Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Исследование жанрового комплекса в летописной традиции (XI – XIII вв.) 15
1.1. Подходы к изучению жанра летописи 15
1.2. Летопись как исторический источник 23
1.3. Летопись в системе жанров древнерусской литературы .27
Глава 2. Повести о княжеских преступлениях как устойчивый тип эпического повествования 44
2.1. Жанрообразующие признаки повестей о княжеских преступлениях.. 44
2.2. «Повествования о междоусобных битвах» как жанровый тип летописной исторической повести .48
2.3. Жанровое содержание летописных повестей о походе Игоря Святославича на половцев 1185 г. 61
Глава 3. Цикл произведений о Борисе и Глебе: формирование жанра повестей о княжеских преступлениях. 70
3.1. История изучения произведений Борисо-Глебского цикла .70
3.2. Жанровое своеобразие летописной повести «Об убиении Борисове» и «Сказания о Борисе и Глебе» . 76
3.3. Мотивный комплекс повестей о княжеских преступлениях в структуре «Чтения о Борисе и Глебе» .89 Глава 4. Развитие жанровых традиций повестей о княжеских преступлениях .99
4.1. Роль народнопоэтических сюжетов и образов в летописной Повести о Всеславе Полоцком 1068 г .99
4.2. Повесть об ослеплении Василька Теребовльского 1097 г. – классический образец летописной исторической повест о княжеском преступлении. 106
Глава 5. Эволюция жанра повестей о княжеских преступлениях в произведениях об убиении Игоря Ольговича и Андрея Боголюбского .128
5.1. Усиление роли традиций агиографии в Повести об убиении Игоря Ольговича 1147 г. 128
5.2. Структурно-стилевые особенности Повести об убиении Андрея Боголюбского 1175 г. как проявление авторского новаторства 138
5.3. Повесть об убиении Игоря Ольговича и Повесть об убиении Андрея
Боголюбского: к проблеме формирования жанра повести о княжеском
преступлении 155
Заключение .162
Список литературы
- Летопись как исторический источник
- «Повествования о междоусобных битвах» как жанровый тип летописной исторической повести
- Жанровое своеобразие летописной повести «Об убиении Борисове» и «Сказания о Борисе и Глебе» .
- Структурно-стилевые особенности Повести об убиении Андрея Боголюбского 1175 г. как проявление авторского новаторства
Летопись как исторический источник
М.Д. Приселков рассматривает летописи в качестве политических документов, а не литературных произведений в узком смысле. Он пишет: «Та правящая верхушка, которая в том или ином феодальном центре налаживала у себя дело летописания, в изложении событий, заносимых на страницы своего летописца, озабочивалась, конечно, не правдивостью передачи, а созданием такого повестоввания, которое в данном случае было бы выгоднее всего для этой местной политической власти» [132, с. 37]. Таким образом, исследователь подчеркивает, что редакторская работа над летописями была, прежде всего, обусловлена политическими причинами.
Сравнительно-исторический метод применял и А.Н. Насонов. Он разделяет точку зрения А.А. Шахматова на признание Начального свода конца XI в. в качестве основы изучения киевского летописания, как свода предшествующего «Повести временных лет». Он приходит к выводу о том, что процесс летописания зависел от общих исторических условий общественного развития. А.Н. Насонов называет летопись историческим произведением, в котором содержится опыт построения и истолкования исторического процесса с точки зрения современников. «Ясно, что возникновение и развитие летописания обусловливалось в значительной мере образованием и развитием… Древнерусского государства» [114, с. 12]. Он выделяет в летописании этапы развития, которые совпадают с наиболее заметными политическими процессами в жизни древнерусского государства.
Так, вехой в истории летописания, по мнению исследователя, стала эпоха Ярослава Мудрого. В эту эпоху общей задачей летописного труда была попытка согласовать интересы христианского «просвещения» и политики киевского стола. А.Н. Насонов утверждает, что Древний киевский летописный свод не может отличаться цельностью и единством и состоит из разнородного материала [114, с. 20].
Следующей вехой в истории русского летописания, по мнению ученого, стало создание в Киеве после 1111 г. «Повести временных лет». А.Н. Насонов так определяет значение этого памятника: «“Повесть временных лет” – первый летописный памятник (нач. XII в.), в котором с полной ясностью утверждалось и осмысливалось понятие Руси в широком значении, как совокупности разных (не только южнорусских) восточнославянских этнических групп» [114, с. 68]. Идея единства Руси, единения князей для защиты общих интересов, имела значение в условиях феодальной раздробленности последующего времени [114, с. 79].
Большой вклад в изучение истории русского летописания внес Я.С. Лурье. В своих работах он продолжает методологию исследования А.А. Шахматова. Так, ученый составляет генеалогическую схему (стемму) летописей XII – XVI вв., в которой подчеркивает основные взаимоотношения указанных летописей и показывает наличие у них общих протографов [101].
Я.С. Лурье рассматривает летопись как исторический источник. Он обозначил проблему необходимости изучения исследователями истории взаимоотношений летописей [100, с. 39]. Летописанию исследователь отводит особое место среди памятников древнерусской литературы, отмечает «широкое» и «общенациональное» значение, который приобрел этот жанр на Руси. К основным жанровым признакам летописания он относит большой охват описываемых событий (рассказывается история Русской земли от начала до своего времени), основную единицу изложения – погодную статью, а также отсутсвие индивидуальных авторов [98, с. 76]. Рассуждая о характере изображения исторического персонажа, Я.С. Лурье вступает в полемику с И.П. Ереминым, и обращает внимание на то, что летопись – это историографический и политический памятник, для которого «единство образа» персонажа – далеко не самая важная задача» [98, с. 84]. Рассматривая литературную природу летописей, Я.С. Лурье говорит о необходимости учитывать их «многосоставный характер» и полностью отказывает летописи в наличии такого признака как цельность. Таким образом, исследователь говорит о невозможности изучения летописи как единого литературного памятника. «С точки зрения истории древнерусской письменности летописание может рассматриваться как единый и очень устойчивый по своим признакам жанр, но с литературно-художественной точки зрения это скорее конгломерат нескольких жанров, имевших разное происхождение и неодинаковое художественное значение» [98, с. 85]. Так, им выделены следующие ее составные части: погодная запись, как элементарная и основная часть летописного повествования, эпические сказания фольклорного происхождения и рассказы об исторических событиях [98, с. 86]. Он относит летописи к памятникам светского характера. Я.С. Лурье соглашается с выводами А.А. Шахматова (и М.Д. Приселкова) о том, что деятельность летописца была политически обусловлена. «…При использовании летописи как источника для изучения эстетических воззрений древней Руси не следует забывать о назначении летописания: многие его особенности объясняются не особым “художественным мышлением” древнерусских людей, а конкретными политическими задачами, стоявшими перед летописцем…» [98, с. 92].
Я.С. Лурье говорит о взаимоотношении двух литературных тенденций в летописных рассказах, которые сохраняются на протяжении всего развития жанра летописи – это конкретное описание и идеализация. Он не противопоставляет эти тенденции, в отличие от И.П. Еремина, а указывает на возможность их соединения в одном повествовательном ряду (вслед за Д.С. Лихачевым [82] и В.П. Адриановой-Перетц [11]), что может говорить об отношении автора к описываемым событиям [98, с. 87]. Исследование художественных особенностей летописи, привело к выводу о том, что вымысел в летописании не следует отождествлять с художественным вымыслом, так как целью летописания было политическое и публицистическое влияние [98, с. 92].
«Повествования о междоусобных битвах» как жанровый тип летописной исторической повести
Жанр повести занимает одно из ведущих мест в системе мирских жанров древнерусской литературы. О.А. Державина определяет повесть как «жанр древнерусской литературы, объединяющий повествовательные произведения разного характера (собственно повесть, житие, летописная повесть, сказание, «поведение», «слово») [68, с. 818]. Древнерусская повесть XI – XIII вв. существовала преимущественно в составе летописи. Н.И. Прокофьев дает более полное определение повести, учитывая ее основные характерные особенности: «Повесть – это эпическое повествовательное произведение о событиях исторической жизни, в которых участвуют исторические лица и стоящие над ними внеисторические силы» [135, с. 32]. Исследователь отмечает, что в повествование часто включаются другие литературные формы (видения, знамения, плачи). Главным положением Н.И. Прокофьева является утверждение о том, что в центре повествования находятся исторические события, а исторические лица занимают лишь служебное положение по отношению к ним [135, с. 32].
В составе древнерусского летописания раннего периода традиционно выделяют два основных жанровых типа исторических повестей: повести воинские и повести о княжеских преступлениях. Этой точки зрения придерживаются И.П. Еремин [54], Д.С. Лихачев [87; 90], В.В. Кусков [73], Н.И. Прокофьев [135], Н.В. Трофимова [195; 198] и большинство следующих за ними отечественных медиевистов. Так, В.В. Кусков пишет: «Господствующее положение среди жанров мирской литературы занимает историческая повесть в двух своих разновидностях: воинская повесть и повесть о княжеских преступлениях…» [73, с. 13]. Термин «повести о княжеских преступлениях», как уже указано, был введен Д.С. Лихачевым для характеристики особой разновидности исторической повести в составе русского летописания XI – XIII [89, с. 215]. Исследователь пишет о том, что «…все эти повести возникли из потребностей феодальной борьбы: для доказательства нравственной и юридической справедливости войны одного князя против другого, виновности одних и правоты других…» [90, с. 66]. Д.С. Лихачев отмечает, что особенностью этих повестей было то, что «они возникали из непосредственных потребностей политической борьбы, они стояли необычайно близко к жизни, писались почти тотчас же после событий, которым посвящены…» [89, с. 216]. Также к особенностям данных повестей исследователь относит тот факт, что составителем их был или участник, или свидетель событий. Этот факт, в свою очередь, повлиял на художественную форму повестей о княжеских преступлениях. Так, автор зачастую рассказывает о себе и о своем вмешательстве в происходящие события, что было недопустимо для других жанров [89, с. 216]. Таким образом, можно сделать вывод о том, что в повестях о княжеских преступлениях авторская позиция станет определяющим фактором в выборе информации, ее объективности, а также будет влиять на выбор художественных средств.
К повестям о княжеских преступлениях традиционно относят очень узкий круг памятников. Д.С. Лихачев говорит о том, что «хронология их существования тесно связана с хронологией политических преступлений эпохи феодальной раздробленности» [89, с. 216]. Так, летописную повесть, связанную с убийством Бориса и Глеба, исследователь считает первым таким произведением, «отчасти близким к этому жанру», а Повесть об ослеплении Василия Темного Дмитрием Шемякой и Иваном Можайским, которая читается под 1425 г., – одной из последних повестей о княжеских преступлениях.
Несмотря на то, что термин «повести о княжеских преступлениях» стал общепринятым и широко используется в литературоведении, содержательное наполнение его до сих пор четко не определено. Мы будем придерживаться концепции Д.С. Лихачева, однако при этом считаем возможным более широкое понимание термина. Исходя из его формального смысла, можно предположить, что к данному жанру должны относиться повести, в которых говорится о преступлениях, совершаемых князьями. Но против кого направлены эти преступления? Опираясь на анализ произведений, традиционно относимых к данному жанру, мы считаем возможным говорить о том, что эти преступления были направлены против других князей. Таким образом, повести о княжеских преступлениях – это исторические летописные повести, в которых рассказывается о преступлениях одних князей против других. Но и это не совсем так, и примером может служить в данном случае повесть «Об убиении Андрея Боголюбского» 1175 г., где убийство князя совершается его подданными. Да и в Повести об убиении Игоря Ольговича 1147 г. хотя и понятно, что убийство князя было политическим, но прямого указания убить Игоря киевский князь Изяслав Мстиславич не давал, и преступление совершили «кыяне».
В результате возникает явное противоречие, которое отмечается исследователями. Так, А.М. Ранчин считает, что данный термин вообще неудачен. Исследователь пишет: «…Термин “повести о княжеских преступлениях” представляется неудачным даже в качестве метафоры: среди текстов, по отношению к которым употребляется это выражение, есть и такие, в которых нет и речи о преступлениях князя, но описываются преступления против князя…» [138, с. 358].
Жанровое своеобразие летописной повести «Об убиении Борисове» и «Сказания о Борисе и Глебе» .
Однако «Сказание» отличается от летописной Повести ярко выраженной авторской позицией. Она проявляется, в первую очередь, в отборе информации и ее трактовке. В доказательство приведем результаты сопоставительного анализа архитектоники «Сказания» и летописной Повести. «Сказание» начинается с краткой исторической экспозиции. Автор рассказывает предысторию событий 1015 года, повествует о том, сколько сыновей было у Владимира и где они княжили. Эту же информацию мы находим и в «Повести временных лет», но в других статьях, читающихся под более ранними годами.
Володимеръ побежнъ похотью женьскою. и быша ему водимыя. Рогънедь юже посади на Лыбеди и деже ныне стоить сельце Предъславино. от нея же роди 4 сыны. Изеслава. Мьстислава. Ярослава. Всеволода. а 2 дщери. от грекине Святополка. от чехине Вышеслава. а от другое Святослава и Мьстислава. а от болгарыни Бориса и Глеба. а наложьниць бе у него 300 Вышегороде. а 300 в Белегороде. а 200 на Берестове в селци. еже зоуть ныне Берестовое…» [3, стлб. 80];
Для характеристики авторской позиции обратимся к концовке произведений. В «Сказании» не говорится о событиях, которые изложены в нескольких статьях летописной Повести (под 1015 – 1019 годами), то есть, не отражены события целых трех лет. Такой избирательный подход автора к выбору информации свидетельствует о политической задаче «Сказания». Рассмотрим эти события. Так в летописной статье 1015 г. рассказывается о том, что Ярослав, не зная о смерти отца, находился в Новгороде и бесчинствовал там: «…Ярославу же не ведущю отьне смерти. Варязи бяху мнози у Ярослава. и насилье творяху Новгородцем и женамъ ихъ. вставше Новгородци избиша Варягы. во дворе Поромони…» [3, стлб. 140]. Также в статьях под соответствующими годами (1015 – 1019 гг.) в летописи говорится о том, как Святополк убил еще одного брата – Святослава, как начал княжить в Киеве, как Ярослав в 1016 году занял престол в Киеве, победив Святополка на Днепре, и как Святополк бежал в Польшу: «…Святополкъ же сь оканьныи и злыи. оуби Святослава пославъ в горе Оугорьстеи. бежащю ему въ Оугры. и нача помышляти. яко избью всю братью свою. и прииму власть Русьскую единъ… Святополкъ же оканныи нача княжити Кыеве. созвавъ люди нача даяти овемъ корзна. а другымъ кунами. и раздая множьство… В лето 6524. Приде Ярославъ и сташа противу. о полъ Днепра. и не смяху ни си онехъ. ни они сихъ начати и стояша месяце 3 противу собе… Бысть сеча зла. и не бе лзе озеромь Печенегомъ помагати. и притиснуша Святополка с дружиною къ озеру. и въступиша на ледъ. и обломися с ними ледъ. и одалати нача Ярославъ. видев же Святополкъ и побеже. и одоле Ярослав. Святополкъ же бежа в Ляхы. Ярославъ же седе Кыеве на столе отьни и дедни. И бы тогда Ярославъ летъ 28… В лето 6525. Ярославъ иде в Киевъ. и погоре церкви…» [3, стлб. 139 – 142]. Затем в 1018 году Святополк возвращается из Польши вместе с польским войском во главе с Болеславом. Они одерживают победу над Ярославом, и тот бежит в Новгород. Тем временем Святополк расправляется с поляками в Киеве и княжит там, а Болеслав сбегает; затем Ярослав вновь идет на Святополка, и тот убегает к печенегам: «В лето 6526. Приде Болеславъ съ Святополкомь на Ярослава с Ляхы… Ярослав же не оутягну исполчитися. и победи Болеславъ Ярослава. Ярославъ же убежа съ 4-ми мужи Новугороду. Болеславъ же вниде в Кыевъ съ Святополкомь. и рече Болеславъ разведете дружину мою по городомъ на покоръмъ. и бысть тако. Ярославу же прибегшю Новугороду и хотяше бежати за море. и посадникъ Коснятинъ. сынъ Добрынь с Новгородьци. расекоша лодье Ярославле рекуще. хочемъ ся и еще бити съ Болеславомъ и съ Святополкомь. начаша скотъ събирати. от мужа по 4 куны. а от старастъ по 10 гривенъ. а от бояръ по 80 гривенъ. и приведоша Варягы. и вдаша имъ скотъ. и совокупи Ярославъ воя многы. Болеславъ же бе Кыеве седя. оканьныи же Святополкъ рече. елико же Ляховъ по городу, избиваите я. и избиша Ляхы. Болеславъ же побеже ис Кыева. възма именье. и бояры Ярославле. и сестре его. и Настаса пристави Десятиньнаго ко именью. бе бо ся ему вверилъ лестью. и людии множьство веде с собою. и городы Червеньскыя зая собе. и приде в свою землю. Святополкъ же нача княжити Кыеве. и поиде Ярославъ на Святополка. и бежа Святополкъ в Печенегы…» [3, стлб. 142 – 144].
И только в 1019 году происходит сражение на реке Альте, о котором идет речь и в «Сказании»: ср. Повесть: «…В лето 6527. Приде Святополкъ с Печенегы. в силе тяжьце. и Ярославъ собра множьство вои. и взыде противу ему на Льто…» [3, стлб. 144]; «Сказание»: «…Прочее же сь трьклятыи прииде съ множьствъмь печенегъ, и Ярославъ, съвъкупивъ воя, изиде противу ему на Льто…» [2, с. 296]. Святополк проигрывает эту битву и бежит. Во время бегства он впадает в недуг, в безумие и умирает где-то между Польшей и Чехией. Заключительный яркий фрагмент отражен одинаково в летописной Повести и «Сказании». Процитируем по «Сказанию»: «…И съступишася, въсходящю сълнцю, и бысть сеча зла отинудь и съступашася тришьды, и бишася чересъ дьнь вьсь, и уже къ вечеру одоле Ярославъ, а сь оканьныии Святопълкъ побеже. И нападе на нь бесъ, и раслабеша кости его, яко не мощи ни на кони седети, и несяхуть его на носилехъ. И прибегоша Берестию съ нимь. Онъ же рече: “Побегнете, осе женуть по насъ!” И посылахуть противу, и не бе ни гонящааго, ни женущааго въ следъ его. И, лежа въ немощи, въсхопивъся глаголааше: “Побегнемы еще, женуть! Охъ мне!” И не можааше тьрпети на единомь месте, и пробеже Лядьску землю гонимъ гневъмь божиемь. И прибеже въ пустыню межю Чехы и Ляхы, и ту испроврьже животъ свои зъле. И приятъ възмьздие отъ господа, яко же показася посъланая на нь пагубьная рана и по съмьрти муку вечьную…» [2, с. 296].
Структурно-стилевые особенности Повести об убиении Андрея Боголюбского 1175 г. как проявление авторского новаторства
Авторская позиция в Повести проявляется и через перечисление имен преступников, что характерно для жанра летописной исторической повести о княжеском преступлении. Объективно передана информация об именах преступников, их количестве, роде занятий, что придает изображаемым событиям полную достоверность: «…И се влезоша послании Святополком. и Давыдомь. Сновидъ Изечевичь. конюх Святополчь. и Дьмитръ конюх Давыдовъ. и почаста простирати коверъ… И се влезше друзии повергоша и. и связаша и… И приступиста ина два… И приступи Торчинъ, именем Беренди. овчюхъ Святополчь… И посадиша и въ дворе Вакееве. и приставиша 30 мужь стеречи. и 2 отрока княжа. Оуланъ. и Колчко… И послаша к Володимнрцем глаголя. не ве ли придохомъ на градъ вашь а не на вас. но на врагы своя. на Туряка. и на Лазаря. и на Василя. ти бо суть намолвили Давыда. и тех е послушалъ Давыдъ и створилъ се зло…» [3, стлб. 260 – 262, 268].
Традиционно с агиографией связано предупреждение князя о заговоре против него. Здесь возникает мотив предупреждения князя об опасности: «…Василко же вседъ на конь поеха. и оустрете и детьскыи его. и поведа ему глаголя. не ходи княже хотять тя яти. и не послуша его. помышляя како мя хотять яти. а оно мне целовавше крест рекуще аще кто на кого будеть то на того будеть крестъ и мы вси. и помысливъ си прекристися рекъ. воля Господня да будет…» [3, стлб. 258]. Таким образом, этот мотив помогает автору подчеркнуть христианские добродетели князя, который верит в силу клятвы на кресте и полагается на Божью помощь.
Можно говорить о мастерстве автора Повести, так как он пользовался различными источниками. Он обращается к Библии, как предметному коду, характерному для агиографии. Так, с образом князя Василька связан библейский мотив, который появляется и в повествовании о междоусобной битве Василька со Святополком и который становится традиционным для жанра повестей о княжеских преступлениях, это мотив Божьего наказания. Этот мотив реализуется за пределами Повести, но в статье 1097 г. Сам ослепленный князь, находясь еще в плену, в беседе с Василием признается, что он наказан Богом за свою гордыню: «…И поеем хотел проситися оу Святополка. и оу Володимера. ити на Половци. да любо налезу собе славу. а любо голову свою сложю за Русскую землю. ино помышленье в сердци моем не было. ни на Святополка. ни на Давыда. и се кленуся Богомь и его пришествием. яко не помослилъ есмъ зла братеи своеи ни в чемже. но за мое възнесенье. низложи мя Богъ и смири…» [3, стлб. 266]. Здесь можно отметить сходство образов Василька и Игоря Святославича, который также признает свое поражение и плен как Божье наказание.
Сопоставление с другими летописными повестями о княжеских преступлениях позволяет отметить художественное своеобразие Повести. В первую очередь, это психологизм, использование художественной детали, символы-образы, появление новых образов.
Психологизм в Повести проявляется, прежде всего, в сцене разговора князей перед пленением Василька. Душевное состояние Давыда и Святополка можно охарактеризовать как ужас, оцепенение перед тем преступлением, которое они хотят совершить. Дважды повторяется, что Давыд сидел «акы немь». Душевные переживания князей-преступников передаются и через их поведение: они стремятся покинуть «истобку», можно сказать сбегают, даже не пытаясь побороть свой страх. Психологизм проявляется и в речах действующих лиц. Так, ничего не подозревающий Василько непринужденно ведет беседу с Давыдом и Святополком, а они, объятые ужасом своего страшного замысла, не могут ничего ему ответить: «…И рече Святополкъ поседита вы сде. а язъ лезу наряжю. и лезе вонъ. а Давыдъ с Василком седоста. и нача Василко глаголати к Давыдови. и не бе в Давыде гласа ни послушанья. бе бо ужаслъся. и лесть имея въ сердци…» [3, стлб. 259]. Характеризуя эту сцену, можно сказать, что в ней проявилось авторское мастерство. Автор не делает образы преступников схематичными, а наоборот очень тонко показывает их душевное состояние. Они не хладнокровно совершают преступление, а испытывают муки совести, страх перед тем ужасным поступком, на который они решились. И тем трагичнее предстает образ Василька со всей его доверчивостью и наивностью. Конечно, в этом эпизоде автор преследовал и более масштабную цель – он проводит мысль о неминуемом Божьем наказании, которое ждет преступников.
Субъектная организация Повести отличается тем, что появляется женский образ – образ попадьи. Отметим, что в летописи женские образы, с которыми связаны какие-либо значительные события, единичны. К таким женским образам относятся княгиня Ольга (описание ее мести древлянам), попадья, своим плачем вернувшая Василька к жизни, и Ярославна. Остальные герои Повести традиционно делятся на положительных и отрицательных, преступников и жертву. В роли заступника за жертву выступает князь Владимир Мономах. В.П. Адрианова-Перетц отмечает, что герои Повести не схематичны, а обладают индивидуальными чертами: «Давыд и Святополк наделены в этом рассказе каждому из них свойственными чертами: главный виновник, подстрекатель, умело разжигающий подозрения и страх, Давыд не похож на слабохарактерного, колеблющегося, не лишенного как будто и чувства справедливости Святополка. Обоим противостоит Василько, доверчиво идущий в стан врагов только потому, что он верен крестному целованию и не допускает в других способности так быстро нарушить его» [11, с. 14].
