Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Теоретические предпосылки концептуальной интеграции исходного пространства «женщина» в сказочном дискурсе 12
1.1 Теория дискурса и его типология 12
1.1.1 Теория дискурса: этапы становления и основные понятия 13
1.1.2 Место сказки в типологии дискурса 18
1.2 Сказочный дискурс как индикатор эстетических потребностей 28
1.2.1 Генезис сказочного дискурса 28
1.2.2 Основные характеристики сказочного дискурса 34
1.3 Когнитивное направление в лингвистике как основа изучения процесса концептуальной интеграции в сказочном дискурсе 47
1.3.1 Предпосылки возникновения когнитивного анализа метафоры 48
1.3.2 Теория концептуальной метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона 52
1.3.3 Развитие теории концептуальной метафоры в трудах российских учёных 55
1.3.4 Теория концептуальной интеграции Ж. Фоконье и М.Тернера 62
Выводы по главе 1 70
Глава 2 Формирование блендов с исходным пространством «женщина» в русском и английском сказочных дискурсах 73
2.1 Этимология и сущность исходного пространства «женщина» в русском и английском языках. 75
2.2 Природоморфные бленды в русском и английском сказочных дискурсах 87
2.2.1 Природоморфные бленды в русском сказочном дискурсе 88
2.2.2 Природоморфные бленды в английском сказочном дискурсе 130
2.3 Артефактные бленды в русском и английском сказочных дискурсах 165
2.3.1 Артефактные бленды в русском сказочном дискурсе 166
2.3.2 Артефактные бленды в английском сказочном дискурсе 172
2.4 Антропоморфные бленды в русском сказочном дискурсе 177
Выводы по главе 2 196
Заключение 200
Список использованной литературы 202
- Генезис сказочного дискурса
- Теория концептуальной интеграции Ж. Фоконье и М.Тернера
- Природоморфные бленды в английском сказочном дискурсе
- Антропоморфные бленды в русском сказочном дискурсе
Введение к работе
Реферируемая диссертационная работа посвящена сопоставительному исследованию концептуальной интеграции исходного пространства «женщина» в русском и английском сказочных дискурсах.
Сказочный дискурс представляет собой закодированный источник информации об историческом прошлом определённого народа. Дешифровка метафорического контекста, лежащего в основе сказки, может привести к раскрытию возможных реалий, формирующих культурное самосознание нации. Изучение метафоры с точки зрения теории концептуальной интеграции раскрывает особенности функционирования мыслительных механизмов человека, во многом определяющих его интерпретацию действительности.
Сопоставительное когнитивное исследование женских образов сказочного дискурса с позиции концептуальной интеграции ведёт не только к определению истоков языковой номинации сказочных героев, но и к пониманию особенностей менталитета двух народов, так как одним из ключевых факторов любой культуры является отношение к женщине и её положение в обществе.
Актуальность работы определяется необходимостью исследования тендерного аспекта языка как в лингвистике, так и в смежных науках: семиотике, культурологии, этнографии и т.д. В связи со смещением научного интереса в сторону антропоцентрической парадигмы всё чаще поднимается вопрос о способах формирования речемыслительной деятельности человека. В таком контексте исследование когнитивных процессов, лежащих в основе создания женских сказочных образов, открывает широкие перспективы. Изучение особенностей концептуальной интеграции помогает получить представление о формах возникновения мысли, расширить знания о закономерностях формирования и функционирования метафоры в сказочном дискурсе, а также проследить эволюцию взглядов на женщину в целом. Кроме того, сопоставительное изучение блендов с исходным пространством «женщина» позволяет выявить универсальные и национально-специфичные аспекты русской и английской лингвокультур.
Объектом настоящего исследования является концептуальная интеграция исходного пространства «женщина» в русском и английском сказочных дискурсах.
Предметом исследования выступают общие и специфичные когнитивно-дискурсивные характеристики блендов с исходным пространством «женщина» в русском и английском сказочных дискурсах.
Цель диссертационного исследования заключается в сопоставительном исследовании процесса концептуальной интеграции исходного пространства «женщина» в русском и английском сказочных дискурсах.
Для достижения поставленной цели потребовалось решить ряд задач:
Определить теоретическую базу и методику исследования процесса концептуальной интеграции.
Выявить и описать сущности исходного пространства «женщина».
Систематизировать описание сущностей смежных исходных пространств.
Раскрыть особенности формирования блендов с исходным пространством «женщина» в сопоставляемых языках.
Проанализировать и сопоставить бленды с исходным пространством «женщина» в русском и английском сказочных дискурсах, определить их когнитивно-дискурсивную роль.
Проанализировать универсальные и национально-специфические особенности блендов с исходным пространством «женщина» в сопоставляемых языках.
Источником исследуемого материала послужили народные сказки, включённые в сборники русских и английских фольклористов (А.Н. Афанасьева, Ю.Г. Кругловой, А. Нечаева, Н. Рыбаковой, К. Briggs, J. Jacobs, R. Kerven). Из рассмотренных 740 русских и 735 английских сказок было выделено 15 метафорических образов с исходным пространством «женщина».
Теоретическую базу исследования составляют работы по теории и типологии дискурса B.C. Григорьевой, Т.А. ван Дейка, В.И. Карасика, В.В. Красных, Ю. Кристевой, М.Л. Макарова, Н.Н. Мироновой, А.В. Олянича, В.Е. Чернявской и др. Изучение сказочного дискурса получило освещение в трудах известных учёных, таких как А.Н. Афанасьев, Ф. Баумгартен, А.Н. Веселовский, Е.С. Котляр, К. Леви-Строс, Е.М. Мелетинский, Н.Б. Мечковская, В.Н. Морохин, В.Я. Пропп, О.М. Фрейденберг и др. Проблематика исследования различных аспектов метафоры затрагивается в работах М. Блэка, А.А. Потебни, А.А. Ричардса, Дж. Р. Сёрля. Вопрос о когнитивном аспекте метафоры является предметом исследования А.Н. Баранова, Э.В. Будаева, М. Джонсона, Ю.Н. Караулова, Е. С. Кубряковой, Дж. Лакоффа, Т.Г. Скребцовой, М. Тернера, Ж. Фоконье, А.П. Чудинова и многих других.
Достижению цели, поставленной в исследовании, способствовало применение совокупности следующих методов и приёмов:
сравнительно-исторический метод, применяемый при составлении сущностей исходных пространств;
сопоставительный метод с учётом лингвокультурологической характеристики исследуемых явлений, используемый при анализе блендов русского и английского сказочных дискурсов;
метод когнитивно-дискурсивного анализа, при помощи которого выявляются контекстуальные и когнитивные элементы блендов, определяются особенности функционирования смешанных пространств в рассматриваемых сказочных дискурсах;
количественный приём (определение процентного соотношения блендов трёх семантических сфер);
приём моделирования (построение схем концептуальной интеграции для блендов анализируемых дискурсов).
Научная новизна диссертационного исследования состоит в том, что в нём впервые:
1. Используется теория концептуальной интеграции Ж. Фоконье и М. Тернера
при описании метафорических образов сказочного дискурса.
2. Выделяются и систематизируются в рамках русской и английской
лингвокультур бленды с исходным пространством «женщина».
3. Выявляются общие тенденции описания сущностей исходных пространств,
положенных в основу сказочных образов.
4. Проводится сопоставительный анализ и выделяются универсальные и национально-специфические бленды с исходным пространством «женщина» в русском и английском сказочных дискурсах.
Теоретическая значимость заключается в разработке системы описания блендов в рамках сказочного дискурса. Полученные результаты расширяют представления о метафоре как о средстве мыслительной деятельности, углубляют знания о взамообусловленности языка и культуры, раскрывают отдельные реалии метафорического контекста сказочного дискурса и вносят вклад в изучение эволюции взглядов о женщине в двух лингвокультурах.
Практическая значимость данного исследования заключается в возможности использования его результатов при разработке общетеоретических курсов по когнитивной лингвистике, лингвокультурологии, литературоведению, спецкурса по теории метафоры, а также при написании курсовых и выпускных квалификационных работ.
Концептуальные идеи диссертации отражены в следующих положениях, выносимых на защиту:
Сказочный дискурс представляет собой определённый вид коммуникативной деятельности, осуществляемой между адресатом и автором или собирателем сказочного произведения фантастического содержания, повествующего об отдаленных во времени и пространстве событиях, обладающего определённым композиционно-стилистическим построением, представленного в устной или письменной форме и служащего для удовлетворения эстетических потребностей.
В русском и английском сказочных дискурсах исходное пространство «женщина» служит источником формирования различных блендов, которые можно разделить на несколько семантических сфер: природоморфную (рус: «женщина -лягушка», «женщина - змея», «женщина - корова», «женщина - лиса», «женщина -лебедь», «женщина - утка»; англ.: «женщина - луна», «женщина - жаба», «женщина - дракон», «женщина - кошка», «женщина - лебедь»), артефактную (рус: «женщина - кукла»; англ.: «женщина - арфа»), антропоморфную (рус: «женщина - мужик», «женщина - Баба-Яга»).
Среди выделенных семантических сфер наблюдается доминирование природоморфной группы блендов над артефактной и антропоморфной и полное отсутствие социоморфного кластера с исходным пространством «женщина». Данная квантитативная характеристика объясняется генезисом изучаемого материала.
В рамках выведенных семантических групп кластеры природоморфных и артефактных метафор являются универсальными, в то время как антропоморфные метафоры характерны только для русского сказочного дискурса, что обусловлено историческими, социальными и культурными факторами. Несмотря на универсальность выделенных групп, все бленды данных кластеров обладают национальной спецификой.
В отличие от анализа понятийных сфер, среди отдельно взятых блендов существует только одно универсальное смешанное пространство «женщина -лебедь», в когнитивном аспекте которого в русском и английском сказочных дискурсах выделяются разные сущности.
Апробация и внедрение результатов исследования. Основные результаты и положения исследования освещены в семнадцати статьях, четыре из которых опубликованы в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных научных результатов диссертаций на соискание ученой степени кандидата наук: «Вестник Челябинского государственного университета» (2009, 2011), «Вестник Санкт-Петербургского государственного университета им. А.С. Пушкина» (2009), «Вопросы когнитивной лингвистики» (2011).
Результаты исследования также отражены в коллективной монографии «Язык и культура: проблемы взаимосвязи и взаимообусловленности» (2009) и в рецензируемом журнале «Филологические науки. Вопросы теории и практики» (2011).
По материалам исследования опубликованы статьи в сборнике научных трудов «Инновационные технологии в образовании и науке» (Челябинск, 2008) и в научных журналах «Альманах современной науки и образования» (Тамбов, 2008), «Профессиональный проект: идеи, технологии, результаты» (Москва - Челябинск, 2010).
Основные положения настоящей работы были представлены на международных, всероссийских, межвузовских научных и научно-практических конференциях: «Студент и научно-технический прогресс» (Челябинск, 2007), «Языковое образование для специальных целей: новые тенденции, методы и содержание обучения» (Челябинск, 2009), «Актуальные проблемы филологии» (Барнаул, 2009), «Коммуникативистика в современном мире: регулятивная природа коммуникации» (Барнаул, 2009), «Языковая система и социокультурный контекст в аспекте когнитивной лингвистики» (Чебоксары, 2010), «Слово, высказывание, текст в когнитивном, прагматическом и культурологическом аспектах» (Челябинск, 2010), «X Житниковские чтения» (Челябинск, 2011).
Результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры английского языка и кафедры теории и практики английского языка ФГБОУ ВПО «Челябинский государственный университет» (2008 - 2011 гг.).
Поставленная цель и задачи определили структуру работы. Настоящая диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы. В тексте содержатся 3 таблицы и 19 рисунков.
Генезис сказочного дискурса
История культуры на всём её протяжении соотносилась со сказочным наследием древности. Сказочный дискурс, несмотря на свою видимою простоту восприятия и доступность, за многовековую историю превратился в универсальное хранилище закодированной информации, которое помогает человеку, прежде всего ребёнку, усвоить культурные ценности. Народная сказка, наряду с языком и искусством, составляет автономную символическую форму культуры, отмеченную особой модальностью, особым способом символической объективации чувственных данных, эмоций.
Прежде чем говорить о характеристиках сказочного дискурса, целесообразно дать краткий экскурс в историю его формирования как такового. Сказка имеет многовековую историю. Периодом её зарождения принято считать эпоху архаического общества. В настоящее время большинство учёных (Е.С. Котляр, К. Леви-Строс, Е.М. Мелетинский, В.Н. Морохин, О.М. Фрейденберг и др.) сходятся на том, что сказка вышла из мифологических мотивов, сопряжённых с ритуалами и обрядами посвятительного типа. Отсюда и сохранившиеся в сказочном дискурсе фетишистские, тотемические, анимистические и магические представления. В своём генезисе сказка сохранила следы исчезнувших форм социальной и культурной жизни, а также многие обряды и обычаи. Так, В.Я.Пропп отмечает, что многие сказочные мотивы «только через сопоставление с обрядами получают своё генетическое объяснение» [Пропп, 2000, с. 5]. Особо выделяются брачные и погребалъные обряды, обряды инициации и принесения жертвы силам природы, до сих пор сохранившиеся во многих сказках.
Д.К. Зеленин, тем не менее, не исключает возможности, что одним из прототипов сказочных произведений была пантомима, которую совершали замаскированные под животных или птиц охотники, чтобы приблизить к себе добычу, отвлечь её внимание и убить. Первоначально звучащего языка могло и не быть, существовал только язык жестов. Теснейшую связь сказочного дискурса с охотой может доказывать уже один тот факт, что героями сказок у всех народов земного шара являются именно животные [Зеленин, 2004]. Д.К. Зеленин отмечает и несколько религиозно-магических функций сказок, относящихся к дорелигиозной эпохе, выделяя сказки-обереги, сказки-заклинания, сказки-части религиозного обряда. Все они служили когда-то объектами запретов, и именно из них получила своё развитие примитивная форма сказки, известная сегодня [Там же].
В эллинской культуре сказка появилась уже после гимнов, народных песен, эпической поэзии, элегий (750-500 г до н.э.), но так и не укоренилась. Прошли века, прежде чем на прочном фундаменте греческой поэзии зародилась проза. Как отмечает Ф. Баумгартен, «сказка в собственном смысле, не связанная местом и временем, никогда не могла пустить глубокие корни в Греции, потому что она уже рано слилась с героическими сказаниями» [Баумгартен, 2000, с. 204].
Народная сказка сыграла огромную роль в становлении и развитии европейской литературы. Светская литература эпохи Ренессанса создавалась на базе национального фольклора, что объясняет появление одной из знаменательных фигур литературы Возрождения - Боккаччо (1313 - 1375). Его знаменитый «Декамерон» наполовину состоит из фольклорных сюжетов. Такая ориентация - не индивидуальная особенность автора, а знамение времени, историческая необходимость или закономерность эпохи. В Англии данное веяние поддержал Дж. Чосер (1340-1400) с его «Кентерберийскими рассказами», насквозь пропитанными народными мотивами [Пропп, 2000].
В России светская литература на базе народной повествовательной создаётся позже, чем в Западной Европе (XVII - XVIII) в силу ряда причин. Хотя первые упоминания о русской народной сказке относятся к Киевской Руси, само название «сказка» появилось сравнительно недавно. Как отмечает В.П. Аникин, название данного жанра возникло в XVII веке, а в более отдалённом от нас времени сказки называли «баснями» (от слова «баять» -говорить). Словами, образованными от корня «баять», называли тогда и сказочников - «бахари», «баутчики», «баяны» [Аникин, 1988]. в России вплоть до XVII века сказку запрещали записывать и рассказывать сначала духовенство и церковь, а впоследствии и правительство. Перелом в отношении к сказке наступает в конце XVII века, но только в 40-х гг. XIX века сказку перестали соотносить с другими смежными или родственными жанрами и начали выделять её специфические признаки.
Новый этап развития сказки в России связан с именами А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова. Однако они не воспринимают народную традицию в чистом виде, а переосмысливают её на свой манер. Тем не менее, сам жанр народной сказки, как её называет В.Я. Пропп, «небывальщины», продолжает существовать независимо.
Народная сказка воздействует и на музыкально-драматическое, балетное и оперное искусство, с чем связано появление оперы М.И. Глинки «Руслан и Людмила», опер «Морозко» и «Гуси-лебеди» Ю.Л. Вейсберга, «Волк и семеро козлят» М.В. Коваль, балета «Спящая красавица» П.И. Чайковского, «Золушка» С.С. Прокофьева и т.д.
В 20-е гг. XX века вновь начинаются гонения на сказку. Л.В.Овчинникова объясняет это новыми социально-педагогическими приоритетами, требующими отказа от «мистики» и фантастики, «царей и королей», и появлением значительного количества «низкопробной сказочной продукции, сопровождавшим интерес к сказке и мифологии в начале века, а также перекосом революционного переосмысления всего культурного наследия» [Овчинникова, 2003, с. 13].
После периода осуждения сказки за уход от действительности и мистику наступает период активного освоения и обновления жанра в середине 30-х гг. На первый план выходит уже не традиционная народная сказка, а так называемая литературная, сложившаяся в другое время и на другой культурно-исторической основе. Литературная, или авторская, сказка свободна от мифологических и ритуальных элементов. Являясь произведением не народного творчества, а трудом определённого автора, она отличается иными взаимоотношениями волшебства и реальности, большей детализацией повествования и большей психологической глубиной характера героя.
В XX веке идёт активная дискуссия (начавшаяся ещё в середине XIX века в связи с появлением в европейском литературоведении ряда школ) по поводу исследования истоков национальной самобытности сказочного дискурса разных народов.
Первым из сформировавшихся направлений была мифологическая школа (арийская), представленная такими именами, как братья В. и Я. Гримм, А. Кун, М.Мюллер, В.Шварц, и русскими учёными -А.Н.Афанасьевым, Ф.И.Буслаевым и многими другими. Основное положение, отстаиваемое мифологической школой, сводится к тому, что сходство сюжетов мифов и сказок определено их общей деривацией из одного источника. Сказка провозглашается отражением первобытного мифа. Лучше всего данная теория иллюстрируется А.Н. Веселовским: «сюжеты сложились в ту пору, когда индогерманское племя жило ещё в своей арийской прародине, эти сюжеты были первоначально рассказами о богах, а древнейшие мифы перешли впоследствии в рассказы о героях, герои -очеловечившиеся боги, и, стало быть, Эпос сменил миф, а географическая определённость сменилась неопределённостью, допустив на сцену всем известное тридевятое царство вкупе с безымёнными царевичами» [Веселовский, 2008, с. 455]. Несостоятельность индоевропейской концепции стала очевидна, когда в круг наблюдений были вовлечены материалы неиндоевропейских народов, и обнаружилось, что они обладают теми же сказками и мотивами, что и индоевропейские.
Вклад в изучение генезиса сказок внесли и представители компаративистской (миграционной) школы: финский фольклорист А. Аарне, немецкий филолог Т. Бенфей, чешский филолог И. Поливка, крупнейший представитель компаративистики в России А.Н. Веселовский. Сторонники Т. Бенфея, основоположника данного направления, ограничивая притязания мифологов на объяснение сходства произведений их происхождением от общего доисторического предка, доказали, что оно во многом объясняется ещё их историческим переходом «из века в век и из края в край». Неудивителъно, что данное положение утвердилось как теория бродячих сюжетов [Веселовский, 1989, с. 28]. Приверженцы данной теории развивали мысль о том, что сходство в произведениях евразийских народов, не обязательно родственных, возникло либо через заимствования, либо вследствие общего источника. По преимуществу изучались миграция и развитие во времени литературных и фольклорных образов, мотивов и сюжетов [Щурик, 2006].
Меньше всего последователей миграционной теории было в Англии, так как там господствовала антропологическая школа. Наиболее известные представители школы - английский этнограф Э. Тайлор (Тэйлор) и шотландский писатель А. Лэнг - основывают своё учение на единой бытовой и психологической основе зарождения сюжетов в культуре любого народа. Данную теорию называют теорией самозарождения. Она объясняет одинаковые формы верований, мифа и обряда одинаковым генезисом психики, которая появляется рано у различных народов, на известной стадии их развития. При таком взгляде на науку вводится понятие параллельных явлений (не вызванных ни общим происхождением из одного источника, ни заимствованием), с отводом каждого из них в своё особое русло, с общей подпочвой равных условий возникновения [Фрейденберг, 1997]. Материалом исследования служит культура народов всего земного шара. По Э. Тайл ору, все народы проходят одинаковый путь развития. Сходство фольклорных явлений рассматривается как частный случай сходства этнографического порядка. Сходство фольклорных образований принципиально не отличается от сходства орудий производства, построек, утвари или одежды [Цит. по: Пропп, 2000].
Теория концептуальной интеграции Ж. Фоконье и М.Тернера
На сегодняшний день одним из наиболее перспективных и многообещающих исследований в области метафоры является разработка представителей американской школы когнитивной лингвистики - теория концептуальной интеграции (известная также как теория блендинга), выстроенная на основе концепции ментальных пространств Ж. Фоконье. Теория получила своё развитие в середине 90-х гг. XX века и уже нашла практическое применение во многих областях науки, не только в лингвистике.
Согласно теории ментальных пространств (mental spaces) Ж. Фоконье, когнитивные операции, происходящие в человеческом мозге и связывающие язык и мышление, способны создавать различного рода значения; от самых простых понятий до сложных теорий. Однако простые понятия на самом деле не так просты, как кажутся. Мы не сознаём всю сложность операций, происходящих в головном мозге, когда говорим, думаем или слушаем. Дети, которые учатся говорить, постигают не языковую структуру, а всю систему того, что Ж. Фоконье называет “mappings, blends, and framing, along with their concomitant language manifestations” [Fauconnier, 1997, p. 189].
Язык и мышление связываются посредством отображений (mappings) трёх видов: проекционное отображение, прагматически-функциональное отображение и схематическое отображение. Проекционное отображение выстраивается на метафоре и осуществляется за счёт перехода из сферы-источника в сферу-мишень, например, “time as space” (“the weeks go by”, “summer is around the corner”). Такое проекционное отображение часто происходит неосознанно и автоматически. Прагматически-функциональное отображение соотносится с двумя категориями объекта, которые соединены прагматической функцией. Например, авторы книг ассоциируются со своими творениями, пациенты в больнице - со своими болезнями (“The gastric ulcer in Room 12 would like some coffee”). Данное отображение основывается на метонимии и синекдохе. Третий вид отображений функционирует тогда, когда общие схемы, фреймы или модели используются для структурирования ситуации в контексте с помощью грамматических конструкций [Fauconnier, 1994, р. 9-11].
Ментальные пространства в концепции Ж. Фоконье - это отдельные структуры, которые возникают в нашем сознании, когда мы думаем или говорим. Они вычленяют дискурс и языковые структуры. Например, когда мы говорим предложение «Лиза считает, что Ричард замечательный», мы сначала выстраиваем пространство для мнения Лизы с минимальной выраженной отсылкой к утверждению «Ричард замечательный». В предложении «В прошлом году Ричард был замечательный» мы сначала конструируем ментальное пространство для «прошлого года» и т.д. [Ibid].
В соответствии с его теорией существует два вида ментальных пространств: базовое пространство, которое используется для описания реальности (оно понятно обоим собеседникам), и пространственные конструкторы (либо сконструированные пространства), которые выходят за рамки реальности путём апеллирования к возможным мирам, наряду с временными выражениями, вымышленными конструкциями, играми и т. д.
Наиболее распространёнными являются ментальные пространства, обозначающие время, с маркерами, указывающими на год, месяц, день (например в 1921 году, в прошлом году, в следующий раз) и место (в России, в кино, в школе). Любой элемент базового ментального пространства может играть определённую роль, обладающую разной ценностью в сконструированных ментальных пространствах.
Для иллюстрации функционирования ментальных пространств можно привести следующий пример, описанный Ж. Фоконье [Fauconnier, 1997, р. 156]. Пьер, выросший во Франции, много слышал о городе Londres (с фр. Лондон) и всегда был о нём хорошего мнения. Позже судьба занесла его в столицу Англии, воспринимаемую в сознании Пьера как London, и у него складывается впечатление, что “London is ugly” («Лондон ужасен»), но “Londres est jolie” («Лондон прекрасен»). Таким образом, в языке и в мышлении выстраиваются два пространства: реальное {R) с элементом а, обозначающим Londres и London, и сконструированное в сознании Пьера пространство {Щ с элементами b и с, относящимися соответственно к Londres и London. Следовательно, элемент а связан со своими эквивалентами Ь и с в сконструированном пространстве М.
Ментальные пространства универсальны для любых языков и культур. Язык в том виде, в котором мы им пользуемся, представляет собой только вершину айсберга когнитивной конструкции. За функционированием языка стоят сложные ментальные процессы, которые человек научился проделывать незаметно для себя и окружающих.
Дальнейшее развитие теории ментального пространства и исследование теорий происхождения языка привели к созданию уникальной концепции - теории концептуальной интеграции, разрабатываемой Ж. Фоконье совместно с М. Тернером.
Ж. Фоконье и М. Тернер провозгласили появление у человека способности к концептуальной интеграции важным скачком в эволюции человеческого мозга и решающим фактором, обусловившим появление языка.
Под концептуальной интеграцией учёные понимают базовую когнитивную операцию, которая осуществляется по определённой схеме на различных уровнях абстракции и имеет чёткую структуру, включающую в себя исходные пространства (input spaces), общее пространство (generic space) и смешанное пространство (blended space), или бленд (blend). Все перечисленные компоненты представляют собой ментальные пространства. Сети концептуальной интеграции могут включать в себя несколько ментальных пространств.
Схема процесса концептуальной интеграции выглядит следующим образом
Окружности на схеме представляют четыре основных ментальных пространства, точки - сущности/элементы каждой сферы, пунктирные линии символизируют отображения между сущностями различных пространств, а сплошные линии - соединение прототипичных элементов.
В каждом бленде существуют, по меньшей мере, два исходных ментальных пространства. В теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона им соответствуют сферы-цели и сферы-мишени. Однако Ж. Фоконье и М. Тернер выходят за рамки метафорической проекции из сферы-цели в сферу мишень и конструируют новое ментальное пространство - бленд. Бленды не выводятся напрямую из всех составляющих исходных пространств. Как отмечает Т.Г. Скребцова, «они не тождественны ни одному из исходных пространств и не сводимы к сумме их элементов» [Скребцова, URL]. Бленд заимствует из исходного пространства только часть структуры и образуется для понимания конкретной ситуации или контекста.
Данная идея не нова, ещё А.А. Ричардс говорил, что «когда мы используем метафору, у нас присутствуют две мысли о двух различных вещах, причем эти мысли взаимодействуют между собой внутри одного единственного слова или выражения, чье значение как раз и есть результат этого взаимодействия» [Ричардс, 1990, с. 46]. То есть, возвращаясь к его членению метафоры на две составные части, получаем, что значение метафоры есть результат значений «оболочки» и «содержания», которое не может существовать без взаимодействия последних, и только в совокупности они формируют новое значение, отличающееся от значений каждого отдельно взятого компонента.
Как же тогда взаимосвязаны исходные ментальные пространства между собой? В теории концептуальной интеграции между исходными пространствами существует так называемое межпространственное отображение (cross-space mapping), соединяющее сходные элементы прототипов, или сущности (counterparts), и общее пространство (generic space), которое содержит в себе элементы, единые для обоих исходных пространств в определённый момент развития концептуальной интеграции и составляет часть бленда [Fauconnier, 2006, р. 308].
Природоморфные бленды в английском сказочном дискурсе
В английском сказочном дискурсе господствует своё понимание женских образов, несмотря на выделенные нами общие сущности, фигурирующие в исходном пространстве «женщина». Перенесение природоморфных, зооморфных и птичьих образов на женщину одинаково характерно и для английской традиции. Такое метафорическое проецирование в английских сказках, как и в русских, исходит из особенностей членения окружающей действительности, передачи древних традиций и верований, ассоциативного мышления.
Практически в любой культуре без внимания не обходится какое-либо небесное тело: солнце, звёзды или луна. В английском сказочном дискурсе женское начало в природоморфных метафорах выражено в символике луны. Возникновение и исчезновение, а также постоянное обновление и изменения форм - аллегория смерти и последующего возрождения. Из-за постоянной смены фазы луна ассоциируется с изменчивостью и оказывает определённое влияние на жизнь людей. Считается, что лунные циклы определяют нрав, характер и настроение человека.
По английским народным поверьям, именно на время свечения этого небесного тела приходится активность нечистой силы. В английской культуре считается, что луна отпугивает ведьм и демонов, чем оказывает особое покровительство людям.
Друиды связывали исчисление года и месяцев с изменением фаз Луны, а также с рождением, старением, смертью и началом новой жизни. Этот основной ритм в их представлениях управляет всеми природными явлениями и выражается в противопоставлении времён года и в смене дня и ночи [Шервуд, URL].
Отнесём к исходному пространству «луна» следующие выделенные сущности: небесное светило, являющееся естественным спутником земли, дающее ночной свет, тем самым обеспечивающее заботу о мире природы и людей. Луна наравне с Солнцем контролирует жизненные циклы (без неё жизнь на планете была бы просто невозможна), что позволяет нам вывести сущность «источник жизни». Лунные фазы управляют приливами и отливами, а также сельскохозяйственной деятельностью людей. Луна символизирует изменчивость и возрождение. Кельты издревле поклонялись ей как божеству, о чём свидетельствуют исторические артефакты. На древних кельтских монетах мотив Луны занимает ведущее место.
В английском сказочном дискурсе луна тоже воплощает в себе божественную сущность и оберегает человечество от злых духов. В основном такой эффект создаётся, благодаря антонимам “day - night”, “beam- darkness”, “light - dark”, “white - black” («день - ночь», «свет -тьма», «светлый - тёмный», «белый - чёрный») и повтору лексемы "shine” («светить»):
“The Moon up younder shone and shone, just as she does now, and when she shone ahe lighted up the bog-pools, so that one could walk about almost as safe as in the day. But when she didn t shine, out came the Things that dwelt in the darkness and went about seeking to do evil and harm; Bogies and Crawling Horrors, all came out when the Moon didn t shine” (“The Buried Moon”, Jacobs, 2009, p. 87).
«Тогда луна светила, так же как и сейчас. Когда она появлялась на небе, то освещала болота, и люди могли безопасно передвигаться как днём. Когда же луна не показывалась, то на свет выходила всякая нечисть в поисках жертвы. Чудовища выползали из своих убежищ, когда свет Луны погасал» (здесь и далее - перевод наш. Л.К.).
Когда луна попадает в ловушку демонов и надолго исчезает с поля зрения людей, с ней пропадает и ночной свет - элемент смешанного пространства, проецируемый из прототипа небесного тела:
“But there was по escape for the moon: now the evil ones had seen her, they would not let her escape. They came crowding round, fingering her cloak with their bare-boned hands, snorting poison out through their gaping nostrils and covering her with reeking slime. Twisted limbs shot out to trip her. When she was down, they dragged her into a deep hole and pushed a heavy stone on top ” (“The Buried Moon”, Jacobs, 2009, p. 88).
«Луна не могла спастись: как только чудовища увидели её, они не дали ей возможности уйти. Ужасные монстры обступили луну, стали теребить её плащ и отравлять своим дыханием. Скрюченные руки потянулись к ней. Когда луна упала, чудовища спрятали её в глубокой яме и задвинули сверху тяжёлый камень».
Потеря луны равносильна концу света - исчезновению живительного источника: “After that, every night was completely dark in the boglands... It was terrible for the folk who lived there. Their lives dwindled. No one even dared to slip out to the privy at night, for the beasties hung around the houses, waiting for a door to open” (“The Dead Moon”, Kerven, 2008, p. 33).
«Теперь ночи стали кромешно тёмными... Люди, живущие поблизости, страдали от этого. Их жизнь ухудшилась. Никто не осмеливался ночью выходить из дома, так как вокруг бродили чудовища, мечтая попасть в какую-нибудь дверь».
Следовательно, луна предстаёт как источник жизни, что доказывает функционирование в бленде элемента общего пространства. В английских народных сказках она имеет ярко выраженное женское обличие, сохраняя при этом функцию небесного светила. Олицетворение луны ярко прослеживается в глаголах действия:
“She thought she would go down to see for herself and find what she could do to help. So at the month s end she wrapped a black cloak round her, and hid her shining hair under a black hood, and stepped down into the boglands ” (“The Dead Moon”, Briggs, 2002, p. 27).
«Она подумала и решила сама посмотреть на всё это и выяснить как помочь людям. Поэтому в конце месяца, она закуталась в чёрный плащ, и спрятала яркие волосы под чёрным колпаком, и отправилась к болотам».
Небесное тело изображается в виде красивой, благородной дамы, служащей во благо человечеству. Отождествление природного объекта с женщиной передаётся с помощью личного местоимения she вместо it, употребляемого для неодушевлённых предметов;
“And the Moon herself was so taken up with saving him, and with rejoicing that he was back on the right path, that she clean forgot that she needed help herself, and that she was held fast by the Black Snag” (“The Buried Moon”, Jacobs, 2009, p. 88).
«Луна сама так обрадовалась, что спасла мужчину, и он нашёл нужную дорогу, что совсем забыла о себе. Сама же луна оказалась в руках чёрного чудовища».
Красота луны выражается эпитетами “beautiful golden hair”, “beautiful face”, “beautiful light”, “bright and beautiful moon” («красивые золотые волосы», «красивое лицо», «красивый свет», «яркая и красивая луна»), большинство из которых содержат лексему “beautiful”, а также метафорой;
“For an instant they caught а glimpse of a pale, luminescent face beneath the stone, filled with unearthly beauty” (“The Dead Moon”, Kerven, 2008, p. 33).
«И тут под камнем все увидели бледное, излучающее свет лицо неземной красоты».
Спасение луны ассоциируется с возрождением - началом нового лунного цикла (элемент «символ возрождения»);
“Light came so quick and so white and shining, that they stept back mazed with it, and the very next minute, when they could see again, there was the full Moon in the sky, bright and beautiful and kind as ever, shining and smiling down at them, and making the bogs and the paths as clear as day, and stealing into the very corners, as though shed have driven the darkness and the Bogles clean away if she could” (“The Buried Moon”, Jacobs, 2009, p. 92).
Антропоморфные бленды в русском сказочном дискурсе
Сказки наряду с мифами являются одним из древнейших творений творческой мысли. Их возникновение приходится на то время, когда человек ещё не отделял себя от животного мира и не возносил себя центром вселенной, но в то же время концептуализировал окружающую действительность сквозь призму своего сознания. Возможно, поэтому антропоморфность в сказках выражена в основном за счёт переноса человеческих особенностей на животный и растительный мир. Концептуальная интеграция ментального пространства «женщина» с другими исходными пространствами, относящимися к общей понятийной сфере «человек», выражена не так масштабно, как в случае с природоморфными блендами, и в основном затрагивает лишь метафорическое отождествление мужского и женского начала.
В русском сказочном дискурсе перенос мужских качеств на женщину привёл к появлению героинь, которых традиционно принято называть богатырь-девками. Такими, например, являются женские персонажи волшебных сказок «Марья Моревна», «Василиса Поповна», «Иван Агич и Василиса Васильевна», «Усоньша-богатырша», «Про прекрасную Василису Микулишну» и многих других. Как правило, эти женщины сочетают в себе ум, красоту и невероятную силу. Образы «степных богатырш» в русском сказочном дискурсе невольно отсылают к матриархальным представлениям древности.
По аналогии с прототипом «женщина» составим исходное пространство «мужик», так как именно оно легло в основу метафорической проекции. Для этого выделим некоторые релевантные сущности: мужская особь, противоположная женщине по половому признаку; имеет характерные человеческие атрибуты - внешность и речь; живёт на земле; как правило, ассоциируется с мужеством, храбростью, физической силой. Мужик является хозяином дома и главой семейства. Ему приписываются грубость, невежество, любовь к спиртным напиткам и вкусной, обильной еде. На Руси мужик воспринимался как кормилец, охотник, воин и властитель. В настоящее время номинация «мужик» используется в разряде разговорно-сниженной лексики.
В русском сказочном дискурсе большинство выделенных элементов исходного пространства «мужик» метафорически переносится на женщину.
В сказке «Марья Моревна» главная героиня воплощает в себе идеал женщины-правительницы. Она стоит во главе государства, возглавляет войско и при этом сохраняет женскую мудрость и красоту. Вот несколько цитат, иллюстрирующих основные черты этого образа:
«Собрался [Иваи-царевич] в дорогу, шёл-шёл и видит - лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иваи-царевич: - «Коли есть тут жив человек - отзовись, кто побил зто войско великое?» Отозвался ему .жив человек: - «Всё это войско великое побила Марья Моревна прекрасная королевна!». Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна» («Марья Моревна», Нечаев, Рыбакова, с. 210).
«Марья Моревна, прекрасная королевна, взят его с собой в своё государство; пожили они вместе сколько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться; покидает она на Ивана-царевича всё хозяйство и приказывает: «Везде ходи, за всем присматривай: только в этот чулан не моги заглядывать!» («Марья Моревна», Афанасьев, Т. 1, с. 210).
«Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть! Иу, да недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всем свете поискать - другой не найти!» («Марья Моревна», Нечаев, Рыбакова, с. 217).
Каждый приведённый отрывок раскрывает определённые сущности бленда: в первом выделяется мужской элемент «воительница», во втором -«властительница», «хозяйка дома и глава семьи», и только третий иллюстрирует женский элемент «красота».
Тождественные сущности проявляются у Василисы Васильевны из сказки «Василиса Поповна», с тем лишь отличием, что у этой героини больще доминируют мужицкие черты. В частности, к ним относятся элементы «охотница» и «любительница спиртных напитков и вкусной, обильной еды»:
«Одевалась она в мужское платье, ездила верхом на лошади, стреляна из руэ/сья, и всё делала совсем не по-девичьи, так что очень немногие знали, что она - девушка, а думали, что она - мужчина, и звали её Василием Васильевичем; а больше потому, что Василиса Васильевна была охоча до водки; а это, знать, девушкам совсем не к лицу» («Василиса Поповна», Афанасьев, Т. 2, с. 375).
Мужицкие предпочтения, свойственные богатырь-девкам, не идут в разрез с женской хитростью и мудростью, ярко выраженными в данном дискурсе. Так, Василиса Васильевна в разных сказках умело скрывает свою женскую сущность:
«Стали они пить питья пьяные и есть яства сахарные. После всего подали кашу, и как только Василиса Васильевна её хлебнула и попалась ей жемчужина, она швырк её под стол вместе с кашею, и учала царя Бархата осуждать: «Что это, говорит, за дрянь такая в каше накпадена? у моего батюшки эдакого девичья шелепетья и видом не видать и слыхом не слыхать, а у царя Бархата девичье шелепетьё в кушанье кладут!»» («Василиса Поповна», Афанасьев, Т. 2, с. 376);
«Вот наш царь Бархат и остался на бобах: вишь какая Василиса-то Васильевна была мудрая, да и лепообразная!» («Василиса Поповна», Афанасьев, Т. 1, с. 377).
«В полку она себя Васильем Васильевичем звала. Жила она на квартире у Ягой Бабы; не мог её никто узнать, что она девка, только Ягая Баба узнала» («Иван Агич и Василиса Васильевна», Круглова, Кн. 1, с. 360).
В русских сказочных повествованиях большое внимание уделяется физической силе женщины, равной, а иногда и превосходящей мужскую:
«Выйти все на широкий двор, вошёл молодой посол [Василиса Микулишна] в круг, захватил одной рукой трёх борцов, другой трёх молодцов, седьмого бросил в середину, да как ударит их лоб об лоб, так все семь на земле лежат и встать не могут» («Про прекрасную Василису Микулишну», Нечаев, Рыбакова, с. 290).
«Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскакали на три прыжка лошадиных, брали палицы боевые, копья долгомерные, сабельки острые. И съезжались три раза: палицы поломали, копья-сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях разъезжаться, соскочили они с коней и схватипись в охапочку» («Сказка о молодильных яблоках и живой воде», Нечаев, Рыбакова, с. 80).
В смешанное пространство «женщина - мужик» проецируется и мужской элемент «мужество и храбрость». Так, в сказке «Усоиьша Богатырша» главный персонаж не признаёт авторитетов и бросает вызов царю:
«Когда приезжает она к этому царю, посылает посланника и письмо: «Выдайте мне виновника, а не выдадите, я всё царство огнём пожгу, а вас самих в плен возьму». Потом Оорогу от своего корабля до царского дворца выстлала красным сукном» («Усоныпа-богагырша», Круглова, Кн. I, с. 381).
Несмотря на свой богатырский нрав, названные сказочные героини символизируют женское начало. Слияние противоречивых исходных пространств создаёт указанную ниже модель концептуальной интеграции (См. рис. 18).
Выделенные в рамках этой модели сущности бленда подкрепляются языковыми средствами выражения. Как и во многих других русских смешанных пространствах стилистически ярко представлен элемент «красота». Он выражается такими эпитетами, как «прекрасная королевна», «лепообразная», «собой хороша» и другими.
Примеры метафор, символизирующих характеристики этой же сущности, можно проследить в следующих отрывках:
«И у ней, когда она почивает из косточки е косточку мозжечок переливается» («Усоньша-богатырша», Круглова, Кн. 1, с. 378).
«Горько плакали девушки, пока резали Василисе косы русые. Косы длинные весь пол усыпали, упал на косы и светлый месяц» («Про прекрасную Василису Микулишну», Нечаев, Рыбакова, с. 290).
