Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. О проблеме заимствований в русском языке конца XVI-XVIII вв 21
1.1. Состояние изученности проблемы 21
1.2. Из истории Смоленского края и смоленского шляхетства 29
1.3. Роль смоленских шляхтичей в усвоении и распространении заимствованной лексики 33
1.4. Общая характеристика заимствованной лексики в смоленском диалекте исследуемого периода 39
1.5. О путях проникновения заимствований и их освоении в языке 43
Выводы 48
ГЛАВА II. Иноязычная лексика в смоленском диалекте конца XVI-XVIII 53
1.1. Названия лиц по административной должности, служебным функциям, социальному положению 56
1.2. Слова, обозначающие понятия, связанные с организацией государственного управления, явлениями и событиями общественной жизни края 67
1.3. Профессионально-производственная лексика 83
1.3.1. Названия профессий 83
1.3.2. Названия хозяйственных и промышленных объектов 92
1.4. Названия денежных единиц 99
1.5. Лексика, связанная со счетом и измерением 101
1.5.1. Единицы измерения земельных площадей и обозначение земельных владений 101
1.5.2. Меры жидкости и сыпучих веществ 111
1.5.3. Общие единицы измерения 118
Раздел П. Бытовая лексика 122
II. 1. Названия тканей 122
II.2. Лексика одежды, головных уборов и украшений 136
II.2.1. Названия одежды и ее элементов 138
II.2.2. Названия головных уборов 147
II.2.3. Названия украшений 150
Лексика, называющая предметы домашнего обихода 155
Названия посуды и другой хозяйственной утвари 155
Названия предметов хозяйственного обихода 160
Названия хозяйственных построек и их частей 164
Выводы 170
Заключение. 179
Приложение 187
Библиография
- Из истории Смоленского края и смоленского шляхетства
- Слова, обозначающие понятия, связанные с организацией государственного управления, явлениями и событиями общественной жизни края
- Лексика одежды, головных уборов и украшений
- Названия предметов хозяйственного обихода
Из истории Смоленского края и смоленского шляхетства
Проблема языковых контактов и заимствований - одна из центральных историко-лексикологических проблем для русского языка периода становления его как языка нации. Она рассматривается в нескольких аспектах: во-первых, в связи с тем, что иноязычная лексика занимала в означенную эпоху важное место в формировании научной терминологии - одно из направлений в изучении заимствований посвящено именно специальному рассмотрению складывающихся терминосистем. Во-вторых, многие заимствования со временем прочно вошли в состав национального русского литературного языка, причем в его активный запас, и целый ряд работ рассматривает комплекс вопросов, связанных с вхождением и закреплением иноязычной лексики в словарный состав: из какого языка и каким путем пришла та или иная лексема в русский язык, как она осваивалась, когда закрепилась в лексико-семантической системе, с каким значением и пр.2 И, наконец, в третьих, одним из направлений в исследовании заимствований, причем наименее разработанным и наиболее, на наш взгляд, перспективным, является изучение заимствований в региональных лексико-семантических системах периода формирования национального русского литературного языка, ибо складывающаяся система русского литературного языка состояла как бы из отдельных локальных подсистем, многие из которых сыграли весьма значительную роль в становлении общенациональных лексических норм, в том числе и в процессе усвоения литературным языком заимствованной лексики.
Вопрос о роли заимствований особенно остро стоит в отношении литературного языка второй половины XVII в. Это эпоха значительно усиливающихся связей (экономических, военных, культурных) России с Западной Европой, особенно с Польшей, которую по установившейся традиции считают, и не без основания, не только источником полонизмов в русском языке, но и основной посредницей в передаче неславянской лексики, прежде всего латинской (Иссерлин 1961: 25).
Обычно заимствовались те слова, которые обозначали явления, уже ставшие обыденными, вошедшими в жизнь Московской Руси (например, обозначения воинских званий: генерал, капитан, солдат и др.).1 Кроме того, часть заимствований имела лишь свою, специфическую область распространения - это слова, имевшие хождение в Польше, в Юго-Западной Руси, обычно обозначавшие явления в жизни этих регионов или встречавшиеся в документах, связанных с этими странами. В приказной среде, особенно в Посольском приказе, такие слова были хорошо известны и потому довольно легко проникали в письменность и не только «приказную», но вышедшую из той же среды. Таковы слова аренда, клейноты, привилей, реестр, сенат, сенатор, школа и др.
Однако, по мнению Е.И.Иссерлин, процесс обогащения лексики иноязычными словами в XVII в. шел медленно и трудно; имело место определенное языковое «сопротивление» новым лексемам - им отыскивались русские синонимы, соответствия (1961: 31).
В.М.Тамань, исследовавшая заимствования в русский язык конца XVI-XVII вв., вообще отрицает влияние западноевропейской лексики и считает, что те ученые XIX в., которые большое значение придавали разного рода влияниям западноевропейской культуры, были представителями буржуазной науки, которая «стремилась во всем установить зависимость в развитии русской культуры, следовательно и языка, от тех направлений и течений, какие были характерны для Западной Европы. Эти неправильные тенденции в известной мере вкоренились в русскую и польскую лингвистическую науку, распространились в научной среде и по традиции дожили до наших дней» (имеются в виду работы Я.К.Грота, А.И.Соболевского, И.А.Шляпкина, А.Н.Пыжина, С.Ф.Платонова, А.Брюкнера и др.) (1953: 4-5).
В.М.Тамань считает, что преувеличено значение Польши и как посредника в усвоении заимствований, и как источника, ибо XVII в. для Польши - время упадка в развитии как экономическом, так и культурном (там же: 9).
По ее мнению, наличие полонизмов типично только для языка Юго-Западной Руси. Обычно используется заимствованная лексика при описании поляков и там, где пишется текст для поляков (желныри «польские воины», одеты поляки в збрую «военное снаряжение», их военные части - роты, командуют соединениями ротмистры и пр.) (там же: 16).
Таким образом, как считает автор, число полонизмов в русском языке незначительно: это те, у которых нет эквивалентных параллелей - гетман, збруя, иезуит, корона, костел, пан, рота, ротмистр, рыцарство. До XVIII в. дошли лексемы лист «грамота, письмо», доступать, послуга, прирожение и некоторые другие.
Слова, обозначающие понятия, связанные с организацией государственного управления, явлениями и событиями общественной жизни края
В старобелорусских актах лавникъ - «член магистрата, заседатель» (Булыко 1980:25). В смоленских документах XVII - XVIII вв. отличаем и дериваты: лавнитство «округ», лавничество «округ» (РИС: 128). Как видим, слово и его производные, пришедшие из польского языка, были активными в составе административной лексики, ибо обозначали новое, выборное по польскому образцу административное лицо и новое административное деление края.
Судя по материалам СлРЯ XI - XVII вв., слова лавник «должностное лицо в округе (лавничестве)», лавничество, лавнитство «судебно-административный округ в составе уезда, волости (в Юго-Западной Руси)» были территориально ограниченным означенным регионом и активно бытовали именно в XVII в. (хотя слово лавникъ в «Польских делах» засвидетельствовано уже в 1563 г.); есть в словаре и смоленские примеры, но более поздние - конца XVII в (8:157). Слово лавник «заседатель в суде» с пометой «старое» фиксирует Даль (11:231). Позже оно ушло из языка -современные лексикографические источники (в том числе и ССГ) его не отмечают. ЛАНДРАТЪ «должностное лицо». А отписка та составлена ландрату Ивану Михайловичу Нечаеву. ОСАГ, ф.532, 114, л.6, 1658г. (Ср. старопольск. landrat немецк. Lantrait).
Слово ландрат было заимствованием мало распространенным, ибо СлРЯ XI-XVII вв. его не отмечает вовсе, а в наших материалах оно единично. Даль указывает, что ландрат - член ландратскои коллегии - в Лифляндии и Эстландии (то есть в Прибалтике), член земской думы и управления дворянским делами (1:236). Скорее всего, должностное лицо ландрат было как-то связано с делами ландратскои канцелярии (см. фонд 876/1 - Вельская ландратская канцелярия), возможно, возглавляло ее. В настоящее время смоленские говоры не сохранили лексему по вполне объективным причинам - с изменениями административного устройства края слово ушло из языка. В литературном языке ландрат - 1) законодательное собрание в некоторых районах Швеции, 2) главный правительственный чиновник округа в некоторых землях монархической Германии (БАС, 6:54). Как видим, лексема может быть использована только для описания нерусской действительности.
МАРШАЛОКЪ «лицо, имеющее чин» ...маршалокъ Федоръ Урбанский... Историко-юридические материалы, т.1, №73, с. 141, 1660г.; ... маршалка ...старосты Франциска Далмата... Там же, т.Ш, №1, с.223, 1648г. и др1. (Ср. старопольск. marszatek (SSt, IV: 163) немецк. Marschalc).
Материалы СлРЯ XI - XVII вв. засвидетельствовали различные варианты слова: маршалокъ, маршалкъ, моршалокъ, моршалко - это, безусловно, связано с тем, что писцам оно было непривычно и они отражали в документах его произношение. Лексема маршалокъ имела несколько значений («высший чин при дворах некоторых европейских королей», «лицо, имевшее орден», «лицо,
Слово маршалокъ «чин» известно смоленским памятником еще с конца XV в.; мы находим его в материалах Литовский метрики, относящихся к Смоленскому краю, когда он входил в состав Великого княжества Литовского: смоленский маршалокъ Богданъ Олътуфьевичъ (РИБ-27,1, кн.4, 127, конец XV в.); маршалокъ панъ Литаворъ (РИБ-27, кн.5, 162, 1498 г.) и др. имевшее это звание»). Наиболее употребительно слово было в тех текстах, где речь шла о польских, литовских и немецких высших чинах и людях, имевших эти чины (9:32; КДРС). В дальнейшем семантика слова маршалокъ несколько меняется. Так, у Даля - это шафер на свадьбах или главный распорядитель (1:301). В современных смоленских говорах известно слово маршалка «подруга невесты на свадьбе» (отмечается переосмысление рода) (ССГ, 6:80).
Слово маршалокъ «лицо, имевшее чин; сановник; уездный руководитель дворянства» засвидетельствовано в старобелорусском языке (Булыко 1980:31). В словаре Носовича это «предводитель дворянства» (1870:281). Возможно, и на Смоленщине заимствованное слово обозначало высший дворянский чин, ибо при рассмотрении образования фамилии МАРШАЛКОВ (Королева 1996:86) отмечена первая ее фиксация именно для сына уездного предводителя дворянства (по материалам словаря Н.М. Тупикова, вяземский текст).
В старопольком marszalek «предводитель дворянства, председатель» (Брандт). МЕЩАНИНЪ «горожанинъ» роспись... мещаниномъ и всяким жилецкимъ людямъ (Вишневский, с.27,1671г.); Иказакомъ... также мещаномъ войтомъ лавникамъ и всемъ подданнымъ. Историко-юридические материалы, т.ХХІІ, №85, с.236, 1627г. (ср. старопольск. mieszczanin «горожанин» (Брандт); старобелорусск. мещанинъ, месчанинъ (Булыко)).
Слово было широко распространено в Московском государстве XVI-XVII вв., но со значением «житель посада, слободы» (СлРЯ XI-XVII вв., 9:143-144). Со значением же «горожанин» лексика была активна с конца XV в., судя по материалам того же СлРЯ XI-XVII вв. и его Картотеки, в западнорусских, западнославянских и литовских городах (город-м сто): А въ Смоленску встретили великую княжну князь Олександръ Отокста, да Юрьи Зиновьевъ... а съ ними всі) люди смолняне, боаре и м счяне. Польские дела, I, 183, 1493г. (там же). Как видим, в Смоленском крае слово бытовало именно с западным значением1.
Далее при вхождении в словарный состав национального русского литературного языка слово мещанин (мещанка) приобрело как бы совмещение двух рассмотренных выше значений: у Даля, например, мещанинъ «горожанин низшего разряда, состоящий в подушном окладе и подлежащий солдатству; к числу мещан принадлежат также и ремесленники, не записанные в купечество» (1:373). На Смоленщине же в XVII в. образовалось даже особое сословие мещан-помещиков. Это были, как пишет С.П.Писарев, выходцы из Польши, которые, переехав в Смоленск после вхождения его в состав Речи Посполитой, получили бесплатно земли, освобождались от податей и селились в крепости, для чего даже проводилась перепланировка улиц (1898:46-47).
В настоящее время слово мещанин «лицо, принадлежащее к мещанству, мещанскому сословию»,- историзм, но в переносном значении - «человек с мелкособственническими интересами, узким кругозором, обыватель» - широко употребительно (МАС-2, II, 265)2.
Лексика одежды, головных уборов и украшений
АГАЖАНТЫ «длинные женские манжеты с кружевами». ... Агажанты затканые з блондами серебреными ... ГАСО, ф. 114/1, 1, 1, 1754г. (РИС:22) Слово агажанты определила Е.Н.Борисова (РИС, с. 22). Это позднее заимствование из польского, куда оно пришло из французского. В русском языке лексема не закрепилась. БАСАМАНЪ (пасаманъ, пасаманка) «тесьма для отделки одежды». ...тритцать досок басаману. РГАДА, ф. 145/1, ч.1, 134об., 1673-1696гг.; ...три доски пасаману гарусного. РГАДА, ф. 145/1,12, ч. 1,286об., 1673-1696гг., ...да пасаманки две доски... Там же. (ср. старопольск. basaman, pasaman (Карлович)). Как видим, польское [Ь] и [р] отразились в фонетических вариантах слова1.
В старобелорусском языке бытовали лексемы пасаман, пасаманик, басаман (Марченко 1964:309). Староукраинское басаманъ (сподница ... кругомъ въ три ряда борщевими басаманами обложена) засвидетельствовал Е.Тимченко. В Словаре Б.Гринченко отмечена и форма пасаманъ «тесьма». В русских говорах, в том числе и смоленских, слова (б)пасаман(ка) не сохранились. БИСЕР «бисер». ... бисеру на украшенье ... купилъ ей. СИМ, 8802, 1792-1796гг. Только со второй половины XVII в. фиксирует СлРЯ XI-XVII вв. слово с этим значением (1:186). В древнерусском языке оно было известно с значением «жемчуг» как заимствование через тюркский из арабского busra «поддельный жемчуг, стеклярус» (Фасмер, 1:168). Рассматриваемое значение появилось у слова бисер в народно-разговорном языке периода формирования лексических норм и закрепилось в составе лексики литературного языка (БАС, 1:460); впервые оно лексикографировано в Словаре Академии Российской. В настоящее время бисер «жемчуг» - слово церковное и устаревшее (БАС).
БЛОНДЫ «женские украшения». См. пример агажанты.
У Даля блонда или блонды «шелковое кружево» дано как слово французское и без помет (1:99). Нигде в настоящее время на русской территории блонды «украшиние» не засвидетельствовано.
ЖИЧКА «цветная шерстяная пряжа». ...явил... десять штукъ жичекъ ... РГАДА, ф.829/1, 1672, л. 14, 1695г.
Жичка «шерстяная нитка» в XVIII веке известно староукраинским памятникам письменности (Гринченко, Тимченко). Слово жичковый засвидетелствовал СККотков в курских источниках XVIII в. (1970:178). В.И.Хитрова отметила прилагательное жичный «красный» в воронежских документах XVII века (1972).
Жичный, жичаный, жичковый встречаются в южновеликорусских актовых материалах (хотя само слово жичка отсутствует) (СлРЯ XI-XVII вв., 5:120).
У Даля жица (нижегородское, архангельское), жицка, жичка (пермское, сибирское, пензенское, курское) - «цветная шерстяная пряжа, гарус, особенно красный» (1:545). Жичка «красная шерстяная нитка» сохраняется в современных смоленских говорах начала XX века (Добровольский 1914:225). Сейчас на Смоленщине жичка «разноцветная шерстяная нитка, пряжа высокого качества», «тканая узорчатая ленточка (или пояс) для чепца, украшенная бисером» (ССГ, 4:26).
В белорусских полесских говорах распространены формы жышка, жыжка, жичка в значении «узкая шерстяная леточка, которой затягивают ворот рубашки» (Маслова 1956). Исходным для всех вариантов лексемы следует считать польское zyczka «красная шерстяная нитка, ленточка» (Карлович).
В современных русских народных говорах жичка известно с разными, но общими значениями: «цветные нитки, пряжа», «суровая нитка», «ленточка из цветной пряжи» (Пенза, Сибирь, Нижний Новгород, Архангельск, Курск, Пермь); однако слово устаревает, что видно из ссылок на источники - во многих случаях это XIX век: например, Пермь засвидетельствована под 1850 г. идр.(СРНГ,9:201).
ЗАНИЗКИ «украшение для волос». Покрали пожитковъ ... занизакъ косныхъ 15 шнурковъ. РГАДА, ф. 763/1, 23,41, 1761г. (РИС:91)
Общерусский синоним рассматриваемого узколокального занизки (его нет в СлРЯ XI-XVII вв.) - пронизки (САР-1).
Даль фиксирует занизки «пронизи, особенно корольки» как западное (1:609). В Опыте 1852 г. занизки «корольки на шее у крестьянок» дано как смоленское слово. Бытует оно в значении «простенькие бусы» в современных брянских говорах.
Сегодня занизки «бусы» известно современным белорусским говорам, по-прежнему активно в современных смоленских говорах (ССГ, 4:94), а также в говорах Западной Брянщины, соседнего со Смоленским региона (СРНГ, 10:278).
КЛЕЙНОТЫ «драгоценности». Побравшы зъ собою въ золоте и клейнотахъ натрыдцать тысячей золотыхъ. ДАЮЗ, III, 137,1648г.
Слово, безусловно, полонизм рассматриваемой эпохи. О.М.Галай в старобелорусской письменности фиксирует форму клейноть, отмечая ее немецкое происхождение и заимствование через старопольский (1977:5). Нигде в настоящее время на русской территории лексема клейноты не засвидетельствована.
Названия предметов хозяйственного обихода
Заимствованная лексика общерусского характера в смоленском диалекте прошлого нередко фиксируется ранее, чем на других русских территориях. Анализ нашего фактического материала общерусского характера позволяет внести некоторые коррективы не только в данные Словаря Фасмера, но и в данные Словаря русского языка XI-XVII вв. (см. историю слов бунт «связка, кипа, пачка», мещанин «горожанин», флагдук «ткань, полотно», фурман «возница» и др.). Этот факт, несомненно, еще раз подчеркивает значимость западных русских территорий (в частности, Смоленщины) и их говоров в усвоении и распространении западноевропейских заимствований, в закреплении их в словарном составе формирующегося национального русского языка. Нами также обнаружены диалектизмы-заимствования, не представленные в Словаре русского языка XI-XVII вв. и его картотеке (атамин «название ткани», кармазим «кармазин», облик «документ, вексель», олкер «пристройка», тузинка (тузинок) «род сукна» и т.д.).
Значительная часть иноязычной лексики входила в словарный состав смоленского диалекта устным путем, вследствие чего фактический облик слов претерпевал изменения и приводил к образованию вариантов (например, для слов гарнец, кварта и др.). Органическое же вхождение иноязычной лексики в речь жителей Смоленского края и ее активное бытование в регионе помимо того, что способствовало общему усвоению той или иной лексемы, приводило также к появлению многочисленных дериватов. Этот факт, несомненно, имел и обратную связь: слово и его родственное окружение прочно осваивалось и сохранялось в диалекте. Многие заимствования рассматриваемой эпохи (около 60 %) до сих пор имеют место в словарном составе современных смоленских говоров, причем иногда с сохранением семантической структуры лексемы прошлого (крали, кральки «бусы», талерка «тарелка», хустка «платок», шкатуна, шкатунка «шкатулка» и др.), иногда с ее изменениями (сужение значения - грунт «огород», келих, келишек «рюмка», пляц «полоска земли на огороде, засеянная одной культурой», рада «совет» и пр.; расширение значения - застенок «небольшой участок земли, катанка «длинный зипун», кварта «кружка любого размера» и т.п.). Еще раз подчеркнем, что уже при вхождении иноязычной лексики в лексико-семантическую систему смоленского диалекта многие слова меняли свое значение по отношению к значению в языке-источнике и языке-передатчике (расширение семантики, сужение семантики, появление нового значения); в дальнейшем семантика определенной части заимствований претерпевает еще большие изменения, вызванные самыми разнообразными языковыми и внеязыковыми факторами (например, изменением моды, системы землепользования и пр.).
Ареалы некоторой части локализмов-заимствований в ХІХ-ХХ вв. расширились, как об этом свидетельствуют областные словари и их картотеки (см., например, ареалы слов крамарь «лавочник», кушнер «скорняк», маетность «имение, поместье, имущество, собственность»). По всей видимости, этому способствовали в какой-то мере серьезные миграционные процессы среди населения Смоленского края, связанные с его сложными историческими судьбами. Не исключено, однако, что в исследуемую эпоху ареалы могли быть шире, так как далеко не весь региональный исторический материал введен в научный оборот. Безусловно, смоленский диалект сыграл весьма значительную роль в распространении заимствований в другие русские регионы.
Часть лексем по-прежнему активна на территории Смоленщины и Белоруси (либо войдя в состав белорусского литературного языка, либо сохраняясь в его говорах), что свидетельствует не только об исторической общности смолян и белорусов, но и об их языковой и культурной близости и в настоящее время (белорусское литературное кварта «кружка» - смоленское кварта «кружка любого размера»; белорусское ковнер «воротник» -смоленское ковнер (ковмерь) «воротник», белорусское магерка «белая войлочная шляпа» - смоленское магерка «белая войлочная шапка с тульей и без полей» и т.п.).
В связи с этим нам хотелось бы сделать одно предположение, которое не развивается в нашем исследовании, но на которое мы обращаем внимание: это может и должно стать предметом будущих научных изысканий.
Территориальная общность, начиная со времен существования Смоленско-Полоцкого княжества, Смоленского края и белорусского региона (в их современных границах, которые менялись вплоть до 30-х годов XX столетия) позволяет говорить также об относительной общности исторических источников, в первую очередь - памятников деловой письмености. Следовательно, актовые материалы, которые белорусские историки языка считают старобелорусскими, в определенной части могут быть отнесены и к смоленским, так как многие населенные пункты, даже такие крупные, как Орша, Витебск, Кричев, Горки и др., в тот или иной период времени входили в разные территориальные объединения. Безусловно, это требует серьезных исторических доказательств, однако при отыскании таковых приведет к обнаружению немалого пласта общих заимствований и локализмов-заимствований, пришедших в Смоленский край еще ранее, чем определено ныне. Таким образом, это еще более усиливает значимость смоленского диалекта прошлого в усвоении русским языком западноевропейских заимствований. Определенное подтверждение мы нашли уже в пересмотре документов из Литовской метрики, часть которых прямо или косвенно указывает на смоленское происхождение, хотя до последнего времени тексты в основном использовались лишь белорусскими и литовскими историками языка. Так, мы отметили в нашем исследовании ряд заимствований, пришедших в смоленских диалект уже в конце XV - начале XVI вв. (войт «староста», марша л ок «чин», райца «судья» и др.). Достаточно веским подтверждением нашей мысли могут служить классические труды академика Е.Ф.Карского, в частности, его библиографический очерк «К вопросу о разработке старого западно-русского языка» (Вильна, 1893), где он прямо пишет о серьезной языковой общности говоров Смоленщины и части белорусских территорий (Витебской, Могилевской, Полоцкой и некоторых других), подчеркивает общность памятников письмености прошлого (XTV-XVII вв.) для этих земель (ее. 7, 14, 16 и др.). Правда, ученый склонен считать смоленские территории белорусскими в дальнейшем, но это вопрос отчасти политический и не входит в нашу компетенцию.
В диссертационном исследовании анализируется заимствованая предметная лексика двух больших разрядов: общественно-экономическая и бытовая, - ибо именно в этих функциональных сферах наиболее ярко нашли отражение изменения, связанные с реорганизацией Смоленского края описываемого периода и притоком в словарный состав его диалекта этого времени значительного числа иноязычных лексем западноевропейского происхождения. Рамки работы не позволили нам обратить внимание на заимствования в других группах, охватывающих всестороннюю жизнь и деятельность смолян, в частности, военную лексику, религиозную (заимствования в этой области связаны с приходом в край католиков и распространением католической веры среди высших социальных слоев региона), научную и др., однако в некоторых наших публикациях мы обращали внимание и на заимствования из названных сфер. В дальнейшем подробное описание не охваченной в настоящем исследовании иноязычной лексики позволит всесторонне рассмотреть лексико-семантическую систему смоленского диалекта периода формирования общерусских лексических норм. Хотя следует еще раз подчеркнуть, что и приведенный в нашей работе фактический материал не оставляет сомнений в значительной роли западных русских диалектов в процессе заимствований из западноевропейских языков.
Можно по-разному оценивать роль иноязычной лексики в развитии лексико-семантической системы смоленских говоров прошлого и настоящего, однако нельзя не согласиться с главным фактом: пришедшие лексемы заметно пополнили в словарном составе почти все семантические звенья, серьезно обогатив речь жителей региона.
Анализ фактического материала диссертации позволяет укрепить позиции тех историков языка, которые не отрицают роли Польши и польского языка в усвоении западноевропейских заимствований, в какой-то мере показать лингвистическую несостоятельность заключений, подобных следующему: «Можно утверждать, что в отношении русских лексических заимствований значение польского языка, как источника заимствований, бьшо весьма преувеличено» (Тамань 1953:7).
