Содержание к диссертации
Введение
Первая глава. Историко-культурная ситуация в России на рубеже XVIII-XIX веков
1. Проблемы, стоявшие перед русской литературой на рубеже XVIII-XIX веков 24
2. Веймарская классика и йенский романтизм как новые веяния в эстетической мысли Западной Европы 32
Вторая глава Значение эстетики и творчества Ф.Шиллера в эволюции эстетических взглядов В.А. Жуковского 52
1. Восприятие Ф. Шиллера в России в 90-е годы XVIII века - первое десятилетие XIX века 52
2. Этапы формирования романтической эстетики В.А. Жуковского: значение эстетики Шиллера 56
3. Характер отбора Жуковским произведений Шиллера для перевода как отражение общей тенденции развития русской литературы от лирики к эпосу 71
Третья глава Переводы Жуковского из Шиллера как лаборатория формирования нового поэтического стиля 93
1. Некоторые аспекты теории перевода в XVIII-XIX веках и в современной науке 93
2. Развитие концепции перевода Жуковским 103
3. Формирование нового поэтического стиля в процессе работы над переводами Шиллера 112
Заключение 157
Библиография 167
- Проблемы, стоявшие перед русской литературой на рубеже XVIII-XIX веков
- Восприятие Ф. Шиллера в России в 90-е годы XVIII века - первое десятилетие XIX века
- Характер отбора Жуковским произведений Шиллера для перевода как отражение общей тенденции развития русской литературы от лирики к эпосу
- Формирование нового поэтического стиля в процессе работы над переводами Шиллера
Проблемы, стоявшие перед русской литературой на рубеже XVIII-XIX веков
Всякое проявление коммуникации в конечном итоге предстает как взаимодействие двух культур, поэтому при обращении к исследованию творчества поэта-переводчика неизбежно возникает необходимость сопоставления наиболее важных общекультурных моментов развития страны переводимого поэта и страны переводчика. Причина обращения поэта-переводчика к той или иной национальной культуре, выбор того или иного представителя этой культуры, определенного произведения зависят, конечно, в первую очередь от личностных качеств автора и переводчика, однако сама личность не может рассматриваться вне контекста национальной духовной культуры и тех проблем, которые ставит перед ней время. Востребованность автора или произведения иной культуры культурой переводящей стороны возникает тогда, «когда они отвечают ожиданию, которое в свою очередь отражает определенные дефициты культуры реципиента, ее лакуны на уровне больших смыслов культурно-духовного развития»1. Чаще всего ощущение дифицита приходит в ту или иную культуру в переломные периоды ее исторического развития.
В европейской культуре таким периодом стал рубеж XVIII-XIX веков, когда Французкая революция наглядно продемонстрировала крах просветительской идеологии. Этот процесс проходил не одновременно в разных странах Европы, поэтому межнациональные культурные связи в этот период оказывались особенно значимими. Если в Германии формирование и расстановка новых культурных сил была достаточно определенно очерчена уже к середине 90-х годов XVIII века, то в России - лишь к 20-м годам XIX века, поэтому освоение немецкой литературной - и не только литературной, но и философской и эстетической - мысли русской культурой в первые два десятилетия XIX века было для нее своеобразным периодом ученичества.
Как отметил Ю.М.Лотман, русскую литературу конца XVIII - начала XIX веков можно определить двумя словосочетаниями: "еще не" и "уже не". Это период, «исторический и культурный аромат которого заключен в богатстве, неопределенности, незавершенности»2.
Французская революция заставила русское общество осознать свою включенность в общеевропейскую жизнь, поэтому значительное экономическое, политическое и культурное отставание России от развитых западноевропейских стран остро переживалось русской передовой общественной мыслью. В политической, социальной и духовной жизни общества на первый план выходит вопрос о путях дальнейшего национального, исторического и культурного развития страны. Либеральные реформы Александра I породили веру в возможность для России избежать «ужасных потрясений Европы» и путем мирных реформ, а не революционных потрясений воплотить в жизнь высокие идеалы Просвещения. «После пяти лет тягостного молчания и вынужденного бездействия,- пишет об этом времени П.А.Орлов,- передовая русская интеллигенция вновь окрылилась мечтой о возможности плодотворной общественной деятельности под эгидой правительства...»3. Литература в этот период приобретает исключительное значение в духовной и общественной жизни, становится ареной не только культурной но и идеологической борьбы. В поисках ответов на злободневные вопросы современности русская общественная мысль обращается к опыту западноевропейских стран, особенно к опыту Германии, которая неожиданно обогнала другие европейские государства в области философии, этики и эстетики (Гердер, Гёте, Шиллер, Кант и др.). Острая журнальная полемика, разразившаяся в этот период, наглядно демонстрировала разнообразие подходов к решению наболевших вопросов, отражавших, в свою очередь, расстановку сил в русском обществе. Наиболее острым было противостояние «карамзинистов» и «шишковистов», восходящее еще к 90-м годам XVIII столетия и продолжавшееся вплоть до второй половины 10-х годов XIX века. Полемика была вызвана проблемами русского литературного языка, в первую очередь тем, что достигший к концу XVIII века высокой степени развития процесс европеизации русского языка, осуществлявшийся преимущественно при посредстве французской культурной языковой традиции, вытеснял старокнижную языковую культуру. Защитником ее выступил А.С.Шишков, противником - Н.М.Карамзин.
Карамзин и его последователи считали, что нельзя изменить мир к лучшему, изменив государственный строй, поскольку истоки зла коренятся в несовершенстве человеческой природы. Отсюда - отказ от государственной миссии поэзии. Поэтическая программа Карамзина отражает его веру в то, что через совершенствование души и сердца отдельного человека можно прийти к совершенному обществу. Именно поэзия призвана взять на себя эту миссию. Но для выполнения ее необходимо, чтобы поэзия стала кладезем тех нравственных и эстетических ценностей, которые потеряли свое значение в реальной жизни. Однако это не значило, что поэзия отказывается от гражданской темы, в формировании человеческой личности она брала на себя те функции, выполнить которые государство было бессильно. Таким образом, провозглашалась самостоятельная роль литературы в обществе. Такой взгляд на литературу развивался в русле общеевропейской эстетической мысли и особенно близок был эстетике веймарской классики.
Л.Я.Гинзбург отмечала, что своеобразие творчества и мышления карамзинистов определило сочетание классических традиций и вкусов с иными, современными веяниями. Для «эстетического сознания» этого периода характерно слияние рассудочности с чувствительностью, позднего просветительства с сентиментализмом. «Чувствительный человек - в то же время «естественный человек». Тем самым его реакции на действительность - при всей эмоциональности - мыслятся как рациональные. Он хочет возможности свободного проявления своих естественных чувств. В этой борьбе за утверждение личности не было ничего противоречащего разумному началу»4.
Восприятие Ф. Шиллера в России в 90-е годы XVIII века - первое десятилетие XIX века
Определяя понятие «шиллерианство» в русской литературе 1790- 1810-х годов, В.Э.Вацуро заметил, что «не Шиллер породил «шиллерианство», а, напротив, «шиллерианство» породило русского Шиллера: близость мироощущения создала предпосылки для его популярности» .
Энтузиазм свободы, рожденный событиями Французской революции и охвативший всю Европу, не мог не отозваться и в далекой России, особенно если учесть тот факт, что в Париже в это время было немалое число русских, среди которых и Н.М.Карамзин.
Весной 1790 года Карамзин провел несколько месяцев в Париже. Среди его парижских знакомых - барон Вильгельм фон Вольцоген, который был школьным приятелем Ф.Шиллера. Кроме того, Вольцогена с Шиллером связывали и другие отношения: Шиллер в это время жил в семействе невесты Вольцогена Каролины и был влюблен в ее младшую сестру Лотту. В конце апреля 1790 года состоялась свадьба Шиллера и Лотты, о чем последняя уведомила Вольцогена в письме, пришедшем в Париж в начале марта, почти одновременно с приездом туда Карамзина. Благодаря регулярной переписке, «шиллеровские настроения окрасили парижский период Карамзина»3. Таким образом, заочное знакомство Карамзина с Шиллером совершилось в 1790 году. «Когда Карамзин поздней осенью 1790 года вернулся через Петербург в Москву, - пишет немецкий исследователь творчества Шиллера Хардер, - он был знаком уже не только с «Дон Карлосом» и «Заговором Фиеско в Генуе», но также и с «Духовидцем» и, вероятно, еще со многими произведениями Шиллера, которые можно было найти в сборниках «Талия».4
В 1791 году уже в Москве Карамзин в «Песни мира» воплотил одну из главных тем шиллеровского гимна «К Радости» - тему единения человечества через любовь и дружбу, однако осмысление этой темы у Карамзина проходит под иным, чем у Шиллера, углом зрения. Если для Шиллера главным выступает трактовка любви в духе платонического космического Эроса, то у Карамзина на первом плане тема философского оптимизма, «преимущественно социальное и моральное наполнение мотива, который ассоциировался с животрепещущей темой политического и социального мира» . Песнь «К Радости» была наиболее созвучна настроениям Карамзина в 1790-е годы, поэтому ее мысли и настроение в 1791-1792 гг. часто прорываются в статьях издаваемого им «Московского журнала». Однако духовный кризис, пережитый Карамзиным в середине 1790-х годов, осознание того, что великая эпоха Просвещения и высоких человеческих идеалов закончена, рождает в его душе скептицизм по отношению и к философии и к творчеству Шиллера, в котором он видит теперь лишь прекраснодушного мечтателя.
Начало русского «шиллерианства» связано с деятельностью Дружеского литературного общества, просуществовавшего только с января по ноябрь 1801 года, однако составившего значительный этап в развитии русской культуры и литературы6. Члены кружка еще до его создания были увлечены Шиллером: Андрей Тургенев в 1797 году читает драмы «Разбойники» и «Коварство и любовь», предпринимает попытку прозаического, а затем и поэтического перевода гимна «К Радости»; стихи Мерзлякова 1798 года также пронизаны мотивами этого стихотворения. Имя Шиллера постоянно упоминается в дневниках и переписке Жуковского, Кайсарова, Александра Тургенева. Шиллер воспринимается ими в первую очередь через призму его ранних «штюрмерских» бунтарских произведений, а гимн «К Радости», по мнению В.Э Вацуро, «был концентрированным поэтическим выражением целого комплекса философских идей, во многом уже усвоенных русской философской и эстетической мыслью»7. Отношение к Шиллеру в определенной мере отразило и противоречие, возникшее между «младшими» карамзинистами и Карамзиным. Андрей Тургенев, выступая против «ложной чувствительности» последователей Карамзина, рациональной по своей сути и поэтому лишь имитирующей истинное чувство, противопоставляет ей идеал в духе Шиллера - «прекрасную душу», полную «силы и страсти, которые только и делают душу прекрасной в поэтическом отношении»8.
В то же время состав Общества не был однороден, и расхождение мнений между его членами вызвало раскол на два лагеря. Ю.М. Лотман, подробно изучивший историю Дружеского литературного общества, отметил, что основной причиной его распада стал вопрос об определении целей объединения. «Члены первой группы, в которую входил сам Андрей Тургенев, Андрей Кайсаров и А.Ф.Мерзляков..., видели в литературе средство пропаганды гражданственных, патриотических идей, а сама цель объединения мыслилась ими не только как литературная, но и как общественно-воспитательная»9, во многом эта группа была оппозиционна карамзинизму, причем Шиллер противопоставляется Карамзину. Другая группа - Жуковский, Михаил Кайсаров, Александр Тургенев, С.Е.Родзянко - ориентировалась на интимно-лирические темы в поэзии. Однако, как отмечает А.С.Янушкевич, Ю.М.Лотман несколько «затушевал роль этого общества в становлении психологического романтизма Жуковского»10, ограничив рамки творческой деятельности поэта приверженностью карамзинизму. И все-таки как бы ни были различны взгляды членов Общества на его цели, шиллеровский идеал свободы во всех ее проявлениях, от политической до духовной, равно вдохновлял каждого из них, давал пищу уму и сердцу, органично вплетался в комплекс философских идей, рожденных Французской революцией и уже усвоенных русской дворянской молодежью. Именно в недрах Дружеского общества рождалось романтическое мироощущение Жуковского. С одной стороны, ему не были чужды общественные идеалы и устремления Андрея Тургенева, с другой - форма выражения этих идей определилась «теми принципами психологизма, которые вырабатывались в общей атмосфере общества»11. В то же время увлечение бунтарскими образами и идеями «Разбойников», «Коварства и любви», «Заговора Фиеско в Генуе», «Дон Карлоса» не заслонило Жуковскому тех сторон творчества Шиллера, которые выходили за рамки бунтарских идей «Бури и натиска» и остались вне поля зрения других членов общества.
Характер отбора Жуковским произведений Шиллера для перевода как отражение общей тенденции развития русской литературы от лирики к эпосу
Переводческая деятельность - отражение общего пути становления В.А.Жуковского-поэта. В книге «Этапы и проблемы творческой эволюции В.А.Жуковского» А.С.Янушкевич, исследуя поэтическую систему Жуковского в ее развитии, выделил пять этапов его творческой эволюции:
1 этап: 1800-е годы - период становления поэтической индивидуальности и личности, открытий в области психологической лирики;
2 этап : 1810-е годы - период эстетического самоопределения и утверждения романтизма в эстетике поэта, поисков в области жанра;
3 этап: 1820-е годы - эпоха романтических манифестов и опытов в лиро-эпическом роде;
4 этап: 1830-е годы - выход поэзии Жуковского на качественно новый уровень, эпические поиски, эксперименты в области сближения поэзии и прозы;
5 этап: 1840-е годы - период теоретического осмысления поэтической деятельности, работа над эпосом.
Эти пять этапов, подробно отражающие творческую эволюцию поэта, в отношении его переводческой деятельности можно представить в виде двух периодов: первый (1800-1820-х годов) - «элегический», когда Жуковский осваивает элегическую лирику, экспериментирует в области лирических жанров, осваивает приемы психологической поэзии, во время которого формируется его романтическая эстетика; в этот период Жуковский обращается к творчеству поэтов самых разных направлений: от классиков (Драйден, Клопшток, Лафонтен, Арно, Мильвуа) и сентименталистов (Томпсон, Маллет, Грей, Голдсмит, Бюргер, Матиссон, Флориан, Парни) до романтиков (Саути, Мур, Байрон, Шатобриан, Уланд) и Гёте и Шиллера. Второй период - 1830-1840-х годов -«эпический», когда освоение западноевропейской баллады на новом уровне, разработки лиро-эпического и эпического жанров становятся важным шагом на пути создания национальных форм эпоса в русской литературе; возрастание интереса к романтической поэзии (В.Скотт, Кемпбелл, Уланд, Шамиссо, Саути) сопровождается попытками нового осмысления классики (Гомер); по-прежнему в сферу интересов Жуковского-переводчика входит творчество Шиллера.
«Жуковский в той или иной степени выразил в своем творчестве литературные потребности времени, отвечал на вопросы, волнующие его современников, искал «формы времени», - пишет А.С.Янушкевич. - В этом смысле его творческая эволюция связана с литературным и историческим развитием русского общества 1800-1840-х годов» . Переводческая деятельность поэта имеет огромное значение еще и в том плане, что смысл ее заключается в своеобразном «ученичестве», в стремлении усвоить идеи и формы западноевропейской культуры и использовать их для обогащения и развития русской литературы. Переводы Жуковского, таким образом, - это «динамическая система, где все чужое - свое и где главная поэтическая идея и формы ее выражения в отдельном явлении отражают логику целого» .
Поэзия Шиллера сопровождает эстетическую эволюцию Жуковского-переводчика в оба периода его становления. Преимущественное обращение Жуковского к поздней лирике Шиллера В.Э.Вацуро объясняет тем, что у Шиллера даже лирический субъект представлен в обобщенном виде. Отсюда - тяготение к античным формам, которые сами по себе уже очищены от всякой эмпирической конкретности. Шиллер противопоставляет мир искусства эмпирической действительности как высшую реальность чувственному. Здесь Жуковский находит ту обобщенность мира и надындивидуальное субъекта, которые воплощали в себе эталон понятия «человечества» в целом, понятия, наиважнейшего для «эпохи самоанализа»39
Несмотря на то, что еще в Благородном пансионе, а затем будучи членом Дружеского литературного общества, Жуковский вместе со своими друзьями зачитывается «штюрмерскими» драмами Шиллера, а из поэзии в первую очередь ими выделяется гимн «К радости», ставший своеобразной поэтической программой кружка юных пансионеров, уже в 1802 - 1806 годах интерес поэта сосредотачивается на элегической поэзии, который выводит его к шиллеровскому типу элегии. В.Э Вацуро в книге «Поэзия пушкинской поры: элегическая школа» показал, что к 1810-м годам в русской литературе в пределах жанра элегии дифференцируются два подвида - тип элегии Шиллера, традиционно связывающийся с именем Жуковского, и тип элегии Парни, связанный с именем Батюшкова40. Эти типы различаются «прежде всего модальностью, то есть отношением субъекта повествования к изображаемой реальности»41. Тип шиллеровского элегического героя определяется в первую очередь «мечтательностью». Два перевода из «Идеалов» наглядно демонстрируют, как происходит трансформация жанра элегии в творчестве Жуковского.
В мае 1806 года Жуковский предпринимает первую попытку переложения поэзии Шиллера - обращается к трем первым строфам элегии «Die Ideale». Жуковский определил эту работу как подражание и озаглавил его - «Отрывок». В.Э.Вацуро отметил, что «"Идеалы" Шиллера словно специально были написаны для поэтической иллюстрации тех проблем литературного и этического свойства, которые занимают Жуковского и его друзей. Это рефлектированный метафорический рассказ о последовательной утрате любви, счастья, славы и истины, на смену которым приходит труд и дружба»42. Однако в переводе 1806 года поэт сосредотачивает свое внимание на теме утраты, поэтому перевод обрывается после третьей строфы, а стихотворение остается в рамках типа «унылой» элегии.
Вновь к «Идеалам» Жуковский вернется в 1812 году. К этом времени вырастает не только его жизненный опыт, но и опыт воплощения жизненных наблюдений в поэзии. Рассматривая то или иное жизненное явление, поэт пытается представить весь спектр его инвариантов, помещая лирического героя в самые разные ситуации. В лирике 1806 года, когда зарождается его любовь к Марии Андреевне Протасовой, тогда еще двенадцатилетней девочке, естественной темой становится тема любви. Жуковский пытается разобраться в собственном чувстве, соотнести его и включить в ту систему мировоззренческих понятий, которую он выработал для себя.
Формирование нового поэтического стиля в процессе работы над переводами Шиллера
Новый поэтический стиль создается Жуковским в работе как над оригинальными произведениями, так и над переводами. Специфика переводческой деятельности обращает внимание поэта к таким художественным средствам, которые позволили бы ему в переводе донести до читателя не столько смысловое, сколько эмоциональное содержание стихотворения. Экспериментирование со словом, метром, ритмикой выводят Жуковского к суггестивной поэтике.
Введенное впервые в 1757 году Эдмундом Берком понятие суггестии ложится в основу преромантической поэзии и прозы. «Здесь эстетическим фактором становится читательская апперцепция: культурно-психологический опыт читателя активизируется, заменяя неназванное»48. Преромантические романы ужасов и оссианическая поэзия открыли принцип суггестии - обращение не к интеллектуальному, а к эмоциональному опыту читателя. Благодаря словесной живописи, мелодическому построению фразы создается особая атмосфера сладкого ужаса, причины которого не в конкретных словах или образах, а в неясных идеях и намеках.
Мысль о бедности языка, о его бессилии перед непосредственным жизненным переживанием в равной мере принадлежит Шиллеру и Жуковскому. Шиллер еще в 1789 году в «Философских письмах» писал о том, что язык бессилен передать тончайшие переливы внутреннего состояния человека, он -«оковы» для самовыражения49. Для Жуковского это одна из основных, магистральных идей его понимания творчества, нашедшая выражение в его романтических манифестах, в первую очередь в «Невыразимом». Стремление высказать «невыразимое», передать чувство, эмоционально воздействовать на читателя заставляет их искать такие языковые средства, которые справились бы с этой задачей. Поздняя «лирика мысли» Шиллера, противопоставляя идеал действительности, стремится к максимальному обобщению. Отсюда тяготение к античным формам, которые уже сами по себе очищены от эмпирической конкретности, и повышенное внимание к вневербальным средствам изображения - ритмике, эвфонии и др. Однако набор средств эмоционального воздействия на читателя у Шиллера не многообразен и традиционен: риторика, антитеза, развернутое сравнение.50. Несмотря на то что «поэзия мысли» Шиллера предоставляла в распоряжение Жуковского тип близкого его пониманию идеального лирического героя, для которого моральное совершенство сливается с космическим, а любовь и дружба способны преобразовать хаос мира в гармонию, она не давала ему художественных средств, способных выразить заинтересовавшую его мысль с той мерой глубины, которая была необходима переводчику. Эти средства Жуковский осваивает, работая с жанром элегии, и в первую очередь над переводом элегии Грея. В книге «Лирика пушкинской поры» В.Э.Вацуро показал, как в переводе «Сельского кладбища» рождался суггестивный стиль Жуковского. Автор выделяет три суггестирующих средства, используемых Жуковским -словесную живопись, гармонирующую с мелодическим строем и элегической лексикой. Для пробуждения ассоциаций Жуковский особенно напряженно работает со словом. Это слово, с одной стороны, «не есть отчужденное слово, но слово элегическое, с соответствующим субъективно-эмоциональным качеством. Оно эстетизировано и обобщено, потому что призвано нести логический и предметный смысл, но одновременно и быть знаком эмоционального состояния и вызывать его у читателя»51. С другой стороны, это слово выступает лишь частью в системе поэтической суггестии наряду с вневербальными средствами, «оно лишь доминанта в некоей целостной системе»52. Другая составляющая целостной системы поэтической суггестии Жуковского - требование гармонии всех элементов. Здесь он снова как нельзя более близок Шиллеру, который в статье «О стихотворениях Маттисона» (1794) утверждал, что лирическая поэзия так же подчинена законам гармонии, как и музыка, и только в этом случае способна воздействовать на чувства человека: «...мы требуем, чтобы каждое поэтическое произведение наряду с тем, что выражено в его содержании, и по своей форме являлось подражанием и выражением чувств и действовало на нас, как музыка» . Удивительную музыкальность поэзии Жуковского отмечали еще его современники. Н.Полевой в «Очерках русской литературы» (1839) писал о «музыке языка» Жуковского, через двадцать лет О.Сенковский определит именно мелодическое богатство стихов Жуковского главным признаком истинной поэзии. Б. Эйхенбаум выделил главные приемы мелодизации, которыми пользовался Жуковский54. Это мелодическое , а не ритмическое членение фразы, широкое использование вопросительных интонаций, синтаксический и интонационный параллелизм, построение стихотворения на принципе троичности, который является формальным принципом и музыкальной композиции. Как заметил В.Э.Вацуро, «Жуковский показал роль «музыки», «мелодии», как одного из наиболее важных факторов суггестии. Если угодно, это было преодолением субъектом лирики рационалистических основ предшествующей поэзии»55.
Освоение жанра элегии и его важнейшего атрибута -суггестии - идет у Жуковского параллельно с возрастанием интереса к позднему творчеству Шиллера. В работе «О наивной и сентиментальной поэзии» Шиллер выделяет элегию как один из ведущих родов сентиментальной поэзии. В зависимости от того, что привлекает поэта, «хочет ли он представить действительность, как предмет отрицания, или идеал, как предмет утверждения», его изображение «может быть сатирическим или ... элегическим». Причем в элегическом роде поэзии Шиллер выделяет две разновидности: «элегию в более узком смысле», когда «природа и идеал могут быть предметом печали, если первая изображена утраченной, а второй недостижимым», и «идиллию в более широком смысле», когда природа и идеал «могут быть ... предметом радости - если представляются действительностью» . Тема утраты - ведущая тема элегического рода поэзии по Шиллеру - накладывается на комплекс этических и литературных проблем, занимавших Жуковского и его друзей по Дружескому литературному обществу. Элегия Шиллера «Идеалы» дает Жуковскому благодатный материал для выражения волнующих его проблем, а освоенный в работе над «Сельским кладбищем» принцип суггестии позволяет высказать и внушить читателю те тончайшие оттенки чувства, которые отличают интерпретацию идеи Шиллера Жуковским.
Три первые строфы элегии Шиллера «Идеалы», переведенные в 1806 году, получили название «Отрывок». Жуковский отказывается от деления отрывка на строфы, 4-стопный ямб заменяет чередованием стихов с 6- и 4-стопным ямбом, значительны также смысловые и образные отступления от оригинала. Сопоставление подражания и оригинала не дает возможности наглядно продемонстрировать те или иные принципы переводческого мастерства поэта, однако некоторые тенденции проявились и здесь.
