Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Понятийно-терминологический аппарат исследования .16
1.1. Исходные понятия 16
1.2. Когнитивный анализ прагматических контекстов .. 21
1.3. Фреймовая коммуникация и провокация как феномен 28
Выводы по главе I .34
ГЛАВА II. Диалоги ершалаимских глав: фреймовая коммуникация в аспекте интерпретации намерений .36
2.1. Диалог Пилата и Иешуа 36
2.2. Диалог Пилата и Каифы .53
2.3. Диалоги Пилата и Афрания 65
Выводы по главе II .100
Глава III. Мотив как запуск инерционного механизма коммуникации .104
3.1. Провокатор в пространстве фреймовой коммуникации 104
3.2. Образцовая провокация на Патриарших прудах 105
3. Коммуникативный сбой: примеры неудачных провокаций . 135
Выводы по главе III 144
Глава IV. Аутопрогноз во фреймовой коммуникации 146
Выводы по главе iv 167
Заключение 169
Библиографический список
- Когнитивный анализ прагматических контекстов
- Диалог Пилата и Каифы
- Образцовая провокация на Патриарших прудах
- Коммуникативный сбой: примеры неудачных провокаций
Когнитивный анализ прагматических контекстов
Работая над литературой для романа «Мастер и Маргарита», Булгаков делал выписки. Эти выписки сохранились. В конце самой первой черновой тетради романа — примерно 15 полностью сохранившихся листов, озаглавленных так: «Материалы». Эти листы заполнялись уже в процессе работы над романом. В тетради, датированной 1938-1939 годами и относящейся к последнему периоду работы над романом, ряд выписок: из «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона, из «Жизни Иисуса» Э.Ренана, из «Жизни Иисуса Христа» Ф.В. Фаррара, из «Истории евреев» Генриха Гретца, Тацит на французском языке, Тацит на латинском языке [Яновская, 1983, 249]. Определить источник в каждом случае несложно: писатель делает четкие отсылки, вплоть до указания страниц. В последние годы работы над романом Булгаков расширяет библиографический охват материалов. Выписки из книги «Жизнь Иисуса» Д.-Ф. Штрауса — одного из основоположников рационалистической критики евангелий, объявившего евангелия мифом, но верившего в историческое существование Иисуса. И выписки из книги «Миф о Христе» Артура Древса, представителя «мифологической школы», утверждавшего, что в христианском учении все, включая жизнь Иисуса, — не более как миф [Яновская, 1983, 251].
Две книги – «Жизнь Иисуса» Э.Ренана и «Жизнь Иисуса Христа» Ф.В. Фаррара – как свидетельствуют рукописи Булгакова, под рукой у писателя все двенадцать лет его работы над «древними» главами романа «Мастер и Маргарита». Он открывал для себя все новые источники, но к этим возвращался неизменно [Яновская, 1983, 250].
М.А. Булгакова Ренан, по-видимому, привлекал самим характером своей критики евангелий. Привлекал прекрасным знанием источников (например, Талмуда) и еще достоинством, которого многие другие солидные авторы не имели: Эрнест Ренан путешествовал по описанным им местам, посетил Сирию, Ливан, Палестину, прошел пешком по дорогам Галилеи, его книга «Жизнь Иисуса» в основном была написана там. Фаррар –богослов, он, по-видимому, привлекал Булгакова конкретностью описаний и «красочностью» зрения: именно здесь М.А. Булгаков нашел «полосатую» ткань, которой крыли свои шатры богомольцы; описание Гефсимании в лунную ночь. Фаррар уверял, что посетил «эту местность» «в это именно время и в тот самый час ночи» [Яновская, 1983, 253].
В «Материалах» М.А. Булгакова множество страниц с заглавием «О дьяволе». Здесь выписки из энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона из статей «Диавол», «Демон», «Демонология», «Демономания», «Шабаш ведьм» и других. Выписки из книги М. А. Орлова «История сношений человека с дьяволом», в которой описаны представления и обрядовые подробности, связанные с верованиями в дьявола, ведьм, и колдунов [Яновская, 1983, 249].
В романе Булгакова имя «Воланд» становится единственным именем сатаны, и не литературным, а подлинным. Роман Булгакова — не аллегория и не детектив. Здесь ничего не нужно разгадывать и расшифровывать. Догадка поражает читателя в тот самый момент, когда Воланд появляется на Патриарших, и уже к концу первой главы эта догадка сменяется уверенностью. Когда Мастер объясняет Ивану (в главе 13-й): «Вчера на Патриарших вы встретились с сатаной», — читатель уже давно все знает. Воланд в романе «Мастер и Маргарита» должен восприниматься как реальность [Яновская, 1983, 275]. «Образы Мефистофеля Иоганна Вольфганга Гёте, Мефистофеля Шарля
Гуно, Мефистофеля Шаляпина, Мефистофеля Антокольского играют в романе служебную роль: они проступают как бы ликами, в которых Воланд уже являлся искусству; мгновениями его существования в прошлом; свидетельствами свиданий с ним. Свидетельствами, впрочем, несовершенными и, в интерпретации Булгакова, неточными. Ибо фактически ни на кого из своих литературных предшественников булгаковский Воланд не похож» [Яновская, 1983, 275]. В своих мемуарах друг М.А. Булгакова Сергей Ермолинский подчеркивает, что писатель «категорически отмахивался от всех возможных "прототипов"»: «Не хочу давать повода любителям разыскивать прототипы ... . А у Воланда никаких прототипов нет. Очень прошу тебя, имей это в виду» [Ермолинский, 2002, 112]. Диалоги в романе «Мастер и Маргарита» в высшей степени насыщены теми нюансами интенционально и мотивационно осложнённой коммуникации, которые, в первую очередь, рассматриваются в данном исследовании. Разработанность и детальность диалогов обусловлена уровнем мастерства избранного автора. Вместе с тем целый ряд вопросов, связанных с провокацией как коммуникативным феноменом, был проанализирован на примере диалогов с Воландом. С учётом особенностей этого персонажа можно априори утверждать, что он гениальный провокатор, владеющий всеми секретами известных коммуникативных стратегий. А это, в свою очередь, обусловливает надёжность собранных в нашем случае наблюдений.
Цель данного исследования – разработать алгоритмы реализации фреймов в аспектах интерпретации намерений коммуникантов, мотивации коммуникативного процесса (в частности, в случаях провокации) и аутопрогноза в ходе коммуникации.
В соответствии с целью исследования решались следующие задачи исследования. 1. Отбор актуальных терминов, необходимых для проведения исследования; описание терминологического аппарата исследования. 2. Отбор из текста романа диалогов и полилогов (путем сплошной выборки), формирование картотеки исследования. 3. Выбор из картотеки исследования интенционально и мотивационно осложнённых образцов коммуникации. 4. Классификация выбранных текстовых образцов по наличию в них а) скрытых интенций собеседников; б) элементов провокации; в) эксплицированного результата аутопрогноза. 5. Анализ образцов в пределах каждой выборки в аспекте особенностей функционирования вербальных и невербальных компонентов, их конситуативной семантики, грамматической семантики, фреймовой структуры и собственно коммуникации в пределах фрейма. 6. Обобщение результатов проведенного анализа и разработка алгоритмов а) интерпретации скрытых намерений говорящего; б) механизма провокации; в) аутопрогноза. 7. Подведение итогов исследования, формулировка окончательных выводов исследования. Ход решения задач исследования отражён в композиции данного сочинения.
Диалог Пилата и Каифы
При переводе данной предикативной части в реальную модальность видно, как меняется категоричность сообщаемого. Если в первом случае предложение имеет семантику предположения (информация требует подтверждения), то во втором – говорящий сообщает известный уже случившийся факт (подтверждения не требуется). Таким образом, первый вариант построения высказывания предполагает имплицитный запрос информации, а второй – передачу информации. Для Пилата важна не констатация факта как такового, ему необходимо спросить собеседника. Использование формы ирреальной модальности позволяет косвенно задать вопрос без привлечения к нему лишнего внимания.
Третья предикативная часть – что так радушно принял у себя этого безумного философа – тоже содержит завуалированную информацию. Выражение «принял радушно» в данном случае представляет собой стилистический прием иронии. «Принял радушно», то есть «предал», «выдал свидетелям» – это своего рода эвфемистическая замена. Прямо не названы и оба объекта обсуждения: Иешуа и Иуда. Пилат использует перифразу «безумный философ» вместо прямой номинации Иешуа и местоименную замену «он» для указания на Иуду. Кстати, имя Иуды на протяжении всего разговора употреблено Пилатом только дважды, Афранием – ни разу. Первое употребление – в начале разговора для представления «темы» обсуждения, второе – в приказании прокуратора «принять меры к охране Иуды из Кириафа». Вместо имени собеседники чаще всего используют местоименную замену «он», а также перифразы «человек из Кириафа», «старик из Кириафа», «меняла».
Пилат с улыбкой замечает: «Ах, жадный старик из Кириафа. Ведь он старик?». Прокуратору известно, что Иуда молод из разговора с Иешуа на допросе. Задавая этот вопрос, Пилат преследует несколько целей: 1) скрыть истинную информацию от возможных третьих лиц (на протяжении почти всего разговора нет прямой номинации Иуды, значит, у случайно подслушавшего может сложиться совершенно противоположный образ обсуждаемого лица); 2) проверить внимательность Афрания: не пропускает ли начальник тайной службы даже самых незначительных (полуироничных) реплик собеседника; 3) проверить честность Афрания: готов ли он предоставлять исключительно истинную информацию, даже если она будет идти вразрез со сведениями прокуратора. Необходимость еще раз убедиться в том, что он доверяет дело правильному лицу, исходит, скорее, из подсознания прокуратора. Пилат, поместивший всю свою привязанность в собаку, не доверяет людям. Сейчас же ему необходимо решиться доверить начальнику тайной службы дело государственного масштаба.
Ответ Афрания начинается с комплимента: «прокуратор никогда не ошибается, но на сей раз ошибся. Человек из Кириафа – молодой человек». Срабатывает всё та же прагматическая маска Афрания – демонстрация вежливости, добродушия и открытости перед собеседником.
Такой ответ полностью удовлетворяет Пилата. Прокуратор делает вид, что выражает удивление восклицанием «Скажите!», и просит дать характеристику Иуды. Пилату необходимо узнать мотив преступления Иуды, чтобы потом с опорой на него выстроить план мести. В своих вопросах прокуратора интересует не характеристика как таковая, а причина, побудившая Иуду пойти на преступление. Короткие, порой односложные, вопросы Пилата содержат в себе имплицитную составляющую, которая может быть развернута следующим образом: - Фанатик? (Убийство на религиозной почве?) - О нет, прокуратор. - Так. А еще что-нибудь? (Что же тогда могло послужить причиной?) - Очень красив. - А еще? Имеет, может быть, какую-нибудь страсть? (Влюблен? Убийство из-за любви?) - Трудно знать так уж точно всех в этом громадном городе, прокуратор…
Последняя реплика Пилата (вопрос о страсти) подразумевает наличие возлюбленной. Это реакция на предыдущую реплику Афрания «Очень красив». По сюжету романа одна из причин, побудивших Иуду пойти на преступление, это тайная привязанность к Низе. Иуде нужны были деньги, чтобы увезти ее от мужа из Иудеи. Афраний знает об этом, но намеренно умалчивает, так как Низа является его тайным агентом.
Пилат понимает, что уход Афрания от ответа вовсе не признак неосведомленности. Поэтому прокуратор с целью заставить начальника тайной службы дать ответ делает ему очередной комплемент: «О нет, нет, Афраний! Не преуменьшайте своих заслуг». Афранию требуется некоторое время, чтобы дать «удобный» для обеих сторон ответ, поэтому он вынужден сделать небольшую паузу прежде, чем ответить, что у Иуды только одна страсть – страсть к деньгам. В данном случае происходит «игра» с использованием многозначности лексемы «страсть». Пилат имеет в виду страсть как «сильное чувственное влечение» (это обусловлено контекстуальным окружением). В полной рукописной редакции романа эта лексема не приобретает каких-либо дополнительных значений: на вопрос прокуратора о страсти Афраний отвечает: «Влюблен». В окончательной редакции помимо первого значения, у лексемы «страсть» реализуется еще одно – «пристрастие к чему-либо». Именно в этом смысле употребляет данную номинацию Афраний, отвечая на вопрос. Таким образом, в диалоге происходит обыгрывание многозначной лексемы.
Образцовая провокация на Патриарших прудах
Во время разговора каждый участник коммуникации прогнозирует речевое поведение не только партнера, но и самого себя: как ответить и что ответить, чтобы добиться успешной коммуникации и достичь желаемой цели в разговоре. С одной стороны, участник диалога прогнозирует собеседника – считывает и интерпретирует его намерение. С другой стороны, коммуникант прогнозирует собственное речевое поведения. Такое "самопрогнозирование" будем называть аутопрогнозом. В данном случае под аутопрогнозом понимается внутренний анализ собственных последующих реплик. Участники диалога продумывают, что ответить собеседнику, учитывая его статус, социальную роль, а также конситуацию, в которой разворачивается разговор.
Аутопрогноз имеет место в каждом диалоге и может в различной степени влиять на успех коммуникации. Умение правильно контролировать свое речевое поведение – не менее важный компонент диалога, чем умение распознавать намерение собеседника. Так же, как и прогнозирование собеседника, процесс аутопрогнозирования облегчен в рамках конвенциональных фреймов, где заранее известны роли коммуникантов и их предполагаемое эталоном речевое поведение. В некоторых ситуациях аутопрогноз может играть решающую роль. Например, во время общения с психически неуравновешенным собеседником, человеком, имеющим психическое заболевание, а также человеком, находящимся в измененном состоянии сознания и не способным (частично или полностью) контролировать собственное поведение. 147 В романе "Мастер и Маргарита" примером профессионального аутопрогноза служит речевое поведение доктора Стравинского во время диалога с Иваном Бездомным. После встречи с Воландом на Патриарших Бездомный находится в измененном состоянии сознания – эвстрессе, сопровождаемом активно оборонительной моделью поведения (агрессией) [Синеокова, 2008, 59]. Данное состояние определяется следующими лингвистическими компонентами: - интонационно-фонетическими (злобный крик, разговор на повышенных тонах, грубый тон); - лексическими (угрозы, оскорбления в адрес собеседника); - синтаксическими (пропозиции, содержащие неприятные факты о собеседнике). Среди невербальных компонентов релевантными в состоянии эвстресса являются: - выражение лица, мимика (маска гнева, злобный, агрессивный взгляд); - жесты (сжатие кулаков, толчки, отталкивание, удары собеседника).
Итак, первостепенная задача доктора Стравинского – нейтрализовать или, по крайней мере, суметь взять под контроль агрессию Ивана. Без сомнений, как гениальный врач, Стравинский определил состояние прибывшего пациента и, опираясь на профессиональные знания, выстроил свою речь, направив весь диалог в нужное для себя русло. Доктор в данном случае прекрасно знает свою роль, заданную конвенциональным фреймом «Беседа с пациентом психиатрической клиники».
Первое, что предпринимает Стравинский, – это использует вежливый и в то же время заинтересованный в беседе тон. То есть интонационно влияет на собеседника. Вежливость Стравинского является не просто этикетной: она выполняет функцию коммуникативной тональности – "разговора на равных". Профессор разговаривает с Иваном как с равным себе по социальному статусу человеком – уважительно: "Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь неприятное?", "А почему вас, собственно, доставили к нам?", "Позвольте вас спросить, а почему вы пришли в ресторан в одном белье?". Иван, несмотря на всю свою нервную напряженность и эмоциональную возбужденность, чувствует учтивое отношение: "Слава те господи! Нашелся наконец хоть один нормальный среди идиотов, из которых первый - балбес и бездарность Сашка!".
Стоит отметить, что провокатор Воланд также использовал формулы вежливости для привлечения внимания собеседников. Однако они были направлены на Берлиоза и выполняли исключительно фатическую функцию: имея определенное положение в обществе, Берлиоз просто не смог отказать вежливому собеседнику в разговоре. На Ивана искусственная вежливость провокатора произвела отталкивающий эффект. Напротив, естественная вежливая манера Стравинского оказывается мотивирующим фактором того, чтобы коммуникация, как минимум, состоялась.
Следующее, что не позволяет себе Стравинский, – это эмоционально реагировать на высказывания Бездомного. Элиминирование эмоционального компонента – первостепенная задача профессора во время аутопрогноза. Пациент находится в состоянии сильного эмоционального возбуждения, поэтому профессионал исключает любые эмоций из своего речевого поведения, в том числе и эмоциональное согласие с собеседником (это могут быть любые фразы, типа "да что вы говорите!", "как интересно!", "не может быть!", "да ладно!?", "неужели?"), а также копирование эмоций собеседника. В том случае, когда человек находится в измененном состоянии сознания, его эмоции находятся на пределе, поэтому любой их катализатор (даже ожидаемый и желаемый самим собеседником) и любая эмоциональная поддержка только усугубят ситуацию.
Коммуникативный сбой: примеры неудачных провокаций
Наиболее важными для функционирования личности и для социального взаимодействия являются четыре системы: эмоциональная, перцептивная, когнитивная, моторная. Эти четыре системы совместно формируют основу уникального человеческого поведения.
Еще Ч. Дарвин заметил, что некоторые эмоции, в силу природы лежащих в их основе врожденных механизмов, организованы иерархически. Он же отмечал, что внимание может постепенно изменяться, переходя в удивление, а удивление – в леденящее изумление, напоминающее страх.
В начале 60-х годов ХХ столетия исследователь С. Томкинс доказал, что в этой иерархии (интерес, страх, ужас) градиент, вызывающий интерес, наименьший, а для ужаса - самый большой.
Эмоциональные проявления человека очень разнообразны: радость, горе, страх, гнев, удивление, грусть, тревога, восхищение, презрение и т.д. Мир эмоциональных переживаний пронизывает все стороны жизни: отношения с окружающими людьми, деятельность, общение и познание.
В опубликованной в 1872 г. книге «Выражение эмоций у человека и животных» Ч.Дарвин показал эволюционный путь развития эмоций. Сравнивая эмоциональные проявления у людей и животных, он сделал вывод о том, что выразительные движения человека, связанные с эмоциями, являются эволюционно значимыми и представляют собой рудименты ранее целесообразных реакций, выработанных в ходе борьбы за существование.
Американский психолог У.Джемс и датский анатом К.Г. Ланге выдвинули периферическую теорию эмоции, основанную на парадоксальной идее о том, что эмоции есть результат физиологических изменений в различных системах.
У. Кеннон и Ф.Бард одними из первых показали ограниченность теории Джемса-Ланге, предложив свою теорию эмоций, которая была названа таламической. Согласно этой теории, вегетативные изменения и мышечные реакции организма являются следствием переживания эмоций.
П.К. Анохин рассматривал эмоции как продукт эволюции, как приспособительный фактор в жизни животного мира. С его точки зрения,
эмоции важны для закрепления и стабилизации рационального поведения животных и человека. Положительные эмоции, возникающие при достижении цели, запоминаются и при соответствующей ситуации могут извлекаться из памяти для получения такого же полезного результата. Отрицательные эмоции уберегают от повторного совершения ошибок.
Интересную гипотезу о причинах появления эмоций выдвинул П.В.Симонов. Он утверждает, что эмоции появляются вследствие недостатка или избытка сведений, необходимых для удовлетворения потребности. Степень эмоционального напряжения определяется силой потребности и величиной дефицита информации, необходимой для достижения цели. В нормальной ситуации человек ориентирует свое поведение на сигналы высоковероятных событий, т.е. на то, что чаще встречалось в прошлом. Благодаря этому его поведение в большинстве случаев бывает адекватным и ведет к достижению цели.
Таким образом, эмоции - это особый класс психических процессов и состояний, представленный тремя слоями явлений: переживаемое чувство, вегетативные изменения и внешние проявления, выражающиеся общей экспрессией, мимикой, интонациями голоса.
Воля в научной психологии трактуется исследователями и как самостоятельный психический процесс, и как аспект большинства иных психических процессов и явлений, и как уникальная способность личности произвольно контролировать свое поведение. Сложность научного осмысления воли объясняется тем, что она тесно связана с предельно сложным психологическим явлением - сознанием - и выступает одним из его важнейших атрибутов. Будучи тесно связанным также и с мотивационной сферой личности, воля представляет собой особую произвольную форму активности человека.
К. Н. Корнилов понимает волю как способность преодолевать препятствия и доводить действие до намеченной цели.
В. И. Селиванов рассматривает волю как самостоятельный психический процесс наряду с познавательными процессами и эмоциями. Эти три сферы образуют треугольник, в центре которого он помещает потребности и мотивы. Одно из определений воли здесь связано с представлением об особой форме отражения, регулирующей действия человека в условиях намеренного преодоления препятствий.
Считая регулирующую функцию воли основной, В. И. Селиванов видит сущность регуляции в «мобилизации личностью своих психических и физических возможностей для преодоления трудностей и препятствий при совершении целенаправленных действий и поступков». В число функций воли он включает пуск и торможение действий, создание дополнительного к основной мотивации побуждения, изменение силы мотивов. Тем самым термин «регуляция» используется им широко (как регуляция всего процесса порождения действий) и узко (как регуляция только исполнительной части действия). Широкое понимание регуляции и регуляция мотивации при преодолении препятствий позволяют рассматривать позицию В. И. Селиванова как принадлежащую и мотивационному подходу. Он прямо указывает, что воля создает особое волевое побуждение, отличающееся от мотивационного побуждения. Механизмом создания побуждения для преодоления препятствий этот автор считает волевое усилие.
П.В. Симонов определяет волю как реакцию на преграду, проявляющуюся в рефлексе свободы, как активность, обусловленную «потребностью преодоления препятствий - потребностью, относительно самостоятельной и дополнительной к мотиву, первично инициировавшему поведение», или даже как саму «потребность преодоления препятствий».
С. Л. Рубинштейн признавал за волей функцию выбора. «В действительности, - писал он, - всякое подлинное волевое действие является избирательным актом, включающим сознательный выбор и решение».
В. Е. Франкл считает выбор основной функцией воли. Выбор человеком поступка он связывает с поиском смысла жизни, с оценкой своих действий с позиций будущего, оценкой, раскрывающей подлинный их смысл. Человек, пишет он, «способен занять позицию не только по отношению к внешнему миру, но и к самому себе».
П. Я. Гальперин видит предмет психологии воли в ориентировке «субъекта в ситуации моральной ответственности», приводящей «к принятию того или другого решения».
Таким образом, воля – это способность к инициации действий или к усилению побуждения к действию при его дефиците вследствие внешних или внутренних препятствий, отсутствия актуально переживаемого желания к действию, наличия конкурирующих с выполняемым действием мотивов.
