Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Исправления в тексте "Сочинений и переводов в стихах" 15
Глава 2. Комментарий к избранным стихотворениям и переводам 51
Глава 3. Метрический справочник 98
Заключение 118
Библиография 120
Приложения 137
- Исправления в тексте "Сочинений и переводов в стихах"
- Комментарий к избранным стихотворениям и переводам
- Метрический справочник
Введение к работе
Брюсов говорил: "Я хочу жить, чтобы въ исторіи всеобщей литературы обо мнъ было дві строчки" (Ходасевич 1976, 39). Катенин, снискавший репутацию хвастливой ничтожности (см.: Gagarine 1824, 184; Катенин 1934, 628; Чебышев 1911, 15), скромнее смотрел на свою миссию. " ... для благородной ЦЕЛИ жить послі смерти я написалъ довольно, если оно хорошо ... " (Катенин 1911, 46). Поэт не ошибся. Сейчас уже не столь остро прозвучали бы слова Тынянова о том, что "по отношению к архаистам resp. Катенину. - М. А. в истории русской литературы учинена несправедливость, в которой сказывается влияние победившего литературного течения" (Тынянов 1926, 216). Литература о старшем современнике Пушкина велика. Но в 1920-е гг. в поле зрения ученого находились лишь немногочисленные заметки, в которых на первый план выступала биография поэта и, прежде всего, история его взаимоотношений с Пушкиным, Грибоедовым, Вяземским (см.: Андреев 1853; Анненков 1855, 55—61, 67, 288; Бартенев 1855, 591; 1881, 144 - 145; Петухов 1888, 561—568; Катенин 1893, 625—634; ОА, I, 507—508; Миллер 1900, 27—34; Бертенсон 1909; Пиксанов 1909; Чебышев 1911, 9—10 и др.). Формулирование эстетической позиции, особенностей слога Катенина, по-видимому, не вызывало затруднений: авторы первых научно-критических статей о нем опирались не на результаты собственного стилистического, герменевтического анализа текстов, а на декларации их автора. Так, например, В. И. Боцяновский писал, что в поэзии Катенин проводил принципы "правдоподобія" и "натуры", и ссылался на катенинскую критику пьес, ход которых невероятен и лишен естественности (1893, 631 - 632). Впоследствии публикатор писем к А. М. Колосовой повторил свою характеристику Катенина как искателя "правдоподобія" и "натуры" уже без ссылки на эпистолярию, и эта фраза появлялась затем еще в нескольких пособиях по истории литературы (см.: Боцяновский 1897, 548, Пыпин 1899, 334; ОА, I, 508). "Правдоподобие" и "натура", действительно, были для Катенина основополагающими эстетическими категориями, и свидетельства тому можно обнаружить не только в его письмах, но и в "Размышлениях и Разборах". "Какъ много прекраснаго не вышло въ сихъ романическихъ поэмахъ в итальянских romanzo XV -XVI вв.. - М. Л. , - восклицал Катенин, - паче всего въ Аріостовой, можетъ быть, еще прекраснейшее вышло бы, если бъ Стихотворцы съ нам"крешемъ не переступали за век пределы натуры и правдоподобія" (Катенин 1830а, II, 39; см. также I, 70, 72, 86, 88; II, 252). Не менее важными в катенинских суждениях о словесности выступают и понятия "истины", "простоты", "приличия" (см.: Катенин 1830а, I, 71, 151, 266; II, 46—47, 55, 252—253, 284 и др., а также: Вишневская 1963, 95—100, 112). Однако, можно ли, как это сделано в позднейшей работе, при анализе стихотворений оперировать терминами, значение которых не определено (см.: Рудаков 1998, 223)?
Еще одним расхожим в прошлом веке представлением стала убежденность в "классицизме" Катенина. "Приверженец французского псевдо-классицизма", - по мнению прежних историков поэзии, этих слов было вполне достаточно для того, чтобы адекватно передать особенности катенинской поэтики (Боцяновский 1897, 547; Пыпин 1899, 299; ОА, I, 508; Миллер 1900, 31; ср.: А. А. Осипов, П. А. Катенин (1792—1853) , ИРЛИ, ф. 263 (Н. В. Дризен), е. х. 381, л. 5, 19). Симпатии Катенина к Расину и Корнелю хорошо известны, но, опять-таки, это факт его биографии, а не творчества.
Ясно, что подобные характеристики, приставшие к Катенину наподобие ярлыка, не могли удовлетворить Тынянова, который задумал написать портрет поэта, максимально приблизившись к его эпохе (см.: Тынянов 1926, 240—241). Ученого интересовали, прежде всего, такие черты художественной техники, которые были значимы либо с точки зрения истории жанров, либо для эволюции стиха и поэтического языка. Ему важно было поместить изменяющийся образ своего героя в движущийся литературный контекст. Современная Катенину критика, отзывы о нем других поэтов, рассыпанные в письмах, эпиграммах и пародиях, помогали Тынянову "ущупать" те самые "существенные", "конструктивные" элементы, которые проявляются на синхронном уровне то как архаизм, то как новаторство (Тоддес, Чудаков, Чудакова 1977, 570; 530; 523, 521, 510; Тынянов 1929а, 12, 15; 1977, 282—283) Младоархаистическая составляющая катенииского облика, - пожалуй, главнейшая деталь концепции Тынянова - не является неким открытием в "Архаистах и Пушкине". Группу писателей, убежденных в том, что "надобно ... заимствовать силу и краски у своего народа, и воскрешать старинный ... быть, древній языкъ, древнія понятія", во многом наследников шишковского пуризма, резко противопоставлявших себя карамзинскому направлению, впервые обозначил в печати К. Полевой (Полевой 1833, 566). Еще раньше, в 1825 г., Кюхельбекер отчетливо определил два противоборствующих лагеря, в каждом из которых выделялись старая гвардия и молодая: "Германо-Россы и Русскіе Французы то есть карамзинисты. - М. А. прекращают своих Классиков и Романтиковъ: Шишковъ и Шихматовъ могуть быть причислены къ первымъ; Катенинъ, Г... Грибоедов. - М. А. , Шаховской и Кюхельбекеръ ко вто-рымъ" (Кюхельбекер 1923, 74). О проекте "Обозрения российской словесности 1824 года" для "Мнемозины" стало известно только в 1923 г. Тынянов использовал как материалы, опубликованные Б. В. Томашевским, так и концепцию К. Полевого, о которой ему мог напомнил Н. К. Пиксанов; исследователь справедливо полагал, что, не принимая во внимание "шишковизма" Катенина, невозможно объяснить странностей его романтических выступлений (Пиксанов 1909, 67 - 69; Тынянов 1926, 241; 387 примеч. 45; ср.: Гришунин, Чудаков 1968, 385 примеч. 3; Шапир 1996в, 64).
Тынянов, таким образом, возвел в "доминанту" характеристику поэта, найденную прежде, хотя для самого ученого понятие "шишковизм" было и беднее и в то же время объемнее более конкретного "младо архаизм" (см.: Тынянов 1926, 242). Метод обнаружения "сути" творчества, его "идеи", "доминанты", "ядра", примененный Тыняновым, подверг серьезной критике Б. И. Ярхо. Философские основания школы Geistesgeschichte, которая учит, как можно реальную "множественность", "многообразные свойства (признаки)" объекта изучения "свести ... к одному принципу", восходят к В. Дильтею (см.: РГАЛИ, ф. 2186, оп. 1, ед. хр. 41, л. 21; Ярхо 1997, 261 - 262 примеч. 5). "Обычно", по наблюдениям Ярхо, дело обстоит так, что "«исследователь» берет наугад какую-нибудь сентенцию из своего объекта, подвергает ее произвольной экзегезе, подгоняет под нее несколько важных мест из сюжета, а затем восхищается, как это «всё» (!) в стройном целом «подчинено одной идее» " (РГАЛИ, ф. 2186, оп. 1, ед. хр. 41, л. 250; ср. в публикации Гаспарова, 1969, 508). Эти слова, сказанные по поводу способа нахождения идейной концепции произведения, несомненно, можно отнести и на счет Тынянова, у которого "доминанта", в том числе, означала главенствующий "фактор" произведения или системы, подчиняющий все остальные (Тынянов 1927, 102— 103). Если жанр "входит в литературу, приобретает свою литературную функцию именно ... доминантой" (Тынянов 19296, 41), то, очевидно, и автор остается в памяти грядущих писателей чем-то таким, что было актуальным и полезным для его современников.
Несмотря на то, что младоархаизм выглядел в очерке Тынянова чисто интуитивным обозначением "сущности" катенинской художественной программы, его проницательные выводы о роли Катенина в истории русского поэтического языка остаются неоспоримыми: их никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть . Так, например, не получила развития мысль Тынянова о связи разговорной интонации и стиля трехстопников Катенина с поэзией Некрасова (см.: Тынянов 1926, 234—235). Тынянов видел сходные ритмико-синтаксические фигуры в "Ольге", песни Мэри из "Пира во время чумы" и в лирике Блока, что позволило ему сделать вывод о канонизации приема, испытанного вначале Катениным:
Так весь день она рыдала, Божий промысел кляла, Руки белые ломала, Черны волосы рвала...
(Тынянов 1926, 233)
И это наблюдение как будто оставлено без внимания - не потому ли, что по фактам, собранным Тыняновым, трудно понять, о каком приеме идет речь, а тем более проследить его эволюцию.
Зато продуктивными оказались гипотезы о связи восьмистишия, которое Катенин выдвинул в качестве аналога итальянской октавы, с пушкинскими октавами (Тынянов 1926, 237—238; Томашевский 1956, 489 примеч. 139; Эткинд 1965, 7, 19—22; Харлап 1980, 221, 226—229; Фомичев 1984, 129). Целую литературу породила полемика между Гне-дичем и Грибоедовым по поводу "Ольги" Катенина и "Людмилы" Жуковского, переведенным из Бюргера (Томашевский 1956, 543—544, Мордовченко 1959, 148—153; Холмская 1959, 306—328; Немзер 1991). На кульминационный характер этого эпизода истории русской баллады одним из первых указал именно Тынянов (1926, 226—228). Обладая верным слухом, ученый обронил фразу о "своеобразном гекзаметре" Катенина (Тынянов 1926, 233). Исчерпывающий ответ на вопрос о том, в чем заключается это своеобразие, можно найти в работе М. И. Шапира. Опираясь на совершенно иной, нежели Тынянов, метод - филологической критики и сравнительно-статистического исследования, - М. И. Шапир показал, что гекзаметр Катенина допускает предельно малое количество односложных интервалов между иктами, и потому это - явление уникальное в отечественной версификации. Нигде, кроме как у Катенина, не встречается и размер, произведенный от гекзаметра, "несвязанный пентаметр". Видоизменению метра сопутствовала модификация его семантики, стилистики и синтаксиса, в результате чего шедевр Катенина, поэма "Инвалид Горев", предстал перед нами как "русская Одиссея" (см.: Шапир 1994).
Наконец, к ряду тыняновских трактовок стихотворений Катенина восходят более поздние опыты историко-литературного комментария (Виноградов 1934, 143 - 148, 154; ср.: Розанов 1923, 122—123, 148—153; Кукулевич, Лотман 1941, ср.: Иезуитова 1974; Вацу ро 1978, 137—138, 169—171; 1992; 1994; 1995, 384, 386—389; Харлап 1980, 225—
226; Проскурин 1999, 224—237; Гуменная 1999 и др.). Работа "Архаисты и Пушкин", как видим, на несколько десятилетий вперед обозначила проблематику специальных статей о Катенине (см. об этом также: Гришунин, Чудаков 1968, 383—384; ср.: Тоддес, Чудаков, Чудакова 1977, 568).
Вместе с тем, в исследовании Тынянова есть один существенный недостаток, которому, может быть, невольно "подражают", как и его достоинствам. Это литературность образа Катенина. Миф о поэте складывался постепенно. Современников поражали его необычайная образованность, феноменальная эрудиция и память. П. А. Каратыгин вспоминал, что "не было всемирно-исторического факта, который бы он не мог объяснить со всеми подробностями; в хронологии он никогда не затруднялся, - это просто была живая энциклопедия" (Каратыгин 1929, 106). Этот или подобные ему рассказы имел в виду П. И. Бартенев, когда писал: "Въ тогдашнемъ обществ1!, и между писателями того времени онъ Катенин. - М. А. былъ явлешемъ весьма замечательными по необыкновенной начитанности и огромному запасу разнообразныхъ свтэдънш, которыми онъ удивлялъ всвхъ своихъ знакомыхъ ... " (Бартенев 1855, 591; см. также: 1881, 144—145) . Производило впечатление также виртуозное владение Катениным несколькими иностранными языками. Немецкий, французский, латинский, итальянский, испанский он "зналъ основательно, - сообщает П. Андреев. - Мн4 самому случалось несколько разъ быть свидътелемъ, какъ онъ, развернувъ какую нибудь новую Французскую книгу, читалъ ее на чистомъ Русскомъ Языктэ, безъ малейшей остановки и безъ галлицисмовъ; даръ слова его былъ изумителенъ и увлекалъ слушателя" (Андреев 1853, 768; а также: Миллер 1900, 18—19; Розанов 1923, 94—95)3. Интеллектуальность Катенина проявлялась в ожесточенных спорах, которые он вел невзирая на лица, общественное положение или возраст собеседников. Страсть к доказательству, к отстаиванию своей точки зрения иногда просто из желания противоречить -неотъемлемая черта практически всех его мемуарных портретов. В дебатах ему "много помогали твердая память и сильная грудь, - сообщает Ф. Ф. Вигель; - съ ихъ помощію онъ всякаго перекрикивалъ и долго продолжалъ еще спорить, когда утомленный противник давно отвтэчалъ ему молчашемъ ... " (Вигель 1892, III, 148; ср.: Миллер 1900, 19). Давний враг поэта, Вяземский, упрекал Катенин в пристрастии. В "Старой записной книжке" передан со слов Л. Пушкина анекдот о том, как однажды Катенин отрицал дарование Крылова. "Споръ продолжался. «Да онъ и не хорошій человъкъ (сорвалось у Катенина съ языка)»: при избраніи моемъ въ Академію, этотъ подлецъ, одинъ изъ всЬхъ, положилъ мнЬ черный шарь" (Вяземский 1873, 1794—1795).
Нетерпимость к "вранью" не покидала Катенина и в более солидном возрасте. Так, в 1833 г. его полемический задор проявился на заседаниях Академии наук. 28 января он вступил в спор" с непременным секретарем этого ученого общества, П. И. Соколовым, "по поводу слова «бурка», включавшегося в Словарь русского языка" (Пушкин 1935, III, 585) По словам А. М. Языкова, "шум", производимый поэтом, настолько смущал присутствовавших "толмачей, иереев и моряков", что новому академику "прочли параграф устава, которым велено выводить из заседания членов непристойно себя ведущих" (цит. по: Пушкин 1935, III, 586).
Все эти истории заставляли современников надеяться, что талант Катенина в полной мере явит себя на критическом поприще (см.: ИРЛИ, ф. 263, ед. хр. 381, л. 5). Так возникает один из важных мотивов полу реальных рассказов о поэте: ожидание от грядущих его сочинений эстетического эффекта, который по силе воздействия можно будет сравнить с незабываемым впечатлением от Катенина как от личности. Хвалебные отзывы о Катенине-критике принадлежат Грибоедову и Пушкину. Первый, напомним, писал к поэту: "Вообще я ни передъ къмъ не таился и сколько разъ повторяю (свидетельствуюсь Жандромъ, Шаховскимъ, Гречемъ, Булгаринымъ etc. etc. etc.), что тебі обязанъ зртзлостію, объемомъ и даже оригинальностію моего дарованія, если оно есть во мнъ (Грибоедов 1917, 168). Пушкин признавал в себе не то, чему Катенин его научил, а от чего отучил: "Многіе (въ томъ числі и я) много тебі обязаны; ты отъучилъ меня отъ односторонности въ литературных мнъшяхъ, а односторонность есть пагуба мысли (Пушкин 1928, 6). Он говорил, что из "нашихъ Шлегелей ... одинъ Катенинъ знаетъ свое діло"; что кроме него, "ніть у насъ критика" (Пушкин 1935, III, 6; 1928, 6). Бартенев полагал, что юного Пушкина привлекали в Катенине его "начитанность", редк ая самостоятельность и твердость въ сужден1яхъ" (Бартенев 1855, 591). Позднее Пушкин настойчиво предлагал Катенину "сложить разговоры ... на бумагу", ибо усматривал "великую пользу" для "Русской Словесности" в строгих, основанных на правилах, представлениях об изящном (разрядка моя; Пушкин 1928, 6). Н. И. Бахтин ободрял Катенина в его замысле цикла критических статей (см.: Катенин 1911, 163—164; ср.: 156— 157, 158—160). Однако "Размышления и Разборы", задуманные еще в 1823 г. и начатые в 1827 (см.: Фризман 1981, 325; ср.: Панов, Песков 1992, 505), вызвали разочарование [ср.: Фризман 1981, 16—17; Пушкин в воспоминаниях 1998, I, 472 (комментарий В. Э. Вацуро). Более других запомнились, вероятно, слова В. Л. Пушкина - по интонации предсмертной тоски, в них заключающейся: " ... какъ скучны статьи Катенина! ... " (Пушкин 1928, 106).
За четыре года до публикации "Размышлений и Разборов" обманулись в своих ожиданиях немногочисленные поклонники драматургического гения Катенина. Трагедия "Андромаха", законченная еще в 1818 г., не переводное, а оригинальное сочинение, недостаток в котором, действительно, испытывала русская сцена в 1810-е гг. (см.: Тынянов 1929г, 292—293; История театра, II, 245), была дана всего два раза и снята с репертуара (История театра, III, 221, ср.: Модзалевский 1926, 535; Фризман 1981, 15—16)4. Отзыв Пушкина: "Андромаха К атенина ... может быть, лучшее произведение нашей Мельпомены, по силе истинных чувств, по духу истинно трагическому ... " (Пушкин, XI, 179—180) - прозвучал, по меньшей мере, неискренно (ср.: Миллер 1900, 32; см. также высказывания Н. М. Языкова и А. Тютчева, 1913, 220, 298, 310, 485—486). Однако он часто приводится историками литературы, желающими таким образом придать масштаб заслугам Катенина (см.: Орлов 19376, 611; Ермакова-Битнер 1965, 46; История театра, II, 272).
Одним из последних крупных эпизодов творческой биографии поэта считается выход в свет "Сочинений и переводов в стихах" (1832). Появления этой книги тоже пришлось довольно долго ждать: она была задумана еще в 1823 г. Доброжелатели Катенина, пережив вместе с ним неудачу "Андромахи" и "Размышлений и Разборов" связывали, вероятно, последние надежды с готовящимся сборником (см.: Языков 1913, 319). Пушкин иногда спрашивал поэта о том, как продвигается работа над книгой (см.: Пушкин 1928, 6); он согласился помочь ему с подпиской и стал автором, увы, единственной положительной рецензии (см.: Пушкин 1833, 206—207) . О Катенине заговорили как об историческом персонаже, отыгравшем свою роль в 1810-е гг. (см.: Полевой 1833, 562). Упоминая рецензию Полевого, Тынянов писал: "Поэзия Катенина, вызывая оживленные нападки в пятнадцатом и двадцатых годах, - к тридцатым годам мертвое явление" (Тынянов 1926, 235). Вслед за Тыняновым на неактуальность сборника указывал В. Н. Орлов: "Книга ... производила впечатление посмертного издания" (Орлов 1937а, 42—43; ср.: Рудаков 1998, 218, 242 примеч. 11). Сопоставление интеллектуальных возможностей Катенина, его претензии быть первым критиком и отличным поэтом и, с другой стороны, его реальных достижений, которые казались посредственными даже людям, хорошо к нему расположенным, рождало недоумение, удивление (см.: Кюхельбекер 1820, 110—111, 113; Грибоедов 1917, 157—158; ср.: Bakhtine 1826, 351; Катенин 1911, 131). Сто чувство стало сопутствовать складывавшемуся легендарному образу поэта. В романе Писемского "Люди сороковых годов" оно выражено весьма хорошо. Одному из персонажей невдомек, почему выходит так, что умный, в высшей степени образованный человек сочиняет дурные стихи: " ... все-таки сочинения его плоховаты. - Плоховаты-то плоховаты, понять не могу - отчего? - произнес и Живин как бы с некоторою грустью" (Писемский 1959, 118).
На вопрос отчего пытались ответить литературоведы. И. Н. Розанов усматривал трагедию Катенина в том, что он, будучи более "человеком слова, чем человеком пера", возомнил себя "великим писателем" и тем самым обманывал себя и других (Розанов 1923, 101, 103, 109). Тынянов находил обреченность в "приложении архаистической теории к высоким жанровым и стилистическим заданиям" (Тынянов 1926, 259). На примерах из катенинского перевода "Ада" он демонстрировал "семантическую какофонию", возникавшую от "соединения крайних архаизмов с просторечием" (Тынянов 1926, 259—260). Но любопытно, что заманчивее оказалось сохранять вокруг Катенина некую тайну.
Авторы первых работ о поэте подчеркивали противоречивость его эстетической позиции; неожиданно резкие суждения его о шедеврах мировой литературы не получали объяснения. Долгое время казалось странным, что "одинъ изъ первыхъ Апостоловъ романтизма" (Пушкин 1833, 207) не ценил ни Жуковского, ни Батюшкова, но в то же время хвалил Баратынского; в "Бахчисарайском фонтане" видел одну бессмыслицу, Байрона почитал виновным в том, что его подражатели (вроде Языкова и Рылеева) населили словесность "каки ми -то сорванц ами , головорТэЗ ами , забіяк ами - ... преразвратн ымъ народ омъ "; что он вообще видел в этом течении одно "наглое съ нев-вжествомті безуміє" (см.: Катенин 1822а, 260—261; Катенин 1911, 34, 65, 86 и др.; а также: Вишневская 1963, 88—91). Однако и после того, как Н. К. Пиксанов и, в особенности, Тынянов, раскрыли архаистическую подоплеку вышеприведенных отзывов, никому не удалось последовательно разобраться в катенинской оценке "Бориса Годунова" (в частности, Вишневская 1963, 114—115). Показательно, что в статье, автор которой ставил своей целью устранить "парадокс Катенина", один из ключевых пассажей по поводу трагедии Пушкина выстроен нечетко и потому звучит загадочно: "В катенинском пониманий трагедии с особой силой и полнотой воплотилось самое существо его эстетической теории. Здесь ярче, чем где-либо, сказались и ее сила и ее слабость. В суждениях о трагедии он приблизился к Пушкину и здесь же ? разошелся с ним - когда прочел ?? «Бориса Годунова»" [Фризман 1981, 29; ср. указания на непоследовательность в эстетических предпочтениях: Пушкин в воспоминаниях 1998, 472 (комментарий В. Э. Вацуро)]6.
На научные представления о месте и роли Катенина в русской поэзии, по-видимому, сильно влияли признания знаменитых друзей поэта. Вместе с теми откликами, что приведены выше, припомним еще одно высказывание Грибоедова: "Славный человтжъ, умъ превосходный, высокое дарованье, пламенная душа, и все это гибнетъ втунтэ" (Грибоедов 1917, 158). Если бы позднейшие исследователи подходили к подобным заявлениям более критично, то, возможно, образ Катенина освободился от доли таинственности. Дело в том, что оценка поэтических, критических и педагогических заслуг Катенина была у Пушкина и Грибоедова завышенной. Современники говорили то, что Катенин желал бы услышать (см.: Пиксанов 1909, 70; Розанов 1923, 98—99). Пушкин, к тому же, предпочитал комплиментарную форму прямому выражению собственного мнения. Еще Катенин разглядел в нем "врожденную ловкость", старанье, "угождая каждому, со всеми уладить" (Катенин 1934, 636). По предположению П. В. Анненкова, "это качество входило у Пушкина отчасти и въ оценку самихъ произведены Катенина" (Анненков 1855, 67; ср.: Тынянов 1929в, 157—158). На неискренность отзывов Пушкина и Грибоедова уже обращали внимание специалисты (см.: Томашевский 1956, 291). Первым был В. Миллер , который писал: "Вписьмахъкъ Катенину Пушкинъ неръдко преувеличивалъ то ува-женіе, которое могь питать къ своему собрату ... позднъйшая переписка обоихъ по-этовъ производить впечатлъше очень любезнаго, предупредительнаго, но не совсвмъ ис-кренняго (со стороны Пушкина) обмана комплиментовъ". Ср. также: "Пушкинъ вообще былъ довольно быстръ на самые лестные отзывы ... " (Миллер 1900, 32). Вслед за В. К. Миллером Н. К. Пиксанов решительно заявлял, что мнение о Катенине - воспитателе Пушкина и Грибоедова - ложное: "Большинство писателей 1820 - 1830-\ъ годовъ было твсно связано узами родства, сословнаго положенія, свътскихъ отношеній, личной дружбы, любви, и это неизбежно налагало печать пристрастія и неискренности на ихъ отзывы другь о другі" (Пиксанов 1909, 70). "Дружескимъ пристраспемъ" объяснял лестные слова Пушкина и А. А. Чебышев. С его точки зрения, вызывает недоумение то, как человек, скованный в своих суждениях строгими правилами, мог отучить Пушкина и Грибоедова от односторонности (см.: Чебышев 1911, 10; ср. также: Катенин 1934, 627).
Пушкин противоречил сам себе, когда в одном и том же письме сначала говорил о "Сплетнях" Катенина: "Я не читалъ твоей комедій, никто объ ней мні не писалъ ... ", -а затем называл перевод "прекрасным" (Пушкин 1926, 32).
Грибоедов не только восторгался дарованьем Катенина, но и критиковал "Сплетни", в "Сиде" находил небрежности в слоге, "жесткости и ошибки противъ языка" (см.: Грибоедов 1917, 170). Об "Андромахе" "автор одной комедии" писал с горечью: "Но какимъ оно дурнымъ слогомъ въ ухо бьетъ, кромъ 4-го акта, конца 5-го и 3-го. И какъ третій актъ превосходенъ, не смотря на дурной слогъ!" (Грибоедов 1917, 157). После 1825 г. Грибоедов, если верить доносу Булгарина (?), отзывался о своем наставнике так: "Катенин не поглупел, но мы поумнели, и от того он кажется нам ничтожным" (Катенин 1934, 628). В общем, современники, благожелательно настроенные по отношению к изгою Катенину, вероятно, могли бы сказать вместе с Плетневым: "Катенина талант я уважаю, но жестких стихов его не люблю" (Плетнев 1885, 316).
Тынянов не поддавался иллюзии ложного возвеличивания "литературного пигмея" (слова Рылеева о Катенине, см.: Катенин 1934, 633 примеч. 18). Ему удалось возвысить Катенина иным, повторим, литературным способом. Так возникло метафорическое уподобление фигуры поэта пушкинскому Сальери, при том, что герой трагедии переосмыслялся как добросовестный, но забытый "глухою славой" труженик (см.: Тынянов 1926, 264—265). У Катенина тоже "была «глухая» судьба", - подхватил Н. И. Харджиев, рассказывая о неосуществленном тыняновском замысле романа о Катенине. Судя по названию - "Евдор" , - сюжетной канвой могла стать биография поэта, представленная им в "Элегии" 1828 г. А весь облик главного персонажа предполагалось "воссоздать мозаичным способом, соединив отдельные черты О. Мандельштама, В. Шкловского и свои собственные":
Я вопрошаю из-за гор, Как поживает Ваш Евдор, Карикатура на котурнах Среди людей литературных, Когда ж сей нелюбимец славы, Сей монстр ужасный и трехглавый (Тынянов, Шкловский, Мандельштам) Три языка покажет нам. 10
обращался Н. И. Харджиев к Тынянову 11 марта 1931 г. (Харджиев 1983, 259; о замысле Тынянова см. также: Шубин 1984; о том, что Тынянов наделял героев своих литературоведческих штудий чертами современников см. также: Мандельштам 1972, 370). На наш взгляд, это воспоминание может свидетельствовать о беллетристичности концепции "Архаистов и Пушкина", по крайней мере, той ее части, в которой речь идет о Катенине. Может быть, неслучайно Мандельштам сам сопоставлял себя с Катениным и Кюхельбекером - некоторое представлениие об этих поэтах сложилось у него благодаря знакомству с исследованиями Тынянова (см.: Герштейн 1998, 152 - 153). Любопытно, что Шкловский позволил себе облечься в костюм Катенина и снабдил свою книгу "Художественная проза" (1961) подзаголовком: "Размышления и разборы" (на это обратил внимание Е. Г. Эткинд, см.: Джулиани 1987, 90 примеч. 3).
Почему же стало возможным в работе, сохраняющей атрибуты научности, прибегнуть к чисто художественным приемам интерпретации? Скорее всего, у Тынянова это было данью традиции. Как человек эксцентрического поведения, Катенин легко делался героем романа. Он выведен под именем штабс-капитана Залетаева в "Черной женщине" (1834) Н. И. Греча (см.: Орлов 1937а, 3 примеч. 1) и под именем Коптина - в "Людях сороковых годов" (1869) А. Ф. Писемского (см. гл. IX второй части и гл. XV третьей части) . На строки Писемского ссылались (и до Тынянова и после), как на любой другой источник: делать поправку на то, что это все-таки литература, а не критическая статья или дружеское письмо, считалось излишним (см.: Миллер 1900, 21 примеч. 1; Розанов, 167 -179; Орлов 1937а, 3; ср.: Ермакова-Битнер 1965, 56). Завязывается даже полемика с писателем, даром что голословная. Так, Л. Г. Фризман пишет: " ... свидетельства, согласно которым Катенин в старости запил и опустился, вряд ли заслуживают доверия" (разрядка моя; Фризман 1981, 18). Имеется в виду, конечно, автобиографический роман Писемского - иных подобных свидетельств о Катенине конца 1830-х - начала 1850-х годов у нас нет. Как же, однако, понимать сказанное тем же исследователем на следующей странице его статьи: "Данью благодарной памяти, которую оставил Катенин в душе Писемского, явились страницы романа «Люди сороковых годов», где под именем Коптина исторически достоверно и живо изображен Катенин" (разрядка моя; Там же, 19)?
Когда ученый смотрит на произведение изящной словесности, как на документальную прозу, он рискует вос-поэнать (wiedererkennen) объект своего изучения как вымышленного героя. Именно это произошло с Тыняновым, было воспринято и получило развитие в науке. Заметим, что примененный Тыняновым метод эвристики был бы наверняка чужд Катенину, который неизменно требовал верности историческому факту, даже когда речь шла об искусстве. Его защита Сальери, удивившая П. В. Анненкова10, не голос оскорбленного самолюбия, как думал Тынянов, а последовательная позиция, проявлявшаяся и ранее. Так, в статье "О поэзии Итальянской" Катенин, упомянув о правлении Лоренцо Медичи, весьма благотворном для просвещения и искусства, упрекает позднейшего драматурга в клевете: "Не стыдно ли, что Альфіери, триста ЛТУГЬ спустя, сего Перикла новтэйшихъ временъ, едва ли не лучшаго, ч4мъ древній, вывелъ въ трагедій своей: Заго-воръ Паціевь какимъ-то кровожаднымъ тираномъ? Простительно ли до такой степени изкажать Исторію, и сліпо передаваясь лишнему, неразумному свободолюбію, срамить благоговінія достойную память, а подлыхъ убшцъ, подкупленныхъ Римскимъ дворомъ, выдавать за героевъ и мучениковъ? Г-жа Сталь ... пишеть, что кому творенія Альфіери не кажутся за прекрасный трагедій, долженъ все восхищаться ими, какъ прекрасными ділами: сомневаюсь, чтобы упомянутая мною здісь могла почесться твмъ либо другимъ" (Катенин 1830а, П, 38; ср.: Катенин 1911, 60)11. Катенин осуждал и другие трагедии Альфьери за "условность" характеров: "Его лица не то, чЬмъ были или быть могли, но чъмъ онъ желаетъ ихъ выказать: во всЬхъ пьесахъ его видно неискусно обнаруженное пристрастіе къ которой нибудь стороні ... " (Катенин 1830а, II, 63). В "Войнаровском" не мог он извинить вымысел о Мазепе: " ... всего чудніе для меня мысль представить подлеца и плута Мазепу какимъ-то Катономъ" (Катенин 1911, 86; см. другие примеры: Вишневская 1963, 95 ел.). Собственно, трагедию о Моцарте и Сальери Катенин критикует за то же самое. Автор создал ее вопреки "истине", о которой шла речь выше и без которой, по Катенину, не существует хорошей пьесы: " ... век порядочные Критики всегда и везді требовали одного: натуры, истины, здраваго смысла" (Катенин 1820в, 321)12.
Итак, если снять "высокий аспект" (Тынянов 1926, 265) Катенина, его сальеризм, если менее доверять двусмысленным дифирамбам в его адрес, что же останется от репутации поэта? Еще одна "тайна". В письмах Катенин упоминает несколько своих сочинений, которые он не успел выпустить в свет. Это перевод III и IV актов Расинова "Баязета" (1824—1825), XXI песни "Одиссеи", над которым Катенин работал в сентябре - октябре 1833 г., трагедий "Генрих IV" и "Генрих V" Шекспира, "В тихом омуте черти водятся" (перевод французской комедии, 1828; см.: Катенин 1893, 203; Катенин 1911, 205, 206, 209, 214; а также: Шапир 1994, 78 примеч. 50; ср.: Ермакова-Битнер 1965, 659 -660) . Часть переводов, а также, вероятно, оригинальные стихотворения могли бы составить третью часть книги Катенина, о чем он помышлял в 1842 г.. Однако ни названных текстов, ни писем Пушкина, Грибоедова и многих других замечательных знакомых поэта нет среди немногих уцелевших документов Катенина, хранящихся в московских и петербургских архивах (РГАЛИ, РГБ, РНБ, ИРЛИ). Часть личных бумаг и богатейшая библиотека исчезли, когда в 1919 г. эти ценности перевозили из имения Шаево в Кологрив (см.: Кончин 1986, 161). Интересно, что исследователи предполагают, что отдельные рукописи отыщутся, и для этого как будто есть основания: в 1918 г. в Петрограде родственники поэта еще берегли его архив (см.: Кончин 1986, 168). Не напоминают ли надежды современных ученых того чувства, с которым заинтригованные друзья Катенина встречали его новые сочинения? От Катенина - реального лица или темы - до сих пор ждут если не чуда, то, по крайней мере, открытий (см., в частности: Басова 1992).
Одно из таких открытий касается непосредственно текста стихотворений; оно произошло в 1965 г., когда в Большой серии "Библиотеки поэта" вышел том "Избранных произведений" Катенина. Стоит ли удивляться, что и на сей раз не обошлось без легенды? Редактор сборника, Г. В. Ермакова-Битнер, сообщила, что она печатает целый ряд стихов с учетом авторской правки, внесенной Катениным в его экземпляр "Сочинений и переводов" 1832 г. Однако источником текста послужили не подлинные пометы: "Местонахождение этого экземпляра в настоящее время неизвестно" (Ермакова-Битнер 1965, 660), - а их копия, снятая В. Н. Орловым (см.: Там же, 660). Уверенность в аутентичности текстов, лишенных документального подтверждения, не может быть абсолютной, тем более, что в результате работы публикатора из сочинений Катенина исчезли строки, "в полном смысле слова вошедшие в историю русской литературы", например: Да полно что! гляди, плішивой (из "Убийцы") или Тамъ ядовитый скрытъ мухоморъ (из "Лешего"). "Почти через двадцать лет после написания этих стихотворений, - продолжает рецензент книги 1965 г., - Катенин в точности воспроизвел их в «Сочинениях и переводах». Поэтому мы имеем все основания требовать самых веских доказательств того, что Катенин действительно впоследствии устранил эти строчки" (Илюшин 1966, 215). А. А. Илюшину показалось подозрительным, что В. Н. Орлов, владея материалом, ценность которого он должен был сознавать как никто другой, не воспользовался им при подготовке "Стихотворений" Катенина, напечатанных в "Малой серии" "Библиотеки поэта" в 1937 и 1954 гг.: "Ничто ... не может так поколебать веру в источник, как пренебрежение к нему со стороны его же владельца" (Илюшин 1965, 215; ср.: Шапир 1997, 120 примеч. 29). Все, что могли предъявить сторонники новой редакции текста, - это свидетельство того, что Катенин исправлял свои стихотворения после их выхода в свет (см.: Катенин 1911, 203; ср.: Ермакова-Битнер 1965, 660; Кончин 1986, 164).
За издание, подготовленное Г. В. Ермаковой-Битнер, вступились Г. П. Макогоненко и И. 3. Серман, откликнувшиеся на рецензию А. А. Илюшина заметкой "В кривом зеркале". Авторы этой заметки сочли, что "нападки рецензента необоснованны" (Макогоненко, Серман 1966, 221). Они объявили, что В. Н. Орлов был вынужден (?) проигнорировать последнюю авторскую волю, поскольку в "Малой серии «Библиотеки поэта» ... по самому типу издания не даются развернутые обоснования текстологических решений" (Там же, 221; неясно, правда, в какой мере можно назвать "развернутыми" текстологические экспликации Г. В. Ермаковой-Битнер, занявшие 5 предложений в более чем 700-страничном издании). Оппоненты заметили, что книга под редакцией Г. В. Ермаковой-Битнер "заслуживала более осведомленного и более беспристрастного к себе отношения" (Там же, 221) - так, как будто "они нашли затерявшийся экземпляр с правкой Катенина" (Илюшин 1971, 82). Но, даже упрекая А. А. Илюшина в неосведомленности, Г. П. Макогоненко и И. 3. Серман, убежденные в текстологической достоверности издания 1965 г., не сказали ничего, что могло бы пролить свет на происхождение таинственной правки. Напротив, все, кто имел прямое или косвенное отношение к этому тому Катенина, тщательно скрывали любую информацию, которая помогла бы отыскать пропажу. Например, В. Н. Орлов на вопрос Е. В. Кончина о том, кто был владельцем подлинника, отвечал, что его "принес какой-то человек, не имеющий никакого отношения к литературе. Он позволил только скопировать правку Катенина, что я и сделал. Книга была возвращена владельцу, и о дальнейшей ее судьбе я ничего не знаю" (Кончин 1986, 164). Очевидно, что такие "разъяснения" не только не устраняли подозрений, но, напротив, их всячески подогревали.
Теперь мы уже знаем, что человеком, якобы "не имевшим никакого отношения к литературе", был Сергей Борисович Рудаков (1909 - 1944), автор исследования о ритме и стиле "Медного Всадника" (см.: Рудаков 1979), близкий знакомый О. Мандельштама, отбывавший одновременно с ним ссылку в Воронеже в 1935 - 1936 гг. (именно С. Б. Рудакову мы обязаны несколькими уникальными списками стихов Мандельштама и бесценными биографическими свидетельствами, дошедшими до нас в составе писем С. Б. Рудакова к жене (см.: Рудаков 1997)15. Н. Е. Штемпель, познакомившаяся с С. Б. Рудаковым в Воронеже, вспоминала: "Сергей Борисович ... превосходно знал и самозабвенно любил поэзию, помнил наизусть сотни стихов, даже поэтов XVIII века" (Штемпель 1987, 212). Может быть, совместная работа с Мандельштамом над комментарием к его произведениям, была тоже неким воспоминанием о XVIII в.: знакомый поэта помогал ему стать новым Державиным, который, как известно, оставил потомкам изъяснение своих сочинений (ср.: Герштейн 1989, 115).
И до, и после ссылки Рудаков тесно сотрудничал с Тыняновым, охарактеризовавшим его как талантливого литературоведа-текстолога": "Работая под моим руководством по подготовке к печати собрания сочинений Кюхельбекера для "Библиотеки Поэта"16, - писал Тынянов 5.XII 1935 г., - он проявил в сборе печатных текстов и в сличении их с рукописями не только исключительную тщательность, умелость и текстологическую подготовленность, но и подлинное научное чутье материала. Эти качества заставляют предполагать, что если С. Б. Рудаков будет продолжать свои работы по изданию русских классиков, он несомненно будет одним из ценных работников истории русской литературы" .
По устному свидетельству Э. Г. Герштейн, экземпляр катенинских "Сочинений" с авторской правкой оказался у Рудакова как у библиофила. Произошло это не позднее 1937 г.: во всяком случае, первоначальный вариант работы, описывающей новонайденный источник, Рудаков датировал 14.IX 1937 (см.: ИРЛИ, ф. 803, оп. I, № 2, л. 1—12 об.). 26 апреля 1940 г. он доложил результаты своего исследования в Пушкинской комиссии АН СССР (на докладе, как рассказала мне Э. Г. Герштейн, присутствовала Г. В. Ермакова-Битнер). Статья, отражающая основные положения доклада, должна была появиться в печати, что подтверждается справкой на бланке Института Литературы (Пушкинского Дома) от 11.III 1940: "Редакцией «Временника» Пушкинской комиссии принята для VII тома статья С. Б. РУДАКОВА - «Авторский экземпляр стихотворений Катенина))". Документ, подписанный председателем Пушкинской комиссии Д. П. Якубовичем и секретарем комиссии Е. С. Гладковой, был заверен печатью института (см.: Там же, № 19, л. 3). Однако решение, принятое Пушкинской комиссией, по неизвестным причинам было изменено: 26.IX 1940 на заседании редколлегии "Временника" ведущий редактор очередного выпуска Б. В. Томашевский, подробно излагая содержание VII тома, не упомянул статьи Рудакова, в том числе среди материалов, не годных для публикации или отложенных [см.: РАН, ф. 150 (ИРЛИ), оп. I, № 27, л. 1—6]. Тем не менее еще в феврале 1945 г. вдова Рудакова Л. С. Финкельштейн продолжала надеяться, что статья о новых редакциях стихов Катенина вскорости увидит свет во "Временнике Пушкинской комиссии" (см.: Герштейн 19866, 302—303).
Исследование Рудакова опубликовано совсем недавно (см.: Рудаков 1998). Оно содержит окончательную редакцию первой части сборника 1832 г. Внимательное сравнение приведенных здесь исправлений с текстом издания 1965 г. убеждает в том, что вариант, напечатанный Г. В. Ермаковой-Битнер, не мистификация: он в конечном счете восходит к источнику, которым пользовался Рудаков. Вместе с тем публикации заметно отличаются друг от друга. При отсутствии автографа, видимо, более достоверной следовало бы считать версию Рудакова, так как он воспроизводил подлинник, а не копию В. Н. Орлова, о качестве которой можно только догадываться. Но, к счастью, в настоящее время нет необходимости строить подобные предположения: в собрании Рудакова, поступившем в Пушкинский Дом в 1978 г., обнаружен экземпляр книги Катенина с собственноручной правкой автора (см.: ИРЛИ, ф. 803, оп. I, № 24).
Текстологическое изучение редактуры Катенина позволяет внести существенные коррективы, как в публикацию Рудакова, так и в текст большой серии "Библиотеки поэта". Причем речь идет не только об орфографических, пунктуационных и графических особенностях (хотя вольное обращение с ними, иногда в не меньшей степени, чем пропуск или замена лексем, ведет к искажению смысла стихотворения), но также о чтении слов, восполнении целых строк, не замеченных ни Рудаковым, ни Ермаковой-Битнер. В данном исследовании вниманию читателей предлагается корректная публикация всех помет из авторского экземпляра книги 1832 г. с указанием на погрешности предыдущих печатных редакций, прежде всего, издания 1965 г. Реконструкция поэтической логики Катенина, которая заставляла его изменить то или иное слово, выражение, строку или их группу, - работа, начатая еще Рудаковым (см.: Рудаков 1998, 226—240), - вместе с критическим анализом текста поможет, надеюсь, расстаться с одной из легенд, возникших вокруг имени "Шаевского Ссыльника". Кроме того, автор ставил своей целью установить правильный текст ряда произведений, не подвергшихся позднейшей правке, либо не вошедших в итоговый сборник. Интерпретация языковых и стиховых особенностей, наблюдения над историей создания и поэтикой переводов, а также метрический справочник можно рассматривать в качестве материалов для будущего аутентичного и комментированного собрания сочинений Катенина.
Исправления в тексте "Сочинений и переводов в стихах"
10 апреля 1823 г. Катенин сообщал Бахтину:" ... хлопочу о написанномъ мною прежде; хочу все пересмотреть, исправить и будь хоть это позволять, напечатать" (Катенин 1911, 42). В 1824 г. была уже готова рукопись "Сочиненія и Переводы Павла Катенина въ стихахъ" (в настоящий момент она хранится в РГБ, ф. 92 (Собрание рукописных книг С. О. Долгова), № 97). На титульном листе манускрипта значится место его создания: "Климентино". Это имение приятеля Катенина, князя Н. С. Голицына (см.: Модзалев- ский 1927, 76 примеч. 1). По впечатлениям А. А. Илюшина, "менее всего эта рукопись походит на писарскую наборную ... цель ее другая: всем своим видом она как бы говорит: «Вот так бы издать сочинения Катенина»" (Илюшин 1971, 79). В этой книге, красиво переплетенной, снабженной кожаной обложкой с золотым тиснением и виньетками в тексте, находится 12 произведений: "Баллада Наташа", "Пввецъ", "Убійца", "Лішій", "Ольга", "Пъвецъ Усладъ", "Софоклъ", "П-Ьснь о первомъ сраженіи Рускихъ съ Татарами на р-вкъ Калктз подъ предводительствомъ Князя Галицкаго Мстислава мстиславича sic! ", "Уголинъ", "Романсы о Сидъ", "Явленіе 1" из "Пира Иоанна Безземельного" (заголовок отсутствует) и "Элепя", обрывающаяся на строке: "Молча сидящихъ вокругь и внемлющихъ птзсни"18 (см.: РГБ, ф. 92, № 97, л. 4, 5 об., 8, 11 об., 17, 18, 23, 27, 29, 57, 82 об., 84; а также: Илюшин 1971, 79). К 1825 г. относится набросок Пушкина: "П. А. Катенинъ [пе] превосходно ? перевелъ многія трагедій, также комедію 1е Мё-chant и проч. Не упоминаю объ Его [Тр] [рукописная] Трагедія Андромаха [еще] въ рукописи и не игранна - Она безъ сомн-кнія лучшая изо всЬхъ" (Пушкин 1935, 158). Возможно, в это время Пушкин подумывал о том, как он откликнется на книгу стихов Катенина, появление которой становилось реальностью . Н. М. Языков уже в апреле 1827 г. ждал книгу "съ нетерпініемь", а в мае собирался "распространять" "Сочинения" в Дерпте "билетно" (Языков 1913, 319, 324). С июля 1827 г. Катенин начинает вести деловые переговоры с издателем (см.: Катенин 1911, 94, 130, 132—133, 155 и др.; а также: Рудаков 1998, 218—221). Поэт, надо думать, смотрел на это предприятие не только с эстетической, но и с прагматической стороны: он хотел напомнить о своих лучших произведениях тем читателям, которые, быть может, забыли его имя. Ведь смог же А. Бестужев еще в 1822 г. притвориться, будто он позабыл о нашумевших балладах . Основой будущих "Сочинений и переводов" послужила рукопись, фигурирующая в ка-тенинских письмах под названием "голубая книга", "голубая тетрадь", "пропущенная" цензором (см.: Катенин 1911, 133, 152, 155). Она была составлена не позднее октября \828 г.; местонахождение ее в настоящее время неизвестно. В ней еще не было "Элегии", переводов первых трех песней "Ада", "Рассказа Ферамена" из Расиновой "Федры", "Рассказа Цинны" из одноименной трагедии Корнеля, но композиционное деление сборника на две части - оригинальную и подражательную - уже было продумано (см.: Катенин 1911, 128, 132—133). Все эти сочинения вместе с теми, которые прошли цензуру прежде, Катенин (?) вновь переписал и отправил Бахтину 8 октября 1829 г., ср.: " ... посылаю ... при семъ стихотворенія, какъ пропущенныя уже въ голубой книгь, такъ и после написанныя, въ особой тетрадке, въ концъ которой и оглавленіе об-кихъ частей по порядку; небольшое число стиховъ К. Голицына должно поместить въ конці второй части, тоесть переводной" (Катенин 1911, 155). Эту рукопись сохранил Бахтин и его родственники [см.: РНБ, ф. 682 (Н. Н. Селифонтов и Н. И. Бахтин), [оп. I], № 719]. В упомянутом Катениным оглавлении значится следующее: "Часть первая: Сочиненія": "Наташа", "Убійца", "Лтлиій", "Грусть на корабле", "Птэсни: Iя" ("О чемъ, о чемъ въ ткни вътвей..."), получившая впоследствии заголовок "Любовь", и "2я", ныне известная под названием "Певец Услад", "Софоклъ", "Мстиславъ Мстиславичь", "гТИръ Поэта", "Ахиллъ и Омиръ", "Старая Быль", "А. С. Пушкину", "Елегія", "Пиръ у Іоанна беззе-мельнаго"; "Часть вторая: подражанія и переводы": "Пъсня въ Сельмй. Изъ Оссіана", "Ночь. Изъ Геснера", "Пъвецъ. Изъ Гёте", "Ольга. Изъ Бюргера", "Разказъ Цинны. Изъ Корнеля", "Разказъ ерамена", "Первое явленіе Гоеоліи", "Сонъ Гоеоліи", "Хоръ 4m дійствія Гоеоліи" - четыре последних перевода объединены фигурной скобкой, за которой помета: "изъ Расина"; "Адъ. ПЬснь Iа ... 2а ... За, "Уголинъ" - объединены так же фигурной скобкой, как и предыдущие, с пометой: "изъ Данте", "Октавы. Изъ Ар юста", октавы "Изъ Тасса", "Сонетъ. Изъ Филикаія", "Романсы о Сидтэ. Изъ Гер-дера" (Там же, л. 18 об.). Тетрадь содержит лишь 12 произведений, оригинальных и переводных. Новые стихотворения, в том числе оба "Рондо", источники которых находятся в книге Лабрюйера "Характеры", "Строфа" из "Оды на смерть Ж.-Б. Руссо" Ж. Ж. Лефрана де Помпиньяна и "Мадригал" из Ферранда, а также некоторые поправки к старым Катенин посылал Бахтину до января 1830 г. К началу того же года, надо полагать, Бахтин подготовил "Предисловие" от издателя. По письмам Катенина видно, что он выступал редактором материалов Бахтина: менял композицию вступительной статьи, вымарывал ненужное, предлагал стилистические исправления и информацию для комментариев (см.: Катенин 1911, 185—186; а также: Рудаков 1998, 221, 245 примеч. 24). Однако издание по непонятным причинам затягивалось, цензурное разрешение было получено 22.ХІ. 1832 г., а вышел сборник только в первые месяцы следующего, 1833 г. (на титульном листе книги выставлен, тем не менее, 1832 г.). Статья Пушкина, начинающаяся словами: "На дняхъ вышли въ свъгтть Сочиненія и переводы въ стихахъ Павла Катенина", - имеет помету "14 марта 1833" (Пушкин 1833, 206—207). К этому же времени отно- сятся отзыв Булгарина, помещенный в "Северной пчеле" от 3 и 4 мая 1833 г., и рецензия К. Полевого - в апрельском номере "Московского телеграфа" за тот же год . 19 сентября 1833 г. Катенин, ожидающий в Царском селе приказа об отправке в действующую армию, писал Бахтину: "Я пользуюсь празднымъ житьемъ для пересмотра и перечистки всего мною прежде написаннаго ... Даже въ послтэднемъ изданіи я кое-что перебтзлилъ: въ Наташъ, Лъшемъ, Софокле и Мірі поэта; только Мстиславъ Мстисла-вовичъ , Ахиллъ и Омиръ, Старая быль, Елегія и Идиллія оказались на порядкахъ; и то въ первомъ, какъ и въ Убшцъ, есть можетъ быть дв4, три задоринки, но мудрено ихъ вынуть; послъдшя же четыре стихотворенія нахожу я безъ гръха и постараюсь всі довести до того же" (Катенин 1911, 203). Новые варианты стихов Катенин записывал непосредственно в свой экземпляр "Сочинений и переводов". Для этого с первого тома был снят переплет, между листами были вложены чистые страницы так, чтобы на них можно было располагать исправления en regard, после чего том был заново переплетен. По описанию С. Б. Рудакова, "бумага вкладных листов и книги - одинаковая ... . На вкладных листах рукою Катенина записаны поправки к напечатанным стихам. Переплет поздний, оклеенный бумагой серого цвета в полосу с красными прожилками, корешек (sic!) красноватой кожи с тиснением "Сочинения sic! П. Катенина". (Часть не указана. Это говорит о том, что владелец, вероятно, имел только оригинальные стихи). На стр. 1 штамп: "Анатолий (sic!) Алексеевичъ (sic!) Степанов ъ. Ростовъ — Ярославский (sic!)". Еще до того, как экземпляр был переплетен, утрачен ряд страниц. Отсутствуют титул и стр. I—IV, 33—34, 47—48, 51—62, 65—80 и 159—183"
Комментарий к избранным стихотворениям и переводам
Пушкин был одним из немногих современных Катенину поэтов, которых он по-настоящему ценил. В "Элегии" (1828) можно прочесть о том, что в Плеяде, под которой нужно понимать кружок Пушкина, "уважалъ Евдоръ однаго еокрита" (Катенин 1832, I, 105) " ... et се n est pas le baron Delwig, - признавался Катенин Пушкину, - je vous en suis garant" (— и это не барон Дельвиг, ручаюсь Вам в этом; Бартенев 1881, 154; ср.: Тынянов 1926, 261). Благородное и трепетное чувство к le jeune Monsieur Arouet хранят воспоминания Катенина, хотя с некоторых пор принято считать, что автор свою записку о Пушкине составлял почти исключительно ради собственной славы [см.: Катенин 1934, 619, ср. 630; Пушкин в воспоминаниях, I, 472 (комментарий В. Э. Вацуро), а также указание Набокова на ошибку Катенина в его заметке о Пушкине: Nabokov 1975, III, 254]. Катенин только один раз обратился к Пушкину в стихах, но это послание сопровождало "Старую быль" - балладу, теснейшим образом связанную с творчеством адресата. "Стансы" (1826) послужили поводом к сочинению опуса, взаимоотношения с Пушкиным и близкими к нему писателями, осложненные последекабрьскими коннотациями, предопределили основную интригу пиесы, а некоторые стилистические приемы "карамзинистов" (и Пушкина в их числе) получили пародийное осмысление (см. об этом: Тынянов 1926, 260—263; 389 примеч. 59; 1929а, 160—173). Главный комментатор "Старой были" Тынянов указывает на связь баллады с двумя произведениями Пушкина: "Стансами" (1826) и с "Песнью о вещем Олеге" (1822), написанной тем же метром, что и основная часть "Старой были". Стиховая форма, заимствованная Катениным, должна была, по мысли Тынянова, напоминать читателю, что в 1822 г. "отношение поэта к власти было дано в формуле: Волхвы не боятся могучих владык, / А княжеский дар им не нужен" (Тынянов 1926, 390 примеч. 59; см. также: Харлап 1980, 225—226; ср.: Илюшин 1965, 52). Однако от внимания исследователя ускользнуло, что продолжение этой строфы: Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен, - отзывается в реплике певца-воина князю Владимиру: «Премудръ и премилостивъ твой мні совіть, «И съ думой согласенъ моею ... (Катенин 1832, I, 96) Близость синтаксической структуры этих двустиший лишь оттеняет несходство смысла: не на божественную волю, а на собственную думу полагается герой Катенина, принимая подарок князя, но отказываясь слагать ему хвалы. Возможность случайного совпадения, видимо, надо исключить: в амфибрахиях русских поэтов первой трети XIX в. точно такой фигуры пока обнаружить не удалось . Тынянов полагал, что об arriere-pensee "Старой были" автор предупреждал в начале своего стихотворного письма Пушкину: Вот старая, мой милый, быль, А может быть и небылица; Сквозь мрак веков и хартий пыль Как распознать? дела и лица -Все так темно, пестро ... (разрядка Тынянова, см.: Тынянов 1929в, 167). Интересно было бы также соотнести ка-тенинскую иронию со встречающимся в произведениях с исторической тематикой скепсисом автора по поводу достоверности рассказа (см. об этом: Илюшин 1965, 42). Речь идет о таких поэмах, как "Андрей, князь Переяславский" (1827) А. А. Бестужева или "Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой" (оп. 1830) Ф. Глинки, где самый сюжет объявлен чуть ли не вымыслом: И, может быть, летописатель, Таясь в глуши монастырей, Теперь на подвиги князей, Пристрастный оных созерцатель, Наводит лесть, слагает брань, Друзей народа обесславит, Злодеев доблестью оправит ... (Бестужев) Подобно Ф. Глинке с его риторическим: И чем преданье мы проверим? (Илюшин 1965, 46) - Катенин спрашивает: ... Как распознать? ... Автор послания "А. С. Пушкину", с одной стороны, отдает дань традиции мнимоисторических повествований, а с другой, - подшучивает над каноном, ибо он и не собирался поведать о действительном происшествии. В то же время не только Катенин, но и другие знают, какая правда заключена в истории о скопце-греке (по присловью: "Сказка ложь, да в ней на-мек... ). Кубок Святослава, который теперь по праву принадлежит "настоящему поэту", "сыну Феба", стал волшебным: с его помощью можно отличить вдохновенного свыше певца от шарлатана. Подарок князя Владимира действует точно так же, как чаша феи Морганы, которой в "Неистовом Роландо" проверялась верность жен. Посылая стихотворение изда- Основной размер "Старой были" разностопный амфибрахий с чередованием 4- и 3-стопных строк — встречается (с разными вариациями) еще в нескольких стихотворениях, развивающих, как и баллада Катенина, сюжет поэтического состязания: у Батюшкова ("Гезиод и Омир - соперники", рубеж 1816 -1817) и Куковского ("Граф Гапсбургский", 1818; ср. также "На смерть Гете" Баратынского, 1832). В "Графе Гапсбургском" даже появляется образ кубка . Тематическую общность этих стихотворений можно, вероятно, объяснить однородностью их метра. телю, Катенин сопроводил его объяснением, которым, видимо, должен был воспользоваться Бахтин в примечаниях к "Сочинениям и переводам". Постскриптум содержит ссылку на источник строк "А. С. Пушкину": "Ринальдъ, женатый, отказался оть опас-наго испьітанія и не сталъ пить изъ кубка завороженаго такъ, что мужъ верной только жены могь выпить до дна, а прочіе по неволе питьемъ обливались. Ар юстъ, Orlando fu-rloso. Піснь 42- и 43а-" (РНБ, ф. 682, [оп. І], № 720; полностью приписка опубликована Ермаковой-Битнер 19656, 686; см. также: Рудаков 1998, 231). В итальянском стихотворном романе сказанному Катениным в послании и в приписке соответствуют строфы песни XLII. 98—104 - здесь хозяин замка на реке По предлагает Ринальду выпить из бокала испытания; строфы песни XLIII. 6—8, где Ринальд отказывается от питья, как от колдовства, не подобающего рыцарю-христианину. В той же песни владелец чудесного предмета рассказывает историю сосуда, описывает его свойства (XLIII. 28, 30, 44). Упоминание о Ринальдо метафорично, служение поэта музе и ее благорасположение нередко представлялось как любовный роман . Этим сравнением пользовался Пушкин в крылатой характеристике Катенина: "Мы век, по большой части привыкли смотреть на поэзию, какъ на записную прелестницу къ которой заходимъ иногда поврать и по-повісничать, безъ всякой душевной привязанности и вовсе не уважая опасныхъ ея прелестей. Катенинъ напротивъ того приізжаеть къ ней въ башмакахъ и напудренный и про-сиживаетъ у нее цілую жизнь съ платонической любовью, благоговеньемъ и важностью" (Пушкин 1926, 11). Он снова прибегает к метафоре, обращаясь к самому Катенину: "Наша связь основана не на одинаковомъ образі мыслей, но на любви къ одинаковымъ занятіямь. Ты огорчаешь меня увіреніемь, что оставилъ поззію - общую нашу любовницу. Если это правда, что жъ утішаеть тебя, кто утішить ее?..." (Пушкин 1926, 160— 161). В "Элегии" Евдору явилась муза эпической поэзии Каллиопа в виде "младой Эге-моны", "девы", "страстно любимой" героем "в юные годы". Она, как и Пушкин, напоминает об "утехах", расточаемых поэзией:
Метрический справочник
Материал. В метрическом справочнике учтены все опубликованные произведения Катенина в их первой редакции. Если первопечатный вариант был воспроизведен в "Большой серии" "Библиотеки поэта", то каталог метрико-строфических форм (см. табл. 1) отсылает именно к этому изданию. Если же издание 1965 г., печатая стихотворение по первой публикации, но в новой орфографии, невольно исказило стиховые характеристики, то учет параметров велся по более достоверному, журнальному тексту . Так, например, в "Сонете" ("Италия! Италия! Зачем..."; см.: Катенин 1822в) редактор тома заменила в конце строки "мечемъ" на "мечом"; из-за этого четыре слова на одну рифму в двух строфах: зач-Ьмъ : всЬмъ : мечемъ ; огнемъ - образовали две разные рифменные пары. Так они и были проинтерпретированы М. В. Строгановым, который в своем метрическом справочнике к стихам Катенина ориентировался на собрание г. В. Ермаковой-Битнер Д , (см.: Строгавов 1996, 130, 134). "Избранные произведения" не могут служить опорой для описания катенинской метрики не только в силу неаутентичности текстов, но также из-за неполноты собрания. В него не вошли "Песнь Русского", басня "Охотник до птиц", перевод четырех стихов из песни Лоренцо Медичи, появившиеся еще при жизни поэта (см.: Катенин 1830а, II, 39, 1839, 1841); опубликованные посмертно, в том числе самой составительницей избранного 1965 г., ода "Новокрещеному", "Сравнение", "Не шум похвал услышишь льстивых...", рондо "Племяннику известного человека" и "Сонет. На победу при Лепанте" (см.: Ермакова-Битнер 1939, 301—303; Модзалевский 1927, 83; Киселев-Сергенин 1974, 86—87; Киреева 1977, 87, 88); сохранившиеся в автографах и списках "Госпоже Семеновой после представления Есфири" (ИРЛИ, ф. 244, оп. 8, №30, л. 102 об.), перевод 7-го явления из III действия "Гофолии" Расина (РНБ, ф. 682, № 735, л. 1 - 2 об.) . Все перечисленные сочинения описаны в метрическом справочнике. В него целиком включен перевод "Esther" Расина (см.: Катенин 1816а; в издании 1965 г. представлено только третье действие), а также перевод комедии Шарля Колле "Недоверчивый, или Елена и Клер-валь" (цензурное разрешение 1826, см.: ТБ, I, V, 5, 54); "Ариадна", переведенная из Т. Корнеля в 1810 г., напротив, исключена: г. Bi Ермаковой-Битнер было напечатано третье действие трагедии по списку, предположительно датированному 1821 г. и содержащему купюры и редактуру неясного происхождения (см.: Ермакова-Битнер 1965, 709). В ряде случаев текст, приведенный в "Избранных произведениях", приходилось уточнять. Так, отрывок "Отечество наше страдает..." был воспроизведен в 1965 г. по явно дефектной редакции Ф. Ф. Вигеля и к тому же неверно . О порче текста мемуаристом говорит сопоставление двух версии перевода с оригиналом - гимном французской революции "Veillons au salut de le mpire..." (1791) на слова А. -С. Буа (Boy) и музыку Далейра-ка (Dalayrac). Тот же куплет и припев песни известны по воспоминаниям Д. И. Завалишина, редакция которого отличается от вигелевской большей полнотой, ср.: Отечество наше страдаетъ Отечество наше страдает Подъ игомъ твоимъ, о злодкй! Под игом твоим, о злодей! Коль насъ деспотизмъ угнетаеть, Коль нас деспотизм угнетает, То свергнемъ мы тронь и царей. Мы свергнем и трон и царей! Свобода! Свобода! Свобода! свобода! Ты царствуй вовеки над нами, Ты царствуй отныне надъ нами. Тиран, трепещи! уж близок падения час! Ахъ, лучше смерть, ч-вмъ жить рабами: Ах, лучше смерть, чем жить рабами, - Воть клятва каждаго изъ насъ. Вот клятва каждого из нас! (Вигель 1892, VI, 17) (Завалишин 1980, 249) На ноты идеально ложится слово "отныне" (или "вовеки"), ликвидированное в полнейшем собрании Катенина, а также шестая строка в передаче Завалишина, которой соответствует одна музыкальная фраза и стих оригинала: Tyrans, tremblez! Vous allez expier uos forfaits (=Тираны, дрожите! Вы поплатитесь за ваши злодеяния; Tiersot 1908, 78) . Взяв за основу более достоверный текст Завалишина, мы описали форму стихотворения как суперстрофу, так как в песне должны были чередоваться куплет и припев. Сомнения в подлинности вызвал стих из вольноямбической оды "Новокрещеному": Спи, младенец наш державной! (Ермакова-Битнер 1939, 302). Вероятность того, что Катенин, не допустивший ни одной ошибки в остальных 2713 строках вольного ямба, по оплошности ввел в свое торжественное послание сыну императора строку четырехстопного хорея, практически равна нулю. Странно звучит и продолжение оды: Услышим вскоре, может быть, Святыя истины от церкви православной ... (Ермакова-Битнер 1939, 302) Чем объяснить слабую уверенность автора в том, что церковь исполнит свою прямую миссию? Рукопись устраняет недоразумения: Сій, младенецъ нашъ державной! Услышишь вскоре, можеть быть, Святыя истинны оть церкви православной ... (РНБ, Ф. 682, № 747, л. 1 об.) Метрическая организация автоэпитафии "Павел сын Александров из роду Катениных. Честно..." определялась по тексту, напечатанному А. А. Илюшиным (1986, 147). В из- Выделены разночтения. Партитуру см.: Радиге 1934, 93. даний 1965 г. такого стихотворения нет: надпись приведена как проза, в строку (см.: Ер-макова-Битнер 1965а, 56 - 57)121. За пределами нашего анализа остался неопубликованный "Отрывок из Корнелева Цинны" (д. I, явл. 3; см.: ИРЛИ, ф. 244, оп. 8, ед. хр. 30, л. 83 - 85 об.; а также: Модзалевский 1927, 82) и стихотворения на французском языке (см. о них: Ермакова-Битнер 19656, 660 примеч. 1). Многие из сочинений Катенина вообще до нас не дошли (см. об этом выше), и среди них - произведения немалого объема и небезынтересные по форме; в первую очередь, здесь следует назвать перевод XXI песни "Одиссеи" и трагедий Шекспира "Генрих IV" и "Генрих V". Если бы была возможность включить их в справочник, картина метрических предпочтений Катенина в разные годы, в переводах и оригиналах была бы совершенно иной. Редакции и варианты основного текста. Редактура Катенина существенным образом не затронула метрики и строфики. Выше уже шла речь о том, что некоторыми исправлениями 1833 г. поэт добился уменьшения числа рифм с церковнославянской огласовкой на [е] в тех словах, где сейчас произносится [о] (ср.: Будде 1908, 16). Любопытно, что до 1830-х годов поэт не изгонял из своих сочинений рифм на е : о . Стоит отметить, что редактура "Ольги" ликвидировала неточную лишь по графике рифму благъ : небе-сахъ свЪтъ : н тъ (Катенин 1816в, 188; 1832, II, 33). Замена первого гекзаметрического стиха в "Мстиславе МстиславичеГТакъ промолвилъ Мстиславъ Мстиславичъ, Князь Галицкій храбрый— Такъ Мстиславъ Мстиславичь храбрый Галицкій молвилъ (Катенин 1820а, 37; 1832, I, 45) изменило ритм отрывка: вместо VII формы появилась XVI-я, с максимальным числом хореических стоп (см.: Ша-пир 1994, 60). Односложные междуударные промежутки теперь делали отчетливее ассонанс: антитезу ударных [а] безударным [и] и последнему ударному закрытому [о]. Аналогичным образом два гекзаметрических стиха в "Ахилле и Омире" переделаны так, что хореическая стопа вытеснила дактилическую: Тамъ лишь узнаешь о томъ, что духъ твой тревожить желанъемъ— Тамъ лишь узнаешь о томъ, что духъ тревожить желаньемъ; Только успЬлъ я собраться съ силами, проданъ въ неволю Только смогъ я собраться съ силами, проданъ въ неволю (Катенин 1828, 201, 204; 1832, I, 77, 80). В "Ольге" Катенин устранил переакцентуацию: Прости, Господи! нещаст- ной- Господи! прости нещастной (Катенин 1816в, 187; 1832, II, 33). Интересные звуковые эффекты внесла инновация "Уголина". Рассказ страдальца-графа в переводе Катенина начинается с подчеркивания ассонансами двух первых, доцезурных стоп: Подъялъ уста сей гр шникь изступленный Оть страшныхъ яствъ, утеръ ихъ по власамъ Главы, имъ въ тылъ зубами уязвленной, И началъ такъ: ты хочешь, чтобъ я самъ Скорбь растравилъ, necHocHtHmee бремя Душъ моей и сердцу и уму. (Катенин 1817, 97 - 98) Исправление продолжает игру созвучий на цезуре, которые будто предвосхищают огласовку рифмы, ср.: Родитель нашъ! сказали, намъ отрада, Родитель нашъ! сказали, лучше нами Чтобъ ты былъ сыть: ты жизнь даруя намъ, Насыться; ты сей плотью отъ земли Насъ въ плоть одЪлъ; сними съ насъ, мы согласны. - Одклъ насъ, ты и снимешь: мы согласны. Я смолкъ опять, и діти сироты Я смолкъ опять, и діти сироты Два дни, какъ я, сиділи всі безгласны: Два дни, какъ я, сиділи всі безгласны: Сыра земля! не разступилась ты! Сыра земля! не разступилась ты] (Катенин 1817, 99) (Катенин, 1832, II, 111)
