «Нью-Йорк Тайме» назвал «Истинную жизнь Себастьяна Найта» «глупой книгой», а язык автора - звучащим «неестественно и довольно жалко», подходящим «разве что для любителей Уолта Диснея» [Jack 1942: 14]. Спустя пять лет Диана Триллинг, рецензируя роман «Под знаком незаконнорожденных», констатировала «надуманную, вычурную образность и глухоту к музыке английской речи» (цит. по: [Мельников 2002: 17]). В связи с этим сам Набоков критически относился к своим произведениям на английском языке. Так, он видел «невыносимые недостатки» в «Истинной жизни Себастьяна Найта» («The Real Life of Sebastian Knight»), а в книге «Под знаком незаконнорожденных» («Bend Sinister») и в некоторых рассказах ему по-настоящему нравилось только «кое-что» [Набоков 1989: 363].
Преподавательская и переводческая деятельность, написание рецензий на современные литературные новинки, сочинительство вкупе с несомненным талантом позволили английской речи Набокова развиться до совершенства. Американский писатель Джон Апдайк назвал его «виртуозом языка, ко-
торый не был для него родным» и утверждал, что Набоков - один из тех писателей, «которые показали, что можно сделать посредством языка, его изобразительных средств» [Анастасьев 1989: 639]. Набоков набирает силу, и «Лолита» - лучший английский роман — приносит ему мировой успех. Мастерство, с которым была написана эта книга, делает Набокова номинантом на Нобелевскую премию, но содержание произведения мешает ее получить.
Владение тремя языками сталкивало Набокова-писателя с проблемами перевода, прежде всего художественного. Его лучшие стихи первых лет эмиграции - это, по большей части, переводы английской и французской поэзии XIX и начала XX вв., среди них есть подлинные шедевры (например, перевод «Декабрьской ночи» Альфреда де Мюссе). С переводов начинался путь Набокова к прозе: для берлинских издательств он сочиняет русифицированные версии двух знаменитых «игровых» повестей - «Колы Брюньона»' Р. Роллана (1922) и «Алисы» Л. Кэрролла (1923). Порою в этих переложениях заметна некоторая натянутость шуток и каламбуров, но работа над ними формировала и оттачивала легкий и гибкий слог будущего романиста. В 30-е гг. он много переводил с русского на французский и английский языки. Часто такие переводы были для Набокова возможностью поддержать свое материальное положение. Он называл их «функциональными», а исследователи переводческой деятельности отмечают их поверхностность.
После переезда в Америку Набоков был вынужден заниматься переводами профессионально. При подготовке курса лекций по русской литературе для студентов университета выяснилось, что многое из русских классиков вообще не переведено, а остальное переведено «до такой степени отвратительно», что было не пригодно к использованию, приходилось переводить «не только стихи, но и прозу» [Глушанок 2000: 91]. Проблеме перевода была посвящена большая часть литературно-критической продукции Набокова. Объем ее сокращался по мере того, как писатель, превозмогая «муки литературной метаморфозы», все более и более успешно реализовывал себя как
англоязычный прозаик. Набоков выработал и обосновал принципы буквалистского перевода, предполагающего «передачу точного контекстуального значения оригинала столь близко, сколь это позволяют сделать ассоциативные и синтаксические возможности другого языка» [Nabokov 1941: 161]. Так, результатом десятилетней работы над «Евгением Онегиным» стал «скурпу-лезный, подстрочный, абсолютно буквальный перевод этого произведения, с обильными и педантичными комментариями, объем которых намного превосходит размеры самой поэмы» [Набоков 2002: 114]. Эта наиболее полная и последовательная реализация набоковской теории «идеального буквализма» вызвала в англоязычной прессе ожесточенную полемику, так как, выбирая между рифмой и разумом, переводчик, по его словам, выбрал разум, написал несколько заметок к каждой строфе, произвел анализ оригинальной мелодики и полную интерпретацию текста.
К переводам своих собственных произведений Набоков всегда относился очень строго, требовал от переводчиков до тонкостей разбираться в языке, на котором написан текст, и настаивал на том, чтобы перевод был достоверным, без малейших упущений и погрешностей: «Я прошу, чтобы предметы, части моих пейзажей оставались узнаваемыми и чтобы мне не подсовывали какую-то «пурпурную тень», когда я пишу «purple shade» — фиолетовая тень» [Набоков 2002: 354]. В случаях с английским, русским, французским и, в некоторой степени, немецким и итальянским языками каждое предложение подвергалось тщательной проверке автором оригинала по причине неудовлетворительного, на его взгляд, качества большинства переводов. Вопрос о «неточной точности» переводчики и по сей день называют симптоматичным, так как споры и дискуссии не прекращаются и порой выявляются парадоксальные факты. Например, К. Уинстон указывал на необычайную настойчивость, с которой авторы, знающие язык перевода, требуют буквального перевода каждого слова своего оригинала, хотя сами великолепно чувст-
вуют и видят все неудобства и, следовательно, неприемлемость этого перевода (цит. по: [Джваршейшвили 1984: 2]).
Профессиональные неудачи работавших с ним переводчиков обусловили возвращение американского писателя Набокова к русской прозе в одном из самых сложных жанров - в самопереводе, что было и настоящим событием, и новым нелегким испытанием. Случаи автоперевода художественных произведений нередки, но все они свидетельствуют о колоссальных трудностях, встающих перед автором. Американец французского происхождения Дж. Грин, переводя свою книгу с французского языка на английский, ощущал себя другим человеком, и результатом процесса перевода стала новая книга (цит. по: [Хроленко 2000: 96]). В целом, пишущие на двух языках считают автоперевод художественно неперспективным и видят выход в создании варианта на другом языке. При этом вариант на переводном языке может значительно отличаться от исходного текста.
Переехав в США, Набоков лишь два раза вернулся из английского языка в русский, чтобы воссоздать на природном наречии автобиографию и «Лолиту». Автор «Заметок переводчика» утверждал, что «следует раз и навсегда отказаться от расхожего мнения, будто перевод должен легко читаться и не должен производить впечатление перевода. Если на то пошло, всякий перевод, не производящий впечатления перевода, при ближайшем рассмотрении непременно окажется неточным» [Рассадин 1995: 6]. Переводя самого себя, писатель встретился с огромными трудностями. Перевод художественного произведения - процесс осмысленный и творческий. Автоперевод, как не раз указывали лингвисты и нейропсихологи, представляет особую трудность, так как разрушает в сознании двуязычного человека надежные перегородки между языками, оберегающие психику пишущего. Психолигвисты говорят, что равное знание двух языков мешает двуязычному человеку переводить, поскольку при этом нарушается языковое равновесие [Носик 1993: 238]. Набоков в письме 3. Шаховской пишет: «Ужасная вещь - переводить
самого себя, перебирая собственные внутренности и примеривая их, как перчатку, и чувствуя в лучшем словаре не друга, а вражеский стан» [Носик 1995: 65].
Постскриптум Набокова к переводу «Лолиты» является концентрацией его мыслей о языке вообще и его собственных отношениях с языком (и русским, и английским). Набоков полагает, что в «неуклюжести» его перевода | «Лолиты» виноват не только сам переводчик, отвыкший от русской речи, но и «дух» русского языка. «За полгода работы над русской «Лолитой» я не только убедился в пропаже многих личных безделушек и невосстановимых языковых навыков и сокровищ, но пришел и к некоторым общим заключениям по поводу взаимной непереводимости двух изумительных языков. Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как.ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлечен-нейшими понятиями, роение односложных эпитетов — все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям - становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и языка. Эта неувязка отражает основную разницу в историческом плане между зеленым русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским: между гениальным, но еще недостаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей и маститым гением» [Набоков 1990: 276-277].
В интервью Олвину Тоффлеру, данном в марте 1963 г., Набоков так характеризует английский и русский языки в сравнении: «По количеству слов английский язык гораздо богаче русского. Это особенно заметно на примере существительных и прилагательных. Нехватка, неясность и неуклюжесть технических терминов - одна из самых неудобных черт русского языка. <.. .>
Русский, во всяком случае его вежливая форма, более официален, чем вежливая форма английского. Русское слово «половой», означающее «сексуальный», звучит несколько неприлично, и им нельзя бросаться направо и налево. То же относится и к русским словам, означающим различные анатомические и биологические понятия, которые часто и привычно употребляются в английском разговоре. С другой стороны, русский более богат средствами выражения определенных нюансов движения, человеческих жестов и эмоций. Так, меняя начало глагола, для чего в русском языке есть полдюжины приставок на выбор, можно добиться выражения чрезвычайно тонких оттенков длительности и интенсивности действия. Синтаксически английский язык чрезвычайно гибкое средство, но русскому доступны еще более тонкие изгибы и вариации. Переводить с русского на английский немного проще, чем с английского на русский, и в десять раз проще, чем переводить с английского на французский» [Набоков 2002: 146-147].
В данной работе в качестве объекта исследования избрано автобиографическое произведение В. Набокова на английском языке «Speak, Memory» (Память, говори) и его авторский перевод на русский язык «Другие берега».
Мемуары писались на протяжении нескольких лет, по частям публикуясь в различных американских журналах. Начало всей серии публикаций было положено еще до отъезда Набокова в США. В 1936 г. он написал по-французски небольшой рассказ «Mademoiselle О», который был посвящен детским воспоминаниям о швейцарской гувернантке Набокова. Этот рассказ в авторском переводе на английский появился в бостонском ежемесячнике в 1943 г. Сам Набоков говорит о создании этой книги так: «Первое прозаическое сочинение появилось здесь [в журнале Нью-Иоркер] только 3 января 1948 года, им был Портрет моего дяди (глава третья в окончательной редакции книги). <...> Тот же самый журнал напечатал главу четвертую {Мое английское образование, 27 марта 1948), главу шестую {Бабочки, 12 июня 1948), главу седьмую {Колетт, 31 июля 1948) и главу девятую {Мое русское обра-
зование, 18 сентября 1948), — все они были написаны в Кембридже (Массачусетс), в пору огромного душевного напряжения, в то время как глава десятая {Прелюдия, 1 января 1949), вторая {Портрет моей матери, 9 апреля 1949), двенадцатая {Тамара, 10 декабря 1949), восьмая (Картинки с волшебного фонаря, 11 февраля 1950), первая {Совершенное прошлое, 15 апреля 1950) и пятнадцатая {Сады и парки, 17 июня 1950) - все были написаны в Итаке (Нью-Йорк). Из трех остальных глав одиннадцатая и четырнадцатая появились в «Патизен Ревю» {Первое стихотворение, сентябрь 1949 и Изгнание, январь-февраль 1951), между тем как тринадцатая отправилась в «Харперс Мэгэзин» {Квартирка в Тринити Лэйн, январь 1951)» [Набоков 1999:317-318].
В феврале 1951 г. «собранье пестрых глав» вышло в Соединенных Штатах отдельной книгой, получив название «Conclusive Evidence» (Убеди-' тельное доказательство). Оно закрепилось после того, как издатель отверг все те варианты, которые предлагал автор: «Speak, Mnemosyne» (Говори, Мнемо-зина), «Rainbow Edge» (На краю радуги), «The Prismatic Edge» (Грань призмы), «Nabokov's Opening» (Набоков раскрывается) и др. В интервью Анн Ге-рен в январе 1961г. Набоков заметил, что дело не в убедительности доказательства: «уж больно приглянулись мне два V» [Набоков 2002: 99]. Представители английского издательства предложили выпустить книгу в Англии под каким-нибудь другим заглавием. После того как любимое набоковское «Говори, Мнемозина» было отвергнуто, издатели и автор остановились на «Speak, Memory» (Память, говори). Под этим названием английское издание набоковской автобиографии было выпущено в ноябре 1951 г. «Убедительное доказательство» не стало сенсацией, но имело успех в литературных кругах Америки и Англии. Сам автор оценивал возможности жанра литературной биографии так: «Писать такие вещи интереснее, чем читать» [Набоков 2002: 182].
«Убедительное доказательство», описывающее так называемый «русский период» жизни и творчества Набокова, явилось, по словам автора-переводчика, «основой и отчасти подлинником» русской версии воспоминаний, для названия которой писатель выбрал начало одного из пушкинских стихов - «Другие берега». Но связь русского материала текста с русским языком была столь велика, что преодолевала английскую речь. В результате книга была не столько переведена, сколько переписана. Сам Набоков говорит, что при переводе «Conclusive Evidence» на прежний, основной язык «недостатки объявились такие, так отвратительно таращилась иная фраза, так много было и пробелов, и лишних пояснений, что точный перевод на русский язык был бы карикатурой Мнемозины. Удержав общий узор, я изменил и дополнил многое. Предлагаемая русская книга относится к английскому тексту, как прописные буквы к курсиву» [Набоков 1989: 363].
Литературные воспоминания настоящего литератора - это всегда размышление и художественная проза. На сегодняшний день «Другие берега» Набокова признаны одним из самых образных воспоминаний. Книга поражает оригинальностью стилистики, композиции и образной системы. Андрей Вознесенский определяет слова Набокова как «цветные, зрительные», а главное наслаждение от произведений Набокова - «осязать заповедный русский язык, незагазованный, не разоренный вульгаризмами, отгороженный от стихии улицы, кристальный, усадебный, о коем мы позабыли, от коего, как от вершинного воздуха, кружится голова, хочется сбросить обувь и надеть мягкие тапочки, чтобы не смять, не смутить его эпитеты и глаголы» [Вознесенский 1989: 96].
Проблемы перевода вновь встают перед Набоковым в ноябре 1965 года, когда он взялся за давно намеченную переработку своей автобиографии, по ходу которой «не только добавил к исходному английскому тексту существенные изменения и обильные вставки, но и воспользовался множеством исправлений, сделанных в русском его переводе». По словам авто-
pa-переводчика, «повторное англизирование русской переделки того, что было прежде всего английским пересказом русских воспоминаний, оказалось дьявольски трудной задачей» [Набоков 1999: 320].
Владимир Набоков - безусловное явление двух литератур: русской и англоязычной, создатель особенного художественного мира, новатор-стилист. Оценки набоковского творчества неправдоподобно разнообразны -от безоговорочного восхищения до полного отрицания, но вне зависимости от симпатий или антипатий все критики признают его виртуозом слога и мастером словесной живописи, поддерживая древнее убеждение о том, что «только Словом, только Глаголом измеряется реальная цена шедевра» [Набоков 2002: 411].
Современное отечественное набоковедение изначально было сковано недоступностью текстов Набокова и цензурными ограничениями, налагаемыми на критику произведений эмигрантов. Лишь последние двадцать лет становятся нашим достоянием ранее незнакомые достижения зарубежных набоковедов (в том числе в русских переводах): биографические, библиографические и литературные труды В. Александрова [Александров 1999; 2001], А. Аппеля [Appel 1967; Аппель 2000], Г. Барабтарло [Barabtarlo 1993; Бараб-тарло 1996; 2001], Б. Бойда [Бойд 2001], Н. Букс [Букс 1998; 2001], Дж. Грейсон [Grayson 1977; 2001], Д. Джонсона [Johnson 1981; 1985; Джонсон 1997; 2001], К. Проффера [Proffer 1984; Проффер 2000;], Э. Филда [Field 1986; Филд 1996], С. Шифф [Шифф 2002], М. Шраера [Шраер 2000] и других.
Наши соотечественники - Б.Аверин [Аверин 2001], О. Дарк [Дарк 1990], А.Долинин [Долинин 1989; 1991; 1997], В.Ерофеев [Ерофеев 1989; 1990: 1996], А. Злочевская [Злочевская 1995; 1997; 1999], М. Липовецкий [Липовецкий 1994], А. Люксембург [Люксембург 2001], О. Сконечная [Ско-нечная 1994; 2001], В. Старк [Старк 1997; 1999; 2000], О. Михайлов [Михайлов 1986; 1989; 1990], И.Толстой [Толстой 1990; 1991; 1998], В.Федоров
[Федоров 1991а; 19916], С. Федякин [Федякин 1996] и др. - внесли большой научный вклад в изучение набоковского наследия своими исследованиями и комментариями к отечественным изданиям Набокова. На русском вышло несколько монографий о Набокове, написанных Н. Анастасьевым [Анастасьев 1992], О. Гурболиковой [Гурболикова 1995], А.Зверевым [Зверев 2004], Е.Кургановым [Курганов 2001], В. Линецким [Линецкий 1994], А.Мулярчиком [Мулярчик 1997], Б. Носиком [Носик 1995], З.Шаховской [Шаховская 1991]. В последнее время количество работ, посвященных освоению богатого наследия В. Набокова, увеличивается в геометрической прогрессии, но в основном они следуют двум главным линиям исследования: преимущественное изучение приема (тенденция, идущая от статей Вл. Ходасевича и П. Бицилли) и анализ метафизики, темы «потусторонности» (впервые сформулированной вдовой писателя В. Набоковой). Появляются работы о языковой личности В. Набокова [Каракуц-Бородина 2000], о его билингвизме [Маслова 2001].
Однако ни одна из перечисленных работ не изучает языковую личность писателя на лексикографической основе. В рамках нашей работы интерес представляет изучение индивидуальной картины мира языковой личности писателя-переводчика В. Набокова, проявляющейся в актуализированных лексиконах, составленных на базе оригинального (английского) и автопереводного (русского) текстов автобиографии билингва.
2. Цель, задачи и методы исследования
Актуальность темы исследования состоит в необходимости расширения диапазона изучения языка классиков русского зарубежья, в частности В. Набокова. В этом направлении особое внимание привлекают двуязычное творчество писателя и его переводы собственных произведений. В работе рассматриваются некоторые аспекты таких проблем современной лингвисти-
ки, как языковая личность, индивидуально-авторская концептосфера и сопоставление языковых картин мира билингвальной личности, художественно-языковой мир В. Набокова, проблема художественного перевода и автоперевода, поиск новых подходов к изучению языка писателя, разработка лин-гвокультурологических методик и т. п.
Объектом исследования являются англоязычный текст мемуаров В. В. Набокова "Speak, Memory" и его авторская русскоязычная версия "Другие берега".
Предмет исследования представлен созданными соискателем разноязычными лексиконами, актуализированными в оригинальном и автопереводном текстах мемуарных книг В. Набокова.
Цель исследования - сопоставление и анализ разноязычных актуализированных лексиконов писателя-билингва в ситуации авторского перевода для выявления сходств и различий в концептосфере двуязычного автора при переходе на переводящий язык.
Поставленная цель обусловила постановку следующих задач:
создать алфавитные словники и частотные словари разноязычных текстов автобиографии;
произвести сравнение ста наиболее частотных знаменательных лексем из оригинального и автопереводного текстов;
выявить набор лексем, репрезентирующих отдельные фрагменты концептосферы В. В. Набокова;
проанализировать случаи асимметрии разноязычных картин мира писателя-билингва.
Методология исследования. В процессе работы применялись традиционные лингвистические методы: описательный, включающий приемы наблюдения, интерпретации, сопоставления и обобщения; сопоставительный;
методика компонентного и квантитативного анализа. Активно использовались некоторые оригинальные лексикографические методики, выработанные курской лингвофольклористической школой: доминантный и кластерный анализ.
Научная новизна работы предопределена тем, что впервые в изучении языка билингва В. Набокова
применяется системный подход к описанию лексики произведений писателя,
созданы частотные словари взаимно соответствующих художественных текстов В. Набокова на разных языках,
описываются особенности разноязычных картин мира художественного билингва в условиях самоперевода,
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что в на-боковиану вводятся новые идеи, наблюдения и выводы; развивается теория языковой личности писателя-билингва; предложена новая технология изучения идиолекта билингва на уровне актуализированных лексиконов; исследован механизм перехода от одного лексикона к другому с анализом случаев асимметрии; развивается теория художественного автоперевода.
Практическая ценность исследования определяется возможностью использования материала диссертации в лексикографическом описании языка В. Набокова, в частности в словаре контрастивного типа. Идеи и наблюдения, содержащиеся в работе, могут найти своё место в учебных курсах по лексикологии, лексикографии, переводу, лингвистическому анализу текста, по теории языка, а также при изучении творчества В. Набокова.
Апробация работы. Основные положения диссертации излагались в докладах и сообщениях на Всероссийских научных конференциях «Этнос, язык, культура» (Славянск-на-Кубани, 2001, 2002), на Международной конференции «Язык и национальные образы мира» (Майкоп, 2001), на Всероссийской научной конференции «Язык, культура и образование в контексте этнической ментальности» (Славянск-на-Кубани, 2004), на Всероссийском научном семинаре «Культура и образование: этнокультурные факторы оптимизации образовательного пространства региона» (Славянск-на-Кубани, 2004), на ежегодных научных конференциях преподавателей и студентов СГПИ (2000-2005), на заседаниях научного семинара при лаборатории этнолингвистических и этнопедагогических исследований СГПИ и отражены в десяти публикациях.
Базой эмпирического материала послужили издания автобиографического романа В. Набокова на английском и русском языках: Vladimir Nabokov. Speak, Memory. An Autobiography Revisited. - New York: Alfred A. Knopf, Inc., 1999. - 262 p.; Набоков В. Другие берега: Сборник. - Л.: Политехника, 1991. - 400 с. Сравниваемые корпусы текстов представляют собой полные версии обоих произведений, в английском варианте более 87 тысяч словоупотреблений, в русском соответственно более 54 тысяч.
Положения, выносимые на защиту.
Английский и русский актуализированные лексиконы писателя-билингва заметно различаются на всех уровнях - от общего количества лексем до частотности каждой отдельной лексемы.
Концептуальная и языковая картина мира писателя-билингва в ситуации автоперевода трансформируются, что отражается на количественных и качественных параметрах лексиконов.
З. Разноязычные лексиконы писателя-билингва обнаруживают языковую, квантитативную и культурную асимметрию, предопределяющую трудности при переходе с одного лексикона на другой в ситуации художественного творчества.
Структура работы соответствует логике исследования - от тотального и общего к частному и конкретному. Вначале сопоставляются словники двух версий в полном объёме, а затем сравниваются доминанты - наиболее частотные лексемы каждой из мемуарных книг. Этому посвящена первая глава. Во второй главе обсуждаются результаты контрастивного анализа фрагментов языковой картины мира, ключевых для мемуарных книг, - «время» и «родство». В третьей главе детальному анализу подвергается концептосфера «цвет», являющаяся доминирующей в художественном мире В. Набокова, наделённого, по его собственному признанию, «цветным слухом». Итак, диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы (209 наименований) и четырех приложений, представляющих английские и русские частотные списки и списки ста доминантных лексем. Текст изложен на 175 страницах рукописи.
Общая характеристика лексиконов
Для определения средней частоты слова (Fcp) нужно знать общее число лексем (V) и общее число словоупотреблений (N). Fcp определяется отношением N к V. Fcp прямо пропорциональна объёму выборки, т. к. его увеличение ведёт к более частому повторению слов. Квантитативный анализ текстов произведения даёт возможность определить и коэффициент лексического-разнообразия авторских лексиконов С, который представляет собой отношение общего числа лексем V к общему числу словоупотреблений N, являясь величиной, обратной Fcp. Следовательно, величина С, в противоположность Fcp, обратно пропорциональна объёму выборки, т. к. его уменьшение ведёт к большему многообразию слов. В предлагаемой таблице и далее аббревиатурой СА обозначен словник английского текста, СР - словник русскоязычного текста. Как видно из таблицы, "Другие берега", являясь переводной версией "Speak, Memory", что предполагает совпадение по содержанию, состоят из меньшего (в 1,6 раза) количества словоупотреблений, чем оригинал. В то же время число русских и английских лексем разнится лишь на 10 % (в пользу последних). Предположительно, причиной таких несоответствий являются особенности в функционировании служебных частей речи рассматриваемых языковых систем. Данные таблицы позволяют произвести и другие наблюдения. Так, количество словоупотреблений в английском словнике больше, чем в русском, в 1,6 раза. Соответственно, прямо зависящая от числа выборок средняя частота английских слов тоже больше, чем Fcp русских слов, причём приблизительно в такое же количество раз - в 1,5. Аналогично, находящийся в обратной зависимости от числа выборок коэффициент разнообразия слов в "Speak, Memory" меньше в 1,5 раза. Таким образом, коэффициент сравнения рассматриваемых величин одинаков, что позволяет отмечать отсутствие колебаний между средней частотой русских и английских слов и коэффициентом их разнообразия.
Наименьшая частота в обоих словниках - 1 словоупотребление. По наблюдениям У. Фрэнсиса, специалиста по формированию и машинному представлению большого корпуса текстов, «до 40 % словаря развитого литературного языка состоит из редко употребляющихся слов (парах legomena)» (цит. по: [Кухаренко 1988: 40]). Лексем с такой частотностью в СА 6673, что составляет 53,44% словника и 7,64 % словоупотреблений; в СР слов с одноразовым употреблением больше - 7088, их число соответствует 58,28 % общего объёма словника и 12,97 % общего количества словоупотреблений. Как видно, абсолютное количество русских разовых словоформ превосходит соответствующий показатель английского текста. Этот факт находит отражение в величине Fcp и С, т. е., с одной стороны, разнообразие используемых слов больше, а с другой, средняя частота слов меньше. Частотные словари Frequency Analysis of English Usage и American Heritage Word Frequency Book указывают, что определённый артикль the является самым часто употребляемым словом в современном английском языке [Кухаренко 1988: 31]. Наибольшую частоту the имеет и в нашем СА - 5253. В СР высшую позицию в частотном списке занимает также служебная лексема и с частотой употреблений 2195. В русском языке, по данным Частотного словаря Л. Н. Засориной, максимальную частоту имеет лексема быть, которая в нашем СР обладает рангом 6 с частотой употреблений 682. Примечательно, что частотность лидера английского словника (5253) почти в два раза превышает частотность русской лексемы с тем же индексом (2195).
Характеристика лексических репрезентантов концептосферы«время» в исходном и автопереводном текстах мемуаров
Для описания языковой картины мира билингва В. Набокова мы выбрали концептосферу «время». По свидетельству признанного знатока набоковского творчества Эндрю Филда, «почти во всех произведениях Набокова в большом жанре теме Времени принадлежит важное место» (цит. по [Джейнуэй 2000: 569]. Восприятие времени - способ структуризации мира. В «Других берегах» Набоков утверждает главное в своем отношении со временем: «...Былое у меня все под боком, и частица грядущего тоже со мной. ... Признаюсь, я не верю в мимолетность времени - легкого, плавного, персидского времени! Этот волшебный ковер я научился так складывать, чтобы один узор приходился на другой» [Набоков 1989: 442]. Б. Аверин, исследовавший природу воспоминаний В. Набокова и П. Флоренского, отмечает: «Взаимоналожение узоров прошлого и настоящего — задача, сопровождающая любое набоковское воспоминание -исключает представление о времени как об устремленной вперед прямой, никогда не возвращающейся к пройденному ею пути. Движение времени вперед одновременно приводит к его возвращению вспять, и это делает время «круглым»» [Аверин 2001: 494]. «...Безграничное на первый взгляд время есть на самом деле круглая крепость», - пишет сам Набоков в первой главе автобиографии [Набоков 1989: 365]. Критик Э. Джейнуэй считает, что время для Набокова «не то, что следует игнорировать; напротив, оно требует к себе активного отношения - вызова, спора, даже выворачивания наизнанку» [Джейнуэй 2000: 569]. Темы взаимозависимости самосознания и ощущения времени, способности памяти и мемуарного искусства выходить за пределы времени - одни из главных в анализируемом автобиографическом диптихе «Speak, Memory» I «Другие берега». Это подтверждается полученными нами выводами о лексических предпочтениях, отраженных в англо- и русскоязычном актуализированных словарях писателя. Ключевое слово, представляющее данную концептосферу, time (с индексом 10) и его русскоязычный эквивалент время (с индексом 11) вошли в число двадцати самых частотных лексем. Кроме того, такие наименования с семантикой времени, как year, day, summer, night в английском словнике и год, день, раз, ночь, лето в русском представляют наиболее приоритетные имена существительные в лексиконе Набокова. Темпоральная концептосфера в исследуемом корпусе текстов представлена почти одинаковым количеством английских и русских лексем: 154 и 157 соответственно. В то же время наблюдается заметная разница в количестве словоупотреблений этих лексем, т. к. зарегистрировано 2154 английские словоформы, что на 33 % больше, чем русских (1623 с/у). Значительный объем и разнообразие семантики репрезентантов рассматриваемой концептосферы стали причиной их дальнейшего распределения на некоторые основные группы: общие наименования, единицы измерения времени, наименования времен года, месяцев года, дней недели, времени суток, периодов продолжительности действия и возрастных периодов, неопределенных отрезков времени, номинации, отражающие начальные и конечные точки временных отрезков и регулярность/повторяемость действий во времени. Особый интерес для нас представляют лексико-семантические группы (ЛСГ), содержащие номинативы, обозначающие дни недели, месяцы года и времена года. Эти имена рассматриваются в теории перевода как прецизионные слова, то есть, слова, имеющие единичные соответствия в другом языке. Предположительно, роман «Speak, Memory» и «Другие берега» - авторский перевод английского текста - должны заключать одинаковый набор наименований дней недели, месяцев и времен года в количественном и содержательном отношении.
class3 РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ДОМИНИРУЮЩЕЙ КОНЦЕПТОСФЕРЫ В АЗНОЯЗЫЧНЫХ ЛЕКСИКОНАХ В. НАБОКОВА (НА ПРИМЕРЕ КОНЦЕПТОСФЕРЫ «ЦВЕТ»)
class3
Феномен цветовосприятия в лингвистических исследованиях
Цветоведение (термин Г. П. Тыртовой) в лингвистике представляет собой особое направление. Пласт лексики с цветовой семантикой не имеет стройной и стабильной внутренней организации. В первую очередь, обособленность этой группы определяет наличие физической составляющей. Цвет - объективная данность, которую можно подвергнуть измерению с помощью соответствующих приборов. Однако объективность цвета не мешает каждому человеку членить цветовой ряд по-своему и воспринимать оттенки индивидуально, субъективно, что выявляет культурно-антропологическую основу цветоощущения и цветообозначения.
Окружающий мир познается всеми органами чувств и предстает в цвете. Трудно представить сферу человеческой деятельности, в которой отсутствовал бы цветовой фактор. Оценки, нормы, установки человека в значительной степени связаны с цветом. По словам Яна Парандовского, «в каждой душе мир преломляется в тысячецветных радугах чудесного блеска» [Парандовский 1990: 34]. Лингвоцветовая картина мира реализуется в форме цветообозначений в отдельных лексемах, словосочетаниях, идиоматических выражениях и других вербальных средствах, органично входит в лексическую систему языковой картины мира и, как и последняя, является специфичной у разных этносов и индивидов.
Вопрос о возможных межкультурных различиях в цветовом восприятии был поставлен еще в XIX в. Британец У. Гладстон обратил внимание на отсутствие в поэмах Гомера слов, обозначающих коричневый и синий цвета, а также на значительное преобладание в этих текстах «наиболее грубых и элементарных форм цвета, таких, как черный и белый» и расценивал это как признак неполноценности цветового зрения у древних греков [Роу 1996: 7]. Зрительное восприятие примитивных народов исследовалось У. Риверсом в конце XIX - начале XX вв., обнаружившим, что жители Новой Гвинеи и Южной Индии часто смешивают синий и зеленый цвета, а значит, их зрение менее чувствительно в сине-зеленом участке спектра, чем зрение европейцев. С тех пор много интересных исследований было проведено как отечественными, так и зарубежными учеными -представителями разных наук. Но разрозненность научных разработок этой темы не позволяет представить целостную лингвоцветовую картину мира, к примеру, какого-либо отдельного этноса или отдельной языковой личности. Цветовая проблематика хранит еще много неисследованного, но существенного для понимания глубин человеческого сознания, так как цвет -это важное средство эстетической выразительности. В. Г. Кульпина высказывает мнение, что «концепция лингвистики цвета как самостоятельной научной парадигмы в современном языкознании приобретает все более конкретные черты» [Кульпина 2001: 441].
Среди главных проблем изучения цветонаименований следует отметить проблему возможной категоризации цвета. Основной подход, применявшийся учеными, - прямое наблюдение, интуитивная характеристика феномена цвета. Так, Исаак Ньютон выделял семь цветов спектра, полученных в результате преломления луча белого света через призму. Томас Юнг разделил цветовой спектр на три основных цвета: красный, желтый и синий. Герман Гельмгольц включил в спектр четыре цвета: красный, зеленый, синий, фиолетовый, заметив, что очень строгие границы вообще не существуют.
